Рясной Илья. Наше дело – табак

   — Так тут разве власть, — хмыкнул эмигрант, признавший в нем власть настоящую. — Лохи, а не власть… Германия еще жива за счет того, что каждый немец с детства стучать привык. У них это протестантской моралью называется. Увидел, что сосед правила движения нарушил, — позвони в полицию. А так тут все лохи лохами.
   — Только живут вон как, — обвел рукой окрест себя Гринев.
   Они сидели в кафе, куда заглянули по выходе из Управления криминальной полиции после того, как нашли общий язык.
   — А лохи не только бедные, но и богатые бывают, — грустно заметил эмигрант.
   Спорить с ним Гринев не стал, хотя и был не во всем согласен.
   В результате командировки удалось выяснить теперь совершенно определенно, что Глушко во время последней поездки в Германию на самом деле узнал, что по каналам «Востока» прошли большие деньги.
   — Он взбесился, когда мы просчитали по поводу этих денег, — говорил Марк, прихлебывая из кружки пиво. — Орал, что его, Глушака, обули, как пацана. И намекал, что кто-то из его корешей спелся с каким-то воротилой.
   — С чего он взял? — осведомился Гринев.
   — Мол, только с Сорокой на пару такое дело не потянешь. Сороку потом убрали — его с самого начала использовали втемную. И поделили бабки. — Несмотря на оторванность от родины, современной лексикой Шварцман владел свободно.
   — Какой такой воротила?
   — Глушко не распространялся…
   Немцы пообещали копать в этом направлении дальше, но пока ничего у них не получалось. Задерживаться Гриневу там резона не было, и он вернулся домой.
   Гринев прибыл вполне довольный жизнью. Зашел в кабинет к Ушакову сияющий, в новой рубашке и галстуке.
   — Отоварился, — заметил начальник уголовного розыска.
   — Немножко.
   — Давай излагай…
   Гринев поведал о своих достижениях.
   — И что нам с этим делать? — спросил Ушаков, выслушав своего заместителя.
   — Надо повторно трясти окружение Глушко.
   — Надо… Людей нет.
   — Пусть губоповцы и работают.
   — Сейчас, — усмехнулся начальник уголовного розыска. — Пока они отличились тем, что накатали в Москву докладную, будто убийства таксистов раскрутили под их непосредственным руководством, а уголовный розыск там вообще где-то вдали маячил.
   — Что-то не помню их там.
   — Операция «Ураган», — развел руками Ушаков. — Им результат нужен. А результата нет. Надо воровать чужие результаты. Непонятно?
   — Да мне-то давно все понятно.
   — А у нас людей нет. Те, что есть, уходят. Скоро отказняк некому будет написать. Полюбуйся, еще два рапорта — Ушаков положил ладонь на две бумажки.
   — На увольнение?
   — Один на увольнение. Другой на перевод в другую службу.
   — И скатертью дорога, — пробежав глазами рапорта, махнул рукой Гринев, как Ленин в старых фильмах. Только вождь пролетариата указывал дорогу к светлому будущему, а заместитель начальника уголовного розыска отсылал куда подальше. — Двумя дурачками меньше… Думаешь, им интересно по двадцать часов в сутки работать? Они на асфальт с жезлом встанут и будут водителей трясти. Или в разрешительную систему пойдут — деньги с бандитских охранных агентств грести лопатой и в ус не дуть. И на шиша им этот розыск нищий сдался?
   — С кем останемся? — вздохнул Ушаков. — В райотделах некомплект по двадцать-тридцать процентов.
   — Да хоть пятьдесят, — отмахнулся Гринев. — Это лучше, чем дефективных держать, от которых неизвестно что ждать.
   — Да уж. Клоунов у нас немало, — кивнул Ушаков. Ему вспомнилось, как два года назад в банде, промышлявшей налетами на квартиры, пригрелись два оперативника Кумаринского уголовного розыска, повышавшие свой профессионализм планированием преступлений. А так как профессионалы они были никчемные, то попались быстро. После этого случая у Ушакова возникло чувство, что ему в душу наплевали.
