Страница:
Но услышал он о них даже раньше, чем рассчитывал. Часов в семь вечера появился начальник изолятора временного содержания.
— Лев Владимирович, тут такое дело, — он замялся.
— Что случилось?
— На моих ребят абреки вышли.
— Кто?
— Местные. Пять тысяч долларов обещали.
— За что?
— Чтобы троих человек в камеру к Джамбулатову впустить.
— Что?! — у Алейникова глаза полезли на лоб.
— Ну, они разберутся с ним. Подвесят аккуратно. И как самоубийство пройдет.
— И что?
— Наши отказались…
— Кто бы мог подумать, — саркастически произнес Алейников. — А что за абреки?
— Вот этот, — начальник изолятора ткнул толстым пальцем в фотографию одного из выживших братьев Мовсаровых, лежащую на столе. — Я его видел, когда он около отдела терся… Когда мои парни его послали по матушке, он пригрозил: пожалеете. Говорит, весь отдел взорвет…
— И чего вы его не задержали? Начальник ИВС только пожал плечами. Да, с этими ребятами не соскучишься. Алейников положил ладонь на фотографию старшего Мовсарова. Только штурма отдела и не хватало!
Глава 15
В камере было душно, но, в общем-то, привычно. В ней он просидел почти год. Тогда он был уверен — здесь его последний приют, край жизни, больше на этой земле его не ждет ничего. Только камера. Тесный двор. И пламя, вырвавшееся из ствола и выплюнувшее в его направлении кусок свинцовой смерти. И выхода не было видно никакого. Единственное развлечение — это когда его вытаскивали на допросы и мучили вопросами: почему он, чеченец, сотрудничал с русскими оккупантами, почему, когда подходили русские, не сжег, как было приказано, райотдел со всеми документами. Помнил он безумные глаза замминистра шариатской госбезопасности, когда тот с искаженным от ненависти лицом целился ему в лоб из никелированной подарочной «беретты». Руслан хорошо знал этого генерала, который до девяностого года был постовым милиционером-сержантом и его выгнали за взятки.
Почему его не убили? До сих пор Руслан задавал себе этот вопрос. Может, хотели соблюсти видимость законности. Или кто-то замолвил словечко, продлив его жизнь.
А сейчас? Сейчас он выберется отсюда? Или пора прекратить барахтаться и отдаться на волю волн?
Лежа на твердом лежаке, прикрытом влажным противным матрасом, Руслан смотрел в низкий потолок и вспоминал. Эти проклятые воспоминания теснились, без приглашения пробиваясь в сознание. И опять накатывало отчаяние и ощущение бессилия.
Он вспоминал, как на его землю пришла болезнь. Как она распространялась, подобно чуме. Хуже чумы. Чума пожирает тела, а эта болезнь пожирала души…
Чеченцы никогда не были слишком фанатичны в вере. Большинство мусульман в Чечне было традиционного ханифитского толка, они честно выполняли религиозные обряды, дошедшие от дедов и прадедов. Но, по большому счету, религиозные проблемы мало кого волновали. Пока не пришла напасть…
До этих мест докатилась мутная волн(а, которая идет по всему земному шару — исламский фундаментализм. На Кавказе, сначала осторожно, но с каждым месяцем все увереннее, начал утверждаться бородатый ваххабит.
Сперва Руслан не ощущал особой опасности. Он ждал, что эта волна разобьется о традиционные горские устои. С ваххабитами получилось иначе. Они шагали по Кавказу, с его безработицей, нерешенными социальными проблемами, откровенной нищетой и запущенностью молодого поколения, по дороге, выложенной долларами.
Несмотря на высшее милицейское образование и партбилет, сам Джамбулатов достаточно серьезно относился к исламу и даже в коммунистические времена исправно посещал мечеть, считая своим долгом свято выполнять заветы предков. В начале девяностых годов он все чаще стал замечать около мечетей собранных, строгих молодых людей, которые готовы были в любой момент весьма поверхностно, но с колоссальной самоуверенностью защищать истинные исламские ценности. Редко их познания выходили за рамки нескольких ярко изданных на хорошей бумаге ваххабитских брошюрок, однако эти люди были уверены, что именно им ведома истина в последней инстанции.
Сами ваххабиты обижались, когда их называли этим словом. Они предпочитали, чтобы их звали муваххидун — единобожники. Всех остальных, в том числе и мусульман, они зачисляли в язычники. Под прикрытием возрождения «истинного» ислама и единобожия они отметали все традиции, почитание предков, их могил. По ним получалось, что нет никакого смысла возводить гробницы святым и пророкам, совершать паломничество в Медину, Кербалу, Неджеф и другие святые места. В этом ваххабиты усматривают «ширк», или, иначе говоря, многобожие, идолопоклонство. «Все погребения святых должны быть разрушены. Тот, кто целует гробницу, является неверным. Монастыри должны быть снесены». По учению ваххабитов, все люди равны перед Аллахом и никто не может быть посредником между человеком и всемогущим. Никто, кроме Аллаха, не может знать и тайн человека, поэтому совершенно бесполезно обращать молитвы к святым или даже к самому пророку Мухаммеду, которого они приравняли к обыкновенному человеку. Последний якобы лишь в день Страшного суда получит право заступничества, поэтому молиться ему бесполезно. Они отрицают чтение сур из Корана, совершение маулутов, поминок. Кроме того, по их мнению, каждый правоверный может как ему заблагорассудится трактовать Коран и сунну.
Это своего рода протестантское течение в суннитском исламе возникло в восемнадцатом веке и было связано с объединительным движением арабов, направленным против господства на Аравийском полуострове турецких султанов-халифов. Арабам тогда была нужна агрессивная религия, ниспровергающая традиционные устои. Нужен был отчаянный вызов всему существующему порядку вещей. Нужны были лозунги, которые поведут за собой массы и взбаламутят души, где, как в ящике Пандоры, ждет своего часа объединяющий гнев, который так просто направить в нужное русло. Нужна была религия ниспровергателей и воинов. И ее создал мусульманский богослов Мухаммед-Ибн-Абд-Аль Ваххаб. В результате в Аравии возникло феодальное ваххабитское государство.
