Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- 8
- Следующая »
- Последняя >>
Галина РОМАНОВА
СТРАНСТВИЯ ВЛАСТИМИРА
ПРОЛОГ
Тишину леса нарушил далекий волчий вой. Волки, словно стягивая кольцо, перекликались в чаще. Эхо испуганно металось меж дерев, подхватывая хриплые голоса. Слыша звучащую в них бессильную ярость и ненависть, припадали к земле птицы, а звери спешили убраться прочь.
Собравшись в одном месте, через какое-то время волчий перевой опять растянулся веером, будто звери окружали оленя, выгнулся подковой и пошел по лесу, далеко выставя рукава загона. Середина стаи отстала, но оттуда в стороны неслись завывания, что руководили всей охотой. Рукава, повинуясь им, вытянулись, потом пошли встречь друг другу. Новый вой прозвучал в притихшем лесу, и различные его отголоски стали сходиться — кольцо замкнулось, теперь надо было стянуть петлю и настигнуть того, кто попался.
Но вместо торжества победы в волчьих голосах вдруг зазвучала ярость поражения — ловушка оказалась пуста. Вздохнувшие было спокойно звери и птицы опять в страхе припали к земле и поспешили в гнезда и норы — волки после неудачи могли продолжить охоту уже на них.
Перевой стаи сменился новым призывом — волки опять растягивались цепью, упорно продолжая облаву на известную только им дичь.
Хищники наступали бесшумно, неотвратимо, как смерть, — только вой направляющего их вожака слышался в лесу; этого было достаточно для того, чтобы не только звери лесные, но и русалки-мавки[1], лешие и прочая лесная живность попрятались кто куда и не спешили высовываться.
Легкий треск хрустящих под чьей-то ногою сухих прошлогодних листьев и мелких веточек нарушал тишину приготовившегося к нашествию леса. Притаившиеся в норах звери не видели, кого гонят волки.
По лесу, не разбирая дороги, бежала молодая женщина, прижимая к себе годовалого младенца. Платок ее остался на колючих кустах, косы растрепались, подол дорогого, шитого золотом платья был заляпан грязью и чуть порван с одного края. Задыхаясь, она еле шла, но, заслышав новый звериный вопль, опять прибавила шагу. Ребенок молчал испуганно, хотя кривил ротик, порываясь заплакать.
Беглянка с разбегу скатилась в овраг, ободрав ноги, с трудом, помогая себе одной рукой, влезла на склон и там прислонилась к березе, тяжело дыша и с трудом сдерживая рыдания. Слезы все-таки побежали по ее щекам, и, почувствовав их, ребенок захныкал. Мать принялась торопливо утешать его, шепча что-то сухим ртом, и он понемногу успокоился.
Новый вой, в котором слышалась злая радость, заставил ее с ужасом оглянуться. Протянув руку назад, она быстро заговорила, частя и путаясь, заговор-отворот. Но вой звучал не переставая. Она резко выпрямилась и опять двинулась куда глаза глядят.
Вой раздавался все ближе и ближе, но у женщины не осталось времени и сил для того, чтобы уйти от погони. Только страх за ребенка, что все теснее прижимался к ней, гнал ее вперед — будь она одна, она бы давно остановилась, отдавшись судьбе.
Неожиданно прямо перед нею трава раздалась, пропуская двух волков. Совершенно одинаковые, если не считать косого, почти заросшего шрама на лапе одного из них, крупные, седатые, с горбоносыми мордами и пристальным взглядом желтых глаз, они угрюмо посмотрели на отпрянувшую в страхе женщину и, выждав немного, приблизились.
Прижав ребенка к груди, беглянка не смела пошевелиться. Потом она углядела шрам на лапе одного из зверей. Это ее так поразило, что она села на траву.
Звери подошли вплотную. Один из них перекувыркнулся через голову — и на земле перед женщиной очутился, поджав ноги, юноша не старше восемнадцати лет, одетый в звериные шкуры, с лохматыми белыми волосами, отросшими ниже плеч.
— Веденея, — тихо позвал он, — ты не узнала нас?
Та прерывисто вздохнула:
— Спервоначалу нет… Потом только, по Яровому шраму. Второй волк, не глядя на нее, повилял хвостом.
— А мы сразу тебя признали.—Явор по-собачьи склонил, голову набок. — Сын?
— Сын, — кивнула Веденея.
— Красивый. На князя похож…
Вспомнив о муже, Веденея закусила губу и отвернулась, скрывая слезы. Издалека донесся вой волков, и она вздрогнула, порываясь вскочить.
— Неужто это за тобой? — с беспокойством спросил Явор, прислушиваясь.
Веденея кивнула, сдерживая рыдания.
— Звери лесные?.. Но как же это могло случиться? — недоумевал юноша. — Как же князь мог допустить, чтобы ты оказалась здесь, так далеко от города и от него?..
— Города, — тихо молвила Веденея, низя глаза, — города больше нет…
Она тихо заплакала, прижимаясь лицом к сыну.
— А князь?
Вместо ответа Веденея зарыдала в голос.
Вой послышался так близко, что Явор, бросившись к ней, зажал ей рот рукой. На спине Ярока шерсть встала дыбом, он поджал хвост и тихо зарычал.
— Ты потом нам расскажешь, — быстро молвил Явор, — теперь уходить надобно. Садись на Ярока — он отвезет тебя. А я их уведу!
Ярок молча подставил спину. Княгиня села на оборотня, и он вихрем помчался прочь. Явор остался на месте, прислушиваясь к завываниям стаи.
Перевой опять растянулся в подкову, охватывая лес с боков. Края загона оторвались от средины, но потом двинулись навстречу друг другу, замыкая кольцо. Где-то в чаще они встретились, и лес огласил торжествующий победный клич.
Собравшись в одном месте, через какое-то время волчий перевой опять растянулся веером, будто звери окружали оленя, выгнулся подковой и пошел по лесу, далеко выставя рукава загона. Середина стаи отстала, но оттуда в стороны неслись завывания, что руководили всей охотой. Рукава, повинуясь им, вытянулись, потом пошли встречь друг другу. Новый вой прозвучал в притихшем лесу, и различные его отголоски стали сходиться — кольцо замкнулось, теперь надо было стянуть петлю и настигнуть того, кто попался.
Но вместо торжества победы в волчьих голосах вдруг зазвучала ярость поражения — ловушка оказалась пуста. Вздохнувшие было спокойно звери и птицы опять в страхе припали к земле и поспешили в гнезда и норы — волки после неудачи могли продолжить охоту уже на них.
Перевой стаи сменился новым призывом — волки опять растягивались цепью, упорно продолжая облаву на известную только им дичь.