   — Балласт нам не нужен. За борт — и все дела, — Гринев опять рубанул ладонью воздух.
   — Нас самих, старичье, скоро за борт…
   — Это точно. — Гринев задумался, помолчал. Потом спросил:
   — А вот ты знаешь, какой проходной балл нынче в нашу высшую школу милиции?
   — Не интересовался.
   — Семь тысяч долларов. Скажи, не слышал.
   — Слышал.
   — Посмотри, вокруг начальника вышки кто крутится. Один Кавказ. Скоро нам та смена придет, которая за семь тысяч поступала. Ты думаешь, они такие деньги выкидывали за образование? Сейчас! Это вложение капитала. Отдал семь тысяч, за год работы их оправдал да еще лишние остались… Тогда уж лучше вообще милицию расформировать. Так что хрен с ними. Пусть рапорта пишут.
   — Семь тысяч… Растут цены, — усмехнулся Ушаков.
   — Это ж надо — семь тысяч баксов за поступление. — покачал головой Гринев. — Да по паре сотен за каждую сессию. И говорят, еще дешево. В Москве дороже… Василич, смотрю я на все это и жду…
   — Чего?
   — Когда проснусь. — Гринев поправил свой новый классный галстук и спросил:
   — А помнишь, как он в депутаты рвался?
   — Помню.
   Начальник высшей школы год назад собирался в депутаты Госдумы, принародно заявляя, что надеется на то, что за него будут голосовать сотрудники милиции и их семьи. Те самые детишки, которым он проходной балл в семь тысяч баксов влепил.
   Старый немецкий особняк с новым евроремонтом, принадлежавший начальнику высшей школы, но записанный на какого-то его дальнего непонятного родственника, гордо возвышался в центре города рядом с коттеджами табачных королей и по стати, отделке и, главное, цене не слишком им уступал. Знай наших!
   — Кто только эту сволочь начальником школы держит? — Гринев выматерился.
   — Тот, кого он устраивает, — сказал Ушаков. — Кругооборот денег в природе.
   — Деньги, деньги… Тьфу… Чего дальше будет, если все так пойдет… Меня одно успокаивает.
   — Что?
   — Что жить недолго осталось. Через год-другой на пенсию. А опера долго не живут. Треть в ящик играют в течение двух лет после увольнения. Сдохну, и пускай другие это дерьмо хлебают!
   — Ну, тебя занесло…
   — А!.. — Гринев хлопнул ладонью по столу.
   — Кстати, пока тебя в Германию носило, тут новости появились.
   — Грохнули кого?
   — Похоже на то.
   — И кого?
   — Корейца и Ломоносова. Гринев присвистнул и произнес:
   — Шамиль. Вот паскудник. Как он Корейца, бедолагу, достал-то?
   — А черт знает. Наверное, кто-то продал.
   — Да наверняка. — Гринев усмехнулся. — А знаешь, из этой всей шушеры мне Корейца единственного жаль.
   — В нем что-то человеческое было, — согласился начальник уголовного розыска.
   — Обаятельный был, гад. Не то что Шамиль — тварь холоднокровная. Как крокодил. Лежит в тине и людей жрет, к воде подходящих. Я надеялся, Кореец первым успеет.
   — Не успел…
   Зазвонил телефон. Ушакову трубку брать не хотелось — это наверняка губоповцы, опять будут ныть, что нужно отметить в сводках совместные мероприятия в рамках операции «Ураган». Но звонили настойчиво.
   — Кто такой настырный? — Начальник уголовного розыска взял трубку. — Слушаю, Ушаков.
   — Лев Васильевич? — послышался чем-то знакомый сипящий голос. Говорить, похоже, собеседнику было трудновато.
   — Он самый.
   — Это Ан. Вы мне можете уделить несколько минут?
   — Кореец, — удивленно произнес Ушаков. Теперь он узнал этот голос. Он действительно принадлежал Александру Ану.
