Рыбак Натан. Переяславская рада

   - Кто там? - недовольно поднял голову от шахматной доски король.
   - Позволите, ваше величество? - осторожно начал Тикоцинский.
   - Вы же видите, пан маршалок, я играю в шахматы. Вы не ослепли, пан маршалок?
   Адъютант за спиной Тикоцинского от удовольствия хмыкнул: так ему и надо!
   Тикоцинский осторожно закрыл дверь.
   ...Перед вечерней молитвой ксендзы в походных костелах читали проповеди.
   - Идет, - говорили они, - многоглавый дракон, антихрист во образе схизматика Хмеля и лукавой черни. Святой папа призывает нас, верных сынов божьих, праведных католиков, стать на защиту веры нашей, вечной и нерушимой. Зверь и его полчища жгут костелы, жгут детей, насилуют женщин польских, пьют детскую кровь и едят, как гиены проклятые, человечье мясо.
   - Папа призывает нас уничтожить того зверя и не дать моровой язве, идущей на землю Речи Посполитой, поглотить жизнь и кровь нашу. Так выступим против них с богом в сердце и верой в короля нашего. Огнем и мечом истребим их до третьего колена. Огнем и мечом!
   Садилось солнце, обрызгав кровью поля и леса. Рдяно пылал небосвод. В напряженной тишине стояли на коленях тысячи жолнеров, и над их головами громогласно разносились слова:
   - Огнем и мечом!
   ...Король в тот же вечер дал приказ маршалку Тикоцинскому: шляхтича Малюгу содержать иждивением королевской казны при дворе и чтобы в любой час дня и ночи тот шляхтич был под рукой. Так неожиданно разрешилась судьба шляхтича Малюги, который по воле случая оказался в знакомстве с адъютантом короля - Бельским.
   Тикоцинский сразу не угомонился. Призвал к себе Малюгу и долго расспрашивал, кто он и откуда, и как очутился тут. Малюга охотно рассказал о себе. Больше всего о своих странствиях в Крыму и Туретчине. Даже заслушался его Тикоцинский. В конце концов, и ему это удобно: у короля есть теперь хороший партнер для игры в шахматы, и не придется разыскивать игроков в те часы и дни, когда пан канцлер перегружен делами.
   Однако к шляхтичу Малюге маршалок приглядывался.
   Слуге шляхтича три талера развязали язык. Что делает пан Малюга? То же, что делал в маетке пана Бельского: утром читает евангелие, пьет вино две или три бутылки, не больше, играет сам с собой в шахматы, рассказывает о своих странствиях. Живет одиноко. Знакомых у него нет. Только один ротмистр, пан Бельский. Никуда не ходит и не ездит. Денег у пана Малюги не то чтобы мало, но и не много. А впрочем, кто знает?
   Слуга пана Малюги не врал. Он всего лишь вторую неделю служил у этого пана, и все, что рассказал о нем за три талера, была чистая правда. Вскоре за более важными заботами маршалок короля Тикоцинский забыл о новой особе, появившейся при дворе.
   16
   ...Безостановочно лил дождь. Казалось, небо разверзлось. Выговский откинул полотнище шатра и выглянул. Тьма, дождь, приглушенный гомон лагеря, пахнет дымом костров. Опустил полу. Шляхтич все еще стоял перед ним, словно недобрый призрак. Казалось, обернешься, и в шатре - никого. Но все, что он только что услышал, не почудилось ему. Нет! Шляхтич в хлопской одежде стоял и ждал, а в кармане у Выговского лежал перстень, тот самый перстень...
   Тускло мерцала свеча. Неясные тени мелькали в шатре. Генеральный писарь, пересиливая тревожное чувство, сел на скамью и долгим, пристальным взглядом смерил фигуру в углу шатра. Да, это не сон. Шляхтич ждет ответа. Выговский никогда не мог и подумать, что Лентовский так скоро напомнит о беседе в Переяславе, в доме Гармаша.
   Кто-нибудь может войти в шатер. Надо что-то сказать. Именно сказать, но не решать. Выговский невольно вынул из кармана перстень, поднес его на ладони к свету. Из угла прозвучал спокойный голос:
   - Будьте покойны, пан Выговский, - тот самый перстень.