У ваххабитов все просто и ясно. Эта религия борьбы не признает никаких компромиссов. По ним чистый ислам, то есть такой, как его понимают ваххабиты, — единственно возможный ислам, неверные — не люди, они должны умереть. Мусульмане, не признающие чистого ислама, заблуждаются. Если они упорствуют в своих заблуждениях, они теряют право называться людьми и, значит, тоже автоматически лишаются права на жизнь. Вера может быть только одна. Трактовка ее может быть только одна. Родственные связи, тейпы, кодекс горцев Адат — все это не значит ничего. Сторонник чистого ислама может общаться с «нелюдьми», лишь когда это выгодно. Жалеть никого нельзя. Единственный аргумент, который чего-то стоит, — сила оружия. Оружием надо владеть хорошо.
Экспансия началась в начале девяностых. А в 1992 году Минюст России выдал свидетельство о регистрации Международной исламской организации спасения, штаб которой располагается в Саудовской Аравии и финансируется ею. Так в Москве стал действовать официальный штаб ваххабизма. Но главным его проводником в России стал Союз российских мусульман. Эмиссары из Пакистана и Саудовской Аравии двинули на Северный Кавказ и в традиционные мусульманские республики, где плодились центры изучения арабского языка и чистого ислама. Потекли деньги. Заработали типографии, и вскоре мечети были завалены хорошо изданной ваххабитской литературой. Некоторые исламские религиозные деятели откровенно продались, принародно признавая ваххабизм вполне правомерной формой ислама. Джамбулатов замечал, что в ваххабиты подалось немало людей, с которыми грешно преломить хлеб. И они очень быстро объявлялись муллами, внедрялись в мирные села и города, сея зерна раздора. Вскоре они уже настойчиво требовали свое место под солнцем и принялись за дележку действующих мечетей. При этом доходило, что в одной мечети служили два муллы и у каждого были свои прихожане. И — немыслимый позор — начались драки в мечетях!
Главным плацдармом в России для ваххабизма, полигоном, где прокатывались «истинные исламские» формы управления, стала Чечня. Это случилось после того, как к власти в девяностом году с легкой руки московских царедворцев пришли отпетые сепаратисты. Но работа велась по всей России. Уже к девяносто третьему году на основе мусульманских религиозных организаций в Башкирии, Татарстане, на Северном Кавказе и в других исламских регионах России вовсю заработали медресе с преподавателями из Саудовской Аравии, проповедующими чистый ислам. А эмиссары Хаттаба из слушателей отбирали желающих обучаться в лагерях боевиков в Чечне. Дошло до того, что под Питером стали возводить ваххабитскую мечеть.
Между тем исламские доллары гуляли по каким-то закоулкам современной российской жизни, в результате и политики, и журналисты открыто игнорировали опасность. Наоборот, газеты пестрели статьями, в которых гиены пера восторгались тем, что ваххабиты не пьют, не курят и ведут добропорядочный образ жизни, трудясь от заката до рассвета.
Джамбулатову было страшно наблюдать, как количество сторонников ваххабизма растет с каждым днем.
Первобытная сила, всесокрушающая мощь этого катящего по миру разрушительного цунами вовлекала в себя все больше человеческих жизней. В Чечне, вопреки распространенному мнению, в ваххабизм обращались вовсе не одни чеченцы. Там осело множество ногайцев, представителей народов Дагестана, и даже славян. И новообращенных почему-то больше тянуло не в мечети, а в военные лагеря, которые появились на турбазе около Грозного, в ущелье реки Баас. Сторонников учения Аль Ваххаба стали активно поддерживать тейпы первых лиц в государственном аппарате Чечни Зелимхана Яндарбиева и Мовлади Удугова.
К середине девяностых ваххабиты стали самой влиятельной силой Чечни. Они были воинственны, дееспособны, организованны, фанатичны, беззаветно преданы своему делу Критикуя все и вся, призывая к решительным действиям, они вовсю проповедовали идеи чистоты ислама с некоторым романтизмом, что импонировало молодежи. Они держали в напряжении весь Северный Кавказ, добиваясь своих целей крайне жестокими мерами, готовые на любые жертвы. Они, как бешеные псы, уничтожали и своих и чужих, убивали духовных лидеров традиционного ислама, отваживавшихся дать им отпор, убирали государственных деятелей в Дагестане и Чечне.
Правительство Чечни и президент Масхадов не могли не видеть, что джинн выпущен из бутылки и его уже не загнать обратно. Традиционный тейповый уклад начал трещать по швам. Официальная власть утратила контроль над территорией республики, никакой, даже примитивной законности не было и в помине. В Чечне воцарился невежественный бандит-ваххабит, которому запрещено иметь четки, как предмет, которого не было на заре ислама, носить шелковую одежду и нижнее белье, бриться. Особенно укрепились их позиции после войны с Россией, в которой они играли немалую роль. Большинство полевых командиров было именно из их числа. Ваххабиты с их организованностью и дисциплиной оказались хорошо обученными, фанатичными воинами, готовыми принять смерть ради победы над неверными.
Усилиями ваххабитов Чечня ударными темпами превращалась в средневековое государство, живущее по шариату. Практически все шариатские судьи исповедовали ваххабизм. Джамбулатов работал начальником уголовного розыска и диву давался. Процессуальный кодекс действовал российский, по нему расследовались дела и направлялись в шариатские суды, где судили по шариатским канонам, сработанным тысячу лет назад, когда не было вообще таких понятий, как экспертизы, дактилоскопия. И статьи в новом кодексе Чечни были оттуда, из далекого средневековья. За прелюбодеяние — смертная казнь через побивание камнями, и все в том же роде. А сами суды очень часто походили на дурную комедию — очень уважаемые и беспросветно дремучие люди в папахах спрашивали:
— Зачем ты убил человека, мусульманина?
— Я больше не буду, — понуро обещал убийца. — Я долго думал над своей жизнью. И понял, что должен принять истинный ислам.
— Суд готов оправдать тебя, если ты обязуешься больше не убивать людей.
— Обязуюсь.
К людям в чистом виде относились только ваххабиты. Так пополнялись их ряды — из освобождавшихся уголовников.
А Джамбулатову только оставалось скрипеть зубами от бессилия, видя, как его республика погружается во мрак…
Голова разболелась. Джамбулатов потер виски, привстал, уселся на топчане. В камере он был один.
В узкое окошко светила луна…
В одиночестве начинали возвращаться былые чувства. Ему было страшно. Не хотелось умирать — здесь или на воле. Хотелось жить, хоть на другом конце света. Смерти ведь не боятся только дураки.
Головная боль становилась сильнее. И он вспоминал, вспоминал. Лицо отца. Лица родных. Лица врагов. Отвращение, когда резал их. Нет ничего хуже этого отвращения.
