- Без Ларисы?
- Ясно, хотя и не совсем. Кто такая Лариса?
- Дочь профессора Яворского. У нее "Лада" бежевого цвета! Это ее - не мужчины того - машина; по наследству после смерти отца досталась. Я документы подняла...
- Галочка, ты, видимо, устала, - как можно мягче сказал Ляшенко. Поговорим завтра.
- Валентин Георгиевич, ну как вы не понимаете! - чуть ли не простонала Галина. - Да если хотите знать, Лариса в свое время флиртовала с Зимовцем! Правда, это было год назад, но она сама мне призналась, когда я приходила к ее отцу по поводу того же Зимовца. Причем сказала об этом с бравадой: вот, дескать, какие у нас отношения! Представляете?
- Я не только представляю, но совершенно точно знаю, что уже полночь и тебе, и мне пора спать, - все еще мягко, но уже настойчиво сказал Ляшенко. - А еще я знаю и тоже абсолютно точно, что девицу в белых джинсах зовут Лялей.
- Правильно! - подхватила Галина. - Так зовут ее дома.
- Ты уверена?
- Ну конечно! Ведь это уменьшительное от имени Лариса. Покойный Матвей Петрович так и называл ее. Кстати, сержант Бессараб оказался прав: ей двадцать лет...
Валентин уснул не сразу: беспокоили мысли, что наскакивали одна на другую, толкаясь и путаясь, не желая увязываться, строиться в ряд. Дон... Книга... Лариса - Ляля, которая в свое время - это надо же! - флиртовала с Зимовцем. Любопытно, сколько лет было Толику Зимовцу, когда его искушала эта демоническая Ляля в белых джинсах? Семнадцать. Что ж, вполне могло быть! Но при чем здесь книга? И зачем Дон прихватил ее с собой в ресторан?..
Ему приснились события и люди, весьма далекие от его служебных дел: Регина и потрясающая Клара (кофе со сливками в обрамлении бриллиантов) актриса Бразильского теле-радио-кино и еще чего-то, которую Регина прямо из студии притащила домой к Ляшенко как раз вовремя: Валентин с рюкзаком за спиной и лыжами на плече стоял в дверях, а на улице его ждал газик горнолыжной базы. Негодование Регины улеглось, едва потрясающая Клара заявила, что тоже хочет в горы и непременно сейчас (время близилось к полуночи), ее только смущает отсутствие таких ботинок, как у синьора Валентина (декольтированное эстрадное платье и ажурные чулки она, видимо, считала подходящим нарядом для такой прогулки). Конечно, это был чистейший абсурд - газик был набит до отказа, но все вышло так, как пожелала Клара. Мать одолжила ей фетровые бурки и спортивные шаровары, отец - свитер и шерстяные носки, сосед - рыбацкий полушубок. Оставшиеся в доме теплые вещи пошли на экипировку Регины. Перед стартом все хлебнули для обогрева из корчажки, которую так это, на всякий случай, прихватил с собой Гаррик Майсурадзе. В корчажке оказался коньяк и всю дорогу старенький газик трясся от смеха: Регина воевала с рюкзаками, ведрами, лыжами, которые дружно сваливались на нее при каждом повороте; Гаррик безуспешно пытался выбраться из колодца, сооруженного предусмотрительным шофером из запасных скатов; доктор Год восседал на бидоне с соляркой; Валентин на плечах Саноцкого из Института общественных наук, а потрясающая Клара на коленях у Павла. Она оглушала Павла попеременно то своим бархатным меццо-сопрано когда все пели о крокодиле Гене и еще о чем-то экзотическом, но не страшном - то субтропическими поцелуями - очевидно, она не представляла, как вести себя иначе на коленях у мужчины. И все было бы хорошо, когда бы Регина при каждом удобном случае не шептала в самое ухо Валентина: "Я сказала синьорине Кларе, что мой жених - адвокат. Надеюсь, ты не станешь уличать меня во лжи?"
Он не стал ее уличать, но настроение у него испортилось даже во сне. Как, впрочем, и тогда - полтора года назад - на горнолыжной базе...
Утром было все, как обычно: встал в половине седьмого, поупражнялся с гантелями, эспандером. Пока принимал душ, брился, мысленно перебрал незавершенные дела - на свежую голову думается лучше. Подивился себе: чего вчера обрушился на Мандзюка, вмешался в дело, которое не стоило разговоров, что о нем вели? Очевидно, поддался настроению Галочки Юрко. Ох уж эта Галочка с ее вежливой настойчивостью и чрезмерными эмоциями! Вчера, в шутку он сказал матери, что влюблен в Галочку. А может, это не шутка, и он действительно влюблен в нее, но не явно - подсознательно? Бывает ли такое? Придется проконсультироваться с психологами...
Насвистывая веселую мелодию, он уже направился завтракать, когда отец позвал его к телефону. Звонил Мандзюк.
- Вчера допрашивал Волкову. Ну, эту Лену из Ровно, - забыв поздороваться, сразу забубнил Алексей. - Она показала, что Зимовец, когда соскакивал с мотоцикла, упал навзничь и ударился затылком о дорогу... Понимаешь, какая петрушка теперь получается!
- Извини, Леша, я тороплюсь, - недовольно поморщился Валентин. - Да и дело не стоит того, чтобы его докладывать поэтапно. Доложишь, когда закончишь. Сам закончишь. Правда, вчера я кое-что уточнил, да и Галочка немного поработала на тебя, но об этом в двух словах не скажешь. Заскочи ко мне днем, я передам тебе наши сведения. У тебя все?
Мандзюк ответил не сразу: вначале откашлялся, словно у него запершило в горле, и только затем сказал:
- Зимовец умер. Сегодня на рассвете.
Областная клиническая больница размещалась в продолговатом трехэтажном здании на улице Коцюбинского. Вход и въезд были со двора. Несмотря на ранний час - еще не было восьми - возле приемного отделения стоял "рафик" скорой помощи, несколько поодаль разворачивалась вторая машина с красными крестами на бортах.
В длинном без окон коридоре на свежепокрашенных стенах висели график дежурств младшего медперсонала, стенгазета, расписание дней и часов посещения больных. У двери приемного отделения прямо на полу стояли носилки, на которых лежал человек с окровавленным лицом и стиснутой плоскими шинами ногой. Одной рукой он прикрывал глаза, другой показывал на бок:
- Вот здесь, под ребрами, больнее всего, - сдерживая рвущийся стон, говорил он склонившемуся над ним врачу.
- Во вторую операционную, - распрямляясь, сказал врач топтавшимся рядом санитарам. - У него, должно быть, внутреннее кровотечение. Пусть сразу кладут на стол. Я буду оперировать. Быстрее! - А раненному бросил сердито: - Долихачились, молодой человек!
Санитары схватили носилки, заспешили к лифту. Врач пошел следом.
