Сабуров Александр. Силы неисчислимые

   - Разрешите послать к Реве моего помощника Касьянова, - словно подслушав мои мысли, предлагает Бородачев.
   - Нет, не надо. Я пойду сам. На всякий случай подтяни к КП отряды Гнибеды и Боровика. Жди дальнейших указаний.
   Вместе с группой связных мы не идем - почти бежим к райцентру. В вечерних сумерках вдруг из оврага вырастает какая-то полусогнутая фигура.
   Это командир взвода Семыкин. Он тяжело ранен, но пытается своими силами добраться до санчасти.
   - Такой огонь, товарищ командир, невозможно держаться, - докладывает он. Рева приказал отходить... - И вдруг, словно стон, у него вырвалось: - Даже раненых оставили...
   - Раненых? Кто допустил? Как смели?..
   Оказалось, что Семыкин, ворвавшись с взводом в город, уложил своих раненых на время в сарае. Когда же на город обрушились залпы шестиствольных минометов, партизаны не успели вынести товарищей, к тому же и сам Семыкин был ранен. Выделяю бойцов, чтобы они помогли добраться ему до санчасти.
   Реву нахожу на высокой насыпи железнодорожного полотна. Отсюда отчетливо видно, как залег его отряд на окраине Зноби. Огонь вражеских минометов несколько стих.
   - Пришлось отойти, - даже заикаясь от обиды, говорит Рева. - Немец так начал лупить, никакого спасения. Но мы зараз...
   - Тебе известно, что раненые остались в Зноби? - сурово прерываю его. Если они не будут отбиты, взвод Семыкина будет разоружен. Такого позора мы еще никогда не терпели...
   - Семыкин раненых оставил? - Мне показалось, что Рева сразу потемнел. - Я на улице зажигалку обронил, так назад вернулся: пусть не подумают гады, что партизаны драпают... А он людей, товарищей...
   - Он сам тяжело ранен, не нападай на него. Лучше пошли связных за отрядами Таратуто, Федорова и Погорелова. Они-то возьмут Знобь...
   Рева непонимающе уставился на меня.
   - Что? Шо ты сказал? - не то по-русски, не то по-украински кричит он. - До биса вси отряды. Я возьму Знобь! Мои хлопцы возьмут! Сами!..
   Его команда была короткой:
   - За мной! Раненые в Зноби!
   Это была такая стремительная атака, что враг даже не успел наладить заградительный огонь. К тому же с востока Знобь штурмовал отряд Иванова, который уже вступил на окраину города. Через несколько минут ко мне подбежал сияющий Алеша Кочетков.
   - Позвольте доложить, товарищ командир. Все раненые живы. Гады их не нашли: народ не выдал... Разрешите продолжать бой?
   Продвигаемся по улице. Маленький домик, стоящий вдали на пригорке, атакует группа фашистских солдат. Из домика раздаются, как щелчки, редкие одиночные выстрелы: там, очевидно, засел один партизан и патроны у него на исходе. Посылаю подкрепление, но чувствую, ребята не успеют добежать. Прозвучал еще один выстрел. Последний. Дом замолчал. Фашисты подбегают к окнам. Сейчас швырнут гранаты... Вдруг настежь распахивается дверь. На крыльце, как сказочный богатырь, появляется наш грузин Гриша Талахадзе. В руках у него автомат. Но держит он его за дуло, как палицу. Партизан бросается на немцев, выкрикивая какие-то слова на своем родном языке, и молотит немцев прикладом по голове. И тут приходит наша подмога.
   Когда мы подошли к Талахадзе, он рукавом стирал с лица пот и при этом как-то не то смущенно, не то виновато улыбался.
   - Вот пришлось, - показывает он на разбитый автомат. - Нечем было фашиста добить...
   Таким он мне и запомнился на всю жизнь.
   ...Бой сворачивается. То здесь, то там звучат лишь одиночные выстрелы. Какая-то стрельба в ближнем доме. Входим. На пороге лежит мертвая женщина с пистолетом в руке. В глубине комнаты, на стуле, уронив на стол простреленную голову, сидит фашистский офицер. Да, жестокий бой шел не только на улицах. Он шел и здесь - в этом скромном, обыкновенном доме...
   Когда утром мы поднялись на железнодорожную насыпь, перед нами открылась незабываемая картина.
   Догорали пожарища в Знобь-Новгородской. Полыхало зарево где-то далеко в районе Суземки - там наносили удар партизаны Емлютина. Темный столб дыма поднимался над Жиховом - а это постарались хлопцы Ковпака.
