Страница:
Сэм перестает плести косички и изучает протертые мыски мокасин. Мне мерещится, или она действительно гадает, как бы словчить? Примерно так она себя ведет, угостившись без спросу моими хлопьями.
– Знаешь, – говорит она, – здесь может возникнуть небольшая проблемка, Эл.
– То есть? – уточняю я, надевая туфли на трехдюймовой платформе. Я непременно вывихну щиколотку, но лишние три дюйма роста того стоят.
– Э… я сдала твою комнату.
– Что? – восклицаю я и вскакиваю так быстро, что теряю равновесие и плюхаюсь обратно на диван, чуть не сбив пепельницу и полусъеденный бутерброд с тунцом. – Что-что ты сделала?!
– Сдала твою комнату. – На лице Сэм появляется упрямое выражение. – Я была уверена, что ты вот-вот переедешь к Руперту!
– Кто тебе сказал, что я собралась переезжать к Руперту?
– Аннабель и твоя мать. И сам Руперт, блин! Все об этом говорили!
– Но только не я!
– Я решила, что ты снова откладываешь, как всегда, – объясняет Сэм, в свете последних событий явно чувствуя себя правой. – Я боялась, что мне одной придется платить за квартиру целиком, и сдала комнату.
– Ну так откажи.
– Не могу.
– Кто это так важен для тебя, что ты готова выгнать на улицу лучшую подругу?
Ведь у нас столько общего! От любви к сидру до менструальных циклов в одни и те же дни.
– Учти, ты расстроишься, Элли, – пристыженно говорит Сэм. – Я сдала твою комнату Джею.
У меня отвисает челюсть. Джей, моя подростковая любовь? Джей, который сыграл такую подлую шутку на выпускном балу? Он здесь? В моем доме? В моей спальне? В пятна-дцать лет я бы запрыгала от радости. А сейчас мне становится нехорошо.
– Он вернулся из Америки, и ему надо где-то пожить. Папа слишком занят своими бабами, чтобы думать о нас, вот я и предложила Джею остановиться здесь. Он бросил работу и порвал с девушкой, ему нужно немного отдохнуть. Он согласился помогать с акциями протеста. Я даже не думала, что ты останешься! – Сэм бросает плести косички и обнимает меня. – Не паникуй, мы что-нибудь придумаем.
Я стряхиваю ее руку.
– Он, конечно, не будет возражать против ночевок на кушетке, пока у него не заживет сердечная рана, – поспешно добавляет Сэм. – Не волнуйся, я не выброшу тебя на улицу.
– Да уж надеюсь!
– Но каково тебе будет жить с ним в одном доме после того как… э… ну ты поняла.
– Вообще-то это не моя проблема, – хладнокровно замечаю я. – Стели Джею на кушетке, развешивай его барахло, устраивай приветственную вечеринку, если угодно, но только не требуй, чтобы я была в восторге от твоего брата.
Выйдя на улицу, я сажусь за руль «Эстер», моей старой и не всегда верной машины.
Поездка через Тэпли быстрой не бывает. Мад и Сэм жалеют, что мне недостает «зеленого» энтузиазма, хотя и не отказываются залезть в это отвратительное, пыхтящее бензином чудовище, когда льет дождь. Но сейчас не тот случай, чтобы идти пешком. Бог с ним, со спасением зеленой планеты. Кому-то придется спасать Элли Эндрюс, если она опоздает. Тогда мама взбесится еще больше.
Ожидая на перекрестке, чтобы свернуть налево, на главную улицу, я ловлю себя на том, что думаю о Джее одновременно со страхом и радостным волнением, как ждут результатов теста на рак матки. Честно говоря, кресло гинеколога и холодные инструменты кажутся куда более приятной альтернативой, чем сосуществование с Джеем в течение неопределенного времени. Я утешаюсь мыслью о том, что он наверняка изменился, пока жил в Америке. Сморщился от постоянного пребывания под озоновыми дырами и обзавелся огромным пузом, потому что все время лопал фастфуд. И потом, мне уже нечего бояться – что может быть страшнее пережитого в субботу? Жить в одном доме с человеком, которого я некогда любила, – такие пустяки. И вообще я взрослая женщина с университетским дипломом и кредитом в банке, а не какая-то прыщавая школьница.
И все-таки лучше подстричься и сделать эпиляцию, преж-де чем возвращаться домой.
Я так внимательно рассматриваю кончики волос, что не замечаю чужую машину, припаркованную прямо перед кафе. Об опасной близости к хорошенькому «БМВ» с выдвижным верхом я узнаю, лишь когда слышу ужасный треск. Два бампера сливаются в страстном поцелуе.
– Блин!
Я нажимаю на тормоз, но босоножка на платформе соскальзывает на педаль газа, и «Эстер» оставляет хорошо заметную вмятину на блестящей красной машине.
– О черт!..
Наконец припарковавшись, я выключаю мотор и делаю глубокий вдох, а затем открываю бардачок, вышвыривая на пол журналы, обертки от шоколада и тампоны в поисках припрятанной сигареты. Закурив, я с наслаждением затягиваюсь. Потом разрываю пачку и, найдя в кучке барахла на приборной доске карандаш для бровей, пишу на картонке имя и номер телефона. Я с гордостью говорю себе, что какой-нибудь менее порядочный (хоть и богатенький) водитель просто смылся бы.
Однажды я попаду в рай.
Я подсовываю записку под «дворник» на ветровом стекле, молясь, чтобы хозяин «БМВ» не появился сию секунду. Назовите меня трусихой, но я предпочту оказаться на безопасном расстоянии, когда он обнаружит, что случилось с его замечательной машиной. Докурив, я захожу в кафе.
«Горячая булочка» – лучшее кафе в Тэпли, куда ходят посетители не из бедных. Из зала открывается вид на Темзу и на роскошные особняки на другом берегу, где живут бывшие «битлы» и всякие кинозвезды. Здесь красивые столики, хорошенькие официантки и оригинальная выпечка, которой можно наесться до отвала. Войдя и вдохнув насыщенный корицей воздух, я буквально чувствую, как на бедрах нарастает три дюйма жира. Хотя я очень люблю пастернаковый суп в «Синей луне», моя мать даже под угрозой смертной казни не станет есть, сидя рядом с людьми в толстых этнических свитерах и армейских ботинках.
Я открываю дверь и немедленно замечаю маму, которая сидит у окна, попивая чай и глядя на реку. Одного взгляда на ее суровый профиль достаточно, чтобы сердце ушло в пятки. Пускай внешне она похожа на среднестатистическую пожилую домохозяйку, но внутренний стержень у мамы из закаленной стали.
И сейчас я получу по полной программе.
– Ты курила, – с упреком замечает мама, когда мы целуемся. – Детка, зачем? Ты же знаешь, как это вредно.