   Выговский молчал. Маленький золотой обручик, в нем аметист, серебряное распятие, два слова посредине: <Огнем и мечом>. Тот самый перстень. Неужели пришло время?
   Иезуиты! Он хорошо знал, на что они способны.
   Шляхтич сказал:
   - Идет король с великою силою.
   Он принес ему этот перстень и универсал о том, что король лишает гетмана Хмельницкого булавы и назначает гетманом казацкого сотника Семена Забузского. Выговский поспешно развернул королевский универсал. Читал слово за словом... Забузский? А могло быть... Шляхтич поспешил пояснить. Поступить иначе было бы небезопасно для жизни Выговского. Ему предлагали иное. Он должен переговорить с надежными полковниками и в час, когда ему дадут знать, перейти на сторону королевского войска, под бунчук гетмана Забузского. Когда генеральный писарь окажется вместе с верными полками в лагере короля, судьба Забузского будет решена. Пришло время! Так велел сказать ксендз Лентовский. Теперь или никогда. Шляхтич сел на чурбан в углу и наблюдал за Выговским.
   - Король идет с великим войском, - тихо повторил шляхтич. - Немецкие рейтары под начальством рыцаря Убальда и артиллерия под начальством генерала Вольфа. Восемь полков гусар и драгун... В назначенный час вы с надежными полковниками, которым можете доверить свои замыслы, и с войском перейдете речку Стрыпу. В Топорове вы присоединитесь к королевскому лагерю... В день. когда с Хмелем будет покончено, гетманская булава окажется в ваших руках...
   Шляхтич замолчал, устало опустив голову на руки.
   - Вина, - попросил он. - Три ночи не спал...
   Выговский налил ему в кружку горелки. Шляхтич выпил. Поставил на землю кружку. В глазах зажегся недобрый огонь.
   - Вы достойный рыцарь... Нам все известно. Мы знаем, что вас Хмель выменял на коня под Желтыми Водами у Тугай-бея. Вам верит пан Лентовский, а это много значит... - Подумал и добавил: - Это значит все!.. Сам папа знает его. Папский нунций в Варшаве, Иоганн Торрес, считает пана Лентовского своей правой рукой...
   Шляхтич поднялся. Подошел к Выговскому. В сером, забрызганном грязью долгополом кафтане, с всклокоченными волосами и с лихорадочным блеском в глазах, он казался привидением.
   - Подумайте, пан Выговский, и поступайте так, как советует вам преподобный отец Лентовский... Рано или поздно, Хмель все равно будет сидеть на колу, а перед вами открывают двери в широкий свет.
   Выговский посмотрел в глаза шляхтичу.
   - Никто не останавливал вас по дороге? - спросил он.
   - Останавливали казаки, - ответил шляхтич. - Сказал - убегаю от панов. Может, и не поверили, но все они так спешили вперед, что у них, видно, нехватило времени уделить внимание моей особе...
   Он помолчал и, испытующе глядя на генерального писаря, спросил тихо и торжественно:
   - Пан Выговский, отвечайте, что я должен передать преподобному отцу Лентовскому, что он может сказать о вас королю?
   - Нет надежных полковников, - прошептал Выговский, - нет. Понимаете? Все боятся Хмельницкого. Сейчас у него сила. Никто не отважится...
   - Только теперь, завтра будет поздно. Завтра поздно будет, пан Выговский... Еще есть время. Я жду достойного ответа.
   Шляхтич шагнул, откинул полу шатра, выглянул. Однообразно шумел дождь. Резко обернувшись, шляхтич спросил:
   - Под Збаражем много войска оставил Хмель?
   - Много, - сказал Выговский.
   Он мучительно думал. Что ему делать? Он стоял на шаткой доске, переброшенной через пропасть. Можно решиться и, отбросив обычную свою осторожность, поговорить с Гладким. В полку Громыки тоже нашлись бы надежные сотники, да и у Мозыри есть нужные люди. Но мало. А главное - он знает доподлинно, неоспоримо, что войско Хмельницкого нынче - огромная и страшная сила.
