Особенно заинтересовал Романа Панасовича Воронов.
   Антиквар приехал во Львов как раз накануне преступления. И в день его отъезда из дома Пруся исчез «Портрет» Эль Греко. Случайность? Возможно. Но такие случайные стечения обстоятельств происходят редко...
   Воронов выписался из гостиницы в двадцать один час. В тот вечер в Москву уходили еще три поезда — в двадцать один пятьдесят, двадцать три тридцать три и четверть первого.
   Следовательно, если антиквар выехал ночным экспрессом, убийца Пруся имел возможность передать ему картину. Но мог убить и сам Воронов.
   Козюренко записал в блокноте: «Попросить московских товарищей уточнить, когда и каким поездом прибыл в Москву Воронов. Запрос в Николаев относительно Крутигоры».
   — А как со священником? — спросил он у Владова.
   Тот подал папку.
   Фото... Человек с острым взглядом и шарообразной, как арбуз, лысой головой. Каноник Юлиан Евгенович Боринский. Пятидесяти семи лет. Во время войны и в первые послевоенные годы имел приход в селе Песчаном, откуда родом Прусь. Потом добился, чтобы его перевели в город. Живет на Парковой улице, дом номер восемь, квартира семнадцать. Имеет автомобиль «Москвич».
   — Давайте-ка мы с вами, Петр, съездим в автоинспекцию, — предложил Козюренко.
   — Простите, еще одно... — Старший лейтенант подал папку. — Рапорт начальника Ковельской милиции. Они нашли тракториста Тимка — Тимофея Васильевича Вальченко. И не только его, а и еще двух попутчиков Семенишина. Все трое опознали его. И подтвердили, что Семенишин действительно ехал с ними в одном вагоне поезда, вышедшего из Желехова в двадцать один час двадцать семь минут восемнадцатого мая. Какие будут указания?
   — Верните Семенишину подписку о невыезде.
   Поблагодарите ковельских товарищей. И спросите, не забыли ли они извиниться перед Семенишиным?
   ...Каноник собора святого Павла Юлиан Боринский отдыхал после обеда, когда к нему пришли работники автоинспекции. Домработница — некрасивая пожилая женщина с бельмом на глазу — подозрительно посмотрела на них и заявила, что его милость спят и беспокоить их в такое время неучтиво, особенно из-за мелочей. А мелочами она считала все, кроме церковных дел, так как была убеждена, что настоящая жизнь существует где-то там, на небе, и путь туда открывает ей церковь и лично отец Юлиан. Работники инспекции начали доказывать, что дело у них очень серьезное, когда на пороге появился сам святой отец. Он довольнотаки невежливо отстранил женщину и поинтересовался, что происходит.
   Козюренко показал удостоверение старшего автоинспектора.
   — Вы — Юлиан Евгенович Боринский? — спросил сурово.
   Домработница всплеснула руками, увидев такое непочтение к его милости. Хотела уже вмешаться и проучить нахалов, но каноник остановил ее.
   — Ступайте в кухню, Настя, — велел он и пригласил уважаемых гостей в комнату.
   Козюренко вынул из планшета бумажку, заглянул в нее.
   — Вы — владелец автомобиля «Москвич»? — спросил официальным тоном и назвал номер машины.
   Его милость сложил на груди пухлые руки, пошевелил пальцами.
   — Да, это моя машина, — ответил он с достоинством.
   — Двухцветная, сине-белая? — уточнил Козюренко.
   — Да, будьте любезны, сине-белая, — подтвердил каноник.
   — Мы расследуем автомобильную аварию, — посмотрел на него Козюренко, — и проверяем все двухцветные сине-белые «Москвичи».
   Отец Юлиан сокрушенно покачал головой, как бы сочувствуя работникам инспекции, которым приходится возиться с таким нудным делом.
   — Но я же не попадал ни в какую аварию, — развел он руками.
