Страница:
Барон де Бац покинул свое зрительское место и взял Андре-Луи под руку.
— Первый акт окончен. Занавес. Пойдем, здесь больше нечего делать.
Их подхватило людским потоком и понесло в прохладную тень сада, где они смогли, наконец, обрести свободу передвижений. Они прошли по террасе Фельянтинцев, улице Сен-Тома-дю-Лувр, и направились к улице Менар.
Здесь, в самом сердце секции Лепельтье, барон арендовал на имя своего слуги, Бире-Тиссо, первый этаж дома номер семь. Учитывая сомнительное положение барона и Андре-Луи, место было выбрано очень удачно. Из всех секций Парижа секция Лепельтье отличалась наименьшей революционностью. Следовательно, ее представители, продавая себя, испытывали мало угрызений совести. Андре-Луи уже имел представление, насколько широко раскинул свои сети де Бац. Он платил всем чиновникам, занимающим хоть сколько-нибудь значительную должность — от Потье де Лилля, секретаря Революционного Комитета секции, до капитана Корти, который командовал ее Национальной Гвардией.
По пути домой друзья, естественно, заговорили об утренних событиях. Андре-Луи довольно долго отмалчивался.
— Вы не испытываете никаких сомнений? — мрачно спросил он наконец. — Никаких угрызений совести?
— Угрызений совести?!
— Ведь речь идет о людях, самых чистых, самых лучших и праведных на этой галере.
— Они уже не на галере. Они за бортом, а без них судно гораздо вернее налетит на скалы. Не это ли наша цель?
— Да, верно. И все же жестоко жертвовать такими достойными людьми…
— Разве они проявили меньшую жестокость, когда пожертвовали королем?
— Они не собирались посылать его на гильотину. Они не желали его смерти. Они надеялись спасти его, отсрочив приговор.
Тем более бесчестно с их стороны было голосовать за его смерть. Трусливое деяние, призванное спасти их убывающую популярность. Фу! Приберегите свою жалость для более достойных объектов. Эта жалкая команда болтунов тем или иным путем все равно бы пришла бы к тому же концу. Мы только укоротили их путешествие.
— Но каков этот конец?
— Мы его видели. Остальное неважно. Довольно странно осознавать, что они , все до единого, были создателями республики, на алтарь которой их теперь принесли в жертву. Ланжюине, основатель Якобинского клуба; Барбару, который поднял Марсель на подмогу революции; Сент-Этьен, автор гражданской конституции; Бриссо, который отравлял народ своими революционными сочинениями; Фоше, апостол революционной церкви. Все они объединились, чтобы опрокинуть трон. И вы, роялист, испытываете к этим людям сострадание? С ними покончено, как и со всякой возможностью установить в государстве законность и порядок. Сам способ их устранения говорит о крахе Конвента. С сегодняшнего дня великие законодатели стали рабами суверенной черни. Ее величество толпа сегодня вкусила власти. Теперь она будет упражняться, в демонстрации силы, что неизбежно приведет к гибели, ибо анархия всегда разрушительна. — После паузы гасконец схватил Андре-Луи за руку и добавил с ликованием в голосе. — Сегодня — величайший для монархии день с тех пор, как четыре года назад пала Бастилия. Оставшихся с легкостью сметут те же силы, которые устранили жирондистов.
Он хлопнул угрюмого Андре-Луи по плечу.
Во имя Господне, возрадуйтесь хотя бы собственной проницательности. Сегодня мы получили доказательства теории, которой вы поразили меня в Гамме.
— Первый акт окончен. Занавес. Пойдем, здесь больше нечего делать.
Их подхватило людским потоком и понесло в прохладную тень сада, где они смогли, наконец, обрести свободу передвижений. Они прошли по террасе Фельянтинцев, улице Сен-Тома-дю-Лувр, и направились к улице Менар.
Здесь, в самом сердце секции Лепельтье, барон арендовал на имя своего слуги, Бире-Тиссо, первый этаж дома номер семь. Учитывая сомнительное положение барона и Андре-Луи, место было выбрано очень удачно. Из всех секций Парижа секция Лепельтье отличалась наименьшей революционностью. Следовательно, ее представители, продавая себя, испытывали мало угрызений совести. Андре-Луи уже имел представление, насколько широко раскинул свои сети де Бац. Он платил всем чиновникам, занимающим хоть сколько-нибудь значительную должность — от Потье де Лилля, секретаря Революционного Комитета секции, до капитана Корти, который командовал ее Национальной Гвардией.
По пути домой друзья, естественно, заговорили об утренних событиях. Андре-Луи довольно долго отмалчивался.
— Вы не испытываете никаких сомнений? — мрачно спросил он наконец. — Никаких угрызений совести?
— Угрызений совести?!
— Ведь речь идет о людях, самых чистых, самых лучших и праведных на этой галере.
— Они уже не на галере. Они за бортом, а без них судно гораздо вернее налетит на скалы. Не это ли наша цель?
— Да, верно. И все же жестоко жертвовать такими достойными людьми…
— Разве они проявили меньшую жестокость, когда пожертвовали королем?
— Они не собирались посылать его на гильотину. Они не желали его смерти. Они надеялись спасти его, отсрочив приговор.
Тем более бесчестно с их стороны было голосовать за его смерть. Трусливое деяние, призванное спасти их убывающую популярность. Фу! Приберегите свою жалость для более достойных объектов. Эта жалкая команда болтунов тем или иным путем все равно бы пришла бы к тому же концу. Мы только укоротили их путешествие.
— Но каков этот конец?
— Мы его видели. Остальное неважно. Довольно странно осознавать, что они , все до единого, были создателями республики, на алтарь которой их теперь принесли в жертву. Ланжюине, основатель Якобинского клуба; Барбару, который поднял Марсель на подмогу революции; Сент-Этьен, автор гражданской конституции; Бриссо, который отравлял народ своими революционными сочинениями; Фоше, апостол революционной церкви. Все они объединились, чтобы опрокинуть трон. И вы, роялист, испытываете к этим людям сострадание? С ними покончено, как и со всякой возможностью установить в государстве законность и порядок. Сам способ их устранения говорит о крахе Конвента. С сегодняшнего дня великие законодатели стали рабами суверенной черни. Ее величество толпа сегодня вкусила власти. Теперь она будет упражняться, в демонстрации силы, что неизбежно приведет к гибели, ибо анархия всегда разрушительна. — После паузы гасконец схватил Андре-Луи за руку и добавил с ликованием в голосе. — Сегодня — величайший для монархии день с тех пор, как четыре года назад пала Бастилия. Оставшихся с легкостью сметут те же силы, которые устранили жирондистов.
