Кто же поддерживал Столыпина?
Можно ответить так: все и никто. После взрыва на Аптекарском острове, пресыщения террором и новых смелых законов к Столыпину склонилась народная надежда.
Уже после смерти Петра Аркадьевича в английской газете «Дейли Телеграф» появилась статья. «Можно признавать Столыпина П. А. великим государственным деятелем или не признавать, но нельзя отказать ему ни в энергии, ни в смелости. Многие следили за его деятельностью не только с интересом, но и с искренней симпатией. Был момент, когда он оказался единственным человеком, способным взять на себя трудное дело введения в России конституционного строя...»
Британский журналист, по-видимому, точно ответил на вопрос, кто поддерживал Столыпина.
Теперь вернемся к событиям осени 1906 года. Вскоре, в конце ноября, начиналась предвыборная кампания. Было ясно, что на сей раз в ней примут участие все: правые, стоящие за возвращение к неограниченному самодержавию, октябристы, принявшие программу Столыпина, кадеты и «левый блок», объединяющий эсеров, социал-демократов и другие социалистические группы.
Если во время выборов в Первую Думу правительство Витте относилось к ним пассивно, то сейчас правительство должно, было вести активную борьбу.
Но, самое главное, изменилась политическая атмосфера. Правительство Витте никто не защищал, общество было единодушно настроено поддерживать революционные перемены; теперь же значительная часть населения повернулась в сторону реформ, против революции.
На фоне этих настроений неожиданно громкое звучание приобрела загадочная история смерти максималиста Якова (Янкеля) Черняка, имевшего отношение к организации ограбления в Фонарном переулке.
Первый печатный отклик на нее появился в нью-йоркской газете «Вархайт» («Правда»), издающейся на идиш.
«По требованию русского правительства в Швеции был арестован социалист-революционер Черняк. Правительство предоставило какое-то доказательство, что Черняк участвовал в афере на Фонарной улице, и шведское правительство уже готово было выдать его, хотя Черняк, кажется, состоял до последнего времени только членом партии социалистов-революционеров,, однако наш центральный комитет поручил представителю партии в интернациональном бюро употребить всякие усилия, чтобы желание русского правительства не было исполнено. Были заведены все пружины, и в конце концов нашему представителю в интернациональном бюро удалось вырвать в полном смысле этого слова Черняка из лап правительства, и Черняк, к всеобщей радости, отправился на пароходе для отъезда в Англию. Вдруг наш представитель получает телеграмму из Антверпена, что с пароходом прибыл труп Черняка. Оказывается, когда пароход был уже в Антверпене, Черняк был найден в каюте мертвым. Кроме него, были там же, в каюте, три трупа посторонних пассажиров. На общественное мнение это тотчас произвело такое впечатление, что Черняк был убит царскими шпионами, а для сокрытия всяких следов они убили еще трех пассажиров, бывших в этой каюте, чтобы они не были свидетелями этого убийства. Впечатление было чрезвычайное.
Об этой истории закипело везде. Через два дня нашли следы, выяснилось, что с ним в каюте был еще один пассажир, который исчез Доказано еще кое-что, указывающее на то, что исчезнувший пассажир был шпион. Можете себе представить, какой шум это вызвало в прессе и в обществе. Антицарсхая газета «Матэн» выступила с явным обвинением против русского правительства и с требованием, чтобы эта ужасная политика была опубликована. Над этой статьей значилось откровенное заглавие: «Рука царя». В Антверпене между тем произошли пышные похороны Черняка. Тело убитого было исследовано. Что именно показало исследование, это пока еще содержится чиновниками в строгой тайне. Покамест удалось лишь осведомиться, что убитые были отравле ны ядом углекислого вещества. Предполагают, что шпион пустил в каюту газ из ручного аппарата.
Григорий Гершуни».
Это мог быть мировой скандал. Случайна ли была смерть Черняка, он был убит? В январские дни 1907 года, когда в России шло избрание выборщиков, ответ на этот вопрос приобрел особое значение.
В мемуарах полковника Герасимова «На лезвии с террористами» в этом случае ничего не сказано, хотя в начале года оперативная обстановка в столице была крайне напряженной.
Боевая организация эсеров усилиями Азефа была фактически выведена из строя, но отдельные вспышки террора продолжались. Азеф опасался за свою жизнь, был сильно раздражен и решил отдохнуть за границей. Перед отъездом он сообщил адреса террористической группы, готовившей покушение на Столыпина. Полиция организовала за ней наблюдение, но, заметив слежку, боевики скрылись в Финляндии.
В Финляндии базировались еще две группы — Карла Трауберга и Зильберберга. За первой числилось убийство генерала Мина и еще несколько других покушений, за второй — организация динамитных лабораторий и подготовка покушения на Столыпина.
По сравнению с этими группами фигура Черняка незначительна.
На третье января назначили торжественное освящение нового медицинского института. На открытии должны были присутствовать Столыпин и петербургский градоначальник фон-дер-Лауниц. Накануне полиции стало известно, что готовится покушение на Столыпина и вот-вот должно произойти. Герасимов немедленно отправился в Зимний дворец предупредить председателя Совета министров. Тот не захотел отменять свое обещание присутствовать на торжестве. Тогда полковник обратился к его жене, и они вместе уговорили Столыпина остаться дома.
А фон-дер-Лауниц не внял предостережению.
В капелле института, на третьем этаже, совершилась торжественная служба. Гости стали спускаться по лестнице, и один молодой человек во фраке трижды выстрелил из маленького браунинга в затылок градоначальнику. Хлопки выстрелов были слабы. Лишь предсмертный крик умирающего всполошил людей. К молодому человеку кинулся полицейский офицер с обнаженной шашкой, размахнулся и ударил. Но террорист успел выстрелить себе в висок.
