Страница:
– Всё? – коротко скорее даже не спросил, а констатировал ротный, обводя взглядом куцый строй своих офицеров.
– Так точно, – тихо отозвался замполит. Его лицо было слегка напряженным. Он тоже воевал давно и понимал, что еще раз собирать офицеров до того, как рота закончила оборудование опорного пункта, просто так командир не будет. Значит, что-то произошло…
– Давайте-ка, командиры, отойдем в сторонку, вон туда, в балочку, – указал подбородком Воробьев, – а то уж больно мы здесь все как на ладони.
Замполит и командир первого взвода лейтенант Жабий обменялись понимающими взглядами: вот оно, значит, как…
– Значит, так, командиры, – начал ротный, – оборудование опорного пункта продолжаем с той же интенсивностью. До ужина. Ужин сделаем на закате. Старшина понял?
Старшина роты, дюжий степенный сибиряк Провоторов, согласно наклонил голову:
– Да у меня уже все готово, товарищ старший лейтенант. Могу сейчас бойцов покормить…
– Сейчас не надо. На закате, я сказал. Понятно?
– Так точно.
– Вот и ладушки. Далее. Перед ужином все кирки и лопаты оставить на бруствере, будто мы собираемся продолжать оборудование позиций. Но едва только солнце скроется за горизонтом, приказываю оставить по одному отделению, которое будет имитировать продолжение работ, в основном создавая шум, а остальной личный состав вывести из окопов и скрытно, еще раз повторяю – скрытно, – чуть возвысив голос, подчеркнул ротный, – выдвинуть к берегу реки. Где и занять оборону.
– Без оборудования позиций? – удивленно спросил взводный-три.
– Без единого звука. Если кто-то не то что лопаткой о камень звякнет, а просто чихнет, разрешаю придушить гада на месте. Понятно?
– Так точно, – слегка сконфуженно отозвался Кучков. А лейтенант Жабий тихо спросил:
– Гаубицы?
Ротный молча кивнул.
– Поня-атно, – задумчиво протянул взводный-один и после короткой паузы задал еще один вопрос: – А не опоздаем?
Воробьев пожал плечами. А что тут ответишь? Может, и опоздаем. А если немцы увидят, что русские уже знают об их присутствии, – точно опоздаем. Они-то пока накапливаются и готовят переправочные средства, рассчитывая накрыть русских внезапным огневым налетом, прижать их к земле, а тем временем переправить свою пехоту на этот берег, дать ей возможность подтянуться поближе, метров на двести, и уж потом атаковать. Поэтому и ныкаются до поры до времени. Если же поймут, что внезапность утеряна, – немедленно откроют огонь. В принципе по всем канонам войны уже должны были бы. Застать пехоту на недооборудованных позициях – для артиллерии самое милое дело. Но эти-то фрицы прорываются из котла – значит, с боеприпасами у них вряд ли густо. Потому и молчат. Берегут боезапас.
– Значит, запоминайте сектора, – спустя пару минут продолжил старший лейтенант. – Третий взвод, занимаете оборону от одинокой ветлы до мшистого валуна… Сидеть! – рявкнул он на молоденького младлея, попытавшегося вскочить, чтобы рассмотреть указанные ему ориентиры. – По пути посмотришь.
– Так точно, – отозвался уже совершенно покрасневший Кучков.
– Вот и хорошо. Второй взвод…
После постановки задачи старший лейтенант Воробьев распустил командиров и неторопливо, вразвалочку, вернулся к своему КНП. Пару минут он молча смотрел, как споро работают бойцы, а потом расстегнул ремень, намереваясь тоже еще поучаствовать в действе, практическая польза от которого после принятых решений стала довольно сомнительной. Но тут сбоку послышался голос старшины Перебийноса:
– А я ось и туточка, товарищу старший лейтенант, та и поснидать вам захватил. Ох и добрую кашу наш старшина наварил, ох и добрую…
Ротный окинул хитроватую рожу командира разведчиков насмешливым взглядом, перевел его на солнечный диск, нижним краем уже зацепившийся за горизонт, и протянул руку за котелком. В других условиях он бы, пожалуй, поостерегся: при ранении в живот полный желудок – верная гибель. Но им предстояло продержаться целую ночь против врага, превосходящего их численностью в сорок раз. Так что выжить он не слишком надеялся. А вот сил до утра могло и не хватить…
– Ну давай… Значит, так, старшина, – неторопливо начал старший лейтенант, степенно уплетая кашу, щедро приправленную «вторым фронтом», как шутливо именовали американскую тушенку. Причем, судя по обилию лука, поначалу ротный старшина, похоже, не собирался расходовать столь ценный продукт, частенько выполнявший на фронте роль «золотого запаса», на который можно было обменять что-нибудь полезное в хозяйстве, но затем, видно, решил: когда не помирать – все одно день терять, пусть уж бойцы перед ночным боем, который должен был стать для большинства, а то и для всех последним, хоть наедятся до отвала. О том, что шансов выжить в ночном бою практически никаких, в роте уже давно знали, но особенного страха у людей не было. Они были солдаты, русские солдаты, и война шла уже четвертый год. Как много умных, сильных, честных русских людей уже лежало в земле. Они погибли не только за своих близких, родных, любимых, но и за то, чтобы вот они, бойцы первой роты 239-го отдельного батальона войск НКВД, сумели дожить до сегодняшнего дня. А сегодня, значит, пришел их черед… – Значит, так. Ты со своими орлами сразу после заката отойдешь на правый фланг и займешь позицию вон за теми сухими деревьями.
– Так… товарищу старший лейтенант! До него ж, мабуть, больше километра!
– Вот именно. А еще там дальше река поворот делает. А ну как фрицы, после того как мы им здесь по сусалам дадим, решат мне фланговый обход устроить? И что мне тогда делать?
