Сандему Маргит. Скрытые следы

   «Привет!» — сказал он ей своим хриплым, приглушенным, как будто бы даже равнодушным голосом, скрывающим его интерес к ней. «Привет!» Существует ли в мире более прекрасное слово? Привет…
   По дороге домой из кафе, где она была представлена мальчику, она смаковала это слово, произносила его с той же самой интонацией, что и он, и на лице ее появлялось такое же, как и у него, непринужденное выражение. Теперь они были знакомы. Ах, чудесное будущее! Мари даже не подозревала, что ждет ее дома.
 
   Карине, самая младшая из детей Ветле, была мечтательницей. Она скрывала куда более серьезные тайны, чем тоска Мари о друге. Карине всегда была склонна к одиночеству. Устремив взгляд в пространство, она бродила одна по холмам, часто разговаривая сама с собой, фантазируя и грезя наяву. Ей не хватало кого-то, с кем можно было бы об этом поговорить, но она еще не встретила того, кто мог бы проникнуться ее настроениями и понять ее мысли. Найти такого человека было не просто. Вот почему писатели, поэты и мечтатели — самые одинокие в мире существа.
   Карине не хотела жить реальной жизнью. Она бежала от жизни, бежала от текущего момента. На это были свои причины, главной из которых был ее врожденный эскапизм.
   Это создавало в ее жизни большие трудности. Настолько большие, что она никак не могла обрести душевное равновесие. Она была ранимой, как никто. Если бы родственники из Людей Льда узнали об этом, они пришли бы просто в ужас. Но Карине была не из тех, кто болтает лишнее.
   Впервые с ней произошло несчастье, когда ей было десять лет. Живя больше в мире своих фантазий, чем в реальном мире, она мало что знала о человеческих наклонностях.
   Теплым весенним вечером она каталась на велосипеде. Солнце уже садилось, небо было окрашено в золотисто-серые тона. Дорога манила ее все дальше и дальше. Она знала, что в маленькой рощице теперь цветут фиалки и лютики, и ей хотелось взглянуть на них. Может быть, она найдет там и колокольчики?
   Местность вокруг нее была малонаселенной. Изредка виднелись фермерские домики, окруженные яблоневыми и вишневыми деревьями. Но в основном вокруг была нетронутая природа — последние остатки прежнего великолепия.
   Ее обогнал какой-то велосипедист. Она заметила это только после того, как он обернулся к ней. В глазах Карине он выглядел стариком, хотя ему не было еще и тридцати. Этот человек был ей незнаком.
   Чисто внешне Карине ничего собой не представляла, ее лицо не было отмечено такой индивидуальностью, как лицо Мари. Но она рано начала развиваться, у нее уже начала округляться грудь, что было хорошо заметно под тесным свитером.
   Мужчина был из тех, о ком на языке юристов можно сказать: «слабо развитые душевные качества». Он был вполне нормален, но не мог соразмерить свои желания и наклонности с принятыми в обществе нормами.
   Он принялся болтать с Карине и показался ей симпатичным. Он много знал о природе и о животных, и девочка охотно слушала его. Ей очень хотелось показать ему заросшую цветами поляну. Он охотно поехал с ней, возможно, считая, что она сама нуждается в его обществе. Такие люди, как он, легко переворачивают все с ног на голову.
   Поляну не было видно с дороги. Проехав немного по узкой тропинке, они положили велосипеды на траву и пошли пешком по сочной траве, среди которой цвели фиалки и золотистые лютики. Среди травы то и дело встречались кошачьи лапки, повсюду роились мошки, и теплый ветер относил их в сторону. В воздухе пахло весенней землей, травой, цветами.
   — Смотри, — сказала Карине. — Божья коровка!
   Маленькое насекомое ползло по ее руке.
   — А здесь цветут манжетки, — сказал мужчина, садясь на траву. — Не правда ли природа фантастична?