Хищники наступали бесшумно, неотвратимо, как смерть, — только вой направляющего их вожака слышался в лесу; этого было достаточно для того, чтобы не только звери лесные, но и русалки-мавки[1], лешие и прочая лесная живность попрятались кто куда и не спешили высовываться.
Легкий треск хрустящих под чьей-то ногою сухих прошлогодних листьев и мелких веточек нарушал тишину приготовившегося к нашествию леса. Притаившиеся в норах звери не видели, кого гонят волки.
По лесу, не разбирая дороги, бежала молодая женщина, прижимая к себе годовалого младенца. Платок ее остался на колючих кустах, косы растрепались, подол дорогого, шитого золотом платья был заляпан грязью и чуть порван с одного края. Задыхаясь, она еле шла, но, заслышав новый звериный вопль, опять прибавила шагу. Ребенок молчал испуганно, хотя кривил ротик, порываясь заплакать.
Беглянка с разбегу скатилась в овраг, ободрав ноги, с трудом, помогая себе одной рукой, влезла на склон и там прислонилась к березе, тяжело дыша и с трудом сдерживая рыдания. Слезы все-таки побежали по ее щекам, и, почувствовав их, ребенок захныкал. Мать принялась торопливо утешать его, шепча что-то сухим ртом, и он понемногу успокоился.
Новый вой, в котором слышалась злая радость, заставил ее с ужасом оглянуться. Протянув руку назад, она быстро заговорила, частя и путаясь, заговор-отворот. Но вой звучал не переставая. Она резко выпрямилась и опять двинулась куда глаза глядят.
Вой раздавался все ближе и ближе, но у женщины не осталось времени и сил для того, чтобы уйти от погони. Только страх за ребенка, что все теснее прижимался к ней, гнал ее вперед — будь она одна, она бы давно остановилась, отдавшись судьбе.
Неожиданно прямо перед нею трава раздалась, пропуская двух волков. Совершенно одинаковые, если не считать косого, почти заросшего шрама на лапе одного из них, крупные, седатые, с горбоносыми мордами и пристальным взглядом желтых глаз, они угрюмо посмотрели на отпрянувшую в страхе женщину и, выждав немного, приблизились.
Прижав ребенка к груди, беглянка не смела пошевелиться. Потом она углядела шрам на лапе одного из зверей. Это ее так поразило, что она села на траву.
Звери подошли вплотную. Один из них перекувыркнулся через голову — и на земле перед женщиной очутился, поджав ноги, юноша не старше восемнадцати лет, одетый в звериные шкуры, с лохматыми белыми волосами, отросшими ниже плеч.
— Веденея, — тихо позвал он, — ты не узнала нас?
Та прерывисто вздохнула:
— Спервоначалу нет… Потом только, по Яровому шраму. Второй волк, не глядя на нее, повилял хвостом.
— А мы сразу тебя признали.—Явор по-собачьи склонил, голову набок. — Сын?
— Сын, — кивнула Веденея.
— Красивый. На князя похож…
Вспомнив о муже, Веденея закусила губу и отвернулась, скрывая слезы. Издалека донесся вой волков, и она вздрогнула, порываясь вскочить.
— Неужто это за тобой? — с беспокойством спросил Явор, прислушиваясь.
Веденея кивнула, сдерживая рыдания.
— Звери лесные?.. Но как же это могло случиться? — недоумевал юноша. — Как же князь мог допустить, чтобы ты оказалась здесь, так далеко от города и от него?..
— Города, — тихо молвила Веденея, низя глаза, — города больше нет…
Она тихо заплакала, прижимаясь лицом к сыну.
— А князь?
Вместо ответа Веденея зарыдала в голос.
Вой послышался так близко, что Явор, бросившись к ней, зажал ей рот рукой. На спине Ярока шерсть встала дыбом, он поджал хвост и тихо зарычал.
— Ты потом нам расскажешь, — быстро молвил Явор, — теперь уходить надобно. Садись на Ярока — он отвезет тебя. А я их уведу!
Ярок молча подставил спину. Княгиня села на оборотня, и он вихрем помчался прочь. Явор остался на месте, прислушиваясь к завываниям стаи.
Перевой опять растянулся в подкову, охватывая лес с боков. Края загона оторвались от средины, но потом двинулись навстречу друг другу, замыкая кольцо. Где-то в чаще они встретились, и лес огласил торжествующий победный клич.
Часть I
ГЛАВА 1
Лес в начале лета еще полон птичьими голосами. С утра до позднего вечера звучат пересвисты под кустами и в траве. Им вторят кузнечики-кузнецы, пчелы и по вечерам, в ясную погоду, лягушки.
День только что перевалил за вторую половину. Уже довольно жарко, но в тени деревьев сохраняется прохлада, хотя нет и самого слабого ветерка. Птичий хор звенит, то замолкая, то нарастая вновь, как волны на реке. Порой в него врезается частая дробь дятла или крик вороны. Лес живет — звучит.
Сквозь неумолчный птичий переклик с трудом можно различить тихий приглушенный топот копыт, раздающийся все ближе и ближе,—одинокий всадник не спешит —его лошадь идет мерным шагом, то и дело приостанавливаясь, словно отдыхая в тенистом лесу, где человек успел оставить только тропинки, которые так легко принять за звериные. Лесные жители даже не умолкают при его приближении — только русалки, что греются в лучах лесного редкого солнышка на мелководье, неспешно уходят в глубину.
Всадник выезжает по тропе ближе к бережку маленького озерка, затаившегося под кронами развесистых ветел. Он так необычен, что русалки, оставив страх, высовывают головы из воды и потихоньку разглядывают его.
Под всадником низкорослый песочно-желтый плотный и сильный степной конек с долгой косматой гривой. Конек бредет ровным шагом, приостанавливается на миг, срывает траву и жует на ходу.
Сам всадник покачивается в седле, чуть наклонившись вперед. Он под стать своему коню — такой же невысокий, коренастый, с чуть желтоватой кожей и смазанными жиром заплетенными в косу черными волосами. Его одежда сшита из хорошо выделанной кожи, но поверх распахнутой куртки накинут полосатый халат из дорогой иноземной ткани. Расшитая перевязь удерживает саблю в дорогих ножнах. За голенищем точно так же расшитого сапога с загнутым носом торчит рукоять ножа. Круглый щит и сильно изогнутый короткий лук в колчане висят сбоку седла, над притороченными в двух мешках вещами всадника. По лицу, одежде, оружию видно сразу, что это — хазарин или кто-то из восточных степей. Он здесь совершенно один, что странно — обычно степняки не ходят в одиночку Но этот не заблудился — видимо, одиночество его нисколько не тревожит.