– Так это же после того как дадим. А до того-то чего я там торчать буду? Товарищу старший лейтенант, дозвольте я им сначала трохи…
– Отставить разговоры! Будешь делать что я сказал, – сурово сдвинув брови, оборвал Перебийноса ротный. А затем, смягчившись, пояснил: – Пойми, старшина, нам ночь, целую ночь держаться! И в начале мне твой десяток автоматов – не шибкая подмога. На первую атаку стволов хватит… ну, я думаю. А ежели немцы так попрут, что не хватит, – и твой десяток не поможет. А вот дальше… Так что ты – моя последняя надежда будешь. Нет, не отбиться – остановить. Если даже фрицы на обход не решатся – сиди до последнего. А уж когда они вот сюда, на гребень, заберутся, а никого из нас, чтобы их задержать, уже не останется – вот тогда и ударь! Чтобы они снова остановились. Чтобы на тебя развернулись. Чтобы дальше не пошли. И чтоб наши успели сюда подойти и их, гадов, прищучить. Понятно?
– Так точно, командир, – слегка дрогнувшим голосом отозвался старшина Перебийнос. Ему предстояло самое сложное, что только может выпасть на войне: сидеть и ждать, пока не убьют всех своих…
– Вот и ладушки, – повторил любимую присказку ротный. – Ну все, иди к своим. Вон солнце уже почти село.
Гаубицы рявкнули еще до того, как ротный закончил мысль. Он обернулся, и когда столбы разрывов накрыли его недостроенный КНП, злорадно усмехнулся. А вот вам, суки, выкуси! И так у вас со снарядами – швах, так мы еще вас и обдурили. Давайте, тратьте их на то, чтобы перекопать землю! Он снова развернулся в сторону противника и мановением руки подозвал к себе одного из посыльных:
– Передай по цепи: огонь только по команде!
Немцы рванулись дружно. Сомкнутые группы солдат в грязно-зеленых мундирах, вынырнув из кукурузы, бегом бросились к реке, волоча крепко связанные плоты. Но за ними бежали цепи солдат уже без всяких плотов. Эти, похоже, должны были преодолеть реку вплавь. А может, вплавь должны были идти все, а плоты предназначались только для оружия и средств усиления. Не важно, сейчас увидим…
Старший лейтенант Воробьев дождался, пока плоты, на которых фрицы действительно переправляли через реку пулеметы и минометы, а не солдат, приблизились к его берегу на расстояние броска гранаты, и, чуть приподнявшись, прокричал:
– По плотам гранатами – огонь! Рота – огонь!
И восточный берег взорвался грохотом выстрелов, заглушивших скудную, хотя все еще продолжающуюся артподготовку немцев…
Первый натиск они отбили. И практически без потерь. По докладам командиров взводов в роте появилось всего лишь одиннадцать раненых. Из них только двое тяжелых. Фрицев же покрошили знатно. Не менее полусотни положили. И все плоты расколошматили гранатами.
Сразу после того как ошеломленные немцы откатились от реки назад, ротный отдал приказ отходить к высотке, на которой весь вечер оборудовали позиции. И они успели добраться до ее подножия, когда в ночном небе снова засвистели снаряды немецких гаубиц и мины присоединившихся к ним минометов. Судя по разрывам, они у фрицев были малого, ротного калибра, и потому в артналете на опорный пункт роты не участвовали: для такого калибра – далеко, разброс большой, да и сама мина не шибко мощная, такой только по открыто расположенной пехоте стрелять… На этот же раз они били по самому берегу. Старший лейтенант Воробьев зло оскалился. Снова обманули дурака на четыре кулака, как говорится в детской считалочке. Ну да самое главное еще впереди. Ночь-то только начинается…
Следующую атаку немцы начали через час. Но на этот раз артналет оказался совсем коротким, да еще и очень рассеянным. Сначала немцы опять ударили по уже опустевшему берегу, а когда к реке подошла их пехота, теперь уже безо всяких плотов, перенесли огонь на пустое кукурузное поле перед высотой. Так что сами позиции на высоте, которые заняла рота, они обстреливали всего минут десять. Впрочем, хватило и пехоты. Немцы полезли густо. К тому же, судя по реву и воплям, доносившимся от приближающихся цепей, немцев перед атакой накачали шнапсом. Похоже, иначе подвигнуть пехоту на атаку у фрицев уже не получалось. Так что они ринулись в бой горланя песни и ругаясь. Да, не тот пошел немец, что в сорок первом, совсем не тот…
Ротный дал передовой цепи подтянуться метров на триста, высунулся из окопа и крикнул:
– Ковалевич, врежь-ка по реке! Они что-то на том берегу завозились. Похоже, снова плоты ладят.
– Понял! – донеслось сбоку.
Проводную связь они протянуть не успели, ну да позиции минометчиков располагались метрах в сорока от КНП, не страшно. Старший лейтенант поднес к глазам бинокль. Снаряды и мины немцев изрядно проредили кукурузу, небо было звездным, поэтому, несмотря на ночь, приближающихся фрицев было видно довольно хорошо. Еще чуть-чуть…
Сбоку дружно рявкнули минометы Ковалевича. Вот теперь – пора!
– Рота – огонь!
И по приближающимся пьяным немцам ударил залп из винтовок и автоматов, перекрывая который дружно зарокотали два «Максима» с затянутыми винтами вертикальной наводки. Такой огонь, открытый в упор, длинными очередями, на закипание воды в кожухе, с заранее выверенным и установленным прицелом, называется кинжальным.
Немцы откатились довольно быстро. Пьяная удаль тем и плоха, что скоро сменяется не менее пьяным страхом. Ротный, продолжавший стрелять из своего ППШ даже после того, как немцы ушли за пределы не просто действительного огня, который обеспечивал маломощный пистолетный патрон его оружия, но и вообще за дальность его убойного действия (а пусть пули своим свистом подгоняют улепетывающих фрицев), отпустил спусковой крючок и вытер пот. Отбились. Надо же… Отбились, твою мать! Воробьев облизнул сухие губы и сорвал с пояса фляжку. Сделав большой глоток тепловатой, отдающей алюминием воды, в этот момент показавшейся небывало вкусной, он высунулся из окопа и хрипло прокричал:
– Командирам взводов – доложить о потерях!
Эту атаку они пережили, в общем, тоже неплохо. Девять убитых и двадцать три раненых. Из них тяжело – трое. Причем из трех десятков легкораненных только четверо ушли в тыл, остальные после перевязки остались в строю. При таком превосходстве в силах противника за две немецкие атаки потерять в огневой линии всего полвзвода… Не тот уже фриц, точно не тот.
– Товарищу старший лейтенант, – внезапно послышался чуть в стороне знакомый голос.
– Перебийнос, а ты какого черта здесь?! Я тебе что приказывал?
