Страница:
Казалось, ничто не могло удержать тюрков в их агрессивной экспансии. Они распространили свою власть на Монголию, Туркестан, часть китайского Туркестана, западный берег Каспийского моря, север и восток Афганистана, дошли почти до Инда, оказались на пороге Индии.
Что касается китайцев, то на громадную империю тюрков они смотрели, естественно, с опаской. Вначале китайцы были поражены появлением новой варварской державы и по своей привычке решили отгородиться от нее. Однако, когда в их стране стали искать убежище последние потомки жужаней, они не смогли устоять перед требованием кагана об их высылке: беженцы были выданы и истреблены у Великой стены. Затем китайцы опомнились: это случилось в тот самый момент, когда они собирались возвести на трон династию Тан. После чего они с еще большим упорством продолжили свою традиционную внешнюю политику, состоящую из военных походов, которым предшествуют и которые сопровождают дипломатические игры. Тюрки понимали ее двойственность и достаточно точно оценивали поведение противника. «Китайцы, – писали они, – люди хитрые, ловкие интриганы и смутьяны. Они плетут заговоры между старшими и младшими братьями… клевещут на беков и народ… Если ты отправишься к китайцам – тебе конец».
Итак, за период с 546 по 582 г. были покорены жужани, кидани, кыргызы и разбиты эфталиты. В 556 г. удачный набег на Тогон заставил и это государство считаться с тюрками. В 558 г. тюркам подчинились огоры. В 60-е гг. начинаются войны в Китае, в результате которых обе северные империи – Ци и Чжоу – стали тюркскими данниками. В 570 г. поход на Иран стабилизирует границу на Джейхуне, а в 576 г. тюрки отнимают у Византии Боспор и в 582 г. вторгаются в Лазику.
Это апогей их могущества, и необходимо еще раз отметить, что в этот период внутри Тюркской державы не было распрей.
И прежде чем обратиться к следующему этапу истории тюрков – распаду Великого Тюркского каганата на Западный и Восточный, – остановимся на древней тюркской цивилизации.
Цивилизация древних тюрков: Великая степь. Кочевое скотоводство. Люди. Война. Социальная жизнь. Культура. Религия
Что касается китайцев, то на громадную империю тюрков они смотрели, естественно, с опаской. Вначале китайцы были поражены появлением новой варварской державы и по своей привычке решили отгородиться от нее. Однако, когда в их стране стали искать убежище последние потомки жужаней, они не смогли устоять перед требованием кагана об их высылке: беженцы были выданы и истреблены у Великой стены. Затем китайцы опомнились: это случилось в тот самый момент, когда они собирались возвести на трон династию Тан. После чего они с еще большим упорством продолжили свою традиционную внешнюю политику, состоящую из военных походов, которым предшествуют и которые сопровождают дипломатические игры. Тюрки понимали ее двойственность и достаточно точно оценивали поведение противника. «Китайцы, – писали они, – люди хитрые, ловкие интриганы и смутьяны. Они плетут заговоры между старшими и младшими братьями… клевещут на беков и народ… Если ты отправишься к китайцам – тебе конец».
Итак, за период с 546 по 582 г. были покорены жужани, кидани, кыргызы и разбиты эфталиты. В 556 г. удачный набег на Тогон заставил и это государство считаться с тюрками. В 558 г. тюркам подчинились огоры. В 60-е гг. начинаются войны в Китае, в результате которых обе северные империи – Ци и Чжоу – стали тюркскими данниками. В 570 г. поход на Иран стабилизирует границу на Джейхуне, а в 576 г. тюрки отнимают у Византии Боспор и в 582 г. вторгаются в Лазику.
Это апогей их могущества, и необходимо еще раз отметить, что в этот период внутри Тюркской державы не было распрей.
И прежде чем обратиться к следующему этапу истории тюрков – распаду Великого Тюркского каганата на Западный и Восточный, – остановимся на древней тюркской цивилизации.
Цивилизация древних тюрков: Великая степь. Кочевое скотоводство. Люди. Война. Социальная жизнь. Культура. Религия
Внимательнее присмотримся к тюркам, поскольку их деяния уже ко второй половине VI в. обеспечили им всемирную славу.
Сначала обратимся к месту обитания древних тюрков.
Итак, выйдя из сибирских лесов, тюркюты сделались степняками, и их новой родиной стали безлюдные просторы Великой степи.
Совершенно незнакомая географическая среда создала для них большие трудности, связанные с адаптацией, однако они справились с ними, сохранили все, что можно было сохранить из прежнего уклада жизни (о чем свидетельствует большое сходство в верованиях лесных охотников и кочевых скотоводов), и оставили в прошлом все, что надо было оставить, причем иногда в ущерб древним традициям, (например, в захоронениях Пазирика обнаружены останки лошадей в сбруе!).
Новая страна оказалась суровой и безжалостной, здесь мог выжить только тот, кто соблюдал ее законы. Мы никогда не узнаем, сколько детей погибло в младенческом возрасте, скольких слабых и больных людей погубили степи. Оставшиеся в живых, «с детства закаленные холодом, голодом и жаждой, – как писал Аммиан Марцеллин, – порожденные и принятые Степью, унаследовали степную суровость в своем характере. Их тело и их дух сформировались в атмосфере буранов, морозов и каменистой пустыни. Тюрки не случайно назвали себя сильными».
Речь идет о плоскогорье, которое лежит на высоте от 1200 до 4000 м над уровнем моря с резкими впадинами и впечатляющими горными массивами. Алтайские горы достигают высоты более 4500 м. Кунгей, где находится страна Отюкен, – 4000 м, а Танну-Ола – около 3000 м. Здесь практически не идут дожди: в Джунгарии, Гоби осадков выпадает менее 100 мм в год, и их количество нигде, за исключением горных районов, не превышает 200 мм. Зимой стоят сильные морозы с абсолютным минимумом –50 °C, когда земля покрывается тонким слоем снега, когда замерзают реки и озера. Летом может неожиданно случиться сильная жара, между тем как в ненастные годы солнце не успевает прогревать землю, когда дуют холодные ветры с севера. У подножья высоких гор, покрытых густыми хвойными лесами, расстилаются степи, а в низменных местах прячутся пышные травы; затем постепенно зона бедных кустарников переходит в пустыню.
