Салтуп Григорий. Летатель - 79 (Historiy Morbi)

Салтуп Григорий Борисович
Летатель - 79 (Historiy Morbi)

   Григорий Борисович Салтуп
   Летатель - 79
   (Historiy Morbi)
   рассказ
   "Чем в каторжном лагере хорошо - свободы здесь от пуза".
   А. Солженицын,
   "Один день Ивана Денисовича".
   1.
   Чистая светлая комната. Небольшая.
   Окно прямо напротив двери. На подоконнике тесно, как в очереди за авиабилетами, стоят разнокалиберные горшочки. И в каждом - кактус. Кактусы все разные и все колючие. Между рамами - решетка. Но не массивная тюремная решетка с прутьями на перехлест, в квадратики, а почти художественная: внизу полукруг, похожий на солнце над морским горизонтом, и от него исходят зеленые лучи железных прутиков. Закат в Пицунде, да и только...
   Красиво и надежно.
   В центре комнаты, у окна, два стола. Друг против друга.
   За столом молодой симпатичный мужчина с аккуратной бородкой и короткими стрижеными усами. На нем белый колпак и белый халат, он что-то пишет, не глядя на вошедшего. Он сидит за левым столом, и свет из окна ровно и достойно освещает листы бумаги на столешнице, - естественный свет весьма полезен для глаз. Прутковый закат между рамами не отбрасывает на стол резких теней, - стекла-то в наружном окне матовые. От окна куда как светло, но все равно горят под потолком две лампы дневного света, одетые в проволочный кожух.
   У одной лампы дряхленький дроссель, и по ней пробегают судороги скрипучего света: загорится, - погаснет, загорится, - погаснет... Предсмертный тик... Горшочки на подоконнике не керамические, а пластмассовые. Даже портреты мудрых старцев в рамах охраняют от пыли не стекла, а прозрачный плексиглас.
   Сейф, шкаф, диван.
   В углу раковина и полочка с полотенцем.
   - Здравствуйте. Проходите, садитесь, я - сейчас, одну минутку! - в одну строку произносит мужчина с бородкой, не подымая глаз и не отрываясь от писанины.
   - Здравствуйте, - говорит вошедший и садится на диван у стены. Не на краешек и не развалясь: сидит просто, как в вагоне электрички, когда ехать далеко и долго, мест свободных много, и за окном - дождь. Не вчера начался и не завтра кончится...
   Проходит минуты две молчания.
   Мужчина на диване продолжает осматривать комнату: полированные створки шкафа закрыты на висячий замок. Аккуратный, магнитный, но висячий.
   Дверца сейфа за спиной мужчины в белом халате приоткрыта, в скважине связка ключей. Маленький журнальный сто лик с подносом; на подносе перевернутые вверх дном мензурки и графин с ...
   - Нет-нет. Почему же? Вы сюда садитесь, за стол. - Неожиданно говорит пишущий человек и продолжает писать, не бросив ни одного взгляда на мужчину на диване.
   - Хорошо, - соглашается тот и пересаживается за второй стол.
   - Итак, меня зовут Василий Иванович, как Чапаева, - улыбается своей шутке мужчина в белом колпаке и, держа на отлете ручку, как гусиное перо, просматривает исписанные листки. - На что жалуетесь?..
   - Я?.. Я ни на что не жалуюсь. - Пожимает плечами мужчина в свитере и, сидя полубоком к столу, закидывает ногу за ногу.
   - Разве что... удивительная давка в метро, в троллейбусах. Очереди к каждому прилавку. Надоело... Но эти проблемы не в вашей компетенции, я полагаю...
   Доктор, отложив листки, впервые смотрит на мужчину долгим изучающим взглядом. Перед ним - сверстник, лет тридцати пяти. Двухдневная щетина, воротник рубашки чист, но свитер на плечах в свежих пятнах грязи.
   Ботинки - один из них виден доктору из-за стола, - чистые, но шнурки выдернуты. И потому ботинок своей развязанностью напоминает доктору мушкетерский ботфорт.
   - Ага! Понятненько... - произносит тихо, почти под нос, доктор и нажимает клавишу селектора: - "Изольда Тихоновна, это Дубронов вас беспокоит. У меня в кабинете... м-м-м, посетитель в синем свитере, а документов никаких нет?"
