Страница:
— Помните, живьем! — выкрикнул он в промежутках между ругательствами, обращаясь к своим, вскочившим и схватившимся за оружие, порубежникам.
— Кидай саблю, пан! — строго приказал рыжеусый урядник. — Нам кровь ни к чему.
Пан Войцек, не говоря ни слова, оскалился, поводя острием клинка из стороны в сторону. Шестеро противников... Если бы в чистом поле, а не в тесноте шинка... Да если бы четверо из них не подняли натянутые наполовину луки. Стрелы с граненым наконечником — пригвоздит к стене, сам не вырвешься, не расшатаешь. Да и стрелки, наверняка, мастера своего дела. Не даром со степняками воюют.
— Сдавайся, сдавайся, пан Шпара, — продолжал подзуживать Лехослав, держась на порядочном расстоянии, но все же за спины порубежников решивший не прятаться.
— Не сотней тебе командовать, боров, а дерьмо, через тряпочку процеженное, сосать, — дернул щекой пан Войцек.
— А за эти слова ты мне еще ответ дашь, Шпара! — Лехослав зашипел, даже брызги слюны изо рта полетели.
— Изволь. Хоть сейчас готов. Поединка! — Старинная сабля пана Войцека, доставшаяся от отца, а тому от деда, глянула прямо в лицо пану Рчайке. Неяркие отблески освещающих залу лучин побежали по узорчатому клинку наподобие утренней дымки над озером.
Пан Лехослав молчал. Кусал губы и усы, но ответить не решался.
— Ну, дерьмошник, поединка! — возвысил голос Войцек. — Или тебя при твоих людях за уши оттрепать, трус?
Жорнищанский сотник захрипел горлом (со стороны глянуть — вот-вот удар хватит от злости), вытащил клинок до половины... Потом мотнул головой, словно отказывая самому себе, и бросил саблю обратно в ножны. С силой бросил. Так, что крестовина звякнула об оковку устья.
— Не будет тебе поединка, песья кровь! Не дождешься! — И загремел, обращаясь к своим людям: — А ну, взять их! Да поживее!
Рыжеусый урядник кивнул, шагнул ближе к опрокинутому столу:
— Кидай саблю, вельможный пан. Не вынуждай грех на душу принять. Именем Господа прошу.
Войцек внимательно на него посмотрел. Простое лицо. Из селян, вольных землепашцев, либо из безденежной шляхты. Глаза с хитринкой, но это доброе лукавство. Здоровая деревенская сметка, которая и урожай собрать лучше соседского помогает, да и в сражении не лишняя тоже. Оружия урядник не обнажал, но руку держал так, что саблю мог выхватить в любой миг.
Краем глаза пан Шпара отметил, что ладонь Лексы, прижавшегося спиной к стене, медленно-медленно ползет к рукоятке мочуги.
Эх, прыгнуть бы сейчас вперед! Зацепить клинком хотя бы двоих из четырех лучников, дать время Лексе раскрутить дубину... А там пойдет как по маслу. Уж на конюшню, во всяком случае, прорваться труда не составит.
Только как же тогда Ендрек и пан Юржик, которые пошли наверх рвать зуб?
Услышат? Прибегут?
А если нет?
Годится ли бросать односумов, спасая собственную шкуру?
Бывший богорадовский сотник дернул щекой. Ответ на этот вопрос он знал. И ответ был всегда один, независимо от обстоятельств.
Значит, единственный выход — тянуть время. Можно все-таки добиться поединка с красномордым жорнищанским сотником. Глядишь, тогда и товарищи услышат звон клинков, выглянут поинтересоваться, что да как.
Значит, тянуть время...
Пальцы Лексы сошлись на бугристой рукоятке мочуги. Сжались...
Две стрелы ударили почти одновременно.
Как порубежникам удалось рвануть тетиву до уха, прицелиться и отпустить? Уму непостижимо. Обычный человек и моргнуть не успел бы. Вот уж воистину мастера!
Звучно щелкнули тетивы по кожаным нарукавникам.
С глухим стуком вонзились граненые наконечники.
Охнул Лекса. Застонал сквозь сжатые зубы.
Одна стрела пробила ему ладонь, пригвоздив руку к дубине. Вторая прошла у самой шеи и пришпилила ворот кептаря к стенке. Войцек сразу понял — то был не промах лучника, а просто предупреждение. Не рыпайся, мол, везде достану и что захочу, то и сделаю.
— Бросай саблю, пан, — с нажимом повторил урядник. — А то как бы мы не устали уговаривать.
На луках, только что выстреливших, вновь хищно целились стрелы. Да, выучки военной не занимать-стать.
Пан Войцек почти решился. Господь не выдаст, свинья не съест. Тем паче, кольчуга под жупаном добрая — двойного плетения. Не раз в бою выручала. Прямого удара бронебойной стрелы, конечно, не выдержит, но, если удастся вскользь пропустить, должна защитить. Сперва прыгнуть вправо, закрыться от двоих стрелков урядником, срубить его, а если удастся — и жорнищанского сотника, а там видно будет. Может, без командиров порубежники не захотят в бой ввязываться. Не очень-то много чести в таком бою заслужишь.
В этот миг на полутемной лестнице, ведущей на жилой этаж, появились пан Юржик и медикус Ендрек.
Не одни появились, а в компании того сухопарого, одетого в коричневый мятель и зеленый пелеус старика, что пришел с паном Рчайкой, и двух порубежников.
С первого взгляда стало ясно, что не своей волей в подобном обществе они оказались.
Руки Ендрека были заведены за спину и, судя по развороту плеч, туго скручены в локтях. Но это все безделки! Во рту студиозус держал деревянный чурбачок, закрепленный петлей через затылок.
«Чтоб не кричал, что ли? — подумал пан Шпара. — Так и кляп сгодился бы... Что за обычаи чудн ые в хоровском порубежье?»
Но гораздо больше, чем связанный студиозус, поразил пан Юржик. Шляхтич шагал словно во сне. С людьми иногда такая хворь приключается. Встают с постели среди ночи и, не просыпаясь, начинают бродить, пугая родственников и соседей. Хорошо, если по ровному будет ходить, а то у многих проявлялась тяга то на крышу забраться, то по колодезному срубу погулять. После упадет — ноги переломает, если не шею, не приведи Господь. В Прилужанском королевстве таких путешественников называли лунатиками. Лечили молитвами, постами и отварами трав. Но с чего бы это пану Бутле, никогда раньше повода даже не дававшему заподозрить себя в лунатизме, такое вытворять?
Войцек поискал взглядом глаза студиозуса. Нашел...
Ендрек видел, в каком затруднительном положении оказался их небольшой, чтобы не сказать маленький, отряд. Понимал отчаяние и беспокойство пана Шпары. Но с палкой во рту не то, чтобы объяснить, что к чему, даже подмигнуть не мог. Челюсти и щеки затекли мгновенно, из уголка рта стекает слюна — попробуй-ка сглотни, когда взнуздали словно коня норовистого.