   - Дывысь, Александр, - горделивым жестом Рева обводит горизонт. - Дывысь, таки устроили мы фашистам второй фронт!..
   На другой день после операции я поехал в госпиталь навестить раненых. До Ново-Васильевска от моего штаба всего лишь полтора километра. Чердаш ступает медленно, но у меня нет настроения подгонять его.
   Безмолвное, пустынное поле нагоняет грусть. В ушах не перестает звенеть женский плач, тягучие мелодии баянов, залпы салютов и шуршащий, убийственно надрывный шум земли, падающей с лопат на восемнадцать свежевыструганных гробов.
   Голова, как всегда в таких ситуациях, до отказа набита разного рода сомнениями. Тяжело сознавать, что в нашем соединении из числа тех, кто пришел к нам в 1941 году, сегодня не стало еще пятнадцати партизан. Ровно десять дней прошло с тех пор, когда мы составляли список новых командиров, которых собирались назначить в местные партизанские отряды, как только перейдем на правый берег Днепра. И вот приходится корректировать этот список - в нем уже недостает девяти человек - девяти наших партизанских гвардейцев.
   Рейд пока отложен. Отложен или отменен совсем?..
   А мысль упрямо вопрошает: почему Павел Рева не выставил постоянного наблюдения на пути своего отряда, когда двигался к Знобь-Новгородской? Ведь именно об этом его специально предупреждал Бородачев. Если бы враг не преградил путь к Зноби отряду Ревы, все могло бы сложиться по-другому: не опоздали бы с наступлением на райцентр на целых четыре часа. Возможно, тогда и потерь было бы меньше... Конечно же ни в коем случае нельзя считать, что самой злой помехой оказались гроза и дождь...
   С такими невеселыми мыслями подъехал я к госпиталю. Здесь меня встретили главный врач и хирург Александр Николаевич Федоров, врачи Дзинкевич, Эмма Хотина, Вылеток и хирургическая сестра Александра Гавриловна Орлова.
   В госпитале все комнаты переполнены ранеными. Госпиталь... Когда читатель прочтет это слово, он, разумеется, представит себе белоснежные палаты, ровные ряды стандартных коек, белоснежное белье, настольные лампочки, кнопки, нажав на которые можно вызвать сестру.
   Нет, ничего этого у нас не было. Раненые лежали на кроватях, на досках, положенных на скамьи, а некоторые просто на полу. И накрыты были чем попало: кто разноцветными одеялами, кто рядном, кто какими-то домоткаными шалями.
   Но радовало то, что все раненые были в чистом белье, подстрижены, выбриты и выглядели довольно браво. И это была огромная заслуга маленького, но удивительно спаянного коллектива медиков партизанского госпиталя, которые под руководством Александра Николаевича Федорова творили чудеса, выхаживая пострадавших в боях товарищей. Да и питание в госпитале было налажено отменно. Все лучшее, захваченное у врага, передавалось в госпиталь. Об этом никому даже не приходилось напоминать, таков был партизанский закон. После каждого боя в госпиталь доставлялись не только продукты, но даже вино. Сами же партизаны сразу после боя непременно навещали товарищей, несли им подарки.
   При входе в госпитальную палату вы сразу же могли заметить и до блеска намытые полы, и разбросанные по ним свежие ветви елок.
   - Сестры утром и вечером моют полы, - пояснил Федоров. - Свежий влажный воздух и запах хвои убивают тяжелые запахи больницы.
   - Как живете, ребята? - спрашиваю раненых. В ответ прибаутки и присказки:
   - Ничего себе: на здоровьечко полеживаем, на всех фашистов поплевываем.
   - Хорошо себя чувствуем. Отрабатываем новую тактику - как бить врага с помощью костылей...
   - Над нами теперь не каплет, а доктора хорошие, и харч что надо. - В общем вскорости на передовой свидимся...
   Только командир отделения Федор Лебедев бормотал что-то бессвязное.
   - Не обращайте на него внимания, - тихо поясняет командир взвода Александр Свиридов. - Он пьяный, товарищ командир.
   - Пьян?.. - мой возглас тонет в хохоте.
   Строго смотрю на Свиридова, Федорова, и смех обрывается. Хочу уж прочесть проповедь о вреде алкоголя, но Свиридов опережает:
   - Товарищ командир, не подумайте чего. Это товарищи, а не врачи ему поднесли. Ведь парень герой: тридцать пять фашистов прикончил да два эшелона под откос пустил. А сами знаете, врачи нас без наркоза режут. Вот хлопцы и подготовили Федю к операции. Иначе нельзя было...
