Страница:
И ничего.
Будто обычное полено возле печки про запас кинули.
А я-то навоображал себе.
Что раскроется камень и поглотит артефакт.
Что прогремит гром с ясного неба, провозглашающий нашу победу.
Что случится то или иное знамение.
Ну, хоть бы чайки перестали кричать!
Ничего…
Вот и задумаешься: может быть, все напрасно? Зря оставлены позади сотни лиг, зря мы рисковали жизнями, зря морочили головы достойным, уважаемым людям…
Или не зря?
Как узнать, как определить, что Болг был прав, мечтая возвратить М'акэн Н'арт на алтарь?
— Почему? — прошептала Гелка. — Почему ничего не случилось?
Я пожал плечами. Что тут скажешь, когда сам полон сомнений?
— Салэх эс амэд'эх агэс люэк'ред'! Люди глупы и легковерны! — медленно произнесла Мак Кехта. Помолчала и добавила. — Эг'ен ши ф'реешен эс амэд'эх агэс люэк'ред'. Некоторые сиды тоже глупы и легковерны. Эйан бех а б'хеанам руд ме. Эйан будет смеяться надо мной.
— Не будет, феанни, — возразил я.
— Почему? — горько усмехнулась сида.
— Потому что нельзя смеяться над чистыми намерениями! — с жаром воскликнула Гелка. — Нельзя смеяться над тем, кто накормит голодного, поможет раненому или больному, бросит грош нищему калеке…
— Люди действительно так думают? — осторожно поинтересовалась Мак Кехта.
— Ну, не все! — я развел руками. — Но твердо знаю — если бы не находилось таких, мы давно вымерли бы. Еще в Войну Обретения…
— ?
— Ну, в Войну Утраты, по-вашему. Скорее всего мы выжили благодаря плечу друга, поддержке соратников. А разве у перворожденных не так, а феанни?
Она не ответила. Вздохнула и, развернувшись, медленно пошла к тропинке, ведущей вниз, к бухте.
Делать нечего — миссия выполнена, спасения мира не получилось. Мы с Гелкой двинулись следом за ней.
Терциел лежал, укрытый заботливо подоткнутым под горло плащом, и смотрел в небо. Он, конечно, не мог знать, ради чего мы его оставили на время, но выглядел совершенно равнодушным. Или это часть его болезни?
Когда все занялись привычной работой по лагерю — я разводил костер, Гелка побежала за водой, Мак Кехта уселась с глубокомысленным видом созерцать мрачный горизонт, — жрец вдруг проговорил голосом слабым, но уверенным:
— Ветер затих.
Вначале я не обратил внимания на его замечание. .
Ветер! Северный ветер!
Не помня себя от возбуждения — так дрожат, наверное, рекруты перед первым сражением, ученые в ожидании необычайного открытия, грозящего поставить с ног на голову всю современную науку, скаковые кони перед заездом, — я частично взбежал, частично вскарабкался на четвереньках на огромный валун, испещренный по бокам зеленоватыми, блеклыми пятнами лишайников и белесыми потоками чаячьего помета. Наслюнявил указательный палец, поднял его повыше.
Верно!
Северный суховей, отравлявший жизнь всему живому на материке с прошлого березозола, иссяк. Кончился, как запас вина в кувшине заядлого пьяницы.
Неужели получилось?
— Вышло, Молчун?
— Получилось, Эшт?
Гелка и Мак Кехта стояли рядом со мной. При виде их разрумянившихся лиц мне стало смешно. Хотя, чего смеяться? Я, верно, выгляжу не лучше. Хорошо, борода половину физиономии скрывает — не так заметно.
Чтоб не сглазить нежданную удачу, я сплюнул на камень и трижды притопнул каблуком.
— Похоже, получилось!
— Я знала! Я знала! Я верила! — Гелка даже подпрыгнула пару раз на месте, хлопая в ладоши. Еще миг назад она казалось взрослой и серьезной, а тут вдруг прорвался наружу шаловливый ребенок.
— А я, признаться, не верила, — покачала головой Мак Кехта. — Но я рада, что получилось. Знаешь, Эшт, я теперь совсем по-другому увидела салэх… то есть, людей. И все благодаря тебе. Я очень хочу надеяться, что люди и перворожденные поймут друг друга и прекратят глупую вражду. Жаль, Байр не дожил…
Она развернулась и осторожно, но быстро, ступая, сбежала с валуна. Мне показалось, что глаза неистовой феанни как-то поособенному заблестели. Словно на них навернулись слезы. Обрадованные и обнадеженные, мы стали ждать возвращения Мария и его «Волчка». Сперва один день, потом второй…
На третий день я перестал ждать Мария. Да и остальные, пожалуй, тоже.
Теперь мы мечтали разглядеть промелькнувший среди виднеющихся вдалеке островов хоть какой-то парус. Или узкое, хищное тело пиратской фелюги. И плевать, что пиратской. Лишь бы судно, лишь бы люди. Пусть подплывут, снимут нас с пустынного острова, а там уж мы сумеем убедить их перевезти нас на берег. В конце концов, наша с Гелкой магия и оружие Мак Кехты, ее мечи с самострелом, что-то да значат.
Чтобы привлечь внимание проходящего невдалеке корабля, мы накопили огромную кучу смолистых веток, сухого стланика и мха. Сложили костер до смешного напомнивший мне треногу мастера Ойхона (Где он, интересно? Сумел ли добраться до Фан-Белла по нынешним неспокойным временам?), и зажгли его. Пусть горит и днем и ночью. Гелка и феанни присматривали за ним по очереди. В темное время суток в ход шли сосновые дрова, а в светлое — дающий много густого белого дыма сырой мох.
А я добывал пропитание. Хорошо, не выбросил за ненадобностью снасти — крючки, бечеву, поплавки, — припрятанные на дне моего мешка. Пробовал удить на мушку, скрученную из вырванного клока волос. Безрезультатно. Попытался накопать червей, да и в этом деле не преуспел. Земля бедная, желтая, наполовину с песком. Начиная отчаиваться, я вдруг подумал о ракушках. Ну, не может быть, чтоб не водились возле берега на скалах хоть какие-то улитки!
.
Пришлось окунуться в осеннюю воду. Удовольствие не из самых больших, испытанных мною в жизни. .
Да, не часто везет мне, а тут судьба улыбнулась. У нас такие раковины называли беззубками. Водились они по песчаным прибрежным отмелям спокойных рек. Могли попасться и в пруде. Почему беззубка? О том лишь Сущий Вовне ведает, да тот из людей, которому первому это название на ум пришло. Может и есть где-то зубатка, но я о ней не слыхал.
Беззубка достигает размера в пол-ладони. Когда больше, когда меньше. Две створки, серо-коричневые снаружи и перламутровые изнутри, между ними полупрозрачный скользкий «язычок» — тело ракушки.
