Страница:
46
уже заканчивался, и он вскоре ушел. "Уговаривал меня не давать хода "Размышлениям", - мимоходом заметил Сахаров. Но уговорить Сахарова отказаться от публичного выступления было уже невозможно ни уговорами, ни тем более угрозами.
Все новые варианты "Меморандума" Сахаров просил перепечатывать меня. Я делал это сам, но иногда приглашал для помоши историка и архивиста Леонида Петровского, с которым я уже несколько лет сотрудничал и который с большим энтузиазмом относился к работе Сахарова. В моем архиве остались поэтому разные варианты "Меморандума" с рукописной правкой Сахарова, а также многие отдельные страницы с вставками и поправками. Два раза Сахаров брал такси и привозил мне сразу по 7-8 страниц "Замечаний и добавлений к статье Сахарова". Оригиналы всех бумаг с рукописными текстами А. Д. Сахарова я передал в конце 90-х годов в архив его имени, созданный Е. Г. Боннэр, оставив себе ксерокопии. Андрей Дмитриевич заменил и автограф к "Меморандуму" Вначале это были известные слова Гёте "Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой". Затем он заменил их словами Шиллера "Только полнота ведет к ясности". Работа над новыми вариантами еще продолжалась, когда мы узнали, что параллельно стало идти и бесконтрольное размножение текста, подхваченное стихией Самиздата. Следовало ждать, что вскоре статья такого автора, как А. Д. Сахаров, может оказаться и за границей. Много позднее стало известно, что текст "Меморандума" передал в середине июня голландскому корреспонденту Карелу ван хет Реве известный диссидент Андрей Амальрик. У Андрея Амальрика, человека с безупречной репутацией, не входившему го ни в какие кружки, но поддерживающего добрые отношения с другими диссидентами, были открытые и давние связи с иностранными корреспондентами. Вечером 10 июля А. Д. позвонил мне и спросил: - слушаю ли я передачу Би-Би-Си. Это было последнее лето, когда западные радиостанции еще не глушились. Я настроил свой радиоприемник на волны Би-Би-Си и услышал как диктор читает "Меморандум" Сахарова. Андрей Дмитриевич не скрывал своего удовлетворения, хотя в распространение по миру попал не самый последний вариант его статьи. Я не буду писать здесь о том, какие отклики вызвала работа Сахарова во всем мире и в Советском Союзе. Ее почти полностью опубликовали главные газеты западных стран. Появилось множество комментариев и подробных разборов, были, конечно, и критические отзывы.
С июля 1968 года имя А. Д. Сахарова приобрело не просто
47
всемирную известность, но и популярность. Это стало изменять и весь уклад его жизни, так как все больше и больше людей стремилось встретиться с ним. Лично я был инициатором только одного нового знакомства Сахарова. Я передал А. Д. большую рукопись физика Валентина Турчина "Инерция страха". Я был знаком с Турчиным еще с 1965 года; мы познакомились с ним в г. Обнинске, где я часто бывал у своего брата Жореса. Доктор физико-математических наук В. Турчин работал здесь в одном из крупных НИИ. Он был одним из составителей популярной тогда книги "Физики шутят". Талантливый и общительный человек, Турчин живо интересовался общественными и политическими проблемами, а это неизбежно вело его в ряды диссидентов. Книга Турчина понравилась Сахарову, и они стали встречаться в дальнейшем без моего посредничества. Хотя телефон и адрес Сахарова нельзя было узнать через какое-либо справочное бюро, многие люди из Москвы и из других городов каким-то образом узнавали адрес Сахарова и приходили к нему в дом, как правило, без предупреждения. Очень многие приходили с самыми нелепыми и невыполнимыми требованиями, некоторые просто просили денег. У меня создавалось впечатление, что кто-то сознательно направлял этот поток людей к Сахарову, чтобы нарушить его прежнее спокойное существование. Особенно страдала от этого наплыва просителей жена А. Д. Клавдия Алексеевна. Сахаров обычно выслушивал очередного посетителя и что-то обещал. Но иногда и он оказывался в недоумении, не зная, что делать? Помню один типичный в этом отношении случай. В дом Сахарова пришел возбужденный молодой человек в разорванном грязном костюме. Он оказывается разработал уместившийся на нескольких страницах план - каким образом всего за два-три года в Советском Союзе можно построить коммунистическое общество, основанное на полном равенстве граждан и скромном благосостоянии. Посетитель сказал при этом, что он бежал из психиатрической больницы, он жил больше месяца в лесу в холоде и голоде, и за ним гонятся его враги. Поэтому он просил Сахарова не только прочесть его бумаги, но и укрыть его в своей квартире на несколько недель. Андрей Дмитриевич сначала растерялся, но затем сказал, что он не коммунист и плохо разбирается в проблемах строительства коммунистического общества. Но у него есть добрый знакомый, который знает все эти вопросы хорошо и сумеет как оценить предлагаемый план, так и помочь просителю. Сахаров вызвал такси и объяснил водителю - как ко мне доехать. Конечно, Сахаров тут же мне позвонил и пре
48
дупредил о том, что за человек должен ко мне приехать. К счастью, посетитель не задержался у меня долго и не просил укрыть его от преследователей. Весьма странной была и почта, которую Сахаров начал получать из самых разных стран мира. Письма и бандероли шли по адресу: "Москва. Академия наук СССР. Академику А. Д. Сахарову". Поток писем был очень велик, но он, несомненно, подвергался тщательной селекции. До самого адресата доходили в основном письма с резкой критикой меморандума или письма от активистов такой известной в то время антисоветской организации как НТС с разными предложениями о сотрудничестве. Были письма от эмигрантов-националистов из русских организаций в Южной Африке. Но А. Д. все это читал с интересом. Несколько писем передал Сахарову я. Например, мне принесли большое письмо к академику Сахарову от генерала Петра Григоренко. Это письмо позднее также попало в Самиздат. Григоренко просил и о встрече, но А. Д. до осени 1998 года (???) от встреч с известными диссидентами еще воздерживался.