   — Да, она великолепна, — ответила Карине. Он хлопнул ладонью по земле, заросшей травой, и она села рядом с ним, по-прежнему держа на ладони божью коровку. — Но иногда мне кажется, что в природе слишком много всяких случайностей.
   — Что ты имеешь виду?
   — В мире так много несправедливостей, так много ненужных страданий.
   — Такова жизнь, — банально заметил он. — А здесь просто чудесно! Знаешь, что я хочу?
   — Что?
   — Лечь на спину и проспать здесь всю ночь. Услышать на рассвете голоса птиц, увидеть сверкание росы на паутине…
   — Мне бы тоже этого хотелось, — мечтательно произнесла Карине.
   — Тогда давай так и сделаем. Она испуганно посмотрела на него.
   — Но мне пора идти домой. Дома не знают, где я.
   — Можно и не всю ночь, — усмехнулся он. — А только чуть-чуть, прямо сейчас.
   При этом он, смеясь, повалился на спину и так и остался лежать среди травы. Смущенно, но весело Карине сделала то же самое.
   — О, я потеряла свои лютики, — воскликнула она и принялась собирать их среди травы.
   — Ничего, найдутся, нарвешь еще, — беспечно произнес он, когда она снова легла на траву, и подложил ей под голову свою руку. Карине это не понравилось, она всегда предпочитала одиночество, она не привыкла к физической близости с чужими людьми. Но он разделял ее радость общения с природой, поэтому она неохотно позволила ему это, инстинктивно пытаясь отодвинуться от него.
   Но он так спокойно рассказывал ей о своих впечатлениях от встречи с дикими животными, что она немного расслабилась. Так хорошо было смотреть на облака, лежа на спине. Вокруг поляны росли березы, их только что распустившиеся листочки слегка шевелились от слабого ветерка. Все вокруг дышало миром и покоем. Казалось, в мире ничего больше нет, кроме этой поляны.
   Подняв голову, мужчина повернулся к ней и провел пальцем по ее гладкой, загорелой детской щеке.
   — Какие у тебя красивые глаза, — прошептал он.
   — Разве? — спросила она, не зная, как реагировать на это прикосновение. Он развернулся к ней всем телом, так что его бедро коснулось ее ноги. — Думаю, мне пора домой, — дрогнувшим голосом добавила она.
   — Сейчас пойдешь, — уверил он ее.
   В его взгляде Карине заметила неуверенность, почти растерянность, тогда как в его улыбке сквозила самоуверенность.
   — Мне действительно пора идти, — сказала она. Он поставил свой локоть по другую сторону от нее, фактически прикрыв ее своим телом.
   — Божья коровка! — воскликнула Карине. — Убери руку, ты ее раздавишь!
   — Плевать на божью коровку, — стиснув зубы, проговорил он.
   Но Карине успела вывернуться от него, пока он стоял на коленях и приводил себя в боевую готовность, она принялась искать божью коровку, ползая на четвереньках и не понимая, какой опасности себя подвергает.
   И уже в следующий момент он поймал ее сзади и рывком сорвал с нее рейтузы. Она закричала, выскользнула у него из рук и бросилась бежать. Но он снова настиг ее и прижал к своему обнаженному паху. Карине завизжала от страха, не понимая, что происходит, все это было омерзительно, гадко, ей не хотелось чувствовать его прикосновения, теперь он ей совершенно не нравился.
   — Тихо, ты, проклятая девчонка, — прошипел он.
   Ей удалось отскочить от него на несколько шагов, и она отчаянно просила прощения у всех фиалок за то, что придавила их к земле. Но он оказался проворнее ее, он снова настиг ее и взял в железные тиски.
   — Нет! Нет! — кричала она.
   Мужчина закрыл ей одной рукой рот. Его хватка немного ослабела, и ей удалось повернуться. Но этого ей делать не следовало, потому что как раз этого он от нее и хотел. Она в страхе уставилась в его дикие, безжалостные в своей решимости глаза.