Впрочем, степняк не один. Позади него на крупе коня сидит мальчик — отрок не старше двенадцати лет. Это самый обычный парнишка, каких можно встретить в любой деревне или на городской улице: светловолосый и сероглазый, в линялой рубахе и лаптях. Только если приглядеться, можно рассмотреть, что отрок подпоясан пеньковой веревкой, другой конец которой накрепко прикручен к седлу степняка. Мальчик вертит головой во все стороны, оглядываясь, но не делает попытки сбежать.
Степняк, похоже, дремлет в седле, но его конь идет ровно. Он будет идти так, пока не упрется в преграду или же пока хозяин не проснется и не остановит его.
Степняк задремал крепко — голова его совсем упала на грудь, он вцепился в луку седла скрюченными пальцами. Из полуоткрытого рта послышался свистящий храп.
Неожиданно вдалеке что-то зашевелилось. Конь вскинул голову, но человек не проснулся. Из чащи послышался вой — так волк-отец, возвращаясь домой, в логово, дает знать волчице, что идет с добычей. Конь всхрапнул, но продолжал идти.
Волк спел свое, и все стихло.
Внезапно в ноздри лошади ударил резкий запах зверя. Конь остановился — волки были не где-то там, в чаще, — волки были рядом, впереди и сбоку. Он замер, вскинув голову и будя хозяина храпом.
От резкого толчка степняк проснулся и тоже сразу учуял запах зверя. Натягивая повод, он хватанул из ножен саблю, но в это время кусты раздались — и она так и осталась в ножнах.
Перед степняком стоял человек.
Впрочем, так можно было подумать лишь в первый миг. Незнакомец был закутан в сшитую из мехов и плохо выделанных шкур одежду, оставлявшую открытыми его сильные ноги и руки. Плетеный пояс туго перетягивал ее в талии. На поясе висел кривой нож, за плечом виднелся длинный почти прямой лук. На этом сходство с человеком кончалось — голова у незнакомца больше походила на волчью или собачью — выпуклый лоб, вытянутые челюсти, раскосые желтовато-алые глаза, острые, торчащие на макушке уши. Человек и лошадь с равным испугом уставились на лесного жителя, а тот вдруг оскалился, показывая клыки, и резко рявкнул что-то.
Степняк дернул повод коня, пытаясь развернуть его назад, но было поздно. Лес вокруг ожил — отовсюду повыскакивали полуволки и накинулись на всадника.
Сразу пять или шесть рук вцепились в него, кто-то выдернул из ножен саблю. Рванувшись, всадник стряхнул с себя врагов и достал нож. Первый же зверь завыл от ярости и боли, когда лезвие вошло в его грудь до рукояти. Сжав коленями бока коня, всадник размахивал ножом направо и налево. Конь крутился на месте, ловя волков зубами. Ему удалось схватить одного за поросший шерстью загривок, и он встряхнул его, как привык трясти волков в родных степях. Раненый завизжал, как щенок, и вырвался, оставив в зубах коня клок шерсти.
Всадник и конь были единым бойцом. Будь у человека сабля, он бы без труда пробился сквозь заслон и ускакал, доверившись коню и чаще леса. Но с ножом разогнать толпу было труднее.
Вожак, что вышел на тропу первым, немного понаблюдал за битвой и скинул с плеча лук. Вложив стрелу, он прицелился, помедлил, выжидая, и выстрелил.
Всадник покачнулся в седле, схватившись за плечо, из которого торчало еще подрагивающее оперение. Стрела ушла в плечо почти до половины, и ее кончик проткнул кожу спины.
Зверям оказалось достаточно мгновенной слабости противника. Они набросились на него, стащили с коня, разрывая одежду и скручивая плетеными поясами.
Когда пленник был надежно связан, вожак подошел к нему вплотную. Тот вгляделся в морду зверя на человеческом теле и только сейчас вспомнил, как зовется этот народ. Вся степь и дальние земли за пустынями, куда ему в юности случалось ходить в набеги, знали этих существ под именем псоглавцев. Человекозвери жили обычно в степях или полупустынях, избегая любых зарослей. Что же привело их так далеко на север, в резанские леса, на берега Оки?
Вожак склонился над пленником.
— Видишь, что ты наделал? — прорычал он зло. — Теперь ты за это поплатишься.
Он указал на раненого молодого зверя, вся грудь которого была залита кровью. Тот еле дышал, вытянувшись на земле, что тоже пропитывалась его кровью.
— Если он умрет, ты тоже будешь убит. И съеден!
— Не он один, Гао! — вдруг подал голос один из псоглавцев. Вожак вскинул голову.
Трое зверей успели поймать коня незнакомца и теперь держали его за узду, обороняясь от зубов степного жеребца сухими палками, которые совали в нос порывающегося куснуть их коня. Один из псоглавцев, обхватив поперек туловища, держал перед собой мальчишку.
— Что это? — поморщился Гао.
— Так, детеныш… Сидел на лошади. Когда мы спихнули этого, — волк пнул ногой степняка, — он поймал повод и хотел ускакать, да мы не дали… Тоже кусается…
Гао осмотрел нового пленника и заметил веревку.
— А это что? — Он дернул за кончик и повернулся к степняку— Твое мясо?
Отрок вздрогнул. Тогда вожак перерезал веревку и велел державшему мальчика охотнику:
— Тащи домой — там разберемся.
Псоглавцы действовали споро — четверо повели упирающегося коня, трое потащили степняка, остальные — кто поднял раненого молодого волка, кто поспешил вперед, предупредить своих.
Притихший лес опять зазвенел птичьими голосами, будто ничего не случилось. Псоглавцы двигались столь бесшумно, что казались тенями — только взвизгивал и фыркал конь.
В самой густой чаще леса, где, казалось, даже леший чувствует себя неуютно, кроны дубов скрывали бурелом. Через него шла одна маленькая узкая тропинка, со всех сторон окруженная сушняком и валежником, в котором кто угодно мог поломать ноги. Даже проложившие ее псоглавцы, случалось, спотыкались и запинались на корнях и обломках сучьев.
Тропа вела куда-то вниз — глаз пленникам не завязывали, и они могли видеть склон оврага, в который спускались.
Толстые деревья окружали его, на дне росла теперь уже вытоптанная трава. Тишину нарушало бормотание ручейка. В траве под ногами зверей зачмокала вода.
Псоглавцы прошли по дну оврага почти половину версты, когда лес неожиданно расступился и отряд вышел на просторную поляну. Вокруг нее теснились дремучие заросли, но на ней росло лишь несколько тонких, невесть как уцелевших березок и осин, и чуть в стороне, на опушке, стеной стояли дубы.
