Страница:
Анджела отмалчивалась. Моя опытная подруга, которая так искусно провела кампанию по завоеванию Ипполито, превратилась в застенчивую девчонку. Она стояла, одергивая юбку, и разглядывала то пол, то ковры на стенах, то собачку, резвившуюся среди тарелок на столе, лишь бы не смотреть в красивые фиалковые глаза дона Джулио.
Глава 6
Глава 6
Феррара, февраль 1502
Просто счастлив…
Герцог Эрколе был вдовец, а потому встречать мадонну в Ферраре предстояло его дочери Изабелле, маркизе Мантуи. С самого начала стало ясно, что донна Изабелла отнеслась к предстоящей церемонии без особой радости. Ее двор давал приют многим, кого Чезаре изгонял из Романьи, включая первого мужа мадонны, Джованни Сфорца. Она не делала секрета из того, что не одобряет выбор брата, к тому же донна Лукреция в качестве герцогини Феррарской теперь превосходила по рангу маркизу на ее же родине.
Дон Альфонсо и донна Лукреция решили завершить путешествие в Феррару по суше, но когда донна Изабелла в сопровождении Джулио встретила нас в Малальберго, она настояла на путешествии морем.
– Но так мы опоздаем, – запротестовал дон Альфонсо, кидая на сестру сердитые взгляды.
– А я специально поднялась на рассвете, чтобы привести буцентавр[27], – возразила донна Изабелла, выразительно подняв усталые глаза на брата.
Это была пухленькая рыжеволосая женщина, скрывавшая немодную кудрявость сложными прическами, как донна Адриана, с маленьким ртом и большим мясистым носом, зато глаза у нее были красивые, и она умело этим пользовалась.
Те из нас, кто был приближен к донне Лукреции, знали, как она опасалась этой встречи, хотя на людях продолжала сохранять веселость. Донна Лукреция легко справлялась с мужчинами, но дружба с женщинами давалась ей тяжело.
– Я бы предпочла, чтобы она отправила на встречу своего мужа, – бормотала мадонна, когда мы с Анджелой и Джеронимой помогали ей одеться.
Придворные дамы согласно загудели. Мы все встречались с доном Франческо Гонзага в Риме и были от него в восторге, несмотря на его толстые губы и расплющенный нос, как после неудачной игры в мяч. Как человек тщеславный, он постоянно хмурился, полагая, что хмурое выражение уменьшает выпученность глаз, но это не могло скрыть его любви к удовольствиям. По слухам, он терпеть не мог донну Изабеллу, потому что она была умная, зато не обделял вниманием многочисленных любовниц, а также некоторых хорошеньких пажей.
– Маловероятно при данных обстоятельствах, – заметила Джеронима, сокрушаясь.
– Видимо, нам придется улучить момент и высказаться по поводу его отсутствия. – Мадонна подняла руки и повернулась спиной к Анджеле, чтобы та зашнуровала ей корсет. – Как напоминание о том, что происходит с моими мужьями. Если они вызывают недовольство моего отца. Или брата. – В ее тоне прозвучал намек на иронию, которую она так и не сумела скрыть. – Боже правый, девушка, не так туго. Ты хочешь, чтобы я свалилась в обморок у ног Изабеллы Гонзага? Ослабь немного. Все равно я не рискую выглядеть толстой по сравнению с ней.
– Она похожа на расфуфыренную жабу, – позже прошептала мне на ухо Анджела, когда обе женщины с улыбкой обнялись на грязном берегу, а мы стояли в стороне и Анджела пыталась одновременно привлечь внимание дона Джулио и уклониться от взгляда его фиалковых глаз.
Дул ледяной ветер, мокрый снег бил в лицо. Вокруг раскинулись пустые коричневые земли. Печальное зрелище. Донна Изабелла на секунду забылась и попыталась первой взойти на маленький корабль впереди донны Лукреции, и тут одна из лошадей, ожидавших на бечевнике, подняла хвост и нагадила. Я видела, как дон Джулио бросил взгляд на дымящийся навоз, потом посмотрел на сестру, мадонну в атласе и соболях и, наконец, на Анджелу, спрятавшую лицо в капюшоне, отороченном лисой, после чего самодовольно ухмыльнулся.