Ничего он не мог поделать.
Не мог рассказать, как в комнату, где он приступил к лечению пана Юржика, вдруг вошел высокий худой старик в странной одежде, мало принятой в Прилужанах. Вот в купеческом квартале Руттердаха он не привлек бы внимания ни на полгрошика.
Ни повернуться, ни спросить, какого лешего приперся, студиозус не мог, поскольку наконец-то утвердил клещи на больном зубе пана Бутли. Перед тем раз десять стальные губки соскальзывали, причиняя шляхтичу лишние страдания. И так больно, м очи нет терпеть, а тут еще железом стучат. Поэтому Ендрек изо всех сил старался думать о скорейшем выздоровлении пан Юржика, о том, как хворь уйдет, покинет распухшую щеку и налитую гноем десну. Так он вылечил некогда самого пана Войцека. Просто, складывая ломаные-переломаные кости, изо всех сил желал им срастись. В итоге страшная, по меркам любого ученого врачевателя, рана зажила за какой-то десяток дней.
Старикан цепким взглядом враз охватил убогую обстановку комнаты, укоризненно покачал головой.
— Ай-яй-яй, юноша, ай-яй-яй, — голос у него был высокий и слегка дребезжащий, как надтреснутый колокольчик. — Значит, Контрамацию нарушаем? Нехорошо. Ай-яй-яй...
Ендрек хотел ответить, что Контрамацию он нарушать никак не может, поскольку чародейством не пользуется, а если и применяет какие-то жалкие крохи магической силы, то неосознанно, в жалких количествах — не больше, чем бабка-ворожка, заговаривающая на покосе порезанную кметем ногу. Но не смог. Попробовал пошевелиться, хотя бы вынуть клещи у пана Юржика изо рта и извиниться перед волшебником — а старик без всякого сомнения был волшебником, скорее всего реестровым чародеем жорнищанской сотни, — и тоже не смог.
А потом он увидел остановившийся, бессмысленный взгляд пана Бутли, который сидел без движения и только со свистом втягивал воздух через распахнутый до предела рот.
Вот тогда ему стало по-настоящему страшно. Так же, как тогда, когда висел, распятый на деревянной раме над гексаграммой в замке пана Адолика Шэраня, когда мазыл Козма из отряда рошиоров Тоадера наклонялся над ним с широким ножом...
А старик прошелся по комнате, брезгливо придерживая полу мятеля, чтоб не зацепиться ненароком за покрытую слоем пыли мебель. Осторожно вынул клещи из рук Ендрека, опустил их на стол.
— Ай-яй-яй... — продолжал он нарочито сокрушаться. — Как нехорошо, юноша. Большую ошибку ты совершил, большую. — Вдруг голос его стал холодным и твердым. — Позволь представиться, реестровый чародей Гудимир, сотни порубежной стражи пана Лехослава Рчайки. Властью, данной мне прилужанской короной, Советом чародеев Выгова и польным гетманом Хорова, я тебя арестовываю, ибо... Да ладно, какое там ослу под хвост «ибо». Колдовать не надо, где ни попадя. Ясно? Ощутил призвание — будь добр в Институциум, в стольный Выгов-град.
Ни ответить, ни пошевелиться Ендрек все еще не мог. Как в кошмарном сне, когда к тебе приближается чудовище, разевает зубастую пасть, а ты ни убежать не в силах, ни даже закричать от ужаса.
А Гудимир тем временем выглянул в коридор:
— Заходите. Вяжите его. С особым тщанием вяжите: паренек — сильный чародей. Только не осознал еще этого.
«Кто сильный? Я? — поразился студиозус. — А какой же тогда силой обладает Мржек, которому моя защита, что плетение паука?»
Вошли двое порубежников. Настороженные, напряженные.
— Да не бойтесь, не бойтесь, не укусит, — хитро подмигнув, подначил их Гудимир. — Я обездвиживающие чары последних сто лет отрабатываю. Никто еще не вырывался. А вы вяжите его. Да так, чтобы ни пальцем, ни рукой двинуть не мог, да чтоб заклинание не произнес, не приведи Господь.
Жорнищане сноровисто, выдавая немалый опыт, скрутили Ендреку локти за спиной, тонкой бечевой обмотали пальцы, которые, как назло, тут же начали невыносимо чесаться. В рот засунули гладко оструганный липовый чурбачок. К нему полагался ремешок с петельками по концам и еще одной петлей сзади — она пришлась как раз на затылок. Один из порубежников вставил в заднюю петельку палочку и закрутил. Похожее приспособление используют конюхи, смиряя самых злых лошадей, если приходит нужда их полечить. Называют его «закруткой» и набрасывают коням на верхнюю губу.
Гудимир оглядел работу подручных. Подергал узлы. Кивнул одобрительно. И тут же к Ендреку вернулась способность двигаться. Правда, единственное, что он смог сделать, это обессиленно опуститься на табурет.
А чародей, не обращая на него внимания, подступил к застывшему пану Юржику. Попытался заглянуть в открытый рот. Выругался неразборчиво под нос, щелкнул пальцами, зажигая в воздухе маленький яркий огонек. Эдакий волшебный светлячок.
— Ай-яй-яй, юноша... Кто же так зубы удаляет? Сперва обезболить десну следует, — Гудимир пошевелил пальцами у щеки Юржика. — Вот так, годится... После можно и приступать. — Чародей ловко подхватил клещи сильными тонкими пальцами, продолжая пояснять свои действия: — Накладываем щипцы. Осторожно, чтоб десну не поранить. И так уже вся иссечена — ай-яй-яй, юноша, ай-яй-яй. Тянем... тянем... Хорошо сидит, зараза... — В голосе волшебника послышалось напряжение. — Есть! Вот он!
Торжественным жестом победителя Гудимир бросил на стол окровавленный, почерневший с одного бока зуб.
— Теперь рану не худо и прижечь. Можно, конечно, огнем, но, я вижу, ты приготовил горелку? Похвально, чувствуется выучка Руттердахской академии. Медицинский факультет, не так ли?
Ендрек слабо кивнул.
— Я так и подумал. Вот и лечил бы, как профессора учат, а он Контрамацию нарушать вздумал, — сварливо заметил волшебник. — Нехорошо!
Он тряхнул пана Бутлю за плечо и приказал, протягивая чарку:
— Пей! Сразу не глотай, полощи рот. А теперь можешь и проглотить — чего зря добро переводить?
Пан Юржик повиновался, явно не соображая, что делает, а просто выполняя распоряжения. Как слабоумный ребенок.
— А теперь — пошли, панове.
Гудимир решительно шагнул через порог.
Старший порубежник — седоусый крепыш с родинкой на правой щеке — крепко взял Ендрека за шиворот тарататки:
— Двигай ногами, парень. Другой раз будешь головой думать.
Второй стражник — остроносый, скуластый — повел под руку пана Бутлю.
Вот такой процессией они и спустились в залу, поспев как раз к сроку, чтобы не дать Меченому броситься в безумную атаку на лучников и совершить тем самым непоправимую ошибку.