   Козюренко не обратил внимания на это возражение. Спросил:
   — Вы выезжали из гаража восемнадцатого мая?
   Отец Юлиан опустил глаза вниз. Снова сложил руки на груди, пошевелил пальцами. Наконец отвел взгляд от пола, словно прочитал там ответ. Спокойно объяснил:
   — Восемнадцатого мая я не мог выезжать, ибо заболел и пролежал целых три дня.
   — И у вас есть документ, который засвидетельствовал бы это? — поинтересовался Козюренко.
   Каноник поднял глаза к потолку и ответил:
   — Разве гражданин инспектор не знает, что мы не берем в поликлинике бюллетеней?
   — Но вас же навещал какой-нибудь врач?
   — Обыкновенная простуда, — пожал плечами отец Юлиан. — Зачем же беспокоить врача? Я лежал у сестры. Настя как раз уехала домой. Живет она за городом, в Подгайцах, — счел нужным объяснить. — Так что мне и пришлось полежать у сестры.
   — И она может это подтвердить?
   — Разумеется.
   — Ее адрес?
   — Вот, будьте любезны, — сладко улыбнулся каноник, — тут рядом. Через два дома над оврагом.
   — Может быть, вы проводите нас?
   — Ну, конечно. Прошу только немного подождать, пока оденусь.
   Через несколько минут они вместе с каноником поднялись на третий этаж старого дома в конце Парковой улицы, упирающейся в Кайзервальд — полупарк-полулес на холмах под Львовом. Сестра отца Юлиана была совсем не похожа на каноника. Сухая, сморщенная женщина лет шестидесяти, с недобрым, пронизывающим взглядом. Она примостилась на диване рядом со старушкой, значительно старше ее.
   Козюренко сел на предложенный стул, откашлялся и начал грубовато:
   — Находился ли в вашей квартире с восемнадцатого по двадцатое мая ваш брат Боринский Юлиан Евгенович?
   Женщина с удивлением посмотрела на каноника.
   Козюренко уставился на него — не подаст ли какойнибудь знак?
   Но священник даже не смотрел на сестру.
   — Да, — ответила та, — Юлиан хворал и три дня пролежал у нас. Вот в этой комнате, — показала она на дверь справа.
   — Значит, вы утверждаете, что гражданин Боринский с восемнадцатого по двадцатое мая неотлучно находился в вашей квартире? — переспросил Козюренко.
   — Да.
   — Кто еще может подтвердить это?
   — Я, — кивнула старушка и чуть приподнялась с дивана. — Хворали они и из комнаты не выходили.
   — Кто вы такая? — приготовился записывать Козюренко.
   — Пелагея Степановна Бондарчук, — охотно пояснила старушка. — Живу я здесь вместе с Катериной Евгеновной.
   — Из села она, — вмешалась сестра каноника, — и прописана у меня.
   Козюренко, предупредив женщин, что они будут нести ответственность за ложные показания, дал им расписаться под протоколом. Подумал: любопытное алиби. Но надо хотя бы ради формальности осмотреть автомобиль.
   Спросил у каноника:
   — Где ваш гараж?
   — Тут, рядом, прошу, машина на месте.
   — Пойдемте!
   Неподалеку за домом тесно прижались друг к другу с полдесятка каменных гаражей. Автомобиль каноника стоял чистенький, поблескивая никелированными деталями.
   Козюренко обошел вокруг «Москвича», зачем-то заглянул под кузов. Открыл дверцы, залез на переднее сиденье. Нажал на тормоз: берет хорошо. Внимательно осмотрел салон — чисто; видно, кто-то пылесосит попу машину. Заглянул под сиденье — какая-то скомканная бумажка застряла между полозьями, — посмотрел и положил в карман.
   — Машина в порядке, — обтер руки платком. — Можете запирать гараж, отче.
   Каноник закрыл железную дверь. Искоса взглянул на Козюренко.