Из приемного покоя выглянул второй врач - худощавый с русой вьющейся бородкой, окликнул рослую санитарку:
- Мария, ради Бога, заберите отсюда эту кошмарную бабу! Она мешает работать.
Санитарка решительно шагнула за дверь и тут же вывела в коридор простоволосую женщину в домашнем халате.
- Ой, мамочка, что я наделала! - причитала женщина. - Он же весь ошпаренный. Места живого нет. Не хотела я. Так вышло: кастрюлю с плиты снимала, а он под руку подвернулся. Ой, мамочка, он же теперь меня совсем бросит!
- Мужа кипятком окатила, - пояснил всезнающий Мандзюк. - Вот еще одно дело придется заводить.
- Думаешь, она не случайно плеснула на него? - недоверчиво спросил Ляшенко.
- Зачем думать? Я знаю. И ее знаю, и ее распрекрасного мужа. Пять лет женаты и все пять лет дерутся. Правда, до кипятка еще не доходило...
Он раздобыл два халата, которые пришлось набросить на плечи. Свернув в боковое ответвление коридора, они по служебной лестнице поднялись на второй этаж.
В кабинете заведующего нейрохирургическим отделением застали следователя Кандыбу, судебно-медицинского эксперта Сторожука - красивого мужчину лет сорока пяти, профессора Пастушенко - степенного, неторопливого, в массивных роговых очках, придававших его крупному, ухоженному лицу внушительность, монументальность, лечащего врача, дежурившую всю ночь медсестру - полную блондинку с настороженными глазами. Пастушенко сидел за столом завотделения, листал историю болезни, то и дело подзывал лечащего врача, молча тыкал пальцем то в одну, то в другую запись. Врач почтительно склонился к нему, что-то объяснял полушепотом. Кандыба беседовал с медсестрой, а Сторожук, расположившись на застеленном простыней топчане, просматривал материалы следственного дела, прихваченного с собой Кандыбой. Потом пришел еще один врач, показал Пастушенко рентгеновские снимки, которые они стали смотреть на свет, о чем-то советуясь...
- Я, пожалуй, пойду, тут и без меня тесно, - сказал Мандзюк. - Если понадоблюсь, буду в отделе кадров.
Ляшенко не стал его задерживать - в кабинете, действительно, было многолюдно. Пастушенко продолжал разглядывать снимки, удовлетворенно кивал, несколько раз повторил так, чтобы слышали все:
- Это трудно было предвидеть: смещение по трещине. К тому же ушиб мозга.
- ...Вечером была его сестра, допоздна сидела, - рассказывала следователю полная блондинка. - Он был в сознании, разговаривал с ней. Когда она ушла, уснул. А в половине четвертого наступило резкое ухудшение: он захрипел, стал дергаться. Санитарка позвала меня, я вызвала дежурного врача, позвонила на дом лечащему врачу - доктору Самсонову. Но Самсонов приехал, когда он уже был мертвый...
Медсестра сокрушенно развела руками.
- Вчера вечером вы разговаривали с Зимовцем? - спросил следователь.
- Разговаривала. Он спрашивал, можно ли ему читать: сестра принесла книгу. Я сказала, что нельзя, и велела его сестре забрать книгу.
- Что еще он говорил?
- Спрашивал, работает ли у нас доктор Новицкий.
- Кто такой Новицкий?
- Ассистент, хирург.
- Зимовец был знаком с ним?
- Очевидно...
Наконец Пастушенко передал историю болезни следователю, и Ляшенко сумел заглянуть в нее. В разделе "анамнез", где фиксируются обстоятельства, связанные с началом заболевания, была такая запись:
"...По словам больного, ему был нанесен сильный удар кулаком в подбородок, в результате чего он упал, ударился спиной и затылком о бетонированное покрытие площадки, на некоторое время (приблизительно до минуты) потерял сознание..."
- Удар был нанесен с расчетом сбить с ног, - вырвалось у Ляшенко.
- Боксерский удар, - подхватил Кандыба, - так бьют, стараясь послать в нокаут. Но опытному противнику не так-то просто нанести такой удар, да и об пол ринга не расшибешься. А тут был вышедший из себя парнишка, едва знакомый с боксом, а под ногами - бетонированная площадка. Учитывал ли это мужчина в темно-серой рубашке?
- Должен был учитывать! - резко сказал Валентин.
Однако Сторожук усомнился в первопричине травмы.
- Не исключено, что он был травмирован еще до драки, когда неудачно соскочил с мотоцикла, - отложив следственное дело и бегло просмотрев историю болезни, сказал он.
- Но он потерял сознание только, когда упал на стоянке, - возразил Кандыба.
- Дискутировать на эту тему рано. Вскрытие прояснит картину. Хотя при таких обстоятельствах... - Сторожук сделал неопределенный жест. - Учитывая ваше нетерпение тянуть не буду: после обеда постараюсь дать предварительное заключение.
Он положил историю болезни в портфель.
Пастушенко сказал, что хочет присутствовать при вскрытии.
- Пожалуйста, Александр Григорьевич, - пряча в глазах усмешку, сказал Сторожук.
Пастушенко не торопился: поерзав в кресле, он положил руку на телефон, весьма недвусмысленно посмотрев на Ляшенко и следователя.
Пришлось выйти в коридор. Сторожук вышел вместе с ними.
- И это он должен согласовать с начальством. Удивляюсь, как он оперирует без телефона, - не очень почтительно отозвался он о Пастушенко.
- Видимо, эта смерть задевает престиж кафедры, - предположил Кандыба.
- Не столько кафедры, сколько личный престиж, - возразил Сторожук. Профессор Яворский в таких случаях шел на риск.
- Вы знали профессора Яворского? - спросил Ляшенко.
- Великолепно знал. Мы жили по соседству. Талантливейший был хирург! И человек прекрасный: простой, отзывчивый. В него верили, как в бога и больные, и врачи...
Он не договорил: в коридор вышел Пастушенко, и они направились к выходу. С ними пошел Кандыба.
Ляшенко отыскал отдел кадров больницы. Мандзюк был еще там. Валентин застал его непринужденно беседующим с двумя кадровичками: дородной женщиной неопределенного возраста и востроносенькой смешливой девушкой. Когда бы не записная книжка в руках Алексея, можно было бы подумать, что он треплется от нечего делать.
Они вышли в коридор, и Мандзюк перелистал книжку, удовлетворенно хмыкнул:
- Знаешь, мне иногда приходят в голову неплохие мысли, - сказал он, пряча книжку в карман. - Пока ты беседовал с титулованными докторами, я вот о чем подумал: а не является ли Дон ассистентом кафедры Пастушенко? Кафедрой-то раньше заведовал Яворский.
- И что из этого?
- А то, что ассистенты обычно очень внимательны к дочерям заведующих кафедрами.
- Яворский умер полгода назад.
- Значит, это был отголосок прежних отношений.