В центре поляны на траве были раскинуты шатры из насаженных на палки шкур. Полог каждого шатра был откинут, и перед ним горел костер. Всюду валялись звериные черепа и обглоданные кости.
Степняка, как мешок, бросили на траву, его коня привязали к двум деревьям потолще. Рядом посадили мальчика.
Хазарин, лежа на боку, рассматривал своих врагов. Кроме отряда, что привел его, здесь было еще два десятка псоглавцев, но шатры могли вместить и до сотни бойцов. В лагере были две или три волчицы — их можно было отличить по голосам и манерам — не таким грубым, как у волков. Они варили в глиняных котлах какую-то еду и даже не повернули головы навстречу волкам.
Раненого псоглавца положили на землю. Он так ослаб, что уже не подавал признаков жизни. Увидев его, оставшиеся на стоянке загалдели сурово. В их голосах хазарин различал одно часто повторяющееся слово — “смерть”. Он вспомнил, что это племя съедает всех своих пленников и даже, если охота была неудачна, убивает самых слабых из стаи. Если этот молодой волк умрет, съедят и его, смешав его мясо с мясом человека.
Вожак вышел вперед и указал на пленника.
— Вот этот человек, так похожий на тех, кто убивал нас без жалости в степи, ныне явился сюда за нами. Очевидно, его послали люди разведать, где прячется наше племя, чтобы потом его можно было окружить и уничтожить. Но рок на нашей стороне — мы поймали соглядатая. Когда мы остановили его, он напал на нас и ранил одного из наших. Как мы должны поступить с ним?
— Съесть! — хором рявкнули волки. — Съесть соглядатая и убийцу!
Гао махнул рукой, подзывая волчиц. Две из них, оставив товарок следить за огнем, подошли, вытирая грязные ножи о свою одежду.
— Погодите! — воскликнул хазарин. — Вы не можете этого сделать! Я не соглядатай! Я не следил за вами — я просто ехал мимо и… Я невиновен!
Гао склонился к нему и оскалился:
— Ты не следил за нами? Тогда что же ты, житель степи, делаешь здесь?
Хазарин гордо выпятил грудь:
— Я стал широко известен у себя на родине, когда неожиданно до меня дошли слухи о здешнем владыке, повелителе этих земель, конязе Властимире из города Резани. Он совершил столько подвигов, что мне говорили: “Сухман-ака, этот человек сделал больше, чем ты и трое таких, как ты. Ты должен признать его первенство…” Меня огорчили и заинтересовали эти слова, и я решил съездить в его город, посмотреть на коняза, что поднимался в небо, опускался под землю, перелетал море, как птица, и сражался с шайтанами[2] и дэвами[3], побивая их одним ударом. Я собрался и отправился в путь. Мне указали, где находится Резань. Я был в двух днях пути от нее…
— А теперь ты дальше от нее, чем от своего города, — довольно оскалился Гао. — Ты опоздал, любопытный чужеземец, — твоей Резани больше нет!
От удивления хазарин резко сел. Псоглавцы довольно закивали головами.
— Как — нет? — вскричал он. — Или город сей, ровно дворцы джиннов, исчез в одну ночь, унесенный в другие страны? Или дэв разрушил его?.. Но что же тогда коназ?..
Гао огляделся и наподдал что-то округлое ногой.
— Князя Резанского мы съели, — довольно похвалился волк, — Не осталось даже его зубов.
Хазарин отпрянул, когда странный предмет подкатился к самым его ногам. Это был человеческий череп, полностью очищенный от мяса и крови.
— Видишь, — облизнулся Гао, — не богатырь и не полубог твой коназ из Резани, а самый обычный человек, каких много тут побывало. И он ничем не отличался от других: ни вкусом, ни видом. Люди все одинаковы, в чем ты уже не сможешь убедиться… Кстати, раз вспомнил…— Гао склонился к самому лицу хазарина, — этот хилый мальчишка случайно не из Резани?
— Нет. Это раб мой — я купил его на торгу в Сарае перед тем, как переправиться через Итилъ[4]. Он мне дорого обошелся, а оказался строптив не в меру…
— Ну, это не важно — от дурного нрава вкус мяса не меняется. А откормим — вообще сладким будет!
— Гао, — позвал один из псоглавцев. — Он умер! Вожак выпрямился и закричал:
— Раз так — убить пленника!
Несколько псоглавцев бросились на хазарина. Связанный, он не мог дать им отпор. Голову за волосы оттянули назад, и одна из волчиц перерезала ему глотку.
Когда убитый перестал дергаться, его отпустили. Старая волчица принялась за разделку, а другая, помоложе, так же молча и спокойно стала свежевать умершего волка.
Псоглавцы занялись подготовкой к обеду — кто-то пошел за дровами, кто-то помогал разделывать мясо: кроме человека, сегодня были убиты два оленя. Гао некоторое время следил за своим племенем, потом приказал:
— Коня забьем позже. А мальчишку — откармливать. К осени зажиреет!
Мальчик испуганно прижался к дереву, когда один из волков приблизился к нему. Псоглавец легко вскинул его на плечо и потащил к дубам, что росли чуть поодаль. От крайнего шатра до первого дерева было шагов десять.
Под развесистыми кронами царил полумрак. Такой густой, что даже травы здесь было мало. Землю устилали опавшие листья и мелкие сучки, хрустящие под ногами.
Пленника сбросили на землю. Псоглавец прижал его коленом к земле, чтобы он не сбежал, и обмотал его талию сыромятным ремнем, что когда-то играл роль пояса. Другой конец ремня прикрутил к выступающему корню дуба.
— Сиди здесь, — сказал псоглавец. — Позже поесть принесем. Ты должен много есть! — И убежал к шатрам, поскольку вся стая уже рассаживалась у костров.
Ветер доносил запах жареного мяса и дыма. Не дожидаясь, пока обед будет готов, волки жарили кусочки мяса на пламени, и сок, стекая на угли, шипел, распространяя удушливый приторный запах горелой крови. Волчицы разливали варево.
Одну миску, долбленную из черепа какого-то зверя, волчица наполнила до краев. Гао, которому она предназначалась, отмахнулся от угощения и жестом приказал волчице отнести варево под дубы.
Та капризно оскалилась.
— Не буду его кормить больше, — сказала она и отвернулась. Гао поймал ее за шкуру.
— Будешь! — рявкнул он. — Не его, так мальчишку! Забыла, что ли, что я его откармливаю?
Волчица смирилась и приняла миску.
Когда мальчик увидел, что один из зверей идет к нему с дымящейся миской варева, от которой исходил явственный мясной дух, он побелел и шарахнулся прочь так далеко, как позволял ремень на поясе. Ему показалось, что это — похлебка из мяса хазарина.