— Сдавайся, Шпара! — обрадованно воскликнул пан Лехослав. — Или тебе жизнь товарищей не дорога?
— Против твоего спутника, пан Войцек Шпара, — добавил Гудимир, спускаясь по ступенькам и становясь плечом к плечу с жорнищанским сотником, — могут быть выдвинуты серьезные обвинения. Если хочешь облегчить его участь, сдавайся.
Пан Войцек помедлил, скривился и бросил саблю на пол. Старинный клинок, жалобно зазвенев, отскочил к ногам пана Рчайки. Пан сотник, ухмыльнувшись, придавил его подошвой, оборвав песню честной стали на половине ноты.
Глава третья,
— Кидай саблю, пан! — строго приказал рыжеусый урядник. — Нам кровь ни к чему.
Пан Войцек, не говоря ни слова, оскалился, поводя острием клинка из стороны в сторону. Шестеро противников... Если бы в чистом поле, а не в тесноте шинка... Да если бы четверо из них не подняли натянутые наполовину луки. Стрелы с граненым наконечником — пригвоздит к стене, сам не вырвешься, не расшатаешь. Да и стрелки, наверняка, мастера своего дела. Не даром со степняками воюют.
— Сдавайся, сдавайся, пан Шпара, — продолжал подзуживать Лехослав, держась на порядочном расстоянии, но все же за спины порубежников решивший не прятаться.
— Не сотней тебе командовать, боров, а дерьмо, через тряпочку процеженное, сосать, — дернул щекой пан Войцек.
— А за эти слова ты мне еще ответ дашь, Шпара! — Лехослав зашипел, даже брызги слюны изо рта полетели.
— Изволь. Хоть сейчас готов. Поединка! — Старинная сабля пана Войцека, доставшаяся от отца, а тому от деда, глянула прямо в лицо пану Рчайке. Неяркие отблески освещающих залу лучин побежали по узорчатому клинку наподобие утренней дымки над озером.
Пан Лехослав молчал. Кусал губы и усы, но ответить не решался.
— Ну, дерьмошник, поединка! — возвысил голос Войцек. — Или тебя при твоих людях за уши оттрепать, трус?
Жорнищанский сотник захрипел горлом (со стороны глянуть — вот-вот удар хватит от злости), вытащил клинок до половины... Потом мотнул головой, словно отказывая самому себе, и бросил саблю обратно в ножны. С силой бросил. Так, что крестовина звякнула об оковку устья.
— Не будет тебе поединка, песья кровь! Не дождешься! — И загремел, обращаясь к своим людям: — А ну, взять их! Да поживее!
Рыжеусый урядник кивнул, шагнул ближе к опрокинутому столу:
— Кидай саблю, вельможный пан. Не вынуждай грех на душу принять. Именем Господа прошу.
Войцек внимательно на него посмотрел. Простое лицо. Из селян, вольных землепашцев, либо из безденежной шляхты. Глаза с хитринкой, но это доброе лукавство. Здоровая деревенская сметка, которая и урожай собрать лучше соседского помогает, да и в сражении не лишняя тоже. Оружия урядник не обнажал, но руку держал так, что саблю мог выхватить в любой миг.
Краем глаза пан Шпара отметил, что ладонь Лексы, прижавшегося спиной к стене, медленно-медленно ползет к рукоятке мочуги.
Эх, прыгнуть бы сейчас вперед! Зацепить клинком хотя бы двоих из четырех лучников, дать время Лексе раскрутить дубину... А там пойдет как по маслу. Уж на конюшню, во всяком случае, прорваться труда не составит.
Только как же тогда Ендрек и пан Юржик, которые пошли наверх рвать зуб?
Услышат? Прибегут?
А если нет?
Годится ли бросать односумов, спасая собственную шкуру?
Бывший богорадовский сотник дернул щекой. Ответ на этот вопрос он знал. И ответ был всегда один, независимо от обстоятельств.
Значит, единственный выход — тянуть время. Можно все-таки добиться поединка с красномордым жорнищанским сотником. Глядишь, тогда и товарищи услышат звон клинков, выглянут поинтересоваться, что да как.
Значит, тянуть время...
Пальцы Лексы сошлись на бугристой рукоятке мочуги. Сжались...
Две стрелы ударили почти одновременно.
Как порубежникам удалось рвануть тетиву до уха, прицелиться и отпустить? Уму непостижимо. Обычный человек и моргнуть не успел бы. Вот уж воистину мастера!
Звучно щелкнули тетивы по кожаным нарукавникам.
С глухим стуком вонзились граненые наконечники.
Охнул Лекса. Застонал сквозь сжатые зубы.
Одна стрела пробила ему ладонь, пригвоздив руку к дубине. Вторая прошла у самой шеи и пришпилила ворот кептаря к стенке. Войцек сразу понял — то был не промах лучника, а просто предупреждение. Не рыпайся, мол, везде достану и что захочу, то и сделаю.
— Бросай саблю, пан, — с нажимом повторил урядник. — А то как бы мы не устали уговаривать.
На луках, только что выстреливших, вновь хищно целились стрелы. Да, выучки военной не занимать-стать.
Пан Войцек почти решился. Господь не выдаст, свинья не съест. Тем паче, кольчуга под жупаном добрая — двойного плетения. Не раз в бою выручала. Прямого удара бронебойной стрелы, конечно, не выдержит, но, если удастся вскользь пропустить, должна защитить. Сперва прыгнуть вправо, закрыться от двоих стрелков урядником, срубить его, а если удастся — и жорнищанского сотника, а там видно будет. Может, без командиров порубежники не захотят в бой ввязываться. Не очень-то много чести в таком бою заслужишь.
В этот миг на полутемной лестнице, ведущей на жилой этаж, появились пан Юржик и медикус Ендрек.
Не одни появились, а в компании того сухопарого, одетого в коричневый мятель и зеленый пелеус старика, что пришел с паном Рчайкой, и двух порубежников.
С первого взгляда стало ясно, что не своей волей в подобном обществе они оказались.
Руки Ендрека были заведены за спину и, судя по развороту плеч, туго скручены в локтях. Но это все безделки! Во рту студиозус держал деревянный чурбачок, закрепленный петлей через затылок.
«Чтоб не кричал, что ли? — подумал пан Шпара. — Так и кляп сгодился бы... Что за обычаи чудн ые в хоровском порубежье?»
Но гораздо больше, чем связанный студиозус, поразил пан Юржик. Шляхтич шагал словно во сне. С людьми иногда такая хворь приключается. Встают с постели среди ночи и, не просыпаясь, начинают бродить, пугая родственников и соседей. Хорошо, если по ровному будет ходить, а то у многих проявлялась тяга то на крышу забраться, то по колодезному срубу погулять. После упадет — ноги переломает, если не шею, не приведи Господь. В Прилужанском королевстве таких путешественников называли лунатиками. Лечили молитвами, постами и отварами трав. Но с чего бы это пану Бутле, никогда раньше повода даже не дававшему заподозрить себя в лунатизме, такое вытворять?