Там бродят стада животных, на первый взгляд их движение беспорядочно, однако оно подчиняется определенному ритму жизни кочевников, который диктуется чередованием времен года: летом они поднимаются на джайлоо, выше в горы, зимой спускаются на менее суровые равнины. Самый древний расчет, который не смогли вытеснить ученые календари, основан на солнечном годе, который начинается во время появления первой зелени, и на лунных месяцах, которые не связаны с наблюдениями за природными явлениями: буранами, брачным зовом оленей, рождением детенышей, возвращением перелетных птиц. Изучение неба, в ту пору мало развитое, привело к разделению года на сезоны, в противоположность совмещению орбит солнца и Плеяд.
Календарь Двенадцати Животных был настолько глубоко прочувствован и усвоен тюрками, что в XI в. они создали на его основе свои мифы о происхождении. Самое первое упоминание о нем в 584 г. связано с западными тюрками, и, без всякого сомнения, он пришел к ним через аварцев и достиг степей Украины, где использовался булгарами в начале VII в. Этот календарь основан на двенадцатичном цикле, в соответствии с которым каждый год, каждый месяц, день и час соответствует определенному животному.
Транспортным средством служили двугорбые верблюды, называемые бактрийскими, хорошо приспособленные к морозу, а также лошади, запряженные в повозки или сани, причем последние упоминаются в надписях и изображаются на примитивных гравюрах.
Тюрки и их сородичи из Центральной Азии использовали верблюдов для передвижения, хотя зачастую предпочитали повозки. Повозки не имели конкуренции в западных степях. Запряженные быками, реже верблюдами, они представляли собой впечатляющее зрелище для путешественников, например, Кларк так описывал их: «Они не спеша, сотнями, друг за другом движутся по прямой линии». Такие повозки были довольно большие, о чем говорят результаты раскопок в Пазирике: высота 3 м, ширина 3,35 м, колеса 2,15 м в диаметре, – что позволяло двигаться по труднопроходимой местности. Китайцы тоже пользовались повозками, но те были меньших размеров. Такие же повозки служили гуннам для «перевозки целых семей»; о них писали Ибн-Баттута в XIV в. во время пребывания в Южной Руси, а также многие другие авторы. Эти повозки представляли собой настоящие жилища, где царили покровители домашнего очага, где женщины ткали, шили, рожали и кормили детей.
Повозки или кибитки не исключали применение войлочного шатра прямоугольной или квадратной формы, иногда они имели внушительные размеры для племенных правителей (шатер эфталитского принца имел сорок шагов с каждой стороны), кроме того, были распространены юрты, названные так первыми русскими путешественниками, которые придали новый смысл тюркскому слову «юрт», т. е. «страна», «место разбивки лагеря», «участок земли, на котором ставят жилище». Юрта сделана из жердей, связанных между собой и накрытых войлоком, она имеет круглую форму, напоминающую колокол. В верхней части предусмотрено отверстие для выхода дыма, а прямо под ним находится очаг, и все это вместе создает целый микрокосм. В верхней части юрты имеется полог, которым прикрывают дымоход, чтобы погашенный очаг дольше сохранял тепло.
«Дверь» открывается на восток – дань уважения той стороне, откуда встает солнце. Такая ориентация, неукоснительно соблюдавшаяся древними тюрками, к концу Х столетия изменится под китайским влиянием: дверь будет открываться на юг, соответственно положению солнца в зените. По китайской традиции стороны света соответствуют определенному цвету и одному из четырех элементов Вселенной. Османы Черное море называли «черным», потому что это – северное море, а Средиземное море, расположенное южнее, называлось «Ак Дениз», т. е. Белое море.
Теперь перейдем к кочевому скотоводству – основному занятию степных тюрков. В этом заключается их сила и этим объясняется, почему именно в их месте обитания формируются империи степей. Этот факт дает ключ к пониманию ее истории, которая в конечном счете есть «история лошади», и проясняет судьбу тюрков и их роль в мире, а также множество черт, которые без этого, несмотря на ценные аргументы, остались бы в густом тумане, как фотография, снятая без наводки на резкость. Для того чтобы могли свободно развиться все качества, которые обуславливают превосходство кочевников, последние должны были иметь сильную конницу.
Интенсивное коневодство достигло у тюрков совершенства. Оно распространилось во всех степных странах, кроме пустынь, а также в лесных и земледельческих районах, в частности в Сибири, Китае, Европе, в долинах Тигра, Евфрата, Нила. Тюрко-мусульманское могущество на Балканах, Ближнем Востоке, в Индии будет базироваться на другом фундаменте. Ни один оседлый народ не имел достаточно пастбищ для крупных стад. Вот почему так часто кочевники предпочитали грабить такие земли, но не селиться на них, зная, что рано или поздно им придется ассимилироваться с местным населением или уйти оттуда по причине не столько «изнеживающей» цивилизации, сколько из-за утраты орудия их завоеваний – конницы.
Кочевник брал с собой на войну минимум две-три лошади, что позволяло ему всегда иметь свежего коня, 900 тыс. лошадей было более чем достаточно для армии численностью в 300 тыс. воинов, а это была огромная армия для того времени, хотя приведенная цифра вызывает у нынешних историков сомнения, на мой взгляд, неоправданные. В любом случае этого хватало, чтобы иметь превосходство над всеми пехотными армиями мира.
Можно смело оказать, что ни Китай, ни Индия, ни Европа не были способны прокормить столько лошадей. А высокогорные плато Ирана и Турции – тем более.