   -" Ой, Василий Иванович, закрутилась, забыла вас предупредить! Скрипучий голос из динамика. - Его доставили... ну, эти его привезли, с Литейного... Двое в коридоре у вашего кабинета дежурят, а капитан у главврача. И бумаги у капитана. Он занесет вам, как закончит с главврачом. Я напомню".
   - "Хорошо". - Говорит в селектор Василий Иванович и нажимает кнопку "отбой".
   - Итак... - задумчиво говорит Василий Иванович, опираясь подбородком на скрещенные пальцы, озирая бумаги, папки, книги на своем столе и, стараясь не поднимать взгляда выше ироничной усмешки мужчины напротив.
   - Итак?.. - повторяет за ним мужчина в свитере, чуть приподняв брови и ехидно сощурившись.
   - За что вас... ну, эти... к нам? - тренированно возникает улыбка на лице доктора.
   - А это вы у них спросите. Я за собой никакой вины не чувствую. Чист.
   - Но согласитесь: так просто, ни с того ни с сего, сотрудники этого учреждения не будут задерживать граждан, - а я вижу, что вы задержаны, два дня минимум вы не брились...
   - Вы наблюдательны, доктор. - Не совсем любезно вклинивается мужчина в свитере.
   - Да, задерживать граждан и доставлять в наше заведение?! Значит, был все-таки повод?
   - Хо-хо! Доктор! - улыбнулся мужчина в свитере. - Я там, в Большом Доме на Литейном, в одном кабинете прочитал занимательный лозунг под портретом Феликса Эдмундовича. Возможно, это цитата, возможно, их специфический гэбисткий юмор:
   "ЕСЛИ ВЫ ДО СИХ ПОР НЕ АРЕСТОВАНЫ,
   ЭТО НЕ ЗНАЧИТ, ЧТО ВЫ НЕ ВИНОВАТЫ.
   ЭТО ПРОСТО НАША НЕДОРАБОТКА!"
   Доктор переплел пальцы рук в "замок" и дважды дунул в ладони.
   "Что бы это значило?" - подумал посетитель и продолжил: - Нет, доктор, повода не было. С точки зрения нормальных человеческих отношений. В больном же обществе здоровый человек всегда - псих! Вы согласны?..
   - Э-как вы загнули! - откидывается на спинку стула Василий Иванович.
   - И все же повод, точка соприкосновения "больного общества" со здоровым индивидуумом должны быть! Иначе бы вы не оказались в моем кабинете. Моя логика вас убеждает?..
   - Вполне.
   - Итак?..
   - Я летатель, доктор
   - "Летатель"...
   Не удивляется, а словно повторяет за пациентом доктор и лишь внимательно смотрит на сухие височные впадины и серые глаза мужчины в свитере.
   - Да, летатель. Я научился преодолевать силу земного тяготения и летать без помощи каких-либо аппаратов и механизмов на высоте до трехсот метров - выше холодно - и со скоростью до двухсот километров в час. Впрочем, эти данные весьма условны, у меня не было приборов для измерения... Показать вам, как я летаю?
   - Нет. Спасибо. Пока не надо... Начнем танцевать от печки, нагибается над столом доктор и достает из ящика свежий разграфленный бланк.
   - Ad ovo?
   - Н-да, "от яйца". Сегодня у нас шестое августа тысяча девятьсот семьдесят девятого года... - говорит вполголоса доктор, заполняя строчки в правом верхнем углу анкеты над рамкой для фотографии.
   - Фамилия?
   - Саманин, Александр Степанович.
   - Год, число и месяц рождения? Полных лет?
   - Сорок пятый, двадцатого декабря... Тридцать три.
   - Я тоже сорок пятого, одногодки мы с вами... Место рождения?
   - Ленинград.
   - Коренной, значит? А я - вятский. "Вятские мужики - хваткие!" Здесь учился, женился и прижился, - доверительная, как другу, улыбка.