В Торре-дель-Фосса мы сошли на берег, пока распрягали лошадей и готовили весла для последнего этапа нашего путешествия. На берегу канала нас ждал герцог Эрколе со всем своим двором. На вершинах сторожевых башен, давших название деревне, хлопали знамена Эсте. С палубы герцогского буцентавра ветер доносил музыку и обрывки разговоров, а нос корабля с фантастическим резным двухглавым орлом рода д’Эсте гордо вздымался почти так же высоко, как башня. Коренастые крестьяне в домотканых одеждах смахивали мокрый снег, глядя, как их новая герцогиня в золотом платье с алыми атласными рукавами, с сияющими в волосах бриллиантами и снежинками, с жемчужиной размером с маленькую грушу на вздымающейся груди опустилась на колени прямо в грязь, чтобы поцеловать руку тестя. Мы задержали дыхание. Герцог Эрколе поднял мадонну, расцеловал в обе щеки, а затем, растянув в улыбке тонкие губы, подал знак Катеринелле, чтобы та вышла вперед и почистила юбку хозяйки от грязи.
Донна Лукреция ступила на баржу герцога, мы должны были последовать за ней позже. На барже их развлекали придворные музыканты и поэты, декламировавшие панегирики двум семействам – Эсте и Борджа. На второй барже мы были предоставлены самим себе, поэтому потягивали горячее пряное вино и смотрели под всплеск весел, как с обеих сторон проплывает скучный пейзаж – плоские поля, испещренные оросительными канавками, напоминавшими свинцовые полосы под зимним небом, черные виноградники и костлявые тополя, высаженные вдоль канала, низкие домишки того же мышиного цвета, что и люди, живущие там, и земля, которую они возделывали. Мое испанское сердце жаждало разноцветья. Кинув взгляд на Анджелу, я хотела убедиться, что она чувствует то же самое, но ей, видимо, было не до окружающей красоты. Я снова принялась рассматривать берега, и мое внимание привлекла сгустившаяся тень на горизонте, за решеткой тополиных ветвей. Размытое пятно постепенно превратилось в монолит, из него росли четыре квадратные башни. Так я впервые увидела замок д’Эсте, которому предстояло стать моим домом. Выглядел он грозным, унылым и холодным.
– Оттуда прямо слышится плач Паризины Малатесты, – содрогнувшись, заметила Анджела.
Паризина и ее возлюбленный, Уго д'Эсте, который приходился ей пасынком и являлся старшим сыном герцога Эрколе, были в те дни не меньше знамениты, чем герои Данте – Паоло Малатеста и Франческа да Римини. Но сегодня темница, где их держал, а потом казнил герцог Никколо, славится другими пленниками, и об Уго с Паризиной почти забыли.
– Первое, что мы вам покажем, это место, где была установлена колода для казни.
В голосе донны Изабеллы звучало торжество, смешанное с горечью, пока она сверлила взглядом бриллиантовое ожерелье с рубинами, когда-то принадлежавшее ее матери, а теперь украшавшее тонкую шейку мадонны. Мы стояли на длинной лестнице Корте-Веккьо, на вершине которой нас ждал с приветственной речью глава старейшин, сави, и другие сановники. Донна Изабелла заняла верхнюю ступень, поэтому донне Лукреции приходилось смотреть на нее снизу вверх.
Она отказалась спуститься, чтобы встретить золовку во дворе. Там слишком людно, заявила она, осматривая водоворот людей, лошадей и мулов, багажных тележек, волов и одинокий паланкин, подаренный Святым Отцом мадонне для путешествия. Тот наклонился, словно севший на мель корабль, и теперь его занавески тащились по грязи. Наверное, она надеялась, что мадонна поскользнется на скользком истертом мраморе и сломает свою хорошенькую шейку или по крайней мере с нее слетит тиара с бриллиантами, сапфирами и огромными жемчужинами, которая тоже когда-то принадлежала герцогине Элеоноре.
Похоже, она уже прослышала, как лошадь мадонны, перепуганная громким шумом во время процессии при въезде в город, встала на дыбы и сбросила наездницу. Несомненно, ее взбесило то, что мадонна превратила конфуз в свое преимущество: как только донне Лукреции помогли подняться и снова сесть в седло, она обратилась к толпе на неуверенном феррарском наречии: «Вот видите, земля Феррары так меня и манит».
И тогда все захлопали в ладоши и закричали, размахивая маленькими красно-белыми флажками – цветами дона Альфонсо. Потом кто-то пальнул из аркебузы, и герцог настоял, чтобы мадонна спешилась, опасаясь, как бы она снова не упала.
Если донна Изабелла надеялась, что донна Лукреция исчерпала свой запас обаяния, везения и грации, с которой выпутывалась из затруднительных положений, то ее ждало очередное разочарование, поскольку мадонна спокойно ответила:
– Полагаю, муж дамы заточил Уго и Паризину под башней Маркесана, где мне отведены покои. Муж уже предупредил, что его отец желает показать мне это место и двери в тюрьму, очень низкие. – Она озорно рассмеялась и по-сестрински обняла донну Изабеллу. – Наверное, он считает, что со мной вечно случаются неприятности и я могу удариться головой.