Теперь для него будущее закрыто навсегда. Это страшно, когда подведена черта — навсегда…
Или не навсегда?
Он попытался просчитать, как будут действовать его враги. Самый элементарный вариант — купят ментов и зайдут в камеру. Тогда придется биться с ними голыми руками.
А если местные не продадутся… Тут возможны разные варианты. На штурм Мовсаровы вряд ли решатся. Скорее всего, будут выжидать удобного момента, например конвоирования, тогда и накинутся собачьей сворой.
А что делать ему?
Он посмотрел на яркую звезду, светившую в небе. Интересно, из какого далека несет она свой свет? Как хотелось уйти по лучу этой звезды туда, где нет крови, нет страха.
Душа заныла. Что-то в ней зазвучало тонко, как тронутая пальцем струна. И страшно захотелось на свободу… Может быть, бежать?..
— Бежать, — прошептал он.
Глава 16
Алейникова стискивали, будто тисками, стены кабинета. Душа рвалась на оперативный простор. Надоели разговоры. Хотелось горячего дела. Он был сам не свой, не получив свою дозу адреналина — так, чтобы сердце стучало, чтобы опасность дышала в затылок и чтобы ты выходил в очередной раз победителем и понимал, что относишься к людям, которые сами делают свою судьбу, а не бредут покорно, ведомые ею на убой.
Нижнетеречный район считался мирным. Правда, репутацию мирного района поколебала зачистка, прошедшая три месяца назад, во время которой были убиты трое федералов и четверо милиционеров-чеченцев. Это было дело рук банды Синякина.
А так Алейникова засасывала обычная милицейская рутина. Угон скота. Кража трактора. Задержание наркоманов. Угроза убийством…
Но иногда удавалось раскрыть преступления тех недавних времен, когда здесь царствовал беспредел. И начальник криминалки угрюмо всматривался в лица — усталые, злые или равнодушные — тех, кто еще недавно с энтузиазмом душил, отрезал головы, жег людей, кто рассчитывал, что этот порядок воцарился на веки вечные. Сколько повидал их Алейников за последние годы. Десятки? Или сотни?
Алейников уселся на краешек стола, так, чтобы смотреть сверху вниз на исхудавшего ваххабита лет сорока на вид, с мозолистыми, широкими, как лопаты, руками человека, всю жизнь проработавшего на селе…
Когда местные жители поняли, что русские пришли надолго, пошла информация о делах минувших дней. И милиция начала раскапывать массовые захоронения и изобличать убийц. Этого смурного, сосредоточенного на каких-то своих темных думах бородача, не бреющегося и не носящего нижнее белье согласно ваххабитским установлениям, сдали его собственные односельчане, притом сдали без особых раздумий и сожалений.
— Кури, — Алейников протянул ваххабиту пачку с сигаретами.
— Мусульманину нельзя курить.
— А пить?
— Аллах запретил пить.
— Строго у вас. Ничего нельзя — ни пить, ни курить. Вот только убивать можно без всяких ограничений.
— Почему так говоришь? — угрюмо спросил ваххабит.
— А что, нельзя?
— Как можно людей убивать?
— Ну да. А неверных можно.
Ваххабит промолчал.
Известно было, что он два года назад поспорил с русским односельчанином, с которым приятельствовал лет двадцать, на богословские темы, и услышав, что тот не столь трепетно относится к ваххабитской мудрости, решил вопрос радикально — запорол его здоровенным тесаком для разделки мяса. Отрезал голову. И уши тоже отрезал. Труп прикрыл покрывалом и привез в прицепе трактора в село, выставив напоказ.
— Зачем голову с ушами резал? — спросил Алейников.
— Чтобы люди видели, что восторжествовала справедливость! — с оттенком неожиданно проявившейся гордости произнес ваххабит.
— А зачем простыней труп прикрыл?
— Чтобы люди не волновались…
В камеру. Будет ждать суда…
Следующий персонаж. Боевик. Его два дня назад привели в отдел смоленские омоновцы. Они обнаружили его идущим по дороге в сторону Дагестана. Для проверки засунули в камеру. Целый день он кормил оперативников сказками, как во время войны бандиты захватили его в заложники и, угрожая убийством, вывезли на передовую, заставляли убирать за ними и готовить еду, после этого он уже который год слоняется по Чечне, ища дорогу к родным в Карачаево-Черкесию. После пары подзатыльников он, шмыгая обиженно носом, признался, что входил в одну из боевых групп, защищал Грозный, потом рванул с бандитами в горы, но ему все надоело, и он сбежал от них. Заниматься чем-либо полезным или бесполезным за шестнадцать лет своей жизни он так и не выучился.
В представлении обывателя чеченский боевик — это нечто очень грозное, эдакое фанатичное чудовище, зажавшее в одной руке Коран, а в другой бомбу со взведенным взрывателем. На самом деле много и таких вот боевиков — худосочных, недокормленных, с трудом понимающих, что и зачем они делают.
— Боевики пришли в село, — рассказывал он, заедая чай печеньем, которым его исправно кормили на допросах. — Сказали, ездить везде будешь, автомат дадим. Я и поехал. В селе скучно… Автомат дали. «Борз». В Грозном я даже стрелял… Потом отобрали…
Ну что с ним делать? Одна дорога — под амнистию, учитывая искреннее раскаяние…
И опять — заявления по кражам, угонам, соседские склоки, мелкие жалобы.
— Они наркоманы. Уже вторую лошадь крадут, — по поводу своих обкуренных односельчан возмущается старик, пришедший на прием…
Кража из автомашины магнитолы…
— Мы разберемся, — кивал Алейников людям. — Мы поможем…
Милиция обязана взваливать все заботы этих людей на свои плечи. Те, кто приходят сюда, надеются на власть. Они не ходили и не ходят с жалобами к бандитам. Они идут в русский временный отдел.
Алейников подумал, что за этой чередой лиц, событий и мелких забот невольно забывается, в какой точке земли находишься. И вспоминаешь чаще об этом, когда, выйдя из отдела, ловишь на себе чей-то острый ненавидящий взгляд. И чувствуешь, что к тебе примеряются как к возможной цели. И самое неприятное, что твоим смертельным врагом может быть любой — тот, кто пришел за отметкой в паспорте, или тот, кто клянется тебе в верной дружбе. Или кто просит принять его на работу в милицию.
Ближе к обеду Алейников понял, что дуреет от лиц и бумаг. К часу появился начальник постоянного уголовного розыска.