Войцек поискал взглядом глаза студиозуса. Нашел...
Ендрек видел, в каком затруднительном положении оказался их небольшой, чтобы не сказать маленький, отряд. Понимал отчаяние и беспокойство пана Шпары. Но с палкой во рту не то, чтобы объяснить, что к чему, даже подмигнуть не мог. Челюсти и щеки затекли мгновенно, из уголка рта стекает слюна — попробуй-ка сглотни, когда взнуздали словно коня норовистого.
Ничего он не мог поделать.
Не мог рассказать, как в комнату, где он приступил к лечению пана Юржика, вдруг вошел высокий худой старик в странной одежде, мало принятой в Прилужанах. Вот в купеческом квартале Руттердаха он не привлек бы внимания ни на полгрошика.
Ни повернуться, ни спросить, какого лешего приперся, студиозус не мог, поскольку наконец-то утвердил клещи на больном зубе пана Бутли. Перед тем раз десять стальные губки соскальзывали, причиняя шляхтичу лишние страдания. И так больно, м очи нет терпеть, а тут еще железом стучат. Поэтому Ендрек изо всех сил старался думать о скорейшем выздоровлении пан Юржика, о том, как хворь уйдет, покинет распухшую щеку и налитую гноем десну. Так он вылечил некогда самого пана Войцека. Просто, складывая ломаные-переломаные кости, изо всех сил желал им срастись. В итоге страшная, по меркам любого ученого врачевателя, рана зажила за какой-то десяток дней.
Старикан цепким взглядом враз охватил убогую обстановку комнаты, укоризненно покачал головой.
— Ай-яй-яй, юноша, ай-яй-яй, — голос у него был высокий и слегка дребезжащий, как надтреснутый колокольчик. — Значит, Контрамацию нарушаем? Нехорошо. Ай-яй-яй...
Ендрек хотел ответить, что Контрамацию он нарушать никак не может, поскольку чародейством не пользуется, а если и применяет какие-то жалкие крохи магической силы, то неосознанно, в жалких количествах — не больше, чем бабка-ворожка, заговаривающая на покосе порезанную кметем ногу. Но не смог. Попробовал пошевелиться, хотя бы вынуть клещи у пана Юржика изо рта и извиниться перед волшебником — а старик без всякого сомнения был волшебником, скорее всего реестровым чародеем жорнищанской сотни, — и тоже не смог.
А потом он увидел остановившийся, бессмысленный взгляд пана Бутли, который сидел без движения и только со свистом втягивал воздух через распахнутый до предела рот.
Вот тогда ему стало по-настоящему страшно. Так же, как тогда, когда висел, распятый на деревянной раме над гексаграммой в замке пана Адолика Шэраня, когда мазыл Козма из отряда рошиоров Тоадера наклонялся над ним с широким ножом...
А старик прошелся по комнате, брезгливо придерживая полу мятеля, чтоб не зацепиться ненароком за покрытую слоем пыли мебель. Осторожно вынул клещи из рук Ендрека, опустил их на стол.
— Ай-яй-яй... — продолжал он нарочито сокрушаться. — Как нехорошо, юноша. Большую ошибку ты совершил, большую. — Вдруг голос его стал холодным и твердым. — Позволь представиться, реестровый чародей Гудимир, сотни порубежной стражи пана Лехослава Рчайки. Властью, данной мне прилужанской короной, Советом чародеев Выгова и польным гетманом Хорова, я тебя арестовываю, ибо... Да ладно, какое там ослу под хвост «ибо». Колдовать не надо, где ни попадя. Ясно? Ощутил призвание — будь добр в Институциум, в стольный Выгов-град.
Ни ответить, ни пошевелиться Ендрек все еще не мог. Как в кошмарном сне, когда к тебе приближается чудовище, разевает зубастую пасть, а ты ни убежать не в силах, ни даже закричать от ужаса.
А Гудимир тем временем выглянул в коридор:
— Заходите. Вяжите его. С особым тщанием вяжите: паренек — сильный чародей. Только не осознал еще этого.
«Кто сильный? Я? — поразился студиозус. — А какой же тогда силой обладает Мржек, которому моя защита, что плетение паука?»
Вошли двое порубежников. Настороженные, напряженные.
— Да не бойтесь, не бойтесь, не укусит, — хитро подмигнув, подначил их Гудимир. — Я обездвиживающие чары последних сто лет отрабатываю. Никто еще не вырывался. А вы вяжите его. Да так, чтобы ни пальцем, ни рукой двинуть не мог, да чтоб заклинание не произнес, не приведи Господь.
Жорнищане сноровисто, выдавая немалый опыт, скрутили Ендреку локти за спиной, тонкой бечевой обмотали пальцы, которые, как назло, тут же начали невыносимо чесаться. В рот засунули гладко оструганный липовый чурбачок. К нему полагался ремешок с петельками по концам и еще одной петлей сзади — она пришлась как раз на затылок. Один из порубежников вставил в заднюю петельку палочку и закрутил. Похожее приспособление используют конюхи, смиряя самых злых лошадей, если приходит нужда их полечить. Называют его «закруткой» и набрасывают коням на верхнюю губу.
Гудимир оглядел работу подручных. Подергал узлы. Кивнул одобрительно. И тут же к Ендреку вернулась способность двигаться. Правда, единственное, что он смог сделать, это обессиленно опуститься на табурет.
А чародей, не обращая на него внимания, подступил к застывшему пану Юржику. Попытался заглянуть в открытый рот. Выругался неразборчиво под нос, щелкнул пальцами, зажигая в воздухе маленький яркий огонек. Эдакий волшебный светлячок.
— Ай-яй-яй, юноша... Кто же так зубы удаляет? Сперва обезболить десну следует, — Гудимир пошевелил пальцами у щеки Юржика. — Вот так, годится... После можно и приступать. — Чародей ловко подхватил клещи сильными тонкими пальцами, продолжая пояснять свои действия: — Накладываем щипцы. Осторожно, чтоб десну не поранить. И так уже вся иссечена — ай-яй-яй, юноша, ай-яй-яй. Тянем... тянем... Хорошо сидит, зараза... — В голосе волшебника послышалось напряжение. — Есть! Вот он!
Торжественным жестом победителя Гудимир бросил на стол окровавленный, почерневший с одного бока зуб.
— Теперь рану не худо и прижечь. Можно, конечно, огнем, но, я вижу, ты приготовил горелку? Похвально, чувствуется выучка Руттердахской академии. Медицинский факультет, не так ли?
Ендрек слабо кивнул.
— Я так и подумал. Вот и лечил бы, как профессора учат, а он Контрамацию нарушать вздумал, — сварливо заметил волшебник. — Нехорошо!
Он тряхнул пана Бутлю за плечо и приказал, протягивая чарку:
— Пей! Сразу не глотай, полощи рот. А теперь можешь и проглотить — чего зря добро переводить?