   - Я вас понимаю, Василий Иванович. Плохо там. Бывал проездом. Молоко по талонам детям до года и диабетикам. На мясные талоны - целлюлозная колбаса... И не надо, доктор, ваших этих психотерапевтических штучек откровение на откровение, доверие на доверие... Все это с приставкой "лже...". И похоже на торговлю. Не надо обижаться, вы меня понимаете? Я буду откровенен с вами, и не потому, что лично вам я доверяю, или от природы я экстраверт... Поверьте, нет. Я, скорее, интроверт. Но буду с вами откровенен. Полностью... Дело в том, что ТО ощущение свободы, которое я приобрел вместе со способностью летать, просто распирает меня изнутри. И мне необходимо делиться свободой, иначе меня разорвет, или я действительно сойду с ума!.. - Пациент на минуту замолк и оперся локтем о стол.
   - Там, на Литейном, меня слушали и слушали внимательно. И люди там интеллигентные, во всяком случае, внешне, но они другого племени. Им не дано, понимаете? Из другого теста...
   - А я?...
   Неожиданно спрашивает Василий Иванович и смотрит в окно на закат из прутков сечением восемнадцать миллиметров.
   - Вы? Пока не знаю... честное слово - не знаю. Не обижайтесь....
   Виновато говорит мужчина и из жалости убирает со стола локоть.
   - Ладно... Продолжаем?..
   - К вашим услугам. Какие там дальше пункты?
   - Национальность?
   - Русский. По паспорту русский: один дед латыш, расстреляли в восемнадцатом, но не из красных латышей, а наоборот. Прадед по матери вообще грек. В Греции все есть, даже прадед оттуда.
   - Образование?
   - Высшее...
   Улыбается Александр Степанович и смущенно приглаживает ладонью волосы на виске. Доктор понимающе кивает.
   - Семейное положение? Женат? Холост?..
   Продолжает строчить Василий Иванович, лишь временами отрываясь от анкеты.
   - Трудно сказать: первый брак распался давно, сыну десять лет, плачу алименты. Второй брак... второй брак формально еще существует, но точная дата развода уже известна: одиннадцатое сентября...
   - Партийность?..
   - Бэ-пэ! Беспартийный! Но зато являюсь трижды комсомольцем Советского Союза!
   Выпрямив грудь, чеканит мужчина в свитере.
   - Мог быть и четырежды, как полный Георгиевский кавалер, но повезло: когда в школе в комсомол принимали, я руку сломал, в больнице валялся.
   - Объясните, Александр Степанович, как так: - "трижды комсомолец"? Вы шутите?..
   - Это жизнь с нами шутит, а мы в ответ лишь кисло улыбаемся, как начальнику-хаму... Все просто и пошло: в техникуме сказали: - а я учился на техника-связиста, - там сказали: - "Стипендию не дадим!" - вступил. В армии представился неохваченным, чтоб меньше мозги полоскали, но через год замполит: - "В отпуск не отпущу!" В нашей роте замполит был такая зануда, как говорится: - "Рота без замполита, как деревня без дурачка!" Вступил. Да ради десяти дней без формы! Хоть!.. Сами понимаете, если довелось на срочной...
   - Не довелось. Военная кафедра. Но понять могу...
   - И третий раз в институте. В стройотряд не брали, а я пообносился, из старых шмоток вырос. Не век же на родительской шее... Мать одна, отец умер, когда я Родину охранял, а точнее - бесплатным рабом в Подмосковье дачи для генералов строил... Что мне стоило заявление в третий раз написать! "Хочу быть в передовых рядах советской молодежи!" - да как два пальца обоссать! Фольклор... Вокс попули... слова не выкинешь. До сих пор "горжусь" - трижды комсомолец! Зато на джинсы заработал, шузы купил.
   - Вы циник?
   Спрашивает доктор и, выпрямившись, скрещивает руки на груди. Судорожная лампа под потолком вспыхивает издыхающим сиреневым светом и, взвизгнув по-своему, на непонятном для людей языке приборов и механизмов, гаснет, лопается, и осколки стекла легонько щекочут матовый фонарь.
   Александр Степанович и Василий Иванович смотрят, как из-под сетчатого кожуха и матового фонаря вытекают струйки белесого дымка; Александр Степанович приподнимается на стуле, словно готовясь взлететь к потолку, но предостерегающий жест доктора останавливает его.
   - Две недели назад я подал заявку электрику, чтоб заменили, она уже тогда жужжала. И вот...