– Та я ж с предложением, – отозвался старшина-разведчик, скатываясь в окопчик КНП. – Я ж чого думаю. Мабуть, нам самим на тот бережок сплавать, и как немчура на вас пойдет, так мы им сбоку-то и врежем? Они ж с того…
– Нет, – оборвал его ротный. – Запрещаю. Делать только то, что я приказал. – И чуть смягчив тон, пояснил: – Пойми, старшина, ну устроишь ты шурум-бурум, но немцев-то на том берегу до черта, они тебя там быстро к ногтю возьмут. А помочь тебе я не смогу. Так что единственное, чего ты добьешься, – это чуток ослабишь очередную атаку, которую я, процентов на девяносто, и так отобью. Мне же надо будет, чтобы после того как фрицы с нами покончат, ты заставил их откатиться или хотя бы завязнуть и от этого решиться еще на одну атаку. Ну, со всем, что для нее требуется – артналет, разворачивание в цепи и так далее. Понимаешь?
Старшина тяжко вздохнул:
– Та понимаю, товарищу старший лейтенант, та только так на эту немчуру клятую руки чешутся…
Следующую атаку немцы предприняли через сорок минут. И артподготовку на этот раз осуществляли только малокалиберные минометы – похоже, гаубичные снаряды у немцев закончились. Бойцы Воробьева едва успели заново набить обоймы и магазины и восполнить от старшины Провоторова запас израсходованных гранат, да по быстрому зажевали ДП, состоявший из все той же тушенки, хлеба и лука (ох и расщедрился старшина), как фрицы поперли снова. А куда им деваться-то – немецкое командование отлично понимало, что каждый лишний час, потерянный на этом рубеже, повышает шансы на то, что подтянутые русскими подкрепления здесь их и закопают. Так что им во что бы то ни стало требовалось уничтожить намертво вцепившуюся в высоту одинокую русскую роту, невесть как оказавшуюся у них на пути.
На этот раз немцы перли остервенело. Рота начала поливать огнем немецкие цепи еще за полкилометра до своих окопов, но немцы шли и шли. Устилая кукурузное поле мертвыми телами, падая, затем вновь поднимаясь и следующим броском подбираясь к переднему краю роты еще на десяток-другой метров. Еще в самом начале атаки осколком мины убило командира второго взвода, поэтому ротный перенес свой КНП в его расположение. Когда до немцев оставалось уже метров двести – замолчал один из «Максимов». Ротный на четвереньках метнулся к нему (хода сообщения до него прорыть так и не успели).
– Павло, что тут у тебя? – окликнул он наводчика, кряжистого степенного крестьянина с Полтавщины.
– Убили Павло Георгича, товарищ командир, – отозвался тонкий голосок второго номера, шестнадцатилетнего минчанина Яши Неймана. Яша был из интеллигентной городской семьи. Мама – портниха, папа – преподаватель в музыкальной школе. Яша и сам играл на скрипке. – И кожух посекли. Вся вода вытекла. Боюсь, заклинит.
– Вода есть? – тут же оценив обстановку, спросил ротный.
– Так точно, вот, целое ведро… Но она ж сразу вытечет!
– Быстро режь чепики и затыкай дырки.
– Есть… А из чего?
Ротный выругался. Вот же интеллигенция – ни хрена не соображают. Привыкли, что им всякие учителя все на блюдечке разжевывают, вот и повторяют за ними ранее затверженное, а ежели своей головой думать – так никак!
– Что, дерева нет? – рявкнул он, вырывая из чехла малую пехотную лопатку.
– Н-никак… То есть так точно – нет!
– А черенок лопатки?
– Ой, и правда…
– Быстрее! И не фигурничай тут. Пусть даже малехо и капает, лишь бы не лилось. Атаку отобьем – другие вырежем, чтоб не капало…
Через три минуты лихорадочной работы «Максим» застучал снова. Ротный сам лег за пулемет, отослав Яшку в первый взвод за новым наводчиком. Нет, Воробьев был стрелком знатным, но пока рота дерется – не дело ротного лежать за пулеметом.
Наконец слева послышалось шуршание, и в окоп вслед за Яшей свалился… лейтенант Ковалевич.
Ротный ожег его взглядом и молча отодвинулся. А что спрашивать? Если командир взвода ротных минометов здесь – значит, минометов у роты больше нет. Зато фрицы решили не жалеть оставшихся мин, и немецкие минометы садили как проклятые…
А когда он добрался до окопа второго взвода, откуда-то со стороны третьего донесся и медвежий рев старшины Провоторова. Похоже, всем уже стало ясно, что рота едва держится, но оставаться в тылу не захотел никто. Ну да как говорится – на миру и смерть красна.
Так что, когда до ушей лихорадочно менявшего очередной магазин в своем ППШ ротного донеслись неожиданно громкие гортанные выкрики, он на мгновение замер, а затем выругался. Черт, похоже, всё… Фрицы на расстоянии броска гранаты. Сейчас последует команда «Форвертс!» – и они рванут всей толпой. Просто числом задавят. Оставался единственный, хотя и почти призрачный, шанс… Старший лейтенант высунулся из окопа и, напрягая голосовые связки, заорал:
– Рота, приготовить гранаты! Приготовиться к атаке! – Он едва успел занырнуть обратно в окопчик, как по брустверу ударили сразу несколько очередей. Совсем близко гады… Между тем руки торопливо разгибали усики вставленных в гранатные запалы чек. Ротный стиснул в кулаках по ребристой лимонке, свел их вместе, продев указательные пальца в противоположные кольца гранат, и, уже не высовываясь наружу, прямо из окопа закричал: – Рота, гранатами – огонь! – после чего резко развел руки в стороны, вырывая кольца, и одновременным броском швырнул обе лимонки по крутой траектории. Авось замедлитель успеет догореть еще до того, как они упадут на землю, и гранаты рванут в воздухе, накрыв дождем тяжелых осколков открыто расположенных фрицев.
И в этот момент по ушам ударила громкая команда на немецком. Воробьев радостно ощерился. Опоздали, сволочи!..
А сразу после того, как утих грохот гранатных разрывов, ротный поудобнее перехватил ППШ со свежим диском правой рукой, левой вырвал из кобуры ТТ и сильным движением выбросил свое молодое, гибкое тело на бруствер.