Герасимов по горячим следам начал расследование и быстро установил, что на молебне был еще один посторонний. Он ушел до покушения, предварительно перемолвившись с убийцей, взял у швейцара модное пальто, дал щедрые чаевые и уехал в экипаже.
О личности убийцы не удалось ничего узнать. По распоряжению судебных властей его голова была заспиртована в стеклянной банке и выставлена для публичного опознания с простреленным виском и рубленой раной. Безрезультатно. Лишь через несколько месяцев вернувшийся «лучший агент» Герасимова, Азеф, назвал его имя — Евгений Кудрявцев, по кличке «Адмирал», бывший член тамбовского комитета партии эсеров, затем член группы Зильберберга. Кудрявцев охотился за фон-дер-Лауницем еще с 1905 года, когда тот, будучи тамбовским губернатором, подавил крестьянские бунты. В ответ за ту расправу эсеры приговорили его и двух помещиков к смерти. Помещики были застрелены. А Кудрявцев явился к губернатору, переодетый сельским священником, якобы для того, чтобы поблагодарить за подавление мятежа в его деревне. Однако Лауница не застал, его перевели в Петербург, что и продлило ему жизнь. Продлило и самому Кудрявцеву.
П. А. Столыпин кругу семьи.
Столыпин же снова побывал на краю гибели. Попутно отметим, что выстрелы Адмирала оборвали жизнь его противника. Фон-дер-Лауниц был крайне правым, не стеснялся почти открыто критиковать политику Столыпина, считая ее чересчур либеральной, и открыто опекал боевые дружины Союза Русского Народа, поддерживал такой же террор, только справа.
Поскольку и петербургский градоначальник, и председатель Совета министров боролись против революции, то внешне могло казаться, что погромная деятельность фон-дер-Лауница совпадает со столыпинской, чего на самом деле не было. Разве мог политик, стремившийся вылечить общество путем реформ, иметь что-то общее с генералом, уповавшим только на темную силу, желавшим уничтожить все выборные учреждения в России? К этой теме мы еще вернемся, когда коснемся вопроса, о «национализме» Столыпина...
А пока угроза новых покушений заставила Герасимова задуматься о том, как обезвредить в Финляндии группу Зильберберга.
Азеф выдал ее расположение — лесная гостиница неподалеку от водопада Иматра, именуемая «Отель для туристов». В этом незаметном , деревянном двухэтажном доме жили только террористы. Хозяин по фамилии Спрениус одобрял их борьбу с российским правительством, к тому же неплохо зарабатывал на их деятельности: всегда было полно постояльцев. Он пускал Только рекомендованных лиц, а если забредал чужой, то ему отвечали, что свободных номеров нет.
Однажды в январский морозный вечер в гостинице появились юноша и девушка и попросились на ночлег.
Что было делать? Открывать продрогшим лыжникам, измученным блужданием в лесу? Они умоляли пустить переночевать в тепле, а наутро они пойдут дальше. К тому же надвигался снежный буран. Как тут не сжалиться над юными туристами? У швейцара дрогнуло сердце, он уговорил Зильберберга, и комнату, нарушив заведенное правило, предоставили.
Милосердный порыв стоил Зильбербергу жизни. Правда, до последнего мгновения, пока петля не раздавила ему горла, он не узнал, что та славная пара, которую он пожалел, выдала его.
Получив комнату, юноша и девушка сразу ушли отдыхать. Наутро за столом они захватили всеобщее внимание, весело рассказывая всякие истории из жизни петербургских студентов. От них веяло безмятежной юностью, не ведающей ни о жестокости, ни о краткости жизни. Террористы, сами бывшие студенты, поддались этому обаянию. Они устали друг от друга. Постоянное напряжение неожиданно потребовало разрядки. Случайные гости невольно навевали мысли об ушедших навсегда радостях. Все оживились, после обеда отправились гулять к водопаду, а вечером пели под гитару. Пара прожила в гостинице трое суток, подружилась с постояльцами настолько, что ее позвали участвовать в стрельбе из револьверов.
Когда пришло время прощания, долгим речам и искренней грусти не было конца. Не хотелось отпускать людей из настоящей жизни, не хотелось снова зауживаться в тесный коридор убийств и самопожертвований. Может быть, многие завидовали уезжающим в столицу.
Вернувшись в Петербург, туристы прямо с вокзала поехали к Герасимову. Это были лучшие его агенты. Он лично их инструктировал и теперь ждал с нетерпением результата. И вот они стояли перед ним. Живые, возбужденные пережитым приключением и ожидающие похвал. Они выполнили задачу прекрасно. Там, где нельзя было ничего добиться сильным ударом, юные агенты играючи одолели неприступную крепость. Мало того, что они смогли назвать всех террористов и дать их приметы, им удалось завербовать швейцара и горничную отеля.
Игра закончилась. Теперь Герасимов мог установить наблюдение за прибывающими из Финляндии поездами и подкарауливать постояльцев «Отеля для туристов». И вскоре его лучшие агенты, дежурившие на вокзале, узнали среди пассажиров Зильберберга и Сулятицкого, того террориста, который готовил убийство Столыпина на торжественном богослужении.
По приговору военного суда оба были повешены 20 июля 1907 года.
Остальным постояльцам удалось уйти. К тому времени, когда полиция получила официальное разрешение произвести аресты в Финляндии, они через финских полицейских уже прознали о грозящей опасности. Официальный путь борьбы с террористами на сей раз оказался недейственным, слишком медленным. Герасимов, конечно, понимал, что ускользнувшая часть зильберберговской группы вскоре объявится либо новым убийством, либо экспроприацией. И тут выплыла история с Черняком.
Впрочем, были истории поважнее; Герасимову стало известно, что вот-вот будет покушение на царя. Что тут до ускользающего Черняка?