Он хлопнул угрюмого Андре-Луи по плечу.
Во имя Господне, возрадуйтесь хотя бы собственной проницательности. Сегодня мы получили доказательства теории, которой вы поразили меня в Гамме.
Глава XV. Прелюдия
В тот день Андре-Луи и барон обедали с Бенуа, процветающим банкиром из Анже.
В великолепно обставленном доме Бенуа на улице Дезорти, также как и в его добродушной упитанной физиономии, мало что свидетельствовало о приверженности их хозяина к уравнивающим доктринам демократии, хотя ему доставляла немалое удовольствие репутация ее столпа. Если движения, жесты, произношение и обороты речи выдавали его плебейское происхождение, то держался он с благодушной барственностью. Богатство принесло Бенуа уверенность в себе и уравновешенность, которую дает чувство собственной безопасности. Безопасность и надежность его положения нисколько не пострадала от следующих друг за другом потрясений, которые будоражили страну. А ведь сколько достойных людей благородного происхождения были погребены под обломками! Но господин Бенуа помимо миллионов в сейфах обладал куда более ценным по тем неспокойным и опасным временам сокровищем. Его бухгалтерские книги содержали немало записей о сделках, заключенных от имени некоторых апостолов революции. Ни одна партия в государстве не могла похвастаться тем, что никто из ее членов не прибегал к посредничеству Бенуа в различных деловых операциях; и выгода, которую они извлекали для себя — стань она достоянием гласности — могла бы навлечь смертельную опасность на их головы. Видные деятели революции рекомендовали друг другу банкира, характеризуя его как человека «надежного». А Бенуа, со своей стороны, считал надежным свое положение, поскольку держал этих патриотов заложниками своей безопасности.
Он мог бы поведать миру истинную причину радения Дантона о принятии закона о неприкосновенности частной собственности; он мог бы во всех подробностях объяснить, как великий трибун и апостол равенства стал крупным землевладельцем в округе Арси. Он мог бы рассказать, как неразборчивый в средствах депутат Филип Фабр, называющий себя д'Аглантином, заработал тридцать шесть тысяч ливров на правительственном заказе на армейские сапоги, картонные подметки которых мгновенно изорвались в клочья. Он мог бы раскрыть секрет Лакруа и по меньшей мере дюжины других народных представителей, которые пару лет назад были умирающими от голода стряпчими, а теперь вовсю наслаждались жизнью и держали собственных лошадей.
Но Бенуа не зря считали надежным человеком. Он никогда не упускал шанса укрепить свои гарантии, увеличив число драгоценных заложников. Словно жирный паук он плел на улице Дезорти свою прочную паутину и опутывал ею мотыльков — казнокрадов, которых было немало среди голодных и алчных политиков. Впрочем, опутать их не составляло особого труда. По мнению де Баца, они только и ждали возможности поддаться соблазну.
Из всех своих помощников по проведению подрывной кампании, которую задумал Андре-Луи, барон никого не ценил так высоко, как Бенуа из Анже. И, поскольку де Бац доказал банкиру, что их сотрудничество может оказаться взаимовыгодным, Бенуа, в свою очередь, тоже высоко ценил барона. Возможно также, что, будучи человеком проницательным, банкир не верил в долговечность существующего режима. И, избегая политики, он благоразумно обзавелся друзьями в обоих лагерях.
Сегодняшнее приглашение к обеду не было обычной светской любезностью. Земляк Бенуа Делонэ, представитель Анже в Национальном Конвенте, тоже получил приглашение банкира. Делонэ отчаянно нуждался в деньгах. Он имел несчастье поддаться чарам актрисы мадемуазель Декуан. Но Декуан стоила недешево даже народному представителю. В недавнем прошлом очаровательная дива получила на этот счет хороший урок. В течение нескольких месяцев она была любовницей вульгарного мерзавца Франсуа Шабо, ослепленная по началу его выдающимся положением в партии Горы. Близкое знакомство с этим господином открыло ей, что блеск его политических талантов далеко не искупает неприглядность его привычек и убогости существования, к которому вынуждала Шабо нехватка денег. Поэтому мадемуазель Декуан решила, что их пути должны разойтись, и теперь Делонэ к своему отчаянию обнаружил, что связь с Шабо научила ее требовательности и взыскательности.
И депутат Делонэ, очень внушительного вида представительный сорокалетний мужчина, оказался достаточно прозорливым, чтобы разглядеть возможности, которые открывало перед ним его положение. Если его и мучили опасения, в праве ли народный представитель воспользоваться ими, то страсть к Декуан быстро заглушила его совесть. Но, чтобы делать деньги на операциях, возможность которых он углядел, требовался начальный капитал, а у Делонэ не было ничего. Поэтому он разыскал своего земляка Бенуа и попросил того о необходимой финансовой помощи.
Бенуа такое партнерство не привлекало. Но он сообразил, что Делонэ, возможно, отвечает требованиям барона, о которых тот как-то осторожно намекнул банкиру.
— Я знаком с одним человеком, — сказал он Делонэ, — который располагает значительными средствами. Он всегда проявлял интерес именно к такого рода операциям. Думаю, вы с ним окажете друг другу услугу. Приходите ко мне пообедать на следующей неделе, я вас познакомлю.
Делонэ с готовностью принял приглашение, и, когда де Бац и Андре-Луи вошли в богато обставленную гостиную банкира, они обнаружили, что депутат уже дожидается их.
Одного взгляда на Делонэ было достаточно, чтобы понять — этот человек обладает огромной физической силой и энергией. Ростом немного выше среднего, он был необъятно широк в плечах и вообще отличался массивностью телосложения. При всем том, черты его лица были довольно тонкими, а рот — настолько маленьким, что гладкое круглое лицо со здоровым румянцем казалось почти детским, несмотря на седину в густых напудренных волосах. Но проницательность внимательных голубых глаз и высокий могучий лоб исключали всякую мысль о его инфантильности.
Банкир, невысокий, цветущий, склонный к полноте крепыш, весь — от макушки напудренной головы до пряжек на туфлях — воплощение опрятности, весело повел гостей к столу.
Тут ничто не говорило о скудости запасов продовольствия, которая начала вызывать тревогу в Париже. За тушеной в красном вине форелью последовал сочный гусь по-ланжевински с трюфелями из Перигора в сопровождении выдержанного, пропитанного солнцем бордо. Ему и воздал сейчас должное Делонэ, намекнув на утренние события.