- Ты уверен?
- На девяносто пять процентов. Пока ты беседовал с Пастушенко и Сторожуком, я немного посплетничал с кадровичками. Младшая говорит, что ассистент Боков одно время претендовал на роль жениха Ларисы Яворской, хотя старшая утверждает, что по возрасту и замашкам он больше подходит Ларисиной мачехе. Но последнее суждение, на мой взгляд, чересчур субъективно - уж очень хмурилась старшая кадровичка, когда младшая пела дифирамбы Бокову.
- Сколько Бокову лет?
- Тридцать два и, судя по рассказам кадровичек, он весьма недурен собой.
- Поэтому ты заподозрил его?
- Есть еще некоторые нюансы. На следующий день после событий у ресторана "Сосновый бор", то есть позавчера, ушли в отпуск сразу три ассистента: Боков, Гаркуша, Новицкий.
- Ничего удивительного - начались летние каникулы.
- Эти ассистенты работают не только на кафедре, но и числятся ординаторами больницы.
- Ординаторам тоже полагается отпуск.
- Верно. Но по графику Боков и Новицкий должны идти в отпуск в середине июля, а позавчера было только 29 июня. Причем и тот, и другой передали заявления об отпуске через своих коллег и в больнице 29-го уже не появлялись.
- Новицкий, говоришь?
- Я на Бокове остановился.
- Фамилия не понравилась?
- Почти угадал. Только не фамилия - имя. Необычное у него имя Донат. - А уменьшительное, очевидно, Дон. Другого не придумаешь!
- Просто, как все гениальное! - недоверчиво усмехнулся Ляшенко. Адрес узнал?
- Узнал. Но младшая кадровичка высказала предположение, что сейчас Донат живет на даче.
- Она посвящена в такие детали?
- Неженатые ассистенты на дороге не валяются! Координаты дачи кадровичка не знает или запамятовала, уточнять было неловко. Но надеюсь, что товарищ Бокова, доктор Самсонов, который, кстати, передал в кадры заявление Доната, информирован лучше. Сейчас Самсонов должен быть в ординаторской. Заглянем по пути?
...Дверь в ординаторскую была полуоткрыта, оттуда доносились голоса. Разговаривали двое: женщина и мужчина. Мандзюк сделал предостерегающий жест. Ляшенко невольно прислушался. Говорила в основном женщина, а мужчина только подавал неуверенные реплики.
- Как это могло случиться, доктор? - спокойно, пожалуй, слишком спокойно, спросила женщина. - Вчера ему стало лучше, он даже разговаривал со мной. Недолго, но разговаривал. Я все понимаю: тяжелая травма, сразу не разобрались - ошибаются и врачи. Но потом, когда все стало ясно, почему его не оперировали? Такие операции делают. Матвей Петрович запросто делал такие операции.
- Не так уже и запросто, - возразил врач.
- Запросто, - упрямо повторила женщина. - Я знаю: он нашего отца оперировал. У отца почти такая же травма была, даже хуже: у него был перелом позвоночника.
- Трудно сказать, что хуже, - осторожно заметил врач.
- А почему профессора Пастушенко не вызывали?
- Кризисное состояние наступило внезапно. Я, признаться, не ожидал. Уже ничего нельзя было предпринять.
- Но об операции говорили еще вчера.
- Разговор такой был, но профессор Пастушенко... - врач замялся.
- Понимаю, профессор не рискнул, - горько усмехнулась женщина. - Он осторожный человек, ваш Пастушенко. За свою репутацию боится, а за чужую жизнь не очень-то переживает. Она ведь чужая! А почему Пашу не позвали? Я же просила вас, если Толику будет совсем худо, чтобы Пашу разыскали. Он бы все сделал, чтобы Толика спасти. Когда с нашим отцом несчастье произошло, он всех на ноги поднял и вместе с Матвеем Петровичем оперировал его. Я рассказывала вам, как он к Толику, ко мне, ко всей нашей семье относится!
- Ассистент Новицкий - хороший врач, но сравнительно недавно занимается нейрохирургией и вряд ли смог бы...
- Смог, - перебила его женщина. - Он - ученик Матвея Петровича. Я уверена, он смог бы спасти Толика...
- Сестра Зимовца, - шепнул Мандзюк.
Ляшенко кивнул, он уже сам догадался.
Неожиданно Мандзюк попятился: из ординаторской, зябко кутаясь в долгополый белый халат, вышла Тамара Зимовец. Заметив Мандзюка, она пошла прямо на него. Ляшенко преградил ей дорогу.
- Спокойно, Тамара Ивановна. Я все понимаю и искренне соболезную вам, но, поверьте, вы неправы в своем предположении.
Она удивленно посмотрела на него, спросила, кто он такой. Ляшенко назвался. Ему было не по себе: молодая женщина смотрела на него в упор, и он с трудом выдерживал ее режущий взгляд.
- Можете не переживать за свои погоны, - недобро усмехнулась она. - И оправдываться передо мной не надо. Перед собой лучше оправдайтесь... Я разговаривала вчера с Анатолием. Последний раз разговаривала с ним...
У нее задрожали губы, но она пересилила себя:
- Можете не переживать, снова повторила она. - Толик сказал, что он один во всем виноват. Видно, чувствовал, что ему уже не жить, и все на себя взял. Он такой был: отходчивый, незлопамятный...
Она не выдержала, заплакала, быстро пошла к выходу.
Мандзюк платком вытер вспотевший лоб:
- Я найду этого сукиного сына, даже если он улетел на Марс, негромко сказал он.
- Какой теперь в этом смысл? - пожал плечами Ляшенко.
- Большой, Валентин, очень большой! Я хочу посмотреть ему в глаза. Понимаешь, просто посмотреть.
Мандзюк до хруста сжал кулаки...
Ляшенко разделял его негодование, но вместе с тем рассуждал здраво: показания свидетелей о том, что противник Анатолия Зимовца оборонялся, теперь подтверждены предсмертным признанием самого Анатолия. А это значит, что Донат Боков (если это только был он) действовал в пределах необходимой обороны. Правда, есть одна существенная и до сих пор не выясненная деталь - был ли нож в руке Анатолия, когда он впервые подступил к своему противнику? Если был, дело надо прекращать за отсутствием состава преступления: Боков действовал правомерно. Но даже, если это не так и роковой удар был нанесен еще безоружному парню, то доказать это сейчас практически невозможно. Боков не станет давать показания против себя.