Венгерская равнина, самая богатая пастбищами на Западе, в лучшем случае могла прокормить 323 тыс. голов, т. е. одну двенадцатую часть тюркского поголовья, причем в прошлом леса покрывали большую ее часть, чем сегодня. Если свести к реальной цифре поголовье крупного и мелкого рогатого скота, необходимого для пропитания населения, Венгрия могла содержать только 50–70 тыс. всадников: этого было достаточно, чтобы совершать походы в Галлию и Италию, особенно с помощью союзников, но слишком мало, чтобы оккупировать эти страны, тем более что для лошадей там почти не было корма. Поэтому, к примеру, в планы Аттилы не входило завоевание Европы. Поэтому сельджуки, опытные всадники, были вынуждены заняться земледелием в Иране и Анатолии. Поэтому тюрки не могли надолго закрепиться в Сирии, Иране или использовать эти страны в качестве плацдарма для вторжения в долину Нила, где им пришлось противостоять мамлюкам (между тем их сильная конница смогла пройти через Синайскую пустыню). Поэтому Чингисхан, человек проницательного ума, прекрасно понимал эту проблему, но, не желая отказываться от мирового господства, думал о том, чтобы превратить в пастбища все пахотные земли Китая. Вот почему, когда не было войны, степняки экспортировали лошадей. К примеру, Китай, чтобы сохранить мир с уйгурами, был вынужден делать массовые закупки лошадей по баснословным ценам и оставлял купленных животных сдыхать от бескормицы. Вот почему походы зачастую бывали такими кратковременными: они продолжались до тех пор, пока не иссякал фураж и не истощались лошади, и возобновлялись почти каждый год.
Для того чтобы обосноваться на цивилизованных землях, не превращая их в степи, требовалось беззаботное отношение к завтрашнему дню, сильная тяга к городской жизни и та жадность, которая, наподобие пьянства, заставляет терять разум. Или медленная адаптация, в продолжение одного-двух столетий, к новым условиям, результат оседлости, при которой конница остается важным элементом, но не является первостепенным, как это было у османов.
Аттила, арбитр Римской империи, не уходил дальше равнин Венгрии. Как волк, который был его эмблемой и его любимым животным, этот настоящий кочевник, разумный человек, должен был бродить по окраинам цивилизации, чтобы прокормиться, не смея пойти дальше. Что толку в сильной армии, прекрасной конской сбруе, в быстроте и выносливости лошадей, когда их недостаточно? Лошадь не проживет долго без степей. В этой связи становится ясно, почему многие великие завоеватели в конечном счете выбирали для создания своих государств страны с оседлым населением. И в то же время понятен факт, почему огромные пространства нынешней Азии, когда-то бывшие очагами культуры, опустели: это случилось потому, что там жили кочевники.
Скотоводство, охота, война – казалось бы, этих основных занятий вполне достаточно для обеспечения существования тюрков. Между тем было бы ошибкой считать, что тюрки Верхней Азии не занимались и другой деятельностью. Помимо торговли в том узком смысле, в каком она служила основой благополучия, к примеру, в древнем тюркском мире существовала целая торговая сеть, которая не ограничивалась продажей лошадей. Контроль за той великой осью, которая связывала Средиземное море с Китаем, проходя через Месопотамию, Иран, южное побережье Каспия, Мавераннахр и оазисы Синьцзяна, северную и южную части пустыни Такла-Макан и заканчиваясь в Синганфу, и которая получила название Шелковый путь по названию основного товара, всегда была предметом вожделения многих народов: кочевников, иранцев, китайцев. В Центральной Азии монополистами были согдийцы, которые даже хотели захватить в свои руки контроль над этим путем в Иране. Конфликт между сасанидами и тюрками был в основном порожден желанием тех и других получить для своих вассалов и для себя решающие выгоды и преимущества на иранских рынках.
Земледелие играло меньшую роль, но оно существовало. Развиваясь в долинах рек, оно расцветало в богатых оазисах, куда часто заходили тюрки и приобщались к нему. Городская жизнь была недостаточно известна, но уже привлекала людей. Для многих она казалась идеалом, сказкой – рискованной, но соблазнительной. Бильге-каган мечтал построить город по китайскому образцу, и уже не за горами был тот день, когда соблазн все-таки одержал верх над опасением.
Существовала и промышленность. Речь идет не только о производстве войлока и ковров – предметов монополии тюрко-иранского мира, – но и о выплавке металлов: железа, бронзы, золота. Искусство хуннов, которое пережило своих создателей на целые столетия и которое всего лишь вариант степного анималистического искусства, свидетельствует о мастерстве древних азиатских степняков в области металлургии. В Ордосе, в излучине Хуанхэ, Минусинске, Южной Сибири, на севере Монголии, в частности в районе Ноин-Ула, древнем поселении, обнаружены металлические пряжки, застежки и аксессуары сбруи, наконечники кнутовищ, и эти предметы вызывают восхищение. Тюркюты обязаны части своего могущества мастерству алтайских кузнецов во времена владычества жужаней: алтайцы умели обращаться с огнем и выплавлять железо, что в ту эпоху было чем-то вроде шаманства, и, кроме того, они делали оружие. Получив независимость, тюркюты стали продавать железные изделия византийцам.
Даже если оставить в стороне тюркские черты этих рыжеволосых людей со светлыми глазами, которых часто сравнивали с аламанами и викингами, вряд ли можно говорить о том, что существует общий, собирательный портрет тюрков, жителей Верхней Азии, – настолько они стали метисами по причине разноплеменных браков, связей с рабынями-наложницами и стремления их правителей брать в жены чужеземных принцесс, в частности китайских. Однако тюрки отличались сильно выраженным общим типом, и черты лица и телосложение этих людей вызывали у иностранцев живой интерес, смешанный со страхом. Их облик производил неизгладимое впечатление на жителей Запада. Марцеллин отмечал их «коренастое телосложение, огромные верхние конечности, непропорционально крупную голову». Апполинер подчеркивал особенность носа – «бесформенный и плоский, глаза, глубоко сидящие в орбитах, как в пещерах», откуда «исходит пронзительный взгляд, охватывающий далекие пространства».
Можно ли говорить о трансформации тюрков во времени? В XII и XIII вв. эти люди с длинными косичками, выступающими скулами, раскосыми миндалевидными глазами считались образцом человеческой красоты для эстета-мусульманина. И действительно, мы любуемся ими на иранских миниатюрах и газневидских фресках!