— Можно почти все простить парням из Жиронды ради винограда, который они выращивают. — Он поднял бокал к свету, с нежностью посмотрел на багрово-красную жидкость и вздохнул. — Бедолаги!
Барон удивленно приподнял брови. Он знал, что Делонэ считается стойким приверженцем Горы.
— Вы их жалеете?
— Можно позволить себе роскошь пожалеть тех, кто больше не способен навредить или помешать нам. — Голос представителя звучал мягко, но, как и все остальное, наводил на мысль о недюжинной скрытой силе. — Сострадание в наши времена — удовольствие, особенно когда оно сопровождается чувством облегчения. Теперь, когда жирондисты повержены, я могу пожалеть их, прекрасно отдавая себе отчет, что это гораздо лучше, чем если бы они жалели нас.
Обед подошел к концу, на смену бордо пришел арманьяк, и только тогда банкир перешел к делу. Он взял на себя роль адвоката своего земляка.
— Я уже рассказал гражданину представителю о том, что вы, дорогой де Бац, видный делец и, в частности, заинтересованы в покупке крупных конфискованных поместий с тем, чтобы разбить их на участки и продавать порознь. Мне нет нужды говорить вам, что гражданин Делонэ мог бы оказать вам существенную помощь в этом предприятии, предоставив в ваше распоряжение сведения, которыми он располагает благодаря своему представительству.
— О, нет, нет! Тут я вынужден вас поправить! — воскликнул депутат со всем пылом добродетели. — Такая формулировка может легко завести вас в заблуждение. Я не хочу сказать… В действительности я не думаю, что использование знаний, которые дает мне положение в правительстве, можно назвать злоупотреблением доверия. В конце концов это распространенная практика, не только во Франции, но и повсюду. Но я предлагаю вам знания иного рода. Наш мир пропитан злобой, и поступки человека, особенно человека государственного, так легко неверно понять или истолковать. Сведения, которые я предлагаю касаются исключительно ценности земель. Я вырос в деревне, и земля всю жизнь была особым объектом моего изучения. Эти знания я и готов предложить вам, гражданин де Бац. Вы меня понимаете?
— О, вполне, — заверил барон. — Вполне. Не трудитесь продолжать объяснения. А что касается прелагаемых вами знаний, знаний, несомненно, исключительных, то я в них не нуждаюсь. Видите ли, я и сам неплохо разбираюсь в этом вопросе; в противном случае мне никогда бы не пришло в голову взяться за подобные операции. Мне безусловно жаль, что та область, где наше сотрудничество представляло бы для меня интерес, закрыта для вас по соображениям, которые я не вправе критиковать.
— Вы хотите сказать, что считаете мои опасения безосновательными? — осторожно спросил Делонэ, словно хотел, чтобы его убедили, что это именно так.
Но де Бац не собирался его ни в чем убеждать. Его ответ прозвучал крайне безучастно.
— Не понимаю, кто пострадал бы, если бы я воспользовался сведениями, которые вы в состоянии мне предоставить. А с моей точки зрения там, где нет пострадавшей стороны, не может быть и угрызений совести. Но человеческая совесть — такой деликатный предмет! Я далек от желания спорить с чувствами, которые, безусловно, заслуживают уважения.
Делонэ впал в мрачную задумчивость.
— Знаете, — сказал он, — вы представили мне точку зрения, которая никогда не приходила мне на ум.
— Охотно верю, — ответил барон тоном человека, который считает тему скучной и желает поскорее ее оставить.
И они ее оставили бы, если бы Андре-Луи не счел, что ему пришло время вмешаться.
— Извините за вмешательство, гражданин представитель, но, возможно, я помогу вам принять решение, если сообщу, что эти сделки в действительности выгодны государству. Таким образом оно получит готового покупателя на поместья, которые стремится ликвидировать.
— Ах, да! — теперь Делонэ выказывал столько же рвения, сколько раньше неохоты. — — Это верно, очень верно. Такой аспект дела я еще не рассматривал.
Бенуа незаметно подмигнул барону.
— Позвольте мне все обдумать, гражданин де Бац, и, возможно, впоследствии мы обсудим этот вопрос еще раз.
— Как вам будет угодно, — сказал барон совершенно безразличным тоном, который кого угодно мог довести до исступления.
Когда друзья в тот вечер возвращались домой, на улицу Менар, Андре-Луи пребывал в превосходном расположении духа.
— Эта рыбка клюнет, — заверил он барона, — Можете подсечь ее, когда угодно, Жан.
— Я понимаю. Но он в конечном счете — мелкая сошка, Андре. Я метил в кого-нибудь покрупнее.
— Не все сразу, Жан. Нетерпение к добру не приводит. Согласен, Делонэ — мелкая рыбешка. Но он послужит нам наживкой для добычи покрупнее. Не пренебрегайте им. Если воспользоваться другой метафорой, считайте его первой ступенькой лестницы, по которой мы доберемся до вершин Горы. Или, если угодно, первой овцой, которая покажет нам брешь в стене.
— К дьяволу ваши метафоры!
— Тем не менее, держите их на уме.
Они дошли до дома номер семь по улице Менар. Де Бац открыл калитку в воротах для экипажей, и они вошли во внутренний дворик скромного дома. Внутри, на ступеньке сидел плотный неопрятный тип в слишком большой для него треуголке с трехцветной кокардой. При виде барона, он встал и выбил о каблук пепел из глиняной трубки.
— Гражданин Жан де Бац, ci-devantnote 11 барон де Бац? — окликнул он грубо гасконца.
— Я — Жан де Бац. А вы кто такой?
— Меня зовут Бурландо. Офицер муницапальной полиции.
Это заявление прозвучало весьма зловеще, но на барона оно не произвело ровно никакого впечатления.
— И какое же у вас ко мне дело, гражданин муниципал?
Грязноватая физиономия офицера помрачнела.
— У меня есть к вам несколько вопросов. Лучше бы нам войти в дом. Но как пожелаете…
— Заходите, если угодно, — безразлично сказал барон. — Надеюсь, вы не станете тратить мое время впустую, гражданин.
— Это мы вскоре увидим.
Они поднялись по лестнице и остановились у двери. Несмотря на тревогу, Андре-Луи не мог не восхищаться безупречным самообладанием барона. де Бац постучал, и дверь мгновенно открылась. Их встретил Бире-Тиссо, слуга барона, невзрачный человечек с худым зеленоватым лицом, проницательными темными глазами и широким ртом клоуна.