Оккупация Чехословакии войсками Варшавского Договора вызвала у Сахарова возмущение, но ему не удалось организовать на этот счет какой-то протест. Сахаров рассказывал мне о своих встречах с Игорем Таммом, с Александром Солженицыным и некоторыми другими. В конце августа и в начале сентября 1968 года мы встречались почти ежедневно, в том числе и в загородном доме А. Д. в Жуковке. Хотя во всех разговорах тех недель доминировала чехословацкая тематика, Сахаров продолжал обдумывать и многие другие проблемы, связанные с внешней и внутренней политикой Советского Союза. Я не удивился поэтому, когда он обратился ко мне с просьбой приобрести для него где-либо хорошую пишущую машинку. Тогда это был дефицит. Через свою машинистку я купил портативную немецкую "Эрику". Только через месяц А. Д. смущенно спросил: "Вы ведь, наверное, заплатили за пишущую машинку свои деньги. Сколько я вам должен?". Он все еще не умел и не знал - как покупать нужные ему вещи. Впрочем, уже летом 1968 года Сахаров был отстранен от работы на "объекте", но еще не получил нового назначения. Он не был огорчен. У него было теперь много свободного времени, и он чаще встречался с разными людьми вне пределов своего прежнего окружения.
Неожиданно все изменилось из-за тяжелой болезни жены Сахарова. У нее обнаружили рак желудка, который врачи признали неоперабельным. Болезнь быстро прогрессировала, временами возникали сильные боли, которые не удавалось снять
49
даже инъекциями наркотических веществ. Сахаров тяжело переживал страдания жены и находил-ся все время рядом с ней - в больнице или дома. Он пытался достать какие-то редкие лекарства, обращался к "народным" целителям, к снадобьям, но безрезультатно. Клавдия Алексеевна умерла в марте 1969 года.
В течение нескольких месяцев после смерти жены Сахаров находился в тяжелом душевном состоянии, почти ни с кем не встречался и, казалось, полностью утратил интерес к общественным проблемам. На протяжении почти всего 1969 года я не разговаривал с Сахаровым даже по телефону. Как раз во время этой депрессии и, несомненно, не без чьего-то не слишком доброго совета Сахаров решил передать государству все свои сбережения, а они были немалыми. Семья Сахаровых жила очень скромно, и основные ее нужды удовлетворялись за счет атомного ведомства. На сберкнижку шла не только значительная часть его большой зарплаты, но и все премии - Ленинская и государственные. К началу 1969 года сбережения Сахарова достигали почти 140 тысяч рублей: - по тем временам это была очень большая сумма, семья научного работника могла вполне прилично жить на 300-400 рублей в месяц. Часть своих сбережений Сахаров перечислил в Красный Крест, другую часть - на строительство онкологического центра, третью часть - на улучшение питания в московских детских садах. Конечно, это был благородный и широкий жест или акт благотворительности и милосердия, но даритель не мог никак контролировать расходование своих денег. Только Красный Крест выразил Сахарову благодарность. А между тем, в 1969 году в Советском Союзе уже существовали другие фонды: - фонд помоши ученым, пострадавшим за убеждения, фонд помоши родственникам политзаключенных и др. Неудивительно, что Сахаров позднее очень сожалел о потере средств, с помощью которых он мог бы поддержать нуждающихся диссидентов, да и свои две семьи.
А. Д. Сахаров в 1970 году. Второй "меморандум"
Зимой 1969/1970 года жизнь Сахарова начала входить в новую колею. Он получил работу в ФИАНе (Физический институт Академии наук СССР), во главе которого стоял тогда 78-летний академик Д. В. Скобельцын, один из основателей советской школы атомной физики. Это был очень крупный и известный ученый, но также в высшей степени лояльный к власти человек, не желавший
50
вмешиваться в политику. Его отношение к Сахарову было довольно прохладным. Сам Андрей Дмитриевич был рад возможности заниматься теперь не военными разработками, а теоретической физикой, астрофизикой и космогонией. У него появилось несколько аспирантов. Еще раньше Сахаров говорил мне, что в теоретической физике он знает почти вое. Но он вряд-ли сделает какое-то новое открытие, так как новые направления в их науке открывают, как правило, молодые люди. "Но я лучше многих других, - замечал он, - могу оценить хорошую идею. Я могу работать с аспирантами". Теперь ему была предоставлена такая возможность.
Мы встречались в ту зиму не очень часто. Неожиданно ко мне на работу в Академию педагогических наук приехал один из знакомых А. Д. Сахарова и от его имени показал мне анонимный машинописный текст с просьбой прочесть его и высказать свое мнение. Это был весьма обширный документ, в котором содержался краткий, но точный анализ экономической и политической ситуации в стране и предложения по демократизации советского строя. Документ мне понравился, и я спросил - как появился на свет и что означает прочитанный мною текст? В ответ я услышал, что это проект письма руководителям КПСС и СССР, что этот текст написан Сахаровым и Турчиным, и авторы просят меня в случае положительного отношения к документу отредактировать его, исправить возможные неточности или сделать добавления и передать обратно Андрею Дмитриевичу. Я выполнил эту работу в течение недели. Позднее, когда этот документ или "меморандум" получил широкую известность, некоторые из диссидентов подвергали его критике. При этом некоторые из наших оппонентов заявляли, что автором письма был социалист Рой Медведев, который убедил "для большей весомости" подписать свое сочинение Турчина и Сахарова. Особенно настаивал на такой версии А. И. Солженицын. В своих мемуарах Солженицын с обычной для него стилистикой утверждал, что "задержка сахаровского взлета значительно объясняется влиянием Роя Медведева, с кем сотрудничество отпечаталось на совместных документах узостью мысли". Но Сахаров скоро "выбился из марксистских ущербностей". Этот отзыв задел и даже обидел Сахарова. Поэтому в своих мемуарах Андрей Дмитриевич посчитал необходимым подробно рассказать - с какой целью и каким образом они решили вместе с Турчиным подготовить этот новый документ. Предполагалось, что данное письмо могли бы подписать 15-20 известных ученых и деятелей культуры. Но первые же люди, к которым они обрати
51
лись, отказались поставить подпись под письмом, хотя и одобрили его содержание. "Мы с Турчиным, - свидетельствовал Сахаров, поняли невозможность привлечь кого-либо для подписи и решили выпустить документ под своими подписями. Я был инициатором привлечения в качестве третьего Р. Медведева мне казалось, что концепция его книги о демократизации (которую Рой тогда кончал) - близка к нашей. Так появился документ за тремя подписями. Но Рой Медведев не несет ответственности за якобы "соглашательский" дух документа, как думает Солженицын ("Теленок..."). Это была концепция "наведения мостов" Турчина, которую я принял. Медведеву принадлежит одна лишь редакционная правка. Подписав "Обращение", мы пожали друг другу руки, и я сказал полушутя - теперь мы крепко повязаны, в случае чего будем друг друга вытягивать"8.