Волчица оскалилась, показывая все клыки до десен, и, присев подле, поставила миску на землю.
— Ешь, — сказала она. — Это тебе. Ты должен много есть. Она улыбалась, но мальчик смотрел на ее клыки и отползал все дальше, пока ремень не натянулся.
Волчица придвинулась ближе и протянула миску
— Ешь, — повторила она.Это тебе. Не бойся.
— Я не буду есть, — прошептал мальчик.
— Это не твой хозяин, — успокоила его волчица. — Не бойся — сегодня наши поймали оленя. Это оленина. Ешь.
— Все равно не буду, — повторил он.
— Как знаешь. — Волчица поставила миску в расщелину между двумя корнями, — Когда остынет и станет невкусной, ты захочешь есть… Все рано или поздно хотят есть —даже такие упрямые.
— А я все равно не буду! — Мальчик опрокинул миску, пролив варево.
— Ну и глупо. — Волчица поднялась, ничуть не огорченная. — Значит, сегодня тебе больше ничего не достанется. А если и завтра ты запоешь то же самое, тобой займется сам Гао. А после этого кто угодно будет и есть и пить.
Забрав миску, она ушла. Мальчик погрозил ей вслед кулаком.
Он был настроен решительно. Он не покорится этим чудовищам, не похожим ни на людей, ни на зверей. Но ближе к вечеру, когда среди шатров опять загорелись костры и по поляне пополз запах жареного, мальчик почувствовал голод. Хазарин кормил его мало и плохо, считая, что голод усмиряет лучше плети. Сегодня утром он вообще забыл покормить своего раба, а теперь и вовсе позаботиться о нем некому.
В животе что-то урчало, требуя пищи. Мальчик смотрел на костры, на ходящих меж ними волков — они и вправду разделывали тушу оленя, подвесив ее за заднюю ногу. Они бродили совсем близко, и он, натянув ремень, подполз ближе и попробовал обратить на себя их внимание.
— Эй! — позвал он чуть слышно. — Эй, вы! Я есть хочу… Проходящая мимо волчица покосилась на него и оскалилась.
— Можно мне кусочек? — позвал он ее. — Самый маленький…
Волчица рассмеялась и ушла. Мальчик видел, как она что-то тихо сказала вожаку. Вожак посмотрел на мальчика и кивнул.
Тот обрадовался, что ему сейчас дадут поесть, но волчица и не думала приближаться.
Было ясно, что поесть он сможет только завтра. Чтобы не будить в себе мыслей о еде, мальчик забился под самые корни дуба так, чтобы не видеть костров. Но отблески пламени все равно были заметны, а запах жареного мяса долетал и сюда. Обхватив колени руками, чтобы сдавить живот, мальчик терпел и дожидался утра.
Над его головой мягко шелестела листва дубов. Хотя ветра и не было, в кронах все время раздавался шепот и шорох, словно могучие дерева шептались между собой о чем-то своем. Невольно заслушавшись их мерных спокойных голосов, мальчик различил вдруг явственный вздох. Ему показалось, что дуб, под которым он сидел, из листвы углядел его печаль и жалеет его. В благодарность мальчик прижался спиной к стволу и тихо промолвил:
— За добро исполать[5] тебе, князь лесной! Все ты видишь, все тебе ведомо. Помоги мне — защити, укрой от этих тварей невиданных. Ты же все можешь — и то, что витязям и богатырям-богам не под силу. Помоги! Перуновым[6] светлым именем заклинаю тебя!
Он вскинул голову и увидел, что дуб и в самом деле необычный: поперек толстого ствола, несколько раз опоясывая его, шла железная цепь. Местами она уже натерла кору, содрала чешую, словно дубу было тесно в таком поясе, и он, как богатырь, поводил могучими плечами, пытаясь освободиться. Мальчик приник к стволу, стоя на коленях и пытаясь дотянуться до цепи.
— Помоги мне, Перунов Дуб, — позвал он. В листве опять пронесся тихий шелест.
— Прости, но я вряд ли чем смогу тебе помочь, — послышался голос.
От удивления мальчик отскочил от дерева — дуб заговорил с ним!
— Кто ты? — воскликнул он. — Человек зачарованный или бог?
— Тише говори, — вновь прозвучал тот же голос, но на сей раз в нем ясно слышались тревога и горечь. — Они могут услышать, и тогда несдобровать тебе… Ведь ты так молод… Ты правда молод?
Мальчик прислушался — в речах этих было что-то странное.
— Кто ты? — повторил он, — И где?
— Насколько я понимаю, под дубом, но я не вижу тебя и не смогу увидеть. Так что тебе придется поискать меня самому.
Мальчик завертел головой. Голос звучал совсем близко — только протяни руку.
Кто-то переступил с ноги на ногу позади него, в чаше. Мальчик обернулся — и застыл.
Совсем рядом с его дубом стоял второй — между ними было не более сажени. Тот, второй, дуб тоже был опутан цепью. К дубам с двух сторон был прикован незнакомый человек.
Он стоял чуть расставив ноги. Грудь его и заведенные назад руки опутывала цепь такой длины, что при случае он мог позволить себе и лечь. Звенья врезались в плечи, стягивая их так туго, что человек не мог слишком глубоко вздохнуть. Одежда его, когда-то добротная и дорогая, из иноземного сукна с шитьем, порвалась, а цепь на плечах и руках натирала кожу. Темное строгое лицо осунулось от постоянной тревоги и тяжких дум. В его взгляде не было ничего завораживающего — если не может быть ничего завораживающего в двух пустых глазницах, из которых на щеки сочится подсыхающая кровь.
День только что перевалил за вторую половину. Уже довольно жарко, но в тени деревьев сохраняется прохлада, хотя нет и самого слабого ветерка. Птичий хор звенит, то замолкая, то нарастая вновь, как волны на реке. Порой в него врезается частая дробь дятла или крик вороны. Лес живет — звучит.
Сквозь неумолчный птичий переклик с трудом можно различить тихий приглушенный топот копыт, раздающийся все ближе и ближе,—одинокий всадник не спешит —его лошадь идет мерным шагом, то и дело приостанавливаясь, словно отдыхая в тенистом лесу, где человек успел оставить только тропинки, которые так легко принять за звериные. Лесные жители даже не умолкают при его приближении — только русалки, что греются в лучах лесного редкого солнышка на мелководье, неспешно уходят в глубину.
Всадник выезжает по тропе ближе к бережку маленького озерка, затаившегося под кронами развесистых ветел. Он так необычен, что русалки, оставив страх, высовывают головы из воды и потихоньку разглядывают его.