Де Бац прошел в небольшой салон, следом за ним шел Бурландо, и Андре-Луи замыкал шествие. Муниципал хотел было помешать Андре войти, но барон осадил чиновника.
— Это мой друг, гражданин Моро. Можете свободно говорить при нем. Хвала Господу, у меня нет секретов. Закрой дверь, Андре. Итак, гражданин муниципал, я к вашим услугам.
Бурландо неспешно прошелся по изысканному маленькому салону, обвел взглядом позолоченную мебель, пушистый ковер, севрский фарфор и остановился перед овальным зеркалом, висящим над камином, спиной к окну.
— А, Моро. Что ж, ладно. Мне сказали, что он ваш помощник.
— Совершенно верно, — подтвердил де Бац. — Итак?
Ввиду такой напористости Бурландо сразу перешел к делу.
— Мне сообщили, что вы, гражданин ci-devant, ведете антигражданский образ жизни. Я узнал, что вы встречаетесь с личностями, не пользующимися доверием нации.
— С какой же целью, по вашим сведениям, я с ними встречаюсь?
— Как раз это я и надеялся выяснить у вас. Когда вы мне ответите, я буду знать следует ли мне передать сведения о вас комитету общественной безопасности. Позвольте взглянуть на вашу карточку, гражданин.
Де Бац немедленно протянул ему карточку-удостоверение личности, выданную секцией, на территории которой он проживал. Недавний указ предписывал каждому гражданину получить такое удостоверение.
— И вашу, гражданин, — с начальственной бесцеремонностью обратился чиновник к Андре-Луи.
Обе карточки были в полном порядке. Их выдал владельцам Потье де Лилль, секретарь секции, которому барон платил. Бурландо вернул их без комментариев. Но подлинность документов не сбила с него спеси.
— Итак, граждане, что вы имеете сказать? Вы ведь не станете прикидываться патриотами здесь, в этой роскошной квартирке?
Андре-Луи рассмеялся ему в лицо.
— Вы находитесь под властью распространенного заблуждения, мой друг, будто грязь — доказательство патриотизма. Если бы это было так, вы стали бы великим патриотом.
Бурландо опешил.
— Вот как! Вы смеете брать со мной подобный тон! Но мы еще разберемся в ваших… делах. Мне донесли, что вы — агенты… иностранной державы.
— Ага! Несомненно, члены Австрийского комитета, — холодно ответил де Бац. Он намекал на мнимую организацию, о существовании которой несколько месяцев назад заявил представитель Шабо и стал всеобщим посмешищем.
— Ей-Богу, если вы хотите посмеяться надо мной, то лучше сначала вспомните: хорошо смеется тот, кто смеется последним. Можете продолжать. И все-таки, должен ли я донести на вас, или вы представите мне причину, по которой не следует этого делать?
— А какая причина вас удовлетворила бы? — поинтересовался де Бац.
— Эти… встречи. Зачем, если не в целях заговора, вы их устраиваете?
— Я что, единственный в париже принимаю гостей?
— Гостей! Значит, гостей. Но они не простые гости. Они приходят слишком часто и всегда в одно и то же время. Это одни и те же люди. Таковы мои сведения, отрицать их бесполезно, и не трудитесь мне лгать.
Барон резко сменил тон.
— Вы воспользуетесь дверью, или мне вышвырнуть вас в окно?
На чиновника словно вылили ушат ледяной воды. Он отшатнулся, но, едва оправившись, снова воинственно выпятил грудь.
— Черт побери! Проклятый аристократишка…
Барон широко распахнул дверь салона.
— Прочь отсюда, слизняк! Убирайся в свою навозную кучу! Марш!
— Святая гильотина! Посмотрим, что вы запоете, когда предстанете перед комитетом, — произнес побагровевший муниципал, направляясь к выходу. Он шел нарочито медленно, как будто спасая свою честь и гордость. — Мы еще преподадим вам урок, проклятые изменники! Вы еще поплатитесь за свои аристократические замашки. Меня зовут Бурландо! Вы еще вспомните это имя. — И он убрался восвояси.
Хлопнула дверь на улицу. Андре-Луи улыбнулся, но во взгляде его читалось неодобрение.
— Я бы предпочел обойтись с ним по-другому.
— Он заслужил куда большего. Следовало вышвырнуть его без предупреждения. Беспардонный мерзавец! Пусть себе идет в комитет — Сенар сделает свое дело.
— Не поспеши вы, я дал бы Сенару веский повод разделаться с этим невежей. Ну да ладно, думаю, случай еще представится. Он непременно вернется, чтобы отомстить. Но вам, Жан, следовало обуздывать свой горячий нрав.
— Обуздывать свой нрав перед ничтожеством! — Барон фыркнул. — Ладно, довольно о нем. Где там Ланжеак?
Он вызвал Тиссо. Господин де Ланжеак, оказывается, еще не приходил. Барон бросил взгляд на севрские часы и выругался.
— Ничего удивительного, — сказал Андре-Луи. — Этот молодой человек совершенно не пунктуален. И совершенно нам не подходит. Если это типичный агент д'Антрага, то неудивительно, почему регент пользуется столь ничтожным влиянием при дворах Европы. Лично мне такой не нужен даже в качестве лакея.
Наконец в комнату ворвался запыхавшийся Ланжеак. Мало того, что он опоздал, он еще с беспримерной отвагой вырядился в сюртук с черными полосами на желтом фоне и обвязался шарфом, который Андре-Луи язвительно уподобил снежной лавине.
— Кажется, вам нравится привлекать к себе внимание. Что ж, одобрение Национальной вдовы вы заработали. Она питает слабость к чрезмерно кокетливым молодым господам.
Ланжеак разозлился. Он давно проникся к Андре-Луи неприязнью — Моро неизменно награждал его насмешками всякий раз, когда Ланжеак того заслуживал. А случалось это нередко.
— Можно подумать, будто сами вы похожи на санкюлота.
— Упаси Бог. Но и зебре не подражаю. В девственном лесу такое сходство было бы уместно, но в Париже чересчур бросается в глаза. Полагаю, человека вашего рода занятий могли бы обучить держаться в тени. Вы слышали о том, что в стране революция? Неудивительно, что муниципальные чиновники, глядя на посетителей экс-барона де Баца, начали относиться к нему с подозрением.