Однако начальник отдела, подполковник Билякевич, который тем утром вернулся из командировки и прямо с вокзала заехал в Управление, не согласился с Ляшенко:
- Не торопитесь с выводами, Валентин Георгиевич. Оценивать чьи бы то ни было действия можно лишь, когда выяснены их цели и подоплека. А в этом деле много белых пятен. Мы не знаем, из-за чего возникла ссора и кто ее затеял; нет однозначного объяснения поведения человека, которого вы считаете врачом, хотя, возможно, он биолог, преподаватель физкультуры люди этих профессий хорошо знают анатомию, а в их машинах, - если таковые имеются, - всегда найдется дорожная аптечка, или, на худой конец, бинт. Подозрения в отношении ассистента Бокова имеют определенный смысл, но пока ничем не подкреплены. Непонятна роль девушки в белых джинсах, которую вы определили как Ларису Яворскую, хотя, возможно, Лариса - не Ляля. У Ларисы собственная машина, а по словам буфетчицы Лисович, Ляля приезжала в ресторан, как правило, рейсовым автобусом. Даже в последний раз не она вела "Ладу" - села за руль, лишь когда ее спутник выбыл из строя. Вас насторожило, что они поспешили убраться с места происшествия, едва появился милицейский патруль. И меня это настораживает. Но что за этим стоит, мы еще не знаем. Так что, как видите, делать выводы рано.
Валентин считал, что Билякевич чересчур скрупулезен - на начальника отдела порой находила эдакая дотошность. Правда, он достаточно корректно указал на недоработки, поспешность выводов, но по существу отчитал как мальчишку. Однако шевельнувшееся в душе чувство обиды не родилось формально Билякевич был прав, а форма для юриста не пустяк. Тем не менее, Валентин ни на миг не усомнился в своем предположении, не сомневаясь, что оно будет подкреплено соответствующими доказательствами, за которыми дело не станет - основные события произошли на глазах у многих людей.
Предположение вскоре подтвердилось. Но лишь отчасти...
То, что вечером 28 июня в ресторане "Сосновый бор" с мужчиной в темно-серой рубашке была не кто иная, как Лариса Яворская, установила Галина Юрко. Желая как можно скорее подкрепить свою догадку неопровержимым доказательством, она тем же утром выяснила, что Лариса является студенткой третьего, а, вернее, уже четвертого курса педиатрического факультета мединститута, и к тому же с начала марта нынешнего года работает на полставки медицинской сестрой 6-й детской поликлиники в поселке Октябрьском, откуда до ресторана "Сосновый бор" не больше десяти минут езды рейсовым автобусом. Не довольствуясь этими сведениями, Галина вызвала сержанта Бессараба и вместе с ним поехала в 6-ю поликлинику. И хотя она утверждала, что опознание произошло незаметно для Ларисы, Ляшенко не был уверен в этом. Он отчитал Галину за такую самодеятельность. Она надулась, но затем была вынуждена признать, что погорячилась.
- Опознать по всем правилам ее смогут другие свидетели, - глядя виновато на Валентина, сказала она. - Главное, что мы теперь знаем достоверно: это была Лариса Яворская.
В какой-то мере Галина была права, и Валентину - в который раз передалось ее нетерпение, желание безотлагательно выяснить все в этом, казалось бы, несложном, но почему-то не дающемся в руки деле.
Едва Галина ушла, Валентин вызвал дежурную машину и поехал в бюро судебно-медицинской экспертизы.
Сторожук еще не мог сказать что-либо определенное.
- Характер перелома таков, что надо говорить о двукратном травмировании: падение с мотоцикла, как я предвидел, не прошло для Зимовца бесследно. Кроме того, имел место ушиб головного мозга, что, очевидно, сказалось на последующем поведении Зимовца - так считает профессор Пастушенко. Судить о том, когда был получен ушиб: во время первого или второго падения, трудно. Я направил материал на гистологический анализ. Послушаем, что скажут лаборанты.
- Но второе падение усугубило первичную травму?
- Безусловно.
Это было, пожалуй, самое главное. Они помолчали, потом Ляшенко спросил:
- Зимовца можно было спасти?
- Радикальное вмешательство при таком положении было рискованным. Врачи имели основание надеяться, что молодой организм преодолеет кризисное состояние.
Валентин отметил, что на сей раз Сторожук более осторожен в своих выводах.
- И все-таки на операционном столе были бы какие-то шансы? - решил не отступать он.
- Все зависит от искусства хирурга.
- Профессор Яворский пошел бы на такую операцию?
- Скорее всего.
- А ассистент Новицкий?
- Паша? - неожиданно улыбнулся Сторожук. - Не думаю. Хотя парень он рисковый, но такие операции ему еще не по плечу.
Вопросы на судебно-медицинские темы исчерпали себя, но Ляшенко подумал, что Сторожук может помочь ему и в другом: коллега и сосед покойного профессора Яворского, он, несомненно, знает Ларису...
- Валентин Георгиевич, я не готов к такому разговору, - нахмурился Сторожук. - Вы хотите, чтобы я характеризовал дочь человека, которого глубоко уважал, и при этом рассчитываете на мою объективность. Но мне известно, для чего вам нужна такая характеристика, и я волей-неволей буду кривить душой, опасаясь, как бы не сказать того, что могло бы повредить Ларисе, к которой, признаться, отношусь с симпатией - до сих пор она мне казалась порядочной девушкой. И вообще, почему вы обратились ко мне? Мы с Ларисой отнюдь не ровесники, у нас с ней мало общего, и поэтому я не могу судить о ней. Не лучше ли вам обратиться в деканат факультета, к ее однокурсникам?
- Вопросы, которые у меня возникли, касаются семейных отношений, и я посчитал, что лучше задать их вам, чем кому бы то ни было. Я понимаю: вы всего лишь сосед, но какое-то мнение о Ларисе и окружающих ее людях у вас сложилось.
- А вы хитрец, - погрозил ему пальцем Сторожук. - Хитрец и дипломат. Вот уж не знал, за вами таких качеств... Ну, ладно, коли так обстоит дело, придется удовлетворить ваше любопытство. Но предупреждаю, что буду опираться только на достоверно известные мне факты.
- Это меня вполне устраивает, - поспешил заверить его Ляшенко.
- Сюда Матвей Петрович приехал, когда Ларисе было лет тринадцать, или что-то около этого, - начал рассказывать Сторожук. - Его первая жена умерла, и переезд в наш город был связан не только с предложением возглавить кафедру неврологии и нейрохирургии, но и с довольно смелым для его возраста решением сочетаться вторым браком - ему уже перевалило за пятьдесят. Хотя, с другой стороны, его можно понять: в ту пору Надя Волощук была еще хоть куда! Я так фамильярно называю ее, потому что она моя сокурсница. А вообще-то она, Надежда Семеновна, ассистент кафедры патологической анатомии, весьма импозантная и, надо сказать, деятельная женщина. До встречи с Яворским она была замужем за доцентом Хоминым. Несколько лет они жили за границей - Хомин работал экспертом Всемирной организации здравоохранения. Общих детей у них не было, что, как мне кажется, явилось причиной развода. Для Матвея Петровича, в силу понятных обстоятельств, этот вопрос не был принципиальным: он довольствовался тем, что Надежда Семеновна взялась за воспитание Ларисы.