   — Не убивай меня, — жалобно произнесла она.
   — Я и не собираюсь убивать тебя, — огрызнулся он.
   В ее памяти образовался провал. То, что произошло, было для Карине такой душевной травмой, таким шоком, что память ее просто отказывалась фиксировать это. Она помнила только о том, что божья коровка куда-то пропала, что она лежала одна на цветущей поляне, вся в крови, ощущая невыносимую боль в нижней части живота. Она совершенно не помнила того, что произошло.
   Поэтому дома она ничего не сказала. Она была слишком стыдлива, чтобы сказать, где у нее болит. Она помнила только, как пыталась вытереть рейтузами то, что было внизу, кровь и какую-то слизь, и она испытывала такой стыд и такую растерянность, что вернулась домой только к ночи.
   В силу сопротивления ее памяти и ее неведения она так и не поняла, что с ней произошло.
   Куда хуже был случай, происшедший с ней, когда ей исполнилось двенадцать.
 
   Все школьники должны были идти к фотографу. Но Карине была в плохом настроении, потому что мама заставила ее надеть платье, которое ей не нравилось. В отместку за это она в то же утро надела брюки из грубой материи и свою любимую обтрепанную голубую блузу.
   Все еще кипя от возмущения по поводу навязанного ей платья, она уселась на склоне холма, обхватив руками колени. Она просто задыхалась от возмущения! Разве она не может быть самой собой? Неужели она должна надевать это бабское платье только из-за того, чтобы сходить к фотографу? Чтобы потом на вечные времена остаться на этой фотографии под стеклом в совершенно жутком платье, которое, к тому же, было чужим! Это так глупо, так глупо!
   — Привет, Карине!
   Это был отец одной из ее одноклассниц. Спустившись с холма, он подошел и стал рядом с ней. Пробормотав что-то в ответ, она спрятала лицо в колени.
   — Что тебя огорчает? — спросил он.
   Она только фыркнула, не желая отвечать. Ей хотелось уйти, но это было невежливо. Вспомнив кое-что, она спросила:
   — Вы уже переехали? Лизен сказала, что вы должны были переехать еще позавчера.
   — Да, мы уже переехали. Но мне захотелось попрощаться с этими местами и к тому же мне нужно забрать оставшиеся там вещи. Но по дороге я увидел тебя.
   Карине не стала спрашивать, почему он пошел за ней следом. Ее это не интересовало.
   — Кто-нибудь дурно поступил с тобой? — тихо спросил он.
   — Нет, — нехотя ответила она и добавила: — Вам этого не понять.
   — Дома?.. — осторожно спросил он.
   — Меня никто не обижал, просто у мамы иногда появляются странные идеи.
   Он осторожно положил ей руку на плечо.
   — Ты не хочешь рассказать мне?
   Карине никогда не нравился телесный контакт с другими людьми. И за последние годы ее отношение к этому стало еще более нетерпимым. Почему, она не знала.
   — Я понимаю, что тебе не хочется говорить о своей семье, — с теплотой и пониманием в голосе произнес он. — Но ты можешь считать меня своим другом. Мне всегда казалось, что ты необычная девочка, Карине.
   Его слова пришлись ей по душе, но ей было неприятно то, что, произнося их, он неотрывно смотрел на ее грудь. За последние месяцы она развивалась пугающе быстро, она уже начала пользоваться бритвой, к ужасу матери. Карине была ребенком, имеющим женские формы, и это было довольно опасное сочетание. Всегда находятся мужчины, которым нравятся такие девочки. Отец Лизен был одним из них. Он был электриком, черты лица у него были грубыми, но не безобразными, и все считали его хорошим парнем. Его жене были известны его похождения с другими женщинами, но она понятия не имела о его болезненном вожделении по отношению к таким девочкам, как Карине.