Вот этот «язычок» я и выковырял, разжав створки лезвием ножа. С большим трудом, должен признаться. Беззубка, чуя близкую смерть, сопротивлялась отчаянно. Наживил кусочек на крючок и забросил подальше от берега, где озеро глубже. Удилища я загодя вырезал из двух молодых сосенок. Не самое подходящее дерево для рыбачьей снасти — все ладони в смоле изгваздаешь, пока хоть плотвичку вытянешь — да что поделать!
И снова судьба показала благостное расположение!
Или это возвращенный на алтарь артефакт начинает действовать? Дарит удачу и счастье всем живущим на земле.
Клюнуло.
Да как клюнуло!
Едва успел удилище подхватить. Рыбаком я никогда настоящим не был — если и приходилось удочку забрасывать, то только по крайней необходимости. А уж полностью обеспечить себя при помощи рыбной ловли я точно не смог бы. Не дано. Например, опытный рыбак по одному виду поклевки может определить, что за добыча у него на крючке. А потому и вываживать начинает поразному. Ведь у каждой рыбы свой норов.
Я такими тонкостями искусства не владел, а потому потянул попростому. Лишь бы под камни не ушла. Бечева крепкая — белорыбицу выдерживала. А белорыбица с Аен Махи это вам не красноперка. Одной рыбины четверым на два дня хватает.
Вытащил…
Карасик.
Да такой хорошенький! В две ладони. Бочка золотистые, спинка темно-коричневая, а плавники с изрядной розовинкой. Ну, просто чудо, а не карасик.
Я едва сдержался, чтобы не исполнить вокруг выловленной рыбки танец, какой наверняка выплясывали наши далекие предки, вступившие некогда с перворожденными в Войну Обретения. Но постеснялся, что Мак Кехта увидит. Скажет: «Ф'ян' салэх». То есть — «дикий человек».
К полудню я натягал около десятка карасей. Мы их потом зажарили на палочках. Если в костер добавить можжевеловых веток, рыба пропитывается ароматным дымком. Объедение просто. Даром, что без хлеба.
Так мы прожили еще два дня.
Погода баловала отсутствием дождей. Но я не обольщался. С началом порошника следовало ожидать если не снега с метелями — все-таки на юг забрались, — то затяжных дождей уж точно. Не ливней, а тягостной, постылой мороси, пропитывающей одежду и даже, кажется, саму душу человека.
Не худо, пока сухо, озаботиться строительством хорошего шалаша. Попросторнее, крытого двойным настилом соснового лапника. А лучше — землянки. И крышу закатать из бревен. И топор имеется. Вот только лопату взять не догадался. Не думал, что в землю зарываться придется, как чернохвостый суслик.
И все было бы ничего, но вот незадача — Терциелу стало хуже. Он не жаловался, не роптал. Смущенно улыбался, словно тяготился положением обузы. Со мной он так и не разговаривал. Я понимал — предубеждения, воспитанные в Храмовой Школе Соль-Эльрина против магов-дикарей слишком сильны. Запросто от них не избавишься. Зато для ухаживающей за ним Гелки жрец всегда находил словечко, другое ободрения. А уж Мак Кехту донимал расспросами столь навязчиво, что феанни даже убегать приходилось время от времени. И тут я понимал, и даже где-то разделял, заинтересованность уроженца Приозерной империи к народу сидов. У нас их раса известна лишь по легендам и мифам о предначальных временах.
Лечить его посредством волшебства я боялся — не тот уровень знаний. Что от самоучки ожидать? Еще убью ненароком.
К вечеру пятого дня дыхание чародея ослабело. Взгляд замутился, словно он смотрел, но не видел склонившееся над ним лицо. Удары сердца, которые я пытался прослушать по живчику на запястье, редкие и едва различимые, неоспоримо свидетельствовали о приближающейся развязке.
Видно, здесь его и похороним…
— Шоол!!! Парус!!! — донесся до меня крик Мак Кехты, несшей как раз вахту у костра. — Лоинге, Эшт! Корабль, Молчун!
— Аат' шоол, феанни?! Где парус, госпожа?! — вскинулся я, к стыду своему позабыв о больном Терциеле. Так бывает, насущные заботы о своей шкуре становятся дороже чьей-то жизни.
В ночном сумраке к острову шел корабль. От берега его отделяло не меньше двух тысяч шагов. Тем не менее я узнал строгую и величественную красоту судна. Три высокие мачты с «косыми», треугольными парусами, высокие надстройки на носу и корме с площадками для лучников, ряды раззолоченных щитов по бортам, на каждом из них изображен орел, сжимающий когтистыми лапами меч и кисть винограда.
Из-за слабого ветра паруса едва трепыхались, и поэтому два ряда длинных весел неспешно пенили воду по обеим сторонам вытянутого корпуса корабля. Внешне неспешно. Но покорный их напору дромон рвался вперед, как стрела, взрывал волну медным тараном с волчьей головой.
Именно дромон.
Один из кораблей, составляющих гордость и славу флота моей родины, Приозерной империи. Слава Сущему Вовне! Спасены!
Несомненно, впередсмотрящие заметили наши огни и командир судна заинтересовался обитателями ранее безлюдного острова. Цель, с которой дромон может бороздить здешние воды, вполне понятна. Борьба с пиратами. Время от времени его императорское величество, или Священный Синклит, или главнокомандующий флота вспоминали о бесчинствах озерных разбойников, чьи флотилии, состоящие из вертких, остроносых фелюг, не пропускали беспошлинно ни одного купеческого судна. В лучшем случае купец лишался половины товара, в худшем — корабля, товара да и жизни тоже. Купцы отказывались торговать с северными королевствами. Вот тогда-то и выводились из портов многовесельные громады кораблей. Разоряли пиратские гнезда, выжигали заразу каленым железом. Только полностью вывести речных грабителей все равно не получалось и через несколько лет нападения на купеческие караваны возобновлялись.
Дромон медленно приближался. Опасался напороться днищем на подводный камень. Горели фонари по углам кормовой надстройки. На носовой света не зажигали, чтобы не мешать застывшим с арбалетами наизготовку стрелкам. Во флоте Империи знали — расслабляться, когда кругом острова, нельзя. Нужно постоянно ждать подвоха и держать оружие под рукой.
Я бегом добрался к костру, ткнул толстую ветку в огонь, замахал ею над головой. С веселым шипением вспыхнула подсохшая хвоя. Забрызгала искрами расплавленная смола. А я прыгал, кричал, не помню что. Кажется, «Сюда! Сюда! На помощь!» Радость охватила всю нашу маленькую компанию: Гелка тихонько повизгивала, хлопая в ладоши, и даже невозмутимая прежде сида привставала на носки в нетерпении.
Не доводя судно полусотни шагов до прибрежных скал, гребцы ударили веслами в обратную сторону. Затабанили. Тут же в воду полетел тяжелый бронзовый якорь. Заскрипели блоки, спуская челнок.
Захватив факелы, мы сбежали к бухте.
Красные сполохи отражались в воде, удваивая число огней.
