Родионов Андрей. Французский дьявол

   В гостиницу «Кот и Молочница» я возвратился уже под утро, зевающий слуга пренебрежительно глянул на вусмерть пьяного постояльца, что лыка не вяжет, громко лязгнул засов, оставляя ночь за порогом. Проскользнув к себе в комнату, я упал на кровать и сразу же уснул.
   Спал я недолго и проснулся к обеду, настроение – лучше не бывает. Правильным было бы немедленно оставить столицу, но я решил задержаться и поглазеть на коронацию. Последний же день я потратил на знакомство с Парижем. Обошел остров Сите, с которого некогда началась история города, посетил собор Парижской Богоматери и капеллу Сент-Шапель, словом, времени я даром не терял.
   Вернулся я за полночь, но в «Коте и Молочнице» жизнь просто кипела, никто и не думал ложиться спать. Прислуга носилась как угорелая, хозяин гостиницы во весь голос распекал повара, не стесняясь в выражениях, а постояльцы, собравшись в общем зале, веселились изо всех сил. По пути на третий этаж я не встретил ни единой души, мягко скрежетнул большой бронзовый ключ, звонко щелкнула собачка замка, дверь комнаты открылась.
   Едва прикрыв ее за собой, я сразу же почувствовал, что в комнате есть кто-то еще. Тихо лязгнул кинжал, покидая ножны, но не успел я нанести удар, как незваный гость железными пальцами стиснул мое предплечье.
   – Ну, здравствуй, Робер, – произносит знакомый голос. – Франция становится тесноватой, если мы постоянно натыкаемся друг на друга.
   – Приветствую, – отзываюсь я, лихорадочно размышляя, как же мне следует поступить. – Какого черта ты делаешь в моей комнате? – наконец спрашиваю я.
   – Извини, Робер, но сегодня я буду задавать вопросы, – заявляет Жак Кёр.
   Входная дверь за моей спиной распахивается, в комнату мгновенно набивается чуть не десяток мужчин. Все рослые, широкие в плечах, лица суровые, глядят жестко. Не говоря худого слова, у меня забирают все оружие, на дверь накидывают засов. Похоже, что все, кто должен был ко мне зайти, уже здесь, и больше мы никого не ждем.
   – Итак, сьер Робер, что вы делали вчерашней ночью в особняке епископа Кошона? – переходит к делу Жак Кёр.
   – Не понимаю, о чем вы говорите, – отвечаю я, исподлобья оглядывая набившихся в комнату людей.
   Их слишком много, чтобы я мог сражаться или бежать.
   Какого черта я остался в Париже, надо было немедленно оставить столицу! А все проклятое любопытство, захотелось, видите ли, поглазеть на торжественную процессию. Ну вот и нагляделся!
   – Обыскать его! – командует Жак Кёр.
   Не проходит и минуты, как в его руках оказывается медальон Кошона. Как и бывший владелец, я повесил безделушку на шею, не хранить же ее в вещах или в поясном кошеле. Мигом сопрут, я и ахнуть не успею.
   – Интересно, – констатирует Кёр. – Снял с епископа Кошона?
   – На улице нашел, – с вызовом отвечаю я. – В канаве. Дай, думаю, подберу, что он будет там валяться. Так это твоя безделушка? Выглядит немного по-бабски, но забирай, коли хочешь.
   – Трудный случай, мэтр, – басит мужчина, стоящий справа от меня, здоровенный как бык, с расплющенным носом кулачного бойца.
   Его тяжелая, словно отлитая из меди, лапа лежит на моем плече, безмолвно предупреждая: не надо шалить, дружище, а не то пожалеешь. Вот я и не шалю, стою ровно, резких движений не делаю.
   – Ты так думаешь, Луи? – лениво спрашивает Кёр.
   – Если позволите, мы с Мишелем могли бы вразумить этого дворянчика, – предлагает здоровяк. – Вы пока пропустите кружку-другую доброго винца, а когда вернетесь, он запоет не хуже соловья.