– В последний раз. Я бросаю, – отвечаю я, скрестив за спиной пальцы, и сажусь на стул напротив.
Мама смотрит на меня так, будто сосет особенно кислую конфету, и яростно размешивает чай – он аж выплескивается на блюдечко.
Я готовлюсь к нотации. За много лет я их слышала предостаточно. «Почему ты не готовишься к экзаменам, почему не устроишься на приличную работу в папиной фирме?» – и так далее. А главное – «какой душка Руперт». Что ждет сегодня? Пока мама раздумывает, я тянусь за булочкой.
– Не смей! – приказывает мама. – Тебе в отличие от сестер нужно следить за весом.
Я роняю булочку, как раскаленный кирпич, и испускаю внутренний стон. Классика. «Ты не такая, как твои сестры». Пока мама произносит вступительную инвективу – со смаком, который обычно приберегают для шекспировских монологов, – я незаметно отключаюсь и разглядываю пару диких уток, которые весело плавают под мостом. Помню, как я стояла на этом самом мосту в школьной форме и подбадривала Джея, который греб внизу. Интересно, я хоть когда-нибудь перестану чувствовать себя неуклюжей смешной девчонкой? Я уже много лет как выросла, но упомянутая девчонка все время маячит где-то поблизости. Наверное, ничего не изменится, даже если я похудею до размеров Кейт Мосс (вот это будет чудо так чудо).
– Ты совсем не такая, как твои сестры, – в тысячный раз вздыхает мама. – С ними никогда проблем не было.
Если бы она только знала правду! А правда заключается в том, что сестры гораздо лучше умели скрывать свои проступки и попросту водили ее за нос – то есть держали в неведении или откровенно врали. Я слишком честна. Вот в чем проблема.
– Ну и что скажешь в свое оправдание? Ты хоть понимаешь, как неловко получилось? Ты отказала Руперту и совершенно испортила свадьбу. Аннабель страшно расстроилась, а меня еще в жизни так не унижали. А что касается бедной миссис Мур-Критчен, то она просто в бешенстве. Она уже купила комплект чемоданов от «Луи Вуттона» в качестве обручального подарка и спланировала вечеринку! Как, по-твоему, она теперь себя чувствует?
– А я? Никого не волнует, как я себя чувствую? – восклицаю я. Несколько посетителей поворачиваются в мою сторону, и я понижаю голос на несколько децибел. – Я не люблю Руперта, мама. Я думала, что между нами ничего серьезного. Он чересчур увлекся. Я как раз собиралась с ним порвать.
Мама хмурится:
– Но не порвала, Элли. Как типично для тебя… Ты думаешь, люди читают твои мысли. Поэтому ты влезаешь в одну неприятность за другой и каждый раз убегаешь от послед-ствий. Однажды, девочка, придется отвечать за свои поступки. Ты вообще слушаешь?
– Конечно! – лгу я. Потом, решив, что нападение – лучшая защита, добавляю: – И потом, мама, ты как-то неправильно расставила приоритеты, по-моему. Ты моя мать и должна желать мне добра. Как ты можешь злиться на то, что я отказала мужчине, которого не люблю? Вместо того чтобы читать нотации, лучше утешь свою младшую дочь и вытри ей слезы. Я и так получила немного удовольствия от свадьбы Аннабель.
Мама никогда меня не понимала. То, что я живу иначе, чем сестры, смущает ее и приводит в ужас. Я до посинения могу объяснять, отчего хочу жить собственной жизнью, но она никогда не поймет, что, будучи независимой, я выгодно отличаюсь от сестер. Мама страшно обиделась, когда я сняла комнату у Сэм, вместе того чтобы жить с родителями. Еще сильнее она удивилась, когда я отказалась работать в папиной фирме и предпочла самостоятельно искать себе занятие. Она просто не в силах уразуметь, что я хочу быть собой, а не «младшей Эндрюс, которая совсем не похожа на сестер».
К моему ужасу, мама вытаскивает тонкий платочек и вытирает обведенные кругами глаза.
– Я правда желаю тебе добра, детка. Я мечтаю видеть младшую дочь замужней и счастливой. Я хочу, чтобы ты жила безбедно, а не прозябала в какой-то ободранной конуре, без работы и без денег, все время на нервах, все время одна. Руперт мог тебя осчастливить. Он вот-вот станет партнером в фирме. У него прекрасные перспективы.
Что это такое? Роман Джейн Остин? Сейчас мама превратится в мистера Коллинза и сделает мне предложение.
– Но я не люблю Руперта, – повторяю я. – Просто… ситуация слегка вышла из-под контроля. Он даже не предлагал обручиться! До субботы я понятия не имела, что он намерен вот так взять и вытащить кольцо! Не могла же я согласиться только для того, чтобы избавить семью от неловкого положения!
Мамино лицо говорит: да, именно так ты и должна была поступить.
– По крайней мере о свадьбе написали большую статью в «Мейл», – напоминаю я, пытаясь смотреть на светлую сторону. – И потом мне нравится жить свободно и независимо.
– Все это, конечно, хорошо, но ты не молодеешь, Элли. И если только ты не подберешь какой-нибудь хороший лосьон, у тебя скоро появятся морщинки.
Я украдкой смотрю на свое отражение в блестящей чайной ложечке. Конечно, на моем веснушчатом лбу и впрямь есть пара задумчивых складок, но, честно говоря, я удивляюсь, что их не десяток после пережитых-то ужасов.
– Ты никогда не встретишь приличного мужчину, если будешь ходить растрепой, – с обычным тактом поучает мама. – Женщина должна работать над собой, когда ей подходит под тридцать, Элли. Извлекай максимум из своей внешности, иначе не найдешь еще одного человека, готового на тебе жениться. Пожалуйста, отнесись к моим словам серьезно.
Я морщусь.
– Зачем спешить? Я пока что умирать не собираюсь.
Мама берет меня за руку.
– Ты – возможно, – шепотом отвечает она – так тихо, что приходится наклониться через стол, чтобы расслышать. Грудью я чуть не раздавливаю кремовое пирожное. – А вот насчет себя я не уверена…
Время внезапно останавливается, все вокруг становится очень резким и отчетливым. Река, текущая за окном, свисток чайника, позвякивание фарфора, который переставляет официантка. Пол подо мной как будто начинает двигаться.
В прошлом году у мамы обнаружили опухоль груди; перенеся операцию и курс лечения, она превратилась в тень, и мы с сестрами невообразимо перепугались. Слово «химиотерапия» до сих пор вгоняет меня в ледяной ужас.
– Но…
Она кивает, и ее глаза наполняются слезами. Мои тоже.