   А Карине ничего не смыслила в подобных вещах, забыв устрашающие переживания двухлетней давности, к тому же родители Лизен всегда были приветливы с ней. Она знала их не очень хорошо, но остальные девочки в классе считали отца Лизен самым привлекательным из всех. Карине это не казалось, папа Ветле был для нее лучше всех.
   И тут все ее проблемы с фотографом и платьем показались ей сущей чепухой. Ей страшно захотелось поскорее попасть домой.
   Но отец Лизен продолжал крайне любезно похлопывать ее по плечу и говорить, как хорошо он ее понимает.
   Что он должен был понимать? Она ведь ничего не говорила ему. У нее не было ни малейшего желания выдавать семейные тайны.
   Он был так любезен, что она никак не могла решиться прервать его монолог, которому, казалось, не было конца. Он болтал всякую чепуху, о том, как он смотрел на нее, когда она шла по дороге или гуляла в саду. Они жили по соседству с домом Вольденов, но теперь переехали. Куда-то далеко, Карине точно не знала, куда.
   Внезапно она поняла, что нуждается теперь в чьем-то внимании. И она осторожно положила голову ему на плечо. Дома ее мало ласкали; Ветле и Ханне относились к своим детям скорее по-товарищески. Но рядом с отцом Лизен она чувствовала себя четырехлетней, избалованной девочкой.
   Это продолжалось до тех пор, пока он не начал гладить ее грудь, что вселило в нее смутное беспокойство. За последние два года Карине, разумеется, лучше узнала жизнь, но случай на поляне полностью выветрился из ее памяти. Теперь же у нее появилось смутное ощущение того, что что-то не так, в голове пронеслись обрывки воспоминаний о чем-то жутком, о чем нельзя было даже думать, потому что от этого можно было просто сойти с ума. Но эти воспоминания были настолько туманными, что она не предприняла никаких решительных действий, она просто застыла на месте, позволяя большим мужским ладоням гладить себя.
   И когда он стал приподнимать ее свитер, чтобы снять его через голову, что-то проснулось в Карине.
   Это был страх перед тем, что она когда-то пережила и что пыталась скрыть от самой себя. Она теперь не помнила, что тогда с ней произошло, она запомнила лишь безграничный страх и ужас.
   Она закричала и вырвалась у него из рук, а он так и остался сидеть, держа в руках ее свитер. Но он тут же вскочил и поймал ее. Поскользнувшись на плоском камне, Карине ухватилась за корни дерева, чтобы не упасть. И тут он настиг ее. Насев на нее, он стащил с нее брюки. Она пыталась вывернуться, но он крепко держал ее и вторгся в нее сзади. Она извивалась, пиналась, кусалась, разбрасывая во все стороны мох и комья земли. Свалиться с обрыва они не могли, до него было далеко, но лежать плашмя на каменистой почве было не слишком-то приятно. В волосах у Карине застряли комья земли и кусочки мха, она выплевывала землю прямо ему в лицо, понимая, что происходит, наученная больше рассказами других, чем собственным опытом.
   Она была в панике. Она пиналась и кусалась так, словно дело касалось спасения ее жизни. Потому что она теперь знала, что в прошлый раз пережила нечто ужасное, и не хотела, чтобы это повторилось.
   Но ему удалось вторгнуться в нее, и она ничего не могла поделать. Ее крики были приглушены его ладонью, ее кулаки напрасно колотили его по спине.
   Она чувствовала себя такой униженной, такой оскверненной, что хотела только умереть… Она не сможет больше смотреть людям в глаза. Все будут презирать ее, клеймить позором.
   Он закончил. Встал, торопливо застегнулся.
   — Ты не посмеешь никому рассказать об этом, — еще не отдышавшись как следует, произнес он. — Я буду отрицать все. Никто не знает, что я был здесь сегодня.
   Сказав это, он ушел.
