Матушка Хутто всплеснула руками и бросилась к сыну.
   – Ну успокойся, старушка, – сказал он. – Не дрожи так… Успокойся.
   Пенни подошёл к ним.
   – Ни один мужской голос не был бы так кстати, Оливер, – сказал он.
   Оливер оттолкнул мать и уставился на дом. Крыша рухнула с треском, и новый столб огня взмыл к кронам дубов, увешанных испанским мхом.
   – Куда отправились Форрестеры? – спросил он.
   – О господи!.. – пробормотала матушка Хутто, затем, взяв себя в руки, громко спросила: – Чего тебе нужно от Форрестеров?
   Оливер резко повернулся на месте:
   – Джоди сказал, это их рук дело.
   – Джоди глупенький! Взбредёт же такое мальчугану на ум. Я оставила зажженную лампу у открытого окна. Должно быть, занавесь колыхнулась от ветра и загорелась. Весь вечер это не выходило у меня из головы. Джоди, тебе, должно быть, захотелось поглядеть на хорошую драку?
   Джоди во все глаза смотрел на неё. Матушка Бэкстер раскрыла от изумления рот.
   – Ну, вам лучше знать… – оказала она.
   Джоди увидел, как отец крепко сжал её руку.
   – Да, сынок, не дело выдумывать такое о невиновных людях, которые сейчас за много миль отсюда, – сказал он.
   Оливер медленно перевёл дыхание.
   – Разумеется, я рад, что они тут ни при чем, – сказал он. – Я бы ни одного не оставил в живых. – Он повернулся и привлек к себе Твинк: – Познакомьтесь с моей женой.
   Матушка Хутто вздрогнула, затем подошла к девушке и поцеловала её в щёку.
   – Я так рада, что вы это уладили, – сказала она. – Быть может, Оливер всё-таки будет время от времени навещать меня.
   Оливер взял Твинк за руку и пошёл с ней вокруг дома. Матушка Хутто яростно набросилась на Бэкстеров:
   – Только попробуйте у меня проболтаться! Неужели вы думаете, что я допущу, чтобы из-за сожжённого дома два округа были залиты кровью Форрестеров и усеяны костьми моего мальчика?
   Пенни положил руки ей на плечи.
   – Матушка… – сказал он. – Матушка… Мне бы такое благоразумие, как у вас…
   Она вся дрожала. Пенни поддерживал её. Она успокоилась. Оливер и Твинк вернулись.
   – Не принимай близко к сердцу, ма, – сказал Оливер. – Мы построим тебе дом, каких здесь ещё не было.
   Она собралась с силами:
   – Я не хочу. Я слишком стара. Я хочу жить в Бостоне.
   Джоди взглянул на отца. Лицо Пенни было искажено.
   – Я хочу уехать утром, – с вызовом сказала она.
   – Значит, ма, расстаться навсегда с этим местом… – сказал Оливер. Его лицо просветлело. Он медленно добавил: – Я всегда выхожу в море из Бостона. Мне это страшно нравится, ма. Только боюсь, если пустить тебя гулять среди этих северян, ты начнешь вторую гражданскую войну.

Глава двадцать седьмая

 
 
   В холодных рассветных сумерках Бэкстеры стояли на пристани, прощаясь с матушкой Хутто, Оливером, Твинк и Пушком. За излучиной реки, с юга послышался свисток идущего на север парохода. Матушка Хутто и матушка Бэкстер обнялись. Матушка Хутто крепко прижала к себе Джоди.
   – Ты учишься писать, так что можешь написать бабушке в Бостон.
   Оливер обменялся рукопожатием с Пенни. Пенни сказал:
   – Мы с Джоди будем страшно скучать без вас.
   Оливер протянул руку Джоди.
   – Спасибо тебе за то, что ты всегда был верен мне, – сказал он. – Я не забуду тебя. Даже в Китайском море.
   Подбородок матушки Хутто был как кремнёвый наконечник стрелы. Губы плотно сжаты. Пенни сказал:
   – Если вы передумаете и захотите возвратиться, добро пожаловать к нам на остров в любое время дня и ночи.