   – Не думаю, мой добрый друг, – с некоторым сожалением признается Жак Кёр. – А иначе уже отдал бы подобный приказ. Если у тебя и получится заставить его говорить, то еще неизвестно, что он нам пропоет. Сьер Робер чересчур сообразителен, ему ничего не стоит измыслить какую-нибудь особо изощренную ложь. Нет, с ним надо по-другому. – И, обращаясь уже ко мне, произносит: – Сьер де Армуаз, вас желает видеть один ваш хороший знакомец.
   – Извольте, дорогой друг, – церемонно отвечаю я. – Перед таким галантным предложением трудно устоять.
   Пропетляв около часа по узким улочкам Парижа, черная карета с пикардийским гербом на дверцах останавливается у небольшого особняка, надежно укрытого за высокой оградой. Мне помогают выйти, цепко ухватив под руки, и буквально заносят внутрь. Наверное, беспокоятся, что я сдуру примусь звать на помощь. Скажу честно, даже будь у меня в руках мегафон, вряд ли кто из соседей расслышит хотя бы слабый звук. Дом расположен на отшибе, да и высокие деревья, стеной вставшие вокруг, надежно погасят любой истошный вопль.
   Небольшая, скудно освещенная комната, куда меня приводят, выглядит совсем просто. Никаких гобеленов на стенах, из мебели здесь лишь два старых кресла да маленький колченогий столик в углу.
   – Я привел его, господин, – с поклоном говорит Кёр.
   На его хозяине длинный темный плащ, из-под надвинутого капюшона льдисто поблескивают глаза.
   – Пусть все выйдут, – властно заявляет человек в плаще. – Я хочу поговорить с гостем наедине.
   Как только закрывается дверь, неизвестный откидывает капюшон.
   – Здравствуй, Робер, – лицо его непроницаемо.
   – Здравствуйте, господин граф, – наклоняю я голову. – Удивлен, что моя скромная персона смогла заинтересовать советника государя. Ведь это по вашему приказу Жак Кёр вызволил меня из аббатской темницы?
   Граф де Плюсси, личный секретарь короля Франции Карла VII, медленно кивает. Голос его еще холоднее, чем взгляд:
   – От моего имени тебе обещали полное прощение в награду за верную службу. Но ты дерзко пренебрег щедрым предложением!
   – Не нуждаюсь ни в каком прощении, – заявляю я с вызовом. – Поскольку ни в чем не виноват! Да вы и сами это знаете, иначе не трудились бы, добывая меня из тюрьмы, а потом выслеживая в Париже.
   – Выслеживать тебя? – в голосе графа я слышу легкое удивление. – Дело в том, Робер, что мои люди несколько месяцев наблюдали за домом епископа Кошона, и, не задержись я в пути, успел бы лично потолковать с ним по душам. Но ты меня опередил, сорвав тщательно подготовленную операцию. Хорошо хоть, что тебя смогли проследить до гостиницы. Гораздо хуже то, что сведения, которыми располагал епископ, отныне недоступны.
   Помолчав, граф резко спрашивает:
   – Так о чем ты беседовал с епископом Кошоном?
   Я молчу. Да и о чем нам говорить? Стоит мне открыть рот, и я перестану быть нужным графу. Меня внимательно выслушают, а затем закопают в саду, под одним из деревьев. Взгляд у меня наметанный, и я прекрасно разглядел там небольшие прямоугольные участки свежевскопанной земли. Если это не могилы, то я испанский летчик!
   – Боишься говорить, – щурит граф глаза. – Выходит, что ты узнал нечто опасное. Это хорошо.
   На его хищном лице появляется неприятная улыбка, но голос, как ни странно, теплеет. Ненамного, и особенно обольщаться этим не стоит.
   – Я повторяю предложение, – заявляет граф де Плюсси. – Ты поступаешь ко мне на службу, под начало Жака Кёра. Отчего-то Жак считает тебя прямо-таки незаменимым. Помнится, он рассказывал, как вы куда-то с ним плыли, кого-то резали и душили, что-то там жгли и взрывали. Если я останусь доволен твоей службой, то ты получишь полное прощение от имени короля. Ну как?