— Что скажешь?
— Ибрагимка, помощник Синякина, сегодня должен быть в поселке племсовхоза, — сказал майор-чеченец. — Он будет один.
— Откуда знаешь? — спросил Алейников.
— Откуда мы все знаем… Родные сказали.
— Где этот поселок?
— Вот, — чеченец подошел к карте района и начал указывать карандашом, как туда проехать. — За Левобережной трасса на Золотореченскую. И тут — три километра от дороги. Только рассиживаться нельзя. Ибрагимка там ненадолго. Скоро пойдет дальше. Если уже не ушел…
— Что предлагаешь?
— Тебе решать, — пожал плечами чеченец. — Нужен тебе Синякин или не нужен.
— Ну что ж. Поехали.
— Э, мне нельзя… Родственники не поймут.
— Нет, дорогой, так не пойдет, — возразил Алейников. — Пару раз мы по вашей информации чуть не угробились. Больше неохота.
Алейников в первые дни, принимая дела, обнаружил пачку рапортов — секретных, без подписей, без реквизитов, подписанных незатейливо «отдел уголовного розыска Нижнетеречного РОВД». Оказалось, что это предмет творчества местного, еще не введенного в штаты, розыска. А тут еще из Гудермеса пришла бумажка: мол, местная чеченская милиция обижается, что ее обширная оперативная информация оставляется сотрудниками постоянных отделов без внимания, в результате чего бандиты гуляют на свободе, поэтому надлежит эту информацию вновь поднять, обобщить, осмыслить и реализовать. Рапорта там по большей части не отличались конкретностью. «Если выехать от главного шоссе, проехать за лесной массив, то за пятой березой стоит избушка на курьих ножках, где отдыхают от не праведных дел разбойнички с оружием». Алейников решил проверить эту наводку, кликнул СОБР и устремился на поиски избушки и добрых молодцев. В результате они заблудились, заехали в зеленку, которая напоминала вьетнамские джунгли, а когда с трудом выбрались оттуда, ошарашенные местные жители смотрели на них как на покойников, вышедших из могил. Оказывается, они заехали в места, где мин еще с первой войны больше, чем грибов, туда вообще никто никогда не ходит. После этого Алейников к оперативной информации местных сотрудников относился с недоверием, хотя, надо сказать, часто она была «цветная», подтверждалась полностью и безоговорочно.
— Ибрагимка точно там, — сказал майор-чеченец.
— Подожди, — махнул рукой Алейников. — Говори прямо — откуда дровишки?
— Мусса Таларов, он в этом поселке живет, проговорился. Он связник Синякина.
— Что, официальный связник?
— Ну, это ни для кого не секрет.
— Конспирация, однако…
— Это Восток.
— Ясно, — Алейников внимательно посмотрел на собеседника. — Значит, не поедешь?
— Сам понимаешь…
— Смотри, дорогой мой…
— Боишься, что продам? — усмехнулся чеченец. — Ты прав. Я тебе как брат советую — не верь здесь никому.
— Я знаю.
— Но прошу. Мне не верь чуть меньше, чем другим.
— Поглядим…
— Если что-то будет не так, тогда разрешаю меня застрелить, Владимирыч…
— Я тебя за язык не тянул, — усмехнулся Алейников. Майор кивнул, сжав губы, потом вытащил из кармана патрон для «ПМ» и протянул Алейникову со словами:
— Вот, патрон для меня.
Что-то серьезное проскользнуло в выражении столица.
— Хорошо. — Алейников подбросил патрон, поймал и засунул в карман.
Он вышел из кабинета, прошел в кабинет оперов. Оттуда слышался визг:
— Не знаю!
— Куда гранаты замастырил, урод? — Голос принадлежал Гризли.
— Не биль гранат.
— Что, кончились? Все в русских солдат побросал?
— Не бросал!
Алейников толкнул ладонью дверь, и перед его глазами открылся длинный, как коридор, кабинет. Там умещались расшатанный учительский стол с дыркой сбоку — от пули, скрипучее крутящееся офисное кресло, пыльный диван, на который были свалены серые, тяжелые, с вшитыми металлопластинами бронежилеты и автоматы. Гризли навис над съежившимся пухленьким чеченцем, который, по имеющейся информации, воевал на стороне боевиков и держал где-то склад с боеприпасами. А Мелкий брат взвешивал в руке пухлый том, намереваясь засветить допрашиваемому по голове.
— Хватит ерундой страдать, — сказал Алейников. — Оружие, бронежилеты… И в двадцать девятую машину…
— Раз пошли на дело, — пропел Гризли и отвесил тумака чеченцу. Лапа была увесистая, и бывший боевик обиженно заверещал на своем языке.
Алейников прошел в штаб, соединился по рации с СОБРом. И вскоре «уазик» службы криминальной милиции с двумя машинами сопровождения — серой «таблеткой» с красным крестом на боку и «Нивой» — вырвался с огороженного двора. Путь предстоял неблизкий…
— Перекрываешь тот сектор. Волков, контролируешь выход… Сергеев, Малахов — вперед, — отдавал приказания командир группы СОБРа.
Хрясь — собровцы смели ветхий забор, огораживающий приютившееся на окраине поселка убогое строение и три сарая. Тяжелый ботинок сорок шестого размера ударил по входной двери дома, и она с треском вылетела вместе с коробкой.
— Му-у-у, — озадаченно сказала корова, взирая из стойла в сарае на пришельцев.
— Никого, — крикнул собровец, появляясь на пороге дома.
— Точно пусто? — спросил Алейников.
— Точно, как в аптеке. Никого.
Тем временем к месту событий стали подтягиваться соседи, желающие развеять деревенскую скуку неожиданным развлечением.
— Кто здесь живет? — спросил у них Алейников.
— Ахмед. В город поехал, — крикнула полная, в синем просторном халате женщина.
— А за коровой кто ухаживает?
— Не знаем. Ничего не знаем, — заверещала женщина, отступая и примериваясь, как бы исчезнуть.
— Бывайте, — кивнул Алейников.
Неужели информация была тухлая и никакого помощника Синякина в этом доме не было? Алейников так не считал. Бегло осмотрев дом, он обнаружил в углу свежий окурок «Мальборо». Люди Синякина любят красивую жизнь…
— А вы кто? — спросил Алейников пожилого чеченца в потертом пиджаке, сапогах и шароварах, с интересом наблюдающего за разворачивающимися событиями.