   — А что это за авария, которую вы расследуете? — спросил он. — Если не секрет, конечно?
   — Да не авария это... — Козюренко махнул рукой с досады. — Значительно серьезнее — убийство!
   — Что? — отец Юлиан повернулся всем туловищем. — Какое убийство?
   — Не волнуйтесь, отче, — сказал Козюренко. — У вас все в порядке — полное алиби.
   — А я и не волнуюсь. — Каноник запер большой замок на двери гаража. — Сбили кого-то машиной? — полюбопытствовал он.
   — Да нет, топором зарубили...
   — Как — топором? — Кожа на лбу у каноника покрылась морщинами. — При чем тут автомобиль?
   — Поблизости от дома убитого видели «Москвич».
   Как раз двухцветный, сине-белый. Вот мы и проверяем...
   — Надеюсь, я не похож на убийцу, — улыбнулся отец Юлиан.
   — Разумеется, — подтвердил Козюренко. — Не так ли, сержант? — обернулся он к Владову.
   Тот смотрел широко открытыми глазами.
   — Порядок... — наконец выдавил он.
   — И кого же убили? — поинтересовался каноник.
   — Да не во Львове... в райцентре — Желехове... — Козюренко говорил небрежно, словно это дело надоело ему и вообще гроша ломаного не стоит. — Какого-то заготовителя или вроде этого... Как его? — Cпросил у Владова, не сводя глаз с каноника. — Ага, вспомнил, Прусь Василь Корнеевич.
   — Что? — отец Юлиан выронил ключ. — Как вы сказали?
   — Прусь Василь Корнеевич... А вы знали его?
   — Василь Корнеевич... Не может быть, — растерянно пробормотал отец Юлиан.
   — Отвечайте, вы знали Пруся? — схватил его за руку Козюренко.
   — Да, конечно.
   — Тогда... — Козюренко поднял ключ. — Придется вам, гражданин Боринский, поехать с нами в управление.
   — Это какое-то недоразумение! — запротестовал отец Юлиан. — Дикое стечение обстоятельств.
   — Там выяснят, — сурово произнес Козюренко. — И прошу вас, гражданин, без эксцессов. Сержант, подгоните машину.
   Они привезли каноника в городскую милицию и оставили под присмотром дежурного. Козюренко зашел в кабинет начальника, вызвал следователя. Они быстро договорились относительно процедуры допроса, и дежурный привел отца Юлиана.
   Козюренко сел так, чтобы видеть лицо каноника.
   Откинулся на спинку стула и всей своей позой подчеркивал формальность этого допроса.
   А следователь вел допрос по всем правилам: фамилия, имя, отчество, дата и место рождения и еще много подобных вопросов, предшествующих одному-двум основным, ради которых эта вся процедура фактически и ведется.
   Каноник отвечал не спеша, обстоятельно и ясно, подчеркивал свое почтение к закону и в данном конкретном случае — к его конкретным представителям.
   Узнав основные вехи биографии отца Юлиана, следователь поинтересовался, где и при каких обстоятельствах каноник познакомился с Василем Корнеевичем Прусем. Тот ответил, что настоящий пастырь душ человеческих всегда находится в близких отношениях со своей паствой — вот он и знает не только Василя Корнеевича Пруся, а также его отца и мать, как и многих иных прихожан. Встречались ли они во время войны?
   Конечно, жить в одном селе и не встречаться! Правда, потом Прусь, — отец Юлиан намекнул, что не без его тайного благословения, — вступил в отряд народных мстителей, и до прихода Советской Армии в селе не появлялся. Сам отец Юлиан не смог установить контактов с партизанами. Но ведь, счел он нужным заметить, один воюет с оружием в руках, другой словом...
   Следователь сурово оборвал его:
   — Таким образом, вы утверждаете, что во время оккупации не встречались с Василем Корнеевичем Прусем после того, как он вступил в партизанский отряд?