   Пароход обогнул излучину и стал подруливать к пристани. Он шёл с огнями, так как на воде между берегами было ещё темно.
   – Мы совсем забыли, чтó у нас есть для Джоди, – сказала Твинк.
   Оливер пошарил в кармане и подал ей круглый свёрток. Она сказала:
   – Это для тебя, Джоди, за то, что ты дрался за Оливера.
   Он был слишком ошеломлён всем случившимся за последнее время. Он взял свёрток и тупо глядел на него. Она нагнулась и поцеловала его в лоб. Как ни странно, поцелуй был ему приятен. Её губы были нежны, а жёлтые волосы душисты.
   С борта парохода спустили сходни. На пристань сбросили тюк с грузом. Матушка Хутто наклонилась и подняла Пушка. Пенни взял её мягкое морщинистое лицо в ладони и прижался к нему щекой.
   – Я вас по-настоящему полюбил, – сказал он. – Я… – Его голос прервался.
   Хутто взошли по сходням на борт. Колёса замолотили по воде лопастями, течение потянуло за собой пароход и вынесло его на середину реки. Матушка Хутто и Оливер стояли у поручней и махали им. Пароход снова дал свисток и двинулся вниз по реке. Джоди вышел из оцепенения и что есть силы замахал им в ответ.
   – Прощай, бабушка! Прощай, Оливер! Прощай, Твинк!..
   – Прощай, Джоди!
   Их голоса замерли вдали. Джоди казалось, будто они уезжают от него в какой-то совсем другой мир. Будто они умирают у него на глазах. На востоке уже виднелись розовые полосы, но дневной свет казался даже холоднее, чем была ночь. Останки дома Хутто слабо тлели под пеплом.
   Бэкстеры отправились домой в заросли. Пенни был убит скорбью за друзей. Лицо его выражало муку. В голове Джоди теснилось столько противоречивых мыслей, что он отчаялся разобраться в них и лишь сидел, угревшись между отцом и матерью. Он развернул свёрток, который дала ему Твинк. В нём была небольшая оловянная пороховница. Он прижал её к груди. Повозка, встряхиваясь, приближалась к росчисти. День обещал быть свежим, но солнечным.
   – Я бы на их месте так не оставила и подала в суд на этих обормотов, – сказала матушка Бэкстер.
   – Ничего нельзя доказать, – сказал Пенни. – Следы копыт? Форрестеры сказали бы, что они увидели огонь и подъехали посмотреть, только и всего. И ещё они могли бы сказать, что в округе полно лошадей и что это вовсе не они подъезжали.
   – Тогда я сказала бы Оливеру правду.
   – Да, и что бы он тогда сделал? Убил бы двоих-троих из них. Оливер горяч, да и почему бы ему не быть горячим? Едва ли сыщется мужчина, который не захотел бы отомстить за такое. Ну ладно. Он убьёт нескольких Форрестеров, и, быть может, его за это повесят. А то ещё выйдет и так, что уцелевшие набросятся на них и перебьют их всех – и его, и мать, и его славненькую жёнку.
   – Ну уж и славненькая! – фыркнула она. – Вертихвостка!
   Джоди почувствовал новый прилив верности.
   – Она вправду славненькая, ма, – сказал он.
   – Все вы, мужчины, одинаковы, – решительно заключила она.
   До Острова Бэкстеров было рукой подать. Чувство безопасности, благополучия овладело Джоди. Катастрофа случилась с другими, росчисть была ей неподвластна. Его ждал дом, коптильня, полная вкусного мяса, к которому теперь прибавилась туша старого Топтыги, и Флажок. Прежде всего Флажок. Он едва мог сдержать себя, пока не добрался до сарая. У него есть что ему рассказать.