– Я не хотела никому говорить до свадьбы… но рак вернулся, и на сей раз опухоль растет. Онколог сказал, придется сделать двойную мастэктомию и снова пройти курс химиотерапии.
– О Господи!
– Только не паникуй, детка. Если сделать операцию, есть шанс наконец победить эту гадость навсегда, – твердо говорит мама. – Конечно, надо было подумать раньше, но мне не хватило смелости. Рак странным образом меняет человека, девочка. Начинаешь волноваться по пустякам, хочешь быть уверенной, что твои близкие здоровы и пристроены… просто на всякий случай…
Ее голос обрывается, и она принимается пить чай. Чашка громко стучит о блюдечко.
– Вот почему я мечтаю видеть вас окруженными любовью и заботой. Я не хочу с тревогой думать о том, что ты одинока. Я хочу знать, что с тобой все в порядке, и тогда я наконец успокоюсь – когда мои девочки будут счастливы. Я лежу ночами без сна, думая о семье, но больше всего я тревожусь о тебе, Элли…
Я чувствую угрызения совести. Какая я эгоистичная – думаю о разных пустяках вроде целлюлита и калорий, в то время как у мамы серьезные проблемы. Хотя держится она смело, в глазах я вижу страх.
– Я люблю тебя, Элли, – говорит мама, касаясь моей щеки. – Но я так беспокоюсь. Твоя жизнь – сплошные неприятности. И мне больно думать, что они будут продолжаться, когда меня не станет и я больше не смогу за тобой присматривать. Я хочу твердо знать, что ты счастлива. Когда ты выйдешь замуж за порядочного человека, я наконец вздохну с облегчением. Ну разве не приятно было бы устроить еще одну свадьбу? Тогда я бы перестала волноваться. Вот почему я так расстроилась из-за Руперта. Я ни о чем так не мечтаю, как о твоей свадьбе…
– Когда операция? – спрашиваю я, когда удается проглотить комок в горле размером с футбольный мяч.
Она жмет плечами. Мне кажется, или плечи у нее дейст-вительно похудели?
– Пока что мы не знаем… Консультант говорит, я еще недостаточно окрепла. Сначала нужно поднять уровень железа в крови, потом удалить опухоль… Мастэктомия – это последняя предосторожность. Надеюсь, она таки сработает.
Какой ужасный секрет. Как тяжело было маме делать вид, что все в порядке, и готовиться к свадьбе Аннабель с таким бременем на душе. И почему я такая эгоистка? По моей щеке скатывается слеза и падает на скатерть.
– Ну хватит. У нас получился слишком грустный разговор. И потом, я справлюсь. Лучше скажи, как ты намерена поступить с работой? – спрашивает мама, решительно меняя тему. – Насколько я понимаю, остаться у Руперта ты не можешь.
Думаю, это еще менее вероятно, чем поступление бен Ладена на службу в ФБР. Но наверное, сейчас не самое подходящее время говорить маме, что Сэм предложила мне место продавщицы в «Синей луне». Сомневаюсь, что мама сочтет приготовление пастернакового супа ощутимым карьерным ростом, хотя лично я не против. Сморгнув слезы, я решаю слегка прилгнуть.
– Руперт сказал, что больше не желает меня видеть. Не волнуйся, я что-нибудь придумаю.
– Называется, и зачем ты только получала образование! Ты ведь можешь много чем заняться, Элли! У папы такие связи в Сити. Пусть подыщет тебе подходящую работу. Пора уже найти что-нибудь приличное. Тогда ты наконец переедешь из этого ужасного дома.
Мысли о том, что следующие сорок лет придется толкаться в метро, дыша в чужие подмышки и проклиная соседей, достаточно, чтобы по спине побежали холодные мурашки. Неужели мама не понимает? Я не хочу так называемую приличную работу. Мне нравится работать в Тэпли, где я каждую собаку знаю. Притом очень приятно иметь такую работу, из-за которой не надо нервничать, когда идешь вечером домой. И я хочу и дальше жить с Сэм. Конечно, там бывает не прибрано, и в тех случаях, когда мама наносит визит, приходится буквально окуривать весь дом и прогонять Мада в паб, но зато у нас мирно и весело, чего отнюдь не могу сказать о родных пенатах. Самые важные годы развития я провела, стараясь не ходить грязными ногами по ковру и получая разносы за отпечатки пальцев на оконных стеклах.
– Вероятно, Эмили могла бы подыскать тебе местечко, – уверенно продолжает мама, как будто моя сестра работает кассиром в Национальном банке, а не всесильным трейдером в «Голдман Сакс».
Я морщусь. Природа наделила Эм и красотой, и мозгами. Вот уж кому досталось все полной мерой. Даже в детстве она уламывала меня брать у нее Барби в кредит. Разумеется, в промежутках между фотосессиями в детском модельном агентстве.
– Если Эмили – банкир, не факт, что я тоже справлюсь, – замечаю я. – Я провалила экзамен по математике, если помнишь.
– Какие мелочи! – отмахивается мама, как будто неумение считать отнюдь не помешает мне сделать блистательную карьеру в финансовом мире. – Ну а Люси? Пускай найдет тебе работу в журнале.
Люси, вторая по старшинству сестра, в юности была моделью и регулярно появлялась на страницах «Мари Клэр» и «Космо», а потом вышла за какое-то титулованное ничтожество и посвятила свой досуг исключительно визитам в салоны красоты и общению с такими же стильными мамочками. Единственная газета, в которую меня примут на работу, – это скорее всего «Большой вопрос» [2].
– Сомневаюсь, – отвечаю я. – Я слишком мелкая для модели.
Мама кивает:
– О да. Как жаль, что Шарлотта и Аннабель не работают. Они бы непременно что-нибудь придумали.
Я давлюсь чаем. Она действительно так плохо знает собст-венных дочерей? Шарлотту волнуют только те живые суще-ства, которые обладают копытами и гривой, а Аннабель после фиаско на свадьбе скорее выколет себе вилкой оба глаза, чем согласится помочь.
– Мы как-нибудь выкрутимся, – говорит мама, похлопывая меня по руке. – Не вечно же тебе выдаваться из ряда вон.
Когда у тебя четыре старшие сестры, которые похожи на ангелов Боттичелли, в то время как ты больше напоминаешь пухлого рембрандтовского херувима, твой удел – именно что выдаваться из ряда вон. Я старалась ни в чем не походить на сестер, потому что знала: нет никакого смысла с ними соперничать. Жить на съемной квартире, встречаться с мужчинами, которые – о ужас! – занимаются ручным трудом, и плевать на карьеру – вот мой способ бунтовать. Но сейчас меня посещает неприятное ощущение, что время свободы минуло.