Французская социалистическая газета «Юманите» 1 февраля писала о том, что шведскому правительству нельзя выдавать «воинствующего социалиста Черняка» на расправу царскому правительству Столыпина, ибо это «поразит горем всю Европу».
Указывается на причастность Черняка к делу в Фонарном переулке, которое называется «революционным актом», и при этом журналист обращается прямо к «шведскому народу, благородной нации».
Через несколько дней — снова о Черняке, о применении пыток русским правительством (именно правительством!). Затем печатается протест «Лиги прав защиты человека и гражданина», адресованный председателю шведского риксдага.
К газетным вырезкам добавляется переписка полицейских чиновников to запросах иностранных корреспондентов, письмо из российского МИДа о справке посланника в Брюсселе, откуда следует: причина смерти на пароходе — испарения от перевозимых в трюме серных спичек.
Но вот другое письмо — прямо к Столыпину: груз спичек, выяснилось, ни при чем, смерть произошла по иной причине.
Из бумаг исходит какая-то неопределенность, словно Петербург не знает, почему в Европе цепко держатся за дело Черняка. Из домашнего дело стало международным.
По-видимому, полиции удалось выманить Черняка из Парижа, но потом он что-то понял и попытался уйти от преследования. Так ли? Социалистические газеты стоят на такой версии. В похоронах Черняка принимают участие, судя по репортажу, множество социалистов из разных стран.
Газета «Современная речь» 25 января напечатала заметку из Стокгольма о результатах расследования шведской полицией: нет, Черняк умер не от пищевого отравления или угара, а от отравления парами мышьяка или ртути, то есть убит.
Далее российское консульство в Стокгольме сообщает директору Департамента полиции М. И. Трусевичу, что в Стокгольме какой-то шведский инженер выпустил брошюру о причинах смерти «государственного преступника Янкеля Черняка», в которой доказывает, что трагический случай произошел не от злого умысла, а от отравления газом, выделявшимся из большого количества спичек. Всемогущий трест шведских спичечных фабрик не заинтересован в установлении истины, поэтому, повлиял на результаты расследования. Кажется, наметился новый поворот детективного сюжета. Сперва ограбление, выманивание и npeследование преступника, затем загадочная гибель, и вот вмешательство крупного капитала.
Здесь все так запутывается, что уже никогда и никому не раскрыть загадки. Пусть одни обвиняют, а другие оправдывают — темнота не развеется.
Одновременно с делом Черняка жандармское управление установило имя незнакомки, увезшей мешок с деньгами 14 октября, — «мещанки Адели Габриелевны Каган; отец и сестра ее Ревекка проживают в Гродно». Адель ускользнула.
Соединилось в январе 1907 года — смерть Лауница, спасение Столыпина, финляндская операция Герасимова, смерть Черняка, подготовка цареубийства... Слишком много, слишком круто.
Министр внутренних дел приносит на подпись письмо в министерство юстиции И. Г. Шегловитову, министру. В письме то, что никогда никто не узнал:
До Столыпина дошло дело Черняка, и он должен был поставить в нем точку. Что он думал при этом? Наверняка не мог сочувствовать деятельности несчастного Черняка. Наверняка сочувствовал жертвам террора. А что еще? То, что цель оправдывает средства?
Гражданская война губила и его, стремившегося ее прекратить.
Надо было обеспечить защиту от новых покушений.
Азеф сообщал, что план убийства царя уже разработан во всех деталях: один из казаков должен подложить адскую машину под кабинет Николая II. Имена и адреса преемников Зильберберга Азеф назвал.
Между тем в январе прошло избрание выборщиков. В Москве и Петербурге кадеты сохранили свои позиции, победили они и в большинстве крупных городов.
Зато губернская Россия их не поддержала. Крестьяне голосовали за тех, кто решительно обещал им землю. (Заметим, столыпинская реформа еще не могла дать никакого результата.)
Настроения землевладельцев качнулись резко вправо.
Все смешалось. Одни губернии посылали в Думу эсеров, социал-демократов, трудовиков, а другие — умеренных и правых, Вторая Дума — это Дума полярных противоположностей.
Когда определился общий итог, он поразил. Из 500 мест 216 было за социалистами! Это число левых депутатов не отражало подлинной обстановки: революционная волна схлынула, они не имели реальной поддержки в народе и были избраны крестьянами по инерции, «на всякий случай, авось исхлопочут землю».
Была ли новая Дума работоспособной, никто не брался сказать.
Столыпин предвидел отрицательный результат, был готов распустить
ее и, изменив избирательный закон, назначить новые выборы. Он не собирался гибнуть в законодательном тупике.
Но ближайшей опасностью была не рассогласованность российского молодого парламента, а угроза Николаю.
Полковник Герасимов установил необходимое наблюдение, выяснил связи террористов вне царского дворца, но не смог установить их пособников внутри двора. Каждый день промедления мог закончиться трагически.
Столыпин приказал арестовать всех, кто попал в сферу наблюдения. Было бы очень опасно ждать результатов обычного сбора улик и установления новых связей.
Покушение на царя сразу оборвало бы все реформы.
Герасимов же склонялся в интересах розыска не спешить, чтобы потом захватить пошире, никого не упустив. Но все-таки риск был очень большой.
В конце концов решили арестовать немедленно.
И тут полиции помог дворцовый комендант Дедюлин. Он позвонил Герасимову и попросил приехать в Царское Село по чрезвычайному делу.
Оказалось, сын начальника дворцовой почтово-телеграфной конторы Владимир Наумов вот уже несколько месяцев агитирует в революционном духе казака конвоя Ратимова, а теперь стал допытываться, каким образом можно добраться до царя, чтобы его убить. Ратимов обо всех встречах сообщал своему начальнику конвоя князю Трубецкому, тот — начальнику дворцовой команды полковнику Спиридовичу.