Глава двадцать восьмая

 
 
   Январь выдался мягкий. Иногда в холодной красной тишине показывалось солнце; толстое одеяло плохо грело ночью, а утром в ведре с водой нарастала корочка льда. А потом, через день-другой, становилось так тепло, что матушка Бэкстер могла сидеть днём на крыльце на солнышке, штопая и латая платье, а Джоди – бегать по лесу без шерстяной куртки.
   Жизнь на Острове Бэкстеров вошла в обычную колею вместе с погодой. Жители приречья, сказал Пенни, несомненно, были взволнованы пожаром дома Хутто и отъездом его острой на язык хозяйки, которую никто не понимал, её сынка-моряка, который был для них почти что чужеземцем, и их собственной златовласой Твинк. Всеобщий приговор должен был сводиться к тому, что пьяные Форрестеры подожгли дом, узнав, что Оливер вернулся с девушкой. Но река была далеко, а новости просачивались медленно на Остров Бэкстеров. Форрестеры, по-видимому, ездили в Форт-Гейтс по торговым делам. Они ни разу не проехали мимо. Они не забрали свою долю медвежьей туши по возвращении. То, что они избегали Пенни, со всей несомненностью свидетельствовало об их виновности. Это огорчало его. Мир, которого он добился с таким трудом, разлетелся вдребезги.
   Камень, брошенный издалека в другого, попал в него. Ему было больно и тревожно.
   Джоди тоже был озабочен, но то была озабоченность, какую чувствуют за персонажей повествования. Бабушка Хутто, Оливер, Пушок и Твинк уехали на пароходе так, как могли бы уехать люди в какой-нибудь книге. Оливер и без того уже был для него человеком, приезжавшим с рассказами о далеких местах. Теперь же в рассказы перешли и бабушка Хутто, и Твинк, и Пушок. Оливер сказал: «Я не забуду тебя, даже в Китайском море». И вот теперь Джоди по большей части представлял его себе в Китайском море, бесконечно далеким и оскорблённым такими же выдуманными людьми, каким стал он сам.
   Конец января был сплошь тёплый. Ещё будут заморозки, и даже, пожалуй, на некоторое время всё снова подмёрзнет, прежде чем по-настоящему наступит весна. Но эти благодатные дни – её предвестник. Пенни вспахал поля, предназначавшиеся под ранний урожай, и поднял новь, расчищенную Быком в ту пору, когда он оправлялся от укуса гремучей змеи. Он решил попробовать посадить немного хлопка на продажу. Низинка рядом с северным хэммоком пойдёт под табак. Рассадник он устроил между домом и виноградным кустом. Поскольку скотины у него только и было что Цезарь да Трикси, он решил сеять поменьше коровьего гороха и пустить освободившуюся землю под кукурузу. Её им никогда не хватало. Куры остались без корма, поросята не были как следует откормлены, а у них самих мука кончилась уже в конце лета, потому что у них не было достаточно кукурузного зерна. На нём держалось всё их хозяйство. Джоди помог вывезти со скотного двора скопившийся за зиму навоз и разбросать его по скудной песчаной почве. Пенни рассчитывал, что земля будет хорошо унавожена, взрыхлена и готова к севу в начале марта, когда прокричит первый козодой.
   Матушка Бэкстер горько сетовала, что у неё никогда не было грядки с имбирем. У всех женщин были такие грядки. Жена лавочника обещала дать корни, как только они понадобятся. Пенни и Джоди устроили ей грядку. Они сделали выемку на глубину в четыре фута у стены дома и подложили вниз кипарисовые дощечки. Они натаскали глины и заполнили ею выемку. В первый же раз, как он отправится с товаром за реку, Пенни обещал привезти корни, шишковатые и заострённые, словно оленьи рога.
   Охота почти ничего не давала. Медведи рыскали в поисках пищи на широком пространстве, готовясь в феврале залечь в спячку. Их берлоги находились под вывороченными бурей корневищами деревьев или под большими, лежащими крест-накрест стволами, дававшими хорошую защиту. Иногда медведи, набрав дубовых и пальмовых веток, наваливали их на дереве с дуплом в некое подобие гнезда. Где бы ни было ложе, оно устраивалось в виде пустой траншеи, на край которой медведь укладывал передние лапы. Джоди казалось странным, что медведи залегают в спячку не в декабре, с первыми настоящими холодами, а из берлог выходят так рано – в марте, а не в апреле.