   И самое опасное: у Лаврина Капусты были в лагере короля свои люди. Они уведомляли его о каждом шаге королевской армии; обо всем, что делалось и говорилось у короля, знал Хмельницкий. От кого шли эти сведения, Выговский так и не дознался. Гетман всячески уклонялся от ответа, когда генеральный писарь пытался заговорить с ним об этом. Выходит, ему еще и не верят? Да, бесспорно, не верят. И почти не с кем итти ему к королю. Да и будет ли какая-нибудь власть у короля через два-три дня? Сказать об этом шляхтичу? Нет! Но что сказать? Шляхтич возвратится в Топоров, он передаст его слова Лентовскому, а человек Капусты может проведать... Холодный пот выступил на лбу у Выговского. Доска ломилась под тяжелыми шагами. Еще немного - и он стремглав полетит в бездну. В эту минуту писаря осенила спасительная мысль. Он быстро поднялся.
   - Как вас зовут, пан? - спросил скороговоркой у шляхтича.
   Тот ответил не сразу. Отошел в угол шатра, скрестив руки на груди, подозрительно посмотрел на Выговского.
   - Должен ведь я знать, с кем имею честь говорить? - раздраженно проговорил Выговский.
   - Ясинский, - сказал шляхтич. - Думаю, что перстень, который я вам вручил, значит больше имени.
   - Добро, пан Ясинский, передайте пану Лентовскому: все будет как надо, - твердо сказал Выговский.
   Он принял решение. Прищурив глаза, впился в небритое, усталое лицо посланца ксендза.
   - Я выведу вас из табора. Оставаться вам здесь до утра опасно, пояснил он. - Когда вы будете в Топорове?
   - Через два дня, пан Выговский. Значит, согласны? - спросил шляхтич, словно не веря еще.
   - Согласен!
   Взгляды встретились: один пытливый, все еще полный недоверия, другой - решительный и строгий.
   - Что смогу - сделаю. Я буду с верными людьми в Топорове через три дня. Возьмите с собой на дорогу хлеба, сала, нигде, пожалуй, не достанете...
   Шляхтич поспешно засунул за полу свитки каравай хлеба и положил в карман кусок сала, завернув его в грязную тряпицу.
   - Никакого провианта нельзя достать по дороге, пан Выговский. Все позабирали - тут казаки, там жолнеры. - Неверной рукой он налил в кружку горелки, попытался пошутить с кривой усмешкой на пересохших губах:
   - За вашу булаву, пан Выговский!
   Выговский потупил глаза. Шляхтич пил горелку неторопливо, с наслаждением.
   ...Они вышли из шатра. В нескольких шагах впереди встрепенулась какая-то фигура.
   - Кто идет? - прозвучал грозный оклик.
   - Я, генеральный писарь, - отозвался Выговский.
   Прошли мимо караульного. Выговский впереди, шляхтич за ним.
   Накрапывал мелкий дождь. Выговский шел, осторожно оглядываясь по сторонам. Рука стискивала в кармане перстень.
   Вправо от дороги едва можно было различить казацкие шатры. Вдали, под возами, тлели остатки костров. Часовые перекликались в таборе. За спиной послышался конский топот. Выговский остановился. Локтем оттолкнул шляхтича в сторону. Шепнул:
   - Держитесь в стороне.
   Всадники поровнялись с ними. Неясно прозвучали какие-то слова и смех. Выговский узнал голос гетманского есаула Лисовца.
   Решил окликнуть:
   - Куда, Демьян, в полночь?
   - А ты что так поздно бродишь? - спросил есаул, придержав коня.
   - К Чарноте иду, - объяснил Выговский. - Как будто проясняется...
   - Еду в ханский табор, к гетману. Ну, прощевай!
   Всадники протопали и исчезли во мраке. Дальше Выговский и его спутник шли молча.
   - Не в ту сторону идем, - беспокойно прошептал шляхтич.
   - Так вернее, тут стражи нет, - пояснил Выговский. - Вот, спустимся в этот яр и выйдем на дорогу. Дальше можете итти один. Вот тропка.