   – А именьице мне вернут? – кривлю я губы. Граф молчит, в глазах лед, брови сдвинул к переносице.
   Я твердо добавляю:
   – Я служил короне Франции, сьер де Плюсси, и работать на одного из вельмож у меня нет ни малейшего желания. Делайте со мной что хотите, но вряд ли вам удастся меня напугать!
   – Тогда я предлагаю тебе сделку, – неожиданно произносит королевский секретарь.
   – Какую сделку?
   – Условия те же, вдобавок ты узнаешь одну важную для себя вещь.
   – И какую же? – скептически говорю я. – Что вы знаете такого, что может меня заинтересовать?
   – Я знаю, где содержат некую узницу, которую ты полагаешь погибшей!
   Слова графа де Плюсси звучат так буднично, что поначалу я не понимаю, кого он имеет в виду, потом, пошатнувшись, хватаюсь за спинку кресла, та угрожающе скрипит. Все тело словно охвачено пламенем, в ушах звенит, как после доброго удара по голове.
   Кое-как справившись с собой, я поднимаю взгляд на графа. Если это глупая шутка, то я зубами порву ему горло! Де Плюсси смотрит победно, ведь он присутствовал при моем разговоре с Карлом VII, когда я просил выдать за меня Жанну, а потому прекрасно знает, на какой крючок меня можно подцепить!
   С минуту мы глядим друг другу прямо в глаза, и я наконец понимаю, что граф не лжет мне. Да, королевскому секретарю удалось сделать предложение, от которого я не могу отказаться. Да что там «не могу», услышь я краем уха о существовании подобной информации, дошагал бы пешком на край света, чтобы ее добыть!
   – Мы говорим об одной и той же девушке, сожженной в Руане? – сиплю я перехваченным горлом.
   – Якобы сожженной! О той, что некогда звалась графиней Клод Баварской, а затем – Дочерью Орлеана, – нетерпеливо отвечает граф де Плюсси. – Ну что, по рукам?
   – Что я должен буду делать?
   Не удостаивая меня ответом, граф опускает капюшон, скрывая лицо, и властно кричит:
   – Эй, вы там!
   Дверь в комнату моментально распахивается, и через пару секунд в ней не протолкнуться от набежавшего народу. Меня мгновенно стискивают в стальных объятиях, к горлу так тесно прижимают кинжал, что я боюсь пошевелиться.
   – Забери его, Жак, – властно приказывает человек в плаще. – И немедленно приступайте к работе. Помни, время не ждет!
   – Подождите! – говорю я громко. – Мне нужен еще один день, я просто обязан присутствовать на коронации. Это для меня очень важно!
   – Только один день, – соглашается граф, подумав. – И ни минутой больше.
   – Выпустите его, – командует Жак Кёр окружившим меня громилам, мне же вполголоса говорит: – Послезавтра утром я жду тебя у собора Парижской Богоматери, сразу после девятого удара колокола. Опоздаешь, пеняй на себя.
   Коронация – дело серьезное, это вам скажет любой человек, мало-мальски разбирающийся в этом вопросе, будь он хоть фонарщиком, хоть полицейским. Первый будет сосредоточенно морщить лоб, прикидывая на пальцах, сколько бочонков лампового масла, фунтов свечей и охапок факелов понадобится, чтобы как следует осветить на время празднеств хотя бы одну из улиц Парижа. Потом он вспомнит, сколько в столице Франции имеется улиц, переулков и площадей, а уже затем задумается о дворцах, присутственных заведениях и частных домах, не говоря уже о соборах, церквях и прочих часовнях.
   Полицейский же начнет подсчитывать количество имеющегося отребья, отдельно по категориям воров, грабителей, насильников и душегубцев. Затем он пораскинет мозгами на предмет того, скольких мерзавцев надо бы заранее арестовать или попросту выслать на время, дабы они не омрачали светлый праздник честным людям. Доложит страж порядка и о том, сколько людей надо будет дополнительно выставить на перекрестки и площади, на въездные заставы и просто на свободное патрулирование.