– Рота – в атаку, в рукопашную, за Родину, за Сталина, ур-р-ра-а-а!..
Глава 4
– Так точно, – тихо отозвался замполит. Его лицо было слегка напряженным. Он тоже воевал давно и понимал, что еще раз собирать офицеров до того, как рота закончила оборудование опорного пункта, просто так командир не будет. Значит, что-то произошло…
– Давайте-ка, командиры, отойдем в сторонку, вон туда, в балочку, – указал подбородком Воробьев, – а то уж больно мы здесь все как на ладони.
Замполит и командир первого взвода лейтенант Жабий обменялись понимающими взглядами: вот оно, значит, как…
– Значит, так, командиры, – начал ротный, – оборудование опорного пункта продолжаем с той же интенсивностью. До ужина. Ужин сделаем на закате. Старшина понял?
Старшина роты, дюжий степенный сибиряк Провоторов, согласно наклонил голову:
– Да у меня уже все готово, товарищ старший лейтенант. Могу сейчас бойцов покормить…
– Сейчас не надо. На закате, я сказал. Понятно?
– Так точно.
– Вот и ладушки. Далее. Перед ужином все кирки и лопаты оставить на бруствере, будто мы собираемся продолжать оборудование позиций. Но едва только солнце скроется за горизонтом, приказываю оставить по одному отделению, которое будет имитировать продолжение работ, в основном создавая шум, а остальной личный состав вывести из окопов и скрытно, еще раз повторяю – скрытно, – чуть возвысив голос, подчеркнул ротный, – выдвинуть к берегу реки. Где и занять оборону.
– Без оборудования позиций? – удивленно спросил взводный-три.
– Без единого звука. Если кто-то не то что лопаткой о камень звякнет, а просто чихнет, разрешаю придушить гада на месте. Понятно?
– Так точно, – слегка сконфуженно отозвался Кучков. А лейтенант Жабий тихо спросил:
– Гаубицы?
Ротный молча кивнул.
– Поня-атно, – задумчиво протянул взводный-один и после короткой паузы задал еще один вопрос: – А не опоздаем?
Воробьев пожал плечами. А что тут ответишь? Может, и опоздаем. А если немцы увидят, что русские уже знают об их присутствии, – точно опоздаем. Они-то пока накапливаются и готовят переправочные средства, рассчитывая накрыть русских внезапным огневым налетом, прижать их к земле, а тем временем переправить свою пехоту на этот берег, дать ей возможность подтянуться поближе, метров на двести, и уж потом атаковать. Поэтому и ныкаются до поры до времени. Если же поймут, что внезапность утеряна, – немедленно откроют огонь. В принципе по всем канонам войны уже должны были бы. Застать пехоту на недооборудованных позициях – для артиллерии самое милое дело. Но эти-то фрицы прорываются из котла – значит, с боеприпасами у них вряд ли густо. Потому и молчат. Берегут боезапас.
– Значит, запоминайте сектора, – спустя пару минут продолжил старший лейтенант. – Третий взвод, занимаете оборону от одинокой ветлы до мшистого валуна… Сидеть! – рявкнул он на молоденького младлея, попытавшегося вскочить, чтобы рассмотреть указанные ему ориентиры. – По пути посмотришь.
– Так точно, – отозвался уже совершенно покрасневший Кучков.
– Вот и хорошо. Второй взвод…
После постановки задачи старший лейтенант Воробьев распустил командиров и неторопливо, вразвалочку, вернулся к своему КНП. Пару минут он молча смотрел, как споро работают бойцы, а потом расстегнул ремень, намереваясь тоже еще поучаствовать в действе, практическая польза от которого после принятых решений стала довольно сомнительной. Но тут сбоку послышался голос старшины Перебийноса:
– А я ось и туточка, товарищу старший лейтенант, та и поснидать вам захватил. Ох и добрую кашу наш старшина наварил, ох и добрую…
Ротный окинул хитроватую рожу командира разведчиков насмешливым взглядом, перевел его на солнечный диск, нижним краем уже зацепившийся за горизонт, и протянул руку за котелком. В других условиях он бы, пожалуй, поостерегся: при ранении в живот полный желудок – верная гибель. Но им предстояло продержаться целую ночь против врага, превосходящего их численностью в сорок раз. Так что выжить он не слишком надеялся. А вот сил до утра могло и не хватить…
– Ну давай… Значит, так, старшина, – неторопливо начал старший лейтенант, степенно уплетая кашу, щедро приправленную «вторым фронтом», как шутливо именовали американскую тушенку. Причем, судя по обилию лука, поначалу ротный старшина, похоже, не собирался расходовать столь ценный продукт, частенько выполнявший на фронте роль «золотого запаса», на который можно было обменять что-нибудь полезное в хозяйстве, но затем, видно, решил: когда не помирать – все одно день терять, пусть уж бойцы перед ночным боем, который должен был стать для большинства, а то и для всех последним, хоть наедятся до отвала. О том, что шансов выжить в ночном бою практически никаких, в роте уже давно знали, но особенного страха у людей не было. Они были солдаты, русские солдаты, и война шла уже четвертый год. Как много умных, сильных, честных русских людей уже лежало в земле. Они погибли не только за своих близких, родных, любимых, но и за то, чтобы вот они, бойцы первой роты 239-го отдельного батальона войск НКВД, сумели дожить до сегодняшнего дня. А сегодня, значит, пришел их черед… – Значит, так. Ты со своими орлами сразу после заката отойдешь на правый фланг и займешь позицию вон за теми сухими деревьями.
– Так… товарищу старший лейтенант! До него ж, мабуть, больше километра!
– Вот именно. А еще там дальше река поворот делает. А ну как фрицы, после того как мы им здесь по сусалам дадим, решат мне фланговый обход устроить? И что мне тогда делать?