- Ясно, хотя и не совсем. Кто такая Лариса?
- Дочь профессора Яворского. У нее "Лада" бежевого цвета! Это ее - не мужчины того - машина; по наследству после смерти отца досталась. Я документы подняла...
- Галочка, ты, видимо, устала, - как можно мягче сказал Ляшенко. Поговорим завтра.
- Валентин Георгиевич, ну как вы не понимаете! - чуть ли не простонала Галина. - Да если хотите знать, Лариса в свое время флиртовала с Зимовцем! Правда, это было год назад, но она сама мне призналась, когда я приходила к ее отцу по поводу того же Зимовца. Причем сказала об этом с бравадой: вот, дескать, какие у нас отношения! Представляете?
- Я не только представляю, но совершенно точно знаю, что уже полночь и тебе, и мне пора спать, - все еще мягко, но уже настойчиво сказал Ляшенко. - А еще я знаю и тоже абсолютно точно, что девицу в белых джинсах зовут Лялей.
- Правильно! - подхватила Галина. - Так зовут ее дома.
- Ты уверена?
- Ну конечно! Ведь это уменьшительное от имени Лариса. Покойный Матвей Петрович так и называл ее. Кстати, сержант Бессараб оказался прав: ей двадцать лет...
Валентин уснул не сразу: беспокоили мысли, что наскакивали одна на другую, толкаясь и путаясь, не желая увязываться, строиться в ряд. Дон... Книга... Лариса - Ляля, которая в свое время - это надо же! - флиртовала с Зимовцем. Любопытно, сколько лет было Толику Зимовцу, когда его искушала эта демоническая Ляля в белых джинсах? Семнадцать. Что ж, вполне могло быть! Но при чем здесь книга? И зачем Дон прихватил ее с собой в ресторан?..
Ему приснились события и люди, весьма далекие от его служебных дел: Регина и потрясающая Клара (кофе со сливками в обрамлении бриллиантов) актриса Бразильского теле-радио-кино и еще чего-то, которую Регина прямо из студии притащила домой к Ляшенко как раз вовремя: Валентин с рюкзаком за спиной и лыжами на плече стоял в дверях, а на улице его ждал газик горнолыжной базы. Негодование Регины улеглось, едва потрясающая Клара заявила, что тоже хочет в горы и непременно сейчас (время близилось к полуночи), ее только смущает отсутствие таких ботинок, как у синьора Валентина (декольтированное эстрадное платье и ажурные чулки она, видимо, считала подходящим нарядом для такой прогулки). Конечно, это был чистейший абсурд - газик был набит до отказа, но все вышло так, как пожелала Клара. Мать одолжила ей фетровые бурки и спортивные шаровары, отец - свитер и шерстяные носки, сосед - рыбацкий полушубок. Оставшиеся в доме теплые вещи пошли на экипировку Регины. Перед стартом все хлебнули для обогрева из корчажки, которую так это, на всякий случай, прихватил с собой Гаррик Майсурадзе. В корчажке оказался коньяк и всю дорогу старенький газик трясся от смеха: Регина воевала с рюкзаками, ведрами, лыжами, которые дружно сваливались на нее при каждом повороте; Гаррик безуспешно пытался выбраться из колодца, сооруженного предусмотрительным шофером из запасных скатов; доктор Год восседал на бидоне с соляркой; Валентин на плечах Саноцкого из Института общественных наук, а потрясающая Клара на коленях у Павла. Она оглушала Павла попеременно то своим бархатным меццо-сопрано когда все пели о крокодиле Гене и еще о чем-то экзотическом, но не страшном - то субтропическими поцелуями - очевидно, она не представляла, как вести себя иначе на коленях у мужчины. И все было бы хорошо, когда бы Регина при каждом удобном случае не шептала в самое ухо Валентина: "Я сказала синьорине Кларе, что мой жених - адвокат. Надеюсь, ты не станешь уличать меня во лжи?"
Он не стал ее уличать, но настроение у него испортилось даже во сне. Как, впрочем, и тогда - полтора года назад - на горнолыжной базе...
Утром было все, как обычно: встал в половине седьмого, поупражнялся с гантелями, эспандером. Пока принимал душ, брился, мысленно перебрал незавершенные дела - на свежую голову думается лучше. Подивился себе: чего вчера обрушился на Мандзюка, вмешался в дело, которое не стоило разговоров, что о нем вели? Очевидно, поддался настроению Галочки Юрко. Ох уж эта Галочка с ее вежливой настойчивостью и чрезмерными эмоциями! Вчера, в шутку он сказал матери, что влюблен в Галочку. А может, это не шутка, и он действительно влюблен в нее, но не явно - подсознательно? Бывает ли такое? Придется проконсультироваться с психологами...
Насвистывая веселую мелодию, он уже направился завтракать, когда отец позвал его к телефону. Звонил Мандзюк.
- Вчера допрашивал Волкову. Ну, эту Лену из Ровно, - забыв поздороваться, сразу забубнил Алексей. - Она показала, что Зимовец, когда соскакивал с мотоцикла, упал навзничь и ударился затылком о дорогу... Понимаешь, какая петрушка теперь получается!
- Извини, Леша, я тороплюсь, - недовольно поморщился Валентин. - Да и дело не стоит того, чтобы его докладывать поэтапно. Доложишь, когда закончишь. Сам закончишь. Правда, вчера я кое-что уточнил, да и Галочка немного поработала на тебя, но об этом в двух словах не скажешь. Заскочи ко мне днем, я передам тебе наши сведения. У тебя все?
Мандзюк ответил не сразу: вначале откашлялся, словно у него запершило в горле, и только затем сказал:
- Зимовец умер. Сегодня на рассвете.
Областная клиническая больница размещалась в продолговатом трехэтажном здании на улице Коцюбинского. Вход и въезд были со двора. Несмотря на ранний час - еще не было восьми - возле приемного отделения стоял "рафик" скорой помощи, несколько поодаль разворачивалась вторая машина с красными крестами на бортах.
В длинном без окон коридоре на свежепокрашенных стенах висели график дежурств младшего медперсонала, стенгазета, расписание дней и часов посещения больных. У двери приемного отделения прямо на полу стояли носилки, на которых лежал человек с окровавленным лицом и стиснутой плоскими шинами ногой. Одной рукой он прикрывал глаза, другой показывал на бок:
- Вот здесь, под ребрами, больнее всего, - сдерживая рвущийся стон, говорил он склонившемуся над ним врачу.
- Во вторую операционную, - распрямляясь, сказал врач топтавшимся рядом санитарам. - У него, должно быть, внутреннее кровотечение. Пусть сразу кладут на стол. Я буду оперировать. Быстрее! - А раненному бросил сердито: - Долихачились, молодой человек!
Санитары схватили носилки, заспешили к лифту. Врач пошел следом.
