Страница:
Но, едва разместились князь, княгиня и дети во дворцовых покоях, как новая весть пришла с дикого поля: от Змиеных валов прискакали гонцы и рассказали, что сторожи увидели в поле несметные полчища неведомых людей - не печенегов, ке торков, не берендеев, которые ве-жами двигались в сторону Переяславля. А вскоре, спасаясь от нашествия, сошлись в Переяславль все полевые до-зорники, и застыл город в тревожном ожидании.
Всю ночь не смыкали глаз воины на крепостных стенах Окольного города и детинца и наутро увидели кочевников. Те двигались неторопливо, их кибитки и коппые отряды покрыли всю степь. Медленно подошли их сторожи к городским воротам. А потом появился гонец от их князя Болуша и вызвал для разговоров Всеволода. Переяславкип князь, пе таясь, с малой дружиной выехал навстречу Болушу, и они встретились на берегу Трубежа. Через толмача Болуш сказал, что зовут его народ половцами, что они не враги руссам, а воюют лишь с торками, которых гонят в сторону заката солнца, что хотят они владеть диким полем, где имеется вдоволь пастбищ для бесчисленных половецких коней. В знак мира и дружбы протянул Болуш переяславскому князю лук, колчан со стрелами и аркан - оружие половецкого всадника, а в обмен получил от Всеволода меч, щит и копье. Хмуро сидели вокруг Болу та иа конях ближние его люди, вглядывались в лица руссов, осматривали переяславские валы, ворота, подходы к городу.
Руссы, в свою очередь, смотрели с тревогой на угрюмых черноволосых всадников, на их невысоких лохматых лошадок, ва великое множество этого нового народа, ио-доптодшего к переяславским стонам, и смутно было на душе у руссов. Каждый из них понимал, что нового, неведомого еще врага наслал бог па Русскую землю, и не на год, не на два, а на долгие и тяжелые годы. И был это первый приход половцев па Русь.
Рассказывал пестун, и тревогой сжималось сердце маленького княжича. Он знал, что с тех пор больше не выходили Б русские пределы половцы, по сила их множилась год от года.
…Едва малая копная дружина выехала за валы Окольного града, как разговор между всадниками постепенно стих. Впереди ехал боярин Гордята, за ним дружинники в полном вооружении иа сильных и быстрых конях, следом рядом с Владимировым пестуном два отрока - Владимир Мономах и сын Гордяты - Ставка Гордятич, друг маленького княжича, а за ними снова вооруженные дружинники. В этот день Владимир захотел посмотреть Змие-вы валы, что испокон века охраняли Переделав ль от набегов печенегов и берендеев, торков и вот теперь полов-дев.
Весело было утром в диком поле. Кажется, никого кет вокруг, а иоле полнилось самыми рал-шми звуками.- Тут и жаворонок ттоет, и птахи какие-то невидимые подпевают ему, и суслики подсвистывают, кажется, что слышен даже тихий шелест еще не выгоревшей на солнце молодой-майской травы. Светло и празднично летним днем в диком поле, как в просторной и теплой горнице. Мирное и безмятежное лежало оно перед всадниками как ровный зе леный ковер. М весело и светло на душе было у мал ел ькето княжича. Хотя суровы и молчаливы были соцровож-.дающие его отцовы дружинники, хотя и предупреждал «го боярин Гордята, что опасная эта затея - ехать к валам в эти дни, когда половцы в любое время могуг выйти к рекам Трубежу и Альте, но Владимир упросил отца отпустить его. Сколько уже раз слышал княжич рассказы и былины о лихих схватках с кочевниками на южном русском порубежье, о страшных сечах и смертных единоборствах, и неизменно в этих рассказах и былинах упоминались таинственные Змиевы валы, которые стояли на страже Русской земли.
Уже час с лишпям двигался отряд по степи, солнце подходило к вершине неба, когда дружинники заметили скакавших в их сторону во весь опор двух конных. Вот всадники подъехали ближе, остановили коней и долго вглядывались в приближавшийся отряд, потом будто осмелели и снова пустили коней быстрым бегом. Разом ПЙ-сторожились дружинники, схватились за мечи, вздрогнул сердцем и Владимир Мономах: а вдруг это.враги, половцы, их передоная сторожа, вот сейчас исчезнут они, рас-тнп|шт(*!1 с]м',ч,и этой трапы и Плидпо-голубого неба, и от» туди, где HI'MJIH «плотную подходит к шюу, поносится на mix iiojiotiduimn поиски. No нет, тревога оказалась напрасном - Плеснули ни еолицо русские шишаки, дрогнули за шиной: у копных па легком ветру полотняные пакидкя. То были переяславские дозорщики со Змиевых валов. Они стояли в стороже па одном из насыпапных между валами курганов и несли свою дозорную службу.
На вопрос Гордяты - далеко ли до валов, они махнули руками куда-то в сторону неба и сказали, что это совсем рядом, что они проводят их. И отряд снова двинулся в путь.
Змиевы валы выросли перед всадниками совершенно внезапно. Еще несколько минут назад перед ними было ровное поле, и вдруг оказалось, что прямо перед ними, и справа и слева от них, уходит в необозримую даль невысокий вал. Кажется, вовсе невелик он, но конному воину невозможно въехать на его крутые бока. Хочешь перейти через него - спешивайся, карабкайся вверх, а коня оставляй' внизу. Так и останавливались перед Змцевыми валами кочевники или обходили их, но много сил отнимали у них эти обходы. Огромными дугами охватывали валы переяславское порубежье с востока. На юге они упирались в берег Днепра, а па севере в берег Трубежа. И если прорывались степняки через старинные укрепления, ностазлонные по Суле и Остру, то неизбежно выходили к Змйе'-вым валам и там останавливались.
Этих заминок и хватало переяславским сторожам, чтобы донести грозную весть о выходе степняков до переяславского князя. Из Переяславля же мчались гонцы в Чернигов и Киев, оповещая Русь о грозной опасности.
Владимир смотрел на иссеченные времепем буроватые склоны валов, прикрытые кое-где жиденькой травкой, на уходящее за валы дикое поле, на молчаливых дружинников, на седого боярина Гордяту и покрытое шрамами лицо своего пестуна, не раз дравшихся с кочевниками на переяславских просторах, и его маленькое сердце наполнялось спокойствием и гордостью.
– Ну что, княжич, насмотрелся на сырую землю, - усмехнулся старый боярин. - Смотри, смотри, вырастешь, и тебе придется здесь испить свою ратную чашу.
Обратно скакали быстро - нужно было попасть к обеду.