– Так это же после того как дадим. А до того-то чего я там торчать буду? Товарищу старший лейтенант, дозвольте я им сначала трохи…
– Отставить разговоры! Будешь делать что я сказал, – сурово сдвинув брови, оборвал Перебийноса ротный. А затем, смягчившись, пояснил: – Пойми, старшина, нам ночь, целую ночь держаться! И в начале мне твой десяток автоматов – не шибкая подмога. На первую атаку стволов хватит… ну, я думаю. А ежели немцы так попрут, что не хватит, – и твой десяток не поможет. А вот дальше… Так что ты – моя последняя надежда будешь. Нет, не отбиться – остановить. Если даже фрицы на обход не решатся – сиди до последнего. А уж когда они вот сюда, на гребень, заберутся, а никого из нас, чтобы их задержать, уже не останется – вот тогда и ударь! Чтобы они снова остановились. Чтобы на тебя развернулись. Чтобы дальше не пошли. И чтоб наши успели сюда подойти и их, гадов, прищучить. Понятно?
– Так точно, командир, – слегка дрогнувшим голосом отозвался старшина Перебийнос. Ему предстояло самое сложное, что только может выпасть на войне: сидеть и ждать, пока не убьют всех своих…
– Вот и ладушки, – повторил любимую присказку ротный. – Ну все, иди к своим. Вон солнце уже почти село.
* * *
Они не опоздали. Когда бойцы, сторожко, стараясь не шибко колыхать уже подросшую кукурузу, выдвинулись к береговому обрезу, на западе еще алела узкая полоса. Зато за их спиной небо было уже черным-черно. Старший лейтенант Воробьев сдвинул каску на затылок и вытер вспотевший лоб. Успели. Справа и слева маячили фигуры выделенных взводными связных, ибо ни о какой организации телефонной связи и речи быть не могло. Он прислушался. Впереди, на противоположном берегу, кукуруза колыхалась слишком сильно, а легкий ветерок время от времени доносил обрывки немецкой речи. Похоже, немцы также начали выдвижение к реке. И им было, пожалуй, посложнее, поскольку они еще волокли плоты. Что ж, значит, скоро нач…Гаубицы рявкнули еще до того, как ротный закончил мысль. Он обернулся, и когда столбы разрывов накрыли его недостроенный КНП, злорадно усмехнулся. А вот вам, суки, выкуси! И так у вас со снарядами – швах, так мы еще вас и обдурили. Давайте, тратьте их на то, чтобы перекопать землю! Он снова развернулся в сторону противника и мановением руки подозвал к себе одного из посыльных:
– Передай по цепи: огонь только по команде!
Немцы рванулись дружно. Сомкнутые группы солдат в грязно-зеленых мундирах, вынырнув из кукурузы, бегом бросились к реке, волоча крепко связанные плоты. Но за ними бежали цепи солдат уже без всяких плотов. Эти, похоже, должны были преодолеть реку вплавь. А может, вплавь должны были идти все, а плоты предназначались только для оружия и средств усиления. Не важно, сейчас увидим…
Старший лейтенант Воробьев дождался, пока плоты, на которых фрицы действительно переправляли через реку пулеметы и минометы, а не солдат, приблизились к его берегу на расстояние броска гранаты, и, чуть приподнявшись, прокричал:
– По плотам гранатами – огонь! Рота – огонь!
И восточный берег взорвался грохотом выстрелов, заглушивших скудную, хотя все еще продолжающуюся артподготовку немцев…
Первый натиск они отбили. И практически без потерь. По докладам командиров взводов в роте появилось всего лишь одиннадцать раненых. Из них только двое тяжелых. Фрицев же покрошили знатно. Не менее полусотни положили. И все плоты расколошматили гранатами.
Сразу после того как ошеломленные немцы откатились от реки назад, ротный отдал приказ отходить к высотке, на которой весь вечер оборудовали позиции. И они успели добраться до ее подножия, когда в ночном небе снова засвистели снаряды немецких гаубиц и мины присоединившихся к ним минометов. Судя по разрывам, они у фрицев были малого, ротного калибра, и потому в артналете на опорный пункт роты не участвовали: для такого калибра – далеко, разброс большой, да и сама мина не шибко мощная, такой только по открыто расположенной пехоте стрелять… На этот же раз они били по самому берегу. Старший лейтенант Воробьев зло оскалился. Снова обманули дурака на четыре кулака, как говорится в детской считалочке. Ну да самое главное еще впереди. Ночь-то только начинается…
Следующую атаку немцы начали через час. Но на этот раз артналет оказался совсем коротким, да еще и очень рассеянным. Сначала немцы опять ударили по уже опустевшему берегу, а когда к реке подошла их пехота, теперь уже безо всяких плотов, перенесли огонь на пустое кукурузное поле перед высотой. Так что сами позиции на высоте, которые заняла рота, они обстреливали всего минут десять. Впрочем, хватило и пехоты. Немцы полезли густо. К тому же, судя по реву и воплям, доносившимся от приближающихся цепей, немцев перед атакой накачали шнапсом. Похоже, иначе подвигнуть пехоту на атаку у фрицев уже не получалось. Так что они ринулись в бой горланя песни и ругаясь. Да, не тот пошел немец, что в сорок первом, совсем не тот…
Ротный дал передовой цепи подтянуться метров на триста, высунулся из окопа и крикнул:
– Ковалевич, врежь-ка по реке! Они что-то на том берегу завозились. Похоже, снова плоты ладят.
– Понял! – донеслось сбоку.
Проводную связь они протянуть не успели, ну да позиции минометчиков располагались метрах в сорока от КНП, не страшно. Старший лейтенант поднес к глазам бинокль. Снаряды и мины немцев изрядно проредили кукурузу, небо было звездным, поэтому, несмотря на ночь, приближающихся фрицев было видно довольно хорошо. Еще чуть-чуть…
Сбоку дружно рявкнули минометы Ковалевича. Вот теперь – пора!
– Рота – огонь!
И по приближающимся пьяным немцам ударил залп из винтовок и автоматов, перекрывая который дружно зарокотали два «Максима» с затянутыми винтами вертикальной наводки. Такой огонь, открытый в упор, длинными очередями, на закипание воды в кожухе, с заранее выверенным и установленным прицелом, называется кинжальным.
Немцы откатились довольно быстро. Пьяная удаль тем и плоха, что скоро сменяется не менее пьяным страхом. Ротный, продолжавший стрелять из своего ППШ даже после того, как немцы ушли за пределы не просто действительного огня, который обеспечивал маломощный пистолетный патрон его оружия, но и вообще за дальность его убойного действия (а пусть пули своим свистом подгоняют улепетывающих фрицев), отпустил спусковой крючок и вытер пот. Отбились. Надо же… Отбились, твою мать! Воробьев облизнул сухие губы и сорвал с пояса фляжку. Сделав большой глоток тепловатой, отдающей алюминием воды, в этот момент показавшейся небывало вкусной, он высунулся из окопа и хрипло прокричал:
– Командирам взводов – доложить о потерях!