Когда мама уходит, окутанная ароматом духов, я шагаю к «Эстер» и благодарю Бога за то, что «БМВ» уже нет на месте. Еще одной эмоциональной травмы я не выдержу. Стоя на обочине и энергично затягиваясь последней сигаретой, я клянусь фордовской эмблемой «Эстер», что найду подходящего мужчину и дам маме повод мной гордиться. Даже если это будет последнее, что я сделаю в жизни. Если я сосредоточусь на поисках подходящего мужа, то, возможно, избегну нервного срыва. Мои познания о раке весьма ограниченны, но я хорошо знаю: я упаду и разрыдаюсь, если ничем не займу себя.
Итак, найти приличного мужчину, остепениться и сделать маму счастливой – вот три главных пункта в списке. И я твердо намерена их выполнить – в отличие от «выплатить кредит» и «записаться в тренажерку».
Впрочем, настроиться на нужный лад не так-то просто. Юристы не в моем вкусе; когда Руперт водил меня на корпоративные вечеринки, я от скуки лезла на стенку Но сейчас дело уже не во мне. Я должна сделать маму счастливой. После всех неприятностей, которые я причинила, я обязана ей хотя бы этой малостью.
Я докуриваю сигарету. Последнюю. Изучаю свое отражение в ветровом стекле, рассматривая свежеприобретенные морщинки и отводя спутанные волосы со лба. В очередной раз махнув рукой на финансовые трудности, я решаю отправиться в парикмахерскую и купить какую-нибудь приличную одежду, подобающую Элли Эндрюс, которая намерена подцепить идеального мужчину и порадовать бедняжку маму.
По-моему, я заслужила поощрение в виде похода по магазинам.
– Ничего себе! – восклицает Поппи, помощница Сэм, когда через несколько часов я вхожу в «Синюю луну». – Ну-ка повернись!
Я послушно кружусь перед кассой, едва не свалив стойку с ароматическими свечами, и встряхиваю только что подстриженными волосами, как настоящая фотомодель. Новая игривая прическа – до плеч длиной, волосы окрашены в яркий цвет красного дерева, в тон ресницам и бровям. Ноги гладенькие, как зеркало, а что касается линии бикини, то, будь это взлетно-посадочная полоса, пилотам уж точно понадобилось бы орлиное зрение.
– Черт возьми, – говорит Поппи. – Ну и кто он такой?
– Никто.
Я слегка раздосадована: ну и куда подевались феминистические чувства? Женщина, которая работает в магазинчике нью-эйдж и носит одежду от «Док Мартенс», должна жить в большей гармонии со своим внутренним «я».
– Одобряю, – произносит Поппи, заправляя длинные черные волосы за уши. – Решила после прошлой субботы сменить имидж? Кстати, клевый имбирный оттенок. Умно придумано – замаскироваться, чтобы друзья и родичи Руперта тебя не узнали.
– Это не имбирь, а каштан, – возражаю я.
– Тебе идет, – говорит Поппи, ныряя под прилавок. – Знаешь что? Хочешь, я разложу тебе таро? Посмотрим, не грядут ли перемены к лучшему.
Она вытаскивает потрепанную колоду карт и велит снять. Пока Поппи раскладывает карты, я грызу ногти и с тревогой думаю о маме.
– Ух ты! Ты только посмотри, Эл! – восклицает Поппи, тыча в вылинявшие карты тонкими пальцами. – Это – твое настоящее. В общем и целом – хаос, проблемы и метания.
– Ну надо же, – сухо замечаю я. – Есть какие-нибудь хорошие новости, или мне лучше прямо сейчас утопиться в котле с пастернаковым супом?
– Ты чересчур драматизируешь, – замечает Поппи. – Сейчас я посмотрю остальные карты. Не сомневаюсь, что тебя ждет лучезарное будущее.
Она переворачивает карты, смотрит на меня, снова на них и хмурится.
– Странно… Никогда ничего подобного не видела.
– Что там такое? Что странно?
– В твоем будущем – одни только мужчины. Буквально повсюду. Ну ты даешь! – Поппи хихикает. – Если верить картам, ближайшее будущее полно парней.
Я таращусь на нее. Поскольку я совсем недавно поклялась найти себе идеального мужчину, чтобы мама могла мной гордиться, таро и впрямь сверхъестественная штука.
– Серьезно?
– Да! Вот три старших аркана, которые символизируют мужчин, имеющих влияние на твою жизнь. Одного из них опасайся, поскольку в его власти повредить тебе. Другой будет близким другом, которому ты сможешь доверять. А третий… – Поппи молчит и морщит лоб. – Честно говоря, не разберу. Он какой-то туманный.
Как типично! Почему ясновидцы всегда останавливаются на самом интересном месте?
– Хватит говорить загадками! Ну же! Кто они такие? – требую я. – Один из них – наверняка Руперт.
– Не знаю! Карты – это только символы. Не надо меня теребить.
– Чушь, а не символы, – бормочу я. Надо же, чуть не купилась.
– О-о, карты начинают обретать некий смысл. – Поппи поднимает глаза. – Эта, последняя, называется «Любовники» и означает брак. То есть ты выйдешь замуж. Причем тебя ждет любовь на всю жизнь. Блин, Элли, тот третий мужчина – твоя половинка!
– Правда? Как его зовут? – восклицаю я, немедленно позабыв о недавнем скепсисе. Если Поппи назовет мне имя идеального мужчины, выйти замуж станет намного проще, а мама просто запрыгает от счастья. Остается лишь надеяться, что Поппи увидела не Руперта. Не нужно никаких карт, чтобы догадаться, что он скажет, если я попрошу второго шанса. С другой стороны, если он действительно любит меня так сильно, как утверждает, то, возможно, охотно распахнет блудной Элли объятия. Разумеется, если Руперт действительно и есть любовь всей моей жизни…
Но Поппи смотрит на меня как на дуру.
– Я не могу назвать тебе имя! Как ты не понимаешь? Гадание на картах – неточная наука. Я даже не знаю, в каком порядке ты встретишь этих мужчин. Может быть, ты уже знакома со своей главной любовью, а может быть, вы столкнетесь завтра. Боже, как интересно! Я страшно хочу знать, кто он такой.
Мы смотрим друг на друга, крайне заинтригованные, и даже не замечаем мужчину, который поставил рюкзак возле полки с одеждой и терпеливо ждет, когда его обслужат.
Неужели карты не врут? Неужели моя жизнь вот-вот изменится?
Надеюсь, что так.
– Простите, что прерываю, – произносит низкий сексуальный голос, который отзывается у меня где-то внизу живота, – но я ищу Саманту Деламир. Она здесь?
При этих словах и звуке голоса, их произнесшего, мое сердце начинает биться так быстро, что вот-вот разорвется.
Я очень медленно поворачиваюсь, замечаю знакомую улыбку и враз чувствую себя пятнадцатилетней. Перевоплощение происходит быстрее, чем можно сосчитать до трех.