Новый "меморандум" имел форму обращения к Л. И, Брежневу, А. Н. Косыгину и Н. В. Подгорному. После того как под окончательным вариантом письма были поставлены подписи, Сахаров написал от руки сопроводительное письмо, в котором говорилось, что мы будем ждать ответа в течение месяца. Если ответа не будет, то мы будем считать свое письмо "открытым" и сделаем его текст достоянием гласности. Ответа мы не получили, и через месяц второй "меморандум", отпечатанный в 25-30 экземплярах, был передан друзьям и знакомым для чтения и распространения.
Каких-либо попыток удержать Сахарова на этот раз не предпринималось. Напротив, Сахарова несколько позже пригласил к себе Президент АН СССР Мстислав Келдыш, которому было, конечно, дано на этот счет соответствующее поручение. Келдыш был знаком с "письмом трех" и уверял собеседника, что он вполне разделяет его демократические убеждения. Но советский народ, по его словам, просто не готов к демократии. "Вы не представляете, - говорил Келдыш, - насколько плохо живут наши рабочие, крестьяне и служащие. И если завтра мы введем свободу печати и начнем проводить другие демократические реформы, то люди могут нас просто смести. Дать этим людям демократические права сегодня еще нельзя, надо сначала обеспечить им благосостояние". Сахаров возразил: - "Вы никогда не сможете дать этим людям благосостояние, так как при той системе, которая у нас существует, вы не сумеете это благосостояние создать". Несколько позднее Сахарова пригласил к себе и заведующий Отделом ЦК КПСС по науке и образованию Сергей Трапезни
52
ков. Человек крайне невежественный, явный сталинист, Трапезников был тогда одиозной фигурой среди ученых и творческой интеллигенции. Он был дважды провален на выборах в члены-корреспонденты Академии наук. Но он был добрым знакомым Брежнева по Молдавии, и пост в ЦК КПСС за ним был сохранен. Трапезникову важно было понравиться Сахарову, и он говорил с ним доверительно и почти во всем соглашался, предлагая организовать обсуждение предложений академика в одном из больших гуманитарных институтов. Сахаров ответил, что он согласен на обсуждение, но только при участии в нем Турчина и Медведева. Разумеется, никакого обсуждения нашего документа нигде не проводилось. Сахаров так и не смог понять, для чего его приглашали в кабинеты ЦК КПСС и поили здесь чаем.
Лишь через 20 лет я узнал, что наше письмо не только дошло до адресатов, но было прочитано ими. Летом 1990 года мне сообщили, что из партийного архива было извлечено это "письмо трех", и его предполагают даже опубликовать. По заметкам на тексте было видно, что с ним познакомились не только Брежнев, Косыгин и Подгорный, но члены Политбюро К. Т. Мазуров, Г. И. Воронов, А. П. Кириленко и А. Н. Шелепин. Оставил свой автограф на письме и К. У. Черненко. В самом конце 1990 года этот документ был опубликован в новом партийном журнале "Известия ЦК КПСС" (1990, № 11, с. 150-159). В справке об авторах говорилось, что В. Ф. Турчин эмигрировал в середине 70-х годов в США и работает профессором по вычислительной технике в Нью-Йоркском университете.
В 1970 году А. Д. Сахаров значительно расширил свои связи и контакты среди диссидентов разных направлений. Но в это же время некоторые из прежних знакомых Сахарова перестали навещать и даже звонить по телефону опальному академику. Из крупных физиков Сахаров сохранил связи, пожалуй, только с Игорем Таммом, который заведовал теоретическим отделом ФИАНа, но был также учителем и близким другом Сахарова. По просьбе А. Д. я однажды навестил академика Тамма в его загородном доме, он хотел прочесть один из документов. И. Тамм уже не мог ходить, но живо интересовался общественными делами в стране. Неожиданных и непрошенных визитеров у Сахаровы было немало и в 1970 году. В большинстве случаев ему приходилось терпеливо выслушивать малозначительные, а еще чаше вздорные жалобы. Но было немало примеров, когда А. Д. принимал близко к сердцу проблемы того или иного несправедливо
53
пострадавшего человека. В этом случае он или звонил по телефону кому-либо из власть имущих: - у Сахарова еще сохранились номера телефонов весьма влиятельных лиц, - или писал письмо на тот или иной адрес. В то время он не оставлял себе копий своих писем и не передавал их в самиздат, как делал позднее. В самом начале 1970 года у Сахарова случился сердечный приступ и ему пришлось лечь в больницу Академии наук. Мы с Турчиным навешали его здесь два или три раза. Андрей Дмитриевич не отличался здоровьем, часто болели и члены его семьи. Врачи считали, что пребывание и работа на "объекте" и участие в испытаниях ядерного оружия ослабило иммунную систему Сахарова. Даже небольшая простуда протекала у него тяжело. Но и в больнице он сохранял бодрость, говорил о себе и врачах с юмором и живо интересовался другими делами.