   Карине была не в состоянии подняться. Она лежала на земле, свернувшись, как зародыш, дрожа и рыдая.
   — Вы не должны были так поступать! — жалобно всхлипывала она. — Вы не должны были…
   На фотографии она имела жалкий вид. «Ты выглядишь так, словно тебя высекли», — сказала ее мать.
   Она никому не сказала о том, что произошло. И не потому, что он запретил ей делать это. Нет, просто она выбросила все это из головы, внушив себе, что это был страшный сон.
   Иначе она бы просто не осмелилась жить дальше. Но все это оставило в ее душе след. И еще какой след! Карине стала еще более одинокой, чем раньше. Теперь она обходила стороной лесные тропинки, стараясь гулять на открытых местах или же поблизости от человеческого жилья. Но она все равно искала одиночества, это было для нее естественным состоянием.
   И в то же время она тосковала по человеческому общению, которое теперь было для нее недоступно.
   Она часто чувствовала себя Широй в пещере, о которой она читала в хрониках Людей Льда. Шира находилась тогда в полной и беспросветной пустоте.
   Огромное расстояние отделяло ее от людей.
 
   В тот день, когда ее старшая сестра Мари явилась со свидания со своей Единственной и Великой Любовью, Карине накрывала на стол. Они ждали гостей из Липовой аллеи. Мари, восторженная и счастливая, мимоходом обняла Карине. Как всегда, когда кто-то прикасался к ней, Карине вздрогнула и отпрянула назад. Но Мари была настолько переполнена счастьем, что не заметила этого.
   Мари направилась в свою комнату, чтобы записать свои дневные впечатления в дневник, который вела тайком и прятала под комод. «Сегодня он сказал мне, — записала она. — Он сказал мне „Привет“ и заглянул в глаза».
   Перевернув назад одну страницу, она прочитала прежнюю запись: «Сегодня он посмотрел на меня! О, я счастливейшее в мире существо!»
   Она изумленно уставилась на эту надпись. Она относилась совсем к другому мальчику. К тому, с кем она давным-давно уже порвала. Он оказался просто ничтожеством!
   Она торопливо вернулась к своему нынешнему кумиру, но энтузиазма у нее стало гораздо меньше. Она не знала, что ей написать, потому что перед этим хотела написать: «Я счастливейшее в мире существо!»
 
   В гостиной послышались голоса. Хеннинг Линд из рода Людей Льда, восьмидесятидевятилетний старик, пришел в гости к Ветле и его домочадцам. Ионатан, которому было уже пятнадцать и который поэтому знал все, спорил с главой рода об одном камне, лежащем на поле в Липовой аллее.
   Этот камень лежал там с давних времен, неподалеку от усадьбы, и всегда этот камень мешал вспахивать поле, и многие поколения крестьян выражали из-за этого недовольство. Начиная со времен Тенгеля Доброго, крестьяне пытались разбить этот камень молотками, кувалдами, зубилами и основательно уменьшили его в размерах, но камень был по-прежнему достаточно велик для того, чтобы досаждать новым хлебопашцам.
   Ионатан решительно заявил:
   — Достаточно подложить туда немного динамита, и проблема решена.
   Уставившись на юношу, почтенный старик сказал:
   — Если ты решил использовать динамит, значит, ты ничегошеньки не понял.
   Ионатан удивленно уставился на него, и тот продолжал:
   — Мой отец Вильяр все свое свободное время долбил камень. С помощью зубила ему удалось отколоть от камня несколько кубических сантиметров. Мой дед Эскиль делал то же самое, а до него этим занимался Хейке. И когда пришла моя очередь хозяйничать в Липовой алее, я принялся делать то же самое. Андре тоже приложил к этому руку, и Рикард, будучи ребенком, помогал ему. Понимаешь?
   Ионатан стыдливо кивнул.
   — Родовая борьба с камнем. Я понимаю. Раньше он был более крупным, не так ли?