Размеренно шлепали весельные лопасти приближающейся лодки. Шестивесельный ял, не меньше. (Замечание редактора : о каком плавсредстве идет речь, у автора три варианта подряд: челнок, лодка, ял?)
— Кто такие? — окликнул нас молодой командир в кованом нагруднике с серебряной насечкой. — Почему здесь?
— С купеческого судна «Волчок», — честно, положа руку на сердце, отвечал я. А почему это я должен покрывать неблаговидные поступки Мария? Обещал вернуться, а сам умотал — поминай как звали. Пусть теперь все знают, какова цена его слова. — Нас высадили на острове.
Командир задумался. Для центуриона он выглядел слишком молодо. Рановато еще. Не поручат столь ответственный чин. В Приозерной империи с этим строго. Армейскую, а тем паче флотскую, должность не приобретешь за мзду. Только опыт и безупречная служба. Скорее всего, парень — опцион — помощник центуриона. Потому и отправили на берег молодого, настырного — а ну-ка, покажи ум и смекалку.
— С «Волчком» мы разминулись третьего дня, — неуверенно проговорил он. — Капитан о вас не упоминал.
— Ему это невыгодно, — я продолжал напирать на Мария. — Бросивший людей на верную смерть, не будет этим хвастаться.
— Сколько вас тут? — смягчился опцион.
— Четверо. Двое мужчин и две женщины.
— К берегу! — последние слова предназначались уже не мне, а гребцам. Ну и слава Сущему!
— А где четвертый? — вблизи мой собеседник выглядел еще моложе, чем на расстоянии. Едва-едва усы расти начали.
— Вот он, — я повернулся и указал на лежащего Терциела. Что-то неестественное в позе жреца заставило склониться над ним… Чародей был мертв. Он лежал, как и раньше, на спине. Только запрокинул костистый, обросший за время путешествия седой бородой, подбородок к небу.
Опцион задышал за плечом:
— Так он же… Умер? — потом увидел край светло-коричневого балахона, выглядывающий из-под покрывала. — Жрец? Из Храма?
— Жрец. Из Храма, — а что я должен скрывать? Мне стыдиться нечего.
— Откуда? — от удивления моряк забыл о своей должности, о необходимости сохранять уверенную невозмутимость. Его голос дрогнул совсем по-мальчишески. — Почему здесь?
— Долго объяснять.
— А объяснить придется, — степенно вмешался другой моряк. Седоватый, с нашивками десятника. — Жрец, да к тому же… — он посветил факелом. — К тому же Терциел, самое меньшее.
— Я охотно объясню все обстоятельства, которые привели нас на остров, — твердо сказал я. — И все лишения, которые мы перенесли здесь. Но позвольте сделать это уже на корабле?
— Хорошо! Пусть решает флагман, — опцион наконец-то принял решение. — В лодку. Сперва двое. Ты и ты, — он ткнул пальцем в меня и в Мак Кехту, и вдруг осекся, выпучил глаза и просипел . — Перворожденная?
Бедняга. Он даже о приличиях забыл от изумления.
— Высокородная сида, ярлесса Мак Кехта, — торжественно объявил я, наслаждаясь возникшим на лицах моряков недоумением. Не иначе слава Мак Кехты, обгоняя ее, достигла и побережья великого Озера. А слава у феанни не из лучших. Вряд ли кто-то захочет подружиться с ней или познакомить с родными.
Однако молодой командир быстро взял себя в руки.
— Опцион Лаур к вашим услугам, благородная феанни, — он элегантно — насколько позволял нагрудник — поклонился. — Прошу на корабль.
Мак Кехта высокомерно, но, в целом, одобрительно кивнула и с королевским достоинством перешагнула борт яла. Небрежно бросила:
— Хьюэсэ салэх эхэн'э л'оор б'еес. Люди юга помнят хорошие манеры. Та ашт'эх. Я удивлена.
С трудом сдерживая улыбку, я «перевел»:
— Ее светлость благодарна тебе, опцион Лаур. Она принимает приглашение, — и добавил. — Пусть с ней поплывет девочка, — я указал на Гелку. — Я переправлюсь с Терциелом.
Озерник не возражал.
Ял обернулся туда и обратно очень быстро, как на крыльях.
И вот уже передо мной высокий борт дромона, окрашенный белым. Сверкающие позолотой щиты. И запах… Запах смолы, пропитывающей доски обшивки, терпкий дух начищенных бронзовых и медных ручек, накладок, набалдашников, горечью вара тянет от такелажа.
Двое солдат подали вверх носилки с мертвым жрецом. Перед смертью он совсем исхудал и весил, пожалуй, не больше четырнадцатилетнего ребенка. Я взобрался по веревочной лестнице.
Мак Кехта стояла у трапа, ведущего на кормовую надстройку, квартердек, и вела светскую беседу с тремя старшими офицерами флота — можно гордиться образованностью моих соотечествеников, не каждого нобиля учат Старшей речи. Я сразу определил их звания по белоснежным гребням на шлемах и пурпурной кайме выглядывающих из-под доспеха рукавов туник. Четвертым озерником, оживленно участвующим в разговоре был невысокий мужчина годков около сорока, слишком темноволосый для жителя Империи, в простой одежде и с пергаментным свитком в руках. Тем не менее, осторожно приблизившись, я понял кто здесь главный. Конечно, невзрачный человек, увлеченно засыпающий феанни вопросами, склонив голову к левому плечу.
Ученый? Один из преподавателей Вальонской Академии?
Очень может быть. Только с трудом верится, чтобы военные относились к ученому с таким почтением. Позволяли себя не замечать, перебивать…
Гелка, прятавшаяся до того за спину феанни, увидев меня, подбежала, ухватилась за рукав и замерла, чуть дыша. Собеседник Мак Кехты отвлекся, глянул на меня:
— Житель Севера? Замечательно!
Что он такого замечательного нашел в обитателях севера? Нет, точно ученый. Они все слегка сдвинутые. Думают не о том, о чем положено думать обычным людям. Но, может, в этом и заключается их отличие? В способности мыслить вне привычных понятий, находить новые решения, ставить хитрые задачи и получать непростые ответы.
Я пожал плечами:
— Ну, житель…
— Замечательно! — повторил ученый. Он выговаривал это слово с таким вкусом, что волей-неволей хотелось верить. — Перворожденная и житель Севера! Я очень о многом должен вас расспросить.
— К твоим услугам, мастер… — слегка, чтоб не терять достоинства, поклонился я. Ну что еще ответишь книжнику? С ними как с больными нужно. Соглашаться, потакать.
— Мастер Луций, — низким голосом подсказал стоявший справа военный. Вот это глотка! В туман рога не нужно. Может сам оповещать встречные суда. — Я — капитан Серджий Торум, — добавил он. — Это — мои помощники: Статон Миций и Гистан Мур.
Пришлось еще раз поклониться. Знакомиться, так знакомиться.