   Стараюсь сменить тему разговора:
   - Как видите, не так уж дешево обходятся фашистам партизанские раны.
   Вообще-то говоря, раны - всегда раны. В живом теле они приносят боль в любом случае: легкие они или тяжелые, смертельные или оставляющие человека инвалидом на всю жизнь. Но когда разговор зашел о том, какой ценой расплачивается враг за эти ранения, настроение у ребят заметно улучшилось.
   Армянин, по странному прозвищу Яшка Евдоким, даже привстал со своей постели, но боль в простреленной ноге снова уложила его. И все-таки он торопливо докладывает:
   - Я сорок семь гитлеровцев отправил на тот свет, пять автомашин с ихними грузами, подорвал четыре поезда, двадцать семь вагонов с боеприпасами и вооружением да еще два вагона с офицерами.
   С признательностью смотрю на этих исстрадавшихся, но не павших духом людей. И снова вспоминаю тяжелые месяцы 1941 года, старика, который встретил нас на хуторе Карасев, Суземского района, его запавшие в душу слова: "Если каждый русский убьет одного фашиста, Гитлеру конец. Немцу победить русского невозможно, а русскому не победить немца - стыдно..." Эти товарищи крепко били врага, внесли огромный вклад в грядущую победу, кровью своей пожертвовали ради нее.
   Федоров подводит меня к нашему бесстрашному пулеметчику и диверсанту, командиру отделения Бородину. Внешне он скорее походит на грузина, чем на еврея. Невероятно бледен, видно, потерял много крови.
   - Как себя чувствуете? - спрашиваю его.
   - Отлично, товарищ командир, только не отправляйте меня на Большую землю.
   Доктор Хотина показывает на Мандруса - белоруса, политрука взвода. Он ранен в живот.
   -- Больному сделана операция. Без наркоза, - совсем тихо говорит Хотина. Удалена часть пораженных кишок. Самочувствие теперь, можно сказать, нормальное.
   Мандрус, вероятно, и впрямь чувствовал себя сносно. Хотя голос его тонок, как у ребенка, он тоже пытается участвовать в беседе.
   - У меня на счету всего только двадцать девять фашистов и один поезд. Скорее бы выбраться из госпиталя. Работы нам еще много.
   С особым волнением я подсел к кровати своего любимца - пулеметчика Гришина. Слесарь из Рязани очень быстро освоил пулемет и воевал здорово. Он тяжело ранен в грудь, тоже перенес сложнейшую операцию.
   Гришин не мог говорить, но за него хорошо сказал командир роты Иванченков. Иванченков сам был ранен в легкие. Его готовили теперь к эвакуации на Большую землю.
   - Наш Гришин, товарищ командир, еще покажет фашистам, где раки зимуют!
   - Ничего, товарищ дорогой, - вступил в разговор узбек Абдурахманов. - За нами не пропадет... Вот подштопает нас доктор, встанем на ноги, ох и покажем гитлеровцам!
   Абдурахманов вздохнул.
   - Беда: поправляюсь тихо. И ворочаться больно. Доктор приказал шевелить пальцами на ногах. Стараюсь, да не получается. Механизма отказала, пальцы работать не хотят.
   "Гангрена", - с волнением смотрю на Федорова и получаю молчаливое подтверждение своей догадке. Видимо, и сам Абдурахманов понимает, что дела его плохи.
   - Если со мной что-нибудь случится нехорошее, товарищ командир, сообщите моей жене, и дочка у нас тоже есть... А я тоже знаете сколько убил фашистов...
   Я успокаиваю Абдурахманова, мне помогает неунывающий разведчик Злуницын:
   - Все это ерунда, честное слово, ерунда, Абдурахманов. Сам говоришь, была бы голова. Смотри, вот у меня пальцев нет на обеих руках и ноги продырявлены, но я носа не вешаю. Пусть командир скажет: обуза я для соединения или еще смогу принести пользу?
   =- Нужный ты человек, Злуницын, очень нужный. Сам же понимаешь.
   - Правильно говорит командир. - Злуницын весь сияет от удовольствия. - Вот подштопают меня, в учителя пойду. Буду молодых партизан учить, как в разведку ходить, как мины подкладывать, как с немцами разговаривать, и так, значит, далее...