   Он взял шляхтича за руку. Тропка сбегала круто вниз. Оттуда повеяло прелыми листьями, где-то вблизи журчал ручей.
   - Куда это мы попали? - забеспокоился шляхтич. - Я отсюда не выберусь, пан Выговский.
   - Ишь, какой вы пугливый. Не беспокойтесь, за яром дорога как ладонь.
   Выговский осторожно спускался. Слышал за спиной прерывистое, беспокойное дыхание.
   - Одну минутку, - сказал Выговский хрипло, пропуская шляхтича вперед. - Сдается, тут направо...
   Шляхтич, как слепой, расставил руки. В тот же миг он почувствовал, как что-то острое вонзилось ему в спину, и он упал лицом в мокрую траву.
   Выговский выдернул кинжал и еще раз изо всей силы ударил шляхтича.
   На рассвете генеральный писарь сидел в своем шатре. Сквозь разрез шатра скользил солнечный луч. Июльский день обещал тепло и хорошую погоду. Выговский чувствовал, как постепенно спокойствие наполняет его сердце. Не стало шляхтича и не стало опасности. Все исчезло, словно дурной сон. Судьба скороспелого гетмана Забузского не могла привлекать его. Он чувствовал всем существом своим, что еще не настало его время.
   Позавтракав, генеральный писарь выехал в ханскую ставку, где утром должен был состояться совместный военный совет. Солнце рассеяло сизую завесу туч. С востока шел погожий день.
   ...Шляхтича Ясинского тщетно ждал в Топорове, в королевском лагере, преподобный отец Лентовский.
   Шляхтич Ясинский в Топоров не вернулся.
   ...Утром двадцать восьмого июля канцлер Юрий Оссолинский в походной королевской канцелярии вручил православному шляхтичу, сотнику Забузскому, гетманские клейноды. Хмурый, приземистый сотник Забузский, преклонив колено, принял обеими руками булаву, поцеловал ее. Дрожащим голосом принес присягу на верность королю и Речи Посполитой.
   По окончании церемонии князь Четвертинский сказал канцлеру:
   - После того, как мы дали хлопам нового гетмана, они поймут, что Хмеля мы считаем вне закона... Теперь можно было бы его отравить, если бы нашелся храбрый и решительный человек...
   Ксендз Лентовский, присутствовавший при этом, возвел глаза к потолку и пошевелил тонкими синими губами.
   Шляхтич Малюга стоял поодаль. Он не вмешивался в беседу вельмож. Он стоял и молчал. Был он тут по распоряжению ротмистра Бельского, ожидая может быть, его призовет к себе король.
   В одиннадцатом часу утра король Ян-Казимир сел завтракать.
   В это же время в шатре хана Ислам-Гирея начался совместный военный совет гетмана, хана, полковников и мурз.
   Оставив достаточно войска под Збаражем, главные силы Хмельницкого и хана тайно снялись с места и быстрым маршем вышли на Зборовский шлях.
   У гетмана были верные сведения о том, что король с армией намерен переправиться на левый берег Стрыпы. Капуста, прискакавший ночью, заверил гетмана, что это именно так. Значит, теперь оставалось выйти на выгодные позиции и одновременным внезапным ударом двух армий уничтожить войско короля, или принудить его к полной капитуляции.
   Гетман хмуро глядел на визиря Сефер-Кази, путано и хитро излагавшего условия совместного наступления. Было от чего хмуриться: ночью стало известно о гибели Морозенка под стенами Збаража.
   <Нынче Морозенко, вчера Бурляй, а еще сколько сотен казаков...> подумал скорбно гетман, и сердце его налилось лютой ненавистью к ханскому визирю, ко всем этим внешне угодливым мурзам, к хану, который в первую же удобную минуту, едва только почувствует, что перевес на стороне короля, предаст... О, в этом Хмельницкий был уверен!
   Визирь настаивал: казаки должны действовать особо, ханская орда особо.
   Хмельницкий усмехнулся. Не удержался, чтобы не сказать:
   - Если ударим успешно, тогда и вы поможете, а если конфузия получится, тогда первые коней повернете. Так тебя понять, Сефер-Кази?