— Я к вашим услугам, мастер Луций, господа офицеры. Меня зовут Молчун. Мои спутницы — благородная сида, ярлесса Мак Кехта и Гелла, моя приемная дочь.
— Очень, очень рад, — довольно потирая ладонь о ладонь, улыбнулся Луций.
Лицо у него открытое, доброе. Это хорошо. Такому человеку хочется поверить сразу и надолго, хоть я и не привык открывать душу перед первым встречным.
— Книгу пишешь, мастер Луций?
— Книгу? — удивился он, словно не ожидал от выходца с Севера подобного вопроса и слегка замялся. — Нет. Вернее, не совсем… Сейчас вам покажут место отдыха, накормят, — перешел он к делу. — А потом, мастер Молчун, прошу ко мне…
— Прошу прощения, — пробасил капитан Серджий. — А как же мертвый Терциел?
Кто же такой этот Луций, что капитан дромона перед ним расшаркивается, прощения просит и слово поперек сказать боится? Тезка императора, да живет он вечно. Но это же не повод….
— После, после… — небрежно отмахнулся от офицера ученый. Хитро прищурился. — Ты так сильно любишь жрецов Храма, Серджий?
Капитан только крякнул. А мы отправились в кормовую надстройку, сопровождаемые Статоном Мицием и двумя рядовыми. Впервые в жизни вещевой мешок несли за мной. А я не знал — радоваться почету или остерегаться?
Игреневый от природы, но чалый от инея, конь присел на задние ноги и затанцевал перед частоколом.
— Эй, братуха! Отворяй ворота, али службу забыл? Не вишь, кто вернулся? — проорал раскрасневшийся бородач в медвежьей шапке, обшитой стальными бляхами.
— Не шуми, орясина! — весело отозвался воин с бревенчатой сторожевой башенки, махнул меховой рукавицей. — Уже побегли…
И не соврал. Кряхтя от натуги четверо веселинов отворили окованые железом створки.
Отряд из полусотни всадников — все, как на подбор, рослые, плечистые, на справных конях, хотя откуда в повесском войске возьмутся худые? — на рысях въехал в форт.
— Экий ты сердитый сегодня, Бранебор, — ухмыльнулся десятник, командующий стражей. — Чистый космач!
— Будешь тут сердитым, — вполголоса ответил тот, спрыгивая с игреневого и передавая повод коноводу, — коль ходит батюшка наш туча тучей.
Бранебор кивнул на статного, чуть прихрамывающего воина, размашистым шагом направляющегося в казарму.
— Что так? — посерьезнел десятник.
— Да разумеешь, Всемил, увязли мы в этой войне по самое дальше некуда. Думал Властомир до снегу дело закончить, а оно вон как выходит…
— Баню! — через плечо бросил скрывающийся в доме веселинский король.
— Будет! Не сумлевайся! — в голос ответил Бранебор, а тише добавил. — Люто стали трейги проклятые биться. Ох, люто. Полных четыре десятка положили мы, пока того стрыгаева Даглана замок взяли. Ан глянули — нет его там. Убег, сволочь.
— Ух, волчара! — согласился Всемил. — Хитрован!
— А ничо, братка, на кажного волчару волкодав найдется. Коней жалко. Поморозим. Да и голодно ноне.
— Это так, — покивал десятник. — Верно, говоришь. Коней жалко.
— Ото ж. Добро, ты баньку-то отмахни спроворить, а я к государю.
Когда Бранебор, вошел в дом, сгибая шею под низкой притолокой, Властомир сидел, ссутулившись, перед очагом, уронив сильные руки на колени. Заслышал шаги командира гвардейцев, поднял голову:
— Что натрепался с братухой?
— Да всего-то словечком и перекинулись, — развел руками Бранебор.
— Болтлив ты стал, ровно баба, — недовольно проговорил король. — Баня будет?
— А то? — гвардеец принял с лавки тяжелую медвежью шубу, небрежно сброшенную Властомиром, сел рядом, распутывая завязки полушубка.
Помолчали.
— Все мы ровно бабы стали, — с горечью проговорил владыка Повесья, запуская пятерню в сильно отросшую бороду. — Кто болтает, кто врагов жалеть начал… А им токмо покажи слабину!
В ушах его до сих пор стояли крики обитателей захваченного замка. Как же хотелось выцепить барона Даглана! Все ополчение трейговское на нем держится. Сруби чернобородого крепыша, похожего на лесного хозяина и его же на гербе намалевавшего, и разбегутся баронские дружины кто в лес, кто по дрова. А там и пехтуру Валланову можно встретить.
Разведчики доносили — лучники со щитоносцами числом до трех сотен еще в десятке лиг. Вперед не идут. Стали лагерем, рогатками себя огородили. Не легко их оттуда конницей выколупывать.
Властомир помнил, чего стоят в бою лучники-трейги. И по Кровавой Лощине помнил, и по тем стычкам, в которых совсем мальцом участвовал, когда его батюшка, Мечелюб с Витгольдом за Спорные земли грызлись. Одна надежда на быстрые удары по тылам. Лишить врага продовольствия, отогнать резервы, захватить обозы со стрелами. А для того нужно шустренько с баронами разобраться. И допрежде всего с Дагланом. А он ушел! Волчара бешеный.
Властомир в гневе приказал взятых в плен рыцарей — ленников Даглановых — конями порвать прямо на подворье замка. Дружинникам, кто попроще — люди подневольные, что с них возьмешь? — правые руки рубить. За глумление над Зимоглядом пускай все трейги кровушкой умоются. Челядь, оставшуюся в замке , пороть. По двадцать плетей. Другой раз и штурма дожидаться не будут — в лес удерут.
И все бы ничего, да что-то грызло короля изнутри. Будто червяк спелое яблоко. Тоненький голосок жужжал медоносной пчелою. Или нет, скорее полосатым шершнем. Пчела так жалить не будет, штрыкать душу ухналем, в костре каленым.
Скорее, чтоб заглушить этот голосок, чем для убеждения гвардейца, Властомир грянул кулаком по столу:
— Матерью Коней клянусь! Всех трейгов изведу! Умоются еще кровушкой проклятые за Зимогляда. За позор! Селинку ломтями резать буду. Даром, что баба! А Валлана… — король запнулся, перевел дыхание. — Валлана просто так убью. Быстрой смертью. Он мне у Кровавой Лощины жизнь спас. Да и не было его в Трегетройме тогда. Мне сказывали.
Вскочил. Глаза навыкате. Красные.
Бранебор привычно хекнул. Засунул большие пальцы за пояс.
— Ты охолонь, государь. Надо будет извести трейгов — изведем. Эка невидаль! Токмо стола не сокруши. Не то в сей час какой-нито харч принесут, медовухи горячей опять-таки — Бажен спроворит. А нам, ровно зверям, на полу жрать придется. Мы с тобой до конца. И супротив трейгов, и супротив остроухих… Да хоч супротив Империи. Зазря, что ли, вождем вождей выбирали?
Будто обычное полено возле печки про запас кинули.