   За окнами уже давно потемнело, а я все еще слушал раненых и должен признаться, что, как это ни странно, именно среди этих людей, измученных болью, нашел я успокоение. Сколько раз в минуты отчаянных раздумий меня выручали, возвращая ясность мысли, встречи с такими людьми. Простые и мудрые, непоколебимые в своей преданности нашему общему делу, мои верные друзья-побратимы. Ничто не могло их сломить. Они несли в себе гордость и силу, бессмертную душу народа.
   Когда пишу эти строки, я и сейчас слышу голоса товарищей, которых увидел в госпитале после боя у Зноби. Кроме тех, кого я уже назвал, здесь были Бушев, Вася Мишин, Алеша Сенчурин, Ваня Кении, Сережа Макаров, Виктор Колбасин, Оридорога, Павлов, Кротов, Блохин, Клемба, Мохнин, Ваня Теренин, Фондиков, Усачев, Еременко, Ляпушкин, Котляренко, Плесаиов, Дорошенко.
   Передаю друзьям благодарность Военного совета и командующего Брянским фронтом генерала Рокоссовского за хорошо проведенную боевую операцию, за огромную помощь фронту.
   Жалко, что наши армейские товарищи не могли тогда услышать ответ партизан, увидеть их глаза. Оказывается, даже тяжелораненые люди могут сиять от счастья, если знают и верят, что нужны родной стране, своему народу, своей армии, от которой они никогда себя не отделяли.
    
   Глава девятая. ВПЕРЕД!
   После госпиталя заглянул к Реве. Сидим с ним, не зажигая света, у горящей печи, разгребаем золу и печем картошку.
   Высказываю Реве свои замечания о недостатках в подготовке операции. Жду: сейчас взорвется, выскажет и свои обиды. Но Рева сегодня необычно терпелив.
   - Добре... Принимаю все твои нарекания. Может, и не совсем все это я заслужил, но хай будет так. Но сам же ты знаешь, в какой спешке готовилась операция. Собирались в рейд, а вместо него этот бой у Зноби.
   - Может, там, - Рева ткнул пальцем вверх, - вообще передумали?
   Мы знаем, что некоторые товарищи все еще сомневаются в целесообразности дальних рейдов. И надо сказать, у них веские аргументы. Действительно, трудно представить себе, чтобы враг, который все еще рвется на восток и которого не могут остановить десятки наших дивизий, не осилил бы два партизанских соединения, осмелившихся рейдировать у него в тылу. Скептики не жалели красок, расписывая трудности, с которыми столкнемся мы. Ведь у вас, говорят они нам, нет ни тыла, ни флангов. Подкреплений вам ждать неоткуда. Резервов для вас никто не готовит, никто не пришлет вам обученных бойцов и тем более опытных командиров. Наконец, на оккупированной земле весь ваш авторитет зависит только от ваших успехов. Люди идут к вам добровольно, добровольно берут оружие и доверяют вам свою судьбу. Но стоит потерпеть неудачу, как эти же люди пожелают выбрать себе другого командира или уйдут в другой отряд, в другое соединение. Человек на оккупированной территории, прежде чем взять оружие, серьезно думает над тем, в какой ему податься отряд.
   Тысячу километров пройти по тылам врага - не шутка, пугали нас. Даже если взять регулярную дивизию с нашего Брянского фронта и направить ее, например, к Сталинграду пешком, то и она, без боев, вряд ли преодолеет этот путь за два месяца. Вы же совершенно не знаете, что вас ожидает. Враг может подстерегать на каждом шагу...
   Надо признать, что все эти доводы не лишены практического смысла. Но беда противников дальних партизанских рейдов была в том, что они недостаточно учитывали местные условия и накопленный нами опыт борьбы. А мы убедились, что успех дела решают внезапность появления партизан и такое же внезапное их исчезновение по неожиданному для врага маршруту. Главное - не выпускать инициативы из рук, все делать так, чтобы не мы, а противник лихорадочно искал выход из сложной ситуации, которую неожиданно для него создадут партизаны.
   Во время подготовки к рейду и в нашем штабе было немало горячих споров. Мы не раз воспроизводили на карте все возможные ситуации столкновений с врагом, выбирали самые тяжелые, невыгодные для нас условия и искали выход из них. Над планированием рейда работало много людей. Это было подлинно коллективное творчество. И прежде всего мы прислушивались к словам тех, у кого за плечами был не один успешный бой, поучительный с точки зрения партизанской тактики. Учитывалось все, до самых мелких подробностей, создавались планы и контрпланы, и при этом исходили мы из того непреложного факта, что в рейде на долгие раздумья фашисты не дадут нам времени.