Наконец-то Герасимов получил возможность ухватиться за кончик ниточки, ведущей во дворец.
Он срочно встретился с Ратимовым, уговорил его встретиться с террористами в Петербурге.
За казаком следили агенты Спиридовича, за одним из главных террористов Синявским — агенты Герасимова. И эти две цепочки соединились. Теперь было ясно, что данные Азефа бесспорны.
Ратимов встречался с террористами еще несколько раз, служа Герасимову приманкой и крючком. Казака уговаривали принять активное участие в деле, сулили ему славу героя и добивались от него точного плана дворца и парка со всеми уголками и закоулками, подвалами и погребами.
Ратимов сообщил о легком доступе к комнатам под бельэтажем, где находится кабинет Николая, и другие сведения. Затем из него «выжали» обещания сообщить о времени прибытия в Царское Село великого князя Николая Николаевича и Столыпина и времени их отбытия. Несомненно, оба они тоже были на прицеле.
Телеграммы Ратимова сыграли большую роль на судебном процессе как главные улики обвинения.
Арестовать террористов уже не представляло никакой сложности. Однако неожиданно судебный процесс вызвал немало осложнений.
ЦК партии эсеров выступил в печати с заявлением, что отношения к заговору не имеет и что никому не поручал готовить покушение.
Либеральные адвокаты выдвинули аргумент — «мы имеем тут дело с кружком энтузиастической молодежи, за спиной которой действовали провокаторы, руководимые политической полицией». Лучшие петербургские защитники Маклаков, Муравьев, Соколов, Зарудный доказывали, что дело о цареубийце раздуто практически из ничего.
Герасимову пришлось выступать в суде. Он слегка загримировался, чтобы обезопасить себя от возможных в будущем неприятностей, и доиграл свою роль до конца.
«Сущность моих показаний была совершенно определенная... Тот факт, что Центральный Комитет партии официально отвергает свою причастность к этому делу, абсолютно ничего не значит, ибо, как свидетельствует история, и в прошлом, и в настоящем все революционные организации не останавливаются в интересах своего дела перед ложными заявлениями. Что касается цареубийства, то, насколько мне известно, партия социалистов-революционеров не только не отказалась от этой преступной мысли, но как раз на ее последней конференции при обсуждении вопроса о необходимости усилить террор эта мысль пользовалась всеобщим сочувствием».
Оправдательных приговоров не было. Три — смертных, пятнадцать — на каторгу.
К этим цифрам ничего не прибавишь. На сей раз невидимое сражение гражданской войны завершилось победой сил государства.
Впрочем, не всегда противостояние власти и общества достигало такого яркого выражения, как в судебном процессе о цареубийстве. Чаще разделялось на уровне будничном, на «они» и «мы», а между — стена. Поэтому в жестокой борьбе нечего было ждать ни от кого ни снисхождения, ни даже призыва к справедливости. Если от взрыва погибали невинные, то следовало из либеральных кругов объяснение, что не террор тому( виной, а слепой случай, а террористы — герои; если же действовали государственные органы, то те же круги всячески стремились их опорочить. Соответственно и полиция руководствовалась законами войны.
Что должно было выйти в итоге? Кто-то должен был отступить либо погибнуть.
Вторая Дума открылась 2 февраля 1907 года, в будничной обстановке, ничуть не напоминающей открытие Первоу. Ее состав тоже изменился. Было меньше депутатов с высшим образованием, больше — с начальным и «полуинтеллигенции». Граф А. А. Бобринский насмешливо назвал ее «Думой народного невежества».
Силы в ней распределялись таким образом, что при равновесии сторон решающая роль центра принадлежала польскому коло, возглавляемому лидером национал-демократов Романом Дмовским.
Правые и примыкавшие к ним умеренные составляли одну пятую Думы. Кадеты, изменившие свою тактику, с примыкавшими к ним мусульманами — чуть больше. Социалисты — более двух пятых.
Это неустойчивое равновесие было в руках польских депутатов. Для решения общегосударственных вопросов такое возвышение одной национальной фракции было крайне неудобным.
Но самая большая перемена по сравнению с Первой Думой была в фигуре председателя Совета министров. 6 марта в зале Дворянского собрания Столыпин объявил правительственную программу.
Еще никогда, начиная с Великой реформы, перед Россией не стояло таких задач.
«В стране, находящейся в периоде перестройки, а следовательно и брожения, — сказал Столыпин. — ...отечество наше должно превратиться в государство правовое, так как, пока писанный закон не определит обязанностей и не оградит прав отдельных русских подданных, права эти и обязанности будут находиться в зависимости от толкования и воли отдельных лиц, то есть не будут точно установлены».
Можно ответить так: все и никто. После взрыва на Аптекарском острове, пресыщения террором и новых смелых законов к Столыпину склонилась народная надежда.
Уже после смерти Петра Аркадьевича в английской газете «Дейли Телеграф» появилась статья. «Можно признавать Столыпина П. А. великим государственным деятелем или не признавать, но нельзя отказать ему ни в энергии, ни в смелости. Многие следили за его деятельностью не только с интересом, но и с искренней симпатией. Был момент, когда он оказался единственным человеком, способным взять на себя трудное дело введения в России конституционного строя...»
Британский журналист, по-видимому, точно ответил на вопрос, кто поддерживал Столыпина.
Теперь вернемся к событиям осени 1906 года. Вскоре, в конце ноября, начиналась предвыборная кампания. Было ясно, что на сей раз в ней примут участие все: правые, стоящие за возвращение к неограниченному самодержавию, октябристы, принявшие программу Столыпина, кадеты и «левый блок», объединяющий эсеров, социал-демократов и другие социалистические группы.
Если во время выборов в Первую Думу правительство Витте относилось к ним пассивно, то сейчас правительство должно, было вести активную борьбу.