   Задача же уважающего себя телохранителя состоит не в том, чтобы пялиться по сторонам с зачарованным видом, словно ребенок, попавший в магазин с игрушками, а в том, чтобы бдить и охранять.
   Я еще раз бью по голове здоровяка, стоящего на коленях, вколачивая в тупицу эту простую, в сущности, мысль, попутно же отмечаю, что кастет все-таки незаменим в моей работе. Бью осторожно, только чтобы оглушить, лишние убийства мне ни к чему. Кости черепа у верзилы такие толстые, что только с третьего удара он закатывает глаза и мягко заваливается набок. Я пропихиваю неподъемно тяжелое тело в комнату, дверь мягко захлопывается, засов с легким щелчком входит в пазы.
   – К чему весь этот балаган? – Женщина, повернувшаяся было на шум, брезгливо поджимает тонкие губы и тут же вновь прилипает к распахнутому настежь окну.
   – Простите, ваше величество, – почтительно наклоняю я голову. – Я вовсе не хотел вам мешать.
   Изабелла Баварская раздраженно машет рукой, мол, все потом. Я на цыпочках подхожу к соседнему окну, тяжелый занавес медленно сдвигается, и мне сразу же становится понятно, отчего у королевы-матери не нашлось для старого знакомца и минуты. По улице мимо дворца торжественным шагом движется праздничная процессия. Впереди выступают флагоносцы, ветер полощет тяжелые знамена с гербами английских и французских провинций, крупнейших городов и самых известных дворянских родов.
   Следом маршируют барабанщики, за ними ступают горнисты, бросая по сторонам зайчики от начищенных до блеска труб. Вот следует мэр Парижа с представителями богатейшего купечества, затем улицу заполняют стройные ряды королевской гвардии. Англичане маршируют, не глядя по сторонам. Их лица надменны, подбородки задраны вверх, на губах – презрительные ухмылки. Еще бы, ведь сегодня на трон Франции коронуется Генрих VI, сын покойного Генриха Завоевателя, а потому Британской империи – быть!
   А вот и будущий король, маленький еще пацан с бледным худым лицом и настороженными глазами. Рядом с ним в открытой карете, обильно украшенной золотом, восседает Екатерина, его мать, родная дочь Изабеллы Баварской. Оба разряжены как куклы, от блеска драгоценных камней, нашитых на одежду, глаза тут же начинают слезиться, и я невольно щурюсь. Белоснежные жеребцы, запряженные в карету, идут шагом, гордо потряхивая роскошными гривами, куда вплетены разноцветные ленточки и бубенцы. Спины укрыты попонами, расшитыми гербами Ланкастеров. Напротив распахнутого окна карета останавливается, родственники с минуту глядят друг на друга, затем, повинуясь неслышному отсюда сигналу, кони вновь начинают движение.
   Как только хвост процессии скрывается из вида, женщина медленно подходит к изящному столику, и я с поклоном пододвигаю ей стул с высокой резной спинкой. На глазах у королевы слезы, а потому я деликатно отворачиваюсь. Изабелла Баварская заметно похудела и постарела, былое пламя глаз обратилось в едва заметное горение, некогда упругие щеки запали, левая рука заметно дрожит. Что ж, я и сам не молодею, последние два года добавили мне морщин.
   Проходит несколько минут, и королева-мать успокаивается. Да, не каждый день в жизни женщины случаются подобные волнительные моменты, чтобы и сын, и внук одновременно стали королями Франции! Я невольно ухмыляюсь, в любом случае, кто бы ни победил, семья внакладе не останется.
   – Зачем ты явился, Робер? – отстраненно спрашивает Изабелла Баварская.
   – Времени у меня мало, – отвечаю я. – А потому буду краток. Где ваша дочь, госпожа?
   – Только что проехала мимо тебя в карете, рядом с моим внуком, – отвечает она.