Их характер не менее интересен, и суждения о нем не более благоприятны. Чаще всего негативные оценки были результатом страха, презрения или ненависти. Это – люди гордые и вспыльчивые, алчные, хитрые, коварные, жестокие, склонные к грабежу. «Они превосходят в жестокости и варварстве все, что только можно себе представить». «Они не варят пищу, а мясо хранят, положив его на спину лошади и прижав ногами». «Их породили нечеловеческие существа. Под маской человека таится звериная жестокость». Так пишут Марцеллин и Иордан о гуннах, эти выражения почти слово в слово повторяет Матвей Парижский в описании монголов Чингисхана. Конечно, эсхатологические черты связаны с нашествиями и, возможно, в них отражаются видения Жоэля: «Неизвестный доселе народ выступил против моей страны… Идет истребление, земля лежит в трауре… Близится день гнева Иеговы… Это – народ, подобного которому не было никогда… перед ним все пожирает огонь, за ним все горит пламенем».
Здесь есть и правда, и вымысел, справедливые комментарии, иногда непонятные, иногда специально драматизированные, есть неверные суждения, которые вошли в обиход. Что мог думать рафинированный римлянин эпохи декаданса о людях, которые из уважения к воде, из боязни осквернить ее, не хотят мыться и чистить свои вещи и одежду, по крайней мере не приняв заранее многих мер предосторожности? Было ли большим преувеличением говорить о «нечеловеческих существах, которые рыскают в пустыне» и порождают людей, а те высокомерно утверждают, что они произошли от совокупления волка и лани или от других самых разных животных, чьи матери зачинали потомство в болотах и пещерах? Широко известен анекдот о куске мяса, зажатого между ягодиц мужчины и спиной лошади, и в этой истории сквозит глубокое презрение. Любой всадник знает, что невозможно, не поранив при этом коня, положить мясо под седло прямо на кожу животного; и гуннам действительно приходилось питаться, не слезая с лошади, мясом, которое они доставали, но из седельной сумки.
Свирепость их вторжений, сопровождающихся резней, ужас, который они наводили, жуткие легенды, которые сами же и распускали, чтобы посеять всеобщий страх, – однозначны. Они убивали безо всякой жалости, а их нервы должны были быть железными, чтобы с таким хладнокровием проливать чужую кровь, впрочем, как нам кажется, они делали это без особой изощренности. Ведь пытки не свойственны варварам – это изобретение людей высокоцивилизованных. Может быть, дело в отсутствии чувствительности или воображения? Массовое истребление не пугало их. Они считали, что лучше убить, чем погибнуть, и что их жизнь напрямую зависит от смерти других.
Живя в лоне природы, они знали ее законы, они усвоили, что жизнь рождается из смерти, что она не длится вечно, потому что существуют пожиратели и пожираемые. Да, они меньше других боялись смерти и предпочитали погибнуть на поле битвы, чем в постели. Смерть, говорили они, есть «необходимость». Но это были люди, обладавшие чувствами, которые могли быть глубоко человечными. Вот как прочувственно говорит Бильге-каган о смерти своего младшего брата Кюльтегина: «Мои глаза, которые все видели, стали слепыми; мой разум, который все понимал, помутился… Если из глаз льются слезы, если из души и сердца рвутся рыдания…» А сын правителя выгравировал на погребальном памятнике отцу такие слова: «Улетел мудрый каган. Когда приходит лето, когда вверху поднимается радуга, когда в горах пробегает марал, я думаю о тебе…» Приведем еще один пример: сдавленный отчаянием крик одного племенного вождя, который выразительнее длинной речи: «Ты ушел на войну, и с тех пор я больше не видел тебя, мой сын, мой лев!»
Какими же тюрки были воинами и какова была их тактика ведения войны?
Тюрки имели репутацию непобедимых воинов, и это было действительно так. Тот факт, что заслуженная ими репутация – ужасна, зачастую соответствовала реалиям их военных походов, но здесь не следует сбрасывать со счетов и психологический фактор воздействия их непобедимости на народы, против которых тюрки направляли свои действия: чем больше их боялись, тем меньше им сопротивлялись. Таким образом, из воинственных тюркских масс сформировался образ неорганизованных жестоких дикарей устрашающей внешности. Мы располагаем документами, позволяющими усомниться в этом.
Итак, это не банда недисциплинированных и беспощадных дикарей, а организованная армия с талантливыми полководцами. Приказы командира не обсуждались, а строгая организация присутствовала во всем войске. Армия состояла из подразделений по десять, сто, тысячи и десяти тысяч солдат; самая крупная единица называлась персидским словом «тумен» и имела свой штандарт: хвост яка или лошади на древке, увенчанном позолоченной волчьей головой или изображением другого зверя.
В основном это – всадники, причем превосходные, но у них была и пехота. Историки нередко отрицают этот факт или, по крайней мере, обходят его молчанием: гунны, как пишет, например, один историк, совершенно не способны сражаться в пешем строю. Однако на грубо выполненных гравюрах изображены воины, стоящие на коленях и натягивающие луки; а в кургане около Кул-Оба в Крыму найдено изображение двух скифов, которые стоят, прижавшись спинами друг к другу, широко расставив ноги и слегка согнув колени, и вытаскивают из колчана стрелы. Тюркский генерал Тонюкук писал, что с ним идет в сражение армия, состоящая на две трети из всадников и на одну треть из пехотинцев. К сожалению, нам ничего не известно о действиях пехоты. Зато чего только ни писали о воинах, сражавшихся верхом на конях! Подвижные, быстрые, не знающие усталости, вездесущие на поле брани – они иногда воспринимаются нами как индейцы Дикого Запада, которые скачут без седла, полуголые и легковооруженные. В действительности экипировка и вооружение тюрков постоянно совершенствовались в продолжение столетий с учетом новых условий. В интересующую нас эпоху у них была прекрасная экипировка: лошадь, защищенная доспехами, а ее голова – бронзовыми пластинами. Солдат носил кирасу и кольчугу, имел щит, длинное и тонкое копье, боевой топор и, возможно, саблю, которая стала обычным холодным оружием в более поздние времена, прямой меч с рукоятью, надежно защищающей руку, и великолепный лук, который прославили скифы и парфяне. «Горе тому, кто станет мишенью, потому что его стрелы несут смерть», – писал Сидуан, а Амьен добавлял: «Ничто не сравнится с ловкостью, с которой они посылают далеко свои стрелы… твердые и смертоносные, как само железо».