   - Как угодно, как угодно тебе, ясновельможный гетман, - бесстрастно ответил визирь.
   Хан спросил:
   - Что думает великий гетман, мой сердечный друг и храбрый союзник?
   Хмельницкий поднялся. Не хотелось раскрывать им свой замысел, но иного выхода не было.
   - Великий хан царства Крымского, - раздельно проговорил гетман, подчеркивая свое почтение к хану. - На левом берегу Стрыпы, возле Зборова, есть густой лес. Я те места хорошо знаю. Наше войско главными силами должно стать в том лесу. Король с армией на правом берегу. Он должен переправиться через реку, - это единственный путь к осажденному Збаражу. Справа от Стрыпы овраги, там я поставлю конницу полковника Данилы Нечая, десять тысяч сабель, и там же должна стать конница перекопского мурзы Карач-бея по твоему приказанию, великий хан. Твой брат Нураддин с конницей и пушками станет слева, за селом Вилки. Иван, карту, - приказал гетман.
   Выговский развернул желтый лист пергамента и держал его обеими руками перед собой.
   - Вот тут, за селом, - указал гетман кончиком кинжала, который ему протянул Громыка. - Когда королевская армия начнет переправу, моя конница атакует ее на берегу, пушки мои накроют ее огнем, с флангов ударят: с правого - Нечай и Карач-бей, с левого - полки Глуха, Гладкого, Воронченка, Небабы, донские казаки Старова и твоего брата Нураддина. Полк Богуна подымется вверх, вдоль Стрыпы, переправится на правый берег и ударит королевской армии в спину. И армия короля, - Хмельницкий концом кинжала начертил на карте круг, - будет или уничтожена, или принуждена к капитуляции... Ты получишь большой ясырь, великий хан.
   Хан одобрительно кивал головой.
   <Хитрый гяур Хмельницкий. Волк! Волк! Ему в зубы не попадайся. Мой визирь такого бы не придумал>.
   Но нельзя так быстро выронить слово согласия. Хан должен показать: мудрость его - в молчании. Прищурив глаза, он видит перед собой реку... Шайтан ее знает, как она зовется. Вот армия короля, вот сам король, паны, князья, кичливая шляхта, возы с добром, королевская казна - и все это в железном кольце.
   Ноздри хана раздуваются. Он чувствует запах порохового дыма, дрожит земля под ударами десятков тысяч копыт. Его богатыри кричат торжествующе:
   - Алла! Алла!
   Хан подымается с подушек. Медленно подходит к Хмелю. Великий ясырь возьмет он, великий ясырь. И ни талера Хмелю, ни одного талера! И пусть подавится от зависти там, в Стамбуле, жадный и мстительный султан.
   Хан стоит перед картой, рядом с гетманом. Все ждут его слова. Он хочет сказать: <Согласен!> А вместо того ханские уста произносят:
   - Много крови верных сынов Магомета должен пролить я ради такого дела. Не дал аллах мне права на то, великий гетман Украины. Не дал...
   - И ясырь богатый возьмешь, - твердо и спокойно говорит Хмельницкий, - и дань возьмешь у короля, и у шляхты выкуп великий. Выгода тебе немалая, а кровь... что ж, и мое войско ее пролило немало. Не на свадьбу итти сговаривались мы с тобой, хан, а на войну.
   В шатре тихо. Хищно блестят глаза Карач-бея. Кусает губы визирь Сефер-Кази. Спокойный голос Лаврина Капусты нарушает напряженное молчание.
   - Верные люди донесли нам: двести тысяч талеров в королевском обозе. Папа римский Яну-Казимиру заем дал на посполитое рушение.
   Хан делает вид, что не слышит. Неподвижно сидят мурзы. Ни один мускул не шевельнулся на лице визиря.
   Хан Ислам-Гирей вырывает из руки гетмана кинжал и с силой вонзает его в карту, брошенную на ковер.
   - Нет бога, кроме бога, и Магомет - пророк его! - торжественно произносит хан. - Да будет так, ясновельможный гетман!
   - Будет так, великий хан.