   Но даже при таком серьезном подходе к разработке рейда сомнения полностью не исключались. Некоторые не скрывали своей озабоченности относительно того, можно ли будет действовать в тех областях, где врагу уже удалось разбить, а то и почти полностью уничтожить партизанские отряды и партийное подполье.
   Это верно, пожалуй, что на Брянщине, Орловщине и частично на Смоленщине партизанам воевать было легче. На Брянщине раньше, чем в других областях, сумели объединиться ранее разбросанные, изолированные друг от друга отряды, там люди нашли в себе мужество быстрее преодолеть межрайонные и областные барьеры, и тем самым был создан единый мощный партизанский кулак, что, в свою очередь, открыло возможность наносить врагу более массированные и, следовательно, более ощутимые удары.
   Широко развернувшиеся действия объединенных партизанских отрядов вынудили оккупационные власти сосредоточивать войска в крупных гарнизонах, чтобы тоже собрать свои силы в кулак. В результате немцы оставили целые лесные районы, полностью уступив их партизанам. Так и создался партизанский край, ставший притягательной силой и надеждой всех окрестных жителей.
   Но ведь этого можно добиться и на Украине!
   Советские люди, оказавшиеся на временно оккупированной земле, повсюду с ненавистью относятся к врагу и глубоко понимают свой долг перед Родиной. И если в одном месте партизанское движение развито слабее, чем в других местах, так это не потому, что местные жители примирились с оккупацией, а потому, что некому возглавить их патриотический порыв и организовать борьбу с врагом. И одна из главных задач нашего рейда - исправить такое положение.
   Наш разговор с Ревой обо всех этих делах затянулся далеко за полночь. Мы не успели уснуть, как были подняты с постели начальником штаба Ильей Ивановичем Бородачевым. Он пришел не один. Вместе с ним был человек в форме майора Красной Армии.
   - На ваше имя пакет!
   С волнением вскрываю прошнурованный и скрепленный пятью сургучными печатями конверт. И вот мы уже читаем приказ главнокомандующего партизанским движением Маршала Советского Союза К.Е. Ворошилова от 15 сентября 1942 года.
   В нем указывается, что противник из далекого тыла перебрасывает свои резервы, боевую технику, горючее и боеприпасы на фронт и вывозит из нашей страны в глубь Германии награбленное имущество и хлеб. Эти грузовые потоки идут по территории Житомирской и Киевской областей, обладающих наиболее развитой сетью железных и шоссейных дорог. Важность этого района определяется еще и тем, что в Киеве фашистские оккупационные власти сосредоточили административные, карательные и другие учреждения, осуществляющие политику угнетения советского народа на Украине. Кроме того, противник, используя западный, господствующий берег Днепра, возводит там усиленные укрепления, в связи с этим Правобережье, как этого следует ожидать, в ходе войны будет представлять собой плацдарм ожесточенных боев.
   Именно здесь широко поставленная народная партизанская борьба позволит нанести врагу серьезный удар с тыла и тем самым окажет неоценимую услугу Красной Армии.
   В связи с этим, читаем дальше, объединенному партизанскому отряду Сабанина (таков теперь мой псевдоним) во взаимодействии с отрядами Коваля (Ковпака) предписывается выйти в район Казимировка, Веледники, Овруч с задачей проведения боевой диверсионной работы на железнодорожных магистралях Коростень - Бердичев, Коростень - Киев, Овруч - Чернигов и на шоссейных дорогах Овруч Житомир, Коростень - Киев, Овруч - Чернигов.
   Мы должны подготовить посадочные площадки для самолетов в районах Овруча, Словечно или других более удобных пунктах, близких к расположению наших отрядов.
   Перед нами ставится задача восстановить связь с действующими партизанскими отрядами по пути нашего движения, и в первую очередь с отрядом Федорова.
   Особый пункт приказа обязывает нас основать подпольные вооруженные группы партизан в районах мостов через Днепр у Киева. Задачей этих групп будет подготовка к разрушению мостов или захват их в зависимости от обстановки.
   С помощью своей агентуры и местных партизан мы должны организовать уничтожение фашистских полицейских и государственных чиновников, генералов, изменников нашей Родины, широко развернуть в Киеве и прилегающих районах диверсионную работу: разрушать и сжигать электростанции, систему водоснабжения, склады, аэродромы, военные мастерские, депо и другие сооружения военно-экономического характера.
   Ось движения нашего соединения - Трубчевск, Городня, Репки, Любяч, Савичи, станция Радии, Александровка, Овруч.