Из приемного покоя выглянул второй врач - худощавый с русой вьющейся бородкой, окликнул рослую санитарку:
- Мария, ради Бога, заберите отсюда эту кошмарную бабу! Она мешает работать.
Санитарка решительно шагнула за дверь и тут же вывела в коридор простоволосую женщину в домашнем халате.
- Ой, мамочка, что я наделала! - причитала женщина. - Он же весь ошпаренный. Места живого нет. Не хотела я. Так вышло: кастрюлю с плиты снимала, а он под руку подвернулся. Ой, мамочка, он же теперь меня совсем бросит!
- Мужа кипятком окатила, - пояснил всезнающий Мандзюк. - Вот еще одно дело придется заводить.
- Думаешь, она не случайно плеснула на него? - недоверчиво спросил Ляшенко.
- Зачем думать? Я знаю. И ее знаю, и ее распрекрасного мужа. Пять лет женаты и все пять лет дерутся. Правда, до кипятка еще не доходило...
Он раздобыл два халата, которые пришлось набросить на плечи. Свернув в боковое ответвление коридора, они по служебной лестнице поднялись на второй этаж.
В кабинете заведующего нейрохирургическим отделением застали следователя Кандыбу, судебно-медицинского эксперта Сторожука - красивого мужчину лет сорока пяти, профессора Пастушенко - степенного, неторопливого, в массивных роговых очках, придававших его крупному, ухоженному лицу внушительность, монументальность, лечащего врача, дежурившую всю ночь медсестру - полную блондинку с настороженными глазами. Пастушенко сидел за столом завотделения, листал историю болезни, то и дело подзывал лечащего врача, молча тыкал пальцем то в одну, то в другую запись. Врач почтительно склонился к нему, что-то объяснял полушепотом. Кандыба беседовал с медсестрой, а Сторожук, расположившись на застеленном простыней топчане, просматривал материалы следственного дела, прихваченного с собой Кандыбой. Потом пришел еще один врач, показал Пастушенко рентгеновские снимки, которые они стали смотреть на свет, о чем-то советуясь...
- Я, пожалуй, пойду, тут и без меня тесно, - сказал Мандзюк. - Если понадоблюсь, буду в отделе кадров.
Ляшенко не стал его задерживать - в кабинете, действительно, было многолюдно. Пастушенко продолжал разглядывать снимки, удовлетворенно кивал, несколько раз повторил так, чтобы слышали все:
- Это трудно было предвидеть: смещение по трещине. К тому же ушиб мозга.
- ...Вечером была его сестра, допоздна сидела, - рассказывала следователю полная блондинка. - Он был в сознании, разговаривал с ней. Когда она ушла, уснул. А в половине четвертого наступило резкое ухудшение: он захрипел, стал дергаться. Санитарка позвала меня, я вызвала дежурного врача, позвонила на дом лечащему врачу - доктору Самсонову. Но Самсонов приехал, когда он уже был мертвый...
Медсестра сокрушенно развела руками.
- Вчера вечером вы разговаривали с Зимовцем? - спросил следователь.
- Разговаривала. Он спрашивал, можно ли ему читать: сестра принесла книгу. Я сказала, что нельзя, и велела его сестре забрать книгу.
- Что еще он говорил?
- Спрашивал, работает ли у нас доктор Новицкий.
- Кто такой Новицкий?
- Ассистент, хирург.
- Зимовец был знаком с ним?
- Очевидно...
Наконец Пастушенко передал историю болезни следователю, и Ляшенко сумел заглянуть в нее. В разделе "анамнез", где фиксируются обстоятельства, связанные с началом заболевания, была такая запись:
"...По словам больного, ему был нанесен сильный удар кулаком в подбородок, в результате чего он упал, ударился спиной и затылком о бетонированное покрытие площадки, на некоторое время (приблизительно до минуты) потерял сознание..."
- Удар был нанесен с расчетом сбить с ног, - вырвалось у Ляшенко.
- Боксерский удар, - подхватил Кандыба, - так бьют, стараясь послать в нокаут. Но опытному противнику не так-то просто нанести такой удар, да и об пол ринга не расшибешься. А тут был вышедший из себя парнишка, едва знакомый с боксом, а под ногами - бетонированная площадка. Учитывал ли это мужчина в темно-серой рубашке?
- Должен был учитывать! - резко сказал Валентин.
Однако Сторожук усомнился в первопричине травмы.
- Не исключено, что он был травмирован еще до драки, когда неудачно соскочил с мотоцикла, - отложив следственное дело и бегло просмотрев историю болезни, сказал он.
- Но он потерял сознание только, когда упал на стоянке, - возразил Кандыба.
- Дискутировать на эту тему рано. Вскрытие прояснит картину. Хотя при таких обстоятельствах... - Сторожук сделал неопределенный жест. - Учитывая ваше нетерпение тянуть не буду: после обеда постараюсь дать предварительное заключение.
Он положил историю болезни в портфель.
Пастушенко сказал, что хочет присутствовать при вскрытии.
- Пожалуйста, Александр Григорьевич, - пряча в глазах усмешку, сказал Сторожук.
Пастушенко не торопился: поерзав в кресле, он положил руку на телефон, весьма недвусмысленно посмотрев на Ляшенко и следователя.
Пришлось выйти в коридор. Сторожук вышел вместе с ними.
- И это он должен согласовать с начальством. Удивляюсь, как он оперирует без телефона, - не очень почтительно отозвался он о Пастушенко.
- Видимо, эта смерть задевает престиж кафедры, - предположил Кандыба.
- Не столько кафедры, сколько личный престиж, - возразил Сторожук. Профессор Яворский в таких случаях шел на риск.
- Вы знали профессора Яворского? - спросил Ляшенко.
- Великолепно знал. Мы жили по соседству. Талантливейший был хирург! И человек прекрасный: простой, отзывчивый. В него верили, как в бога и больные, и врачи...
Он не договорил: в коридор вышел Пастушенко, и они направились к выходу. С ними пошел Кандыба.
Ляшенко отыскал отдел кадров больницы. Мандзюк был еще там. Валентин застал его непринужденно беседующим с двумя кадровичками: дородной женщиной неопределенного возраста и востроносенькой смешливой девушкой. Когда бы не записная книжка в руках Алексея, можно было бы подумать, что он треплется от нечего делать.
Они вышли в коридор, и Мандзюк перелистал книжку, удовлетворенно хмыкнул:
- Знаешь, мне иногда приходят в голову неплохие мысли, - сказал он, пряча книжку в карман. - Пока ты беседовал с титулованными докторами, я вот о чем подумал: а не является ли Дон ассистентом кафедры Пастушенко? Кафедрой-то раньше заведовал Яворский.
- И что из этого?
- А то, что ассистенты обычно очень внимательны к дочерям заведующих кафедрами.
- Яворский умер полгода назад.
- Значит, это был отголосок прежних отношений.
- Ты уверен?