Эту атаку они пережили, в общем, тоже неплохо. Девять убитых и двадцать три раненых. Из них тяжело – трое. Причем из трех десятков легкораненных только четверо ушли в тыл, остальные после перевязки остались в строю. При таком превосходстве в силах противника за две немецкие атаки потерять в огневой линии всего полвзвода… Не тот уже фриц, точно не тот.
– Товарищу старший лейтенант, – внезапно послышался чуть в стороне знакомый голос.
– Перебийнос, а ты какого черта здесь?! Я тебе что приказывал?
– Та я ж с предложением, – отозвался старшина-разведчик, скатываясь в окопчик КНП. – Я ж чого думаю. Мабуть, нам самим на тот бережок сплавать, и как немчура на вас пойдет, так мы им сбоку-то и врежем? Они ж с того…
– Нет, – оборвал его ротный. – Запрещаю. Делать только то, что я приказал. – И чуть смягчив тон, пояснил: – Пойми, старшина, ну устроишь ты шурум-бурум, но немцев-то на том берегу до черта, они тебя там быстро к ногтю возьмут. А помочь тебе я не смогу. Так что единственное, чего ты добьешься, – это чуток ослабишь очередную атаку, которую я, процентов на девяносто, и так отобью. Мне же надо будет, чтобы после того как фрицы с нами покончат, ты заставил их откатиться или хотя бы завязнуть и от этого решиться еще на одну атаку. Ну, со всем, что для нее требуется – артналет, разворачивание в цепи и так далее. Понимаешь?
Старшина тяжко вздохнул:
– Та понимаю, товарищу старший лейтенант, та только так на эту немчуру клятую руки чешутся…
Следующую атаку немцы предприняли через сорок минут. И артподготовку на этот раз осуществляли только малокалиберные минометы – похоже, гаубичные снаряды у немцев закончились. Бойцы Воробьева едва успели заново набить обоймы и магазины и восполнить от старшины Провоторова запас израсходованных гранат, да по быстрому зажевали ДП, состоявший из все той же тушенки, хлеба и лука (ох и расщедрился старшина), как фрицы поперли снова. А куда им деваться-то – немецкое командование отлично понимало, что каждый лишний час, потерянный на этом рубеже, повышает шансы на то, что подтянутые русскими подкрепления здесь их и закопают. Так что им во что бы то ни стало требовалось уничтожить намертво вцепившуюся в высоту одинокую русскую роту, невесть как оказавшуюся у них на пути.
На этот раз немцы перли остервенело. Рота начала поливать огнем немецкие цепи еще за полкилометра до своих окопов, но немцы шли и шли. Устилая кукурузное поле мертвыми телами, падая, затем вновь поднимаясь и следующим броском подбираясь к переднему краю роты еще на десяток-другой метров. Еще в самом начале атаки осколком мины убило командира второго взвода, поэтому ротный перенес свой КНП в его расположение. Когда до немцев оставалось уже метров двести – замолчал один из «Максимов». Ротный на четвереньках метнулся к нему (хода сообщения до него прорыть так и не успели).
– Павло, что тут у тебя? – окликнул он наводчика, кряжистого степенного крестьянина с Полтавщины.
– Убили Павло Георгича, товарищ командир, – отозвался тонкий голосок второго номера, шестнадцатилетнего минчанина Яши Неймана. Яша был из интеллигентной городской семьи. Мама – портниха, папа – преподаватель в музыкальной школе. Яша и сам играл на скрипке. – И кожух посекли. Вся вода вытекла. Боюсь, заклинит.
– Вода есть? – тут же оценив обстановку, спросил ротный.
– Так точно, вот, целое ведро… Но она ж сразу вытечет!
– Быстро режь чепики и затыкай дырки.
– Есть… А из чего?
Ротный выругался. Вот же интеллигенция – ни хрена не соображают. Привыкли, что им всякие учителя все на блюдечке разжевывают, вот и повторяют за ними ранее затверженное, а ежели своей головой думать – так никак!
– Что, дерева нет? – рявкнул он, вырывая из чехла малую пехотную лопатку.
– Н-никак… То есть так точно – нет!
– А черенок лопатки?
– Ой, и правда…
– Быстрее! И не фигурничай тут. Пусть даже малехо и капает, лишь бы не лилось. Атаку отобьем – другие вырежем, чтоб не капало…
Через три минуты лихорадочной работы «Максим» застучал снова. Ротный сам лег за пулемет, отослав Яшку в первый взвод за новым наводчиком. Нет, Воробьев был стрелком знатным, но пока рота дерется – не дело ротного лежать за пулеметом.
Наконец слева послышалось шуршание, и в окоп вслед за Яшей свалился… лейтенант Ковалевич.
Ротный ожег его взглядом и молча отодвинулся. А что спрашивать? Если командир взвода ротных минометов здесь – значит, минометов у роты больше нет. Зато фрицы решили не жалеть оставшихся мин, и немецкие минометы садили как проклятые…
А когда он добрался до окопа второго взвода, откуда-то со стороны третьего донесся и медвежий рев старшины Провоторова. Похоже, всем уже стало ясно, что рота едва держится, но оставаться в тылу не захотел никто. Ну да как говорится – на миру и смерть красна.
Так что, когда до ушей лихорадочно менявшего очередной магазин в своем ППШ ротного донеслись неожиданно громкие гортанные выкрики, он на мгновение замер, а затем выругался. Черт, похоже, всё… Фрицы на расстоянии броска гранаты. Сейчас последует команда «Форвертс!» – и они рванут всей толпой. Просто числом задавят. Оставался единственный, хотя и почти призрачный, шанс… Старший лейтенант высунулся из окопа и, напрягая голосовые связки, заорал:
– Рота, приготовить гранаты! Приготовиться к атаке! – Он едва успел занырнуть обратно в окопчик, как по брустверу ударили сразу несколько очередей. Совсем близко гады… Между тем руки торопливо разгибали усики вставленных в гранатные запалы чек. Ротный стиснул в кулаках по ребристой лимонке, свел их вместе, продев указательные пальца в противоположные кольца гранат, и, уже не высовываясь наружу, прямо из окопа закричал: – Рота, гранатами – огонь! – после чего резко развел руки в стороны, вырывая кольца, и одновременным броском швырнул обе лимонки по крутой траектории. Авось замедлитель успеет догореть еще до того, как они упадут на землю, и гранаты рванут в воздухе, накрыв дождем тяжелых осколков открыто расположенных фрицев.