— Лев Владимирович, тут такое дело, — он замялся.
— Что случилось?
— На моих ребят абреки вышли.
— Кто?
— Местные. Пять тысяч долларов обещали.
— За что?
— Чтобы троих человек в камеру к Джамбулатову впустить.
— Что?! — у Алейникова глаза полезли на лоб.
— Ну, они разберутся с ним. Подвесят аккуратно. И как самоубийство пройдет.
— И что?
— Наши отказались…
— Кто бы мог подумать, — саркастически произнес Алейников. — А что за абреки?
— Вот этот, — начальник изолятора ткнул толстым пальцем в фотографию одного из выживших братьев Мовсаровых, лежащую на столе. — Я его видел, когда он около отдела терся… Когда мои парни его послали по матушке, он пригрозил: пожалеете. Говорит, весь отдел взорвет…
— И чего вы его не задержали? Начальник ИВС только пожал плечами. Да, с этими ребятами не соскучишься. Алейников положил ладонь на фотографию старшего Мовсарова. Только штурма отдела и не хватало!
Глава 15
ЗВЕЗДНАЯ ДОРОЖКА
В камере было душно, но, в общем-то, привычно. В ней он просидел почти год. Тогда он был уверен — здесь его последний приют, край жизни, больше на этой земле его не ждет ничего. Только камера. Тесный двор. И пламя, вырвавшееся из ствола и выплюнувшее в его направлении кусок свинцовой смерти. И выхода не было видно никакого. Единственное развлечение — это когда его вытаскивали на допросы и мучили вопросами: почему он, чеченец, сотрудничал с русскими оккупантами, почему, когда подходили русские, не сжег, как было приказано, райотдел со всеми документами. Помнил он безумные глаза замминистра шариатской госбезопасности, когда тот с искаженным от ненависти лицом целился ему в лоб из никелированной подарочной «беретты». Руслан хорошо знал этого генерала, который до девяностого года был постовым милиционером-сержантом и его выгнали за взятки.
Почему его не убили? До сих пор Руслан задавал себе этот вопрос. Может, хотели соблюсти видимость законности. Или кто-то замолвил словечко, продлив его жизнь.
А сейчас? Сейчас он выберется отсюда? Или пора прекратить барахтаться и отдаться на волю волн?
Лежа на твердом лежаке, прикрытом влажным противным матрасом, Руслан смотрел в низкий потолок и вспоминал. Эти проклятые воспоминания теснились, без приглашения пробиваясь в сознание. И опять накатывало отчаяние и ощущение бессилия.
Он вспоминал, как на его землю пришла болезнь. Как она распространялась, подобно чуме. Хуже чумы. Чума пожирает тела, а эта болезнь пожирала души…
Чеченцы никогда не были слишком фанатичны в вере. Большинство мусульман в Чечне было традиционного ханифитского толка, они честно выполняли религиозные обряды, дошедшие от дедов и прадедов. Но, по большому счету, религиозные проблемы мало кого волновали. Пока не пришла напасть…
До этих мест докатилась мутная волн(а, которая идет по всему земному шару — исламский фундаментализм. На Кавказе, сначала осторожно, но с каждым месяцем все увереннее, начал утверждаться бородатый ваххабит.
Сперва Руслан не ощущал особой опасности. Он ждал, что эта волна разобьется о традиционные горские устои. С ваххабитами получилось иначе. Они шагали по Кавказу, с его безработицей, нерешенными социальными проблемами, откровенной нищетой и запущенностью молодого поколения, по дороге, выложенной долларами.
Несмотря на высшее милицейское образование и партбилет, сам Джамбулатов достаточно серьезно относился к исламу и даже в коммунистические времена исправно посещал мечеть, считая своим долгом свято выполнять заветы предков. В начале девяностых годов он все чаще стал замечать около мечетей собранных, строгих молодых людей, которые готовы были в любой момент весьма поверхностно, но с колоссальной самоуверенностью защищать истинные исламские ценности. Редко их познания выходили за рамки нескольких ярко изданных на хорошей бумаге ваххабитских брошюрок, однако эти люди были уверены, что именно им ведома истина в последней инстанции.
Сами ваххабиты обижались, когда их называли этим словом. Они предпочитали, чтобы их звали муваххидун — единобожники. Всех остальных, в том числе и мусульман, они зачисляли в язычники. Под прикрытием возрождения «истинного» ислама и единобожия они отметали все традиции, почитание предков, их могил. По ним получалось, что нет никакого смысла возводить гробницы святым и пророкам, совершать паломничество в Медину, Кербалу, Неджеф и другие святые места. В этом ваххабиты усматривают «ширк», или, иначе говоря, многобожие, идолопоклонство. «Все погребения святых должны быть разрушены. Тот, кто целует гробницу, является неверным. Монастыри должны быть снесены». По учению ваххабитов, все люди равны перед Аллахом и никто не может быть посредником между человеком и всемогущим. Никто, кроме Аллаха, не может знать и тайн человека, поэтому совершенно бесполезно обращать молитвы к святым или даже к самому пророку Мухаммеду, которого они приравняли к обыкновенному человеку. Последний якобы лишь в день Страшного суда получит право заступничества, поэтому молиться ему бесполезно. Они отрицают чтение сур из Корана, совершение маулутов, поминок. Кроме того, по их мнению, каждый правоверный может как ему заблагорассудится трактовать Коран и сунну.
Это своего рода протестантское течение в суннитском исламе возникло в восемнадцатом веке и было связано с объединительным движением арабов, направленным против господства на Аравийском полуострове турецких султанов-халифов. Арабам тогда была нужна агрессивная религия, ниспровергающая традиционные устои. Нужен был отчаянный вызов всему существующему порядку вещей. Нужны были лозунги, которые поведут за собой массы и взбаламутят души, где, как в ящике Пандоры, ждет своего часа объединяющий гнев, который так просто направить в нужное русло. Нужна была религия ниспровергателей и воинов. И ее создал мусульманский богослов Мухаммед-Ибн-Абд-Аль Ваххаб. В результате в Аравии возникло феодальное ваххабитское государство.