– Привет, Элли, – говорит Джей.
– Знаешь, – говорит она, – здесь может возникнуть небольшая проблемка, Эл.
– То есть? – уточняю я, надевая туфли на трехдюймовой платформе. Я непременно вывихну щиколотку, но лишние три дюйма роста того стоят.
– Э… я сдала твою комнату.
– Что? – восклицаю я и вскакиваю так быстро, что теряю равновесие и плюхаюсь обратно на диван, чуть не сбив пепельницу и полусъеденный бутерброд с тунцом. – Что-что ты сделала?!
– Сдала твою комнату. – На лице Сэм появляется упрямое выражение. – Я была уверена, что ты вот-вот переедешь к Руперту!
– Кто тебе сказал, что я собралась переезжать к Руперту?
– Аннабель и твоя мать. И сам Руперт, блин! Все об этом говорили!
– Но только не я!
– Я решила, что ты снова откладываешь, как всегда, – объясняет Сэм, в свете последних событий явно чувствуя себя правой. – Я боялась, что мне одной придется платить за квартиру целиком, и сдала комнату.
– Ну так откажи.
– Не могу.
– Кто это так важен для тебя, что ты готова выгнать на улицу лучшую подругу?
Ведь у нас столько общего! От любви к сидру до менструальных циклов в одни и те же дни.
– Учти, ты расстроишься, Элли, – пристыженно говорит Сэм. – Я сдала твою комнату Джею.
У меня отвисает челюсть. Джей, моя подростковая любовь? Джей, который сыграл такую подлую шутку на выпускном балу? Он здесь? В моем доме? В моей спальне? В пятна-дцать лет я бы запрыгала от радости. А сейчас мне становится нехорошо.
– Он вернулся из Америки, и ему надо где-то пожить. Папа слишком занят своими бабами, чтобы думать о нас, вот я и предложила Джею остановиться здесь. Он бросил работу и порвал с девушкой, ему нужно немного отдохнуть. Он согласился помогать с акциями протеста. Я даже не думала, что ты останешься! – Сэм бросает плести косички и обнимает меня. – Не паникуй, мы что-нибудь придумаем.
Я стряхиваю ее руку.
– Он, конечно, не будет возражать против ночевок на кушетке, пока у него не заживет сердечная рана, – поспешно добавляет Сэм. – Не волнуйся, я не выброшу тебя на улицу.
– Да уж надеюсь!
– Но каково тебе будет жить с ним в одном доме после того как… э… ну ты поняла.
– Вообще-то это не моя проблема, – хладнокровно замечаю я. – Стели Джею на кушетке, развешивай его барахло, устраивай приветственную вечеринку, если угодно, но только не требуй, чтобы я была в восторге от твоего брата.
Выйдя на улицу, я сажусь за руль «Эстер», моей старой и не всегда верной машины.
Поездка через Тэпли быстрой не бывает. Мад и Сэм жалеют, что мне недостает «зеленого» энтузиазма, хотя и не отказываются залезть в это отвратительное, пыхтящее бензином чудовище, когда льет дождь. Но сейчас не тот случай, чтобы идти пешком. Бог с ним, со спасением зеленой планеты. Кому-то придется спасать Элли Эндрюс, если она опоздает. Тогда мама взбесится еще больше.
Ожидая на перекрестке, чтобы свернуть налево, на главную улицу, я ловлю себя на том, что думаю о Джее одновременно со страхом и радостным волнением, как ждут результатов теста на рак матки. Честно говоря, кресло гинеколога и холодные инструменты кажутся куда более приятной альтернативой, чем сосуществование с Джеем в течение неопределенного времени. Я утешаюсь мыслью о том, что он наверняка изменился, пока жил в Америке. Сморщился от постоянного пребывания под озоновыми дырами и обзавелся огромным пузом, потому что все время лопал фастфуд. И потом, мне уже нечего бояться – что может быть страшнее пережитого в субботу? Жить в одном доме с человеком, которого я некогда любила, – такие пустяки. И вообще я взрослая женщина с университетским дипломом и кредитом в банке, а не какая-то прыщавая школьница.
И все-таки лучше подстричься и сделать эпиляцию, преж-де чем возвращаться домой.
Я так внимательно рассматриваю кончики волос, что не замечаю чужую машину, припаркованную прямо перед кафе. Об опасной близости к хорошенькому «БМВ» с выдвижным верхом я узнаю, лишь когда слышу ужасный треск. Два бампера сливаются в страстном поцелуе.
– Блин!
Я нажимаю на тормоз, но босоножка на платформе соскальзывает на педаль газа, и «Эстер» оставляет хорошо заметную вмятину на блестящей красной машине.
– О черт!..
Наконец припарковавшись, я выключаю мотор и делаю глубокий вдох, а затем открываю бардачок, вышвыривая на пол журналы, обертки от шоколада и тампоны в поисках припрятанной сигареты. Закурив, я с наслаждением затягиваюсь. Потом разрываю пачку и, найдя в кучке барахла на приборной доске карандаш для бровей, пишу на картонке имя и номер телефона. Я с гордостью говорю себе, что какой-нибудь менее порядочный (хоть и богатенький) водитель просто смылся бы.
Однажды я попаду в рай.
Я подсовываю записку под «дворник» на ветровом стекле, молясь, чтобы хозяин «БМВ» не появился сию секунду. Назовите меня трусихой, но я предпочту оказаться на безопасном расстоянии, когда он обнаружит, что случилось с его замечательной машиной. Докурив, я захожу в кафе.
«Горячая булочка» – лучшее кафе в Тэпли, куда ходят посетители не из бедных. Из зала открывается вид на Темзу и на роскошные особняки на другом берегу, где живут бывшие «битлы» и всякие кинозвезды. Здесь красивые столики, хорошенькие официантки и оригинальная выпечка, которой можно наесться до отвала. Войдя и вдохнув насыщенный корицей воздух, я буквально чувствую, как на бедрах нарастает три дюйма жира. Хотя я очень люблю пастернаковый суп в «Синей луне», моя мать даже под угрозой смертной казни не станет есть, сидя рядом с людьми в толстых этнических свитерах и армейских ботинках.
Я открываю дверь и немедленно замечаю маму, которая сидит у окна, попивая чай и глядя на реку. Одного взгляда на ее суровый профиль достаточно, чтобы сердце ушло в пятки. Пускай внешне она похожа на среднестатистическую пожилую домохозяйку, но внутренний стержень у мамы из закаленной стали.
И сейчас я получу по полной программе.
– Ты курила, – с упреком замечает мама, когда мы целуемся. – Детка, зачем? Ты же знаешь, как это вредно.
– В последний раз. Я бросаю, – отвечаю я, скрестив за спиной пальцы, и сажусь на стул напротив.