А я-то навоображал себе.
Что раскроется камень и поглотит артефакт.
Что прогремит гром с ясного неба, провозглашающий нашу победу.
Что случится то или иное знамение.
Ну, хоть бы чайки перестали кричать!
Ничего…
Вот и задумаешься: может быть, все напрасно? Зря оставлены позади сотни лиг, зря мы рисковали жизнями, зря морочили головы достойным, уважаемым людям…
Или не зря?
Как узнать, как определить, что Болг был прав, мечтая возвратить М'акэн Н'арт на алтарь?
— Почему? — прошептала Гелка. — Почему ничего не случилось?
Я пожал плечами. Что тут скажешь, когда сам полон сомнений?
— Салэх эс амэд'эх агэс люэк'ред'! Люди глупы и легковерны! — медленно произнесла Мак Кехта. Помолчала и добавила. — Эг'ен ши ф'реешен эс амэд'эх агэс люэк'ред'. Некоторые сиды тоже глупы и легковерны. Эйан бех а б'хеанам руд ме. Эйан будет смеяться надо мной.
— Не будет, феанни, — возразил я.
— Почему? — горько усмехнулась сида.
— Потому что нельзя смеяться над чистыми намерениями! — с жаром воскликнула Гелка. — Нельзя смеяться над тем, кто накормит голодного, поможет раненому или больному, бросит грош нищему калеке…
— Люди действительно так думают? — осторожно поинтересовалась Мак Кехта.
— Ну, не все! — я развел руками. — Но твердо знаю — если бы не находилось таких, мы давно вымерли бы. Еще в Войну Обретения…
— ?
— Ну, в Войну Утраты, по-вашему. Скорее всего мы выжили благодаря плечу друга, поддержке соратников. А разве у перворожденных не так, а феанни?
Она не ответила. Вздохнула и, развернувшись, медленно пошла к тропинке, ведущей вниз, к бухте.
Делать нечего — миссия выполнена, спасения мира не получилось. Мы с Гелкой двинулись следом за ней.
Терциел лежал, укрытый заботливо подоткнутым под горло плащом, и смотрел в небо. Он, конечно, не мог знать, ради чего мы его оставили на время, но выглядел совершенно равнодушным. Или это часть его болезни?
Когда все занялись привычной работой по лагерю — я разводил костер, Гелка побежала за водой, Мак Кехта уселась с глубокомысленным видом созерцать мрачный горизонт, — жрец вдруг проговорил голосом слабым, но уверенным:
— Ветер затих.
Вначале я не обратил внимания на его замечание. .
Ветер! Северный ветер!
Не помня себя от возбуждения — так дрожат, наверное, рекруты перед первым сражением, ученые в ожидании необычайного открытия, грозящего поставить с ног на голову всю современную науку, скаковые кони перед заездом, — я частично взбежал, частично вскарабкался на четвереньках на огромный валун, испещренный по бокам зеленоватыми, блеклыми пятнами лишайников и белесыми потоками чаячьего помета. Наслюнявил указательный палец, поднял его повыше.
Верно!
Северный суховей, отравлявший жизнь всему живому на материке с прошлого березозола, иссяк. Кончился, как запас вина в кувшине заядлого пьяницы.
Неужели получилось?
— Вышло, Молчун?
— Получилось, Эшт?
Гелка и Мак Кехта стояли рядом со мной. При виде их разрумянившихся лиц мне стало смешно. Хотя, чего смеяться? Я, верно, выгляжу не лучше. Хорошо, борода половину физиономии скрывает — не так заметно.
Чтоб не сглазить нежданную удачу, я сплюнул на камень и трижды притопнул каблуком.
— Похоже, получилось!
— Я знала! Я знала! Я верила! — Гелка даже подпрыгнула пару раз на месте, хлопая в ладоши. Еще миг назад она казалось взрослой и серьезной, а тут вдруг прорвался наружу шаловливый ребенок.
— А я, признаться, не верила, — покачала головой Мак Кехта. — Но я рада, что получилось. Знаешь, Эшт, я теперь совсем по-другому увидела салэх… то есть, людей. И все благодаря тебе. Я очень хочу надеяться, что люди и перворожденные поймут друг друга и прекратят глупую вражду. Жаль, Байр не дожил…
Она развернулась и осторожно, но быстро, ступая, сбежала с валуна. Мне показалось, что глаза неистовой феанни как-то поособенному заблестели. Словно на них навернулись слезы. Обрадованные и обнадеженные, мы стали ждать возвращения Мария и его «Волчка». Сперва один день, потом второй…
На третий день я перестал ждать Мария. Да и остальные, пожалуй, тоже.
Теперь мы мечтали разглядеть промелькнувший среди виднеющихся вдалеке островов хоть какой-то парус. Или узкое, хищное тело пиратской фелюги. И плевать, что пиратской. Лишь бы судно, лишь бы люди. Пусть подплывут, снимут нас с пустынного острова, а там уж мы сумеем убедить их перевезти нас на берег. В конце концов, наша с Гелкой магия и оружие Мак Кехты, ее мечи с самострелом, что-то да значат.
Чтобы привлечь внимание проходящего невдалеке корабля, мы накопили огромную кучу смолистых веток, сухого стланика и мха. Сложили костер до смешного напомнивший мне треногу мастера Ойхона (Где он, интересно? Сумел ли добраться до Фан-Белла по нынешним неспокойным временам?), и зажгли его. Пусть горит и днем и ночью. Гелка и феанни присматривали за ним по очереди. В темное время суток в ход шли сосновые дрова, а в светлое — дающий много густого белого дыма сырой мох.
А я добывал пропитание. Хорошо, не выбросил за ненадобностью снасти — крючки, бечеву, поплавки, — припрятанные на дне моего мешка. Пробовал удить на мушку, скрученную из вырванного клока волос. Безрезультатно. Попытался накопать червей, да и в этом деле не преуспел. Земля бедная, желтая, наполовину с песком. Начиная отчаиваться, я вдруг подумал о ракушках. Ну, не может быть, чтоб не водились возле берега на скалах хоть какие-то улитки!
.
Пришлось окунуться в осеннюю воду. Удовольствие не из самых больших, испытанных мною в жизни. .
Да, не часто везет мне, а тут судьба улыбнулась. У нас такие раковины называли беззубками. Водились они по песчаным прибрежным отмелям спокойных рек. Могли попасться и в пруде. Почему беззубка? О том лишь Сущий Вовне ведает, да тот из людей, которому первому это название на ум пришло. Может и есть где-то зубатка, но я о ней не слыхал.
Беззубка достигает размера в пол-ладони. Когда больше, когда меньше. Две створки, серо-коричневые снаружи и перламутровые изнутри, между ними полупрозрачный скользкий «язычок» — тело ракушки.