А вечером пестун рассказывал Владимиру новую былину про великие подвиги русских богатырей, про их неуемную силу. В воображении княжича вставали пс-сгибаемый Илья Муромец, хитроумный Алеша Попович. Затаив дыхание слушал он о смертельной схватке богатыря Ильи с Подсокольником.
Кончал свой рассказ пестуй, и княжич долго еще сидел с зарозовевшими щеками, вспоминал про страшную битву сказочных богатырей.
Тихо шли дни в Персяславле, было спокойно в диком поле. Князь Всеволод долгие часы проводил за книгами, любил читать Священное писание, греческие хрониконы, особенно историю монаха Георгия, наполненную многими событиями и людьми. Прилежно учил Всеволод и различные языки. На склоне лет Владимир Мономах вспоминал, что его отец, не выезжая в иные страны, сидя дома, выучил пять языков. Особенно хорошо освоил оп греческий; свободно мог говорить с половецкими ханами на их языке.
Владимир часто прибегал в хоромы отца, смотрел, как тот сидел, склонившись над старыми свитками, внимательно вглядывался в бегущие перед ним строки, как брал в руки огромные тяжелые книги, застывал над ними на долгое время. Когда сын подходил к нему, он, не отрываясь от чтения, гладил его по льняным волосам. Спокойна и ласкова была отцовская рука. За все время, что Владимир помнил отца, тот ни разу не прикрикнул на него, не сказал грубого слова. Кротостью и лаской воспитывал
Всеволод сына.
В хоромах матери царили изящные восточные ткани и пахло византийскими благовониями, мозаичный пол был устлан пушистыми хорезмийскими коврами, и здесь, как и у отца, были книги, греческие книги. Муть не каждый год с константинопольскими караванами из Византии доставляли молодой княгине все новые и новые сочинения греческих хронистов, церковные книги. Владимир любил. сидеть возле матери прямо на ковре и слушать, как кто-нибудь из ее греческой свиты тихо и спокойно читал страницу за страницей на малознакомом певучем языке, а мать внимательно слушала и вышивала узор за узором.
А потом он выбегал на площадь перед дворцом, мчался дальше, и пеступ едва поспевал за ним. Княжич бежал к переяславским валам, которые в последнее время, после появления под городом половецкой орды Болуша, начал подновлять князь Всеволод.
Иногда пестун предлагал Владимиру поехать и посмотреть красу неописуемую. Они седлали коней и ехали п.о окрестным дубравам. Они ступали по мягкой, мягчо всякого ковра, траве, смотрели в прозрачные озера, пили воду из родников, что пробивались сквозь земную толщу к свету, лежали па лесной опушке и смотрели в летнее бледно-голубое небо
Так и шли дни молодого княжича - между ученостью и лаской отца, тихим греческим чтением в хоромах матери, среди дивной красоты родной земли, которую былины населяли прекрасными и чудными людьми, и эти люди побеждали все злое и неправедное. Сияли светом и радостью глаза маленького княжича, безмятежно и благостно было у него на душе каждый день от утра до веКогда Владимиру исполнилось семь лет, его, как и всех княжеских и боярских детей, отдали в учение. В княжеский дворец явился поп одпой из первых в Переяславле церквей - святого Михаила. Церковь была деревянная и ветхая; давно уже переяславский приход нуждался в большом каменном соборном храме, но так шла жизнь, что поначалу Переяславль был на опасной печенежской окраине, и все силы Владимир л Ярослав клали здесь на устройство городовой крепости и полевых креностиц, и лишь после 1054 года, когда Ярослав установил в Переяславле самостоятельный стол своего третьего из живых сыновей, молодой Всеволод увидел, сколь неказиста и бедна была главная церковь Переяславского княжества.
Князь Всеволод и княгиня Апастасия долго беседовали с лоном, поучая его обращению с княжичем. Всеволод передал попу некоторые из своих книг на славянском языке, а княгиня положила перед ним греческие книги, чтобы учил княжича не только славянскому чтению и письму, но и греческому.
Когда князь и княгиня удалились, поп ласково но-смотрел в настороженные голубые глаза княжича и сказал: «Ну, чадо, садись па лавку, начнем понемногу». Он развернул чистый пергаментный свиток, достал тонко отточенное гусиное перо и небольшую глиняную чашу с темной краской и вывел первую букву.
С сестрой Никой Владимир встречался все реже. Она проводила почти все время в хоромах матери, та сама учила ее греческому языку, а славянскому же чтению и письму обучал Янку другой поп Михайловской церкви. Остальное время Янка либо училась вышиванию, либо гуляла с боярскими дочерьми во дворцовом саду. Янка росла деятельная и пылкая. Ей было тесно в тихих материнских хоромах, она рвалась в мир, полный чудных дел и разных людей, и не раз говорила брату, что ей тоже хочется учиться ездить на копи, стрелять из лука, читать про Александра Македонского, о котором ей столько рассказывал Владимир, но такое обучение пе полагалось для дочери князя, и Янка смиряла свою гордость, молчала, тихо завидовала брату и снова склоняла русую голову пад Священным писанием и вышиванием.
В большие праздники княжеская семья выезжала в
Киев. К этому дню в Персяславде готовились заранее.
Сначала Всеволод посылал в стольный город к великому
князю Изясдаву своих гонцов..Следом выезжали кпяжеский тиун, которому надлежало вместе с киевскими людьми князя Всеволода приготовить Всеволодов дворец к приему княжеской семьи, а после отъезда тиуна в Киев под охраной младших дружинников отправлялись телеги с княжеским добром - Всеволод любил, чтобы под рукой всегда были любимые вещи - и сосуды, и книги, и разная одежда для выходов, охоты и пребывания в своем доме, в путь отправляли даже псов и охотничьих соколов. И лишь тогда к Киеву трогались княжеские возки.
Владимир надолго запомнил свой первый приезд в Киев. Город вскинулся перед ним огромный и неожиданный, вознесенный на высокие горы, обложенный со всех сторон слободами, округкенный могучими валами со сторожевыми башнями, а над всеми этими домами, башнями и валами красовались в голубом небе купола Десятинной церкви и святой Софии. Там около Софии был великокняжеский дворец и хоромы митрополита, там же начиналось великое княжество Киевское. Но все это Владимир увидел лишь на следующий день, а пока же возки проехали поодаль и остановились около небольшого дворца, выстроенного для Всеволода еще великим князем Ярославом.
Владимир осторожно вошел в незнакомые хоромы, пахнувшие запустением, огляделся. Здесь ему предстояло жить несколько недель, семья Всеволода собралась в Киев па долго.