Герцог Эрколе предположил, что придворные дамы мадонны захотят сопровождать ее к месту казни, где на одной из каменных плит смешалась кровь злосчастных любовников. Хотя герцог Эрколе, по всеобщему мнению, не отличался воображением, он, видимо, придерживался нелицеприятного мнения относительно морали молодых римлянок и чувствовал себя обязанным дать нам ясно понять, что дамы Феррары должны соблюдать более высокий стандарт поведения.
Мы начали экскурсию в хорошем настроении. Прошло три дня после нашего прибытия, и хотя донна Лукреция с нами не делилась, но, видимо, осталась довольна своим мужем. Что бы там ни говорили о его тяге к спиртному и проституткам, о том, что он проводит долгие часы в своих литейной или гончарной мастерских, из-за которых в северной части замкового сада часто случались пожары, он был пунктуален, оказывая внимание жене. Каждый вечер совершал короткую прогулку по галерее, соединявшей Корте-Веккьо с замком, и составлял ей компанию за частным ужином, а в свои покои возвращался лишь с рассветом. По томной улыбке мадонны, когда мы одевали ее, и темным кругам под глазами, которые мы маскировали пудрой и фиалковым маслом, мы сделали вывод, что дон Альфонсо научился у своих проституток приятным трюкам. Мадонна даже начала проявлять симпатию к своему песику настолько, что дала ему имя. Она звала его Альфонсино, Фонси для краткости.
С явным пренебрежением к намерению герцога Эрколе привести нас на место казни Уго и Паризины мы много хихикали и флиртовали, поддергивая юбки перед спуском в темницу. При этом мы демонстрировали лодыжки, икры и даже колени молодым людям, поджидавшим внизу, чтобы ловить нас. Многие из них проделали вместе с нами весь путь из Рима и продолжали развивать отношения, зародившиеся в дороге. Но веселость угасла, когда мы пробрались через гниющий шлюз и оказались в узком коридоре со склизкими стенами, который привел нас к камере не шире тех шлюзов, что управляли уровнем воды во рве. В той самой камере Уго д'Эсте бросил вызов отцу, отказался от духовника и пожертвовал своей жизнью ради любви.
– Во всяком случае, неплохой источник съестного во время осады, – пошутил кто-то из молодых людей, отковыривая от обитой железом двери улитку.
Но никто не рассмеялся. Я почувствовала, как Анджела сбоку вздрогнула и вздохнула. Тогда я взяла ее ладонь, которая оказалась холодной и влажной. Герцог предложил мадонне руку, но та покачала головой, отобрала у мальчишки факел и, пригнувшись, чтобы не задеть притолоку, шагнула в камеру.
Вышла оттуда мадонна с белым, покрытым испариной лицом. Бусинки пота блестели на лбу в свете факела. Я взглянула в ее глаза, и мне показалось, что я увидела в черных расширенных зрачках призраков замученных любовников.
Но через секунду наваждение прошло. Мадонна вежливо рассмеялась, заметив:
– Хорошо, что никто из них долго не мучился в плену. Гнев вашего отца смешался, к счастью, с состраданием, как кровь предателей, ваша милость.
Я часто задавалась вопросом, вспомнила ли она те свои слова через много лет. Сожалела ли она о них, но в тот день они повлияли на герцога Эрколе. К расстройству донны Изабеллы, он пожаловал донне Лукреции те семейные драгоценности, которые не передал через Ипполито во время сговора. Он был очарован не только умом мадонны, но и тем, что она превосходно разбиралась в соколиной охоте, а также успешно перевезла сестру Осанну в Феррару. Анджела восприняла щедрость герцога как доказательство того, что донна Лукреция умеет обращаться с мужчинами. Зато я, оставаясь дочерью своего отца, рассудила, что украшения предоставлялись всего лишь на время, тогда как приданое мадонны, деньги на содержание ее двора, по-прежнему оставались в кованом сундуке в сокровищнице герцога Эрколе, и расставаться он с ними не собирался. Я не сомневалась, что драгоценности были лишь попыткой задобрить невестку, и сама донна Лукреция тоже так думала. Я поняла это, заметив, как она иронично скривила губы, примеряя их перед зеркалом.
– Какая лицемерка эта Изабелла! – воскликнула Анджела, когда мы остались с ней вдвоем в нашей комнате. – Ты знаешь, что ее старший сын должен обручиться с Луизой?
– Луизой?
О чем она? Я надеялась перевести разговор на Джулио, раз мы опять затронули семейство Эсте со всеми их недостатками, но Анджела свернула в сторону, подняв новый, абсолютно не относящийся к делу вопрос. Сын Изабеллы ведь был еще совсем ребенок.
– Да, Луизой. Дочерью Чезаре.