   Выговский осторожно свертывает разрезанную карту. Ханские аскеры вносят на серебряных блюдах шербет, высокие кубки с холодными напитками. Хан величественно опускается на подушки. Хмельницкий садится напротив, Выговский - рядом с визирем. Нураддин-хан, Калга-хан и Карач-бей сидят по правую руку хана. По правую руку гетмана - генеральный хорунжий Василь Томиленко, генеральный обозный Иван Чарнота, полковники Данило Нечай и Михайло Громыка.
   Торжественная тишина. Молчание. Размеренные движения. Это означает мудрость - путь в вечность, в царство магометово. Пусть видят неверные, что земная суетность рассыпается, как жалкая горсть праха, у порога шатра великого владетеля орды, Ислам-Гирея III.
   Хан с наслаждением цедит сквозь зубы сладкий напиток. Пьет Хмельницкий. Пьют Сефер-Кази, Выговский и ханские братья, пьют полковники.
   В шатре - тишина.
   17
   В начале июля в Брянск прибыли из Москвы: державец Леонтий Жаденов и дьяк посольского приказа Иван Котелкин.
   Брянскому воеводе, князю Никифору Федоровичу Мещерскому, Леонтий Жаденов сказал:
   - Едем мы, воевода, по государеву наказу в табор гетмана Хмельницкого. Просим от тебя провожатых людей и прокорма для себя и челяди нашей.
   Воевода прочитал грамоту, удостоверявшую особы Жаденова и Котелкина, дал в провожатые двадцать стрельцов и посоветовал ехать в Конотоп, а оттуда на Киев и Чигирин.
   Не задерживаясь, московские державцы выехали. Наказ князя Прозоровского в Москве был таков: ехать спешно, ко всему приглядываться зорко, гетману сказать на словах - пусть на Москву надеется, на рубежах стрельцы кривды ему не будут чинить никакой, хотя гетман литовский Януш Радзивилл и королевские послы домогаются от его царского величества выполнения Поляновского договора. Державцы неотлучно повинны быть при гетмане. Надлежит им разведать, сколь крепок и прочен союз, заключенный Хмельницким с крымским царем Ислам-Гиреем. Возвращаться же в Москву тогда, когда гетман отпустит.
   Иван Котелкин на войну ехал впервые. Боярин Леонтий Жаденов шутил:
   - Вот приедем в табор гетмана, так может статься и так: ханские слуги ночью выкрадут нас, как слуг царя московского, и потребуют выкупа, а кто за нас даст? И погонят, яко агнцев покорных, на галеры невольничьи...
   Иван Котелкин сердито сопел. Хорошо Жаденову потешаться. Молод, крепок, при сабле, при пистоле. А он, Иван Котелкин, кроме гусиного пера, ничего острого в руках держать не привычен. Чтобы сбить спесь с Жаденова, сказал:
   - Мы особы неприкосновенные, люди посольского приказа, слуги государевы, - и то каждому царству ведомо, и особы наши, Жаденов, безопасны...
   Жаденов смеялся:
   - Безопасны? Погоди, услышишь, как пушки бьют, как стрелы свистят.
   Котелкин прятал голову в высокий воротник ферязи. И далась ему эта поездка! За какие грехи? Сидел бы в посольском приказе: покой, благодать, чин соблюдай - и все ладно. Хорошо молодому боярину...
   Так за мыслями, шутками, беседами летели версты. Вот уже проехали и Конотоп.
   Где можно было не останавливаться, коли особой нужды в том не было, те города миновали. Наконец добрались до Чигирина.
   В гетманской канцелярии распоряжался есаул Михайло Лученко. Державцев принял радушно. После долгой дороги отсыпались на мягких перинах в доме гетманского есаула.
   Котелкин неделю бы так лежал. Но Жаденову не лежалось. Государев наказ: быть скорее в таборе гетмана.
   И снова, выполняя указ государев, тряслись в повозке, каждый думая о своем. Чем ближе к Волыни, тем больше поражало запустение в селах и городах. Где ни остановишься - одни бабы да девки. Старики держали себя гордо... Но когда узнавали, что за люди, откуда и куда едут, языки развязывались.