Что не меняется со временем, так это надежный степной скакун небольшого роста, крепкий, неприхотливый, выносливый, послушный седоку, занимающий в клане почти такое же место, как человек, носящий имя своего хозяина, или имя, связанное с одеждой, происхождением или внешностью хозяина. В текстах коню часто уделяется больше места, чем всаднику.
Эта армия настроена на наступательные действия, но всегда готова к отражению внезапного нападения и сама часто использует фактор неожиданности. Если она не прячется за стенами, то всегда расставляются многочисленные дозоры. Способная действовать в городских условиях, она, тем не менее, не имеет осадных орудий, но тюрки брали города.
Численность войск оценить трудно, она может меняться в широких пределах. Стоит напомнить, что у истока империй стояли семнадцать, семьдесят и семьсот человек – цифра, конечно, символическая и намеренно заниженная. (Но генерал Халджи, имея 90 всадников, захватил столицу Бенгалии в конце XII в.!) В надписях, встречающихся в Монголии, рассказывается о битве двух-трех тысяч тюркютов против шести тысяч огузов, а согласно другой надписи тюркюты атаковали стотысячную армию, сосредоточенную на равнине. Сто тысяч воинов! Возможно, речь идет просто о большом количестве, когда оно не исчисляется кратными величинами семи и девяти и когда армия не делится на десятки, сотни и т. д. Хазары предлагают византийцам 40 тыс. всадников, а западные тюркюты выставляют 300 тыс. солдат. В продолжение более пятиста лет самые разные документы настаивали на малой или, напротив, большой численности войск, при этом не надо забывать, что тюрки имели слабость к архивам, статистическим данным и отчетам. Что касается китайцев, они оценивали тюркютские силы примерно в один миллион человек. И здесь нет никакого преувеличения. Каждый тюркют был солдатом с возраста совершеннолетия до глубокой старости. Не являются выдумкой рассказы о массовых мобилизациях или о том, что каждый человек должен был убивать других либо быть убитым, какой бы чудовищной ни казалась такая мысль в наш цивилизованный век.
Сначала обратимся к месту обитания древних тюрков.
Итак, выйдя из сибирских лесов, тюркюты сделались степняками, и их новой родиной стали безлюдные просторы Великой степи.
Совершенно незнакомая географическая среда создала для них большие трудности, связанные с адаптацией, однако они справились с ними, сохранили все, что можно было сохранить из прежнего уклада жизни (о чем свидетельствует большое сходство в верованиях лесных охотников и кочевых скотоводов), и оставили в прошлом все, что надо было оставить, причем иногда в ущерб древним традициям, (например, в захоронениях Пазирика обнаружены останки лошадей в сбруе!).
Новая страна оказалась суровой и безжалостной, здесь мог выжить только тот, кто соблюдал ее законы. Мы никогда не узнаем, сколько детей погибло в младенческом возрасте, скольких слабых и больных людей погубили степи. Оставшиеся в живых, «с детства закаленные холодом, голодом и жаждой, – как писал Аммиан Марцеллин, – порожденные и принятые Степью, унаследовали степную суровость в своем характере. Их тело и их дух сформировались в атмосфере буранов, морозов и каменистой пустыни. Тюрки не случайно назвали себя сильными».
Речь идет о плоскогорье, которое лежит на высоте от 1200 до 4000 м над уровнем моря с резкими впадинами и впечатляющими горными массивами. Алтайские горы достигают высоты более 4500 м. Кунгей, где находится страна Отюкен, – 4000 м, а Танну-Ола – около 3000 м. Здесь практически не идут дожди: в Джунгарии, Гоби осадков выпадает менее 100 мм в год, и их количество нигде, за исключением горных районов, не превышает 200 мм. Зимой стоят сильные морозы с абсолютным минимумом –50 °C, когда земля покрывается тонким слоем снега, когда замерзают реки и озера. Летом может неожиданно случиться сильная жара, между тем как в ненастные годы солнце не успевает прогревать землю, когда дуют холодные ветры с севера. У подножья высоких гор, покрытых густыми хвойными лесами, расстилаются степи, а в низменных местах прячутся пышные травы; затем постепенно зона бедных кустарников переходит в пустыню.
Там бродят стада животных, на первый взгляд их движение беспорядочно, однако оно подчиняется определенному ритму жизни кочевников, который диктуется чередованием времен года: летом они поднимаются на джайлоо, выше в горы, зимой спускаются на менее суровые равнины. Самый древний расчет, который не смогли вытеснить ученые календари, основан на солнечном годе, который начинается во время появления первой зелени, и на лунных месяцах, которые не связаны с наблюдениями за природными явлениями: буранами, брачным зовом оленей, рождением детенышей, возвращением перелетных птиц. Изучение неба, в ту пору мало развитое, привело к разделению года на сезоны, в противоположность совмещению орбит солнца и Плеяд.
Календарь Двенадцати Животных был настолько глубоко прочувствован и усвоен тюрками, что в XI в. они создали на его основе свои мифы о происхождении. Самое первое упоминание о нем в 584 г. связано с западными тюрками, и, без всякого сомнения, он пришел к ним через аварцев и достиг степей Украины, где использовался булгарами в начале VII в. Этот календарь основан на двенадцатичном цикле, в соответствии с которым каждый год, каждый месяц, день и час соответствует определенному животному.
Транспортным средством служили двугорбые верблюды, называемые бактрийскими, хорошо приспособленные к морозу, а также лошади, запряженные в повозки или сани, причем последние упоминаются в надписях и изображаются на примитивных гравюрах.
Тюрки и их сородичи из Центральной Азии использовали верблюдов для передвижения, хотя зачастую предпочитали повозки. Повозки не имели конкуренции в западных степях. Запряженные быками, реже верблюдами, они представляли собой впечатляющее зрелище для путешественников, например, Кларк так описывал их: «Они не спеша, сотнями, друг за другом движутся по прямой линии». Такие повозки были довольно большие, о чем говорят результаты раскопок в Пазирике: высота 3 м, ширина 3,35 м, колеса 2,15 м в диаметре, – что позволяло двигаться по труднопроходимой местности. Китайцы тоже пользовались повозками, но те были меньших размеров. Такие же повозки служили гуннам для «перевозки целых семей»; о них писали Ибн-Баттута в XIV в. во время пребывания в Южной Руси, а также многие другие авторы. Эти повозки представляли собой настоящие жилища, где царили покровители домашнего очага, где женщины ткали, шили, рожали и кормили детей.