К заутрене в храме Софии был большой сбор - па хорах собралось все Рюриково княжеское древо. Впереди встал великий князь Изяслав Ярославич со своими домочадцами - жепой, сыновьями, Мстиславом, Свято полком, Ярополком, дочерью Евпраксией. С правой руки от него расположилось семейство второго Ярославича - Святослава - рядом с ним стояла его княгиня и четверо сыновей, почти погодков, - Глеб, Олег, Давыд, Роман. Слева стоял Всеволод с княгиней и детьми - Владимиром и Янкой. За тремя старшими Ярославичами теснились, выглядывая из-за плеч первого ряда, другие сыновья Ярослава, их княгини и дети. Владимир впервые увидел вместе всех Ярославичей.
Изяслав был величав и спокоен, молился пе торопясь, с достоинством. На его челе порой появлялась благостная улыбка. Святослав же не спускал глаз со своих братьев, следил, чтобы пе выдвинулся кто из них вперед к перильт цам хоров. Его холодный, цепкий взгляд схватывал и людей, теспивпшхея внизу и глядевших че столько в сторону алтаря, сколько на княжеский Ярославов корень, и стоявшего во втором ряду племянника - Ростислава Владимировича, пытавшегося из-за спин старших князей хоть на пядь, но продвинуться вперед, и Изяславовых сыновей; и маленького Владимира, который был едва виден за складками пышных парчовых одежд отца и матери. Сам же Святослав будто невзначай, каждым поворотом тела все ближе подвигался к перильцам и был теперь уже хорошо виден всем прихожанам - невысокий, с одутловатым, бесформенным лицом, приплюснутым носом и беспокойными, ненасытными глазами. Вместе с ним подвигались вперед и его дети - Святославичи; они дерзко смотрели на Мономаха, будто он чем-то задел их, обидел. Изяслав покосился на брата, который уже на полсажепи вышел из первого ряда, и, ничего не говоря, снова углубился в молитву.
И после, на пиру во дворце великого князя, где дети поначалу сидели рядом со взрослыми, Владимир чувствовал разлитые в гриднице напряжение и тревогу: что-то происходило между детьми и старшими внуками Ярослава Мудрого. Там, в Пореяславле, Владимир не чувствовал этого напряжения: о своих братьях и племянниках князь Всеволод говорил мало и глухо, а при детях вообще не касался их имен. Здесь же вдруг все они предстали перед взором маленького Мономаха, и он почувствовал, что некоторые из родственников вовсе не являются истинными
друзьями его отца и его самого. Тяжелые взгляды бросал на пего быстро захмелевший бывший ростовский, а ныне Владимир о-в о льшский князь - белокурый красавец Ростислав Владимирович. Черниговский князь Святослав все время обращался к великому киязю Изяславу с какими-то непонятными, неясными словами, от которых Изяславу было явно не по себе. Всеволод настороженно молчал. Упоминались княжеские столы в Новгороде, Ростове, Владимире-Волынском, Смоленске.
Лишь на следующее утро боярин Гордята открыл Владимиру немногое из того, что волновало князей в хмельном застолье. Он пришел к княжичу, когда тот готовился к копной прогулке, положил руку на плечо: «Пойдем, княжич, погуляем, отец велел рассказать тебе кое-что».
После этой беседы впервые в душе Владимира были нарушены та стройность и спокойствие, которые царили в ней с тех самых пор, как он помнил себя.
Ростислав враг всем, сказал тогда старый боярин. Сын старшего Ярославича - Владимира, Ростислав не получил стола своего отца - Новгород: после смерти Ярослава братья свели его в Ростов, который испокон веков вместе с Суздалем тянул к переяславскому столу, а в Новгород Изяслав послал своего посадника Остромира. Великим князь сам приехал в Новгород вместе с новым посадником, сместил там людей своего покойного старшего брата, которые стояли за Ростислава.
Тогда Новгородом прочно овладел киевский князь, а обиженного Ростислава посадили в Ростов и Суздаль, па которые мог в любую мипуту предъявить права переяславский князь Всеволод. Он только и ждал, чтобы сын поскорее подрос, чтобы можно было послать его на север, закрепить за собой ростово-суздальские зомли. Потому так мрачно смотрел на Мономаха князь Ростислав.
Потом освободился смоленский стол, умер Вячеслав Ярославич, одип из тех, кому завещал великий князь перед смертью все киевское княжество. Ростислав было метнулся в Киев, чтобы выпросить у великого князя более почетный Смоленск, нежели далекий и потерянный в вятичских лесах Ростов. Но нет. В Смоленск свели и:! Владимира-Волынского младшего Ярославича - Игоря. Но совсем недавно умер и Игорь. Несчастливым стал смоленский стол для младших Ярославичей.
И снова смоленский стол прошел мимо Ростислава:
Изяслав отправил племянника во Владимир-Волынский,
на вепгеро-польское порубежье;
Теперь смоленский стол свободен, Изяслав послал туда своего наместника. Но такое усиление киевского князя вовсе не по нутру Святославу черниговскому, князю Всеволоду, да и полоцкий князь Всеслав недоволен тем, что с севера, юга и востока его прочно сдавили владения Изяслав а. Освободился и ростово-суздальский стол. Сейчас там сидит наместник Всеволода, но вот-вот подрастет он, Мономах, и тогда отец отправит его на север. А дока же па Ростов и Суздаль нацелились и старшие сыновья Изя-слава, и Святослава, которым уже исполнилось по двенадцать лет, и они вступили в тот возраст, когда отцы берут княжичей в первый доход и дагот им первые столы. Потому так дерзко смотрели старшие Святославичи - Глеб и Олег - из-за спипы отца на Владимира.
Седой же старец, как сказал боярин, был самым старшим из всей Ярославовой семьи, родной брат покойного великого киязя - Судислав. Племянники выпустили его на темницы, куда посадил его Ярослав и где он просидел диадцат!. четыре года. И в;шли с пего клятву не вмеши-iwm.cji и мирские дела и принять схиму. Теперь Суди слав к Moiiiuircrniy, д.чл пего уже отвели келью в монисты pr; не пч'одпл nmvrpa он навсегда оста-нит княжеским Д1К1|М.'ц и сппо место на хорах святой Софии.
И.шдимир слушал, а боярин продолжал неторопливо готфмть, и княжич вдруг понял, что отец решил начать его шише, более серьезное, чем прежде, обучение. На следующий день разговор возобновился, но теперь боярин перешел с дел междукняжеекпх на дела иных государей. «Ляхи - наши самые близкие соседи, - говорил боярин. - С ними прадед твой и дед и воевали, и мирились, исего там хватало. Король Казимир был друг Руси, яе-давно он умер, и как повернутся к Киеву его сыновья - сегодня никто сказать еще не может».