   Каноник ответил твердо:
   — Нет. Ни разу.
   — А если подумать, — начал традиционное в таких случаях зондирование следователь.
   Но отец Юлиан категорически возразил:
   — Мне думать нечего, и я помню, что отвечаю перед законом.
   — Так и запишем, — согласился следователь. — И когда же вы виделись с Прусем последний раз?
   — Совсем недавно, — ответил каноник. Приложил руку ко лбу. — Постойте, когда же это было? Да за дватри дня до моей болезни, кажется пятнадцатого. Точно, пятнадцатого, потому что в тот день я читал проповедь. Василь Корнеевич заглянул в наш собор и подошел ко мне.
   — О чем же вы беседовали?
   — Пустяки, — махнул рукой отец Юлиан. — Я даже не помню о чем. О родственниках, о бывших односельчанах. От таких разговоров в памяти почти ничего не остается...
   Это было логично, и следователь не мог не согласиться с каноником. Спросил только:
   — Вы не уславливались с Прусем об этой встрече?
   — Нет.
   — А знали ли вы о мошенничестве Пруся? — неожиданно вмешался Козюренко. — Мерзавец, говорят, накрал более ста тысяч!
   Следователь недовольно посмотрел на него, даже поднял руку, словно предостерегая.
   — Неужели сто тысяч! — всплеснул руками отец Юлиан. — Боже мой, страшные деньги!
   — Страшные, — подтвердил Козюренко, не обращая внимания на следователя. — Два дома имел, негодяй, один в Желехове, другой во Львове. Правда, один вроде принадлежит любовнице... Понимаете, любовницу содержал, а к вам на отпущение грехов ходил. Вот как люди устраиваются! — захохотал он.
   — Ай-яй-яй, как некрасиво! — покачал похожей на арбуз головой отец Юлиан. — Не ожидал от Пруся.
   Красный партизан, — произнес возвышенно, — и сто тысяч, два дома, любовница! Святая церковь осуждает его!
   — Да какой еще дом! — Козюренко даже приподнялся на стуле. Двухэтажный и в хорошем районе, углу Горной Тополиной. Любовница собирается половину дома кому-нибудь сдать...
   — Это не относится к делу! — наконец оборвал Козюренко следователь. Повернулся к канонику. — Из протокола, подписанного вами, явствует, что с восемнадцатого по двадцатое мая вы болели и никуда не выходили из квартиры вашей сестры...
   — Конечно, — кивнул каноник.
   — Придется мне самому осмотреть квартиру, — решил следователь.
   «Капитан автоинспекции» воспринял это как недоверие к себе и недовольно прикусил губу. Но не возражал. Он сам сел за руль, и «Волга» с желтой полосой вдоль кузова запетляла по узким львовским улицам в направлении Высокого замка.
   Козюренко довез следователя и отца Юлиана до дома на Парковой, а сам решил уже не идти с ними.
   Постоял у парадного осматриваясь.
   Весь первый этаж занимал продовольственный магазин с подсобными помещениями. Как раз подъехал грузовик, и грузчик, пререкаясь с шофером, сердито бросал в кузов деревянные ящики.
   Целая гора ящиков лежала с тыльной стороны дома, — грузчик таки был прав, упрекая шофера за несвоевременную вывозку тары. Козюренко подошел к пожарной лестнице, постоял, мысленно прикидывая расстояние от нее до земли. Высоко, не спрыгнешь...
   В кустах, которыми зарос склон горы, щебетали птицы.
   Козюренко полез в кустарник. Вылез, недовольно отряхиваясь. В руках держал длинную палку. Положил ее в машину. Еще раз обошел вокруг дома и встретил отца Юлиана и следователя, выходивших из парадного.
   — Пришлось извиниться перед попом, — сказал следователь, когда Козюренко вывел машину с Парковой. — Не причастен он к этому делу.
   — Да, алиби у него солидное, — согласился Роман Панасович.