   – Уж, верно, они знают, что делают, – сказал Пенни.
   Работа в основном, после того как земля была вспахана, состояла в носке и колке дров для обоих очагов. Хорошо хоть, дрова-то теперь было легче добывать, чем когда-либо, потому что буря повалила множество деревьев и ещё больше их упало, ослабнув корнями за долгие дни дождя и непрестанного ветра. Впечатление было такое, будто не вода, а огонь прошёлся по таким местам, ибо мёртвые деревья стояли серые и голые.
   – Вот когда обрадуешься, что живёшь на высоком месте, – сказал Пенни. – Я бы душой изболелся, глядя на весь этот разор.
   Джоди любил утренние прогулки в лес за дровами не меньше охоты. На них всё делалось так неспешно. Прохладным искристым утром, после завтрака, Пенни запрягал Цезаря в повозку, и они отправлялись по тряской дороге в любую сторону – как вздумается. Собаки трусили под повозкой, Флажок галопом скакал впереди или сбоку. Кожаный ошейник придавал ему какой-то необыкновенно умный вид. Они сворачивали на прогалину и уже пешком шли искать подходящее упавшее дерево, отдавая предпочтение болотному дубу или ежовой сосне. В лесу было сколько угодно смолистой сосны. Она давала самое горячее и яркое пламя, и из неё получалась отличная щепа для растопки, но она коптила и загрязняла сажей котелки и чугунки. Они рубили дрова по очереди или пилили вдвоём пилой. Джоди любил ритмичное качание пилы, певучее гуденье, с каким она въедается в дерево, душистый запах опилок, сеющихся на землю.
   Собаки рыскали в кустах поблизости или гоняли кроликов. Флажок пощипывал листовые почки или разыскивал сочный побег травы, уберегшийся от мороза. Пенни всегда брал с собою ружьё. Иногда Джулия подгоняла кролика настолько близко, что его можно было подстрелить; иногда какая-нибудь чёрная белка, забыв об осторожности, взбегала вверх по стволу сосны неподалеку, и тогда на ужин готовился плов. Однажды на них дерзко воззрилась совершенно белая белка из породы чёрных, но Пенни не стал её стрелять. Это такая же редкость, сказал он, как и енот-альбинос. Мясо Топтыги оказалось жёстким и волокнистым от старости; его надо было долго варить, чтобы оно размягчилось. Все прямо-таки обрадовались, когда оно кончилось. Зато сала из Топтыги вытопили целую деревянную бадью. Оно было прозрачно и золотисто, словно ранний мёд, и на нём можно было отлично готовить.
   Матушка Бэкстер проводила долгие часы за шитьем одеяла. Пенни заставлял Джоди заниматься уроками. Вечера проходили у очага, в котором ярко пылало пламя, давая свет и тепло. Вокруг дома, навевая ощущение уюта, завывал ветер. В тихие лунные ночи можно было слышать лай лисиц в хэммоке. В таких случаях урок приостанавливался, Пенни кивал Джоди, и они слушали вместе. Лисицы редко делали набеги на курятник Бэкстеров.
   – Они знают каждую волосинку на голове Джулии, – довольно смеялся Пенни. – И не хотят искушать судьбу.
   Как-то раз, ясной холодной ночью в конце января, – Пенни и матушка Бэкстер уже улеглись – Джоди задержался у огня с Флажком. Со двора послышался звук, словно резвились собаки. На этот раз они возились что-то уж очень бурно, и Джоди подошёл к окну и прижался лицом к холодному стеклу. Какая-то чужая собака играла с Рвуном. Джулия благосклонно наблюдала. У Джоди перехватило дыхание. Это была не собака. Это был серый волк, тощий и хромой. Джоди повернулся, чтобы побежать и позвать отца, потом, влекомый непреодолимой силой, снова подступил к окну и продолжал наблюдать. Было ясно, что собака и волк не впервые играют друг с другом. Они не были незнакомцами. Они играли молча, словно собаки должны были сохранять тайну. Джоди подошёл к двери спальной и тихонько позвал отца. Пенни вышел к нему.