Но, самое главное, изменилась политическая атмосфера. Правительство Витте никто не защищал, общество было единодушно настроено поддерживать революционные перемены; теперь же значительная часть населения повернулась в сторону реформ, против революции.
На фоне этих настроений неожиданно громкое звучание приобрела загадочная история смерти максималиста Якова (Янкеля) Черняка, имевшего отношение к организации ограбления в Фонарном переулке.
Первый печатный отклик на нее появился в нью-йоркской газете «Вархайт» («Правда»), издающейся на идиш.
«По требованию русского правительства в Швеции был арестован социалист-революционер Черняк. Правительство предоставило какое-то доказательство, что Черняк участвовал в афере на Фонарной улице, и шведское правительство уже готово было выдать его, хотя Черняк, кажется, состоял до последнего времени только членом партии социалистов-революционеров,, однако наш центральный комитет поручил представителю партии в интернациональном бюро употребить всякие усилия, чтобы желание русского правительства не было исполнено. Были заведены все пружины, и в конце концов нашему представителю в интернациональном бюро удалось вырвать в полном смысле этого слова Черняка из лап правительства, и Черняк, к всеобщей радости, отправился на пароходе для отъезда в Англию. Вдруг наш представитель получает телеграмму из Антверпена, что с пароходом прибыл труп Черняка. Оказывается, когда пароход был уже в Антверпене, Черняк был найден в каюте мертвым. Кроме него, были там же, в каюте, три трупа посторонних пассажиров. На общественное мнение это тотчас произвело такое впечатление, что Черняк был убит царскими шпионами, а для сокрытия всяких следов они убили еще трех пассажиров, бывших в этой каюте, чтобы они не были свидетелями этого убийства. Впечатление было чрезвычайное.
Об этой истории закипело везде. Через два дня нашли следы, выяснилось, что с ним в каюте был еще один пассажир, который исчез Доказано еще кое-что, указывающее на то, что исчезнувший пассажир был шпион. Можете себе представить, какой шум это вызвало в прессе и в обществе. Антицарсхая газета «Матэн» выступила с явным обвинением против русского правительства и с требованием, чтобы эта ужасная политика была опубликована. Над этой статьей значилось откровенное заглавие: «Рука царя». В Антверпене между тем произошли пышные похороны Черняка. Тело убитого было исследовано. Что именно показало исследование, это пока еще содержится чиновниками в строгой тайне. Покамест удалось лишь осведомиться, что убитые были отравле ны ядом углекислого вещества. Предполагают, что шпион пустил в каюту газ из ручного аппарата.
Григорий Гершуни».
Это мог быть мировой скандал. Случайна ли была смерть Черняка, он был убит? В январские дни 1907 года, когда в России шло избрание выборщиков, ответ на этот вопрос приобрел особое значение.
В мемуарах полковника Герасимова «На лезвии с террористами» в этом случае ничего не сказано, хотя в начале года оперативная обстановка в столице была крайне напряженной.
Боевая организация эсеров усилиями Азефа была фактически выведена из строя, но отдельные вспышки террора продолжались. Азеф опасался за свою жизнь, был сильно раздражен и решил отдохнуть за границей. Перед отъездом он сообщил адреса террористической группы, готовившей покушение на Столыпина. Полиция организовала за ней наблюдение, но, заметив слежку, боевики скрылись в Финляндии.
В Финляндии базировались еще две группы — Карла Трауберга и Зильберберга. За первой числилось убийство генерала Мина и еще несколько других покушений, за второй — организация динамитных лабораторий и подготовка покушения на Столыпина.
По сравнению с этими группами фигура Черняка незначительна.
На третье января назначили торжественное освящение нового медицинского института. На открытии должны были присутствовать Столыпин и петербургский градоначальник фон-дер-Лауниц. Накануне полиции стало известно, что готовится покушение на Столыпина и вот-вот должно произойти. Герасимов немедленно отправился в Зимний дворец предупредить председателя Совета министров. Тот не захотел отменять свое обещание присутствовать на торжестве. Тогда полковник обратился к его жене, и они вместе уговорили Столыпина остаться дома.
А фон-дер-Лауниц не внял предостережению.
В капелле института, на третьем этаже, совершилась торжественная служба. Гости стали спускаться по лестнице, и один молодой человек во фраке трижды выстрелил из маленького браунинга в затылок градоначальнику. Хлопки выстрелов были слабы. Лишь предсмертный крик умирающего всполошил людей. К молодому человеку кинулся полицейский офицер с обнаженной шашкой, размахнулся и ударил. Но террорист успел выстрелить себе в висок.
Герасимов по горячим следам начал расследование и быстро установил, что на молебне был еще один посторонний. Он ушел до покушения, предварительно перемолвившись с убийцей, взял у швейцара модное пальто, дал щедрые чаевые и уехал в экипаже.
О личности убийцы не удалось ничего узнать. По распоряжению судебных властей его голова была заспиртована в стеклянной банке и выставлена для публичного опознания с простреленным виском и рубленой раной. Безрезультатно. Лишь через несколько месяцев вернувшийся «лучший агент» Герасимова, Азеф, назвал его имя — Евгений Кудрявцев, по кличке «Адмирал», бывший член тамбовского комитета партии эсеров, затем член группы Зильберберга. Кудрявцев охотился за фон-дер-Лауницем еще с 1905 года, когда тот, будучи тамбовским губернатором, подавил крестьянские бунты. В ответ за ту расправу эсеры приговорили его и двух помещиков к смерти. Помещики были застрелены. А Кудрявцев явился к губернатору, переодетый сельским священником, якобы для того, чтобы поблагодарить за подавление мятежа в его деревне. Однако Лауница не застал, его перевели в Петербург, что и продлило ему жизнь. Продлило и самому Кудрявцеву.
П. А. Столыпин кругу семьи.