Под всадником низкорослый песочно-желтый плотный и сильный степной конек с долгой косматой гривой. Конек бредет ровным шагом, приостанавливается на миг, срывает траву и жует на ходу.
Сам всадник покачивается в седле, чуть наклонившись вперед. Он под стать своему коню — такой же невысокий, коренастый, с чуть желтоватой кожей и смазанными жиром заплетенными в косу черными волосами. Его одежда сшита из хорошо выделанной кожи, но поверх распахнутой куртки накинут полосатый халат из дорогой иноземной ткани. Расшитая перевязь удерживает саблю в дорогих ножнах. За голенищем точно так же расшитого сапога с загнутым носом торчит рукоять ножа. Круглый щит и сильно изогнутый короткий лук в колчане висят сбоку седла, над притороченными в двух мешках вещами всадника. По лицу, одежде, оружию видно сразу, что это — хазарин или кто-то из восточных степей. Он здесь совершенно один, что странно — обычно степняки не ходят в одиночку Но этот не заблудился — видимо, одиночество его нисколько не тревожит.
Впрочем, степняк не один. Позади него на крупе коня сидит мальчик — отрок не старше двенадцати лет. Это самый обычный парнишка, каких можно встретить в любой деревне или на городской улице: светловолосый и сероглазый, в линялой рубахе и лаптях. Только если приглядеться, можно рассмотреть, что отрок подпоясан пеньковой веревкой, другой конец которой накрепко прикручен к седлу степняка. Мальчик вертит головой во все стороны, оглядываясь, но не делает попытки сбежать.
Степняк, похоже, дремлет в седле, но его конь идет ровно. Он будет идти так, пока не упрется в преграду или же пока хозяин не проснется и не остановит его.
Степняк задремал крепко — голова его совсем упала на грудь, он вцепился в луку седла скрюченными пальцами. Из полуоткрытого рта послышался свистящий храп.
Неожиданно вдалеке что-то зашевелилось. Конь вскинул голову, но человек не проснулся. Из чащи послышался вой — так волк-отец, возвращаясь домой, в логово, дает знать волчице, что идет с добычей. Конь всхрапнул, но продолжал идти.
Волк спел свое, и все стихло.
Внезапно в ноздри лошади ударил резкий запах зверя. Конь остановился — волки были не где-то там, в чаще, — волки были рядом, впереди и сбоку. Он замер, вскинув голову и будя хозяина храпом.
От резкого толчка степняк проснулся и тоже сразу учуял запах зверя. Натягивая повод, он хватанул из ножен саблю, но в это время кусты раздались — и она так и осталась в ножнах.
Перед степняком стоял человек.
Впрочем, так можно было подумать лишь в первый миг. Незнакомец был закутан в сшитую из мехов и плохо выделанных шкур одежду, оставлявшую открытыми его сильные ноги и руки. Плетеный пояс туго перетягивал ее в талии. На поясе висел кривой нож, за плечом виднелся длинный почти прямой лук. На этом сходство с человеком кончалось — голова у незнакомца больше походила на волчью или собачью — выпуклый лоб, вытянутые челюсти, раскосые желтовато-алые глаза, острые, торчащие на макушке уши. Человек и лошадь с равным испугом уставились на лесного жителя, а тот вдруг оскалился, показывая клыки, и резко рявкнул что-то.
Степняк дернул повод коня, пытаясь развернуть его назад, но было поздно. Лес вокруг ожил — отовсюду повыскакивали полуволки и накинулись на всадника.
Сразу пять или шесть рук вцепились в него, кто-то выдернул из ножен саблю. Рванувшись, всадник стряхнул с себя врагов и достал нож. Первый же зверь завыл от ярости и боли, когда лезвие вошло в его грудь до рукояти. Сжав коленями бока коня, всадник размахивал ножом направо и налево. Конь крутился на месте, ловя волков зубами. Ему удалось схватить одного за поросший шерстью загривок, и он встряхнул его, как привык трясти волков в родных степях. Раненый завизжал, как щенок, и вырвался, оставив в зубах коня клок шерсти.
Всадник и конь были единым бойцом. Будь у человека сабля, он бы без труда пробился сквозь заслон и ускакал, доверившись коню и чаще леса. Но с ножом разогнать толпу было труднее.
Вожак, что вышел на тропу первым, немного понаблюдал за битвой и скинул с плеча лук. Вложив стрелу, он прицелился, помедлил, выжидая, и выстрелил.
Всадник покачнулся в седле, схватившись за плечо, из которого торчало еще подрагивающее оперение. Стрела ушла в плечо почти до половины, и ее кончик проткнул кожу спины.
Зверям оказалось достаточно мгновенной слабости противника. Они набросились на него, стащили с коня, разрывая одежду и скручивая плетеными поясами.
Когда пленник был надежно связан, вожак подошел к нему вплотную. Тот вгляделся в морду зверя на человеческом теле и только сейчас вспомнил, как зовется этот народ. Вся степь и дальние земли за пустынями, куда ему в юности случалось ходить в набеги, знали этих существ под именем псоглавцев. Человекозвери жили обычно в степях или полупустынях, избегая любых зарослей. Что же привело их так далеко на север, в резанские леса, на берега Оки?
Вожак склонился над пленником.
— Видишь, что ты наделал? — прорычал он зло. — Теперь ты за это поплатишься.
Он указал на раненого молодого зверя, вся грудь которого была залита кровью. Тот еле дышал, вытянувшись на земле, что тоже пропитывалась его кровью.
— Если он умрет, ты тоже будешь убит. И съеден!
— Не он один, Гао! — вдруг подал голос один из псоглавцев. Вожак вскинул голову.
Трое зверей успели поймать коня незнакомца и теперь держали его за узду, обороняясь от зубов степного жеребца сухими палками, которые совали в нос порывающегося куснуть их коня. Один из псоглавцев, обхватив поперек туловища, держал перед собой мальчишку.
— Что это? — поморщился Гао.
— Так, детеныш… Сидел на лошади. Когда мы спихнули этого, — волк пнул ногой степняка, — он поймал повод и хотел ускакать, да мы не дали… Тоже кусается…
Гао осмотрел нового пленника и заметил веревку.
— А это что? — Он дернул за кончик и повернулся к степняку— Твое мясо?
Отрок вздрогнул. Тогда вожак перерезал веревку и велел державшему мальчика охотнику:
— Тащи домой — там разберемся.
Псоглавцы действовали споро — четверо повели упирающегося коня, трое потащили степняка, остальные — кто поднял раненого молодого волка, кто поспешил вперед, предупредить своих.
Притихший лес опять зазвенел птичьими голосами, будто ничего не случилось. Псоглавцы двигались столь бесшумно, что казались тенями — только взвизгивал и фыркал конь.