   — Нам надо встретиться. — Кореец закашлялся. — Вам это нужнее, чем мне…
   — Подожди, дай подумать…

Глава 7
МЕНТЫ И БАНДИТЫ

 
   Кореец очнулся, ощущая, как с трудом его душа возвращается в истерзанное тело.
   Голова гудела. Тошнило. Казалось, он никогда не сможет заставить это вдруг ставшее чужим тело сделать хоть что-то. Но он сумел усилием воли разбить сковавшую его ледяную глыбу.
   Он лежал в скрюченной позе в «хавире». Во рту был какой-то кислый противный вкус. Все вокруг было поломано.
   — Ox, — простонал он, пытаясь подняться.
   Не получилось. Черный водоворот начал засасывать его. Кореец собрал волю в кулак. На этот раз ему удалось приподняться на руках. Он уселся на полу, прислонился спиной к холодной стене, с которой обвалилась штукатурка и проступил кирпич.
   Взрывная волна переломила крышку стола пополам, но стол спас Корейца.
   В помещении было темно. В окно заглядывала будто обрезанная посредине луна, но она не могла разогнать мрака.
   Кореец ощупал грудь — то место, куда врезала отлетевшая часть крышки стола, — но переломов, похоже, не было. С трудом достал зажигалку, щелкнул ею, извлекая колеблющийся язычок пламени. Слабого света хватило, чтобы в углу комнаты высветилась темная масса.
   — Эх, Ломоносов, — прошептал Кореец, попытался встать на ноги, но не смог. Подполз. Ощупал тело своего ближайшего помощника и друга, уже сведенное трупным окоченением. Значит, без сознания Кореец пробыл долго. — Вот черт, — прошептал он.
   Ломоносов мертв. Кореец, в отличие от многих своих коллег и конкурентов, имел слабость привязываться к людям, с которыми прошел огонь и воду, никогда не предавал их, по возможности прощал им слабости. А с Ломоносовым они воевали бок о бок с того первого дня, когда решили брать под контроль первые группы перегонщиков машин.
   — Суки, — едва слышно прошептал Кореец. — Ответите. За все…
   Самое удивительное, что в этой свалке в боковом кармане ветровки уцелел сотовый телефон. Пластик на крошечной синей коробочке дал трещину, но при нажатии кнопки матово-зеленым загорелось табло, по нему поползли цифры.
   Собираясь с остатками сил, сидя на полу, прижавшись спиной к стене. Кореец прокашлялся. Потом нащелкал номер и прохрипел:
   — Кунак.
   — Слушаю, шеф.
   — Тревога. Ломоносова завалили.
   — Вы где?!
   — На «хавире». — Кореец опять закашлялся, ощущая, как грудь пронзает острая боль, и боль эта, как ни странно, отрезвляет, привязывает его сознание к действительности. — Я еле жив. Присылай людей…
   — Сейчас! — взволнованно крикнул Кунак. — Мигом будем, Кореец. Мигом!
   — Втроем приезжайте. Ты, Дюк и Бундес… Больше никому ни звука…
   — Уже мчимся!..
   Теперь можно расслабиться. Не до конца. Немножко… Он прикрыл глаза и положил под руку пистолет. Он не знал, насколько тяжело подстрелил Пробитого и не вернется ли тот добить жертву. Поэтому усилием воли удерживался на краю, не позволяя себе отключиться.
   Потом подоспели братишки на двух машинах. Они залетели в дом, уложили Корейца на лежак, начали перевязывать армейским медпакетом. Кунак служил в Афгане и знал, как оказывать первую медицинскую помощь раненым.
   — Серега? — спросил Кореец о судьбе шофера.
   — Убили, — сообщил Кунак. — Ножом проткнули… Кто посмел. Кореец? Какая сука?!