   Наконец мы узнаем, что в нашей полосе будет передвигаться группа Марченко в район Житомир, Бердичев, Казатин.
   Срок выступления по особому приказу.
   Я сразу обратил внимание на то, где нам указано форсировать Днепр. Если читатель помнит, по этому поводу на совещании в Кремле немало спорили. С меня словно гора свалилась, когда я увидел, что предписанная нам ось маршрута пересекает Днепр в районе Лоева: значит, наше мнение учли.
   Вместе с Бородачевым и Ревой разбираем каждый пункт приказа. И все больше убеждаемся в огромных масштабах задачи, которая ставится перед нами. Доверие партии и командования окрылило нас. И в то же время мы сознавали, какую ответственность возлагает это доверие.
   Двое суток в нашем штабе никто глаз не сомкнул. На рассвете радисты приносят радиограммы. У нас теперь постоянно работают пять радиостанций. Кончились времена, когда мы пробавлялись данными, полученными, как горько шутили партизаны, по системе "ОБО" - "одна баба сказала", чтобы потом держать ответ на уровне "РЧН" - "расхлебывай, что наболтали". Было так, было, а теперь только при штабе пять радиостанций...
   Первым, как обычно, появился наш старший радист Саша Хабло. Принес депешу от радиста Бурого, который с нашей разведывательной группой находится в тех районах Черниговщины, по которым мы пойдем к Днепру. Бурый сообщает о вражеских гарнизонах, их численности и вооружении, сообщает о местных партизанских отрядах, о том, где сейчас действует соединение Алексея Федоровича Федорова.
   Скрупулезно отыскиваем на карте каждый населенный пункт, названный Бурым. Бородачев ставит все новые условные обозначения. Постепенно выясняется обстановка, складывающаяся вокруг нашего маршрута, Пока она выглядит не столь уж грозно и опасно.
   После разбора сообщений Бурого читаем радиограмму начальника штаба партизанского движения Украины генерала Строкача. К нам вылетает полковник Яков Иванович Мельник. Кто этот полковник, с какой задачей летит к нам?..
   Зашла Майя Вовчик. Наша радистка принесла только одну радиограмму, и она тоже была за подписью Строкача. Из нее узнаем, что по решению ЦК КП(б)У на базе нашего соединения организуется еще одно партизанское соединение. Ответственность за выполнение этого решения возлагается на меня лично. Тут же в своих предположениях увязываем приезд полковника Мельника с созданием нового соединения, и, как вскоре выясняется, мы не ошиблись.
   После Майи Вовчик пришла Аннушка, радистка, недавно присланная Центральным штабом партизанского движения. Глядя на эту молодую, чуть сутуловатую и всегда улыбающуюся девушку, никогда нельзя было заранее определить, с доброй или недоброй вестью она явилась. Принесенная ею радиограмма была подписана начальником Центрального штаба партизанского движения Пономаренко и требовала ускорить выход в рейд на правый берег Днепра.
   Как говорится, не было ни гроша, да вдруг алтын: то довольно долгое молчание по поводу рейда тревожило наши партизанские души, а то сразу волна новостей - тут тебе и благоприятная обстановка на Черниговщине, и команда начальства об ускорении выхода в рейд, и новое решение ЦК КП(б)У, и какой-то полковник Мельник с каким-то заданием. Было над чем поломать голову. Но не успели.
   Комендант штаба Колыбанов доложил, что меня спрашивает какой-то прилетевший из Москвы товарищ. Это и был Яков Иванович Мельник. Коренастый, пожилой уже (как позже выяснилось, он был участником партизанского движения на Украине еще в годы гражданской войны), но глаза по-молодому улыбчивы.
   - Як вам прямо с аэродрома. Вот пакет на ваше имя.
   В пакете решение ЦК партии Украины, обязывающее нас выделить пять партизанских отрядов для формирования нового партизанского соединения. Командиром нового соединения назначается полковник Мельник, комиссаром Порфирий Фомич Куманек. Кандидатуру начальника штаба мы должны назвать сами. Соединение будет действовать в тех районах, которые мы оставляем, уходя в рейд.
   В разгар нашей беседы вошел Куманек. Он с видимым удовольствием встретил решение ЦК КП(б)У о своем новом назначении и сразу вошел в комиссарские обязанности.
   - Так кого же вы нам дадите на должность начальника штаба?
   Я назвал пять-шесть кандидатур, но Куманек отверг их. Яков Иванович Мельник никого из названных товарищей не знал и потому не принимал участия в споре.