   – Я спрашиваю о Клод, или об Орлеанской Деве, если вам будет угодно, – говорю я. – Итак?..
   Зрачки королевы-матери изумленно расширяются, она бледнеет и вздрагивает, но сразу же берет себя в руки.
   Голос бывшей подопечной тверд, и я отчетливо различаю в нем издевку.
   – Думаю, в настоящее время моя покойная дочь пребывает на небесах.
   – А вот я считаю, что она до сих пор жива и англичане где-то ее прячут, – заявляю я. – Ответьте же, подскажите, где мне ее искать. Вы же мать, неужели вам безразлична судьба дочери?
   Изабелла Баварская с минуту молчит, а когда встает, скрестив руки на высохшей груди, я понимаю, что ответа мне не дождаться.
   – В первую очередь я королева, – говорит Изабелла надменно. – Вот тебе окончательный ответ. Пастушка, которую смерды прозвали Дочерью Орлеана, мертва. А ты, шевалье де Армуаз, знай свое место! Никогда, слышишь, никогда Клод не стала бы твоей! – Жутко ухмыльнувшись, Изабелла Баварская добавляет: – А ты, если хочешь, ищи иголку в стоге сена! Только, когда найдешь, не станет ли поздно? Все-таки в Клод течет моя кровь, думаю, она давно уже утешилась со своими тюремщиками!
   Стиснув зубы, я молча смотрю ей в глаза. Отчего-то королева-мать отшатывается, закрыв лицо ладонью.
   – Знай свое место, старуха! – с презрением заявляю я. – Подыхаешь сама, так не тяни за собой в могилу дочь! Совсем скоро ты предстанешь пред Господом, что ты Ему скажешь? И перестань прятать лицо, я не бью женщин!
   Я поворачиваюсь и быстрым шагом иду к двери. Очнувшийся телохранитель очумело мотает головой, пытаясь встать с колен. Машинально отметив, что камзол дорогого бархата изрядно испачкался, пока его владелец валялся на полу, я сшибаю верзилу наземь сильным ударом колена. Закашлявшись кровью, он выплевывает мне под ноги несколько зубов, но вместо того чтобы угомониться, выхватывает из ножен длинный кинжал. Оскалившись, я метко и сильно бью каблуком, кости предплечья омерзительно хрустят, верзила пронзительно воет, выпустив из руки клинок.
   В отместку он пытается меня пнуть, таким уж, видно, родился на свет, что не сдается нигде и никогда. Неудачный он выбрал день для демонстрации характера, сегодня я не в духе. Холодно поблескивающий меч сам прыгает мне в руку, надоело бедолаге висеть на стене без дела в унылой компании боевых топоров и шипастых булав. Щедро плещет кровь, Изабелла вскрикивает, глядя, как ее телохранитель бьется в предсмертной агонии, лицо королевы дрожит, на глазах выступают слезы ярости.
   Лязгает засов, и уже напоследок, стоя на пороге распахнутой двери, я ледяным тоном бросаю:
   – И пусть здесь уберут и проветрят, а то воняет, как в склепе!
   Накинув на голову капюшон рясы и мелко семеня, как и положено мирному служителю церкви, я иду по дворцовому коридору, пока не упираюсь в маленькую дверцу в самом его конце. Искусно задрапированная под цвет стены, она пропускает меня на грязную лестницу, по скользким, сто лет немытым ступеням я спускаюсь вниз, на первый этаж. В любом замке и дворце есть помещения, где никогда не бывают гости, а сам хозяин если и заглядывает туда, то лишь глубокой ночью, чтобы провести часок с особо смазливой девчонкой из прислуги. Тут расположены комнатки для слуг, кухня и многочисленные подсобные помещения. Здесь живет обслуживающий персонал, все эти лакеи, конюхи, служанки и повара.