Пан Юржик повиновался, явно не соображая, что делает, а просто выполняя распоряжения. Как слабоумный ребенок.
— А теперь — пошли, панове.
Гудимир решительно шагнул через порог.
Старший порубежник — седоусый крепыш с родинкой на правой щеке — крепко взял Ендрека за шиворот тарататки:
— Двигай ногами, парень. Другой раз будешь головой думать.
Второй стражник — остроносый, скуластый — повел под руку пана Бутлю.
Вот такой процессией они и спустились в залу, поспев как раз к сроку, чтобы не дать Меченому броситься в безумную атаку на лучников и совершить тем самым непоправимую ошибку.
— Сдавайся, Шпара! — обрадованно воскликнул пан Лехослав. — Или тебе жизнь товарищей не дорога?
— Против твоего спутника, пан Войцек Шпара, — добавил Гудимир, спускаясь по ступенькам и становясь плечом к плечу с жорнищанским сотником, — могут быть выдвинуты серьезные обвинения. Если хочешь облегчить его участь, сдавайся.
Пан Войцек помедлил, скривился и бросил саблю на пол. Старинный клинок, жалобно зазвенев, отскочил к ногам пана Рчайки. Пан сотник, ухмыльнувшись, придавил его подошвой, оборвав песню честной стали на половине ноты.
Глава третья,
из которой читатель узнает кое-какие сведения об обычаях кочевников из правобережья Стрыпы, убеждается, что опытный чародей-лужичанин на голову превосходит любого шамана аранков, а также побывает в выговском шинке «Желтый гусар», где станет свидетелем весьма интересного разговора и не менее интересного знакомства.
Только в сказках отправившиеся в набег аскеры мчат по степи, не сдерживая привольного скача коней. Вертят саблями над головой и выкрикивают проклятия врагам. Поют и хохочут, вдыхая полной грудью напоенный ароматами трав и цветов воздух.
Шовшур-аскер из клана Сайгака племенного союза аранков поежился и стянул на горле ворот шапана. От моросящего со вчерашнего вечера дождика лисий малахай и овчинная безрукавка промокли и потяжелели. Вороной конь с жесткой лохматой гривой под седлом аскера упрямо рысил, попирая крепкими копытами желтеющие травы — типчак и мятлик, ковыль и тонконог. Степь, подобно лохматой шкуре, напитывалась влагой под осенними дождями. Не очень-то поскачешь во всю прыть.
Да и как скакать, когда коней беречь надо?
Нет коня — нет аскера. Лужичане, конечно, не такие лихие молодцы, как аранки или, к слову сказать, те же гауты, но помнят с какого конца за саблю браться. В миг нагонят и объяснят беспечным острой сталью, что не следует на чужое добро зариться.
Потому семь десятков воинов, следующих за Шовшур-аскером, как за вождем, не кричали и не пели, не вертели саблями над головами и не показывали лихость, прыгая вокруг коня, хотя каждый, без сомнения, мог на полном скаку шапку с земли подобрать.
Упиваться степным воздухом тоже особого желания не было. От раскисшей земли и суставчатых, поникших трав пахло прелью и сыростью.
А ведь совсем недавно еще, в месяце Падающих Звезд, который лужичане зовут вреснем, а угорцы — яблочником, днем солнце сияло ни в чем не уступая летним погожим месяцам, а ночное небо радовало глаз россыпью звезд и слетающими с саженной сабли Саарын-Тойона искрами. Каждый год точит Небесный Отец свой клинок, с началом холодов ожидая вторжения черной орды нежити — полчищ Муус-Кудулу.
Чамбул Шовшур-аскера вышел в поход уже давно. Пастбища и охотничьи угодья клана Сайгаков далеки от Великой Полуночной Реки, за которой начинаются земли лужичан. Больше десяти дней скакали они по правобережью. Миновали края, где пасут коней, овец и остророгих коров клан Коня и клан Джейрана, клан Волка и клан Тарбагана. Оставили по левую руку урочища и предгорья Грудкавых гор, обжитые коварными и беспощадными Росомахами. Реку пересекли почти не таясь — этим летом порубежной страже Великих Прилужан не до границы. Свои со своими грызутся. Потому-то и решил Шовшур-аскер разжиться чужим добром, потрепать изнеженных соседей за тугую мошну.
Старики рассказывают: раньше нелегко было ходить в северные земли за добычей. Жители левого берега Великой реки не только сталью сражались, но и весьма искусно чародейством пользовались. Запросто можно было в неприметном и незащищенном ничем, кроме плетеной загородки, селе нарваться на огненные шары и белые молнии, вздымающуюся волной землю и ледяные стрелы. Потому и пошел обычай брать с собой в походы опытных шаманов, которые смогли бы вражескому чародейству свое колдовство противопоставить. Почему-то волшебники кочевников значительно уступали в силе северянам. Приходилось брать количеством. Втроем, вчетвером одного лужичанского чародея завалить могли. Но уже во времена деда Шовшур-аскера что-то случилось в Прилужанском королевстве, и волшебники стали большой редкостью. Зато все как один теперь служили вместе с пограничными стражниками. И выучку улучшили не на шутку. Теперь аскеры вынуждены до десятка шаманов с собой таскать.
Предводитель аранков недовольно покосился на скачущего немного позади Улуу-меге — десятника шаманов. Морщинистый, коричневолицый старик годился аскеру в отцы, в любом деле имел свое мнение и вообще был каждому бурдюку затычка. Но десяток его удальцов-шаманов составлял внушительное подспорье а любом бою, и Шовшур-аскеру оставалось лишь радоваться, что волшебник не претендует на командование всем чамбулом.
Сейчас Улуу-меге скакал с полуприкрытыми глазами, как будто тусклое осеннее солнце, с огромным трудом проглядывающее сквозь плотную кошму облаков, слепило его. Но вождь чамбула знал, что не дневной свет заставлял шамана закрывать глаза. Осенний день сер, как летние сумерки. Притворяться, что тебя слепят жаркие лучи, нет необходимости. Улуу-меге смотрел по сторонам внутренним взором, доступным лишь приобщенным к волшбе. Он мог почувствовать не только засаду вражеского колдуна, но и пульсирующую ненависть притаившихся в овраге обычных порубежников, страх скрывающихся от набега поселян. А иной раз ощущал даже пробегающую мимо волчью стаю. Пусть смотрит. Почувствует что-нибудь, предупредит обязательно...
Словно услыхав мысли Шовшур-аскера, шаман открыл глаза и поднял руку.
— Что? — Воин придержал вороного коня, поравнявшись с гнедо-пегим косматым коньком волшебника.
— Чую!
Улуу-меге никто не мог упрекнуть в излишнем многословии. Обычно шаманы любят потрепаться у костра, особенно если пропустят чашку-другую араки, поучить жизни, показать, какие они умные и для племени полезные. Из Улуу-меге каждое слово приходилось тянуть на аркане, как дикого жеребца-трехлетку.