   – В чём дело, сын?
   Джоди на цыпочках приблизился к окну, маня его за собой. Пенни, босиком, подошёл и глянул туда, куда показывал Джоди. Он присвистнул про себя, но ни единым жестом не выказал намерения взять ружьё. Они наблюдали молча. Движения животных были отчетливо видны в ярком свете луны. У гостя было покалечено бедро. Его движения были неуклюжи.
   Пенни прошептал:
   – Даже как-то жалко его, правда?
   – Это не один из тех, что попались нам в засаду в тот день на прудах, как по-твоему?
   Пенни кивнул:
   – Почти наверняка последний. Бедняга покалечен и одинок… Пришёл проведать своих ближайших родственников и поиграть.
   Возможно, присвистывающие звуки их разговора проникали сквозь закрытое окно, а может, волк учуял их запах. Он беззвучно повернулся, с трудом перебрался через изгородь и пропал в ночи.
   – Он не сделает нам зла? – спросил Джоди.
   Пенни протянул к жару в очаге свои босые ноги.
   – Навряд ли он может добыть себе хотя бы хороший обед. Я и не подумаю его трогать. Медведь или пантера прикончат его. Пусть его доживает, сколько ему ещё осталось прожить.
   Они сидели на корточках перед очагом, захваченные печальностью и странностью увиденного. Должно быть, крепко заело волка одиночество, если он идёт искать себе компании на двор своего врага. Джоди обнял Флажка. Если б только тот понимал, от какой одинокой жизни в лесу он избавлен… Что до него, то Флажок облегчал ему одиночество, которым он томился в самом лоне семьи.
   И ещё раз он увидел одинокого волка, когда луна была на ущербе. Больше он не приходил. По молчаливому соглашению отец и сын не стали рассказывать матушке Бэкстер про его посещения. Она потребовала бы его смерти – так или иначе. Пенни предполагал, что собаки познакомились с ним на охоте или, быть может, когда они рубили дрова, а собаки бегали в лесу по своим делам.

Глава двадцать девятая

 
 
   В постели Пенни пролежал часть февраля, совершенно разбитый ревматизмом. Эта болезнь уже много лет мучила его в холодную или сырую погоду. Он всегда был беспечен на этот счет и делал всё, что ему хотелось или что казалось необходимым, невзирая на погоду и не щадя себя. По мнению матушки Бэкстер, в феврале можно было отлёживаться ничуть не хуже и не лучше, чем в любую другую пору года, но Пенни беспокоился, что не успеет подготовиться к весеннему севу.
   – Ну так пусть Джоди управляется, – нетерпеливо сказала она.
   – Он всегда только помогал мне. При такой работе мальчик может сделать многое неправильно.
   – Верно, а кто виноват, что он не умеет больше? Ты слишком жалел его. Ведь самому-то тебе и тринадцати годков не было, а ты уже пахал за взрослого, так ведь?
   – Так. Как раз поэтому я и не хочу, чтобы он пахал, пока не вырастет и не войдёт в силу.
   – Сердце-то у тебя из масла сделано, – пробормотала она. – Ходить за плугом ещё никому не вредило.
   Она натолкла корня лаконоса, заварила и сделала припарки для Пенни, а также приготовила ему питьё из коры колючего ясеня, корней лаконоса и поташа. Он принимал её хлопоты с благодарностью, но лучше ему не становилось. Он вновь взялся за жир пантеры и терпеливо растирал им колени, по часу зараз. Он говорил, что это помогает ему лучше всех других лекарств.