Борьба за освобождение Жореса
Сахаров провел в больнице больше месяца, но в мае 1970 года он был уже дома и активно включился как в научную работу, так и во все более увлекавшую его общественную деятельность. Однако сравнительно спокойное течение его жизни, а в еще большей степени и моей, было нарушено в самом конце мая, когда моего брата, ученого и публициста, автора научных монографий по биохимии и острых публицистических книг о судьбе советской науки, страдающей от множества ограничений, цензуры и произвола властей, неожиданно и с применением силы поместили в одно из отделений областной психиатрической больницы в г. Калуге. Мой брат жил и работал в г. Обнинске Калужской области, и обо всем происшедшем я узнал из телефонного звонка его жены вечером 29 мая. Я тут же сообщил обо всем многим своим друзьям и знакомым, и одним из первых мое сообщение получил А. Д. Сахаров. Он задал мне несколько вопросов, а потом медленно произнес: "Посмотрим".
История о том, как многие из деятелей советской интеллигенции боролись в течение трех недель за освобождение Жореса, была описана нами осенью того же года в небольшой книге "Кто сумасшедший?", которая вышла в свет на многих языках в 1971 году. В СССР она была опубликована только в 1989 году в журнале "Искусство кино" в качестве готового киносценария (№№ 4 и 5). Но фильм так и не вышел: - не так просто было по
54
дыскать артистов на роли Сахарова, Солженицына, Твардовского, Гранина, Капицы и других. Это был первый крупный успех правозащитного движения и первое поражение властей. Сахаров называет в своих воспоминаниях этот случай исключительным. Андрей Дмитриевич не смог поехать в Калужскую больницу, как это делали другие. Он был еще не совсем здоров. Но он не ограничился и отправкой телеграмм протеста ко всем руководителям страны и в Министерство здравоохранения. Узнав, что 31 мая в Институте генетики АН СССР происходит большой международный семинар по биохимии и генетике, он пришел на заседание, поднялся к доске, на которой ученые во время докладов рисовали свои схемы и формулы, и написал объявление: - "Я, Сахаров А. Д., собираю подписи под обращением в защиту биолога Жореса Медведева, насильно и беззаконно помещенного в психиатрическую больницу за его публицистические выступления. Обращаться ко мне в перерыве заседания и по моему домашнему адресу". (Далее следовал адрес и телефон). На самом семинаре подписи под этим обращением поставили немногие, но в ближайшие два-три дня число "подписантов" существенно возросло.
Остановить Сахарова, когда он что-то считал нужным сделать, было невозможно, в этом случае он уже никому не казался ни мягким, ни застенчивым. Узнав о том, что в Риге будут проводить в конце июня международную конференцию по биохимии, он сказал мне, что непременно туда поедет. "На конференцию приедут семь лауреатов Нобелевской премии, - говорил мне Сахаров. - Я академик, и меня обязаны пропускать на любую научную конференцию. Все это просто. На самолете я полечу в Ригу, выступлю и вернусь в Москву".
Вмешательство Л. Брежнева в дело Жореса имело вначале лишь негативные последствия. Брежнев позвонил из своего кабинета в КГБ Ю. Андропову и министру здравоохранения СССР Б. Петровскому и, не высказывая собственного мнения, просил "выяснить и доложить". Это привело вначале к усилению разных форм давления на защитников Жореса, писателей и ученых - членов партии начали вызывать в райкомы, даже Твардовскому попытались сделать на этот счет строгое внушение. Специальная комиссия ведущих московских психиатров побывала в Калуге и после беседы с Жоресом ужесточила диагноз, предложив перевести "пациента" для "лечения" в более далекую и строгую Казанскую тюремную психбольницу. Всех академиков, которые протестовали против принудительной психиатрической акции, при
55
гласили 12 июня 1970 года на специальное совещание в кабинет Министра здравоохранения СССР. Здесь в присутствии министра директор Института судебной психиатрии Г. Морозов и главный психиатр Минздрава А. Снежневский сделали для пяти академиков специальный доклад о состоянии и достижениях советской психиатрии и отдельно - о "болезни" Ж. А. Медведева. Разгорелась жесткая полемика. Сахаров был крайне резок, и он с самого начала заявил, что не может считать данное совещание конфиденциальным. Что касается П. Л. Капицы, то он, по своему обыкновению, просто высмеивал и Петровского, и обоих докладчиков. "Всякий великий ученый, - замечал Капица, - должен быть немного ненормальным. Абсолютно нормальный человек никогда не сделает большого открытия в науке". "Разве психиатры так хорошо знают все другие науки, - добавлял Капица, чтобы судить - что там разумно, а что неразумно. Эйнштейна также многие считали ненормальным" и т. п. Позднее мне рассказали об этом необычном совещании, которое длилось несколько часов, и Сахаров, и Капица. Ради шутки, Петр Леонидович выставил оценки участникам. Академикам А. Александрову и Н. Семенову он поставил оценку "3", а академикам Борису Астаурову и А. Сахарову - "пять". Б. Петровский покинул это совещание с мрачным видом, и он сдался первым. Продолжение акции означало для него потерю лица в Академии наук. И хотя психиатры отказались изменить свои диагнозы, 17 июня утром Жорес был освобожден.
Вскоре после выхода из больницы Жорес устроил в одном из ресторанов Москвы прием в честь иностранных корреспондентов, подробно освещавших все перипетии этой напряженной правозащитной кампании. Это была одновременно и пресс-конференция. Всех активных участников кампании протеста Жорес навестил персонально, чтобы выразить им свою благодарность. Сахаров был здесь одним из первых. Никогда мои отношения с А. Д. Сахаровым не были столь хорошими и доверительными, как в 1970 году. Неслучайно поэтому, что в ноябре 1970 года А. Д. Сахаров был одним из почетных гостей на нашем с Жоресом семейном празднике - мы отмечали в кругу друзей свое 45-летие.