— Что чуешь? Говори, не томи!
— Чужой чародей. Сильный, однако.
Этого еще не хватало! Неужели разведчики порубежной стражи сумели найти их следы? Придется или принимать бой и с честью погибнуть, или удирать за реку несолоно хлебавши, без добычи, а после выслушивать насмешки прочих аскеров. Да Шовшур-аскер лучше на кинжал упадет!
— Откуда здесь чародей? Говори!
— Не знаю, однако. Нагоняют во-он оттуда... — Улуу-меге показал тощей, увитой черными жилами рукой, откуда именно.
— Нагоняют? Йах! Сколько с ним?
Шаман скривился, нехотя признаваясь:
— Не чую. Плохо. Сильный чародей. Только его чую.
— Йах! — Шовшур-аскер обернулся к воинам. — Эй, аскеры! Мы искали воинской славы, а она сама нас нашла! Готовьте луки! Бучай!
— Слушаю! — приблизился молодой аранк. Пускай по годам — юноша, но по делам — умелый и беспощадный воин.
— Отстанешь со своим десятком. Зайдешь врагу сзади. Или сбоку, как выйдет.
— Слушаю, Шовшур-аскер!
Протяжным свистом Бучай позвал своих людей. Они замедлили бег коней, а вскоре и отвернули в сторону.
— Улуу-меге!
— Да?
— Твои шаманы готовы?
— Да.
Они молча проскакали еще три полета стрелы.
— Улуу-меге!
— Да?
— Враги далеко?
— Близко.
— Совсем близко?
— Да. Совсем. — Шаман пристально вглядывался в туманную дымку по левую руку от вытянувшегося в длинную колонну чамбула. Чмокнул узкими губами. — Вот они.
Из тумана возникли силуэты пяти всадников.
— Пятеро? — опешил Шовшур-аскер. Даже не сдержал недостойного истинного воина удивления и волнения.
— Пятеро, — пожал плечами Улуу-меге.
— Который чародей?
— Спроси лучше, сколько звезд на небе.
— Йах! Придется всех убивать.
По его команде чамбул сократил и без того неспешную рысь, разворачивая коней головами навстречу незнакомцам, так, чтобы образовать широкий полукруг с подручными Улуу-меге в вогнутой части.
Лужичане (а кто иной еще мог так вольно скакать по левобережным степям?) приближались неторопливо. За оружие не хватались.
У всех, как на подбор, рослые буланые кони.
Впереди ехал высокий широкоплечий мужчина средних лет. В черном жупане и плаще с волчьей опушкой. Темно-русая голова не покрыта шапкой несмотря на мелкий холодный дождик, лицо обрамлено тонкой бородкой по краю нижней челюсти. Волосы до плеч, в отличие от большинства северян, стригшихся в «кружок». Кочевники, заплетавшие волосы в длинные косы, свято верили, что в них заключена сила аскера — обрежь и бери его голыми руками, поэтому обычаев соседей не понимали и презирали их за это.
Следующие за широкоплечим предводителем всадники носили шапки с малиновым атласным верхом и бобровой оторочкой, украшенные фазаньими перьями. Из-под грязных, выдававших долгие скитания, кунтушей виднелись щедро расшитые серебряным галуном жупаны.
На лужичан не похожи.
Кто такие?
Шовшур-аскер едва в затылок не полез пятерней, но вовремя опомнился — не стал при воинах растерянность показывать. И использовал потянувшуюся вверх руку правильно — перехватил висящую на темляке плеть-нагайку и взмахнул ею.
За ветром и топотом копыт он не расслышал скрип десятков натянутых тетив, но ни на мгновение не усомнился — короткие черные стрелы с подпиленными наконечниками нацелились в сердца пятерых врагов.
Русоголовый — скорее всего именно он и был почуянным Улуу-меге чародеем — бросил повод на шею коня, поднял обе руки ладонями вперед. Жест, во все времена и у всех народов призванный показать мирные намерения. Если бы Шовшур-аскер поверил ему! Но нет. У аранков и у самих в чести были военные хитрости, и обман лупоглазых северян чести не уменьшал, а напротив — прибавлял. Ведь даже Саарын-Тойон не раз и не два обманул мерзкого Муус-Кудулу. На войне как на войне.
Предводитель чамбула резко отмахнул нагайкой. Полсотни стрел сорвались в полет...
И упали, наткнувшись на невидимую преграду в двадцати шагах от цели.
«Йах! Вот колдун проклятый!» — подумал Шовшур и хотел крикнуть Улуу-меге, чтоб не дремал, но тот знал, что делать.
Десять змеистых бело-голубых молний рванулись к русоголовому. Потянулись жадно, как руки богача к брошенному без присмотра добру.
Все та же преграда остановила их, отклонила и направила в землю.
Клубы пара пошли от мокрой травы так, что шарахнулись кони северян.
Воины в жупанах с галуном втянули головы в плечи. Видно, не до конца верили в мастерство своего командира. Но он оставался спокоен.
— Стойте, храбрые аскеры! — выкрикнул чародей и, подавая пример, осадил коня.
Говорил русоголовый на наречии кочевников — или, как сказали бы в правобережной степи, на настоящей речи — достаточно хорошо. Неужели гостил в становищах и кочевьях раньше? А может, ему и в самой Ачук-Орде, где живет Алтын-Хан, младший внук самого Саарын-Тойона, бывать довелось?
— Стоять! — коротко и зло бросил Шовшур-аскер.
Аранки натянули поводья, аж кони присели на задние ноги.
Замерли. Стрелы по-прежнему наложены на луки. Достаточно одного неверного жеста, одного подозрительного слова и...
— Храбрые аскеры! — проговорил русоголовый. — Славные степные воины! Слыхал я, старейшины ваших родов говорят: враг моего врага — мой друг. Не правда ли? — Он сделал выразительную паузу. Усмехнулся. — Уважаемый аскер, прикажи воинам, которые заходят ко мне и моим людям со спины, остановиться. Иначе многие матери в кочевьях аранков будут оплакивать сыновей.
— Дье бо! ( Ну да!) — недоверчиво воскликнул Шовшур.
— Хочешь проверить? — недобро прищурился волшебник.
— Бучай!!! — Если возникала необходимость, Шовшур-аскер мог перекричать скачущий табун или степной буран. — Стой, Бучай!
Русоголовый кивнул одобрительно. Продолжил:
— Может, поговорим, сойдя с коней, у костра?
— Почему я должен говорить с тобой, северянин?
— Потому, что я предлагаю тебе военный союз.
— Йах! Зачем мне союз с тобой?
— Ты слишком непонятлив для водителя десятков аскеров...
— Сердце лисицы, жало гадюки! — Улуу-меге поравнял пегого лохмача с вороным Шовшур-аскера. — Зачем ты явился, земное воплощение Муус-Кудлу?
Волшебник внимательно оглядел сухого скуластого старика, продубленного солнцем и ветром бескрайней степи. Скривился. Выплюнул перекошенными губами:
— Песья кровь! Ты заплатишь за свою наглость!