Повозки или кибитки не исключали применение войлочного шатра прямоугольной или квадратной формы, иногда они имели внушительные размеры для племенных правителей (шатер эфталитского принца имел сорок шагов с каждой стороны), кроме того, были распространены юрты, названные так первыми русскими путешественниками, которые придали новый смысл тюркскому слову «юрт», т. е. «страна», «место разбивки лагеря», «участок земли, на котором ставят жилище». Юрта сделана из жердей, связанных между собой и накрытых войлоком, она имеет круглую форму, напоминающую колокол. В верхней части предусмотрено отверстие для выхода дыма, а прямо под ним находится очаг, и все это вместе создает целый микрокосм. В верхней части юрты имеется полог, которым прикрывают дымоход, чтобы погашенный очаг дольше сохранял тепло.
«Дверь» открывается на восток – дань уважения той стороне, откуда встает солнце. Такая ориентация, неукоснительно соблюдавшаяся древними тюрками, к концу Х столетия изменится под китайским влиянием: дверь будет открываться на юг, соответственно положению солнца в зените. По китайской традиции стороны света соответствуют определенному цвету и одному из четырех элементов Вселенной. Османы Черное море называли «черным», потому что это – северное море, а Средиземное море, расположенное южнее, называлось «Ак Дениз», т. е. Белое море.
Теперь перейдем к кочевому скотоводству – основному занятию степных тюрков. В этом заключается их сила и этим объясняется, почему именно в их месте обитания формируются империи степей. Этот факт дает ключ к пониманию ее истории, которая в конечном счете есть «история лошади», и проясняет судьбу тюрков и их роль в мире, а также множество черт, которые без этого, несмотря на ценные аргументы, остались бы в густом тумане, как фотография, снятая без наводки на резкость. Для того чтобы могли свободно развиться все качества, которые обуславливают превосходство кочевников, последние должны были иметь сильную конницу.
Интенсивное коневодство достигло у тюрков совершенства. Оно распространилось во всех степных странах, кроме пустынь, а также в лесных и земледельческих районах, в частности в Сибири, Китае, Европе, в долинах Тигра, Евфрата, Нила. Тюрко-мусульманское могущество на Балканах, Ближнем Востоке, в Индии будет базироваться на другом фундаменте. Ни один оседлый народ не имел достаточно пастбищ для крупных стад. Вот почему так часто кочевники предпочитали грабить такие земли, но не селиться на них, зная, что рано или поздно им придется ассимилироваться с местным населением или уйти оттуда по причине не столько «изнеживающей» цивилизации, сколько из-за утраты орудия их завоеваний – конницы.
Кочевник брал с собой на войну минимум две-три лошади, что позволяло ему всегда иметь свежего коня, 900 тыс. лошадей было более чем достаточно для армии численностью в 300 тыс. воинов, а это была огромная армия для того времени, хотя приведенная цифра вызывает у нынешних историков сомнения, на мой взгляд, неоправданные. В любом случае этого хватало, чтобы иметь превосходство над всеми пехотными армиями мира.
Можно смело оказать, что ни Китай, ни Индия, ни Европа не были способны прокормить столько лошадей. А высокогорные плато Ирана и Турции – тем более.
Венгерская равнина, самая богатая пастбищами на Западе, в лучшем случае могла прокормить 323 тыс. голов, т. е. одну двенадцатую часть тюркского поголовья, причем в прошлом леса покрывали большую ее часть, чем сегодня. Если свести к реальной цифре поголовье крупного и мелкого рогатого скота, необходимого для пропитания населения, Венгрия могла содержать только 50–70 тыс. всадников: этого было достаточно, чтобы совершать походы в Галлию и Италию, особенно с помощью союзников, но слишком мало, чтобы оккупировать эти страны, тем более что для лошадей там почти не было корма. Поэтому, к примеру, в планы Аттилы не входило завоевание Европы. Поэтому сельджуки, опытные всадники, были вынуждены заняться земледелием в Иране и Анатолии. Поэтому тюрки не могли надолго закрепиться в Сирии, Иране или использовать эти страны в качестве плацдарма для вторжения в долину Нила, где им пришлось противостоять мамлюкам (между тем их сильная конница смогла пройти через Синайскую пустыню). Поэтому Чингисхан, человек проницательного ума, прекрасно понимал эту проблему, но, не желая отказываться от мирового господства, думал о том, чтобы превратить в пастбища все пахотные земли Китая. Вот почему, когда не было войны, степняки экспортировали лошадей. К примеру, Китай, чтобы сохранить мир с уйгурами, был вынужден делать массовые закупки лошадей по баснословным ценам и оставлял купленных животных сдыхать от бескормицы. Вот почему походы зачастую бывали такими кратковременными: они продолжались до тех пор, пока не иссякал фураж и не истощались лошади, и возобновлялись почти каждый год.
Для того чтобы обосноваться на цивилизованных землях, не превращая их в степи, требовалось беззаботное отношение к завтрашнему дню, сильная тяга к городской жизни и та жадность, которая, наподобие пьянства, заставляет терять разум. Или медленная адаптация, в продолжение одного-двух столетий, к новым условиям, результат оседлости, при которой конница остается важным элементом, но не является первостепенным, как это было у османов.
Аттила, арбитр Римской империи, не уходил дальше равнин Венгрии. Как волк, который был его эмблемой и его любимым животным, этот настоящий кочевник, разумный человек, должен был бродить по окраинам цивилизации, чтобы прокормиться, не смея пойти дальше. Что толку в сильной армии, прекрасной конской сбруе, в быстроте и выносливости лошадей, когда их недостаточно? Лошадь не проживет долго без степей. В этой связи становится ясно, почему многие великие завоеватели в конечном счете выбирали для создания своих государств страны с оседлым населением. И в то же время понятен факт, почему огромные пространства нынешней Азии, когда-то бывшие очагами культуры, опустели: это случилось потому, что там жили кочевники.