И в этот момент по ушам ударила громкая команда на немецком. Воробьев радостно ощерился. Опоздали, сволочи!..
А сразу после того, как утих грохот гранатных разрывов, ротный поудобнее перехватил ППШ со свежим диском правой рукой, левой вырвал из кобуры ТТ и сильным движением выбросил свое молодое, гибкое тело на бруствер.
– Рота – в атаку, в рукопашную, за Родину, за Сталина, ур-р-ра-а-а!..
Глава 4
Младший офицер первого класса Токусигава на мгновение замер, бросив придирчивый взгляд в зеркало у входа в небольшой домик, занимаемый штабом флота Юго-Восточного района, затем решительно поднял руку, затянутую в белоснежную перчатку, и постучал в дверь. Спустя несколько секунд дверь приоткрылась, и в проеме показалось лицо вице-адмирала Кусаки Дзинъити.
– Господин вице-адмирал, обед для вас и главнокомандующего готов, – четко доложил Токусигава.
– Отлично, – кивнул Кусака. – Главнокомандующий как раз справлялся о том, что сегодня на обед.
– Окасирацуки[5] и еще нечто неожиданное. Повар сегодня попробовал приготовить сукияки из мяса морских черепах…
– Что там, Кусака? – послышался от стола недовольный голос адмирала.
– Мне сообщили, что обед готов, – отозвался вице-адмирал, поворачиваясь к главнокомандующему, – и что вас сегодня ждет приятный сюрприз.
– Приятный сюрприз – это хорошо. – (Теперь младшему офицеру в голосе главнокомандующего почудилась легкая печаль.) – А то что-то последнее время на нас обрушиваются неприятные…
Но тут дверь закрылась, лишив Токусигаву возможности и дальше слушать голос своего адмирала. Впрочем, о чем тот думал, было понятно – после Мидуэято и потери Гуадалканала…
Обед начался достаточно мирно. Тотальное воздушное наступление на Гуадалканал развивалось вполне успешно, поэтому, несмотря на все предыдущие неудачи, главнокомандующий Объединенным флотом Ямамото Исороку был настроен благодушно. Тем более что эвакуация остатков японских войск с Гуадалканала, ранее представлявшаяся почти невозможной, была успешно завершена благодаря хитрости, придуманной группой разведки и связи. Зная о привычке американцев посылать в чрезвычайных случаях незакодированные радиограммы, объединенное подразделение связи номер один на базе в Вунаканау на Рабауле использовало шанс, который появился из-за плохой связи между американскими патрульными самолетами «каталина» и их базой на Гуадалканале, и послало от имени какой-то «Каталины» радиограмму на американскую базу. Когда американцы ответили, японцы отправили поддельную радиограмму: «Обнаружил два авианосца противника, два линкора, десять эсминцев, широта… долгота… курс…» Эту радиограмму быстро переслали в Нумеа и Гонолулу, а спустя двадцать минут радист США из Гонолулу передал распоряжение всему американскому Тихоокеанскому флоту: «Всем бомбардировщикам США на базах Гуадалканала приказано оставаться на земле».
Так что эвакуация японских войск прошла без какого-либо противодействия. К тому моменту, как американцы догадались об обмане, она уже была завершена.
– Как вы думаете, – обратился к адмиралу Кусака, когда подали десерт, – американцы смогут устоять перед нашими атаками?
– Перед нынешними – нет, – благодушно отозвался поевший с обычным аппетитом Ямамото. – Если бы я думал, что смогут, не отдал бы приказ на начало операции. Но все равно нашему правительству стоит предпринять максимум усилий для запуска процесса переговоров. Ибо мы всё больше и больше скатываемся в яму. – Он вздохнул. – Да вы и сами всё понимаете, мой друг. В такой ситуации нет смысла быть неискренними друг с другом. На флоте обычно говорили, что один истребитель «зеро» может сразиться с пятью, а то и десятью американскими самолетами, но это в начале войны. После потери стольких хороших пилотов на Мидуэе нам трудно обеспечить им замену. О, как прав тот, кто первым сказал: «Надо выбирать себе друзей!»
После обеда главнокомандующий поднялся в свой коттедж, расположенный на холме, именуемом холмом Резиденции, поскольку во времена германского контроля над островом там жил немецкий губернатор. Адмиралу Ямамото исполнилось уже пятьдесят девять лет, большую часть которых он провел на службе Японии. Успел даже в молодости поучаствовать в знаменитом Цусимском сражении на крейсере «Ниссин», заполучив более ста шрамов на теле и потеряв два пальца на левой руке – из-за этого в квартале гейш Симбаси его прозвали Восемьдесят Сэнов[6]. После начала Второй мировой войны на него свалилась столь серьезная нагрузка, что здоровье адмирала заметно пошатнулось. Стали неметь пальцы правой руки. Не так давно флотский врач сделал ему серию из сорока инъекций витаминов В и С, после чего адмирал уверял окружающих, что чувствует себя прекрасно, но все, кто находился рядом с ним, видели, насколько ему тяжело. Так что его израненному телу, на которое обрушилось столько забот, после обеда не помешал бы небольшой отдых, тем более что в четыре часа главнокомандующий собирался посетить больных и раненых во флотском госпитале.
День прошел довольно спокойно. Потери среди летчиков морской авиации оказались меньше, чем днем ранее, и это доказывало, что американцы выдыхаются. Следовательно, тотальное воздушное наступление, задуманное главнокомандующим, действительно двигалось к успешному завершению.
Вечером, играя в сёги[7] с Кусакой в его кабинете, Ямамото задумчиво произнес:
– После сегодняшнего посещения госпиталя мне пришло в голову, что для поднятия морального духа наших солдат и офицеров мне было бы полезно облететь базы в районе Шортленда, ближайшие к линии фронта.