   — Пробитый…
   — Всегда чувствовал, что он падла! — Кунак сжал кулак и со злостью врезал им по стене. — Ух, голыми бы руками порвал…
   — Не волнуйся. Порвешь, — прошептал Кореец. — Если найдешь…
   Корейца хотели поднять и нести в машину, но он с трудом поднялся сам, качнулся, опершись о каменное плечо мощного тяжеловеса Дюка. Кореец знал, что перед своей командой он должен всегда оставаться на ногах.
   — Приберите здесь, — велел он.
   — Трупы? — спросил Кунак.
   — Мне тебя учить? Не в милицию же обращаться… Врач группировки, которого привезли к Корейцу на законспирированную съемную хату, осмотрев главаря, успокоил встревоженную братву:
   — Небольшая контузия. Переломов нет. Дней десять отлежаться — и все как рукой снимет.
   Десять дней Кореец отлеживаться не собирался. У него имелись свои планы. Он провалялся ровно столько, чтобы быть в состоянии встать и не рухнуть от головокружения.
   О том, что он выжил, знали всего четыре человека — самых приближенных, в которых он был уверен. Больше в факт своего спасения посвящать он никого не собирался. Наоборот, в Полесске активно распространяли слух, что Кореец мертв. Положение живого трупа было достаточно выгодным. Правда, пребывать слишком долго в списках отправившихся на тот свет он не собирался — так можно довести до того, что, когда ты воскреснешь, тебя просто не воспримут всерьез. Он собирался отлеживаться на дне ровно столько, сколько хватило бы на решение главной проблемы.
   Кореец не то чтобы был слишком злопамятным человеком, но сделанное ему зло не забывал никогда.
   — Пробитый, мразь… Надо искать эту суку, — сказал он, полулежа на мягком диване и держась рукой за грудь, сдерживая подступающий кашель. Противный кислый вкус во рту так и не проходил.
   — Ищем, — отвечал Кунак.
   — Хреново ищем! Он заполз в нору, зализывает раны.
   — На деньги Шамиля.
   — Сами не можем найти, поможем найти другим, — заключил Кореец.
   — Каким макаром? — непонимающе посмотрел на него Кунак.
   — Забыл, что есть псы из служебного питомника, которые своего не упустят?
   — Ушаков?
   — Он! — кивнул Кореец.
   …С начальником уголовного розыска Ан мог встречаться без опаски, поскольку в розыске не находился, а то, что ушел он на дно и весь город считает его мертвым, — это милицию не должно волновать.
   Из телефонного разговора Кореец понял, что Ушаков тоже был уверен в его смерти. Встречу назначили в чахлом парке за силикатным заводом, где обычно народу бывает мало и чужих глаз можно не опасаться.
   Начальник уголовного розыска, как и обещал, приехал один. На нем был длинный синий плащ, защищавший от сильного, не по-сентябрьски прохладного ветра.
   В этом видавшем виды дешевом плаще Кореец видел Ушакова четыре года назад, когда тот с СОБРом ставил на уши один из кабаков. Можно представить, что каждый раз, весной или осенью, этот человек смотрит на свой старый верный плащ с мыслями, что уже пора купить новый, этот из моды вышел, да и вообще не пристало ходить в таком старье человеку такого положения. А потом ощупает ткань — крепкая, еще не на один год хватит, да и мода — вещь изменчивая, вроде не так и плохо смотрится. И решает, что деньги, необходимые на новый плащ, лучше потратить на что-то еще. В общем-то, Кореец, который забыл, когда у него в кармане бывало меньше двух-трех тысяч баксов на мелкие расходы, своего противника даже уважал за этот аскетизм и активное нежелание зарабатывать себе на жизнь, а при такой должности сделать деньги нетрудно, даже держась в рамках закона. У главного сыщика области были свои понятия, которым он следовал всю жизнь. В нем ощущался стальной стержень, а Кореец уважал людей, которые ради принципов готовы отречься от многого, в том числе от денег, хотя и считал, что поступают они глупо.
   — Не ожидал увидеть, — сказал Ушаков, кинув мимолетный взгляд на две массивные фигуры, маячившие в конце аллеи.
   — Меня не так просто убить, — улыбнулся Кореец.