Он стремительно выбросил вперед правый кулак, раскрывая его ладонью к Улуу-меге.
Шаман вылетел из седла. Перекатившись через круп пегого, грянулся о землю. Вскочил, потирая ушибленное плечо.
— Сдохни, стервятник!
Улуу-меге присел, словно намереваясь прыгнуть на врага и вцепиться ему в глотку скрюченными от ярости пальцами. Его окутало розоватое сияние — как будто малую толику крови растворили в ключевой воде. Шаманы, последовавшие за ним в поход, восхищенно зашумели. О таком в степи лишь сказки рассказывали да пели шастры. Сам Шовшур-аскер никак не ожидал от худосочного Улуу-меге подобной прыти. Едва заметное сияние свидетельствовало об огромном количестве волшебной силы, которой сумел воспользоваться шаман. Обычно лишь посвященный в тайное знание мог наблюдать магический поединок, но не простой воин.
Шовшур-аскер из клана Сайгака племенного союза аранков поежился и стянул на горле ворот шапана. От моросящего со вчерашнего вечера дождика лисий малахай и овчинная безрукавка промокли и потяжелели. Вороной конь с жесткой лохматой гривой под седлом аскера упрямо рысил, попирая крепкими копытами желтеющие травы — типчак и мятлик, ковыль и тонконог. Степь, подобно лохматой шкуре, напитывалась влагой под осенними дождями. Не очень-то поскачешь во всю прыть.
Да и как скакать, когда коней беречь надо?
Нет коня — нет аскера. Лужичане, конечно, не такие лихие молодцы, как аранки или, к слову сказать, те же гауты, но помнят с какого конца за саблю браться. В миг нагонят и объяснят беспечным острой сталью, что не следует на чужое добро зариться.
Потому семь десятков воинов, следующих за Шовшур-аскером, как за вождем, не кричали и не пели, не вертели саблями над головами и не показывали лихость, прыгая вокруг коня, хотя каждый, без сомнения, мог на полном скаку шапку с земли подобрать.
Упиваться степным воздухом тоже особого желания не было. От раскисшей земли и суставчатых, поникших трав пахло прелью и сыростью.
А ведь совсем недавно еще, в месяце Падающих Звезд, который лужичане зовут вреснем, а угорцы — яблочником, днем солнце сияло ни в чем не уступая летним погожим месяцам, а ночное небо радовало глаз россыпью звезд и слетающими с саженной сабли Саарын-Тойона искрами. Каждый год точит Небесный Отец свой клинок, с началом холодов ожидая вторжения черной орды нежити — полчищ Муус-Кудулу.
Чамбул Шовшур-аскера вышел в поход уже давно. Пастбища и охотничьи угодья клана Сайгаков далеки от Великой Полуночной Реки, за которой начинаются земли лужичан. Больше десяти дней скакали они по правобережью. Миновали края, где пасут коней, овец и остророгих коров клан Коня и клан Джейрана, клан Волка и клан Тарбагана. Оставили по левую руку урочища и предгорья Грудкавых гор, обжитые коварными и беспощадными Росомахами. Реку пересекли почти не таясь — этим летом порубежной страже Великих Прилужан не до границы. Свои со своими грызутся. Потому-то и решил Шовшур-аскер разжиться чужим добром, потрепать изнеженных соседей за тугую мошну.
Старики рассказывают: раньше нелегко было ходить в северные земли за добычей. Жители левого берега Великой реки не только сталью сражались, но и весьма искусно чародейством пользовались. Запросто можно было в неприметном и незащищенном ничем, кроме плетеной загородки, селе нарваться на огненные шары и белые молнии, вздымающуюся волной землю и ледяные стрелы. Потому и пошел обычай брать с собой в походы опытных шаманов, которые смогли бы вражескому чародейству свое колдовство противопоставить. Почему-то волшебники кочевников значительно уступали в силе северянам. Приходилось брать количеством. Втроем, вчетвером одного лужичанского чародея завалить могли. Но уже во времена деда Шовшур-аскера что-то случилось в Прилужанском королевстве, и волшебники стали большой редкостью. Зато все как один теперь служили вместе с пограничными стражниками. И выучку улучшили не на шутку. Теперь аскеры вынуждены до десятка шаманов с собой таскать.
Предводитель аранков недовольно покосился на скачущего немного позади Улуу-меге — десятника шаманов. Морщинистый, коричневолицый старик годился аскеру в отцы, в любом деле имел свое мнение и вообще был каждому бурдюку затычка. Но десяток его удальцов-шаманов составлял внушительное подспорье а любом бою, и Шовшур-аскеру оставалось лишь радоваться, что волшебник не претендует на командование всем чамбулом.
Сейчас Улуу-меге скакал с полуприкрытыми глазами, как будто тусклое осеннее солнце, с огромным трудом проглядывающее сквозь плотную кошму облаков, слепило его. Но вождь чамбула знал, что не дневной свет заставлял шамана закрывать глаза. Осенний день сер, как летние сумерки. Притворяться, что тебя слепят жаркие лучи, нет необходимости. Улуу-меге смотрел по сторонам внутренним взором, доступным лишь приобщенным к волшбе. Он мог почувствовать не только засаду вражеского колдуна, но и пульсирующую ненависть притаившихся в овраге обычных порубежников, страх скрывающихся от набега поселян. А иной раз ощущал даже пробегающую мимо волчью стаю. Пусть смотрит. Почувствует что-нибудь, предупредит обязательно...
Словно услыхав мысли Шовшур-аскера, шаман открыл глаза и поднял руку.
— Что? — Воин придержал вороного коня, поравнявшись с гнедо-пегим косматым коньком волшебника.
— Чую!
Улуу-меге никто не мог упрекнуть в излишнем многословии. Обычно шаманы любят потрепаться у костра, особенно если пропустят чашку-другую араки, поучить жизни, показать, какие они умные и для племени полезные. Из Улуу-меге каждое слово приходилось тянуть на аркане, как дикого жеребца-трехлетку.
— Что чуешь? Говори, не томи!
— Чужой чародей. Сильный, однако.
Этого еще не хватало! Неужели разведчики порубежной стражи сумели найти их следы? Придется или принимать бой и с честью погибнуть, или удирать за реку несолоно хлебавши, без добычи, а после выслушивать насмешки прочих аскеров. Да Шовшур-аскер лучше на кинжал упадет!
— Откуда здесь чародей? Говори!
— Не знаю, однако. Нагоняют во-он оттуда... — Улуу-меге показал тощей, увитой черными жилами рукой, откуда именно.
— Нагоняют? Йах! Сколько с ним?
Шаман скривился, нехотя признаваясь:
— Не чую. Плохо. Сильный чародей. Только его чую.
— Йах! — Шовшур-аскер обернулся к воинам. — Эй, аскеры! Мы искали воинской славы, а она сама нас нашла! Готовьте луки! Бучай!