У ваххабитов все просто и ясно. Эта религия борьбы не признает никаких компромиссов. По ним чистый ислам, то есть такой, как его понимают ваххабиты, — единственно возможный ислам, неверные — не люди, они должны умереть. Мусульмане, не признающие чистого ислама, заблуждаются. Если они упорствуют в своих заблуждениях, они теряют право называться людьми и, значит, тоже автоматически лишаются права на жизнь. Вера может быть только одна. Трактовка ее может быть только одна. Родственные связи, тейпы, кодекс горцев Адат — все это не значит ничего. Сторонник чистого ислама может общаться с «нелюдьми», лишь когда это выгодно. Жалеть никого нельзя. Единственный аргумент, который чего-то стоит, — сила оружия. Оружием надо владеть хорошо.
Экспансия началась в начале девяностых. А в 1992 году Минюст России выдал свидетельство о регистрации Международной исламской организации спасения, штаб которой располагается в Саудовской Аравии и финансируется ею. Так в Москве стал действовать официальный штаб ваххабизма. Но главным его проводником в России стал Союз российских мусульман. Эмиссары из Пакистана и Саудовской Аравии двинули на Северный Кавказ и в традиционные мусульманские республики, где плодились центры изучения арабского языка и чистого ислама. Потекли деньги. Заработали типографии, и вскоре мечети были завалены хорошо изданной ваххабитской литературой. Некоторые исламские религиозные деятели откровенно продались, принародно признавая ваххабизм вполне правомерной формой ислама. Джамбулатов замечал, что в ваххабиты подалось немало людей, с которыми грешно преломить хлеб. И они очень быстро объявлялись муллами, внедрялись в мирные села и города, сея зерна раздора. Вскоре они уже настойчиво требовали свое место под солнцем и принялись за дележку действующих мечетей. При этом доходило, что в одной мечети служили два муллы и у каждого были свои прихожане. И — немыслимый позор — начались драки в мечетях!
Главным плацдармом в России для ваххабизма, полигоном, где прокатывались «истинные исламские» формы управления, стала Чечня. Это случилось после того, как к власти в девяностом году с легкой руки московских царедворцев пришли отпетые сепаратисты. Но работа велась по всей России. Уже к девяносто третьему году на основе мусульманских религиозных организаций в Башкирии, Татарстане, на Северном Кавказе и в других исламских регионах России вовсю заработали медресе с преподавателями из Саудовской Аравии, проповедующими чистый ислам. А эмиссары Хаттаба из слушателей отбирали желающих обучаться в лагерях боевиков в Чечне. Дошло до того, что под Питером стали возводить ваххабитскую мечеть.
Между тем исламские доллары гуляли по каким-то закоулкам современной российской жизни, в результате и политики, и журналисты открыто игнорировали опасность. Наоборот, газеты пестрели статьями, в которых гиены пера восторгались тем, что ваххабиты не пьют, не курят и ведут добропорядочный образ жизни, трудясь от заката до рассвета.
Джамбулатову было страшно наблюдать, как количество сторонников ваххабизма растет с каждым днем.
Первобытная сила, всесокрушающая мощь этого катящего по миру разрушительного цунами вовлекала в себя все больше человеческих жизней. В Чечне, вопреки распространенному мнению, в ваххабизм обращались вовсе не одни чеченцы. Там осело множество ногайцев, представителей народов Дагестана, и даже славян. И новообращенных почему-то больше тянуло не в мечети, а в военные лагеря, которые появились на турбазе около Грозного, в ущелье реки Баас. Сторонников учения Аль Ваххаба стали активно поддерживать тейпы первых лиц в государственном аппарате Чечни Зелимхана Яндарбиева и Мовлади Удугова.
К середине девяностых ваххабиты стали самой влиятельной силой Чечни. Они были воинственны, дееспособны, организованны, фанатичны, беззаветно преданы своему делу Критикуя все и вся, призывая к решительным действиям, они вовсю проповедовали идеи чистоты ислама с некоторым романтизмом, что импонировало молодежи. Они держали в напряжении весь Северный Кавказ, добиваясь своих целей крайне жестокими мерами, готовые на любые жертвы. Они, как бешеные псы, уничтожали и своих и чужих, убивали духовных лидеров традиционного ислама, отваживавшихся дать им отпор, убирали государственных деятелей в Дагестане и Чечне.
Правительство Чечни и президент Масхадов не могли не видеть, что джинн выпущен из бутылки и его уже не загнать обратно. Традиционный тейповый уклад начал трещать по швам. Официальная власть утратила контроль над территорией республики, никакой, даже примитивной законности не было и в помине. В Чечне воцарился невежественный бандит-ваххабит, которому запрещено иметь четки, как предмет, которого не было на заре ислама, носить шелковую одежду и нижнее белье, бриться. Особенно укрепились их позиции после войны с Россией, в которой они играли немалую роль. Большинство полевых командиров было именно из их числа. Ваххабиты с их организованностью и дисциплиной оказались хорошо обученными, фанатичными воинами, готовыми принять смерть ради победы над неверными.
Усилиями ваххабитов Чечня ударными темпами превращалась в средневековое государство, живущее по шариату. Практически все шариатские судьи исповедовали ваххабизм. Джамбулатов работал начальником уголовного розыска и диву давался. Процессуальный кодекс действовал российский, по нему расследовались дела и направлялись в шариатские суды, где судили по шариатским канонам, сработанным тысячу лет назад, когда не было вообще таких понятий, как экспертизы, дактилоскопия. И статьи в новом кодексе Чечни были оттуда, из далекого средневековья. За прелюбодеяние — смертная казнь через побивание камнями, и все в том же роде. А сами суды очень часто походили на дурную комедию — очень уважаемые и беспросветно дремучие люди в папахах спрашивали:
— Зачем ты убил человека, мусульманина?
— Я больше не буду, — понуро обещал убийца. — Я долго думал над своей жизнью. И понял, что должен принять истинный ислам.
— Суд готов оправдать тебя, если ты обязуешься больше не убивать людей.
— Обязуюсь.
К людям в чистом виде относились только ваххабиты. Так пополнялись их ряды — из освобождавшихся уголовников.
А Джамбулатову только оставалось скрипеть зубами от бессилия, видя, как его республика погружается во мрак…
Голова разболелась. Джамбулатов потер виски, привстал, уселся на топчане. В камере он был один.
В узкое окошко светила луна…
В одиночестве начинали возвращаться былые чувства. Ему было страшно. Не хотелось умирать — здесь или на воле. Хотелось жить, хоть на другом конце света. Смерти ведь не боятся только дураки.
Головная боль становилась сильнее. И он вспоминал, вспоминал. Лицо отца. Лица родных. Лица врагов. Отвращение, когда резал их. Нет ничего хуже этого отвращения.