Столыпин же снова побывал на краю гибели. Попутно отметим, что выстрелы Адмирала оборвали жизнь его противника. Фон-дер-Лауниц был крайне правым, не стеснялся почти открыто критиковать политику Столыпина, считая ее чересчур либеральной, и открыто опекал боевые дружины Союза Русского Народа, поддерживал такой же террор, только справа.
Поскольку и петербургский градоначальник, и председатель Совета министров боролись против революции, то внешне могло казаться, что погромная деятельность фон-дер-Лауница совпадает со столыпинской, чего на самом деле не было. Разве мог политик, стремившийся вылечить общество путем реформ, иметь что-то общее с генералом, уповавшим только на темную силу, желавшим уничтожить все выборные учреждения в России? К этой теме мы еще вернемся, когда коснемся вопроса, о «национализме» Столыпина...
А пока угроза новых покушений заставила Герасимова задуматься о том, как обезвредить в Финляндии группу Зильберберга.
Азеф выдал ее расположение — лесная гостиница неподалеку от водопада Иматра, именуемая «Отель для туристов». В этом незаметном , деревянном двухэтажном доме жили только террористы. Хозяин по фамилии Спрениус одобрял их борьбу с российским правительством, к тому же неплохо зарабатывал на их деятельности: всегда было полно постояльцев. Он пускал Только рекомендованных лиц, а если забредал чужой, то ему отвечали, что свободных номеров нет.
Однажды в январский морозный вечер в гостинице появились юноша и девушка и попросились на ночлег.
Что было делать? Открывать продрогшим лыжникам, измученным блужданием в лесу? Они умоляли пустить переночевать в тепле, а наутро они пойдут дальше. К тому же надвигался снежный буран. Как тут не сжалиться над юными туристами? У швейцара дрогнуло сердце, он уговорил Зильберберга, и комнату, нарушив заведенное правило, предоставили.
Милосердный порыв стоил Зильбербергу жизни. Правда, до последнего мгновения, пока петля не раздавила ему горла, он не узнал, что та славная пара, которую он пожалел, выдала его.
Получив комнату, юноша и девушка сразу ушли отдыхать. Наутро за столом они захватили всеобщее внимание, весело рассказывая всякие истории из жизни петербургских студентов. От них веяло безмятежной юностью, не ведающей ни о жестокости, ни о краткости жизни. Террористы, сами бывшие студенты, поддались этому обаянию. Они устали друг от друга. Постоянное напряжение неожиданно потребовало разрядки. Случайные гости невольно навевали мысли об ушедших навсегда радостях. Все оживились, после обеда отправились гулять к водопаду, а вечером пели под гитару. Пара прожила в гостинице трое суток, подружилась с постояльцами настолько, что ее позвали участвовать в стрельбе из револьверов.
Когда пришло время прощания, долгим речам и искренней грусти не было конца. Не хотелось отпускать людей из настоящей жизни, не хотелось снова зауживаться в тесный коридор убийств и самопожертвований. Может быть, многие завидовали уезжающим в столицу.
Вернувшись в Петербург, туристы прямо с вокзала поехали к Герасимову. Это были лучшие его агенты. Он лично их инструктировал и теперь ждал с нетерпением результата. И вот они стояли перед ним. Живые, возбужденные пережитым приключением и ожидающие похвал. Они выполнили задачу прекрасно. Там, где нельзя было ничего добиться сильным ударом, юные агенты играючи одолели неприступную крепость. Мало того, что они смогли назвать всех террористов и дать их приметы, им удалось завербовать швейцара и горничную отеля.
Игра закончилась. Теперь Герасимов мог установить наблюдение за прибывающими из Финляндии поездами и подкарауливать постояльцев «Отеля для туристов». И вскоре его лучшие агенты, дежурившие на вокзале, узнали среди пассажиров Зильберберга и Сулятицкого, того террориста, который готовил убийство Столыпина на торжественном богослужении.
По приговору военного суда оба были повешены 20 июля 1907 года.
Остальным постояльцам удалось уйти. К тому времени, когда полиция получила официальное разрешение произвести аресты в Финляндии, они через финских полицейских уже прознали о грозящей опасности. Официальный путь борьбы с террористами на сей раз оказался недейственным, слишком медленным. Герасимов, конечно, понимал, что ускользнувшая часть зильберберговской группы вскоре объявится либо новым убийством, либо экспроприацией. И тут выплыла история с Черняком.
Впрочем, были истории поважнее; Герасимову стало известно, что вот-вот будет покушение на царя. Что тут до ускользающего Черняка?
Французская социалистическая газета «Юманите» 1 февраля писала о том, что шведскому правительству нельзя выдавать «воинствующего социалиста Черняка» на расправу царскому правительству Столыпина, ибо это «поразит горем всю Европу».
Указывается на причастность Черняка к делу в Фонарном переулке, которое называется «революционным актом», и при этом журналист обращается прямо к «шведскому народу, благородной нации».
Через несколько дней — снова о Черняке, о применении пыток русским правительством (именно правительством!). Затем печатается протест «Лиги прав защиты человека и гражданина», адресованный председателю шведского риксдага.
К газетным вырезкам добавляется переписка полицейских чиновников to запросах иностранных корреспондентов, письмо из российского МИДа о справке посланника в Брюсселе, откуда следует: причина смерти на пароходе — испарения от перевозимых в трюме серных спичек.
Но вот другое письмо — прямо к Столыпину: груз спичек, выяснилось, ни при чем, смерть произошла по иной причине.
Из бумаг исходит какая-то неопределенность, словно Петербург не знает, почему в Европе цепко держатся за дело Черняка. Из домашнего дело стало международным.
По-видимому, полиции удалось выманить Черняка из Парижа, но потом он что-то понял и попытался уйти от преследования. Так ли? Социалистические газеты стоят на такой версии. В похоронах Черняка принимают участие, судя по репортажу, множество социалистов из разных стран.