Скотоводство, охота, война – казалось бы, этих основных занятий вполне достаточно для обеспечения существования тюрков. Между тем было бы ошибкой считать, что тюрки Верхней Азии не занимались и другой деятельностью. Помимо торговли в том узком смысле, в каком она служила основой благополучия, к примеру, в древнем тюркском мире существовала целая торговая сеть, которая не ограничивалась продажей лошадей. Контроль за той великой осью, которая связывала Средиземное море с Китаем, проходя через Месопотамию, Иран, южное побережье Каспия, Мавераннахр и оазисы Синьцзяна, северную и южную части пустыни Такла-Макан и заканчиваясь в Синганфу, и которая получила название Шелковый путь по названию основного товара, всегда была предметом вожделения многих народов: кочевников, иранцев, китайцев. В Центральной Азии монополистами были согдийцы, которые даже хотели захватить в свои руки контроль над этим путем в Иране. Конфликт между сасанидами и тюрками был в основном порожден желанием тех и других получить для своих вассалов и для себя решающие выгоды и преимущества на иранских рынках.
Земледелие играло меньшую роль, но оно существовало. Развиваясь в долинах рек, оно расцветало в богатых оазисах, куда часто заходили тюрки и приобщались к нему. Городская жизнь была недостаточно известна, но уже привлекала людей. Для многих она казалась идеалом, сказкой – рискованной, но соблазнительной. Бильге-каган мечтал построить город по китайскому образцу, и уже не за горами был тот день, когда соблазн все-таки одержал верх над опасением.
Существовала и промышленность. Речь идет не только о производстве войлока и ковров – предметов монополии тюрко-иранского мира, – но и о выплавке металлов: железа, бронзы, золота. Искусство хуннов, которое пережило своих создателей на целые столетия и которое всего лишь вариант степного анималистического искусства, свидетельствует о мастерстве древних азиатских степняков в области металлургии. В Ордосе, в излучине Хуанхэ, Минусинске, Южной Сибири, на севере Монголии, в частности в районе Ноин-Ула, древнем поселении, обнаружены металлические пряжки, застежки и аксессуары сбруи, наконечники кнутовищ, и эти предметы вызывают восхищение. Тюркюты обязаны части своего могущества мастерству алтайских кузнецов во времена владычества жужаней: алтайцы умели обращаться с огнем и выплавлять железо, что в ту эпоху было чем-то вроде шаманства, и, кроме того, они делали оружие. Получив независимость, тюркюты стали продавать железные изделия византийцам.
Даже если оставить в стороне тюркские черты этих рыжеволосых людей со светлыми глазами, которых часто сравнивали с аламанами и викингами, вряд ли можно говорить о том, что существует общий, собирательный портрет тюрков, жителей Верхней Азии, – настолько они стали метисами по причине разноплеменных браков, связей с рабынями-наложницами и стремления их правителей брать в жены чужеземных принцесс, в частности китайских. Однако тюрки отличались сильно выраженным общим типом, и черты лица и телосложение этих людей вызывали у иностранцев живой интерес, смешанный со страхом. Их облик производил неизгладимое впечатление на жителей Запада. Марцеллин отмечал их «коренастое телосложение, огромные верхние конечности, непропорционально крупную голову». Апполинер подчеркивал особенность носа – «бесформенный и плоский, глаза, глубоко сидящие в орбитах, как в пещерах», откуда «исходит пронзительный взгляд, охватывающий далекие пространства».
Можно ли говорить о трансформации тюрков во времени? В XII и XIII вв. эти люди с длинными косичками, выступающими скулами, раскосыми миндалевидными глазами считались образцом человеческой красоты для эстета-мусульманина. И действительно, мы любуемся ими на иранских миниатюрах и газневидских фресках!
Их характер не менее интересен, и суждения о нем не более благоприятны. Чаще всего негативные оценки были результатом страха, презрения или ненависти. Это – люди гордые и вспыльчивые, алчные, хитрые, коварные, жестокие, склонные к грабежу. «Они превосходят в жестокости и варварстве все, что только можно себе представить». «Они не варят пищу, а мясо хранят, положив его на спину лошади и прижав ногами». «Их породили нечеловеческие существа. Под маской человека таится звериная жестокость». Так пишут Марцеллин и Иордан о гуннах, эти выражения почти слово в слово повторяет Матвей Парижский в описании монголов Чингисхана. Конечно, эсхатологические черты связаны с нашествиями и, возможно, в них отражаются видения Жоэля: «Неизвестный доселе народ выступил против моей страны… Идет истребление, земля лежит в трауре… Близится день гнева Иеговы… Это – народ, подобного которому не было никогда… перед ним все пожирает огонь, за ним все горит пламенем».
Здесь есть и правда, и вымысел, справедливые комментарии, иногда непонятные, иногда специально драматизированные, есть неверные суждения, которые вошли в обиход. Что мог думать рафинированный римлянин эпохи декаданса о людях, которые из уважения к воде, из боязни осквернить ее, не хотят мыться и чистить свои вещи и одежду, по крайней мере не приняв заранее многих мер предосторожности? Было ли большим преувеличением говорить о «нечеловеческих существах, которые рыскают в пустыне» и порождают людей, а те высокомерно утверждают, что они произошли от совокупления волка и лани или от других самых разных животных, чьи матери зачинали потомство в болотах и пещерах? Широко известен анекдот о куске мяса, зажатого между ягодиц мужчины и спиной лошади, и в этой истории сквозит глубокое презрение. Любой всадник знает, что невозможно, не поранив при этом коня, положить мясо под седло прямо на кожу животного; и гуннам действительно приходилось питаться, не слезая с лошади, мясом, которое они доставали, но из седельной сумки.
Свирепость их вторжений, сопровождающихся резней, ужас, который они наводили, жуткие легенды, которые сами же и распускали, чтобы посеять всеобщий страх, – однозначны. Они убивали безо всякой жалости, а их нервы должны были быть железными, чтобы с таким хладнокровием проливать чужую кровь, впрочем, как нам кажется, они делали это без особой изощренности. Ведь пытки не свойственны варварам – это изобретение людей высокоцивилизованных. Может быть, дело в отсутствии чувствительности или воображения? Массовое истребление не пугало их. Они считали, что лучше убить, чем погибнуть, и что их жизнь напрямую зависит от смерти других.