Ланжеак ответил невразумительным ругательством, за что тут же заработал выговор еще и от барона.
— Моро прав. Своим платьем вы афишируете ваши антиреспубликанские взгляды. А заговорщику следует во всем проявлять осмотрительность.
— Для благородных заговорщиков даже осмотрительность должна оставаться в рамках благородства, — заявил недалекий дворянин.
— Только не для дураков, — бросил Андре-Луи.
— Нет, вы переходите всякие границы! Я возмущен, Моро! Вы нестерпимы! Нестерпимы, понимаете?
— Может быть, вы ждали одобрения своего исключительно дурацкого заявления, которым оправдываете исключительно дурацкий поступок? Жаль, но придется вам все-таки меня терпеть.
— Не пора ли нам перейти к делу? — вмешался де Бац. — Полагаю, вам есть о чем сообщить, Ланжеак. Вы виделись с Кортеем?
Вопрос отвлек обиженного в лучших чувствах благородного заговорщика от выяснения отношений.
— Я только что от него. Дело назначено в ночь на пятницу.
Де Бац и Моро подались вперед, жадно внимая Ланжеаку, который перешел к изложению подробностей.
— Кортей заступит в караул у Тампля в полночь. Он отобрал двадцать человек и клянется, что каждому из них можно доверять. Мишони будет дежурить в тюрьме и ждать нас. Кортей уже с ним виделся. Мишони устранит с дороги других муниципалов. Он за это отвечает. Кортей хотел бы как можно скорее обсудить с вами последние приготовления.
— Естественно, — сказал де Бац. — Я увижусь с ним завтра. У нас будет два дня, а мы при необходимости можем приготовиться за два часа.
— Есть для меня еще какие-нибудь поручения? — спросил Ланжеак несколько обиженно.
— Пока нет. Вы вместе с отрядом Моро прикроете отступление. Сбор на улице Шарло в одиннадцать часов. Смотрите, не опоздайте. Мы будем сопровождать августейших дам и дофина до дома Русселя на улице Гельвеция. Надеюсь, через пару дней удастся вывезти их из Парижа. Но об этом я позабочусь позже. А сейчас вы свободны, Ланжеак, до одиннадцати часов ночи с четверга на пятницу.
В великолепно обставленном доме Бенуа на улице Дезорти, также как и в его добродушной упитанной физиономии, мало что свидетельствовало о приверженности их хозяина к уравнивающим доктринам демократии, хотя ему доставляла немалое удовольствие репутация ее столпа. Если движения, жесты, произношение и обороты речи выдавали его плебейское происхождение, то держался он с благодушной барственностью. Богатство принесло Бенуа уверенность в себе и уравновешенность, которую дает чувство собственной безопасности. Безопасность и надежность его положения нисколько не пострадала от следующих друг за другом потрясений, которые будоражили страну. А ведь сколько достойных людей благородного происхождения были погребены под обломками! Но господин Бенуа помимо миллионов в сейфах обладал куда более ценным по тем неспокойным и опасным временам сокровищем. Его бухгалтерские книги содержали немало записей о сделках, заключенных от имени некоторых апостолов революции. Ни одна партия в государстве не могла похвастаться тем, что никто из ее членов не прибегал к посредничеству Бенуа в различных деловых операциях; и выгода, которую они извлекали для себя — стань она достоянием гласности — могла бы навлечь смертельную опасность на их головы. Видные деятели революции рекомендовали друг другу банкира, характеризуя его как человека «надежного». А Бенуа, со своей стороны, считал надежным свое положение, поскольку держал этих патриотов заложниками своей безопасности.
Он мог бы поведать миру истинную причину радения Дантона о принятии закона о неприкосновенности частной собственности; он мог бы во всех подробностях объяснить, как великий трибун и апостол равенства стал крупным землевладельцем в округе Арси. Он мог бы рассказать, как неразборчивый в средствах депутат Филип Фабр, называющий себя д'Аглантином, заработал тридцать шесть тысяч ливров на правительственном заказе на армейские сапоги, картонные подметки которых мгновенно изорвались в клочья. Он мог бы раскрыть секрет Лакруа и по меньшей мере дюжины других народных представителей, которые пару лет назад были умирающими от голода стряпчими, а теперь вовсю наслаждались жизнью и держали собственных лошадей.
Но Бенуа не зря считали надежным человеком. Он никогда не упускал шанса укрепить свои гарантии, увеличив число драгоценных заложников. Словно жирный паук он плел на улице Дезорти свою прочную паутину и опутывал ею мотыльков — казнокрадов, которых было немало среди голодных и алчных политиков. Впрочем, опутать их не составляло особого труда. По мнению де Баца, они только и ждали возможности поддаться соблазну.
Из всех своих помощников по проведению подрывной кампании, которую задумал Андре-Луи, барон никого не ценил так высоко, как Бенуа из Анже. И, поскольку де Бац доказал банкиру, что их сотрудничество может оказаться взаимовыгодным, Бенуа, в свою очередь, тоже высоко ценил барона. Возможно также, что, будучи человеком проницательным, банкир не верил в долговечность существующего режима. И, избегая политики, он благоразумно обзавелся друзьями в обоих лагерях.
Сегодняшнее приглашение к обеду не было обычной светской любезностью. Земляк Бенуа Делонэ, представитель Анже в Национальном Конвенте, тоже получил приглашение банкира. Делонэ отчаянно нуждался в деньгах. Он имел несчастье поддаться чарам актрисы мадемуазель Декуан. Но Декуан стоила недешево даже народному представителю. В недавнем прошлом очаровательная дива получила на этот счет хороший урок. В течение нескольких месяцев она была любовницей вульгарного мерзавца Франсуа Шабо, ослепленная по началу его выдающимся положением в партии Горы. Близкое знакомство с этим господином открыло ей, что блеск его политических талантов далеко не искупает неприглядность его привычек и убогости существования, к которому вынуждала Шабо нехватка денег. Поэтому мадемуазель Декуан решила, что их пути должны разойтись, и теперь Делонэ к своему отчаянию обнаружил, что связь с Шабо научила ее требовательности и взыскательности.
И депутат Делонэ, очень внушительного вида представительный сорокалетний мужчина, оказался достаточно прозорливым, чтобы разглядеть возможности, которые открывало перед ним его положение. Если его и мучили опасения, в праве ли народный представитель воспользоваться ими, то страсть к Декуан быстро заглушила его совесть. Но, чтобы делать деньги на операциях, возможность которых он углядел, требовался начальный капитал, а у Делонэ не было ничего. Поэтому он разыскал своего земляка Бенуа и попросил того о необходимой финансовой помощи.