Газета «Современная речь» 25 января напечатала заметку из Стокгольма о результатах расследования шведской полицией: нет, Черняк умер не от пищевого отравления или угара, а от отравления парами мышьяка или ртути, то есть убит.
Далее российское консульство в Стокгольме сообщает директору Департамента полиции М. И. Трусевичу, что в Стокгольме какой-то шведский инженер выпустил брошюру о причинах смерти «государственного преступника Янкеля Черняка», в которой доказывает, что трагический случай произошел не от злого умысла, а от отравления газом, выделявшимся из большого количества спичек. Всемогущий трест шведских спичечных фабрик не заинтересован в установлении истины, поэтому, повлиял на результаты расследования. Кажется, наметился новый поворот детективного сюжета. Сперва ограбление, выманивание и npeследование преступника, затем загадочная гибель, и вот вмешательство крупного капитала.
Здесь все так запутывается, что уже никогда и никому не раскрыть загадки. Пусть одни обвиняют, а другие оправдывают — темнота не развеется.
Одновременно с делом Черняка жандармское управление установило имя незнакомки, увезшей мешок с деньгами 14 октября, — «мещанки Адели Габриелевны Каган; отец и сестра ее Ревекка проживают в Гродно». Адель ускользнула.
Соединилось в январе 1907 года — смерть Лауница, спасение Столыпина, финляндская операция Герасимова, смерть Черняка, подготовка цареубийства... Слишком много, слишком круто.
Министр внутренних дел приносит на подпись письмо в министерство юстиции И. Г. Шегловитову, министру. В письме то, что никогда никто не узнал:
«31 января 1907 года.Вот такой поворот!
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО.
В собственные руки.
Милостивый государь Иван Григорьевич!
Имею честь уведомить Ваше высокопревосходительство, что обвинявшийся в ограблении портового казначея Германа 14 октября минувшего года мещанин Янкель Черняк был отравлен на пароходе, на котором он ехал в Лондон после высылки его из пределов Швеции, агентом охранного отделения, коему было поручено наблюдать за Черняком, посредством мелинитового снаряда. Ныне агент Андрей Викторов возвратился в пределы Российской империи, находится в Финляндии. Примите, милостивый государь, уверения в истинном почтении и совершеннейшей преданности».
До Столыпина дошло дело Черняка, и он должен был поставить в нем точку. Что он думал при этом? Наверняка не мог сочувствовать деятельности несчастного Черняка. Наверняка сочувствовал жертвам террора. А что еще? То, что цель оправдывает средства?
Гражданская война губила и его, стремившегося ее прекратить.
«18 февраля 1907 года.Андрей Викторов сделал свое дело.
Министр внутренних дел.
СЕКРЕТНО.
В собственные руки.
Милостивый государь Иван Григорьевич!
Имею честь уведомить Ваше высокопревосходительство, что я со своей стороны не встречаю препятствий к удовлетворению изложенного в письме Вашем ходатайства агента охранного отделения мещанина Андрея Викторова званием гражданства и нахожу возможным выдать ему единовременно 3000 рублей. К изложенному считаю должным присовокупить; что я полагал бы в настоящее время командировать названное лицо за границу в целях ограждения его от покушения революционеров, приговоривших Викторова к смертной казни.
Примите, милостивый государь, уверения в истинном почтении и совершеннейшей преданности.
П. СТОЛЫПИН».
Надо было обеспечить защиту от новых покушений.
Азеф сообщал, что план убийства царя уже разработан во всех деталях: один из казаков должен подложить адскую машину под кабинет Николая II. Имена и адреса преемников Зильберберга Азеф назвал.
Между тем в январе прошло избрание выборщиков. В Москве и Петербурге кадеты сохранили свои позиции, победили они и в большинстве крупных городов.
Зато губернская Россия их не поддержала. Крестьяне голосовали за тех, кто решительно обещал им землю. (Заметим, столыпинская реформа еще не могла дать никакого результата.)
Настроения землевладельцев качнулись резко вправо.
Все смешалось. Одни губернии посылали в Думу эсеров, социал-демократов, трудовиков, а другие — умеренных и правых, Вторая Дума — это Дума полярных противоположностей.
Когда определился общий итог, он поразил. Из 500 мест 216 было за социалистами! Это число левых депутатов не отражало подлинной обстановки: революционная волна схлынула, они не имели реальной поддержки в народе и были избраны крестьянами по инерции, «на всякий случай, авось исхлопочут землю».
Была ли новая Дума работоспособной, никто не брался сказать.
Столыпин предвидел отрицательный результат, был готов распустить
ее и, изменив избирательный закон, назначить новые выборы. Он не собирался гибнуть в законодательном тупике.
Но ближайшей опасностью была не рассогласованность российского молодого парламента, а угроза Николаю.
Полковник Герасимов установил необходимое наблюдение, выяснил связи террористов вне царского дворца, но не смог установить их пособников внутри двора. Каждый день промедления мог закончиться трагически.
Столыпин приказал арестовать всех, кто попал в сферу наблюдения. Было бы очень опасно ждать результатов обычного сбора улик и установления новых связей.
Покушение на царя сразу оборвало бы все реформы.
Герасимов же склонялся в интересах розыска не спешить, чтобы потом захватить пошире, никого не упустив. Но все-таки риск был очень большой.
В конце концов решили арестовать немедленно.
И тут полиции помог дворцовый комендант Дедюлин. Он позвонил Герасимову и попросил приехать в Царское Село по чрезвычайному делу.
Оказалось, сын начальника дворцовой почтово-телеграфной конторы Владимир Наумов вот уже несколько месяцев агитирует в революционном духе казака конвоя Ратимова, а теперь стал допытываться, каким образом можно добраться до царя, чтобы его убить. Ратимов обо всех встречах сообщал своему начальнику конвоя князю Трубецкому, тот — начальнику дворцовой команды полковнику Спиридовичу.