   - Да, циник я, наверное.... Но кто мой антагонист-идеалист? Комсомольский вожак со шлюхой-секретаршей? А? Скажите, доктор?..
   - Мы отвлекаемся. И не стоит горячиться, Александр Степанович... Профессия?.. Место работы?..
   - Инженер-электронщик. Работаю в ЖЭУ оператором газовой котельной. Что еще?.. И куда это пропал мой капитан с бумажками? "Капитан - капитан улыбнитесь!.." Я ведь уже им все это рассказывал. Не люблю дубляжа.
   - И о "трижды комсомольце"?
   Нажав кнопку, доктор наклоняется над диктофоном, но линия связи пока занята.
   - Без моих откровений они все это знали. Профессионалы! Диссидентство шьют... А какой я диссидент к чертовой матери? Так, живу в своем углу. Сам по себе. Разве что летать научился и Василь Петровича обучаю...
   - Кто такой?
   - Гегемон.
   - Рабочий?
   Уточняет Василий Иванович, но отметок в бланке не делает.
   - Да, токарь на ЛОМО, сосед по коммуналке. Фамилия у него такая Гегемон. Он говорит: - "Редкое мое фамилие, да меткое!" Забавный мужик! Логика! - железная, как зубы! Сам рассказывал, что натуральные зубы в пылу полемики потерял. Бокс - обмен мнениями при помощи жестов. Но логики своей Гегемон не утратил. Крепкий мужик. Жаль, если и его в диссиденты заметут...
   - Курите? Пьете?
   Вновь склоняется над анкетой доктор.
   - Как все.
   Поеживается мужчина и вдруг подпрыгивает на стуле.
   - Постойте, доктор! Ведь уже три недели я ни глотка в рот не взял! И как я сам на это внимания не обратил?! И точно: три недели. Семнадцатого я стал летателем, в тот день еще пили. Сухое и "Шампанское". И с той поры ни глотка! А вот курить - страшно хочется... Трое суток. Ведь там они... и не жмутся, но курить не дают. Индивидуальный подход...
   Доктор зачем-то смотрит на часы и достает из кармана пачку сигарет.
   - Курите.
   Потянув за крученый бинт, Василий Иванович открывает форточку.
   - Везет вам: моя медсестра отпросилась на полдня. По закону я не должен вести прием больных один, без медсестры.
   - Взаимоконтроль?
   Выпячивается нижняя губа Александра Степановича.
   - Н-ну, как вам сказать? Распоряжение Минздрава. Но вы же все видите лишь под определенным углом... Пожалуйста, спички. Положено просто. Я не задумывался над этим... Изначально установлено и все. Зато сейчас вы можете спокойно курить. И я тоже... Как говаривал Михал-Евграфыч: - "Суровость законов Российских компенсируется лишь необязательностью их исполнения!"
   Доктор и его пациент смеются, доктор ставит на столешницу пациента белый пластмассовый футляр из-под личной печати врача, опускает в него горелую спичку, и то же делает Александр Степанович, который до того крутил свою спичку в пальцах, не зная, куда ее деть.
   Сигареты крепкие, без фильтра.
   Некоторое время мужчины курят молча, лишь поглядывая на пепельные венчики сигарет и улыбаются каждый своему. Почему-то курение кажется сейчас актом сугубо интимным, и оба испытывают некоторую неловкость оттого, что вынуждены сидеть друг против друга, лицо в лицо, и может быть, поэтому доктор встает, прохаживается по кабинету, мягко ступая с пятки на, носок, и, остановившись у двери, спиной к Александру Степановичу, говорит:
   - Возможно, ваши "домыслы",
   В интонации Василия Ивановича так и сквозят кавычки,
   - Не лишены основания. С Валентиной Ивановной, медсестрой, я работаю третий год, и, не имея ничего принципиального друг против друга, мы с трудом друг друга переносим. Подсознательная неприязнь! Удивительно! И многие мои коллеги в подобной ситуации... Сначала я грешил на администрацию клиники, на тонкий кадровый расчет. Но недавно прочитал в одном реферате, что стоит усадить на рабочем месте двух человек лицом к лицу, и через год они будут друг друга ненавидеть. Молча, тайно. Я сделал в своем кабинете маленькую перестановку мебели. Один стол поставил в угол,
   Показывает Василий Иванович.