   — Поздравляю.
   — Спасибо. Присядем, — предложил Кореец, показывая рукой на лавочку.
   Ушаков кивнул. Они устроились на лавочке.
   — Что звал. Кореец?
   — Да вот хотел предложить вам сменить плащ и машину…
   — Ну да, — кивнул Ушаков.
   — Но ведь вы не согласитесь.
   — Ты же знаешь.
   — Знаю… И решил помочь вам в другом. Прояснить, что в городе в последнее время происходит.
   — А чего происходит? Валите вы друг друга. Если бы вы с таким усердием на лесоповале деревья валили.
   — Вы, наверное, слышали, что у нас с Шамилем некоторые разногласия, — не обращая внимания на язвительность тона своего собеседника, произнес Кореец.
   — Об этом уже все газеты пишут… Ты мне скажи. Кореец, у тебя что, нет стрелков приличных, кто в цель бьет, а не в молоко?
   — Есть. Один из них меня пытался загасить на днях, — усмехнулся Кореец.
   — Кто?
   — Пробитый.
   — Даже так.
   — Вы на нас напраслину возвели; давить начали, чтобы мы его сдали, — укоризненно произнес Кореец. — А он давно от рук отбился.
   — И что это значит?
   Кореец потер грудь, слабо кашлянул, скривился от боли, попытался глубоко вздохнуть. Перевел дух. И сказал:
   — Я его на базар притянул. А он меня пытался загасить.
   — И что?
   — Я жив.
   — А он?
   — И он жив.
   — В общем, все довольны, так? — улыбнулся начальник уголовного розыска.
   — Не так… Он меня продал. Он, давно уже с головой не дружит. Но сейчас совсем слетел с резьбы… Надо его остановить. Тут мы союзники.
   — Только тут, Кореец. Хочу, чтобы ты это запомнил.
   — Я помню… Насколько я просек, этого гаденыша Шамиль давно перекупил. Пробитый наверняка ему исправно барабанил про все мои дела. Хорошо еще, я его к себе близко не подпускал, держал на коротком поводке, как цепного пса.
   — Где ты, вообще, такое сокровище подобрал? — полюбопытствовал Ушаков.
   — Друзья присоветовали. Говорили, что любые проблемы может урегулировать.
   — И какие проблемы регулировал?
   — Вот уж не знаю… Но чего он умеет, так это людей из всех видов оружия валить. Кое-чему его в армии научили. До остального своим умом допер.
   — А тебе он в чем помог?
   — Помог кое-кого на место поставить… Нет, без мокрухи…
   — Тяжелая артиллерия.
   — Хотите честно? — Кореец помедлил, потом махнул рукой. — Я его держал на крайняк.
   — На такие дела, как разбор с Шамилем, — кивнул Ушаков. — Поэтому и встретились?
   — Мысли у людей разные в голове бродят. Но за мысли пока еще не судят, Лев Васильевич.
   — И что?
   — Он кое-кому еще помогал по специальности в ту пору, когда уже на меня работал.
   — Людей стрелял?
   — Думаю, что так.
   — С твоего ведома?
   — Ну что вы. Я же не синдикат киллеров. Я бизнесмен. И своим людям такого не позволяю. Он работал за свой страх и риск. И одного из моих парней на это дело подбил.
   — Кого?
   — Помните Богомола?
   — Которого в перестрелке мои опера продырявили, когда Пробитый ушел?
   — Точно… Они вместе на заказ подписались. И заказ выполнили. — Кореец опять прокашлялся, грудь у него болела все больше и голова шла кругом. — Я об этой их халтурке буквально несколько дней назад узнал.
   — Что за заказ?
   — На Сороку. Того табачного капитана, который наших капиталистов местных опустил.
   — Нормально, — кивнул Ушаков. Новость была убойная.
   — Как Богомол сдох, Пробитый в одиночку другой заказ взял, — не останавливался Кореец. — Это продолжение того дела было.
   — Заказ на Глушака? — напрягся Ушаков.
   — Верно.