Мама смотрит на меня так, будто сосет особенно кислую конфету, и яростно размешивает чай – он аж выплескивается на блюдечко.
Я готовлюсь к нотации. За много лет я их слышала предостаточно. «Почему ты не готовишься к экзаменам, почему не устроишься на приличную работу в папиной фирме?» – и так далее. А главное – «какой душка Руперт». Что ждет сегодня? Пока мама раздумывает, я тянусь за булочкой.
– Не смей! – приказывает мама. – Тебе в отличие от сестер нужно следить за весом.
Я роняю булочку, как раскаленный кирпич, и испускаю внутренний стон. Классика. «Ты не такая, как твои сестры». Пока мама произносит вступительную инвективу – со смаком, который обычно приберегают для шекспировских монологов, – я незаметно отключаюсь и разглядываю пару диких уток, которые весело плавают под мостом. Помню, как я стояла на этом самом мосту в школьной форме и подбадривала Джея, который греб внизу. Интересно, я хоть когда-нибудь перестану чувствовать себя неуклюжей смешной девчонкой? Я уже много лет как выросла, но упомянутая девчонка все время маячит где-то поблизости. Наверное, ничего не изменится, даже если я похудею до размеров Кейт Мосс (вот это будет чудо так чудо).
– Ты совсем не такая, как твои сестры, – в тысячный раз вздыхает мама. – С ними никогда проблем не было.
Если бы она только знала правду! А правда заключается в том, что сестры гораздо лучше умели скрывать свои проступки и попросту водили ее за нос – то есть держали в неведении или откровенно врали. Я слишком честна. Вот в чем проблема.
– Ну и что скажешь в свое оправдание? Ты хоть понимаешь, как неловко получилось? Ты отказала Руперту и совершенно испортила свадьбу. Аннабель страшно расстроилась, а меня еще в жизни так не унижали. А что касается бедной миссис Мур-Критчен, то она просто в бешенстве. Она уже купила комплект чемоданов от «Луи Вуттона» в качестве обручального подарка и спланировала вечеринку! Как, по-твоему, она теперь себя чувствует?
– А я? Никого не волнует, как я себя чувствую? – восклицаю я. Несколько посетителей поворачиваются в мою сторону, и я понижаю голос на несколько децибел. – Я не люблю Руперта, мама. Я думала, что между нами ничего серьезного. Он чересчур увлекся. Я как раз собиралась с ним порвать.
Мама хмурится:
– Но не порвала, Элли. Как типично для тебя… Ты думаешь, люди читают твои мысли. Поэтому ты влезаешь в одну неприятность за другой и каждый раз убегаешь от послед-ствий. Однажды, девочка, придется отвечать за свои поступки. Ты вообще слушаешь?
– Конечно! – лгу я. Потом, решив, что нападение – лучшая защита, добавляю: – И потом, мама, ты как-то неправильно расставила приоритеты, по-моему. Ты моя мать и должна желать мне добра. Как ты можешь злиться на то, что я отказала мужчине, которого не люблю? Вместо того чтобы читать нотации, лучше утешь свою младшую дочь и вытри ей слезы. Я и так получила немного удовольствия от свадьбы Аннабель.
Мама никогда меня не понимала. То, что я живу иначе, чем сестры, смущает ее и приводит в ужас. Я до посинения могу объяснять, отчего хочу жить собственной жизнью, но она никогда не поймет, что, будучи независимой, я выгодно отличаюсь от сестер. Мама страшно обиделась, когда я сняла комнату у Сэм, вместе того чтобы жить с родителями. Еще сильнее она удивилась, когда я отказалась работать в папиной фирме и предпочла самостоятельно искать себе занятие. Она просто не в силах уразуметь, что я хочу быть собой, а не «младшей Эндрюс, которая совсем не похожа на сестер».
К моему ужасу, мама вытаскивает тонкий платочек и вытирает обведенные кругами глаза.
– Я правда желаю тебе добра, детка. Я мечтаю видеть младшую дочь замужней и счастливой. Я хочу, чтобы ты жила безбедно, а не прозябала в какой-то ободранной конуре, без работы и без денег, все время на нервах, все время одна. Руперт мог тебя осчастливить. Он вот-вот станет партнером в фирме. У него прекрасные перспективы.
Что это такое? Роман Джейн Остин? Сейчас мама превратится в мистера Коллинза и сделает мне предложение.
– Но я не люблю Руперта, – повторяю я. – Просто… ситуация слегка вышла из-под контроля. Он даже не предлагал обручиться! До субботы я понятия не имела, что он намерен вот так взять и вытащить кольцо! Не могла же я согласиться только для того, чтобы избавить семью от неловкого положения!
Мамино лицо говорит: да, именно так ты и должна была поступить.
– По крайней мере о свадьбе написали большую статью в «Мейл», – напоминаю я, пытаясь смотреть на светлую сторону. – И потом мне нравится жить свободно и независимо.
– Все это, конечно, хорошо, но ты не молодеешь, Элли. И если только ты не подберешь какой-нибудь хороший лосьон, у тебя скоро появятся морщинки.
Я украдкой смотрю на свое отражение в блестящей чайной ложечке. Конечно, на моем веснушчатом лбу и впрямь есть пара задумчивых складок, но, честно говоря, я удивляюсь, что их не десяток после пережитых-то ужасов.
– Ты никогда не встретишь приличного мужчину, если будешь ходить растрепой, – с обычным тактом поучает мама. – Женщина должна работать над собой, когда ей подходит под тридцать, Элли. Извлекай максимум из своей внешности, иначе не найдешь еще одного человека, готового на тебе жениться. Пожалуйста, отнесись к моим словам серьезно.
Я морщусь.
– Зачем спешить? Я пока что умирать не собираюсь.
Мама берет меня за руку.
– Ты – возможно, – шепотом отвечает она – так тихо, что приходится наклониться через стол, чтобы расслышать. Грудью я чуть не раздавливаю кремовое пирожное. – А вот насчет себя я не уверена…
Время внезапно останавливается, все вокруг становится очень резким и отчетливым. Река, текущая за окном, свисток чайника, позвякивание фарфора, который переставляет официантка. Пол подо мной как будто начинает двигаться.
В прошлом году у мамы обнаружили опухоль груди; перенеся операцию и курс лечения, она превратилась в тень, и мы с сестрами невообразимо перепугались. Слово «химиотерапия» до сих пор вгоняет меня в ледяной ужас.
– Но…
Она кивает, и ее глаза наполняются слезами. Мои тоже.
– Я не хотела никому говорить до свадьбы… но рак вернулся, и на сей раз опухоль растет. Онколог сказал, придется сделать двойную мастэктомию и снова пройти курс химиотерапии.