уже заканчивался, и он вскоре ушел. "Уговаривал меня не давать хода "Размышлениям", - мимоходом заметил Сахаров. Но уговорить Сахарова отказаться от публичного выступления было уже невозможно ни уговорами, ни тем более угрозами.
Все новые варианты "Меморандума" Сахаров просил перепечатывать меня. Я делал это сам, но иногда приглашал для помоши историка и архивиста Леонида Петровского, с которым я уже несколько лет сотрудничал и который с большим энтузиазмом относился к работе Сахарова. В моем архиве остались поэтому разные варианты "Меморандума" с рукописной правкой Сахарова, а также многие отдельные страницы с вставками и поправками. Два раза Сахаров брал такси и привозил мне сразу по 7-8 страниц "Замечаний и добавлений к статье Сахарова". Оригиналы всех бумаг с рукописными текстами А. Д. Сахарова я передал в конце 90-х годов в архив его имени, созданный Е. Г. Боннэр, оставив себе ксерокопии. Андрей Дмитриевич заменил и автограф к "Меморандуму" Вначале это были известные слова Гёте "Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой". Затем он заменил их словами Шиллера "Только полнота ведет к ясности". Работа над новыми вариантами еще продолжалась, когда мы узнали, что параллельно стало идти и бесконтрольное размножение текста, подхваченное стихией Самиздата. Следовало ждать, что вскоре статья такого автора, как А. Д. Сахаров, может оказаться и за границей. Много позднее стало известно, что текст "Меморандума" передал в середине июня голландскому корреспонденту Карелу ван хет Реве известный диссидент Андрей Амальрик. У Андрея Амальрика, человека с безупречной репутацией, не входившему го ни в какие кружки, но поддерживающего добрые отношения с другими диссидентами, были открытые и давние связи с иностранными корреспондентами. Вечером 10 июля А. Д. позвонил мне и спросил: - слушаю ли я передачу Би-Би-Си. Это было последнее лето, когда западные радиостанции еще не глушились. Я настроил свой радиоприемник на волны Би-Би-Си и услышал как диктор читает "Меморандум" Сахарова. Андрей Дмитриевич не скрывал своего удовлетворения, хотя в распространение по миру попал не самый последний вариант его статьи. Я не буду писать здесь о том, какие отклики вызвала работа Сахарова во всем мире и в Советском Союзе. Ее почти полностью опубликовали главные газеты западных стран. Появилось множество комментариев и подробных разборов, были, конечно, и критические отзывы.
С июля 1968 года имя А. Д. Сахарова приобрело не просто
47
всемирную известность, но и популярность. Это стало изменять и весь уклад его жизни, так как все больше и больше людей стремилось встретиться с ним. Лично я был инициатором только одного нового знакомства Сахарова. Я передал А. Д. большую рукопись физика Валентина Турчина "Инерция страха". Я был знаком с Турчиным еще с 1965 года; мы познакомились с ним в г. Обнинске, где я часто бывал у своего брата Жореса. Доктор физико-математических наук В. Турчин работал здесь в одном из крупных НИИ. Он был одним из составителей популярной тогда книги "Физики шутят". Талантливый и общительный человек, Турчин живо интересовался общественными и политическими проблемами, а это неизбежно вело его в ряды диссидентов. Книга Турчина понравилась Сахарову, и они стали встречаться в дальнейшем без моего посредничества. Хотя телефон и адрес Сахарова нельзя было узнать через какое-либо справочное бюро, многие люди из Москвы и из других городов каким-то образом узнавали адрес Сахарова и приходили к нему в дом, как правило, без предупреждения. Очень многие приходили с самыми нелепыми и невыполнимыми требованиями, некоторые просто просили денег. У меня создавалось впечатление, что кто-то сознательно направлял этот поток людей к Сахарову, чтобы нарушить его прежнее спокойное существование. Особенно страдала от этого наплыва просителей жена А. Д. Клавдия Алексеевна. Сахаров обычно выслушивал очередного посетителя и что-то обещал. Но иногда и он оказывался в недоумении, не зная, что делать? Помню один типичный в этом отношении случай. В дом Сахарова пришел возбужденный молодой человек в разорванном грязном костюме. Он оказывается разработал уместившийся на нескольких страницах план - каким образом всего за два-три года в Советском Союзе можно построить коммунистическое общество, основанное на полном равенстве граждан и скромном благосостоянии. Посетитель сказал при этом, что он бежал из психиатрической больницы, он жил больше месяца в лесу в холоде и голоде, и за ним гонятся его враги. Поэтому он просил Сахарова не только прочесть его бумаги, но и укрыть его в своей квартире на несколько недель. Андрей Дмитриевич сначала растерялся, но затем сказал, что он не коммунист и плохо разбирается в проблемах строительства коммунистического общества. Но у него есть добрый знакомый, который знает все эти вопросы хорошо и сумеет как оценить предлагаемый план, так и помочь просителю. Сахаров вызвал такси и объяснил водителю - как ко мне доехать. Конечно, Сахаров тут же мне позвонил и пре
48
дупредил о том, что за человек должен ко мне приехать. К счастью, посетитель не задержался у меня долго и не просил укрыть его от преследователей. Весьма странной была и почта, которую Сахаров начал получать из самых разных стран мира. Письма и бандероли шли по адресу: "Москва. Академия наук СССР. Академику А. Д. Сахарову". Поток писем был очень велик, но он, несомненно, подвергался тщательной селекции. До самого адресата доходили в основном письма с резкой критикой меморандума или письма от активистов такой известной в то время антисоветской организации как НТС с разными предложениями о сотрудничестве. Были письма от эмигрантов-националистов из русских организаций в Южной Африке. Но А. Д. все это читал с интересом. Несколько писем передал Сахарову я. Например, мне принесли большое письмо к академику Сахарову от генерала Петра Григоренко. Это письмо позднее также попало в Самиздат. Григоренко просил и о встрече, но А. Д. до осени 1998 года (???) от встреч с известными диссидентами еще воздерживался.