   - Другой, вот сюда... Но главврач приказал восстановить все, как было... Изначально установлено и все!
   - Тяжко...
   Вздыхает Александр Степанович, но его сочувствие не совсем искреннее, что раздражает доктора.
   - Зря я вам это сказал. Нехорошо. Постарайтесь забыть, ладно?..
   Приоткрыв дверь, доктор выглядывает в коридор и говорит кому-то, подошедшему с той стороны двери:
   - ...Нет-нет, все нормально... да, надеюсь... но где же ваш старший? Где сопроводительные документы?.. Как у меня?.. Вы ошибаетесь. Разыщите, я вас прошу... Ничего страшного, одного человека хватит... Ах, так?.. Ладно, я сам позвоню...
   - Изольда Тихоновна!.. Изольда Тихоновна!..
   Несколько раз подряд повторяет доктор в селектор, но из динамика доносится отдаленный женский смех и за чайное щебетание.
   - И-ЗОЛЬ-ДА ТИ-ХО-НОВНА!.. Наконец-таки! Вот спасибо! Где капитан с бумагами?! Дуб-ронов это, Дубронов!.. Да, у меня в кабинете. Разыщите!
   Еще больше раздражаясь, выговаривает доктор.
   - Вы на работе или?! Созвонитесь с дежурным КаГэБэ, у вас там под стеклом на столе... да, даже я знаю!.. Телефон четвертого отдела. Немедленно!.. Я и не думаю на вас кричать!.. Хоть папе римскому!.. Учтите, я тоже умею писать докладные записки! Все! Жду...
   - Бардак советский!..
   Сквозь зубы бормочет Василий Иванович.
   - Прислали "позвоночницу" из горздрава, элементарные обязанности...
   - Ну-у-у, доктор!
   Мужчина в свитере закидывает руку за спинку стула.
   - Вам надо к психиатру... И не злитесь на меня.
   - Да, действительно...
   Кисло улыбается Василий Иванович.
   - Накапливается, громоздится одно на другое. В результате - стресс! Проклятый век.
   - А я взлетел!
   Восторженно говорит человек в синем свитере, взрывая руками воздух и тут же нагребая на грудь невидимые глыбы.
   - Нагромоздилось, навалилось, одно, другое, третье, большое, маленькое, ожидаемое - которое давно висело, - и подлое - в спину! Когда аж дыхание перешибает! И мелочевка там, - в троллейбус без талонов сел, ни копейки, и контролер.., - и словно рубаху на себе до пупка рванул? Видели? - как в кино показывают? Но в переносном смысле, в натуре-то я ничего не рвал, наоборот: взлетел! Доктор - у вас спирт есть?
   - Есть...
   Машинально отвечает Василий Иванович, сбитый переходом.
   - А зажевать? Кофе в зернах или еще что-нибудь, чтоб запах перебить? Не журись, я не о себе - я вольный! - я о тебе, Василий Иванович. Вижу: комкают тебя, нутром вижу!
   В запале пациент переходит на "ты", и доктор этой перемены не ощущает:
   - А, ладно! По сто пятьдесят для дезинфекции!
   Машет рукой Василий Иванович, достает из сейфа бутылку с резиновой пробкой - зеркало спирта качается в ней на черточке 200 мл, - цедит в бутылку воду из графина.
   - А! Нет этой мымры, и не будет, дежурство у меня в четыре кончается, ставь мензурки!
   Доктор разливает в мензурки жидкость, из-под стола возникает беременный желтой кожи портфель, из портфеля термос и два бутерброда в промасленной газете. Движения доктора быстры, точны, - как у хирурга, зажимающего ториозными пинцетами кровеносные сосуды при ампутации, - лишь бы остановить брызжущую кровь, лишь бы не пресеклось, не испарилось крамольное желание чокнуться с этим странным типом и обжечь глотку спиртом!
   - Чин-чин? - протянута мензурка.
   - Чин-чин! - щелчок стеклом о стекло!
   2.
   - На "ты"?
   Спросил Александр Степанович, отломив кусок бутерброда и соскабливая ногтем отпечатавшиеся на сыре черные буковки газетной статьи.