В самой густой чаще леса, где, казалось, даже леший чувствует себя неуютно, кроны дубов скрывали бурелом. Через него шла одна маленькая узкая тропинка, со всех сторон окруженная сушняком и валежником, в котором кто угодно мог поломать ноги. Даже проложившие ее псоглавцы, случалось, спотыкались и запинались на корнях и обломках сучьев.
Тропа вела куда-то вниз — глаз пленникам не завязывали, и они могли видеть склон оврага, в который спускались.
Толстые деревья окружали его, на дне росла теперь уже вытоптанная трава. Тишину нарушало бормотание ручейка. В траве под ногами зверей зачмокала вода.
Псоглавцы прошли по дну оврага почти половину версты, когда лес неожиданно расступился и отряд вышел на просторную поляну. Вокруг нее теснились дремучие заросли, но на ней росло лишь несколько тонких, невесть как уцелевших березок и осин, и чуть в стороне, на опушке, стеной стояли дубы.
В центре поляны на траве были раскинуты шатры из насаженных на палки шкур. Полог каждого шатра был откинут, и перед ним горел костер. Всюду валялись звериные черепа и обглоданные кости.
Степняка, как мешок, бросили на траву, его коня привязали к двум деревьям потолще. Рядом посадили мальчика.
Хазарин, лежа на боку, рассматривал своих врагов. Кроме отряда, что привел его, здесь было еще два десятка псоглавцев, но шатры могли вместить и до сотни бойцов. В лагере были две или три волчицы — их можно было отличить по голосам и манерам — не таким грубым, как у волков. Они варили в глиняных котлах какую-то еду и даже не повернули головы навстречу волкам.
Раненого псоглавца положили на землю. Он так ослаб, что уже не подавал признаков жизни. Увидев его, оставшиеся на стоянке загалдели сурово. В их голосах хазарин различал одно часто повторяющееся слово — “смерть”. Он вспомнил, что это племя съедает всех своих пленников и даже, если охота была неудачна, убивает самых слабых из стаи. Если этот молодой волк умрет, съедят и его, смешав его мясо с мясом человека.
Вожак вышел вперед и указал на пленника.
— Вот этот человек, так похожий на тех, кто убивал нас без жалости в степи, ныне явился сюда за нами. Очевидно, его послали люди разведать, где прячется наше племя, чтобы потом его можно было окружить и уничтожить. Но рок на нашей стороне — мы поймали соглядатая. Когда мы остановили его, он напал на нас и ранил одного из наших. Как мы должны поступить с ним?
— Съесть! — хором рявкнули волки. — Съесть соглядатая и убийцу!
Гао махнул рукой, подзывая волчиц. Две из них, оставив товарок следить за огнем, подошли, вытирая грязные ножи о свою одежду.
— Погодите! — воскликнул хазарин. — Вы не можете этого сделать! Я не соглядатай! Я не следил за вами — я просто ехал мимо и… Я невиновен!
Гао склонился к нему и оскалился:
— Ты не следил за нами? Тогда что же ты, житель степи, делаешь здесь?
Хазарин гордо выпятил грудь:
— Я стал широко известен у себя на родине, когда неожиданно до меня дошли слухи о здешнем владыке, повелителе этих земель, конязе Властимире из города Резани. Он совершил столько подвигов, что мне говорили: “Сухман-ака, этот человек сделал больше, чем ты и трое таких, как ты. Ты должен признать его первенство…” Меня огорчили и заинтересовали эти слова, и я решил съездить в его город, посмотреть на коняза, что поднимался в небо, опускался под землю, перелетал море, как птица, и сражался с шайтанами[2] и дэвами[3], побивая их одним ударом. Я собрался и отправился в путь. Мне указали, где находится Резань. Я был в двух днях пути от нее…
— А теперь ты дальше от нее, чем от своего города, — довольно оскалился Гао. — Ты опоздал, любопытный чужеземец, — твоей Резани больше нет!
От удивления хазарин резко сел. Псоглавцы довольно закивали головами.
— Как — нет? — вскричал он. — Или город сей, ровно дворцы джиннов, исчез в одну ночь, унесенный в другие страны? Или дэв разрушил его?.. Но что же тогда коназ?..
Гао огляделся и наподдал что-то округлое ногой.
— Князя Резанского мы съели, — довольно похвалился волк, — Не осталось даже его зубов.
Хазарин отпрянул, когда странный предмет подкатился к самым его ногам. Это был человеческий череп, полностью очищенный от мяса и крови.
— Видишь, — облизнулся Гао, — не богатырь и не полубог твой коназ из Резани, а самый обычный человек, каких много тут побывало. И он ничем не отличался от других: ни вкусом, ни видом. Люди все одинаковы, в чем ты уже не сможешь убедиться… Кстати, раз вспомнил…— Гао склонился к самому лицу хазарина, — этот хилый мальчишка случайно не из Резани?
— Нет. Это раб мой — я купил его на торгу в Сарае перед тем, как переправиться через Итилъ[4]. Он мне дорого обошелся, а оказался строптив не в меру…
— Ну, это не важно — от дурного нрава вкус мяса не меняется. А откормим — вообще сладким будет!
— Гао, — позвал один из псоглавцев. — Он умер! Вожак выпрямился и закричал:
— Раз так — убить пленника!
Несколько псоглавцев бросились на хазарина. Связанный, он не мог дать им отпор. Голову за волосы оттянули назад, и одна из волчиц перерезала ему глотку.
Когда убитый перестал дергаться, его отпустили. Старая волчица принялась за разделку, а другая, помоложе, так же молча и спокойно стала свежевать умершего волка.
Псоглавцы занялись подготовкой к обеду — кто-то пошел за дровами, кто-то помогал разделывать мясо: кроме человека, сегодня были убиты два оленя. Гао некоторое время следил за своим племенем, потом приказал:
— Коня забьем позже. А мальчишку — откармливать. К осени зажиреет!
Мальчик испуганно прижался к дереву, когда один из волков приблизился к нему. Псоглавец легко вскинул его на плечо и потащил к дубам, что росли чуть поодаль. От крайнего шатра до первого дерева было шагов десять.
Под развесистыми кронами царил полумрак. Такой густой, что даже травы здесь было мало. Землю устилали опавшие листья и мелкие сучки, хрустящие под ногами.
Пленника сбросили на землю. Псоглавец прижал его коленом к земле, чтобы он не сбежал, и обмотал его талию сыромятным ремнем, что когда-то играл роль пояса. Другой конец ремня прикрутил к выступающему корню дуба.