Гордята рассказывал, что после смерти отца в 1058 году сыновья польского короля - Болеслав, Владислав и Мешко - разделили по отцовскому завещанию, как и на Руси, землю между собой. Сейчас они живут мирно, но неисповедимы пути господин, - все люди, а власть кружит человеку голову, долго Jin будет мир между братьями…
В уграх продолжается большая распря. Королем стал Бела I. Тетка Владимира Мономаха, бывшая венгерская королева Анастасия Ярославна, которую с таким "начетом провожали в угры еще до- рождения Владимира, бежала из тамошних земель вместе со своим сыном Шаламаном и ого женой. Беглецы укрылась во владениях германского императора Генриха IV, враждовавшего с Белой I. И тут же в Киев к кпязю Изяславу явилось посольство из германских земель: Генрих IV. просил Русь помочь в борьбе с Венгрией. Немецкие лослы откровенно говорили Изяславу, что он должен вступиться за честь родной сестры. Однако Изяслав не торопился защищать сестру. Русь и угров нздровле связывали узы дружбы и любви, кто бы ни был на венгерском столе. И сегодня в Киеве были уверены, что мир и любовь с королем Белой сохранятся. А сестра… что ж сестра, когда приходится думать о всей Русской земле, о ее силе, мире и покое. Император Генрих далеко, у него свои дела, свои враги, а угры вот они, под боком, рядом с Владимиром-Волынским, Перемышлем, Теребовлем.
Германские послы уехали ни с чем, Русь не выступила против короля Белы.
И еще другие соседи - лукавьте и упорные греки стараются втянуть Русь в борьбу с папой римским.
Еще в 1054 году, через шесть месяцев после смерти великого князя Ярослава, в Константинополь явились ло-гаты паны во главе с кардиналом Гумбертом и положили иа алтарь константинопольского храма святой Софии отлу-чителытую грамоту. Отныне иапа проклинал византийских отступников, которые пе только отошли от истинных канонов веры и погрязли во всевозможных ересях, но и перестали признавать церковное главенство его, папы римского.
В ответ в том же храме Софии была возглашена анафема папским легатам. Раскол западной и восточной церкви, который давно ун-те подготавливался всеми делами и константинопольского патриархата, поддержанного императорской властью, и римского понтификата, отныне состоялся окончательно.
И теперь на Руст, зачастили посланцы из Византии с просьбой поддержать патриархат п битве с папой, а из Рима тпли увещевания на Русь, просьбы присоединиться в борьбе с отступниками от истинного лона христианской церкви.
Пока был жив Илларион, русская церковь с прохладой смотрела на эту распрю папы и патриарха, но теперь Илларион мертв, а новый митрополит Ефрем-грек, выходец из Константинополя, с утра до вечера печется об интересах" патриархата. Но вправду говорят, что духовные
пастыри лишь пасут христово стадо, а само оно принадлежит не им, а мирской власти. Изяслав с братьями давно ркшил не вступать в борьбу церквей и, если можно, пользуясь этой распрей, еще более возвысить силу и неза-иисимоетъ киевской митрополии. А грек? Ну что ж, грек пускай говорит что хочет. Давний союз с Константинополем эти разговоры лишь укрепляют, а все остальные дела решаются не в киевской Софии, а в великокняжеском дворце.
Мономах слушал боярина и вспоминал, что мать-византийка тоже говорила ему об истинности греческой веры и неправедности веры римской. Обо всем остальном она молчала, видимо, считала сына еще несмышленым. И только теперь, после рассказа Гордяты, Владимир стал понимать, что мать давно и упорно возбуждала в нем не-, пависть к латинянам.
Прошли праздники, торжественные стояния в Софии, пиры, охоты, и Всеволод с семьей стал собираться обратно в Переяславль.
Перед отъездом князь отправился к святым угодникам Антонию и Феодосию помолиться, очиститься душой, выслушать их мудрые речи. Сыну он сказал: «Поедешь со мной, посмотришь, как жикут и мыслят люди, ушедшие от. суеты мирской и посвятившие себя богу».
И пот они, отец и сын, стоят словно простолюдины в тесной, пахнущей сырой глиной пещере, а перед ними на лавке, сколоченной из неотесанных досок, сидит игумен Печерского монастыря Феодосии. У него седые волосы, коричневое, прорезанное глубокими морщинами лицо и светлые, ясные как у младенца глаза. Он сидит спокойно, и его худые руки недвижно лежат на коленях. На нем простая одежда из грубой шерсти.
Отец и сын встают перед ним на колени, и Феодосии молча кладет руки на их головы, и так они стоят перед. ним некоторое время, потом встают и садятся рядом с игуменом.
Тот говорит, что отца Антония они увидеть не смогут вот уже вторую неделю он молится п одиночестве в дальней пещере, но показывается ни ему, Феодосию, ни монастырской братии, монахи приносят Антонию лишь кусок хлеба и кружку воды - тем и живет преподобный.
Владимир в свои небольшие годы уже много был наслышан о духовных подвигах печорских отшельников и теперь во все глаза смотрел на игумена.
И об Антонии, и о Феодосии рассказывали удивительные истории, которые поражали маленького княжича, и он нередко вспоминал жизнь того и другого и плакал от жалости к ним и умиления.
Во все глаза смотрел маленький Мономах на чудесного игумена, а тот вел неторопливую беседу с князем Всеволодом и говорил вовсе не о божественных делах. Игумен просил рассказать ему, в мире ли живет Всеволод с братьями-князьями, спокойны ли торки и не пора ли нанести поганым удар; что думает князь о полоцком властелине Бсеславе и можно ли его позвать с собой в поход в дикое поле; как ведут себя половцы и где нынче кочуют они. Дивился Владимир такой осведомленности игумена, и казалось, что совсе не о нем, бежавшем от мирских дел, ходили по Руси рассказы.
В раздумье ехал Всеволод от игумена. Тот ясно ему сказал, что надо собираться в дикое ноле, что Изяслав давно уже хочет нанести удар торкам, навеки освободить от их набегов русские земли и надо помочь киевскому князю, что он, Феодосии, очень надеется иа его княжескую помощь и даже, если Всеслав полоцкий и Святослав черниговский не пойдут в поход, то пусть киевский и переяславский кттязья двинутся в поле со своими ратями.
Едва Всеволод волю л в свои хоромы, как за ним прибыл гонец от великого князя.