Бенуа такое партнерство не привлекало. Но он сообразил, что Делонэ, возможно, отвечает требованиям барона, о которых тот как-то осторожно намекнул банкиру.
— Я знаком с одним человеком, — сказал он Делонэ, — который располагает значительными средствами. Он всегда проявлял интерес именно к такого рода операциям. Думаю, вы с ним окажете друг другу услугу. Приходите ко мне пообедать на следующей неделе, я вас познакомлю.
Делонэ с готовностью принял приглашение, и, когда де Бац и Андре-Луи вошли в богато обставленную гостиную банкира, они обнаружили, что депутат уже дожидается их.
Одного взгляда на Делонэ было достаточно, чтобы понять — этот человек обладает огромной физической силой и энергией. Ростом немного выше среднего, он был необъятно широк в плечах и вообще отличался массивностью телосложения. При всем том, черты его лица были довольно тонкими, а рот — настолько маленьким, что гладкое круглое лицо со здоровым румянцем казалось почти детским, несмотря на седину в густых напудренных волосах. Но проницательность внимательных голубых глаз и высокий могучий лоб исключали всякую мысль о его инфантильности.
Банкир, невысокий, цветущий, склонный к полноте крепыш, весь — от макушки напудренной головы до пряжек на туфлях — воплощение опрятности, весело повел гостей к столу.
Тут ничто не говорило о скудости запасов продовольствия, которая начала вызывать тревогу в Париже. За тушеной в красном вине форелью последовал сочный гусь по-ланжевински с трюфелями из Перигора в сопровождении выдержанного, пропитанного солнцем бордо. Ему и воздал сейчас должное Делонэ, намекнув на утренние события.
— Можно почти все простить парням из Жиронды ради винограда, который они выращивают. — Он поднял бокал к свету, с нежностью посмотрел на багрово-красную жидкость и вздохнул. — Бедолаги!
Барон удивленно приподнял брови. Он знал, что Делонэ считается стойким приверженцем Горы.
— Вы их жалеете?
— Можно позволить себе роскошь пожалеть тех, кто больше не способен навредить или помешать нам. — Голос представителя звучал мягко, но, как и все остальное, наводил на мысль о недюжинной скрытой силе. — Сострадание в наши времена — удовольствие, особенно когда оно сопровождается чувством облегчения. Теперь, когда жирондисты повержены, я могу пожалеть их, прекрасно отдавая себе отчет, что это гораздо лучше, чем если бы они жалели нас.
Обед подошел к концу, на смену бордо пришел арманьяк, и только тогда банкир перешел к делу. Он взял на себя роль адвоката своего земляка.
— Я уже рассказал гражданину представителю о том, что вы, дорогой де Бац, видный делец и, в частности, заинтересованы в покупке крупных конфискованных поместий с тем, чтобы разбить их на участки и продавать порознь. Мне нет нужды говорить вам, что гражданин Делонэ мог бы оказать вам существенную помощь в этом предприятии, предоставив в ваше распоряжение сведения, которыми он располагает благодаря своему представительству.
— О, нет, нет! Тут я вынужден вас поправить! — воскликнул депутат со всем пылом добродетели. — Такая формулировка может легко завести вас в заблуждение. Я не хочу сказать… В действительности я не думаю, что использование знаний, которые дает мне положение в правительстве, можно назвать злоупотреблением доверия. В конце концов это распространенная практика, не только во Франции, но и повсюду. Но я предлагаю вам знания иного рода. Наш мир пропитан злобой, и поступки человека, особенно человека государственного, так легко неверно понять или истолковать. Сведения, которые я предлагаю касаются исключительно ценности земель. Я вырос в деревне, и земля всю жизнь была особым объектом моего изучения. Эти знания я и готов предложить вам, гражданин де Бац. Вы меня понимаете?
— О, вполне, — заверил барон. — Вполне. Не трудитесь продолжать объяснения. А что касается прелагаемых вами знаний, знаний, несомненно, исключительных, то я в них не нуждаюсь. Видите ли, я и сам неплохо разбираюсь в этом вопросе; в противном случае мне никогда бы не пришло в голову взяться за подобные операции. Мне безусловно жаль, что та область, где наше сотрудничество представляло бы для меня интерес, закрыта для вас по соображениям, которые я не вправе критиковать.
— Вы хотите сказать, что считаете мои опасения безосновательными? — осторожно спросил Делонэ, словно хотел, чтобы его убедили, что это именно так.
Но де Бац не собирался его ни в чем убеждать. Его ответ прозвучал крайне безучастно.
— Не понимаю, кто пострадал бы, если бы я воспользовался сведениями, которые вы в состоянии мне предоставить. А с моей точки зрения там, где нет пострадавшей стороны, не может быть и угрызений совести. Но человеческая совесть — такой деликатный предмет! Я далек от желания спорить с чувствами, которые, безусловно, заслуживают уважения.
Делонэ впал в мрачную задумчивость.
— Знаете, — сказал он, — вы представили мне точку зрения, которая никогда не приходила мне на ум.
— Охотно верю, — ответил барон тоном человека, который считает тему скучной и желает поскорее ее оставить.
И они ее оставили бы, если бы Андре-Луи не счел, что ему пришло время вмешаться.
— Извините за вмешательство, гражданин представитель, но, возможно, я помогу вам принять решение, если сообщу, что эти сделки в действительности выгодны государству. Таким образом оно получит готового покупателя на поместья, которые стремится ликвидировать.
— Ах, да! — теперь Делонэ выказывал столько же рвения, сколько раньше неохоты. — — Это верно, очень верно. Такой аспект дела я еще не рассматривал.
Бенуа незаметно подмигнул барону.
— Позвольте мне все обдумать, гражданин де Бац, и, возможно, впоследствии мы обсудим этот вопрос еще раз.
— Как вам будет угодно, — сказал барон совершенно безразличным тоном, который кого угодно мог довести до исступления.
Когда друзья в тот вечер возвращались домой, на улицу Менар, Андре-Луи пребывал в превосходном расположении духа.
— Эта рыбка клюнет, — заверил он барона, — Можете подсечь ее, когда угодно, Жан.
— Я понимаю. Но он в конечном счете — мелкая сошка, Андре. Я метил в кого-нибудь покрупнее.