   Вежливо кивая в ответ на поклоны слуг, я наконец попадаю на задний двор, прохожу мимо конюшни и свинарника. Стражник, стоящий у маленькой калитки, при виде меня берет «на караул», а получив благословение, довольно ухмыляется. Не успеваю я смешаться с толпой, как раздается отдаленный пушечный залп, за ним еще и еще. Разом начинают звонить все колокола многочисленных парижских храмов и церквей.
   – Ура! – вопят парижане, заполнившие улицу. – Коронация состоялась!
   – Пойдемте, святой отец, – пихает меня кто-то в плечо.
   Я медленно поворачиваюсь, на меня с веселой ухмылкой глядит здоровенный бородатый мужчина на голову выше и раза в полтора тяжелее. В руке, больше похожей на медвежью лапу, верзила крепко сжимает глиняный кувшин.
   – Куда, сын мой? – мирно спрашиваю я.
   – На площадь, пить вино и есть мясо. Сегодня за все платит город!
   – Идем, – соглашаюсь я.
   В толпе я сразу же теряю его, но сожалеть не о чем, вокруг полным-полно потенциальных собутыльников, только свистни. До самого вечера я брожу по улицам Парижа, переполненным веселящимся народом, спешить мне некуда, да и не к кому. Я широко улыбаюсь, чувствуя себя окончательно и бесповоротно счастливым. Пусть Изабелла Баварская отказалась сообщить мне, где держат ее дочь, зато она подтвердила, что Жанна жива. Жива, черт побери! Выходит, старинные предания не лгали, Жанна д'Арк осталась жить, и ее не сожгли на костре. А это значит, что я обязательно спасу любимую, чего бы мне это ни стоило!
   Наутро, когда колокол Нотр-Дама отбивает девятый удар, я вижу в бурлящей толпе знакомую фигуру. Сегодня Жак Кёр вырядился законником, на нем черный костюм из дешевой ткани, унылая шляпа с узкой тульей, белый кружевной воротник не первой свежести. На поясе господина Кёра покачивается большая медная чернильница, давным-давно позеленевший металл, из которого она сделана, нуждается в хорошей чистке. Сам я одет небогатым дворянином, края шляпы слегка обвисли, перо требует замены, одежда – чистки и штопки, а сапоги – замены стоптанных каблуков.
   И не надо ухмыляться, не так-то просто выглядеть так, чтобы любой и каждый издали опознал в тебе того персонажа, в которого ты желаешь перевоплотиться. Здесь важна любая мелочь: походка, манера улыбаться, хмуриться, акцент и даже прононс.
   Мы долго петляем по узким улочкам, наконец я пристраиваюсь рядом с Жаком в самом углу какой-то дешевой забегаловки. Пока он зычно ревет, подзывая трактирного слугу, я сбрасываю на пол груду обглоданных костей, но чище столешница не становится. Вся в чем-то липком и сальном, она уже стала местом зарождения новой жизни, и я отчетливо различаю по меньшей мере три разновидности в проклюнувшейся здесь плесени. Поначалу я хочу смахнуть ее к чертовой матери, но рука сама замирает на полпути. А вдруг одна из колоний – это пенициллиновый грибок, первый друг человека в окружающем нас мире бактерий?
   Мы дружно чокаемся, я морщусь, едва сделав глоток. Черт его знает, откуда владельцы дешевых кабаков берут такую кислятину, ведь вся Франция – сплошные виноградники! Любой крестьянин, в кого ни ткни, давит виноград и делает вино, так где же трактирщики находят эту гадость?
   – Что дальше? – деловито спрашиваю я.
   – А дальше мы наведаемся в змеиное гнездо и все разузнаем на месте, – спокойно заявляет Жак Кёр. – Иного не дано.
   Я выплескиваю недопитое вино на пол, Жак встает следом за мной.
   – Тогда в путь?
   – В путь, – легко соглашаюсь я.
   Ждешь ли ты меня, Англия? Первый раунд остался за тобой, враг мой, посмотрим, чем обернется вторая наша встреча. На сей раз я приду подготовленным, зная, чего от тебя ожидать. И вот тогда мы посмотрим, кто кого!