Изяслав повел с ним речь о том же, о чем еще пас назад говорил игумен Феодосии, - о совместном походе против торков. Братья условились действовать заодно, послать гонцов к Всеславу и Святославу.
Всю ночь не смыкали глаз воины на крепостных стенах Окольного города и детинца и наутро увидели кочевников. Те двигались неторопливо, их кибитки и коппые отряды покрыли всю степь. Медленно подошли их сторожи к городским воротам. А потом появился гонец от их князя Болуша и вызвал для разговоров Всеволода. Переяславкип князь, пе таясь, с малой дружиной выехал навстречу Болушу, и они встретились на берегу Трубежа. Через толмача Болуш сказал, что зовут его народ половцами, что они не враги руссам, а воюют лишь с торками, которых гонят в сторону заката солнца, что хотят они владеть диким полем, где имеется вдоволь пастбищ для бесчисленных половецких коней. В знак мира и дружбы протянул Болуш переяславскому князю лук, колчан со стрелами и аркан - оружие половецкого всадника, а в обмен получил от Всеволода меч, щит и копье. Хмуро сидели вокруг Болу та иа конях ближние его люди, вглядывались в лица руссов, осматривали переяславские валы, ворота, подходы к городу.
Руссы, в свою очередь, смотрели с тревогой на угрюмых черноволосых всадников, на их невысоких лохматых лошадок, ва великое множество этого нового народа, ио-доптодшего к переяславским стонам, и смутно было на душе у руссов. Каждый из них понимал, что нового, неведомого еще врага наслал бог па Русскую землю, и не на год, не на два, а на долгие и тяжелые годы. И был это первый приход половцев па Русь.
Рассказывал пестун, и тревогой сжималось сердце маленького княжича. Он знал, что с тех пор больше не выходили Б русские пределы половцы, по сила их множилась год от года.
…Едва малая копная дружина выехала за валы Окольного града, как разговор между всадниками постепенно стих. Впереди ехал боярин Гордята, за ним дружинники в полном вооружении иа сильных и быстрых конях, следом рядом с Владимировым пестуном два отрока - Владимир Мономах и сын Гордяты - Ставка Гордятич, друг маленького княжича, а за ними снова вооруженные дружинники. В этот день Владимир захотел посмотреть Змие-вы валы, что испокон века охраняли Переделав ль от набегов печенегов и берендеев, торков и вот теперь полов-дев.
Весело было утром в диком поле. Кажется, никого кет вокруг, а иоле полнилось самыми рал-шми звуками.- Тут и жаворонок ттоет, и птахи какие-то невидимые подпевают ему, и суслики подсвистывают, кажется, что слышен даже тихий шелест еще не выгоревшей на солнце молодой-майской травы. Светло и празднично летним днем в диком поле, как в просторной и теплой горнице. Мирное и безмятежное лежало оно перед всадниками как ровный зе леный ковер. М весело и светло на душе было у мал ел ькето княжича. Хотя суровы и молчаливы были соцровож-.дающие его отцовы дружинники, хотя и предупреждал «го боярин Гордята, что опасная эта затея - ехать к валам в эти дни, когда половцы в любое время могуг выйти к рекам Трубежу и Альте, но Владимир упросил отца отпустить его. Сколько уже раз слышал княжич рассказы и былины о лихих схватках с кочевниками на южном русском порубежье, о страшных сечах и смертных единоборствах, и неизменно в этих рассказах и былинах упоминались таинственные Змиевы валы, которые стояли на страже Русской земли.
Уже час с лишпям двигался отряд по степи, солнце подходило к вершине неба, когда дружинники заметили скакавших в их сторону во весь опор двух конных. Вот всадники подъехали ближе, остановили коней и долго вглядывались в приближавшийся отряд, потом будто осмелели и снова пустили коней быстрым бегом. Разом ПЙ-сторожились дружинники, схватились за мечи, вздрогнул сердцем и Владимир Мономах: а вдруг это.враги, половцы, их передоная сторожа, вот сейчас исчезнут они, рас-тнп|шт(*!1 с]м',ч,и этой трапы и Плидпо-голубого неба, и от» туди, где HI'MJIH «плотную подходит к шюу, поносится на mix iiojiotiduimn поиски. No нет, тревога оказалась напрасном - Плеснули ни еолицо русские шишаки, дрогнули за шиной: у копных па легком ветру полотняные пакидкя. То были переяславские дозорщики со Змиевых валов. Они стояли в стороже па одном из насыпапных между валами курганов и несли свою дозорную службу.
На вопрос Гордяты - далеко ли до валов, они махнули руками куда-то в сторону неба и сказали, что это совсем рядом, что они проводят их. И отряд снова двинулся в путь.
Змиевы валы выросли перед всадниками совершенно внезапно. Еще несколько минут назад перед ними было ровное поле, и вдруг оказалось, что прямо перед ними, и справа и слева от них, уходит в необозримую даль невысокий вал. Кажется, вовсе невелик он, но конному воину невозможно въехать на его крутые бока. Хочешь перейти через него - спешивайся, карабкайся вверх, а коня оставляй' внизу. Так и останавливались перед Змцевыми валами кочевники или обходили их, но много сил отнимали у них эти обходы. Огромными дугами охватывали валы переяславское порубежье с востока. На юге они упирались в берег Днепра, а па севере в берег Трубежа. И если прорывались степняки через старинные укрепления, ностазлонные по Суле и Остру, то неизбежно выходили к Змйе'-вым валам и там останавливались.
Этих заминок и хватало переяславским сторожам, чтобы донести грозную весть о выходе степняков до переяславского князя. Из Переяславля же мчались гонцы в Чернигов и Киев, оповещая Русь о грозной опасности.
Владимир смотрел на иссеченные времепем буроватые склоны валов, прикрытые кое-где жиденькой травкой, на уходящее за валы дикое поле, на молчаливых дружинников, на седого боярина Гордяту и покрытое шрамами лицо своего пестуна, не раз дравшихся с кочевниками на переяславских просторах, и его маленькое сердце наполнялось спокойствием и гордостью.
– Ну что, княжич, насмотрелся на сырую землю, - усмехнулся старый боярин. - Смотри, смотри, вырастешь, и тебе придется здесь испить свою ратную чашу.
Обратно скакали быстро - нужно было попасть к обеду.
А вечером пестун рассказывал Владимиру новую былину про великие подвиги русских богатырей, про их неуемную силу. В воображении княжича вставали пс-сгибаемый Илья Муромец, хитроумный Алеша Попович. Затаив дыхание слушал он о смертельной схватке богатыря Ильи с Подсокольником.