- На девяносто пять процентов. Пока ты беседовал с Пастушенко и Сторожуком, я немного посплетничал с кадровичками. Младшая говорит, что ассистент Боков одно время претендовал на роль жениха Ларисы Яворской, хотя старшая утверждает, что по возрасту и замашкам он больше подходит Ларисиной мачехе. Но последнее суждение, на мой взгляд, чересчур субъективно - уж очень хмурилась старшая кадровичка, когда младшая пела дифирамбы Бокову.
- Сколько Бокову лет?
- Тридцать два и, судя по рассказам кадровичек, он весьма недурен собой.
- Поэтому ты заподозрил его?
- Есть еще некоторые нюансы. На следующий день после событий у ресторана "Сосновый бор", то есть позавчера, ушли в отпуск сразу три ассистента: Боков, Гаркуша, Новицкий.
- Ничего удивительного - начались летние каникулы.
- Эти ассистенты работают не только на кафедре, но и числятся ординаторами больницы.
- Ординаторам тоже полагается отпуск.
- Верно. Но по графику Боков и Новицкий должны идти в отпуск в середине июля, а позавчера было только 29 июня. Причем и тот, и другой передали заявления об отпуске через своих коллег и в больнице 29-го уже не появлялись.
- Новицкий, говоришь?
- Я на Бокове остановился.
- Фамилия не понравилась?
- Почти угадал. Только не фамилия - имя. Необычное у него имя Донат. - А уменьшительное, очевидно, Дон. Другого не придумаешь!
- Просто, как все гениальное! - недоверчиво усмехнулся Ляшенко. Адрес узнал?
- Узнал. Но младшая кадровичка высказала предположение, что сейчас Донат живет на даче.
- Она посвящена в такие детали?
- Неженатые ассистенты на дороге не валяются! Координаты дачи кадровичка не знает или запамятовала, уточнять было неловко. Но надеюсь, что товарищ Бокова, доктор Самсонов, который, кстати, передал в кадры заявление Доната, информирован лучше. Сейчас Самсонов должен быть в ординаторской. Заглянем по пути?
...Дверь в ординаторскую была полуоткрыта, оттуда доносились голоса. Разговаривали двое: женщина и мужчина. Мандзюк сделал предостерегающий жест. Ляшенко невольно прислушался. Говорила в основном женщина, а мужчина только подавал неуверенные реплики.
- Как это могло случиться, доктор? - спокойно, пожалуй, слишком спокойно, спросила женщина. - Вчера ему стало лучше, он даже разговаривал со мной. Недолго, но разговаривал. Я все понимаю: тяжелая травма, сразу не разобрались - ошибаются и врачи. Но потом, когда все стало ясно, почему его не оперировали? Такие операции делают. Матвей Петрович запросто делал такие операции.
- Не так уже и запросто, - возразил врач.
- Запросто, - упрямо повторила женщина. - Я знаю: он нашего отца оперировал. У отца почти такая же травма была, даже хуже: у него был перелом позвоночника.
- Трудно сказать, что хуже, - осторожно заметил врач.
- А почему профессора Пастушенко не вызывали?
- Кризисное состояние наступило внезапно. Я, признаться, не ожидал. Уже ничего нельзя было предпринять.
- Но об операции говорили еще вчера.
- Разговор такой был, но профессор Пастушенко... - врач замялся.
- Понимаю, профессор не рискнул, - горько усмехнулась женщина. - Он осторожный человек, ваш Пастушенко. За свою репутацию боится, а за чужую жизнь не очень-то переживает. Она ведь чужая! А почему Пашу не позвали? Я же просила вас, если Толику будет совсем худо, чтобы Пашу разыскали. Он бы все сделал, чтобы Толика спасти. Когда с нашим отцом несчастье произошло, он всех на ноги поднял и вместе с Матвеем Петровичем оперировал его. Я рассказывала вам, как он к Толику, ко мне, ко всей нашей семье относится!
- Ассистент Новицкий - хороший врач, но сравнительно недавно занимается нейрохирургией и вряд ли смог бы...
- Смог, - перебила его женщина. - Он - ученик Матвея Петровича. Я уверена, он смог бы спасти Толика...
- Сестра Зимовца, - шепнул Мандзюк.
Ляшенко кивнул, он уже сам догадался.
Неожиданно Мандзюк попятился: из ординаторской, зябко кутаясь в долгополый белый халат, вышла Тамара Зимовец. Заметив Мандзюка, она пошла прямо на него. Ляшенко преградил ей дорогу.
- Спокойно, Тамара Ивановна. Я все понимаю и искренне соболезную вам, но, поверьте, вы неправы в своем предположении.
Она удивленно посмотрела на него, спросила, кто он такой. Ляшенко назвался. Ему было не по себе: молодая женщина смотрела на него в упор, и он с трудом выдерживал ее режущий взгляд.
- Можете не переживать за свои погоны, - недобро усмехнулась она. - И оправдываться передо мной не надо. Перед собой лучше оправдайтесь... Я разговаривала вчера с Анатолием. Последний раз разговаривала с ним...
У нее задрожали губы, но она пересилила себя:
- Можете не переживать, снова повторила она. - Толик сказал, что он один во всем виноват. Видно, чувствовал, что ему уже не жить, и все на себя взял. Он такой был: отходчивый, незлопамятный...
Она не выдержала, заплакала, быстро пошла к выходу.
Мандзюк платком вытер вспотевший лоб:
- Я найду этого сукиного сына, даже если он улетел на Марс, негромко сказал он.
- Какой теперь в этом смысл? - пожал плечами Ляшенко.
- Большой, Валентин, очень большой! Я хочу посмотреть ему в глаза. Понимаешь, просто посмотреть.
Мандзюк до хруста сжал кулаки...
Ляшенко разделял его негодование, но вместе с тем рассуждал здраво: показания свидетелей о том, что противник Анатолия Зимовца оборонялся, теперь подтверждены предсмертным признанием самого Анатолия. А это значит, что Донат Боков (если это только был он) действовал в пределах необходимой обороны. Правда, есть одна существенная и до сих пор не выясненная деталь - был ли нож в руке Анатолия, когда он впервые подступил к своему противнику? Если был, дело надо прекращать за отсутствием состава преступления: Боков действовал правомерно. Но даже, если это не так и роковой удар был нанесен еще безоружному парню, то доказать это сейчас практически невозможно. Боков не станет давать показания против себя.