Теперь для него будущее закрыто навсегда. Это страшно, когда подведена черта — навсегда…
Или не навсегда?
Он попытался просчитать, как будут действовать его враги. Самый элементарный вариант — купят ментов и зайдут в камеру. Тогда придется биться с ними голыми руками.
А если местные не продадутся… Тут возможны разные варианты. На штурм Мовсаровы вряд ли решатся. Скорее всего, будут выжидать удобного момента, например конвоирования, тогда и накинутся собачьей сворой.
А что делать ему?
Он посмотрел на яркую звезду, светившую в небе. Интересно, из какого далека несет она свой свет? Как хотелось уйти по лучу этой звезды туда, где нет крови, нет страха.
Душа заныла. Что-то в ней зазвучало тонко, как тронутая пальцем струна. И страшно захотелось на свободу… Может быть, бежать?..
— Бежать, — прошептал он.
Глава 16
ШЕРВУДСКИЙ ЛЕС
Алейникова стискивали, будто тисками, стены кабинета. Душа рвалась на оперативный простор. Надоели разговоры. Хотелось горячего дела. Он был сам не свой, не получив свою дозу адреналина — так, чтобы сердце стучало, чтобы опасность дышала в затылок и чтобы ты выходил в очередной раз победителем и понимал, что относишься к людям, которые сами делают свою судьбу, а не бредут покорно, ведомые ею на убой.
Нижнетеречный район считался мирным. Правда, репутацию мирного района поколебала зачистка, прошедшая три месяца назад, во время которой были убиты трое федералов и четверо милиционеров-чеченцев. Это было дело рук банды Синякина.
А так Алейникова засасывала обычная милицейская рутина. Угон скота. Кража трактора. Задержание наркоманов. Угроза убийством…
Но иногда удавалось раскрыть преступления тех недавних времен, когда здесь царствовал беспредел. И начальник криминалки угрюмо всматривался в лица — усталые, злые или равнодушные — тех, кто еще недавно с энтузиазмом душил, отрезал головы, жег людей, кто рассчитывал, что этот порядок воцарился на веки вечные. Сколько повидал их Алейников за последние годы. Десятки? Или сотни?
Алейников уселся на краешек стола, так, чтобы смотреть сверху вниз на исхудавшего ваххабита лет сорока на вид, с мозолистыми, широкими, как лопаты, руками человека, всю жизнь проработавшего на селе…
Когда местные жители поняли, что русские пришли надолго, пошла информация о делах минувших дней. И милиция начала раскапывать массовые захоронения и изобличать убийц. Этого смурного, сосредоточенного на каких-то своих темных думах бородача, не бреющегося и не носящего нижнее белье согласно ваххабитским установлениям, сдали его собственные односельчане, притом сдали без особых раздумий и сожалений.
— Кури, — Алейников протянул ваххабиту пачку с сигаретами.
— Мусульманину нельзя курить.
— А пить?
— Аллах запретил пить.
— Строго у вас. Ничего нельзя — ни пить, ни курить. Вот только убивать можно без всяких ограничений.
— Почему так говоришь? — угрюмо спросил ваххабит.
— А что, нельзя?
— Как можно людей убивать?
— Ну да. А неверных можно.
Ваххабит промолчал.
Известно было, что он два года назад поспорил с русским односельчанином, с которым приятельствовал лет двадцать, на богословские темы, и услышав, что тот не столь трепетно относится к ваххабитской мудрости, решил вопрос радикально — запорол его здоровенным тесаком для разделки мяса. Отрезал голову. И уши тоже отрезал. Труп прикрыл покрывалом и привез в прицепе трактора в село, выставив напоказ.
— Зачем голову с ушами резал? — спросил Алейников.
— Чтобы люди видели, что восторжествовала справедливость! — с оттенком неожиданно проявившейся гордости произнес ваххабит.
— А зачем простыней труп прикрыл?
— Чтобы люди не волновались…
В камеру. Будет ждать суда…
Следующий персонаж. Боевик. Его два дня назад привели в отдел смоленские омоновцы. Они обнаружили его идущим по дороге в сторону Дагестана. Для проверки засунули в камеру. Целый день он кормил оперативников сказками, как во время войны бандиты захватили его в заложники и, угрожая убийством, вывезли на передовую, заставляли убирать за ними и готовить еду, после этого он уже который год слоняется по Чечне, ища дорогу к родным в Карачаево-Черкесию. После пары подзатыльников он, шмыгая обиженно носом, признался, что входил в одну из боевых групп, защищал Грозный, потом рванул с бандитами в горы, но ему все надоело, и он сбежал от них. Заниматься чем-либо полезным или бесполезным за шестнадцать лет своей жизни он так и не выучился.
В представлении обывателя чеченский боевик — это нечто очень грозное, эдакое фанатичное чудовище, зажавшее в одной руке Коран, а в другой бомбу со взведенным взрывателем. На самом деле много и таких вот боевиков — худосочных, недокормленных, с трудом понимающих, что и зачем они делают.
— Боевики пришли в село, — рассказывал он, заедая чай печеньем, которым его исправно кормили на допросах. — Сказали, ездить везде будешь, автомат дадим. Я и поехал. В селе скучно… Автомат дали. «Борз». В Грозном я даже стрелял… Потом отобрали…
Ну что с ним делать? Одна дорога — под амнистию, учитывая искреннее раскаяние…
И опять — заявления по кражам, угонам, соседские склоки, мелкие жалобы.
— Они наркоманы. Уже вторую лошадь крадут, — по поводу своих обкуренных односельчан возмущается старик, пришедший на прием…
Кража из автомашины магнитолы…
— Мы разберемся, — кивал Алейников людям. — Мы поможем…
Милиция обязана взваливать все заботы этих людей на свои плечи. Те, кто приходят сюда, надеются на власть. Они не ходили и не ходят с жалобами к бандитам. Они идут в русский временный отдел.
Алейников подумал, что за этой чередой лиц, событий и мелких забот невольно забывается, в какой точке земли находишься. И вспоминаешь чаще об этом, когда, выйдя из отдела, ловишь на себе чей-то острый ненавидящий взгляд. И чувствуешь, что к тебе примеряются как к возможной цели. И самое неприятное, что твоим смертельным врагом может быть любой — тот, кто пришел за отметкой в паспорте, или тот, кто клянется тебе в верной дружбе. Или кто просит принять его на работу в милицию.
Ближе к обеду Алейников понял, что дуреет от лиц и бумаг. К часу появился начальник постоянного уголовного розыска.