   Пока отец болел, Джоди делал лёгкую работу по хозяйству и следил за тем, чтобы ящик для дров был всегда полон. У него было основание торопиться с работой, так как, покончив с ней, он освобождался и мог идти гулять с Флажком. Пенни даже разрешил ему брать с собой ружьё. Хотя ему не хватало общества отца, он всё же любил охотиться один. Он и Флажок вместе были свободны. Больше всего они любили ходить к провалу. Они выдумали там случайно игру в один из дней, когда он пошёл за водой, а Флажок сопровождал его. Это была сумасшедшая игра в догонялки вверх и вниз по крутым склонам огромной зелёной чаши. Флажок был непревзойденный бегун: он мог шесть раз пробежать вверх и вниз по склону, тогда как Джоди поднимался на вершину всего только один раз. Убедившись, что его не могут поймать, Флажок то прибегал к тактике заманивания и выматывания, то, стремясь польстить и доставить Джоди удовольствие, лукавил и намеренно позволял поймать себя.
   Как-то в тёплый солнечный день, в середине февраля, Джоди глянул вверх со дна провала. Флажок силуэтом стоял на вершине склона. На какое-то мгновение Джоди показалось, что перед ним другой олень, так что он даже испугался. Флажок стал такой большой… Он подрастал так быстро, так незаметно. Многие годовалые олени, подстреленные ими на мясо, были не больше его. Взволнованный, пришёл Джоди к отцу. Пенни сидел у кухонного очага, закутанный в одеяла, хотя день был не холодный.
   – Па, ты знаешь, ведь Флажку почти уже год!
   Пенни насмешливо взглянул на него.
   – Я сам недавно думал об этом. Через месяц он и вправду станет оленёнком-годовиком.
   – А как он изменится?
   – Он будет больше времени проводить в лесу. Он ещё подрастёт немного. Он будет серёдка наполовинку. От одного отстал, а к другому ещё не пристал. Позади у него оленёнок. Впереди – взрослый бык.
   Джоди глядел в пространство перед собой.
   – У него будут рога?
   – Скорее всего, раньше июля месяца никаких рогов у него не будет. Как раз сейчас быки роняют рога. Всю весну они будут ходить с гладким лбом. Потом, уже летом, начнут прорезываться рожки, и к брачной поре они снова будут в полных рогах.
   Джоди внимательно осмотрел голову Флажка и пощупал твёрдый край его лба. Мимо проходила матушка Бэкстер с миской в руке.
   – Слышь, ма, Флажку скоро будет год. Правда, он будет славный с маленькими рожками? У него будут славные рожки, правда?
   – Мне он не покажется славным, будь он хоть в короне. И с крылышками, как у ангела, за плечами.
   Он пошёл за ней, желая задобрить её. Она села и стала перебирать коровий горох в миске. Он потёрся носом о пушок на её щеке. Ему нравилось это ощущение бархатистости.
   – Ма, ты пахнешь, как разогретый кукурузный початок. Разогретый солнцем кукурузный початок.
   – Ах, отстань! Я замешивала кукурузный хлеб.
   – Это не то. Слушай, ма, тебе правда всё равно, будут у Флажка рога или нет?
   – Только ещё больше будет бодаться и озоровать.
   Он не стал настаивать. Флажок в лучшем случае впадал во всё большую немилость. Он научился избавляться от ошейника. Когда ошейник сидел туго и он не мог вывернуться из него, он прибегал к тому же приему, какой пускал в ход телёнок, когда его привязывали: влегал в ошейник изо всех сил, так что глаза вылезали у него из орбит, а дыхание обрывалось, и спасти жизнь маленького упрямца можно было, только отпустив его. Оказавшись на свободе, он начинал буянить. Удержать его в сарае не было никакой возможности: он сровнял бы его с землей. Он стал дерзок и необуздан. В дом его пускали только тогда, когда Джоди был под рукой и мог приструнить его. А между тем вид закрытой двери, казалось, порождал в нём исступленное желание войти. Если дверь не была заперта, он толчком головы открывал её. Он всячески ловил такую возможность и проскальзывал в дом, чтобы напроказить, как только матушка Бэкстер повернётся к нему спиной.