   - На "ты".
   Кивнул Василий Иванович и снял с головы крахмальный колпак.
   - Теплее?
   - Да вроде того...- согласился доктор, наливая еще раз.
   - Александр, можно - Саша. Но "Шуриком" не зови, не люблю почему-то, поднес мензурку пациент.
   - Василий. Можно - Вася, - в тон ему ответил доктор.
   Чокнулись.
   Выпили по второй.
   Саша закурил докторскую сигарету.
   - У тебя - что? С женой нелады?
   Спросил Саша, стряхивая пепел в футляр из-под печати.
   - С чего ты взял?.. А впрочем, не очень-то я здесь прижился. На работе еще ничего, а дома... Нет, ты скажи: с чего ты взял? Пальцем в небо?
   - Нет... Бутерброды в газете - или у доктора жена неряха, чего быть не может, или - ...
   - Попал. Второе "или", - насупился Василий и навалился скрещенными руками и грудью на стол, - Но...
   - А ты и не рассказывай. Не надо. Потом тебе будет неприятно, что разболтался с первым встречным. За слабость сочтешь. А я могу. Я летатель... Я - свободен! Господи! Какое это счастье! Слушай! - тридцать три года, как у Христа, и все время спеленатый, как в коконе, словно я до этого и не жил, а исполнял социальную функцию. Не жизнь, а сплошное исполнение социальной функции, да что тебе говорить, сам знаешь...
   - Знаю,
   Тускло скривился Василий и, ослабив узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке.
   - Я-то хотел по детской психологии специали-зироваться. Но место было сюда... Обещали-обещали. И сейчас обещают...
   - Во-во! На этом и основано; в школе - веришь, в институте - веришь, начальству, - веришь или делаешь вид, что веришь; как мул, у которого пучок травы перед мордой привязан. Понесут в ящике, лабухи на барабане и в тромбон: - "ту-ду-рум-пум-пум", - а ты уже не слышишь... Я четыре года тему разрабатывал, ночами сидел, жена ушла - первая жена; думал: защищусь, кандидат, перспектива... а начальство - хап лапкою и тему под себя: - "Ты, - говорят, - молодой, способный, еще успеешь!" Поерзал, побитый, два года. Собрал манатки, теперь в газовой котельной. Сутки на дежурстве, двое дома. Социальная функция... Налей.
   - Эт-т-точно, - икнув, налил в мензурки спирт Василий.
   - А что у тебя со второй женой? Ты, Саша, не думай, я не для бумаги этой, - кивнул доктор на бланк.
   - Я по разговору...
   - Я вижу, Вася... ну! "Ангел в чашку!" - у моего деда присловье было. И если честно, то во всем и всегда виноваты мы, мужики! Мужчины...
   Александр покрутил мензурку, осматривая ее на просвет, стряхнул остатки спирта и вставил ее себе в глазницу, на манер монокля или лупы часовщика.
   - "Зри в корень!" - заповедано от благого Козьмы.
   - А если...
   - Безо всяких "если"!
   Со стуком поставил мензурку на стол мужчина в синем свитере:
   - Вариантов не бывает. Стерва попалась - сам выбирал. За ложь, за снисходительность к себе сам и плати. Вот у меня: молодая - я на десять лет старше; красивая - ноги как у манекенщицы; умная, целеустремленная, да еще вроде бы влюблена. Букет достоинств. Звали красиво: Вита Витольдовна Эструс! Вита!..
   - Как? Как? Эструс? - встрепенулся Василий.
   - Что, фамилия знакомая? - удивился Александр.
   - Нет. Латынь вспомнил. Странная фамилия... Эструс.
   - У нее дед из Румынии. Польстило мне, сама ситуация польстила. Лесть и ложь - одной закваски. Я был увлечен, но вот здесь,
   Александр похлопал по этикетке "Спорт" на свитере.