Живя в лоне природы, они знали ее законы, они усвоили, что жизнь рождается из смерти, что она не длится вечно, потому что существуют пожиратели и пожираемые. Да, они меньше других боялись смерти и предпочитали погибнуть на поле битвы, чем в постели. Смерть, говорили они, есть «необходимость». Но это были люди, обладавшие чувствами, которые могли быть глубоко человечными. Вот как прочувственно говорит Бильге-каган о смерти своего младшего брата Кюльтегина: «Мои глаза, которые все видели, стали слепыми; мой разум, который все понимал, помутился… Если из глаз льются слезы, если из души и сердца рвутся рыдания…» А сын правителя выгравировал на погребальном памятнике отцу такие слова: «Улетел мудрый каган. Когда приходит лето, когда вверху поднимается радуга, когда в горах пробегает марал, я думаю о тебе…» Приведем еще один пример: сдавленный отчаянием крик одного племенного вождя, который выразительнее длинной речи: «Ты ушел на войну, и с тех пор я больше не видел тебя, мой сын, мой лев!»
Какими же тюрки были воинами и какова была их тактика ведения войны?
Тюрки имели репутацию непобедимых воинов, и это было действительно так. Тот факт, что заслуженная ими репутация – ужасна, зачастую соответствовала реалиям их военных походов, но здесь не следует сбрасывать со счетов и психологический фактор воздействия их непобедимости на народы, против которых тюрки направляли свои действия: чем больше их боялись, тем меньше им сопротивлялись. Таким образом, из воинственных тюркских масс сформировался образ неорганизованных жестоких дикарей устрашающей внешности. Мы располагаем документами, позволяющими усомниться в этом.
Итак, это не банда недисциплинированных и беспощадных дикарей, а организованная армия с талантливыми полководцами. Приказы командира не обсуждались, а строгая организация присутствовала во всем войске. Армия состояла из подразделений по десять, сто, тысячи и десяти тысяч солдат; самая крупная единица называлась персидским словом «тумен» и имела свой штандарт: хвост яка или лошади на древке, увенчанном позолоченной волчьей головой или изображением другого зверя.
В основном это – всадники, причем превосходные, но у них была и пехота. Историки нередко отрицают этот факт или, по крайней мере, обходят его молчанием: гунны, как пишет, например, один историк, совершенно не способны сражаться в пешем строю. Однако на грубо выполненных гравюрах изображены воины, стоящие на коленях и натягивающие луки; а в кургане около Кул-Оба в Крыму найдено изображение двух скифов, которые стоят, прижавшись спинами друг к другу, широко расставив ноги и слегка согнув колени, и вытаскивают из колчана стрелы. Тюркский генерал Тонюкук писал, что с ним идет в сражение армия, состоящая на две трети из всадников и на одну треть из пехотинцев. К сожалению, нам ничего не известно о действиях пехоты. Зато чего только ни писали о воинах, сражавшихся верхом на конях! Подвижные, быстрые, не знающие усталости, вездесущие на поле брани – они иногда воспринимаются нами как индейцы Дикого Запада, которые скачут без седла, полуголые и легковооруженные. В действительности экипировка и вооружение тюрков постоянно совершенствовались в продолжение столетий с учетом новых условий. В интересующую нас эпоху у них была прекрасная экипировка: лошадь, защищенная доспехами, а ее голова – бронзовыми пластинами. Солдат носил кирасу и кольчугу, имел щит, длинное и тонкое копье, боевой топор и, возможно, саблю, которая стала обычным холодным оружием в более поздние времена, прямой меч с рукоятью, надежно защищающей руку, и великолепный лук, который прославили скифы и парфяне. «Горе тому, кто станет мишенью, потому что его стрелы несут смерть», – писал Сидуан, а Амьен добавлял: «Ничто не сравнится с ловкостью, с которой они посылают далеко свои стрелы… твердые и смертоносные, как само железо».
Что не меняется со временем, так это надежный степной скакун небольшого роста, крепкий, неприхотливый, выносливый, послушный седоку, занимающий в клане почти такое же место, как человек, носящий имя своего хозяина, или имя, связанное с одеждой, происхождением или внешностью хозяина. В текстах коню часто уделяется больше места, чем всаднику.
Эта армия настроена на наступательные действия, но всегда готова к отражению внезапного нападения и сама часто использует фактор неожиданности. Если она не прячется за стенами, то всегда расставляются многочисленные дозоры. Способная действовать в городских условиях, она, тем не менее, не имеет осадных орудий, но тюрки брали города.
Численность войск оценить трудно, она может меняться в широких пределах. Стоит напомнить, что у истока империй стояли семнадцать, семьдесят и семьсот человек – цифра, конечно, символическая и намеренно заниженная. (Но генерал Халджи, имея 90 всадников, захватил столицу Бенгалии в конце XII в.!) В надписях, встречающихся в Монголии, рассказывается о битве двух-трех тысяч тюркютов против шести тысяч огузов, а согласно другой надписи тюркюты атаковали стотысячную армию, сосредоточенную на равнине. Сто тысяч воинов! Возможно, речь идет просто о большом количестве, когда оно не исчисляется кратными величинами семи и девяти и когда армия не делится на десятки, сотни и т. д. Хазары предлагают византийцам 40 тыс. всадников, а западные тюркюты выставляют 300 тыс. солдат. В продолжение более пятиста лет самые разные документы настаивали на малой или, напротив, большой численности войск, при этом не надо забывать, что тюрки имели слабость к архивам, статистическим данным и отчетам. Что касается китайцев, они оценивали тюркютские силы примерно в один миллион человек. И здесь нет никакого преувеличения. Каждый тюркют был солдатом с возраста совершеннолетия до глубокой старости. Не являются выдумкой рассказы о массовых мобилизациях или о том, что каждый человек должен был убивать других либо быть убитым, какой бы чудовищной ни казалась такая мысль в наш цивилизованный век.