Оккупация Чехословакии войсками Варшавского Договора вызвала у Сахарова возмущение, но ему не удалось организовать на этот счет какой-то протест. Сахаров рассказывал мне о своих встречах с Игорем Таммом, с Александром Солженицыным и некоторыми другими. В конце августа и в начале сентября 1968 года мы встречались почти ежедневно, в том числе и в загородном доме А. Д. в Жуковке. Хотя во всех разговорах тех недель доминировала чехословацкая тематика, Сахаров продолжал обдумывать и многие другие проблемы, связанные с внешней и внутренней политикой Советского Союза. Я не удивился поэтому, когда он обратился ко мне с просьбой приобрести для него где-либо хорошую пишущую машинку. Тогда это был дефицит. Через свою машинистку я купил портативную немецкую "Эрику". Только через месяц А. Д. смущенно спросил: "Вы ведь, наверное, заплатили за пишущую машинку свои деньги. Сколько я вам должен?". Он все еще не умел и не знал - как покупать нужные ему вещи. Впрочем, уже летом 1968 года Сахаров был отстранен от работы на "объекте", но еще не получил нового назначения. Он не был огорчен. У него было теперь много свободного времени, и он чаще встречался с разными людьми вне пределов своего прежнего окружения.
Неожиданно все изменилось из-за тяжелой болезни жены Сахарова. У нее обнаружили рак желудка, который врачи признали неоперабельным. Болезнь быстро прогрессировала, временами возникали сильные боли, которые не удавалось снять
49
даже инъекциями наркотических веществ. Сахаров тяжело переживал страдания жены и находил-ся все время рядом с ней - в больнице или дома. Он пытался достать какие-то редкие лекарства, обращался к "народным" целителям, к снадобьям, но безрезультатно. Клавдия Алексеевна умерла в марте 1969 года.
В течение нескольких месяцев после смерти жены Сахаров находился в тяжелом душевном состоянии, почти ни с кем не встречался и, казалось, полностью утратил интерес к общественным проблемам. На протяжении почти всего 1969 года я не разговаривал с Сахаровым даже по телефону. Как раз во время этой депрессии и, несомненно, не без чьего-то не слишком доброго совета Сахаров решил передать государству все свои сбережения, а они были немалыми. Семья Сахаровых жила очень скромно, и основные ее нужды удовлетворялись за счет атомного ведомства. На сберкнижку шла не только значительная часть его большой зарплаты, но и все премии - Ленинская и государственные. К началу 1969 года сбережения Сахарова достигали почти 140 тысяч рублей: - по тем временам это была очень большая сумма, семья научного работника могла вполне прилично жить на 300-400 рублей в месяц. Часть своих сбережений Сахаров перечислил в Красный Крест, другую часть - на строительство онкологического центра, третью часть - на улучшение питания в московских детских садах. Конечно, это был благородный и широкий жест или акт благотворительности и милосердия, но даритель не мог никак контролировать расходование своих денег. Только Красный Крест выразил Сахарову благодарность. А между тем, в 1969 году в Советском Союзе уже существовали другие фонды: - фонд помоши ученым, пострадавшим за убеждения, фонд помоши родственникам политзаключенных и др. Неудивительно, что Сахаров позднее очень сожалел о потере средств, с помощью которых он мог бы поддержать нуждающихся диссидентов, да и свои две семьи.
А. Д. Сахаров в 1970 году. Второй "меморандум"
Зимой 1969/1970 года жизнь Сахарова начала входить в новую колею. Он получил работу в ФИАНе (Физический институт Академии наук СССР), во главе которого стоял тогда 78-летний академик Д. В. Скобельцын, один из основателей советской школы атомной физики. Это был очень крупный и известный ученый, но также в высшей степени лояльный к власти человек, не желавший
50
вмешиваться в политику. Его отношение к Сахарову было довольно прохладным. Сам Андрей Дмитриевич был рад возможности заниматься теперь не военными разработками, а теоретической физикой, астрофизикой и космогонией. У него появилось несколько аспирантов. Еще раньше Сахаров говорил мне, что в теоретической физике он знает почти вое. Но он вряд-ли сделает какое-то новое открытие, так как новые направления в их науке открывают, как правило, молодые люди. "Но я лучше многих других, - замечал он, - могу оценить хорошую идею. Я могу работать с аспирантами". Теперь ему была предоставлена такая возможность.
Мы встречались в ту зиму не очень часто. Неожиданно ко мне на работу в Академию педагогических наук приехал один из знакомых А. Д. Сахарова и от его имени показал мне анонимный машинописный текст с просьбой прочесть его и высказать свое мнение. Это был весьма обширный документ, в котором содержался краткий, но точный анализ экономической и политической ситуации в стране и предложения по демократизации советского строя. Документ мне понравился, и я спросил - как появился на свет и что означает прочитанный мною текст? В ответ я услышал, что это проект письма руководителям КПСС и СССР, что этот текст написан Сахаровым и Турчиным, и авторы просят меня в случае положительного отношения к документу отредактировать его, исправить возможные неточности или сделать добавления и передать обратно Андрею Дмитриевичу. Я выполнил эту работу в течение недели. Позднее, когда этот документ или "меморандум" получил широкую известность, некоторые из диссидентов подвергали его критике. При этом некоторые из наших оппонентов заявляли, что автором письма был социалист Рой Медведев, который убедил "для большей весомости" подписать свое сочинение Турчина и Сахарова. Особенно настаивал на такой версии А. И. Солженицын. В своих мемуарах Солженицын с обычной для него стилистикой утверждал, что "задержка сахаровского взлета значительно объясняется влиянием Роя Медведева, с кем сотрудничество отпечаталось на совместных документах узостью мысли". Но Сахаров скоро "выбился из марксистских ущербностей". Этот отзыв задел и даже обидел Сахарова. Поэтому в своих мемуарах Андрей Дмитриевич посчитал необходимым подробно рассказать - с какой целью и каким образом они решили вместе с Турчиным подготовить этот новый документ. Предполагалось, что данное письмо могли бы подписать 15-20 известных ученых и деятелей культуры. Но первые же люди, к которым они обрати
51
лись, отказались поставить подпись под письмом, хотя и одобрили его содержание. "Мы с Турчиным, - свидетельствовал Сахаров, поняли невозможность привлечь кого-либо для подписи и решили выпустить документ под своими подписями. Я был инициатором привлечения в качестве третьего Р. Медведева мне казалось, что концепция его книги о демократизации (которую Рой тогда кончал) - близка к нашей. Так появился документ за тремя подписями. Но Рой Медведев не несет ответственности за якобы "соглашательский" дух документа, как думает Солженицын ("Теленок..."). Это была концепция "наведения мостов" Турчина, которую я принял. Медведеву принадлежит одна лишь редакционная правка. Подписав "Обращение", мы пожали друг другу руки, и я сказал полушутя - теперь мы крепко повязаны, в случае чего будем друг друга вытягивать"8.