   Веришь ли ты в меня, Жанна, любовь моя? Я все равно приду, какие бы преграды ни воздвигла между нами судьба. Я приду за тобой, мое сердце, и брошу к твоим ногам голову британского дракона, как обещал когда-то.
   Вы слышите мои шаги? Я иду!

Эпилог

25 декабря 1415 года, восточное побережье Мексиканского залива: путевка в жизнь

 
   В тот самый день, когда англичане с французами сошлись насмерть в битве при Азенкуре, на другом конце света перестал существовать маленький городок, жители которого называли его попросту Новым градом.
   Краснокожие ворвались в Новгород на рассвете, в тот смутный час, когда головы часовых словно набиты мокрой шерстью, а глаза слипаются сами по себе. Как только сияющий диск луны укрылся за облаками, с южной окраины донесся пронзительный рев. В ответ заверещали, засвистели и завыли сотни грубых мужских голосов, а в городе воцарился сущий ад. Очнувшиеся ото сна жители в первые минуты никак не могли понять, что же произошло, ну а когда разобрались, было уже поздно что-либо предпринимать. Отчаянно кричали женщины и дети, лаяли собаки, со всех сторон доносились стоны раненых и просьбы о помощи.
   Напрасно молили о пощаде странные беловолосые женщины и мужчины, их враги, высокие, до зубов вооруженные воины, не обращали внимания на слезы побежденных. Действуя с удивительной сноровкой, захватчики связывали пленников между собой, длинные вереницы будущих рабов покорно тянулись из пылающего города на запад, в место, где незваные гости устроили походный лагерь. Суровы боги, опекающие народ мексика, а потому всем захваченным пленникам предстояло пойти на жертвенные алтари и в пищу.
   Очаги сопротивления, вспыхивающие тут и там, жестоко подавлялись, а единственным местом, где краснокожим дали достойный отпор, оказался главный храм Одина, бога войны. В высоком каменном здании собрались около сотни лучших воинов, личная гвардия конунга. Ощетинившись тяжелыми копьями, укрывшись за длинными щитами, светловолосые бородачи раз за разом отражали натиск бешено завывающих воинов в белых стеганых доспехах. И лишь когда на вершины дальних холмов пали первые лучи солнца, предводитель нападавших туземцев отозвал простых солдат, а против защитников храма встали элитные бойцы, воины-ягуары.
   У них холодные словно лед глаза, которые видели столько людских смертей, что и не вспомнить, не перечесть. Свирепые лица, мускулистые тела, сплошь покрытые шрамами, доспехи в виде шкуры леопарда, прочные шлемы, которые не всякий топор возьмет. Чтобы стать воином-ягуаром, мало быть искусным бойцом, в битве ты должен пленить не меньше четырех вражеских солдат, идущих на тебя с оружием в руках, а это ох как непросто! А еще воины-ягуары не умеют отступать, да и не могут, если уж начистоту. За отход назад без команды старшего предусмотрено всего одно наказание – смерть.
   Тендиле, воин-орел, громко хлопнул в ладоши, и сигнальщик, стоящий рядом с вождем, вскинул к губам тяжелую морскую раковину. Площадь, усеянную мертвыми телами, затопил пронзительный рев. Не медля ни секунды, воины-ягуары ринулись на приступ прямо по телам, наваленным перед храмом, на бегу расплескивая лужи крови. Защитники, белоголовые великаны, с яростными криками высыпали навстречу.
   Битва продолжалась еще около часа, пока всем не стало ясно, что воины, обороняющие храм, обречены. Хрипло взревела морская раковина, и краснокожие откатились назад. Из рядов защитников медленно вышел высокий рыжебородый воин, заметно припадая на правую ногу, кое-как перетянутую окровавленными тряпками.
   – Поединок! – взревели оставшиеся в живых беловолосые воины, изо всех сил лупя обухами боевых топоров в деревянные щиты. – Даешь единоборство вождей!