Кончал свой рассказ пестуй, и княжич долго еще сидел с зарозовевшими щеками, вспоминал про страшную битву сказочных богатырей.
Тихо шли дни в Персяславле, было спокойно в диком поле. Князь Всеволод долгие часы проводил за книгами, любил читать Священное писание, греческие хрониконы, особенно историю монаха Георгия, наполненную многими событиями и людьми. Прилежно учил Всеволод и различные языки. На склоне лет Владимир Мономах вспоминал, что его отец, не выезжая в иные страны, сидя дома, выучил пять языков. Особенно хорошо освоил оп греческий; свободно мог говорить с половецкими ханами на их языке.
Владимир часто прибегал в хоромы отца, смотрел, как тот сидел, склонившись над старыми свитками, внимательно вглядывался в бегущие перед ним строки, как брал в руки огромные тяжелые книги, застывал над ними на долгое время. Когда сын подходил к нему, он, не отрываясь от чтения, гладил его по льняным волосам. Спокойна и ласкова была отцовская рука. За все время, что Владимир помнил отца, тот ни разу не прикрикнул на него, не сказал грубого слова. Кротостью и лаской воспитывал
Всеволод сына.
В хоромах матери царили изящные восточные ткани и пахло византийскими благовониями, мозаичный пол был устлан пушистыми хорезмийскими коврами, и здесь, как и у отца, были книги, греческие книги. Муть не каждый год с константинопольскими караванами из Византии доставляли молодой княгине все новые и новые сочинения греческих хронистов, церковные книги. Владимир любил. сидеть возле матери прямо на ковре и слушать, как кто-нибудь из ее греческой свиты тихо и спокойно читал страницу за страницей на малознакомом певучем языке, а мать внимательно слушала и вышивала узор за узором.
А потом он выбегал на площадь перед дворцом, мчался дальше, и пеступ едва поспевал за ним. Княжич бежал к переяславским валам, которые в последнее время, после появления под городом половецкой орды Болуша, начал подновлять князь Всеволод.
Иногда пестун предлагал Владимиру поехать и посмотреть красу неописуемую. Они седлали коней и ехали п.о окрестным дубравам. Они ступали по мягкой, мягчо всякого ковра, траве, смотрели в прозрачные озера, пили воду из родников, что пробивались сквозь земную толщу к свету, лежали па лесной опушке и смотрели в летнее бледно-голубое небо
Так и шли дни молодого княжича - между ученостью и лаской отца, тихим греческим чтением в хоромах матери, среди дивной красоты родной земли, которую былины населяли прекрасными и чудными людьми, и эти люди побеждали все злое и неправедное. Сияли светом и радостью глаза маленького княжича, безмятежно и благостно было у него на душе каждый день от утра до веКогда Владимиру исполнилось семь лет, его, как и всех княжеских и боярских детей, отдали в учение. В княжеский дворец явился поп одпой из первых в Переяславле церквей - святого Михаила. Церковь была деревянная и ветхая; давно уже переяславский приход нуждался в большом каменном соборном храме, но так шла жизнь, что поначалу Переяславль был на опасной печенежской окраине, и все силы Владимир л Ярослав клали здесь на устройство городовой крепости и полевых креностиц, и лишь после 1054 года, когда Ярослав установил в Переяславле самостоятельный стол своего третьего из живых сыновей, молодой Всеволод увидел, сколь неказиста и бедна была главная церковь Переяславского княжества.
Князь Всеволод и княгиня Апастасия долго беседовали с лоном, поучая его обращению с княжичем. Всеволод передал попу некоторые из своих книг на славянском языке, а княгиня положила перед ним греческие книги, чтобы учил княжича не только славянскому чтению и письму, но и греческому.
Когда князь и княгиня удалились, поп ласково но-смотрел в настороженные голубые глаза княжича и сказал: «Ну, чадо, садись па лавку, начнем понемногу». Он развернул чистый пергаментный свиток, достал тонко отточенное гусиное перо и небольшую глиняную чашу с темной краской и вывел первую букву.
С сестрой Никой Владимир встречался все реже. Она проводила почти все время в хоромах матери, та сама учила ее греческому языку, а славянскому же чтению и письму обучал Янку другой поп Михайловской церкви. Остальное время Янка либо училась вышиванию, либо гуляла с боярскими дочерьми во дворцовом саду. Янка росла деятельная и пылкая. Ей было тесно в тихих материнских хоромах, она рвалась в мир, полный чудных дел и разных людей, и не раз говорила брату, что ей тоже хочется учиться ездить на копи, стрелять из лука, читать про Александра Македонского, о котором ей столько рассказывал Владимир, но такое обучение пе полагалось для дочери князя, и Янка смиряла свою гордость, молчала, тихо завидовала брату и снова склоняла русую голову пад Священным писанием и вышиванием.
В большие праздники княжеская семья выезжала в
Киев. К этому дню в Персяславде готовились заранее.
Сначала Всеволод посылал в стольный город к великому
князю Изясдаву своих гонцов..Следом выезжали кпяжеский тиун, которому надлежало вместе с киевскими людьми князя Всеволода приготовить Всеволодов дворец к приему княжеской семьи, а после отъезда тиуна в Киев под охраной младших дружинников отправлялись телеги с княжеским добром - Всеволод любил, чтобы под рукой всегда были любимые вещи - и сосуды, и книги, и разная одежда для выходов, охоты и пребывания в своем доме, в путь отправляли даже псов и охотничьих соколов. И лишь тогда к Киеву трогались княжеские возки.
Владимир надолго запомнил свой первый приезд в Киев. Город вскинулся перед ним огромный и неожиданный, вознесенный на высокие горы, обложенный со всех сторон слободами, округкенный могучими валами со сторожевыми башнями, а над всеми этими домами, башнями и валами красовались в голубом небе купола Десятинной церкви и святой Софии. Там около Софии был великокняжеский дворец и хоромы митрополита, там же начиналось великое княжество Киевское. Но все это Владимир увидел лишь на следующий день, а пока же возки проехали поодаль и остановились около небольшого дворца, выстроенного для Всеволода еще великим князем Ярославом.
Владимир осторожно вошел в незнакомые хоромы, пахнувшие запустением, огляделся. Здесь ему предстояло жить несколько недель, семья Всеволода собралась в Киев па долго.