   Она поставила миску сушёного коровьего гороха на стол и пошла к очагу. Джоди пошёл в свою комнату поискать кусок сыромятной кожи. Послышался стук, суматоха, затем бурные изъявления негодования со стороны матушки Бэкстер.
   Оказывается, Флажок вскочил на стол, набрал полный рот гороху и наподдал миску так, что горох разлетелся по всей кухне. Джоди прибежал туда бегом. Мать распахнула дверь и выгоняла Флажка метлой. А его вся эта буча, казалось, только забавляла. Он взбрыкнул, махнул своим белым хвостом-флажком, тряхнул головой, словно угрожая воображаемыми рогами, перескочил через изгородь и галопом помчался в лес.
   – Это моя вина, ма, – сказал Джоди. – Мне не надо было отходить от него. Он голоден, ма. Он не наелся за завтраком, бедняжка. Ты должна бы поколотить меня, а не его, ма.
   – Я вам обоим задам! А ну-ка, нагибайся да собирай горох, да чтоб отмыть его!
   Он был рад исполнить её приказание. Он ползал под столом, шарил за кухонным шкафом и под лотком для умывания, он облазил все углы, собирая горох. Он как следует отмыл его и сходил лишний раз на провал, чтобы с лихвой возместить израсходованную воду. Он чувствовал себя во всех отношениях праведником.
   – Вот погляди, ма, – сказал он. – Словно ничего и не случилось. Если Флажок немножко набедокурит, можешь полагаться на меня, я исправлю.
   Флажок вернулся только перед заходом солнца. Джоди покормил его во дворе и дожидался, пока отец с матерью улягутся: тогда можно будет тайком провести его в свою спальню. У Флажка пропадала охота много спать, как в детстве, и он становился всё более и более беспокойным по ночам. Матушка Бэкстер жаловалась, что слышала несколько раз стук копыт в спальне Джоди или в передней комнате. Джоди выдумал благовидную отговорку, будто бы на чердаке завелись крысы, но мать приняла её скептически. В тот день Флажок, должно быть, хорошо поспал в лесу, потому что ночью он встал со своей моховой подстилки, открыл толчком дверь спальни Джоди и пошёл бродить по дому. Джоди проснулся от пронзительного крика матери. Флажок разбудил её от крепкого сна, ткнувшись ей в лицо своей влажной мордой. Джоди выпроводил оленёнка через переднюю дверь, прежде чем она успела как следует взяться за него.
   – Я больше этого не потерплю! – бушевала она. – Эта тварь не дает мне покоя ни днём ни ночью. Он больше не войдёт в дом, никогда, ни разу.
   Пенни, всё это время державшийся в стороне от спора, сказал:
   – Мать права, сын. Он стал слишком большой и беспокойный, чтобы держать его в доме.
   Джоди снова улёгся в постель и лежал без сна, спрашивая себя, не холодно ли сейчас Флажку. Мать ничего не понимает, думалось ему; ну что можно иметь против того, чтобы оленёнок потёрся своим чистым мягким носом о твой нос? Вот он никогда не может вдосталь наласкать его нежную мордочку. Она плохая и бесчувственная, ей всё равно, одинок он или нет. Порыв негодования облегчил его душу, и он заснул, обхватив рукою подушку так, словно это был Флажок. А оленёнок почти всю ночь фыркал и топотал вокруг дома.
   Утром Пенни почувствовал себя настолько хорошо, что оделся и, прихрамывая, пошёл в обход росчисти, опираясь на палку. Он закончил обход и вернулся на задний двор. Его лицо было серьёзно. Он позвал Джоди. Флажок резвился ночью на грядках с саженцами табака. Молодые растения были уже готовы к высадке. Он уничтожил их добрую половину. Саженцев хватит, чтобы засадить участок, который Пенни обычно засаживал для себя одного. Но урожай табака будет слишком мал, чтобы продать часть лавочнику Бойлсу в Волюзии, как он рассчитывал.