– О Господи!
– Только не паникуй, детка. Если сделать операцию, есть шанс наконец победить эту гадость навсегда, – твердо говорит мама. – Конечно, надо было подумать раньше, но мне не хватило смелости. Рак странным образом меняет человека, девочка. Начинаешь волноваться по пустякам, хочешь быть уверенной, что твои близкие здоровы и пристроены… просто на всякий случай…
Ее голос обрывается, и она принимается пить чай. Чашка громко стучит о блюдечко.
– Вот почему я мечтаю видеть вас окруженными любовью и заботой. Я не хочу с тревогой думать о том, что ты одинока. Я хочу знать, что с тобой все в порядке, и тогда я наконец успокоюсь – когда мои девочки будут счастливы. Я лежу ночами без сна, думая о семье, но больше всего я тревожусь о тебе, Элли…
Я чувствую угрызения совести. Какая я эгоистичная – думаю о разных пустяках вроде целлюлита и калорий, в то время как у мамы серьезные проблемы. Хотя держится она смело, в глазах я вижу страх.
– Я люблю тебя, Элли, – говорит мама, касаясь моей щеки. – Но я так беспокоюсь. Твоя жизнь – сплошные неприятности. И мне больно думать, что они будут продолжаться, когда меня не станет и я больше не смогу за тобой присматривать. Я хочу твердо знать, что ты счастлива. Когда ты выйдешь замуж за порядочного человека, я наконец вздохну с облегчением. Ну разве не приятно было бы устроить еще одну свадьбу? Тогда я бы перестала волноваться. Вот почему я так расстроилась из-за Руперта. Я ни о чем так не мечтаю, как о твоей свадьбе…
– Когда операция? – спрашиваю я, когда удается проглотить комок в горле размером с футбольный мяч.
Она жмет плечами. Мне кажется, или плечи у нее дейст-вительно похудели?
– Пока что мы не знаем… Консультант говорит, я еще недостаточно окрепла. Сначала нужно поднять уровень железа в крови, потом удалить опухоль… Мастэктомия – это последняя предосторожность. Надеюсь, она таки сработает.
Какой ужасный секрет. Как тяжело было маме делать вид, что все в порядке, и готовиться к свадьбе Аннабель с таким бременем на душе. И почему я такая эгоистка? По моей щеке скатывается слеза и падает на скатерть.
– Ну хватит. У нас получился слишком грустный разговор. И потом, я справлюсь. Лучше скажи, как ты намерена поступить с работой? – спрашивает мама, решительно меняя тему. – Насколько я понимаю, остаться у Руперта ты не можешь.
Думаю, это еще менее вероятно, чем поступление бен Ладена на службу в ФБР. Но наверное, сейчас не самое подходящее время говорить маме, что Сэм предложила мне место продавщицы в «Синей луне». Сомневаюсь, что мама сочтет приготовление пастернакового супа ощутимым карьерным ростом, хотя лично я не против. Сморгнув слезы, я решаю слегка прилгнуть.
– Руперт сказал, что больше не желает меня видеть. Не волнуйся, я что-нибудь придумаю.
– Называется, и зачем ты только получала образование! Ты ведь можешь много чем заняться, Элли! У папы такие связи в Сити. Пусть подыщет тебе подходящую работу. Пора уже найти что-нибудь приличное. Тогда ты наконец переедешь из этого ужасного дома.
Мысли о том, что следующие сорок лет придется толкаться в метро, дыша в чужие подмышки и проклиная соседей, достаточно, чтобы по спине побежали холодные мурашки. Неужели мама не понимает? Я не хочу так называемую приличную работу. Мне нравится работать в Тэпли, где я каждую собаку знаю. Притом очень приятно иметь такую работу, из-за которой не надо нервничать, когда идешь вечером домой. И я хочу и дальше жить с Сэм. Конечно, там бывает не прибрано, и в тех случаях, когда мама наносит визит, приходится буквально окуривать весь дом и прогонять Мада в паб, но зато у нас мирно и весело, чего отнюдь не могу сказать о родных пенатах. Самые важные годы развития я провела, стараясь не ходить грязными ногами по ковру и получая разносы за отпечатки пальцев на оконных стеклах.
– Вероятно, Эмили могла бы подыскать тебе местечко, – уверенно продолжает мама, как будто моя сестра работает кассиром в Национальном банке, а не всесильным трейдером в «Голдман Сакс».
Я морщусь. Природа наделила Эм и красотой, и мозгами. Вот уж кому досталось все полной мерой. Даже в детстве она уламывала меня брать у нее Барби в кредит. Разумеется, в промежутках между фотосессиями в детском модельном агентстве.
– Если Эмили – банкир, не факт, что я тоже справлюсь, – замечаю я. – Я провалила экзамен по математике, если помнишь.
– Какие мелочи! – отмахивается мама, как будто неумение считать отнюдь не помешает мне сделать блистательную карьеру в финансовом мире. – Ну а Люси? Пускай найдет тебе работу в журнале.
Люси, вторая по старшинству сестра, в юности была моделью и регулярно появлялась на страницах «Мари Клэр» и «Космо», а потом вышла за какое-то титулованное ничтожество и посвятила свой досуг исключительно визитам в салоны красоты и общению с такими же стильными мамочками. Единственная газета, в которую меня примут на работу, – это скорее всего «Большой вопрос» [2].
– Сомневаюсь, – отвечаю я. – Я слишком мелкая для модели.
Мама кивает:
– О да. Как жаль, что Шарлотта и Аннабель не работают. Они бы непременно что-нибудь придумали.
Я давлюсь чаем. Она действительно так плохо знает собст-венных дочерей? Шарлотту волнуют только те живые суще-ства, которые обладают копытами и гривой, а Аннабель после фиаско на свадьбе скорее выколет себе вилкой оба глаза, чем согласится помочь.
– Мы как-нибудь выкрутимся, – говорит мама, похлопывая меня по руке. – Не вечно же тебе выдаваться из ряда вон.
Когда у тебя четыре старшие сестры, которые похожи на ангелов Боттичелли, в то время как ты больше напоминаешь пухлого рембрандтовского херувима, твой удел – именно что выдаваться из ряда вон. Я старалась ни в чем не походить на сестер, потому что знала: нет никакого смысла с ними соперничать. Жить на съемной квартире, встречаться с мужчинами, которые – о ужас! – занимаются ручным трудом, и плевать на карьеру – вот мой способ бунтовать. Но сейчас меня посещает неприятное ощущение, что время свободы минуло.