— Слушаю! — приблизился молодой аранк. Пускай по годам — юноша, но по делам — умелый и беспощадный воин.
— Отстанешь со своим десятком. Зайдешь врагу сзади. Или сбоку, как выйдет.
— Слушаю, Шовшур-аскер!
Протяжным свистом Бучай позвал своих людей. Они замедлили бег коней, а вскоре и отвернули в сторону.
— Улуу-меге!
— Да?
— Твои шаманы готовы?
— Да.
Они молча проскакали еще три полета стрелы.
— Улуу-меге!
— Да?
— Враги далеко?
— Близко.
— Совсем близко?
— Да. Совсем. — Шаман пристально вглядывался в туманную дымку по левую руку от вытянувшегося в длинную колонну чамбула. Чмокнул узкими губами. — Вот они.
Из тумана возникли силуэты пяти всадников.
— Пятеро? — опешил Шовшур-аскер. Даже не сдержал недостойного истинного воина удивления и волнения.
— Пятеро, — пожал плечами Улуу-меге.
— Который чародей?
— Спроси лучше, сколько звезд на небе.
— Йах! Придется всех убивать.
По его команде чамбул сократил и без того неспешную рысь, разворачивая коней головами навстречу незнакомцам, так, чтобы образовать широкий полукруг с подручными Улуу-меге в вогнутой части.
Лужичане (а кто иной еще мог так вольно скакать по левобережным степям?) приближались неторопливо. За оружие не хватались.
У всех, как на подбор, рослые буланые кони.
Впереди ехал высокий широкоплечий мужчина средних лет. В черном жупане и плаще с волчьей опушкой. Темно-русая голова не покрыта шапкой несмотря на мелкий холодный дождик, лицо обрамлено тонкой бородкой по краю нижней челюсти. Волосы до плеч, в отличие от большинства северян, стригшихся в «кружок». Кочевники, заплетавшие волосы в длинные косы, свято верили, что в них заключена сила аскера — обрежь и бери его голыми руками, поэтому обычаев соседей не понимали и презирали их за это.
Следующие за широкоплечим предводителем всадники носили шапки с малиновым атласным верхом и бобровой оторочкой, украшенные фазаньими перьями. Из-под грязных, выдававших долгие скитания, кунтушей виднелись щедро расшитые серебряным галуном жупаны.
На лужичан не похожи.
Кто такие?
Шовшур-аскер едва в затылок не полез пятерней, но вовремя опомнился — не стал при воинах растерянность показывать. И использовал потянувшуюся вверх руку правильно — перехватил висящую на темляке плеть-нагайку и взмахнул ею.
За ветром и топотом копыт он не расслышал скрип десятков натянутых тетив, но ни на мгновение не усомнился — короткие черные стрелы с подпиленными наконечниками нацелились в сердца пятерых врагов.
Русоголовый — скорее всего именно он и был почуянным Улуу-меге чародеем — бросил повод на шею коня, поднял обе руки ладонями вперед. Жест, во все времена и у всех народов призванный показать мирные намерения. Если бы Шовшур-аскер поверил ему! Но нет. У аранков и у самих в чести были военные хитрости, и обман лупоглазых северян чести не уменьшал, а напротив — прибавлял. Ведь даже Саарын-Тойон не раз и не два обманул мерзкого Муус-Кудулу. На войне как на войне.
Предводитель чамбула резко отмахнул нагайкой. Полсотни стрел сорвались в полет...
И упали, наткнувшись на невидимую преграду в двадцати шагах от цели.
«Йах! Вот колдун проклятый!» — подумал Шовшур и хотел крикнуть Улуу-меге, чтоб не дремал, но тот знал, что делать.
Десять змеистых бело-голубых молний рванулись к русоголовому. Потянулись жадно, как руки богача к брошенному без присмотра добру.
Все та же преграда остановила их, отклонила и направила в землю.
Клубы пара пошли от мокрой травы так, что шарахнулись кони северян.
Воины в жупанах с галуном втянули головы в плечи. Видно, не до конца верили в мастерство своего командира. Но он оставался спокоен.
— Стойте, храбрые аскеры! — выкрикнул чародей и, подавая пример, осадил коня.
Говорил русоголовый на наречии кочевников — или, как сказали бы в правобережной степи, на настоящей речи — достаточно хорошо. Неужели гостил в становищах и кочевьях раньше? А может, ему и в самой Ачук-Орде, где живет Алтын-Хан, младший внук самого Саарын-Тойона, бывать довелось?
— Стоять! — коротко и зло бросил Шовшур-аскер.
Аранки натянули поводья, аж кони присели на задние ноги.
Замерли. Стрелы по-прежнему наложены на луки. Достаточно одного неверного жеста, одного подозрительного слова и...
— Храбрые аскеры! — проговорил русоголовый. — Славные степные воины! Слыхал я, старейшины ваших родов говорят: враг моего врага — мой друг. Не правда ли? — Он сделал выразительную паузу. Усмехнулся. — Уважаемый аскер, прикажи воинам, которые заходят ко мне и моим людям со спины, остановиться. Иначе многие матери в кочевьях аранков будут оплакивать сыновей.
— Дье бо! ( Ну да!) — недоверчиво воскликнул Шовшур.
— Хочешь проверить? — недобро прищурился волшебник.
— Бучай!!! — Если возникала необходимость, Шовшур-аскер мог перекричать скачущий табун или степной буран. — Стой, Бучай!
Русоголовый кивнул одобрительно. Продолжил:
— Может, поговорим, сойдя с коней, у костра?
— Почему я должен говорить с тобой, северянин?
— Потому, что я предлагаю тебе военный союз.
— Йах! Зачем мне союз с тобой?
— Ты слишком непонятлив для водителя десятков аскеров...
— Сердце лисицы, жало гадюки! — Улуу-меге поравнял пегого лохмача с вороным Шовшур-аскера. — Зачем ты явился, земное воплощение Муус-Кудлу?
Волшебник внимательно оглядел сухого скуластого старика, продубленного солнцем и ветром бескрайней степи. Скривился. Выплюнул перекошенными губами:
— Песья кровь! Ты заплатишь за свою наглость!
Он стремительно выбросил вперед правый кулак, раскрывая его ладонью к Улуу-меге.
Шаман вылетел из седла. Перекатившись через круп пегого, грянулся о землю. Вскочил, потирая ушибленное плечо.
— Сдохни, стервятник!
Улуу-меге присел, словно намереваясь прыгнуть на врага и вцепиться ему в глотку скрюченными от ярости пальцами. Его окутало розоватое сияние — как будто малую толику крови растворили в ключевой воде. Шаманы, последовавшие за ним в поход, восхищенно зашумели. О таком в степи лишь сказки рассказывали да пели шастры. Сам Шовшур-аскер никак не ожидал от худосочного Улуу-меге подобной прыти. Едва заметное сияние свидетельствовало об огромном количестве волшебной силы, которой сумел воспользоваться шаман. Обычно лишь посвященный в тайное знание мог наблюдать магический поединок, но не простой воин.