— Сиди здесь, — сказал псоглавец. — Позже поесть принесем. Ты должен много есть! — И убежал к шатрам, поскольку вся стая уже рассаживалась у костров.
Ветер доносил запах жареного мяса и дыма. Не дожидаясь, пока обед будет готов, волки жарили кусочки мяса на пламени, и сок, стекая на угли, шипел, распространяя удушливый приторный запах горелой крови. Волчицы разливали варево.
Одну миску, долбленную из черепа какого-то зверя, волчица наполнила до краев. Гао, которому она предназначалась, отмахнулся от угощения и жестом приказал волчице отнести варево под дубы.
Та капризно оскалилась.
— Не буду его кормить больше, — сказала она и отвернулась. Гао поймал ее за шкуру.
— Будешь! — рявкнул он. — Не его, так мальчишку! Забыла, что ли, что я его откармливаю?
Волчица смирилась и приняла миску.
Когда мальчик увидел, что один из зверей идет к нему с дымящейся миской варева, от которой исходил явственный мясной дух, он побелел и шарахнулся прочь так далеко, как позволял ремень на поясе. Ему показалось, что это — похлебка из мяса хазарина.
Волчица оскалилась, показывая все клыки до десен, и, присев подле, поставила миску на землю.
— Ешь, — сказала она. — Это тебе. Ты должен много есть. Она улыбалась, но мальчик смотрел на ее клыки и отползал все дальше, пока ремень не натянулся.
Волчица придвинулась ближе и протянула миску
— Ешь, — повторила она.Это тебе. Не бойся.
— Я не буду есть, — прошептал мальчик.
— Это не твой хозяин, — успокоила его волчица. — Не бойся — сегодня наши поймали оленя. Это оленина. Ешь.
— Все равно не буду, — повторил он.
— Как знаешь. — Волчица поставила миску в расщелину между двумя корнями, — Когда остынет и станет невкусной, ты захочешь есть… Все рано или поздно хотят есть —даже такие упрямые.
— А я все равно не буду! — Мальчик опрокинул миску, пролив варево.
— Ну и глупо. — Волчица поднялась, ничуть не огорченная. — Значит, сегодня тебе больше ничего не достанется. А если и завтра ты запоешь то же самое, тобой займется сам Гао. А после этого кто угодно будет и есть и пить.
Забрав миску, она ушла. Мальчик погрозил ей вслед кулаком.
Он был настроен решительно. Он не покорится этим чудовищам, не похожим ни на людей, ни на зверей. Но ближе к вечеру, когда среди шатров опять загорелись костры и по поляне пополз запах жареного, мальчик почувствовал голод. Хазарин кормил его мало и плохо, считая, что голод усмиряет лучше плети. Сегодня утром он вообще забыл покормить своего раба, а теперь и вовсе позаботиться о нем некому.
В животе что-то урчало, требуя пищи. Мальчик смотрел на костры, на ходящих меж ними волков — они и вправду разделывали тушу оленя, подвесив ее за заднюю ногу. Они бродили совсем близко, и он, натянув ремень, подполз ближе и попробовал обратить на себя их внимание.
— Эй! — позвал он чуть слышно. — Эй, вы! Я есть хочу… Проходящая мимо волчица покосилась на него и оскалилась.
— Можно мне кусочек? — позвал он ее. — Самый маленький…
Волчица рассмеялась и ушла. Мальчик видел, как она что-то тихо сказала вожаку. Вожак посмотрел на мальчика и кивнул.
Тот обрадовался, что ему сейчас дадут поесть, но волчица и не думала приближаться.
Было ясно, что поесть он сможет только завтра. Чтобы не будить в себе мыслей о еде, мальчик забился под самые корни дуба так, чтобы не видеть костров. Но отблески пламени все равно были заметны, а запах жареного мяса долетал и сюда. Обхватив колени руками, чтобы сдавить живот, мальчик терпел и дожидался утра.
Над его головой мягко шелестела листва дубов. Хотя ветра и не было, в кронах все время раздавался шепот и шорох, словно могучие дерева шептались между собой о чем-то своем. Невольно заслушавшись их мерных спокойных голосов, мальчик различил вдруг явственный вздох. Ему показалось, что дуб, под которым он сидел, из листвы углядел его печаль и жалеет его. В благодарность мальчик прижался спиной к стволу и тихо промолвил:
— За добро исполать[5] тебе, князь лесной! Все ты видишь, все тебе ведомо. Помоги мне — защити, укрой от этих тварей невиданных. Ты же все можешь — и то, что витязям и богатырям-богам не под силу. Помоги! Перуновым[6] светлым именем заклинаю тебя!
Он вскинул голову и увидел, что дуб и в самом деле необычный: поперек толстого ствола, несколько раз опоясывая его, шла железная цепь. Местами она уже натерла кору, содрала чешую, словно дубу было тесно в таком поясе, и он, как богатырь, поводил могучими плечами, пытаясь освободиться. Мальчик приник к стволу, стоя на коленях и пытаясь дотянуться до цепи.
— Помоги мне, Перунов Дуб, — позвал он. В листве опять пронесся тихий шелест.
— Прости, но я вряд ли чем смогу тебе помочь, — послышался голос.
От удивления мальчик отскочил от дерева — дуб заговорил с ним!
— Кто ты? — воскликнул он. — Человек зачарованный или бог?
— Тише говори, — вновь прозвучал тот же голос, но на сей раз в нем ясно слышались тревога и горечь. — Они могут услышать, и тогда несдобровать тебе… Ведь ты так молод… Ты правда молод?
Мальчик прислушался — в речах этих было что-то странное.
— Кто ты? — повторил он, — И где?
— Насколько я понимаю, под дубом, но я не вижу тебя и не смогу увидеть. Так что тебе придется поискать меня самому.
Мальчик завертел головой. Голос звучал совсем близко — только протяни руку.
Кто-то переступил с ноги на ногу позади него, в чаше. Мальчик обернулся — и застыл.
Совсем рядом с его дубом стоял второй — между ними было не более сажени. Тот, второй, дуб тоже был опутан цепью. К дубам с двух сторон был прикован незнакомый человек.
Он стоял чуть расставив ноги. Грудь его и заведенные назад руки опутывала цепь такой длины, что при случае он мог позволить себе и лечь. Звенья врезались в плечи, стягивая их так туго, что человек не мог слишком глубоко вздохнуть. Одежда его, когда-то добротная и дорогая, из иноземного сукна с шитьем, порвалась, а цепь на плечах и руках натирала кожу. Темное строгое лицо осунулось от постоянной тревоги и тяжких дум. В его взгляде не было ничего завораживающего — если не может быть ничего завораживающего в двух пустых глазницах, из которых на щеки сочится подсыхающая кровь.