Когда мама уходит, окутанная ароматом духов, я шагаю к «Эстер» и благодарю Бога за то, что «БМВ» уже нет на месте. Еще одной эмоциональной травмы я не выдержу. Стоя на обочине и энергично затягиваясь последней сигаретой, я клянусь фордовской эмблемой «Эстер», что найду подходящего мужчину и дам маме повод мной гордиться. Даже если это будет последнее, что я сделаю в жизни. Если я сосредоточусь на поисках подходящего мужа, то, возможно, избегну нервного срыва. Мои познания о раке весьма ограниченны, но я хорошо знаю: я упаду и разрыдаюсь, если ничем не займу себя.
Итак, найти приличного мужчину, остепениться и сделать маму счастливой – вот три главных пункта в списке. И я твердо намерена их выполнить – в отличие от «выплатить кредит» и «записаться в тренажерку».
Впрочем, настроиться на нужный лад не так-то просто. Юристы не в моем вкусе; когда Руперт водил меня на корпоративные вечеринки, я от скуки лезла на стенку Но сейчас дело уже не во мне. Я должна сделать маму счастливой. После всех неприятностей, которые я причинила, я обязана ей хотя бы этой малостью.
Я докуриваю сигарету. Последнюю. Изучаю свое отражение в ветровом стекле, рассматривая свежеприобретенные морщинки и отводя спутанные волосы со лба. В очередной раз махнув рукой на финансовые трудности, я решаю отправиться в парикмахерскую и купить какую-нибудь приличную одежду, подобающую Элли Эндрюс, которая намерена подцепить идеального мужчину и порадовать бедняжку маму.
По-моему, я заслужила поощрение в виде похода по магазинам.
– Ничего себе! – восклицает Поппи, помощница Сэм, когда через несколько часов я вхожу в «Синюю луну». – Ну-ка повернись!
Я послушно кружусь перед кассой, едва не свалив стойку с ароматическими свечами, и встряхиваю только что подстриженными волосами, как настоящая фотомодель. Новая игривая прическа – до плеч длиной, волосы окрашены в яркий цвет красного дерева, в тон ресницам и бровям. Ноги гладенькие, как зеркало, а что касается линии бикини, то, будь это взлетно-посадочная полоса, пилотам уж точно понадобилось бы орлиное зрение.
– Черт возьми, – говорит Поппи. – Ну и кто он такой?
– Никто.
Я слегка раздосадована: ну и куда подевались феминистические чувства? Женщина, которая работает в магазинчике нью-эйдж и носит одежду от «Док Мартенс», должна жить в большей гармонии со своим внутренним «я».
– Одобряю, – произносит Поппи, заправляя длинные черные волосы за уши. – Решила после прошлой субботы сменить имидж? Кстати, клевый имбирный оттенок. Умно придумано – замаскироваться, чтобы друзья и родичи Руперта тебя не узнали.
– Это не имбирь, а каштан, – возражаю я.
– Тебе идет, – говорит Поппи, ныряя под прилавок. – Знаешь что? Хочешь, я разложу тебе таро? Посмотрим, не грядут ли перемены к лучшему.
Она вытаскивает потрепанную колоду карт и велит снять. Пока Поппи раскладывает карты, я грызу ногти и с тревогой думаю о маме.
– Ух ты! Ты только посмотри, Эл! – восклицает Поппи, тыча в вылинявшие карты тонкими пальцами. – Это – твое настоящее. В общем и целом – хаос, проблемы и метания.
– Ну надо же, – сухо замечаю я. – Есть какие-нибудь хорошие новости, или мне лучше прямо сейчас утопиться в котле с пастернаковым супом?
– Ты чересчур драматизируешь, – замечает Поппи. – Сейчас я посмотрю остальные карты. Не сомневаюсь, что тебя ждет лучезарное будущее.
Она переворачивает карты, смотрит на меня, снова на них и хмурится.
– Странно… Никогда ничего подобного не видела.
– Что там такое? Что странно?
– В твоем будущем – одни только мужчины. Буквально повсюду. Ну ты даешь! – Поппи хихикает. – Если верить картам, ближайшее будущее полно парней.
Я таращусь на нее. Поскольку я совсем недавно поклялась найти себе идеального мужчину, чтобы мама могла мной гордиться, таро и впрямь сверхъестественная штука.
– Серьезно?
– Да! Вот три старших аркана, которые символизируют мужчин, имеющих влияние на твою жизнь. Одного из них опасайся, поскольку в его власти повредить тебе. Другой будет близким другом, которому ты сможешь доверять. А третий… – Поппи молчит и морщит лоб. – Честно говоря, не разберу. Он какой-то туманный.
Как типично! Почему ясновидцы всегда останавливаются на самом интересном месте?
– Хватит говорить загадками! Ну же! Кто они такие? – требую я. – Один из них – наверняка Руперт.
– Не знаю! Карты – это только символы. Не надо меня теребить.
– Чушь, а не символы, – бормочу я. Надо же, чуть не купилась.
– О-о, карты начинают обретать некий смысл. – Поппи поднимает глаза. – Эта, последняя, называется «Любовники» и означает брак. То есть ты выйдешь замуж. Причем тебя ждет любовь на всю жизнь. Блин, Элли, тот третий мужчина – твоя половинка!
– Правда? Как его зовут? – восклицаю я, немедленно позабыв о недавнем скепсисе. Если Поппи назовет мне имя идеального мужчины, выйти замуж станет намного проще, а мама просто запрыгает от счастья. Остается лишь надеяться, что Поппи увидела не Руперта. Не нужно никаких карт, чтобы догадаться, что он скажет, если я попрошу второго шанса. С другой стороны, если он действительно любит меня так сильно, как утверждает, то, возможно, охотно распахнет блудной Элли объятия. Разумеется, если Руперт действительно и есть любовь всей моей жизни…
Но Поппи смотрит на меня как на дуру.
– Я не могу назвать тебе имя! Как ты не понимаешь? Гадание на картах – неточная наука. Я даже не знаю, в каком порядке ты встретишь этих мужчин. Может быть, ты уже знакома со своей главной любовью, а может быть, вы столкнетесь завтра. Боже, как интересно! Я страшно хочу знать, кто он такой.
Мы смотрим друг на друга, крайне заинтригованные, и даже не замечаем мужчину, который поставил рюкзак возле полки с одеждой и терпеливо ждет, когда его обслужат.
Неужели карты не врут? Неужели моя жизнь вот-вот изменится?
Надеюсь, что так.
– Простите, что прерываю, – произносит низкий сексуальный голос, который отзывается у меня где-то внизу живота, – но я ищу Саманту Деламир. Она здесь?
При этих словах и звуке голоса, их произнесшего, мое сердце начинает биться так быстро, что вот-вот разорвется.
Я очень медленно поворачиваюсь, замечаю знакомую улыбку и враз чувствую себя пятнадцатилетней. Перевоплощение происходит быстрее, чем можно сосчитать до трех.
– Привет, Элли, – говорит Джей.