— Не все сразу, Жан. Нетерпение к добру не приводит. Согласен, Делонэ — мелкая рыбешка. Но он послужит нам наживкой для добычи покрупнее. Не пренебрегайте им. Если воспользоваться другой метафорой, считайте его первой ступенькой лестницы, по которой мы доберемся до вершин Горы. Или, если угодно, первой овцой, которая покажет нам брешь в стене.
— К дьяволу ваши метафоры!
— Тем не менее, держите их на уме.
Они дошли до дома номер семь по улице Менар. Де Бац открыл калитку в воротах для экипажей, и они вошли во внутренний дворик скромного дома. Внутри, на ступеньке сидел плотный неопрятный тип в слишком большой для него треуголке с трехцветной кокардой. При виде барона, он встал и выбил о каблук пепел из глиняной трубки.
— Гражданин Жан де Бац, ci-devantnote 11 барон де Бац? — окликнул он грубо гасконца.
— Я — Жан де Бац. А вы кто такой?
— Меня зовут Бурландо. Офицер муницапальной полиции.
Это заявление прозвучало весьма зловеще, но на барона оно не произвело ровно никакого впечатления.
— И какое же у вас ко мне дело, гражданин муниципал?
Грязноватая физиономия офицера помрачнела.
— У меня есть к вам несколько вопросов. Лучше бы нам войти в дом. Но как пожелаете…
— Заходите, если угодно, — безразлично сказал барон. — Надеюсь, вы не станете тратить мое время впустую, гражданин.
— Это мы вскоре увидим.
Они поднялись по лестнице и остановились у двери. Несмотря на тревогу, Андре-Луи не мог не восхищаться безупречным самообладанием барона. де Бац постучал, и дверь мгновенно открылась. Их встретил Бире-Тиссо, слуга барона, невзрачный человечек с худым зеленоватым лицом, проницательными темными глазами и широким ртом клоуна.
Де Бац прошел в небольшой салон, следом за ним шел Бурландо, и Андре-Луи замыкал шествие. Муниципал хотел было помешать Андре войти, но барон осадил чиновника.
— Это мой друг, гражданин Моро. Можете свободно говорить при нем. Хвала Господу, у меня нет секретов. Закрой дверь, Андре. Итак, гражданин муниципал, я к вашим услугам.
Бурландо неспешно прошелся по изысканному маленькому салону, обвел взглядом позолоченную мебель, пушистый ковер, севрский фарфор и остановился перед овальным зеркалом, висящим над камином, спиной к окну.
— А, Моро. Что ж, ладно. Мне сказали, что он ваш помощник.
— Совершенно верно, — подтвердил де Бац. — Итак?
Ввиду такой напористости Бурландо сразу перешел к делу.
— Мне сообщили, что вы, гражданин ci-devant, ведете антигражданский образ жизни. Я узнал, что вы встречаетесь с личностями, не пользующимися доверием нации.
— С какой же целью, по вашим сведениям, я с ними встречаюсь?
— Как раз это я и надеялся выяснить у вас. Когда вы мне ответите, я буду знать следует ли мне передать сведения о вас комитету общественной безопасности. Позвольте взглянуть на вашу карточку, гражданин.
Де Бац немедленно протянул ему карточку-удостоверение личности, выданную секцией, на территории которой он проживал. Недавний указ предписывал каждому гражданину получить такое удостоверение.
— И вашу, гражданин, — с начальственной бесцеремонностью обратился чиновник к Андре-Луи.
Обе карточки были в полном порядке. Их выдал владельцам Потье де Лилль, секретарь секции, которому барон платил. Бурландо вернул их без комментариев. Но подлинность документов не сбила с него спеси.
— Итак, граждане, что вы имеете сказать? Вы ведь не станете прикидываться патриотами здесь, в этой роскошной квартирке?
Андре-Луи рассмеялся ему в лицо.
— Вы находитесь под властью распространенного заблуждения, мой друг, будто грязь — доказательство патриотизма. Если бы это было так, вы стали бы великим патриотом.
Бурландо опешил.
— Вот как! Вы смеете брать со мной подобный тон! Но мы еще разберемся в ваших… делах. Мне донесли, что вы — агенты… иностранной державы.
— Ага! Несомненно, члены Австрийского комитета, — холодно ответил де Бац. Он намекал на мнимую организацию, о существовании которой несколько месяцев назад заявил представитель Шабо и стал всеобщим посмешищем.
— Ей-Богу, если вы хотите посмеяться надо мной, то лучше сначала вспомните: хорошо смеется тот, кто смеется последним. Можете продолжать. И все-таки, должен ли я донести на вас, или вы представите мне причину, по которой не следует этого делать?
— А какая причина вас удовлетворила бы? — поинтересовался де Бац.
— Эти… встречи. Зачем, если не в целях заговора, вы их устраиваете?
— Я что, единственный в париже принимаю гостей?
— Гостей! Значит, гостей. Но они не простые гости. Они приходят слишком часто и всегда в одно и то же время. Это одни и те же люди. Таковы мои сведения, отрицать их бесполезно, и не трудитесь мне лгать.
Барон резко сменил тон.
— Вы воспользуетесь дверью, или мне вышвырнуть вас в окно?
На чиновника словно вылили ушат ледяной воды. Он отшатнулся, но, едва оправившись, снова воинственно выпятил грудь.
— Черт побери! Проклятый аристократишка…
Барон широко распахнул дверь салона.
— Прочь отсюда, слизняк! Убирайся в свою навозную кучу! Марш!
— Святая гильотина! Посмотрим, что вы запоете, когда предстанете перед комитетом, — произнес побагровевший муниципал, направляясь к выходу. Он шел нарочито медленно, как будто спасая свою честь и гордость. — Мы еще преподадим вам урок, проклятые изменники! Вы еще поплатитесь за свои аристократические замашки. Меня зовут Бурландо! Вы еще вспомните это имя. — И он убрался восвояси.
Хлопнула дверь на улицу. Андре-Луи улыбнулся, но во взгляде его читалось неодобрение.
— Я бы предпочел обойтись с ним по-другому.
— Он заслужил куда большего. Следовало вышвырнуть его без предупреждения. Беспардонный мерзавец! Пусть себе идет в комитет — Сенар сделает свое дело.
— Не поспеши вы, я дал бы Сенару веский повод разделаться с этим невежей. Ну да ладно, думаю, случай еще представится. Он непременно вернется, чтобы отомстить. Но вам, Жан, следовало обуздывать свой горячий нрав.