Вот этот «язычок» я и выковырял, разжав створки лезвием ножа. С большим трудом, должен признаться. Беззубка, чуя близкую смерть, сопротивлялась отчаянно. Наживил кусочек на крючок и забросил подальше от берега, где озеро глубже. Удилища я загодя вырезал из двух молодых сосенок. Не самое подходящее дерево для рыбачьей снасти — все ладони в смоле изгваздаешь, пока хоть плотвичку вытянешь — да что поделать!
И снова судьба показала благостное расположение!
Или это возвращенный на алтарь артефакт начинает действовать? Дарит удачу и счастье всем живущим на земле.
Клюнуло.
Да как клюнуло!
Едва успел удилище подхватить. Рыбаком я никогда настоящим не был — если и приходилось удочку забрасывать, то только по крайней необходимости. А уж полностью обеспечить себя при помощи рыбной ловли я точно не смог бы. Не дано. Например, опытный рыбак по одному виду поклевки может определить, что за добыча у него на крючке. А потому и вываживать начинает поразному. Ведь у каждой рыбы свой норов.
Я такими тонкостями искусства не владел, а потому потянул попростому. Лишь бы под камни не ушла. Бечева крепкая — белорыбицу выдерживала. А белорыбица с Аен Махи это вам не красноперка. Одной рыбины четверым на два дня хватает.
Вытащил…
Карасик.
Да такой хорошенький! В две ладони. Бочка золотистые, спинка темно-коричневая, а плавники с изрядной розовинкой. Ну, просто чудо, а не карасик.
Я едва сдержался, чтобы не исполнить вокруг выловленной рыбки танец, какой наверняка выплясывали наши далекие предки, вступившие некогда с перворожденными в Войну Обретения. Но постеснялся, что Мак Кехта увидит. Скажет: «Ф'ян' салэх». То есть — «дикий человек».
К полудню я натягал около десятка карасей. Мы их потом зажарили на палочках. Если в костер добавить можжевеловых веток, рыба пропитывается ароматным дымком. Объедение просто. Даром, что без хлеба.
Так мы прожили еще два дня.
Погода баловала отсутствием дождей. Но я не обольщался. С началом порошника следовало ожидать если не снега с метелями — все-таки на юг забрались, — то затяжных дождей уж точно. Не ливней, а тягостной, постылой мороси, пропитывающей одежду и даже, кажется, саму душу человека.
Не худо, пока сухо, озаботиться строительством хорошего шалаша. Попросторнее, крытого двойным настилом соснового лапника. А лучше — землянки. И крышу закатать из бревен. И топор имеется. Вот только лопату взять не догадался. Не думал, что в землю зарываться придется, как чернохвостый суслик.
И все было бы ничего, но вот незадача — Терциелу стало хуже. Он не жаловался, не роптал. Смущенно улыбался, словно тяготился положением обузы. Со мной он так и не разговаривал. Я понимал — предубеждения, воспитанные в Храмовой Школе Соль-Эльрина против магов-дикарей слишком сильны. Запросто от них не избавишься. Зато для ухаживающей за ним Гелки жрец всегда находил словечко, другое ободрения. А уж Мак Кехту донимал расспросами столь навязчиво, что феанни даже убегать приходилось время от времени. И тут я понимал, и даже где-то разделял, заинтересованность уроженца Приозерной империи к народу сидов. У нас их раса известна лишь по легендам и мифам о предначальных временах.
Лечить его посредством волшебства я боялся — не тот уровень знаний. Что от самоучки ожидать? Еще убью ненароком.
К вечеру пятого дня дыхание чародея ослабело. Взгляд замутился, словно он смотрел, но не видел склонившееся над ним лицо. Удары сердца, которые я пытался прослушать по живчику на запястье, редкие и едва различимые, неоспоримо свидетельствовали о приближающейся развязке.
Видно, здесь его и похороним…
— Шоол!!! Парус!!! — донесся до меня крик Мак Кехты, несшей как раз вахту у костра. — Лоинге, Эшт! Корабль, Молчун!
— Аат' шоол, феанни?! Где парус, госпожа?! — вскинулся я, к стыду своему позабыв о больном Терциеле. Так бывает, насущные заботы о своей шкуре становятся дороже чьей-то жизни.
В ночном сумраке к острову шел корабль. От берега его отделяло не меньше двух тысяч шагов. Тем не менее я узнал строгую и величественную красоту судна. Три высокие мачты с «косыми», треугольными парусами, высокие надстройки на носу и корме с площадками для лучников, ряды раззолоченных щитов по бортам, на каждом из них изображен орел, сжимающий когтистыми лапами меч и кисть винограда.
Из-за слабого ветра паруса едва трепыхались, и поэтому два ряда длинных весел неспешно пенили воду по обеим сторонам вытянутого корпуса корабля. Внешне неспешно. Но покорный их напору дромон рвался вперед, как стрела, взрывал волну медным тараном с волчьей головой.
Именно дромон.
Один из кораблей, составляющих гордость и славу флота моей родины, Приозерной империи. Слава Сущему Вовне! Спасены!
Несомненно, впередсмотрящие заметили наши огни и командир судна заинтересовался обитателями ранее безлюдного острова. Цель, с которой дромон может бороздить здешние воды, вполне понятна. Борьба с пиратами. Время от времени его императорское величество, или Священный Синклит, или главнокомандующий флота вспоминали о бесчинствах озерных разбойников, чьи флотилии, состоящие из вертких, остроносых фелюг, не пропускали беспошлинно ни одного купеческого судна. В лучшем случае купец лишался половины товара, в худшем — корабля, товара да и жизни тоже. Купцы отказывались торговать с северными королевствами. Вот тогда-то и выводились из портов многовесельные громады кораблей. Разоряли пиратские гнезда, выжигали заразу каленым железом. Только полностью вывести речных грабителей все равно не получалось и через несколько лет нападения на купеческие караваны возобновлялись.
Дромон медленно приближался. Опасался напороться днищем на подводный камень. Горели фонари по углам кормовой надстройки. На носовой света не зажигали, чтобы не мешать застывшим с арбалетами наизготовку стрелкам. Во флоте Империи знали — расслабляться, когда кругом острова, нельзя. Нужно постоянно ждать подвоха и держать оружие под рукой.
Я бегом добрался к костру, ткнул толстую ветку в огонь, замахал ею над головой. С веселым шипением вспыхнула подсохшая хвоя. Забрызгала искрами расплавленная смола. А я прыгал, кричал, не помню что. Кажется, «Сюда! Сюда! На помощь!» Радость охватила всю нашу маленькую компанию: Гелка тихонько повизгивала, хлопая в ладоши, и даже невозмутимая прежде сида привставала на носки в нетерпении.
Не доводя судно полусотни шагов до прибрежных скал, гребцы ударили веслами в обратную сторону. Затабанили. Тут же в воду полетел тяжелый бронзовый якорь. Заскрипели блоки, спуская челнок.
Захватив факелы, мы сбежали к бухте.
Красные сполохи отражались в воде, удваивая число огней.