   Они подъехали к управлению. В кабинете Козюренко уже ждал Владов. Ни о чем не спросил, но смотрел так внимательно, что Роман Панасович вынужден был объяснить:
   — Откровенно говоря, не понравился мне святой отец. Эмоции, правда, — плохой советчик... Но черные сутаны не вызывают у меня уважения. Сделаем вот что, Петр. Надо сегодня же поселить на Тополиной кого-нибудь из управления. Желательно женщину.
   Соседям, если что, назовется сестрой Сухановой. Возможно, к ней заглянут, чтобы снять полдома, и пожелают осмотреть, так пусть покажет... Второе. — Он передал Владову разовый талон на телефонный разговор. — Выясните, когда этот абонент вызывал Желехов.
   — Будет исполнено, Роман Панасович! — Владоз не уходил, ожидая дальнейших указаний.
   — Все, дорогой мой Петр, все. Завтра у нас выходной. Меня, очевидно, не будет. Еду в Карпаты. На перевале весна только начинается, все цветет. А впрочем, может, и ты со мной? — Владов колебался, и это не укрылось от внимания Козюренко. — Ну, если у тебя другие планы, смотри... А то бери с собой жену, рад буду познакомиться...
   — Для нее это было бы праздником, — обрадовался старший лейтенант. — Мы давно мечтали поехать в горы.

АНОНИМКА

   На перевале еще цвели яблони, а в долине за Карпатами уже созрели черешни. Козюренко купил полное лукошко. Они ели черешни, купались в ледяной быстрой Латорице под Свалявой и вернулись на перевал поздно вечером голодные и веселые. Жена Петра была с характером. Владов безропотно слушался ее, хотя иногда снисходительно улыбался, подчеркивая, что просто потакает супруге. Но Козюренко заметил, что это даже нравится ему.
   Они заняли столик в ресторане «Перевал», и Роман Панасович заказал чуть не все меню. Любил быть хлебосольным, ему нравились щедрые столы, чтоб ломились от блюд, хотя сам ел мало.
   Козюренко смотрел, как девушка в красочном гуцульском костюме расставляла на их столе тарелки, и почему-то вспомнил свое голодное детство.
   Перед глазами предстал сбитый из грубых досок, потемневший от времени стол, а на нем — кусок клейкого ржаного хлеба с разными примесями. Какой же душистый и вкусный это был хлеб! За столом — маленький Ромко, его брат и сестра. Дети следят голодными глазенками, как дед разрезает хлеб на три равные части. Они знают, что он никого не обидит. Но они никогда не задумывались над тем, что он ест сам. Из-за своего детского эгоизма, точнее, неумения заглядывать в сущность вещей, они считают, что дед не голоден, по крайней мере ему не хочется есть так, как им. Дед ставит посреди стола блюдечко с подсоленным подсолнечным маслом на донышке — такое выпадает нечасто (густое, желтое, как мед, масло было тогда чуть не царским блюдом), — они макают в него хлеб и, подержав над блюдечком, чтобы ни капельки не пропало, осторожно несут в рот.
   Козюренко отодвинул от себя тарелку с заливной осетриной — так захотелось ароматного масла, но подумал, что Владов с женой вряд ли поймут его, и поднял бокал за их здоровье.
   Они решили заночевать в горной гостинице, чтобы встать на рассвете и в девять быть во Львове.
   ...В управлении Владов ознакомился с бумагами, присланными во время их отсутствия, и положил перед Козюренко распечатанное письмо.
   — Пришло с утренней почтой, — доложил он. Верно, хотел что-то добавить, но сдержался. Сел и внимательно смотрел, как Роман Панасович вынимает из конверта лист, покрытый небрежно наклеенными разного размера буквами, вырезанными из газеты.
   Козюренко разгладил лист, быстро пробежал глазами анонимку. Посмотрел на Владова и прочитал еще раз — внимательнее.