   — Он был огромным! Говорят, что во времена Аре он был высотой в два человеческих роста.
   — Ого! А теперь на него можно смотреть сверху вниз!
   — Да. Тебе понятен смысл этой борьбы, выскочка?
   И они пошли смотреть знаменитые крокусы Ханне.
 
   Мари спустилась вниз, все еще переполненная впечатлениями от встречи с Единственным. Она бормотала себе под нос школьные вирши: «Я знаю местечко, где бродят овечки…»
   Ионатан, всегда дразнивший ее, тут же все переврал:
   — «Эта штука у козла на полметра отросла».
   — Ионатан! — возмущенно воскликнула Мари, бросаясь к нему.
   Никто из них не заметил, что Карине торопливо вышла из комнаты. Тема разговора была для нее мучительна.
   Но в дверях она наткнулась на Бенедикту, следом за которой шли Хеннинг, папа Ветле и вся молодежь — на этот раз озабоченные чем-то.
   — Идите сюда, дети, — сказала Бенедикта. — Мне нужно поговорить с вами. Где все остальные?
   Ионатан тут же привел Ханне, Кристоффера и Марит, все были дома по случаю воскресенья.
   Вид у Бенедикты был серьезным.
   — На кладбище меня навестили наши предки, — сообщила она.
   Присутствующие вздрогнули, зная, что время от времени Бенедикта вступает в контакт с предками. Трое подростков очень хотели бы обладать подобным даром. Но они были самими обычными людьми.
   — Сначала ко мне подошел Имре, — сказала Бенедикта. — Он приходил в последний раз. Теперь он взял под свое покровительство маленькую Туву и в следующий раз пришлет к нам вместо себя кого-то другого.
   — Очень жаль, — сказал Кристоффер, — Имре был таким прекрасным, с ним так приятно было общаться!
   — Да, очень жаль. Он попросил меня задержаться на кладбище, и когда все посетители ушли, меня окружили наши предки.
   Подростки почтительно вздохнули.
   — Ситуация стала очень серьезной, — сказала Бенедикта. — Тенгель Злой исчез из своей пещеры.
   — Этого только не хватало, — сказал Ионатан.
   — Да. Странник ищет его. Но тому удалось бесследно исчезнуть.
   — Ой! — вырвалось у Мари. Присутствующие побледнели.
   — Да, — сказала Бенедикта. — И в то тоже время не похоже, что он направляется сюда, наверняка, у него какие-то иные планы. Тем не менее, мы все должны быть начеку. Натаниель и Тува не должны больше приходить сюда, потому что Тенгель Злой наблюдает за Липовой аллеей. У каждого из них есть свой защитник. Защитником Тувы, как я уже сказала, является Имре, а у Натаниеля есть его Линде-Лу. И у каждого из нас есть свои помощники среди наших предков, что очень кстати, поскольку ситуация критическая.
   — И кто же есть у меня? — с любопытством спросила Мари.
   Посмотрев на нее, Бенедикта сказала:
   — Этого я не знаю. Знаю только, что мне помогает Хейке.
   — Жаль, — сказала Мари, — я бы с удовольствием согласилась бы иметь в качестве защитника этого невероятно красивого Имре. Но он уже занят.
   — Дело в том, что Имре не относится к числу наших предков, он ведь жив! Но вряд ли кто-то еще обладает такой властью, как он.
   — Ему нужно было бы взять под свою защиту Натаниеля, — сказал Ионатан.
   — Тува тоже меченая и, поэтому, тоже находится на особом положении. И мы еще не знаем, в чем будет состоять ее задача. И я думаю, что Линде-Лу выбран в качестве защитника Натаниеля по особым причинам. Линде-Лу представляет собой полную противоположность Тенгелю Злому. Линде-Лу происходит из рода черных ангелов, и его сердце переполнено добротой и заботой о слабых. Это делает его чрезвычайно сильным.