Размеренно шлепали весельные лопасти приближающейся лодки. Шестивесельный ял, не меньше. (Замечание редактора : о каком плавсредстве идет речь, у автора три варианта подряд: челнок, лодка, ял?)
— Кто такие? — окликнул нас молодой командир в кованом нагруднике с серебряной насечкой. — Почему здесь?
— С купеческого судна «Волчок», — честно, положа руку на сердце, отвечал я. А почему это я должен покрывать неблаговидные поступки Мария? Обещал вернуться, а сам умотал — поминай как звали. Пусть теперь все знают, какова цена его слова. — Нас высадили на острове.
Командир задумался. Для центуриона он выглядел слишком молодо. Рановато еще. Не поручат столь ответственный чин. В Приозерной империи с этим строго. Армейскую, а тем паче флотскую, должность не приобретешь за мзду. Только опыт и безупречная служба. Скорее всего, парень — опцион — помощник центуриона. Потому и отправили на берег молодого, настырного — а ну-ка, покажи ум и смекалку.
— С «Волчком» мы разминулись третьего дня, — неуверенно проговорил он. — Капитан о вас не упоминал.
— Ему это невыгодно, — я продолжал напирать на Мария. — Бросивший людей на верную смерть, не будет этим хвастаться.
— Сколько вас тут? — смягчился опцион.
— Четверо. Двое мужчин и две женщины.
— К берегу! — последние слова предназначались уже не мне, а гребцам. Ну и слава Сущему!
— А где четвертый? — вблизи мой собеседник выглядел еще моложе, чем на расстоянии. Едва-едва усы расти начали.
— Вот он, — я повернулся и указал на лежащего Терциела. Что-то неестественное в позе жреца заставило склониться над ним… Чародей был мертв. Он лежал, как и раньше, на спине. Только запрокинул костистый, обросший за время путешествия седой бородой, подбородок к небу.
Опцион задышал за плечом:
— Так он же… Умер? — потом увидел край светло-коричневого балахона, выглядывающий из-под покрывала. — Жрец? Из Храма?
— Жрец. Из Храма, — а что я должен скрывать? Мне стыдиться нечего.
— Откуда? — от удивления моряк забыл о своей должности, о необходимости сохранять уверенную невозмутимость. Его голос дрогнул совсем по-мальчишески. — Почему здесь?
— Долго объяснять.
— А объяснить придется, — степенно вмешался другой моряк. Седоватый, с нашивками десятника. — Жрец, да к тому же… — он посветил факелом. — К тому же Терциел, самое меньшее.
— Я охотно объясню все обстоятельства, которые привели нас на остров, — твердо сказал я. — И все лишения, которые мы перенесли здесь. Но позвольте сделать это уже на корабле?
— Хорошо! Пусть решает флагман, — опцион наконец-то принял решение. — В лодку. Сперва двое. Ты и ты, — он ткнул пальцем в меня и в Мак Кехту, и вдруг осекся, выпучил глаза и просипел . — Перворожденная?
Бедняга. Он даже о приличиях забыл от изумления.
— Высокородная сида, ярлесса Мак Кехта, — торжественно объявил я, наслаждаясь возникшим на лицах моряков недоумением. Не иначе слава Мак Кехты, обгоняя ее, достигла и побережья великого Озера. А слава у феанни не из лучших. Вряд ли кто-то захочет подружиться с ней или познакомить с родными.
Однако молодой командир быстро взял себя в руки.
— Опцион Лаур к вашим услугам, благородная феанни, — он элегантно — насколько позволял нагрудник — поклонился. — Прошу на корабль.
Мак Кехта высокомерно, но, в целом, одобрительно кивнула и с королевским достоинством перешагнула борт яла. Небрежно бросила:
— Хьюэсэ салэх эхэн'э л'оор б'еес. Люди юга помнят хорошие манеры. Та ашт'эх. Я удивлена.
С трудом сдерживая улыбку, я «перевел»:
— Ее светлость благодарна тебе, опцион Лаур. Она принимает приглашение, — и добавил. — Пусть с ней поплывет девочка, — я указал на Гелку. — Я переправлюсь с Терциелом.
Озерник не возражал.
Ял обернулся туда и обратно очень быстро, как на крыльях.
И вот уже передо мной высокий борт дромона, окрашенный белым. Сверкающие позолотой щиты. И запах… Запах смолы, пропитывающей доски обшивки, терпкий дух начищенных бронзовых и медных ручек, накладок, набалдашников, горечью вара тянет от такелажа.
Двое солдат подали вверх носилки с мертвым жрецом. Перед смертью он совсем исхудал и весил, пожалуй, не больше четырнадцатилетнего ребенка. Я взобрался по веревочной лестнице.
Мак Кехта стояла у трапа, ведущего на кормовую надстройку, квартердек, и вела светскую беседу с тремя старшими офицерами флота — можно гордиться образованностью моих соотечествеников, не каждого нобиля учат Старшей речи. Я сразу определил их звания по белоснежным гребням на шлемах и пурпурной кайме выглядывающих из-под доспеха рукавов туник. Четвертым озерником, оживленно участвующим в разговоре был невысокий мужчина годков около сорока, слишком темноволосый для жителя Империи, в простой одежде и с пергаментным свитком в руках. Тем не менее, осторожно приблизившись, я понял кто здесь главный. Конечно, невзрачный человек, увлеченно засыпающий феанни вопросами, склонив голову к левому плечу.
Ученый? Один из преподавателей Вальонской Академии?
Очень может быть. Только с трудом верится, чтобы военные относились к ученому с таким почтением. Позволяли себя не замечать, перебивать…
Гелка, прятавшаяся до того за спину феанни, увидев меня, подбежала, ухватилась за рукав и замерла, чуть дыша. Собеседник Мак Кехты отвлекся, глянул на меня:
— Житель Севера? Замечательно!
Что он такого замечательного нашел в обитателях севера? Нет, точно ученый. Они все слегка сдвинутые. Думают не о том, о чем положено думать обычным людям. Но, может, в этом и заключается их отличие? В способности мыслить вне привычных понятий, находить новые решения, ставить хитрые задачи и получать непростые ответы.
Я пожал плечами:
— Ну, житель…
— Замечательно! — повторил ученый. Он выговаривал это слово с таким вкусом, что волей-неволей хотелось верить. — Перворожденная и житель Севера! Я очень о многом должен вас расспросить.
— К твоим услугам, мастер… — слегка, чтоб не терять достоинства, поклонился я. Ну что еще ответишь книжнику? С ними как с больными нужно. Соглашаться, потакать.
— Мастер Луций, — низким голосом подсказал стоявший справа военный. Вот это глотка! В туман рога не нужно. Может сам оповещать встречные суда. — Я — капитан Серджий Торум, — добавил он. — Это — мои помощники: Статон Миций и Гистан Мур.
Пришлось еще раз поклониться. Знакомиться, так знакомиться.
— Я к вашим услугам, мастер Луций, господа офицеры. Меня зовут Молчун. Мои спутницы — благородная сида, ярлесса Мак Кехта и Гелла, моя приемная дочь.