Наконец-то Герасимов получил возможность ухватиться за кончик ниточки, ведущей во дворец.
Он срочно встретился с Ратимовым, уговорил его встретиться с террористами в Петербурге.
За казаком следили агенты Спиридовича, за одним из главных террористов Синявским — агенты Герасимова. И эти две цепочки соединились. Теперь было ясно, что данные Азефа бесспорны.
Ратимов встречался с террористами еще несколько раз, служа Герасимову приманкой и крючком. Казака уговаривали принять активное участие в деле, сулили ему славу героя и добивались от него точного плана дворца и парка со всеми уголками и закоулками, подвалами и погребами.
Ратимов сообщил о легком доступе к комнатам под бельэтажем, где находится кабинет Николая, и другие сведения. Затем из него «выжали» обещания сообщить о времени прибытия в Царское Село великого князя Николая Николаевича и Столыпина и времени их отбытия. Несомненно, оба они тоже были на прицеле.
Телеграммы Ратимова сыграли большую роль на судебном процессе как главные улики обвинения.
Арестовать террористов уже не представляло никакой сложности. Однако неожиданно судебный процесс вызвал немало осложнений.
ЦК партии эсеров выступил в печати с заявлением, что отношения к заговору не имеет и что никому не поручал готовить покушение.
Либеральные адвокаты выдвинули аргумент — «мы имеем тут дело с кружком энтузиастической молодежи, за спиной которой действовали провокаторы, руководимые политической полицией». Лучшие петербургские защитники Маклаков, Муравьев, Соколов, Зарудный доказывали, что дело о цареубийце раздуто практически из ничего.
Герасимову пришлось выступать в суде. Он слегка загримировался, чтобы обезопасить себя от возможных в будущем неприятностей, и доиграл свою роль до конца.
«Сущность моих показаний была совершенно определенная... Тот факт, что Центральный Комитет партии официально отвергает свою причастность к этому делу, абсолютно ничего не значит, ибо, как свидетельствует история, и в прошлом, и в настоящем все революционные организации не останавливаются в интересах своего дела перед ложными заявлениями. Что касается цареубийства, то, насколько мне известно, партия социалистов-революционеров не только не отказалась от этой преступной мысли, но как раз на ее последней конференции при обсуждении вопроса о необходимости усилить террор эта мысль пользовалась всеобщим сочувствием».
Оправдательных приговоров не было. Три — смертных, пятнадцать — на каторгу.
К этим цифрам ничего не прибавишь. На сей раз невидимое сражение гражданской войны завершилось победой сил государства.
«...я думаю, что для благоразумного большинства наши внутренние задачи должны были бы быть и ясны, и просты. К сожалению, достигать их, идти к ним приходится между бомбой и браунингом... А там, где аргумент — бомба, там, конечно, естественный ответ — беспощадные кары! И улучшить, смягчить нашу жизнь возможно не уничтожением кары, не облегчением возможности делать зло, а громадной внутренней работой...(Из речи Столыпина о деле Азефа, произнесенной в Государственной Думе.)
Мы, правительство, мы строим только леса, которые облегчают вам строительство. Противники наши указывают на эти леса, как на возведенное нами безобразное здание, и яростно бросаются рубить их основание. И эти леса неминуемо рухнут и, может быть, задавят и нас под своими развалинами, но пусть, пусть это будет тогда, когда из-за их обломков будет уже видно, по крайней мере в главных очертаниях здание обновленной, свободной, свободной в лучшем смысле этого слова, свободной от нищеты, от невежества, от бесправия, преданной, как один человек, своему государю, России».
Впрочем, не всегда противостояние власти и общества достигало такого яркого выражения, как в судебном процессе о цареубийстве. Чаще разделялось на уровне будничном, на «они» и «мы», а между — стена. Поэтому в жестокой борьбе нечего было ждать ни от кого ни снисхождения, ни даже призыва к справедливости. Если от взрыва погибали невинные, то следовало из либеральных кругов объяснение, что не террор тому( виной, а слепой случай, а террористы — герои; если же действовали государственные органы, то те же круги всячески стремились их опорочить. Соответственно и полиция руководствовалась законами войны.
Что должно было выйти в итоге? Кто-то должен был отступить либо погибнуть.
Вторая Дума открылась 2 февраля 1907 года, в будничной обстановке, ничуть не напоминающей открытие Первоу. Ее состав тоже изменился. Было меньше депутатов с высшим образованием, больше — с начальным и «полуинтеллигенции». Граф А. А. Бобринский насмешливо назвал ее «Думой народного невежества».
Силы в ней распределялись таким образом, что при равновесии сторон решающая роль центра принадлежала польскому коло, возглавляемому лидером национал-демократов Романом Дмовским.
Правые и примыкавшие к ним умеренные составляли одну пятую Думы. Кадеты, изменившие свою тактику, с примыкавшими к ним мусульманами — чуть больше. Социалисты — более двух пятых.
Это неустойчивое равновесие было в руках польских депутатов. Для решения общегосударственных вопросов такое возвышение одной национальной фракции было крайне неудобным.
Но самая большая перемена по сравнению с Первой Думой была в фигуре председателя Совета министров. 6 марта в зале Дворянского собрания Столыпин объявил правительственную программу.
Еще никогда, начиная с Великой реформы, перед Россией не стояло таких задач.
«В стране, находящейся в периоде перестройки, а следовательно и брожения, — сказал Столыпин. — ...отечество наше должно превратиться в государство правовое, так как, пока писанный закон не определит обязанностей и не оградит прав отдельных русских подданных, права эти и обязанности будут находиться в зависимости от толкования и воли отдельных лиц, то есть не будут точно установлены».