Командующий флотом Юго-Восточного района согласно склонил голову:
– Я завтра же отдам соответствующие распоряжения, адмирал…
На следующий день на передовые базы была отправлена радиограмма:
«Главнокомандующий Объединенным флотом 18 апреля лично посетит Баллале, Шортленд и Буин. Расписание посещения следующее. 6.00 – вылет из Рабаула на атакующем самолете средней дальности (с эскортом из шести истребителей). 8.00 – прибытие в Баллале и немедленное продолжение маршрута на „морском охотнике“ до Шортленда с прибытием в 8.40… 14.00 – отбытие из Буина на самолете средней дальности. 15.40 – прибытие в Рабаул… Из-за плохой погоды переносится на один день».
– Господин вице-адмирал, обед для вас и главнокомандующего готов, – четко доложил Токусигава.
– Отлично, – кивнул Кусака. – Главнокомандующий как раз справлялся о том, что сегодня на обед.
– Окасирацуки[5] и еще нечто неожиданное. Повар сегодня попробовал приготовить сукияки из мяса морских черепах…
– Что там, Кусака? – послышался от стола недовольный голос адмирала.
– Мне сообщили, что обед готов, – отозвался вице-адмирал, поворачиваясь к главнокомандующему, – и что вас сегодня ждет приятный сюрприз.
– Приятный сюрприз – это хорошо. – (Теперь младшему офицеру в голосе главнокомандующего почудилась легкая печаль.) – А то что-то последнее время на нас обрушиваются неприятные…
Но тут дверь закрылась, лишив Токусигаву возможности и дальше слушать голос своего адмирала. Впрочем, о чем тот думал, было понятно – после Мидуэято и потери Гуадалканала…
Обед начался достаточно мирно. Тотальное воздушное наступление на Гуадалканал развивалось вполне успешно, поэтому, несмотря на все предыдущие неудачи, главнокомандующий Объединенным флотом Ямамото Исороку был настроен благодушно. Тем более что эвакуация остатков японских войск с Гуадалканала, ранее представлявшаяся почти невозможной, была успешно завершена благодаря хитрости, придуманной группой разведки и связи. Зная о привычке американцев посылать в чрезвычайных случаях незакодированные радиограммы, объединенное подразделение связи номер один на базе в Вунаканау на Рабауле использовало шанс, который появился из-за плохой связи между американскими патрульными самолетами «каталина» и их базой на Гуадалканале, и послало от имени какой-то «Каталины» радиограмму на американскую базу. Когда американцы ответили, японцы отправили поддельную радиограмму: «Обнаружил два авианосца противника, два линкора, десять эсминцев, широта… долгота… курс…» Эту радиограмму быстро переслали в Нумеа и Гонолулу, а спустя двадцать минут радист США из Гонолулу передал распоряжение всему американскому Тихоокеанскому флоту: «Всем бомбардировщикам США на базах Гуадалканала приказано оставаться на земле».
Так что эвакуация японских войск прошла без какого-либо противодействия. К тому моменту, как американцы догадались об обмане, она уже была завершена.
– Как вы думаете, – обратился к адмиралу Кусака, когда подали десерт, – американцы смогут устоять перед нашими атаками?
– Перед нынешними – нет, – благодушно отозвался поевший с обычным аппетитом Ямамото. – Если бы я думал, что смогут, не отдал бы приказ на начало операции. Но все равно нашему правительству стоит предпринять максимум усилий для запуска процесса переговоров. Ибо мы всё больше и больше скатываемся в яму. – Он вздохнул. – Да вы и сами всё понимаете, мой друг. В такой ситуации нет смысла быть неискренними друг с другом. На флоте обычно говорили, что один истребитель «зеро» может сразиться с пятью, а то и десятью американскими самолетами, но это в начале войны. После потери стольких хороших пилотов на Мидуэе нам трудно обеспечить им замену. О, как прав тот, кто первым сказал: «Надо выбирать себе друзей!»
После обеда главнокомандующий поднялся в свой коттедж, расположенный на холме, именуемом холмом Резиденции, поскольку во времена германского контроля над островом там жил немецкий губернатор. Адмиралу Ямамото исполнилось уже пятьдесят девять лет, большую часть которых он провел на службе Японии. Успел даже в молодости поучаствовать в знаменитом Цусимском сражении на крейсере «Ниссин», заполучив более ста шрамов на теле и потеряв два пальца на левой руке – из-за этого в квартале гейш Симбаси его прозвали Восемьдесят Сэнов[6]. После начала Второй мировой войны на него свалилась столь серьезная нагрузка, что здоровье адмирала заметно пошатнулось. Стали неметь пальцы правой руки. Не так давно флотский врач сделал ему серию из сорока инъекций витаминов В и С, после чего адмирал уверял окружающих, что чувствует себя прекрасно, но все, кто находился рядом с ним, видели, насколько ему тяжело. Так что его израненному телу, на которое обрушилось столько забот, после обеда не помешал бы небольшой отдых, тем более что в четыре часа главнокомандующий собирался посетить больных и раненых во флотском госпитале.
День прошел довольно спокойно. Потери среди летчиков морской авиации оказались меньше, чем днем ранее, и это доказывало, что американцы выдыхаются. Следовательно, тотальное воздушное наступление, задуманное главнокомандующим, действительно двигалось к успешному завершению.
Вечером, играя в сёги[7] с Кусакой в его кабинете, Ямамото задумчиво произнес:
– После сегодняшнего посещения госпиталя мне пришло в голову, что для поднятия морального духа наших солдат и офицеров мне было бы полезно облететь базы в районе Шортленда, ближайшие к линии фронта.
Командующий флотом Юго-Восточного района согласно склонил голову:
– Я завтра же отдам соответствующие распоряжения, адмирал…
На следующий день на передовые базы была отправлена радиограмма:
«Главнокомандующий Объединенным флотом 18 апреля лично посетит Баллале, Шортленд и Буин. Расписание посещения следующее. 6.00 – вылет из Рабаула на атакующем самолете средней дальности (с эскортом из шести истребителей). 8.00 – прибытие в Баллале и немедленное продолжение маршрута на „морском охотнике“ до Шортленда с прибытием в 8.40… 14.00 – отбытие из Буина на самолете средней дальности. 15.40 – прибытие в Рабаул… Из-за плохой погоды переносится на один день».