К заутрене в храме Софии был большой сбор - па хорах собралось все Рюриково княжеское древо. Впереди встал великий князь Изяслав Ярославич со своими домочадцами - жепой, сыновьями, Мстиславом, Свято полком, Ярополком, дочерью Евпраксией. С правой руки от него расположилось семейство второго Ярославича - Святослава - рядом с ним стояла его княгиня и четверо сыновей, почти погодков, - Глеб, Олег, Давыд, Роман. Слева стоял Всеволод с княгиней и детьми - Владимиром и Янкой. За тремя старшими Ярославичами теснились, выглядывая из-за плеч первого ряда, другие сыновья Ярослава, их княгини и дети. Владимир впервые увидел вместе всех Ярославичей.
Изяслав был величав и спокоен, молился пе торопясь, с достоинством. На его челе порой появлялась благостная улыбка. Святослав же не спускал глаз со своих братьев, следил, чтобы пе выдвинулся кто из них вперед к перильт цам хоров. Его холодный, цепкий взгляд схватывал и людей, теспивпшхея внизу и глядевших че столько в сторону алтаря, сколько на княжеский Ярославов корень, и стоявшего во втором ряду племянника - Ростислава Владимировича, пытавшегося из-за спин старших князей хоть на пядь, но продвинуться вперед, и Изяславовых сыновей; и маленького Владимира, который был едва виден за складками пышных парчовых одежд отца и матери. Сам же Святослав будто невзначай, каждым поворотом тела все ближе подвигался к перильцам и был теперь уже хорошо виден всем прихожанам - невысокий, с одутловатым, бесформенным лицом, приплюснутым носом и беспокойными, ненасытными глазами. Вместе с ним подвигались вперед и его дети - Святославичи; они дерзко смотрели на Мономаха, будто он чем-то задел их, обидел. Изяслав покосился на брата, который уже на полсажепи вышел из первого ряда, и, ничего не говоря, снова углубился в молитву.
И после, на пиру во дворце великого князя, где дети поначалу сидели рядом со взрослыми, Владимир чувствовал разлитые в гриднице напряжение и тревогу: что-то происходило между детьми и старшими внуками Ярослава Мудрого. Там, в Пореяславле, Владимир не чувствовал этого напряжения: о своих братьях и племянниках князь Всеволод говорил мало и глухо, а при детях вообще не касался их имен. Здесь же вдруг все они предстали перед взором маленького Мономаха, и он почувствовал, что некоторые из родственников вовсе не являются истинными
друзьями его отца и его самого. Тяжелые взгляды бросал на пего быстро захмелевший бывший ростовский, а ныне Владимир о-в о льшский князь - белокурый красавец Ростислав Владимирович. Черниговский князь Святослав все время обращался к великому киязю Изяславу с какими-то непонятными, неясными словами, от которых Изяславу было явно не по себе. Всеволод настороженно молчал. Упоминались княжеские столы в Новгороде, Ростове, Владимире-Волынском, Смоленске.
Лишь на следующее утро боярин Гордята открыл Владимиру немногое из того, что волновало князей в хмельном застолье. Он пришел к княжичу, когда тот готовился к копной прогулке, положил руку на плечо: «Пойдем, княжич, погуляем, отец велел рассказать тебе кое-что».
После этой беседы впервые в душе Владимира были нарушены та стройность и спокойствие, которые царили в ней с тех самых пор, как он помнил себя.
Ростислав враг всем, сказал тогда старый боярин. Сын старшего Ярославича - Владимира, Ростислав не получил стола своего отца - Новгород: после смерти Ярослава братья свели его в Ростов, который испокон веков вместе с Суздалем тянул к переяславскому столу, а в Новгород Изяслав послал своего посадника Остромира. Великим князь сам приехал в Новгород вместе с новым посадником, сместил там людей своего покойного старшего брата, которые стояли за Ростислава.
Тогда Новгородом прочно овладел киевский князь, а обиженного Ростислава посадили в Ростов и Суздаль, па которые мог в любую мипуту предъявить права переяславский князь Всеволод. Он только и ждал, чтобы сын поскорее подрос, чтобы можно было послать его на север, закрепить за собой ростово-суздальские зомли. Потому так мрачно смотрел на Мономаха князь Ростислав.
Потом освободился смоленский стол, умер Вячеслав Ярославич, одип из тех, кому завещал великий князь перед смертью все киевское княжество. Ростислав было метнулся в Киев, чтобы выпросить у великого князя более почетный Смоленск, нежели далекий и потерянный в вятичских лесах Ростов. Но нет. В Смоленск свели и:! Владимира-Волынского младшего Ярославича - Игоря. Но совсем недавно умер и Игорь. Несчастливым стал смоленский стол для младших Ярославичей.
И снова смоленский стол прошел мимо Ростислава:
Изяслав отправил племянника во Владимир-Волынский,
на вепгеро-польское порубежье;
Теперь смоленский стол свободен, Изяслав послал туда своего наместника. Но такое усиление киевского князя вовсе не по нутру Святославу черниговскому, князю Всеволоду, да и полоцкий князь Всеслав недоволен тем, что с севера, юга и востока его прочно сдавили владения Изяслав а. Освободился и ростово-суздальский стол. Сейчас там сидит наместник Всеволода, но вот-вот подрастет он, Мономах, и тогда отец отправит его на север. А дока же па Ростов и Суздаль нацелились и старшие сыновья Изя-слава, и Святослава, которым уже исполнилось по двенадцать лет, и они вступили в тот возраст, когда отцы берут княжичей в первый доход и дагот им первые столы. Потому так дерзко смотрели старшие Святославичи - Глеб и Олег - из-за спипы отца на Владимира.
Седой же старец, как сказал боярин, был самым старшим из всей Ярославовой семьи, родной брат покойного великого киязя - Судислав. Племянники выпустили его на темницы, куда посадил его Ярослав и где он просидел диадцат!. четыре года. И в;шли с пего клятву не вмеши-iwm.cji и мирские дела и принять схиму. Теперь Суди слав к Moiiiuircrniy, д.чл пего уже отвели келью в монисты pr; не пч'одпл nmvrpa он навсегда оста-нит княжеским Д1К1|М.'ц и сппо место на хорах святой Софии.
И.шдимир слушал, а боярин продолжал неторопливо готфмть, и княжич вдруг понял, что отец решил начать его шише, более серьезное, чем прежде, обучение. На следующий день разговор возобновился, но теперь боярин перешел с дел междукняжеекпх на дела иных государей. «Ляхи - наши самые близкие соседи, - говорил боярин. - С ними прадед твой и дед и воевали, и мирились, исего там хватало. Король Казимир был друг Руси, яе-давно он умер, и как повернутся к Киеву его сыновья - сегодня никто сказать еще не может».