— Обуздывать свой нрав перед ничтожеством! — Барон фыркнул. — Ладно, довольно о нем. Где там Ланжеак?
Он вызвал Тиссо. Господин де Ланжеак, оказывается, еще не приходил. Барон бросил взгляд на севрские часы и выругался.
— Ничего удивительного, — сказал Андре-Луи. — Этот молодой человек совершенно не пунктуален. И совершенно нам не подходит. Если это типичный агент д'Антрага, то неудивительно, почему регент пользуется столь ничтожным влиянием при дворах Европы. Лично мне такой не нужен даже в качестве лакея.
Наконец в комнату ворвался запыхавшийся Ланжеак. Мало того, что он опоздал, он еще с беспримерной отвагой вырядился в сюртук с черными полосами на желтом фоне и обвязался шарфом, который Андре-Луи язвительно уподобил снежной лавине.
— Кажется, вам нравится привлекать к себе внимание. Что ж, одобрение Национальной вдовы вы заработали. Она питает слабость к чрезмерно кокетливым молодым господам.
Ланжеак разозлился. Он давно проникся к Андре-Луи неприязнью — Моро неизменно награждал его насмешками всякий раз, когда Ланжеак того заслуживал. А случалось это нередко.
— Можно подумать, будто сами вы похожи на санкюлота.
— Упаси Бог. Но и зебре не подражаю. В девственном лесу такое сходство было бы уместно, но в Париже чересчур бросается в глаза. Полагаю, человека вашего рода занятий могли бы обучить держаться в тени. Вы слышали о том, что в стране революция? Неудивительно, что муниципальные чиновники, глядя на посетителей экс-барона де Баца, начали относиться к нему с подозрением.
Ланжеак ответил невразумительным ругательством, за что тут же заработал выговор еще и от барона.
— Моро прав. Своим платьем вы афишируете ваши антиреспубликанские взгляды. А заговорщику следует во всем проявлять осмотрительность.
— Для благородных заговорщиков даже осмотрительность должна оставаться в рамках благородства, — заявил недалекий дворянин.
— Только не для дураков, — бросил Андре-Луи.
— Нет, вы переходите всякие границы! Я возмущен, Моро! Вы нестерпимы! Нестерпимы, понимаете?
— Может быть, вы ждали одобрения своего исключительно дурацкого заявления, которым оправдываете исключительно дурацкий поступок? Жаль, но придется вам все-таки меня терпеть.
— Не пора ли нам перейти к делу? — вмешался де Бац. — Полагаю, вам есть о чем сообщить, Ланжеак. Вы виделись с Кортеем?
Вопрос отвлек обиженного в лучших чувствах благородного заговорщика от выяснения отношений.
— Я только что от него. Дело назначено в ночь на пятницу.
Де Бац и Моро подались вперед, жадно внимая Ланжеаку, который перешел к изложению подробностей.
— Кортей заступит в караул у Тампля в полночь. Он отобрал двадцать человек и клянется, что каждому из них можно доверять. Мишони будет дежурить в тюрьме и ждать нас. Кортей уже с ним виделся. Мишони устранит с дороги других муниципалов. Он за это отвечает. Кортей хотел бы как можно скорее обсудить с вами последние приготовления.
— Естественно, — сказал де Бац. — Я увижусь с ним завтра. У нас будет два дня, а мы при необходимости можем приготовиться за два часа.
— Есть для меня еще какие-нибудь поручения? — спросил Ланжеак несколько обиженно.
— Пока нет. Вы вместе с отрядом Моро прикроете отступление. Сбор на улице Шарло в одиннадцать часов. Смотрите, не опоздайте. Мы будем сопровождать августейших дам и дофина до дома Русселя на улице Гельвеция. Надеюсь, через пару дней удастся вывезти их из Парижа. Но об этом я позабочусь позже. А сейчас вы свободны, Ланжеак, до одиннадцати часов ночи с четверга на пятницу.
Глава XVI. Улица Шарло
Когда капитан Корти, командир национальной гвардии от секции Лепельтье, снимал форму, он возвращался в свою бакалейную лавочку на улице Закона. Добропорядочный гражданин и монархист в душе, он он записался в гвардию секции, когда та была еще целиком монархической. Когда же на смену монархистам пришли республиканцы, он не оставил службу из благоразумия.
Поскольку в рядах гвардии оставалось еще порядочно людей, разделявших его взгляды, Корти сумел набрать маленький отряд для назначенного на пятницу предприятия. Секции Парижа по очереди обеспечивали охрану Тампля, куда были заключены августейшие узники, и в пятницу наступала очередь секции Лепельтье.
В полномочия капитана гвардии входил отбор людей для дежурства, и Корти назначил двадцать человек — участников заговора во спасение королевы. Они должны были взаимодействовать с бароном де Бацем и сержантом Мишони, муниципальным офицером, ответственным за охрану внутри тюрьмы.
План, разработанный в мельчайших подробностях, был крайне прост. Охранники в Тампле не имели привычки обременять себя чрезмерной бдительностью, поскольку замки, засовы и патрули Национальной гвардии за стенами делали ее излишней формальностью. Поэтому лишь один из них, подчиняясь приказу Комитета общественной безопасности, нес караул в комнате, отведенной узникам из королевской семьи. Другие же обычно отправлялись в Зал Совета, откуда часовой в случае необходимости мог вызвать их окликом, и там до утра играли в карты.
Поскольку в рядах гвардии оставалось еще порядочно людей, разделявших его взгляды, Корти сумел набрать маленький отряд для назначенного на пятницу предприятия. Секции Парижа по очереди обеспечивали охрану Тампля, куда были заключены августейшие узники, и в пятницу наступала очередь секции Лепельтье.
В полномочия капитана гвардии входил отбор людей для дежурства, и Корти назначил двадцать человек — участников заговора во спасение королевы. Они должны были взаимодействовать с бароном де Бацем и сержантом Мишони, муниципальным офицером, ответственным за охрану внутри тюрьмы.
План, разработанный в мельчайших подробностях, был крайне прост. Охранники в Тампле не имели привычки обременять себя чрезмерной бдительностью, поскольку замки, засовы и патрули Национальной гвардии за стенами делали ее излишней формальностью. Поэтому лишь один из них, подчиняясь приказу Комитета общественной безопасности, нес караул в комнате, отведенной узникам из королевской семьи. Другие же обычно отправлялись в Зал Совета, откуда часовой в случае необходимости мог вызвать их окликом, и там до утра играли в карты.