   В воскресный день проезжали село Байгород. У церкви остановились. Протиснулись в середину. Котелкин пал на колени, самозабвенно бил поклоны. Жаденов, стоя, неспешно крестился. Старенький поп пошел между народом.
   - Из каких краев, православные? - спросил, остановясь перед Котелкиным.
   Тот поцеловал руку попу.
   - Из Московского великого царства, батюшка.
   Жаденова досада брала. Снова теперь придется потерять время. Так и вышло.
   После службы вышли на майдан перед церковью. Старенький дед, подтягивая штаны, то и дело сползавшие, ударял себя правой рукой в грудь:
   - Я - дед Лытка. На Москве не слыхали про меня? - Не дождавшись ответа, посочувствовал московским людям: - А жаль, что не слыхали! Едете куда, православные?
   Жаденов сказал. Вокруг загомонили. Дед восторженно пояснял:
   - Бачите, - людей нема, одни бабы остались. И я над ними гетман наказный, а еще есть казак Терновый Максим, да из него вояка нехватский, потому - на одной ноге; когда паны ляхи утекать будут, так на одной ноге догонять неспособно...
   Дед Лытка толковал бы еще битый час, если бы не появился, хромая на деревяжке, Максим Терновый и не вмешался в разговор:
   - Может, где под Збаражем сына моего побачите, зовут Мартын, так скажите: <Батько говорит - нехай жизни за волю не щадит>, а гетману от нас поклон передайте, пусть за нас держится, а мы за него. А будет беда и шляхты не осилим, то так и знайте - все пойдем до вас, в московскую землю...
   Дед Лытка сорвал с головы потертую шапку, ударил ею об земь так, что пыль поднялась:
   - Все чисто пойдем, и тут ничего шляхте не оставим, все огню предадим. Ежели Максим Терновый так сказал, так будет.
   Дед хотел еще что-то добавить, но батюшка легонько отпихнул его и повел Жаденова и Котелкина к себе - обедать. Вдогонку им дед Лытка кричал:
   - Так и знайте - все, как один, до вас, на русскую землю. Примете?
   Жаденов обернулся. Остановился и крикнул:
   - Московский царь и люди русские к вам с дорогой душой, люди! Будьте в том надежны.
   Котелкин, расчувствовавшись, смахнул пальцем слезу, которая набежала на глаза и туманила взор.
   Еще долго в дороге вспоминали Байгород, деда Лытку и Тернового. Котелкин в грамотку списал, что сказывал Терновый. А по сторонам уже бежали навстречу повозке колосистые поля. Сулили щедрый урожай.
   Дьяк Котелкин мечтательно повторял:
   - Злаки, злаки!
   Жаденов задумался. До гетманского табора оставалось немного.
   ...На шестой день пути от Байгорода Жаденов и Котелкин прибыли под Збараж, в село Восковец, в походную канцелярию гетмана, где их встретили Силуян Мужиловский и есаул Демьян Лисовец.
   Подъезжая к Збаражу, державцы попали, казалось, в другой мир. Все чаше встречались казацкие отряды, возы с военным снаряжением, татарские обозы. Глядя на татар, дьяк Котелкин отплевывался:
   - Как таких басурманов в союзниках держать?
   - Чтобы волю добыть, с самим дьяволом в союз войдешь, - сердито возразил Жаденов и тоном, не терпящим возражения, приказал: - Ты, дьяк, гляди, язык держи за зубами. Татары, не татары - сие тебя не касается...
   - Чин блюсти буду, боярин, - успокоил его Котелкин. - Не первый год в посольском приказе.
   В селе Восковец Силуян Мужиловский повел боярина и дьяка к себе. Расспрашивал про Москву: здоровы ли боярин Лопухин, дьяк Алмаз Иванов, князь Семен Прозоровский... О здравии царя не спрашивал, соблюдал чин. Котелкину это понравилось. Жаденов спросил о здравии гетмана. Мужиловский ответил Гетман уже с главными силами идет навстречу королевской армии. Со дня на день надо ожидать генерального сражения. Может быть, завтра тут будут гонцы от гетмана.