   Воины-ягуары почтительно расступились. Тендиле, воин-орел, вскинул к небу копье с обсидиановым наконечником, призывая милость бога богов Уицилопочтли. Он был потомственным воином в пятом поколении и первым из семьи достиг статуса аристократа.
   Вожди сошлись молча, и сразу же лица беловолосых потемнели. Их ярл был значительно старше, измотан ночной битвой и серьезно ранен, к тому же воин-орел заметно превосходил его в воинском мастерстве.
   Когда Тендиле пронзил сердце рыжебородого великана, остальные беловолосые, угрюмо переглядываясь, побросали оружие наземь. Их сразу же начали связывать между собой и выводить из захваченного города. Десяток пленных отвели в сторону, где деловито прирезали, прямо на площади развели костры и принялись жарить человеческое мясо.
   Тендиле взвесил в руке оружие павшего ярла и уважительно покачал головой. Железный меч – огромная драгоценность, величайшая редкость. А потому захваченное в бою оружие будет прекрасным подарком для Уицилуитла, Первого Оратора Теночтитлана.
   Воин-орел задумчиво посмотрел на восток. По упорным слухам, именно оттуда некогда приплыли предки этих странных светловолосых людей. Разведчики доносили, что на побережье до сих пор появляются огромные деревянные лодки, которые привозят невиданные товары. «Не пора ли, – подумал Тендиле, – захватить одну такую лодку, пусть ремесленники изучат, как она устроена. А там, глядишь, и у самого любимого богами народа появится возможность путешествовать через соленую воду».
   Давным-давно, двести лет назад, когда мексика были слабым и гонимым народом, самый первый из Первых Ораторов привел остатки племени в спасительную долину, а уже перед смертью завещал, что именно им суждено спасти мир. С тех пор мексика сменили богов и стали зваться ацтеками. Огнем и мечом раздвигали они пределы государства, возводили все новые и новые ступенчатые пирамиды и ежегодно приносили в жертву суровым богам десятки тысяч военнопленных. А иначе нельзя, лишь обильно напоенная кровью земля способна выдержать тяжесть топчущих ее людей.
   Когда перед Тендиле проводили вереницу светловолосых женщин, захваченных в храме, он, качнув веером орлиных перьев на шлеме, властным жестом остановил своих людей. Истошно закричала юная девушка, вытаращила круглые от ужаса глаза, уставившись на изувеченную ладонь, заголосили остальные пленницы, заливаясь слезами. Воин-орел равнодушно отвернулся, а палец, отрезанный у светловолосой, бережно прицепил к поясу как талисман на счастье и против болезни-лихоманки.
   Уже к полудню разоренный Новгород остался далеко позади. Ацтеки гнали беловолосых быстрым шагом, не стесняясь отвешивать им звонкие оплеухи либо покалывать обсидиановыми ножами. Позади колонны шли выпускники школ, восемнадцатилетние юнцы, во весь голос распевая воинственные песни и пританцовывая на ходу.
   Как гласит незыблемый закон, каждая шестерка юнцов должна захватить в бою одного воина с оружием в руках, лишь тогда молодые люди могут считаться настоящими мужчинами. Что ж, в этом году школьный выпуск удался на славу, ни одной семье не придется краснеть за сыновей. Империя постоянно расширяется, ей требуется как можно больше искусных воинов, чтобы покорять окрестные племена и народы. Рано или поздно все обитатели мира падут перед величием Теночтитлана, и в этом нет никаких сомнений.
   На обеденном привале Тендиле долго смотрел в сторону океана, сосредоточенно что-то прикидывая. Пусть не в этом году, пусть даже не в следующем, но рано или поздно он покорит для Империи все земли на востоке, вплоть до побережья. Ну а потом наступит время и для народов, живущих на противоположном берегу океана. Ацтеки снесут их нечестивые храмы, а на центральных площадях захваченных городов воздвигнут гигантские ступенчатые пирамиды. Непрерывным потоком хлынет с их вершин человеческая кровь, допьяна поя иссушенную землю, и будет это действо длиться до самого конца света!