— Что скажешь?
— Ибрагимка, помощник Синякина, сегодня должен быть в поселке племсовхоза, — сказал майор-чеченец. — Он будет один.
— Откуда знаешь? — спросил Алейников.
— Откуда мы все знаем… Родные сказали.
— Где этот поселок?
— Вот, — чеченец подошел к карте района и начал указывать карандашом, как туда проехать. — За Левобережной трасса на Золотореченскую. И тут — три километра от дороги. Только рассиживаться нельзя. Ибрагимка там ненадолго. Скоро пойдет дальше. Если уже не ушел…
— Что предлагаешь?
— Тебе решать, — пожал плечами чеченец. — Нужен тебе Синякин или не нужен.
— Ну что ж. Поехали.
— Э, мне нельзя… Родственники не поймут.
— Нет, дорогой, так не пойдет, — возразил Алейников. — Пару раз мы по вашей информации чуть не угробились. Больше неохота.
Алейников в первые дни, принимая дела, обнаружил пачку рапортов — секретных, без подписей, без реквизитов, подписанных незатейливо «отдел уголовного розыска Нижнетеречного РОВД». Оказалось, что это предмет творчества местного, еще не введенного в штаты, розыска. А тут еще из Гудермеса пришла бумажка: мол, местная чеченская милиция обижается, что ее обширная оперативная информация оставляется сотрудниками постоянных отделов без внимания, в результате чего бандиты гуляют на свободе, поэтому надлежит эту информацию вновь поднять, обобщить, осмыслить и реализовать. Рапорта там по большей части не отличались конкретностью. «Если выехать от главного шоссе, проехать за лесной массив, то за пятой березой стоит избушка на курьих ножках, где отдыхают от не праведных дел разбойнички с оружием». Алейников решил проверить эту наводку, кликнул СОБР и устремился на поиски избушки и добрых молодцев. В результате они заблудились, заехали в зеленку, которая напоминала вьетнамские джунгли, а когда с трудом выбрались оттуда, ошарашенные местные жители смотрели на них как на покойников, вышедших из могил. Оказывается, они заехали в места, где мин еще с первой войны больше, чем грибов, туда вообще никто никогда не ходит. После этого Алейников к оперативной информации местных сотрудников относился с недоверием, хотя, надо сказать, часто она была «цветная», подтверждалась полностью и безоговорочно.
— Ибрагимка точно там, — сказал майор-чеченец.
— Подожди, — махнул рукой Алейников. — Говори прямо — откуда дровишки?
— Мусса Таларов, он в этом поселке живет, проговорился. Он связник Синякина.
— Что, официальный связник?
— Ну, это ни для кого не секрет.
— Конспирация, однако…
— Это Восток.
— Ясно, — Алейников внимательно посмотрел на собеседника. — Значит, не поедешь?
— Сам понимаешь…
— Смотри, дорогой мой…
— Боишься, что продам? — усмехнулся чеченец. — Ты прав. Я тебе как брат советую — не верь здесь никому.
— Я знаю.
— Но прошу. Мне не верь чуть меньше, чем другим.
— Поглядим…
— Если что-то будет не так, тогда разрешаю меня застрелить, Владимирыч…
— Я тебя за язык не тянул, — усмехнулся Алейников. Майор кивнул, сжав губы, потом вытащил из кармана патрон для «ПМ» и протянул Алейникову со словами:
— Вот, патрон для меня.
Что-то серьезное проскользнуло в выражении столица.
— Хорошо. — Алейников подбросил патрон, поймал и засунул в карман.
Он вышел из кабинета, прошел в кабинет оперов. Оттуда слышался визг:
— Не знаю!
— Куда гранаты замастырил, урод? — Голос принадлежал Гризли.
— Не биль гранат.
— Что, кончились? Все в русских солдат побросал?
— Не бросал!
Алейников толкнул ладонью дверь, и перед его глазами открылся длинный, как коридор, кабинет. Там умещались расшатанный учительский стол с дыркой сбоку — от пули, скрипучее крутящееся офисное кресло, пыльный диван, на который были свалены серые, тяжелые, с вшитыми металлопластинами бронежилеты и автоматы. Гризли навис над съежившимся пухленьким чеченцем, который, по имеющейся информации, воевал на стороне боевиков и держал где-то склад с боеприпасами. А Мелкий брат взвешивал в руке пухлый том, намереваясь засветить допрашиваемому по голове.
— Хватит ерундой страдать, — сказал Алейников. — Оружие, бронежилеты… И в двадцать девятую машину…
— Раз пошли на дело, — пропел Гризли и отвесил тумака чеченцу. Лапа была увесистая, и бывший боевик обиженно заверещал на своем языке.
Алейников прошел в штаб, соединился по рации с СОБРом. И вскоре «уазик» службы криминальной милиции с двумя машинами сопровождения — серой «таблеткой» с красным крестом на боку и «Нивой» — вырвался с огороженного двора. Путь предстоял неблизкий…
— Перекрываешь тот сектор. Волков, контролируешь выход… Сергеев, Малахов — вперед, — отдавал приказания командир группы СОБРа.
Хрясь — собровцы смели ветхий забор, огораживающий приютившееся на окраине поселка убогое строение и три сарая. Тяжелый ботинок сорок шестого размера ударил по входной двери дома, и она с треском вылетела вместе с коробкой.
— Му-у-у, — озадаченно сказала корова, взирая из стойла в сарае на пришельцев.
— Никого, — крикнул собровец, появляясь на пороге дома.
— Точно пусто? — спросил Алейников.
— Точно, как в аптеке. Никого.
Тем временем к месту событий стали подтягиваться соседи, желающие развеять деревенскую скуку неожиданным развлечением.
— Кто здесь живет? — спросил у них Алейников.
— Ахмед. В город поехал, — крикнула полная, в синем просторном халате женщина.
— А за коровой кто ухаживает?
— Не знаем. Ничего не знаем, — заверещала женщина, отступая и примериваясь, как бы исчезнуть.
— Бывайте, — кивнул Алейников.
Неужели информация была тухлая и никакого помощника Синякина в этом доме не было? Алейников так не считал. Бегло осмотрев дом, он обнаружил в углу свежий окурок «Мальборо». Люди Синякина любят красивую жизнь…
— А вы кто? — спросил Алейников пожилого чеченца в потертом пиджаке, сапогах и шароварах, с интересом наблюдающего за разворачивающимися событиями.