— Очень, очень рад, — довольно потирая ладонь о ладонь, улыбнулся Луций.
Лицо у него открытое, доброе. Это хорошо. Такому человеку хочется поверить сразу и надолго, хоть я и не привык открывать душу перед первым встречным.
— Книгу пишешь, мастер Луций?
— Книгу? — удивился он, словно не ожидал от выходца с Севера подобного вопроса и слегка замялся. — Нет. Вернее, не совсем… Сейчас вам покажут место отдыха, накормят, — перешел он к делу. — А потом, мастер Молчун, прошу ко мне…
— Прошу прощения, — пробасил капитан Серджий. — А как же мертвый Терциел?
Кто же такой этот Луций, что капитан дромона перед ним расшаркивается, прощения просит и слово поперек сказать боится? Тезка императора, да живет он вечно. Но это же не повод….
— После, после… — небрежно отмахнулся от офицера ученый. Хитро прищурился. — Ты так сильно любишь жрецов Храма, Серджий?
Капитан только крякнул. А мы отправились в кормовую надстройку, сопровождаемые Статоном Мицием и двумя рядовыми. Впервые в жизни вещевой мешок несли за мной. А я не знал — радоваться почету или остерегаться?
Западный Трегетрен, форт Веселая Горка,
порошник, день третий, сразу после полудня
Игреневый от природы, но чалый от инея, конь присел на задние ноги и затанцевал перед частоколом.
— Эй, братуха! Отворяй ворота, али службу забыл? Не вишь, кто вернулся? — проорал раскрасневшийся бородач в медвежьей шапке, обшитой стальными бляхами.
— Не шуми, орясина! — весело отозвался воин с бревенчатой сторожевой башенки, махнул меховой рукавицей. — Уже побегли…
И не соврал. Кряхтя от натуги четверо веселинов отворили окованые железом створки.
Отряд из полусотни всадников — все, как на подбор, рослые, плечистые, на справных конях, хотя откуда в повесском войске возьмутся худые? — на рысях въехал в форт.
— Экий ты сердитый сегодня, Бранебор, — ухмыльнулся десятник, командующий стражей. — Чистый космач!
— Будешь тут сердитым, — вполголоса ответил тот, спрыгивая с игреневого и передавая повод коноводу, — коль ходит батюшка наш туча тучей.
Бранебор кивнул на статного, чуть прихрамывающего воина, размашистым шагом направляющегося в казарму.
— Что так? — посерьезнел десятник.
— Да разумеешь, Всемил, увязли мы в этой войне по самое дальше некуда. Думал Властомир до снегу дело закончить, а оно вон как выходит…
— Баню! — через плечо бросил скрывающийся в доме веселинский король.
— Будет! Не сумлевайся! — в голос ответил Бранебор, а тише добавил. — Люто стали трейги проклятые биться. Ох, люто. Полных четыре десятка положили мы, пока того стрыгаева Даглана замок взяли. Ан глянули — нет его там. Убег, сволочь.
— Ух, волчара! — согласился Всемил. — Хитрован!
— А ничо, братка, на кажного волчару волкодав найдется. Коней жалко. Поморозим. Да и голодно ноне.
— Это так, — покивал десятник. — Верно, говоришь. Коней жалко.
— Ото ж. Добро, ты баньку-то отмахни спроворить, а я к государю.
Когда Бранебор, вошел в дом, сгибая шею под низкой притолокой, Властомир сидел, ссутулившись, перед очагом, уронив сильные руки на колени. Заслышал шаги командира гвардейцев, поднял голову:
— Что натрепался с братухой?
— Да всего-то словечком и перекинулись, — развел руками Бранебор.
— Болтлив ты стал, ровно баба, — недовольно проговорил король. — Баня будет?
— А то? — гвардеец принял с лавки тяжелую медвежью шубу, небрежно сброшенную Властомиром, сел рядом, распутывая завязки полушубка.
Помолчали.
— Все мы ровно бабы стали, — с горечью проговорил владыка Повесья, запуская пятерню в сильно отросшую бороду. — Кто болтает, кто врагов жалеть начал… А им токмо покажи слабину!
В ушах его до сих пор стояли крики обитателей захваченного замка. Как же хотелось выцепить барона Даглана! Все ополчение трейговское на нем держится. Сруби чернобородого крепыша, похожего на лесного хозяина и его же на гербе намалевавшего, и разбегутся баронские дружины кто в лес, кто по дрова. А там и пехтуру Валланову можно встретить.
Разведчики доносили — лучники со щитоносцами числом до трех сотен еще в десятке лиг. Вперед не идут. Стали лагерем, рогатками себя огородили. Не легко их оттуда конницей выколупывать.
Властомир помнил, чего стоят в бою лучники-трейги. И по Кровавой Лощине помнил, и по тем стычкам, в которых совсем мальцом участвовал, когда его батюшка, Мечелюб с Витгольдом за Спорные земли грызлись. Одна надежда на быстрые удары по тылам. Лишить врага продовольствия, отогнать резервы, захватить обозы со стрелами. А для того нужно шустренько с баронами разобраться. И допрежде всего с Дагланом. А он ушел! Волчара бешеный.
Властомир в гневе приказал взятых в плен рыцарей — ленников Даглановых — конями порвать прямо на подворье замка. Дружинникам, кто попроще — люди подневольные, что с них возьмешь? — правые руки рубить. За глумление над Зимоглядом пускай все трейги кровушкой умоются. Челядь, оставшуюся в замке , пороть. По двадцать плетей. Другой раз и штурма дожидаться не будут — в лес удерут.
И все бы ничего, да что-то грызло короля изнутри. Будто червяк спелое яблоко. Тоненький голосок жужжал медоносной пчелою. Или нет, скорее полосатым шершнем. Пчела так жалить не будет, штрыкать душу ухналем, в костре каленым.
Скорее, чтоб заглушить этот голосок, чем для убеждения гвардейца, Властомир грянул кулаком по столу:
— Матерью Коней клянусь! Всех трейгов изведу! Умоются еще кровушкой проклятые за Зимогляда. За позор! Селинку ломтями резать буду. Даром, что баба! А Валлана… — король запнулся, перевел дыхание. — Валлана просто так убью. Быстрой смертью. Он мне у Кровавой Лощины жизнь спас. Да и не было его в Трегетройме тогда. Мне сказывали.
Вскочил. Глаза навыкате. Красные.
Бранебор привычно хекнул. Засунул большие пальцы за пояс.
— Ты охолонь, государь. Надо будет извести трейгов — изведем. Эка невидаль! Токмо стола не сокруши. Не то в сей час какой-нито харч принесут, медовухи горячей опять-таки — Бажен спроворит. А нам, ровно зверям, на полу жрать придется. Мы с тобой до конца. И супротив трейгов, и супротив остроухих… Да хоч супротив Империи. Зазря, что ли, вождем вождей выбирали?