   Неизвестный доброжелатель сообщал:
   «Пусть знает милиция, что Якубовский после убийства Пруся что-то закапывал на своем огороде, в малине. Я увидал, но не хотел сообщать боясь мести брат Якубовского сидел в тюрьме и сам он такой».
   Козюренко взглянул на почтовый штемпель: письмо бросили вчера во Львове.
   — Передайте экспертам, — вручил письмо Владову. — Пусть выяснят, из какой газеты вырезаны буквы и от какого числа газета. Отпечатки пальцев... На территории какого района города брошено... — Владов встал, но Козюренко остановил его: — Есть ли новости с Тополиной и что выяснено с телефонным талоном?
   — Извините, спешил с письмом и еще не успел узнать.
   Роман Панасович недовольно постучал пальцами по столу, и старшего лейтенанта как ветром сдуло из
   кабинета. Через несколько минут просунул голову в дверь.
   — На Тополиной все спокойно, никто не приходил... — с грустью доложил он, словно был виноват в этом. — А талон не использован. Что прикажете?
   — Оперативную машину в Желехов.
   Владов кивнул, будто знал, что начальство даст именно такое распоряжение, и исчез за дверью.
   ...Якубовский рыхлил клубнику, когда возле его усадьбы остановилась машина. Оперся на мотыгу и смотрел, как идут к нему. Пальцы задрожали — выронил рукоятку, отступил на шаг и оглянулся, будто хотел убежать...
   Козюренко подошел к нему, указал на беседку, где стояли стол и скамейка.
   — Садитесь, Якубовский, — сказал властно, — так как дело к вам имеем неприятное, и придется подождать, пока придут понятые...
   — Уже не привыкать к неприятностям, — ответил тот мрачно. — Люди и так начали чураться меня...
   Козюренко разложил на столе бумаги, вынул авторучку. Сухо начал:
   — Выходили вы в сад ночью с восемнадцатого на девятнадцатое мая? После одиннадцати часов? И ничего не закапывали в малине?
   Якубовского вдруг начало трясти.
   — Н-ничего... Я уже говорил... Н-ни-чего... Я не закапывал и н-ничего не делал...
   — А где сейчас находится ваш брат?
   — Какое это имеет значение? — почти закричал Якубовский. — Он сам по себе, я — сам по себе! Я не видел его уже год!..
   — Как зовут вашего брата и где он живет?
   Якубовский бессильно оперся на спинку скамейки, щеки у него обвисли.
   — Якубовский Константин Николаевич, — чуть шевельнул губами. — Живет в Нововолынске, на улице Горького, тридцать четыре.
   — За что и когда его привлекали к судебной ответственности?
   — В шестьдесят пятом году за кражу. Отсидел свое и вернулся.
   — И вы утверждаете, что не виделись с ним целый год?
   — Да.
   Козюренко спрятал протокол допроса в портфель.
   Поинтересовался:
   — Понятые прибыли? Тогда приступим к работе.
   При современном уровне техники найти железо, зарытое даже на метр и глубже, очень просто — топор вытащили сразу. Топор с металлическим топорищем был очень острый, с рыжими пятнами ржавчины и крови.
   Якубовский тупо смотрел на топор и молчал. В конце концов в его признании сейчас и не было особой необходимости — вещественное доказательство свидетельствовало само за себя. Владов ждал, что сейчас они поедут в Нововолынск — был уверен, что к преступлению причастен брат Якубовского. Но Козюренко решил вернуться во Львов.
   Роман Панасович остановил машину у Главпочтамта и, приказав выяснить, где находился Константин Якубовский восемнадцатого и девятнадцатого мая, вошел внутрь. А через два часа уже был в своем кабинете. Вечером связался по телефону с Москвой и что-то уточнил. Оставил кабинет в полночь. Отвез Владова домой и сам поехал спать.
   На следующий день Козюренко снова связался с Москвой и долго разговаривал с разными людьми.