Гордята рассказывал, что после смерти отца в 1058 году сыновья польского короля - Болеслав, Владислав и Мешко - разделили по отцовскому завещанию, как и на Руси, землю между собой. Сейчас они живут мирно, но неисповедимы пути господин, - все люди, а власть кружит человеку голову, долго Jin будет мир между братьями…
В уграх продолжается большая распря. Королем стал Бела I. Тетка Владимира Мономаха, бывшая венгерская королева Анастасия Ярославна, которую с таким "начетом провожали в угры еще до- рождения Владимира, бежала из тамошних земель вместе со своим сыном Шаламаном и ого женой. Беглецы укрылась во владениях германского императора Генриха IV, враждовавшего с Белой I. И тут же в Киев к кпязю Изяславу явилось посольство из германских земель: Генрих IV. просил Русь помочь в борьбе с Венгрией. Немецкие лослы откровенно говорили Изяславу, что он должен вступиться за честь родной сестры. Однако Изяслав не торопился защищать сестру. Русь и угров нздровле связывали узы дружбы и любви, кто бы ни был на венгерском столе. И сегодня в Киеве были уверены, что мир и любовь с королем Белой сохранятся. А сестра… что ж сестра, когда приходится думать о всей Русской земле, о ее силе, мире и покое. Император Генрих далеко, у него свои дела, свои враги, а угры вот они, под боком, рядом с Владимиром-Волынским, Перемышлем, Теребовлем.
Германские послы уехали ни с чем, Русь не выступила против короля Белы.
И еще другие соседи - лукавьте и упорные греки стараются втянуть Русь в борьбу с папой римским.
Еще в 1054 году, через шесть месяцев после смерти великого князя Ярослава, в Константинополь явились ло-гаты паны во главе с кардиналом Гумбертом и положили иа алтарь константинопольского храма святой Софии отлу-чителытую грамоту. Отныне иапа проклинал византийских отступников, которые пе только отошли от истинных канонов веры и погрязли во всевозможных ересях, но и перестали признавать церковное главенство его, папы римского.
В ответ в том же храме Софии была возглашена анафема папским легатам. Раскол западной и восточной церкви, который давно ун-те подготавливался всеми делами и константинопольского патриархата, поддержанного императорской властью, и римского понтификата, отныне состоялся окончательно.
И теперь на Руст, зачастили посланцы из Византии с просьбой поддержать патриархат п битве с папой, а из Рима тпли увещевания на Русь, просьбы присоединиться в борьбе с отступниками от истинного лона христианской церкви.
Пока был жив Илларион, русская церковь с прохладой смотрела на эту распрю папы и патриарха, но теперь Илларион мертв, а новый митрополит Ефрем-грек, выходец из Константинополя, с утра до вечера печется об интересах" патриархата. Но вправду говорят, что духовные
пастыри лишь пасут христово стадо, а само оно принадлежит не им, а мирской власти. Изяслав с братьями давно ркшил не вступать в борьбу церквей и, если можно, пользуясь этой распрей, еще более возвысить силу и неза-иисимоетъ киевской митрополии. А грек? Ну что ж, грек пускай говорит что хочет. Давний союз с Константинополем эти разговоры лишь укрепляют, а все остальные дела решаются не в киевской Софии, а в великокняжеском дворце.
Мономах слушал боярина и вспоминал, что мать-византийка тоже говорила ему об истинности греческой веры и неправедности веры римской. Обо всем остальном она молчала, видимо, считала сына еще несмышленым. И только теперь, после рассказа Гордяты, Владимир стал понимать, что мать давно и упорно возбуждала в нем не-, пависть к латинянам.
Прошли праздники, торжественные стояния в Софии, пиры, охоты, и Всеволод с семьей стал собираться обратно в Переяславль.
Перед отъездом князь отправился к святым угодникам Антонию и Феодосию помолиться, очиститься душой, выслушать их мудрые речи. Сыну он сказал: «Поедешь со мной, посмотришь, как жикут и мыслят люди, ушедшие от. суеты мирской и посвятившие себя богу».
И пот они, отец и сын, стоят словно простолюдины в тесной, пахнущей сырой глиной пещере, а перед ними на лавке, сколоченной из неотесанных досок, сидит игумен Печерского монастыря Феодосии. У него седые волосы, коричневое, прорезанное глубокими морщинами лицо и светлые, ясные как у младенца глаза. Он сидит спокойно, и его худые руки недвижно лежат на коленях. На нем простая одежда из грубой шерсти.
Отец и сын встают перед ним на колени, и Феодосии молча кладет руки на их головы, и так они стоят перед. ним некоторое время, потом встают и садятся рядом с игуменом.
Тот говорит, что отца Антония они увидеть не смогут вот уже вторую неделю он молится п одиночестве в дальней пещере, но показывается ни ему, Феодосию, ни монастырской братии, монахи приносят Антонию лишь кусок хлеба и кружку воды - тем и живет преподобный.
Владимир в свои небольшие годы уже много был наслышан о духовных подвигах печорских отшельников и теперь во все глаза смотрел на игумена.
И об Антонии, и о Феодосии рассказывали удивительные истории, которые поражали маленького княжича, и он нередко вспоминал жизнь того и другого и плакал от жалости к ним и умиления.
Во все глаза смотрел маленький Мономах на чудесного игумена, а тот вел неторопливую беседу с князем Всеволодом и говорил вовсе не о божественных делах. Игумен просил рассказать ему, в мире ли живет Всеволод с братьями-князьями, спокойны ли торки и не пора ли нанести поганым удар; что думает князь о полоцком властелине Бсеславе и можно ли его позвать с собой в поход в дикое поле; как ведут себя половцы и где нынче кочуют они. Дивился Владимир такой осведомленности игумена, и казалось, что совсе не о нем, бежавшем от мирских дел, ходили по Руси рассказы.
В раздумье ехал Всеволод от игумена. Тот ясно ему сказал, что надо собираться в дикое ноле, что Изяслав давно уже хочет нанести удар торкам, навеки освободить от их набегов русские земли и надо помочь киевскому князю, что он, Феодосии, очень надеется иа его княжескую помощь и даже, если Всеслав полоцкий и Святослав черниговский не пойдут в поход, то пусть киевский и переяславский кттязья двинутся в поле со своими ратями.
Едва Всеволод волю л в свои хоромы, как за ним прибыл гонец от великого князя.
Изяслав повел с ним речь о том же, о чем еще пас назад говорил игумен Феодосии, - о совместном походе против торков. Братья условились действовать заодно, послать гонцов к Всеславу и Святославу.