Новый "меморандум" имел форму обращения к Л. И, Брежневу, А. Н. Косыгину и Н. В. Подгорному. После того как под окончательным вариантом письма были поставлены подписи, Сахаров написал от руки сопроводительное письмо, в котором говорилось, что мы будем ждать ответа в течение месяца. Если ответа не будет, то мы будем считать свое письмо "открытым" и сделаем его текст достоянием гласности. Ответа мы не получили, и через месяц второй "меморандум", отпечатанный в 25-30 экземплярах, был передан друзьям и знакомым для чтения и распространения.
Каких-либо попыток удержать Сахарова на этот раз не предпринималось. Напротив, Сахарова несколько позже пригласил к себе Президент АН СССР Мстислав Келдыш, которому было, конечно, дано на этот счет соответствующее поручение. Келдыш был знаком с "письмом трех" и уверял собеседника, что он вполне разделяет его демократические убеждения. Но советский народ, по его словам, просто не готов к демократии. "Вы не представляете, - говорил Келдыш, - насколько плохо живут наши рабочие, крестьяне и служащие. И если завтра мы введем свободу печати и начнем проводить другие демократические реформы, то люди могут нас просто смести. Дать этим людям демократические права сегодня еще нельзя, надо сначала обеспечить им благосостояние". Сахаров возразил: - "Вы никогда не сможете дать этим людям благосостояние, так как при той системе, которая у нас существует, вы не сумеете это благосостояние создать". Несколько позднее Сахарова пригласил к себе и заведующий Отделом ЦК КПСС по науке и образованию Сергей Трапезни
52
ков. Человек крайне невежественный, явный сталинист, Трапезников был тогда одиозной фигурой среди ученых и творческой интеллигенции. Он был дважды провален на выборах в члены-корреспонденты Академии наук. Но он был добрым знакомым Брежнева по Молдавии, и пост в ЦК КПСС за ним был сохранен. Трапезникову важно было понравиться Сахарову, и он говорил с ним доверительно и почти во всем соглашался, предлагая организовать обсуждение предложений академика в одном из больших гуманитарных институтов. Сахаров ответил, что он согласен на обсуждение, но только при участии в нем Турчина и Медведева. Разумеется, никакого обсуждения нашего документа нигде не проводилось. Сахаров так и не смог понять, для чего его приглашали в кабинеты ЦК КПСС и поили здесь чаем.
Лишь через 20 лет я узнал, что наше письмо не только дошло до адресатов, но было прочитано ими. Летом 1990 года мне сообщили, что из партийного архива было извлечено это "письмо трех", и его предполагают даже опубликовать. По заметкам на тексте было видно, что с ним познакомились не только Брежнев, Косыгин и Подгорный, но члены Политбюро К. Т. Мазуров, Г. И. Воронов, А. П. Кириленко и А. Н. Шелепин. Оставил свой автограф на письме и К. У. Черненко. В самом конце 1990 года этот документ был опубликован в новом партийном журнале "Известия ЦК КПСС" (1990, № 11, с. 150-159). В справке об авторах говорилось, что В. Ф. Турчин эмигрировал в середине 70-х годов в США и работает профессором по вычислительной технике в Нью-Йоркском университете.
В 1970 году А. Д. Сахаров значительно расширил свои связи и контакты среди диссидентов разных направлений. Но в это же время некоторые из прежних знакомых Сахарова перестали навещать и даже звонить по телефону опальному академику. Из крупных физиков Сахаров сохранил связи, пожалуй, только с Игорем Таммом, который заведовал теоретическим отделом ФИАНа, но был также учителем и близким другом Сахарова. По просьбе А. Д. я однажды навестил академика Тамма в его загородном доме, он хотел прочесть один из документов. И. Тамм уже не мог ходить, но живо интересовался общественными делами в стране. Неожиданных и непрошенных визитеров у Сахаровы было немало и в 1970 году. В большинстве случаев ему приходилось терпеливо выслушивать малозначительные, а еще чаше вздорные жалобы. Но было немало примеров, когда А. Д. принимал близко к сердцу проблемы того или иного несправедливо
53
пострадавшего человека. В этом случае он или звонил по телефону кому-либо из власть имущих: - у Сахарова еще сохранились номера телефонов весьма влиятельных лиц, - или писал письмо на тот или иной адрес. В то время он не оставлял себе копий своих писем и не передавал их в самиздат, как делал позднее. В самом начале 1970 года у Сахарова случился сердечный приступ и ему пришлось лечь в больницу Академии наук. Мы с Турчиным навешали его здесь два или три раза. Андрей Дмитриевич не отличался здоровьем, часто болели и члены его семьи. Врачи считали, что пребывание и работа на "объекте" и участие в испытаниях ядерного оружия ослабило иммунную систему Сахарова. Даже небольшая простуда протекала у него тяжело. Но и в больнице он сохранял бодрость, говорил о себе и врачах с юмором и живо интересовался другими делами.