   — Но ведь Линде-Лу убил многих людей после своей смерти, — вставила Мари.
   — Ты совершенно не поняла, в чем дело, — сказала Бенедикта. — Действительно, эти люди умерли от страха, увидев его. Но единственное, чего он хотел, так это вступить в контакт с живыми. Ему нужно было многое им рассказать. Криста была единственной, кто увидел в нем того, кем он был прежде. Остальные же видели в нем просто вызывающего ужас мертвеца.
   — В самом деле, так оно и было, — сказал Ионатан.
   — Да, Линде-Лу пережил великую трагедию. Но теперь он счастлив. Он обожает Кристу и получил возможность оберегать ее сына, что очень много значит для него. Но наши предки позаботились и о том, чтобы все вы тоже были в безопасности.
   Мари начала испытывать беспокойство.
   — Мы подумали о том, чтобы переселить вас отсюда, — сказала Бенедикта. — Я разговаривала с Кристой, ей нужны дома помощники, ведь у нее в доме восемь мальчиков. Она охотно взяла бы к себе Мари и Карине.
   — Я не согласна, — вырвалось у Мари. Бенедикта внимательно посмотрела не нее.
   — Тебе не нравятся Криста и Абель?
   — Почему же, нравятся, и даже очень, — запинаясь, ответила Мари. — Но я охотно осталась бы здесь. Нам ведь не нужно ехать прямо сейчас?
   — Завтра рано утром мы должны уже уехать.
   «О, нет, — подумала Мари. — Нет, я должна встретиться с ним!»
   Но она понимала, что дело проиграно. Она не настолько хорошо была знакома с ним, чтобы отправиться к нему домой и сообщить о своем отъезде. Ее Вечная Любовь никак не хотела начинаться.
   Но какой-то внутренний голос внутри Мари подсказывал ей, что, поскольку у нее не было желания отдаваться этому юноше, их «любовь» имеет мало шансов на выживание. «Вечно владеть — вечно терять», — сказал Ибсен. И вечно владеть можно было только чем-то несуществующим.
   «Как все это было бы прекрасно!», — со сладким сожалением подумала она.
   Для Карине же не имело особого значения, где жить, здесь или у Кристы. Возможно, для нее было даже лучше покинуть эти места, связанные с такими горькими воспоминаниями. И она наверняка смогла бы отделаться от этих воспоминаний, пожив с Кристой и ее многочисленным семейством, состоящим исключительно из мужчин.
   Да, ей нравилась мысль об этом. К тому же это было ненадолго, пока Тенгеля Злого снова не водворят в пещеру.
   Ее вполне это устраивало.
   — А как же я? — спросил Ионатан.
   — О тебе мы тоже подумали, — ответила Бенедикта. — Ты ведь в последнее время отлыниваешь от школы, не так ли?
   — Да, боги свидетели тому!
   — Это уж точно, — вздохнула Ханне. — Характер у него явно портится. Утром его просто не поднимешь! Это непосильная задача! Стоит его только вытащить из постели, как он снова забирается туда.
   Бенедикта кивнула.
   — А что, если на год освободить его от школы?
   — Превосходно, — сказал Ионатан. — Но чем я буду заниматься?
   — Ты будешь работать, конечно же.
   — Само собой! Зарабатывать деньги!
   — Ну и расчетливый же у меня сын! — заметил Ветле. — Отец, не мог бы ты устроить его в больницу в Драммене?
   — Драммен расположен слишком близко, — ответил Кристоффер. — Ему нет смысла покидать из-за этого дом. Но я мог бы пристроить его в Уллевол, в Осло. Там есть пансионат для приезжих.
   — Но я же не врач, — запротестовал Ионатан.
   — Кто сказал, что тебе нужно становиться врачом? — ответил его дед Кристоффер. — Ты будешь просто таскать носилки в травматологическом отделении, мыть трупы и новоприбывших калек.