   — А кто заказывал?
   — Понятия не имею. Да меня это не слишком и волнует… Меня волнует, чтобы эта погань оказалась в гробу или на нарах. Я его сам попытаюсь найти. Но у вас возможностей побольше.
   — И чем поможешь?
   — Вот набросал вам. — Кореец полез в нагрудный карман кожаного пиджака и вытащил оттуда аккуратно сложенные вчетверо листки.
   Ушаков взял их, развернул и удовлетворенно улыбнулся. Это была схема связей Пробитого, исполненная разноцветными ручками, с квадратиками, стрелками, номерами телефонов, кратким описанием связей, адресами — сделано грамотно, хоть сейчас в оперативное дело. Некоторые связи были известны. Другие нет. В общем, с этим можно было работать.
   — Чего брату своему родному информацию не передал? — спросил начальник уголовного розыска.
   — Это мой принцип, — твердо произнес Кореец. — Семью в дела не вязать. Мы же не итальянцы.
   — Правильно…
   — Мой братан — честный мент. И я ему в этом не мешаю. Но и помогать не буду.
   — По твоим прикидкам, где сейчас может быть Пробитый? — Ушаков сложил листки и спрятал в карман.
   — У него лежка где-то за городом.
   — Землянка в три наката, — усмехнулся Ушаков.
   — Что-то вроде…
   — Надо его выманить оттуда.
   — Кто бы спорил…
   — Ты что дальше собираешься делать? — посмотрел оценивающе на Корейца Ушаков, отмечая, что выглядит пахан неважно, приложило его сильно.
   — Подожду, пока Шамиль скончается.
   — А он что, болен?
   — Болен. Отмороженностью. Болезнь эта смертельная. А у него последняя стадия… Недолго ждать осталось.. А потом поглядим.
   — Мой совет, Кореец. Бросай ты все это, пока не поздно. И уматывай за бугор.
   — Поглядим. Поглядим. — Корейца качнуло, он почувствовал сильное головокружение — последствие контузии. Едва удержался на ногах. — Ладно, пожалуй, пойду.. Здоровье уже не то.
   — Давай, Кореец, — кивнул Ушаков, повернулся и быстро зашагал по аллее.

Глава 8
В ЛАПАХ У ГОЛУБОГО

 
   То, что Макс голубой, было видно невооруженным глазом. Он сладко причмокивал, когда волосы клиентки ложились как задумано, покачивал головой, томно шутил. У Лены по некоторым оговоркам создавалось впечатление, что женщин Макс в целом ненавидит, но исключение делает для их волос.
   — Так, тут подправим… Тут приберем, — щелкал он ножницами, улыбаясь блаженно. Лене казалось, что сейчас он впадет в экстаз. — Еще чуть-чуть…
   Колдовал он воодушевленно, его пальцы, тонкие, музыкальные, летали быстро и точно. Он играл ножницами и расческой, как скрипач-виртуоз играет на своей скрипке.
   Лена с каким-то мазохистским удовлетворением смотрела в огромное зеркало напротив парикмахерского кресла, как ее шелковистые, красивые локоны осыпаются к подножию парикмахерского кресла.
   — Нравится? — улыбаясь, спрашивал Максим.
   — Пока не очень.
   — Правильно. Потому что пока у тебя, голубушка, на голове сплошное уродство… Но сейчас оно превратится в свою противоположность — красоту… Ты не просто меняешь прическу. Ты меняешь себя. Ощущение своей личности в мире…
   И в самом деле, она видела, как голубой бесенок делает из нее другого человека. Во всяком случае, внешне. Может, это желание измениться самой, если нельзя изменить ничего вокруг, и толкнуло ее в это чародейское кресло.
   — Отлично… Прекрасно… — Пальцы Макса летали все быстрее, над ухом вжикали ножницы, предварительно простерилизованные в автоклаве — богатые клиенты слишком болезненно относились к опасности, что их остригут ножницами, которыми перед этим стригли еще кого-то.