Однако начальник отдела, подполковник Билякевич, который тем утром вернулся из командировки и прямо с вокзала заехал в Управление, не согласился с Ляшенко:
- Не торопитесь с выводами, Валентин Георгиевич. Оценивать чьи бы то ни было действия можно лишь, когда выяснены их цели и подоплека. А в этом деле много белых пятен. Мы не знаем, из-за чего возникла ссора и кто ее затеял; нет однозначного объяснения поведения человека, которого вы считаете врачом, хотя, возможно, он биолог, преподаватель физкультуры люди этих профессий хорошо знают анатомию, а в их машинах, - если таковые имеются, - всегда найдется дорожная аптечка, или, на худой конец, бинт. Подозрения в отношении ассистента Бокова имеют определенный смысл, но пока ничем не подкреплены. Непонятна роль девушки в белых джинсах, которую вы определили как Ларису Яворскую, хотя, возможно, Лариса - не Ляля. У Ларисы собственная машина, а по словам буфетчицы Лисович, Ляля приезжала в ресторан, как правило, рейсовым автобусом. Даже в последний раз не она вела "Ладу" - села за руль, лишь когда ее спутник выбыл из строя. Вас насторожило, что они поспешили убраться с места происшествия, едва появился милицейский патруль. И меня это настораживает. Но что за этим стоит, мы еще не знаем. Так что, как видите, делать выводы рано.
Валентин считал, что Билякевич чересчур скрупулезен - на начальника отдела порой находила эдакая дотошность. Правда, он достаточно корректно указал на недоработки, поспешность выводов, но по существу отчитал как мальчишку. Однако шевельнувшееся в душе чувство обиды не родилось формально Билякевич был прав, а форма для юриста не пустяк. Тем не менее, Валентин ни на миг не усомнился в своем предположении, не сомневаясь, что оно будет подкреплено соответствующими доказательствами, за которыми дело не станет - основные события произошли на глазах у многих людей.
Предположение вскоре подтвердилось. Но лишь отчасти...
То, что вечером 28 июня в ресторане "Сосновый бор" с мужчиной в темно-серой рубашке была не кто иная, как Лариса Яворская, установила Галина Юрко. Желая как можно скорее подкрепить свою догадку неопровержимым доказательством, она тем же утром выяснила, что Лариса является студенткой третьего, а, вернее, уже четвертого курса педиатрического факультета мединститута, и к тому же с начала марта нынешнего года работает на полставки медицинской сестрой 6-й детской поликлиники в поселке Октябрьском, откуда до ресторана "Сосновый бор" не больше десяти минут езды рейсовым автобусом. Не довольствуясь этими сведениями, Галина вызвала сержанта Бессараба и вместе с ним поехала в 6-ю поликлинику. И хотя она утверждала, что опознание произошло незаметно для Ларисы, Ляшенко не был уверен в этом. Он отчитал Галину за такую самодеятельность. Она надулась, но затем была вынуждена признать, что погорячилась.
- Опознать по всем правилам ее смогут другие свидетели, - глядя виновато на Валентина, сказала она. - Главное, что мы теперь знаем достоверно: это была Лариса Яворская.
В какой-то мере Галина была права, и Валентину - в который раз передалось ее нетерпение, желание безотлагательно выяснить все в этом, казалось бы, несложном, но почему-то не дающемся в руки деле.
Едва Галина ушла, Валентин вызвал дежурную машину и поехал в бюро судебно-медицинской экспертизы.
Сторожук еще не мог сказать что-либо определенное.
- Характер перелома таков, что надо говорить о двукратном травмировании: падение с мотоцикла, как я предвидел, не прошло для Зимовца бесследно. Кроме того, имел место ушиб головного мозга, что, очевидно, сказалось на последующем поведении Зимовца - так считает профессор Пастушенко. Судить о том, когда был получен ушиб: во время первого или второго падения, трудно. Я направил материал на гистологический анализ. Послушаем, что скажут лаборанты.
- Но второе падение усугубило первичную травму?
- Безусловно.
Это было, пожалуй, самое главное. Они помолчали, потом Ляшенко спросил:
- Зимовца можно было спасти?
- Радикальное вмешательство при таком положении было рискованным. Врачи имели основание надеяться, что молодой организм преодолеет кризисное состояние.
Валентин отметил, что на сей раз Сторожук более осторожен в своих выводах.
- И все-таки на операционном столе были бы какие-то шансы? - решил не отступать он.
- Все зависит от искусства хирурга.
- Профессор Яворский пошел бы на такую операцию?
- Скорее всего.
- А ассистент Новицкий?
- Паша? - неожиданно улыбнулся Сторожук. - Не думаю. Хотя парень он рисковый, но такие операции ему еще не по плечу.
Вопросы на судебно-медицинские темы исчерпали себя, но Ляшенко подумал, что Сторожук может помочь ему и в другом: коллега и сосед покойного профессора Яворского, он, несомненно, знает Ларису...
- Валентин Георгиевич, я не готов к такому разговору, - нахмурился Сторожук. - Вы хотите, чтобы я характеризовал дочь человека, которого глубоко уважал, и при этом рассчитываете на мою объективность. Но мне известно, для чего вам нужна такая характеристика, и я волей-неволей буду кривить душой, опасаясь, как бы не сказать того, что могло бы повредить Ларисе, к которой, признаться, отношусь с симпатией - до сих пор она мне казалась порядочной девушкой. И вообще, почему вы обратились ко мне? Мы с Ларисой отнюдь не ровесники, у нас с ней мало общего, и поэтому я не могу судить о ней. Не лучше ли вам обратиться в деканат факультета, к ее однокурсникам?
- Вопросы, которые у меня возникли, касаются семейных отношений, и я посчитал, что лучше задать их вам, чем кому бы то ни было. Я понимаю: вы всего лишь сосед, но какое-то мнение о Ларисе и окружающих ее людях у вас сложилось.
- А вы хитрец, - погрозил ему пальцем Сторожук. - Хитрец и дипломат. Вот уж не знал, за вами таких качеств... Ну, ладно, коли так обстоит дело, придется удовлетворить ваше любопытство. Но предупреждаю, что буду опираться только на достоверно известные мне факты.
- Это меня вполне устраивает, - поспешил заверить его Ляшенко.
- Сюда Матвей Петрович приехал, когда Ларисе было лет тринадцать, или что-то около этого, - начал рассказывать Сторожук. - Его первая жена умерла, и переезд в наш город был связан не только с предложением возглавить кафедру неврологии и нейрохирургии, но и с довольно смелым для его возраста решением сочетаться вторым браком - ему уже перевалило за пятьдесят. Хотя, с другой стороны, его можно понять: в ту пору Надя Волощук была еще хоть куда! Я так фамильярно называю ее, потому что она моя сокурсница. А вообще-то она, Надежда Семеновна, ассистент кафедры патологической анатомии, весьма импозантная и, надо сказать, деятельная женщина. До встречи с Яворским она была замужем за доцентом Хоминым. Несколько лет они жили за границей - Хомин работал экспертом Всемирной организации здравоохранения. Общих детей у них не было, что, как мне кажется, явилось причиной развода. Для Матвея Петровича, в силу понятных обстоятельств, этот вопрос не был принципиальным: он довольствовался тем, что Надежда Семеновна взялась за воспитание Ларисы.