Борьба за освобождение Жореса
Сахаров провел в больнице больше месяца, но в мае 1970 года он был уже дома и активно включился как в научную работу, так и во все более увлекавшую его общественную деятельность. Однако сравнительно спокойное течение его жизни, а в еще большей степени и моей, было нарушено в самом конце мая, когда моего брата, ученого и публициста, автора научных монографий по биохимии и острых публицистических книг о судьбе советской науки, страдающей от множества ограничений, цензуры и произвола властей, неожиданно и с применением силы поместили в одно из отделений областной психиатрической больницы в г. Калуге. Мой брат жил и работал в г. Обнинске Калужской области, и обо всем происшедшем я узнал из телефонного звонка его жены вечером 29 мая. Я тут же сообщил обо всем многим своим друзьям и знакомым, и одним из первых мое сообщение получил А. Д. Сахаров. Он задал мне несколько вопросов, а потом медленно произнес: "Посмотрим".
История о том, как многие из деятелей советской интеллигенции боролись в течение трех недель за освобождение Жореса, была описана нами осенью того же года в небольшой книге "Кто сумасшедший?", которая вышла в свет на многих языках в 1971 году. В СССР она была опубликована только в 1989 году в журнале "Искусство кино" в качестве готового киносценария (№№ 4 и 5). Но фильм так и не вышел: - не так просто было по
54
дыскать артистов на роли Сахарова, Солженицына, Твардовского, Гранина, Капицы и других. Это был первый крупный успех правозащитного движения и первое поражение властей. Сахаров называет в своих воспоминаниях этот случай исключительным. Андрей Дмитриевич не смог поехать в Калужскую больницу, как это делали другие. Он был еще не совсем здоров. Но он не ограничился и отправкой телеграмм протеста ко всем руководителям страны и в Министерство здравоохранения. Узнав, что 31 мая в Институте генетики АН СССР происходит большой международный семинар по биохимии и генетике, он пришел на заседание, поднялся к доске, на которой ученые во время докладов рисовали свои схемы и формулы, и написал объявление: - "Я, Сахаров А. Д., собираю подписи под обращением в защиту биолога Жореса Медведева, насильно и беззаконно помещенного в психиатрическую больницу за его публицистические выступления. Обращаться ко мне в перерыве заседания и по моему домашнему адресу". (Далее следовал адрес и телефон). На самом семинаре подписи под этим обращением поставили немногие, но в ближайшие два-три дня число "подписантов" существенно возросло.
Остановить Сахарова, когда он что-то считал нужным сделать, было невозможно, в этом случае он уже никому не казался ни мягким, ни застенчивым. Узнав о том, что в Риге будут проводить в конце июня международную конференцию по биохимии, он сказал мне, что непременно туда поедет. "На конференцию приедут семь лауреатов Нобелевской премии, - говорил мне Сахаров. - Я академик, и меня обязаны пропускать на любую научную конференцию. Все это просто. На самолете я полечу в Ригу, выступлю и вернусь в Москву".
Вмешательство Л. Брежнева в дело Жореса имело вначале лишь негативные последствия. Брежнев позвонил из своего кабинета в КГБ Ю. Андропову и министру здравоохранения СССР Б. Петровскому и, не высказывая собственного мнения, просил "выяснить и доложить". Это привело вначале к усилению разных форм давления на защитников Жореса, писателей и ученых - членов партии начали вызывать в райкомы, даже Твардовскому попытались сделать на этот счет строгое внушение. Специальная комиссия ведущих московских психиатров побывала в Калуге и после беседы с Жоресом ужесточила диагноз, предложив перевести "пациента" для "лечения" в более далекую и строгую Казанскую тюремную психбольницу. Всех академиков, которые протестовали против принудительной психиатрической акции, при
55
гласили 12 июня 1970 года на специальное совещание в кабинет Министра здравоохранения СССР. Здесь в присутствии министра директор Института судебной психиатрии Г. Морозов и главный психиатр Минздрава А. Снежневский сделали для пяти академиков специальный доклад о состоянии и достижениях советской психиатрии и отдельно - о "болезни" Ж. А. Медведева. Разгорелась жесткая полемика. Сахаров был крайне резок, и он с самого начала заявил, что не может считать данное совещание конфиденциальным. Что касается П. Л. Капицы, то он, по своему обыкновению, просто высмеивал и Петровского, и обоих докладчиков. "Всякий великий ученый, - замечал Капица, - должен быть немного ненормальным. Абсолютно нормальный человек никогда не сделает большого открытия в науке". "Разве психиатры так хорошо знают все другие науки, - добавлял Капица, чтобы судить - что там разумно, а что неразумно. Эйнштейна также многие считали ненормальным" и т. п. Позднее мне рассказали об этом необычном совещании, которое длилось несколько часов, и Сахаров, и Капица. Ради шутки, Петр Леонидович выставил оценки участникам. Академикам А. Александрову и Н. Семенову он поставил оценку "3", а академикам Борису Астаурову и А. Сахарову - "пять". Б. Петровский покинул это совещание с мрачным видом, и он сдался первым. Продолжение акции означало для него потерю лица в Академии наук. И хотя психиатры отказались изменить свои диагнозы, 17 июня утром Жорес был освобожден.
Вскоре после выхода из больницы Жорес устроил в одном из ресторанов Москвы прием в честь иностранных корреспондентов, подробно освещавших все перипетии этой напряженной правозащитной кампании. Это была одновременно и пресс-конференция. Всех активных участников кампании протеста Жорес навестил персонально, чтобы выразить им свою благодарность. Сахаров был здесь одним из первых. Никогда мои отношения с А. Д. Сахаровым не были столь хорошими и доверительными, как в 1970 году. Неслучайно поэтому, что в ноябре 1970 года А. Д. Сахаров был одним из почетных гостей на нашем с Жоресом семейном празднике - мы отмечали в кругу друзей свое 45-летие.