   Вика ждала ее, развалившись в глубоком кожаном кресле рядом с аквариумом, внутри которого плавали белая, как привидение, лягушка и две плоские разноцветные рыбы. Она со скукой перелистывала журнал «Метрополитен». В других креслах сидели две девчонки лет двадцати, высокие, длинноногие, с длинными волосами, тонкие в талии, наманикюренные, все какие-то новенькие, как с фабрики — только распаковали. Они чем-то походили на кукол с электронной начинкой. Правда, в глазах были и живые чувства — по большей части самомнение и сжигающее изнутри желание утереть нос окружающим своим видом и своими шмотками.
   При появлении подруги Вика подняла глаза.
   — О-хо! — Она хлопнула в ладоши. Мысли ее двигались в протоптанном направлении. — Другой человек!
   — Хуже? — усмехнулась Лена невесело.
   — Лучше, подруга. Гораздо лучше… Теперь нам бы с тобой кожаный прикид с металлическими заклепками…
   — И по мотоциклу.
   — Во-во… Не, две старые калоши — уже поздно для мотоцикла. Мне «Фольксвагена» хватает.
   «Новорусские» куклы бросали на них недобрые, настороженно-оценивающие взоры.
   Лена оглядела себя немного с грустью в зеркале, занимавшем всю стену. Макс был истинным мастером. Вроде короткие стрижки все одинаковы, но делал он их так, что каждый вихор был на своем месте, каждая прядь находилась там, где положено. Отлично… Ей было немножко жалко своих шелковистых волос. Проснувшись вчера утром, она твердо решила расстаться с ними. Это было какое-то жертвоприношение. Она отдала их в надежде обрести душевный покой… Глупости, так душевный покой не обретают. Хотя, надо отметить, ей стало немножко легче.
   Подруги вышли из парикмахерской.
   — Ох, замучилась тебя ждать. Те две дуры рядом — жены каких-то торгашей. Они достали своим зудежем.
   — О чем зудили?
   — Друг перед другом выделывались — кто упакованнее. И на меня с ненавистью смотрели.
   — Почему?
   — Потому что они нам завидуют.
   — С чего?
   — С того, что наши мужья на ступеньку выше в бизнесе, если не на две. У них у всех, молоденьких, красивеньких, знаешь, какой главный бзик? — Вика взяла подругу под локоть, когда налетел порыв ветра и ударил в лицо.
   — Какой?
   — Им кажется, что они продешевили. Что могли бы продать себя куда дороже.
   — Думаешь?
   — А чего, подруга? Их же раскупают, как дефицитный товар в магазине сразу по выходе-с конвейера, заверенных печатью ОТК, — с конкурсов «Мисс Полесски», с подиумов… Мы уже устарели; Ленок. Мы из другой эпохи. А они ныне все такие…
   — Устарели… — Глаза Лены наполнились болью.
   — Э, что-то ты опять в депруху валишься… Пошли в кафешку к Гиви, — кивнула она.
   Через дорогу была неплохая кафешка «Сулико». Хозяином ее был Гиви из Телави. Так уж повелось, что добрую половину подобных заведений в Полесске держат выходцы с юга.
   — Зажуем по сациви, запьем красным вином. — Вика потерла ладонями плечо — она его растянула, помогая вытаскивать лет пять назад какого-то больного с девятого этажа без лифта, и до сих пор оно иногда ныло.
   — Пошли, — вздохнула Лена.
   — Выше нос…
   Гиви, заметив их, появился в помещении лично.
   — Так, шашлычок, сациви, — усевшись за столик, без меню шпарила Вика, бывавшая иногда здесь. — И «Киндзмараули». Но не ту отраву, что ты обычно посетителям скармливаешь.
   — Вика, огорчаешь, — искренне обиделся он, как обижаются только честные лгуны.
   — Давай из глиняной бутылки и то, что из Грузии приходит. Понятно?
   — Организуем.
   — Смотри, Гиви.
   — Тебя не обманешь, — улыбаясь, погрозил он пальцем и скрылся.