   - Здесь-то пусто было. И видел все, сопоставлял. У нее распределение на носу, вот-вот в деревню на три года. Ссылка. Слезы, конечно. А против слез какой аргумент? "Надо помочь", - раскис я от внимания, от глаз лучиками. Черт их знает? - может, и не лгала вначале? Но, понимаешь, Вася, одно дело по-пушкински: - "Пора пришла, она влюбилась". Другое по-советски: - "При данных обстоятельствах ей стало выгодно влюбиться". Я просекал это, видел. Потому виноват вдвойне. Ей и себе врал. Здесь-то пусто было... Ты не спеши, Василий, лучше кофейку из термоса... спасибо.
   - "Целеустремленная"...
   Василий повторил слово из откровений пациента.
   - "Целеустремленная"...
   Медленно, почти по слогам, как бы прощупывая, осязая слово на вкус.
   Лицо доктора, очерченное темноволосой стриженой бородкой, скуластое загорелое лицо, потемнело неровными пятнами алкогольного румянца; взгляд, направленный на двери, на секунду обострился, - проникая сквозь крашеные филенки и, представляя сидящих в коридоре кагебешников, охраняющих неожиданное застолье, - и потух, ушел в себя...
   Александр застыл с чашкой кофе у рта, исподлобья кольнул задумавшегося доктора и, отвернувшись, опасаясь перебить чужую мысль, продолжил кофепитие короткими глотками. Что-то вдруг выпрямило доктора, он вскинул голову резко, по-офицерски, словно воспринимая неслышимый приказ, и, не выпуская еще взгляда из себя, одним лицом, но не глазами участвуя в разговоре, спросил:
   - Ну, дальше-то что, Саня?
   - Дальше?
   Вздохнул Александр, ставя чашку на стол.
   - Дальше - больше. Женились. Заявление еще в Загсе, и быстрей справку в комиссию по распределению. Семья у нее интеллигентная, отец умница, честный - не желал суетиться, освобождать дочь от распределения, хотя мог бы. Прожили год у меня в коммуналке. Ровно, чисто жили. Я после первого супружества малость опсел, неряшлив был - не в быту, в знакомствах. А тут, при Вите, выровнялся, что-то забрезжило, да и тут,
   Пальцем в этикетку "Спорт" на свитере:
   - Теплее стало. То ли смысл какой-то появился? Дом обрел, не жилище. Друзья, разговоры куда-то ушли, тем более, что друг мой три года мордовских лагерей по семидесятой-прим получил...
   - Даже так? Значит, эти, в коридоре, не случайно? - поднял брови Василий Иванович.
   - А что в нашем мире случайно?
   Вопросом на вопрос улыбнулся Александр:
   - Разве что собачки случайно случаются, да и то беспородные, все остальное - закономерно... Налей-ка, Василий, "для дезинфекции", как ты говоришь... Он сейчас в маленькой зоне, мы в зоне большой. Все одно за колючкой сидим. Хоть, два гектара колючкой опоясаны, хоть одна шестая шарика, разница в масштабе, не в сути! Или ты иначе думаешь, Вася?..
   - За этим столом я лицо официальное, - засмеялся доктор.
   - Понимаю! - воскликнул Александр. - Вон у тебя, какая "Заря коммунизма" в окне! Светло от нее? Тепло? Загар ровный?
   - А ты не подзвяздывай! - скривился Василий. - Я с тобой по-человечески, а ты...
   - Ладно, Вася, прости. Я не хотел тебя обидеть. Ты хороший человек, но не место тебе здесь. Знаешь, как Пушкин говорил: - "Во всех юдолях человек - палач, надсмотрщик или узник". Не хватает души на "узника", иди хоть в присмотрщики, все честнее. Лучше из норы присматривать, но не участвовать на стороне палача... Я сам в присмотрщиках состоял, приглядывался, козявочкой ползал, а сейчас - свободен! И эти шестерки в коридоре - смех. Забавляюсь я с ними. У них нет тюрьмы для меня, я же летатель! Я тебе сразу сказал, а ты не веришь, думаешь: шизую! Смотри!
   Александр раскинул руки в стороны и, медленно покачиваясь, как резиновый шарик с теплым газом, всплыл из-за стола...
   - Нет! Нет!
   Криком вырвало дух у доктора, шершавым ломким хрустом забило глаза или то рукав крахмального халата? Отлетел из-под доктора стул, и сам он, чуть не падая, успел зацепиться обеими руками за столешницу и замереть в комичной полуприсядке, не поднимая на пациента взгляда.