   Снова поинтересовался у Владова, есть ли новости с Тополиной и, узнав, что нет, удивленно пожал плечами.

ФИНАЛ

   Около двенадцати Владову позвонила сотрудница управления, которую поселили на Тополиной.
   — Только что приходила снимать полдома какая-то женщина, — сообщила та. — Уже пожилая, длинная и сухая. Осмотрела дом и приняла все наши условия.
   Сказала, что завтра въедет. Ее сфотографировали, а ребята из опергруппы пошли за ней.
   — Спасибо, Верочка, продолжай роскошествовать в особняке Пруся. До особого распоряжения.
   — Надоело... — пожаловалась Верочка.
   — Там же столько книг! Читай, — посоветовал Владов. — Повышай свой уровень. Это полезно даже таким красоткам, как ты!
   Верочка что-то буркнула в трубку, но Владов уже нажал на рычаг аппарата. Бросился к двери и еще с порога начал докладывать Козюренко.
   — Так, говоришь, длинная и сухая женщина? — переспросил тот. — И ребята пошли за ней? — Приказал: — Две оперативные машины.
   Владов не понимал, зачем две, но приказ есть приказ, и его надо исполнять ..
   Машины с оперативными работниками уже стояли во дворе, а Козюренко все не выходил из кабинета.
   Прошло с полчаса, Владов сидел как на иголках, однако за дверью царила тишина. Зазвонил городской телефон, и какой-то мужчина попросил соединить его с Козюренко. Обменялся с Романом Панасовичем несколькими словами, и тот сразу вышел в приемную.
   — Едем, Петр! — сказал весело и, как показалось Владову, даже задорно.
   Обе машины одновременно остановились на Парковой улице: у дома каноника Юлиана Боринского и у дома его сестры. Козюренко в сопровождении Владова, двух оперативников и понятых поднялся на четвертый этаж.
   Открыл сам отец Юлиан. В легких летних брюках и полосатой пижамной куртке он был похож скорее на канцелярского работника, чем на почтенного каноника. Удивленно отступил, узнав Козюренко.
   — Снова что-нибудь с автомобилем? — спросил. — Но я болен и никуда не выхожу...
   Козюренко показал ему постановление на обыск.
   Кожа на лбу у каноника покрылась морщинами, но он ни о чем не спросил и первым прошел в комнату.
   Молча сел в глубокое кресло и только после этого сказал, глядя Козюренко прямо в глаза:
   — Прошу вас исполнять свои обязанности, хотя не знаю, чем вызваны такие... — запнулся он, — крайние меры. Я ничего не скрываю от власти, у меня все на виду. Ну что ж, ищите... Но что?..
   — "Портрет" Эль Греко! — Роману Панасовичу показалось на мгновенье, что зрачки у каноника расширились и глаза потемнели. Но отец Юлиан не отвел взгляда.
   — Что вы сказали? — переспросил он.
   — Мы ищем картину Эль Греко. Вы взяли ее у Василя Корнеевича Пруся, которого убили восемнадцатого мая, — с ударением сказал Козюренко и сел напротив отца Юлиана. — Где она?
   Каноник прикрыл глаза. Сложил пухлые руки на груди, пошевелил пальцами. Спокойно ответил:
   — Вы уже были у меня, уважаемый гражданин начальник. И убедились, что я восемнадцатого мая лежал больной и не выходил из дому.
   — Да, алиби как будто у вас есть, — подтвердил Козюренко. — Но все-таки убили вы и картиной завладели тоже вы. Где прячете?
   — Бессмыслица какая-то... — Каноник прижал руки к сердцу. — Эль Греко... Это художник с мировым именем. Я немного разбираюсь в искусстве и знаю, что такое полотно Эль Греко. Его картины — огромная ценность. Не понимаю, откуда Эль Греко может взяться у Пруся... Это какая-то ошибка...