Разумеется, у девочки должно быть имя. Я и раньше слышала его, только не хотела знать ни имени его дочери, ни имени его жены. Господа из окружения Чезаре, сопровождавшие нас в Феррару, не уехали домой, а остались на карнавал, как я убеждала себя. Но если бы дело обстояло так, то герцог отослал бы их складывать вещи и разместил в гостиницах или домах зажиточных горожан. Герцог Эрколе проявлял большую скупость в расходах на дом, если только траты не имели отношения к его оркестру, монахиням или стае длинношерстных голубоглазых кошек из Персии, у которых были собственные грумы и маленькие дверцы, вырезанные в нижней части всех дверей в Корте-Веккьо. Фрескам города постоянно угрожали сырость и грибок, однако он запретил разжигать огонь до наступления темноты.
Молодые люди из свиты Чезаре оставались во дворце, ожидая прибытия его жены, принцессы Шарлотты, и ее дочери, а еще потому, что в Ферраре, если ты не улыбаешься и не киваешь венецианцам и не следишь внимательно за императором, ты связываешь свои интересы с Францией. Намеревался ли Чезаре самолично явиться в Феррару, собирался встретить жену в Риме или еще где-то на территории Романьи, никто не знал.
– Ясно, – кивнула я.
Шарлотта д’Альбре, по слухам, одна из самых красивых женщин Франции, двоюродная сестра королевы, была добродетельна и предана мужу, хотя он и четырех месяцев не провел рядом с ней после свадьбы.
– Интересно, когда она объявится? Я имею в виду Шарлотту. Вероятно, приедет на карнавал. Все иностранцы любят смотреть итальянские карнавалы.
Принцесса Шарлотта не прибыла на карнавал. Якобы ей помешало ненастье в Альпах.
– Могла бы добраться морем, – усмехнулась Анджела. – Мне хотелось с ней познакомиться.
– Возможно, Чезаре все равно приедет, – заметила я.
– Наверное.
Он не приехал. Похоже, только жена могла заманить его в Феррару.
Пришлось мне довольствоваться обычным обществом, наблюдая за проделками его свиты с лоджии над большой аркой, ведущей на площадь из Корте-Веккьо. Мы надели маски и швыряли яйца, крошечные произведения искусства, изумительно расписанные доном Альфонсо красками и эмалями, приготовленные им для майолики. Поговаривали, будто проститутки подбирали осколки и выставляли в витринах тех лавок, в чьих кладовых и задних помещениях они усердно занимались своим ремеслом, в знак благосклонности дона Альфонсо. Поскольку дон Альфонсо слыл знатоком по этой части, они посчитали, что его печать одобрения пойдет на пользу делу.
Если свеситься с балюстрады достаточно далеко, то сбоку от арки можно видеть бронзовую статую герцога Борсо в бумажной треуголке с хохолком из конского волоса. Вытянув шею в другую сторону, легко было разглядеть его отца, герцога Никколо, чье суровое лицо скрывала маска рогоносца, украшенная грубо соструганными деревянными рожками. Неизвестно, кто залезал на колонны, поддерживавшие бронзовые изваяния, чтобы посмеяться над прозорливостью Борсо в дурацком колпаке или напомнить всему городу, как Никколо был обманут собственной женой. Это происходило каждый год, и герцог Эрколе, хоть и гордый человек, ни разу не попытался найти преступников или снять украшения, за что народ его и любил.
Великий пост проходил для нас особенно трудно, поскольку герцог Эрколе отказывался пустить в ход приданое мадонны. Несколько ее музыкантов-испанцев были вынуждены вернуться в Рим, когда у нее закончились деньги на их содержание, хотя певцы вроде бы даже были рады уехать, говоря, что болотный воздух портит их голоса. За ними поневоле последовали и другие – личный ювелир, свечных дел мастер и различные слуги. Вероятно, мадонна надеялась, что Святой Отец, увидев, как его дочери приходится уменьшать расходы, пригрозит старому герцогу отлучением от церкви, если тот не снимет замки с сундуков. В общем, она продолжала храбро улыбаться, всех очаровывать и со всем соглашаться в новой обстановке, а если и плакала по ночам, мы этого не знали, потому что каждую ночь она проводила с доном Альфонсо. Как молодожены, они получили разрешение понтифика исключить воздержание из Великого поста.
Мы проводили дни, посещая мессы и сестру Осанну в ее новой обители – монастыре Святой Екатерины.
– Полагаю, сестре Осанне будет приятно видеть знакомое лицо на новом месте, – заметила донна Изабелла, увязавшаяся с нами в одно из таких посещений. – Разумеется, для всей Мантуи большая честь, что ваше высочество проявляет к ней интерес, но я всегда сомневалась, что она легко перенесет путешествие.
– Мне показалось, что всю дорогу сюда она не проявляла беспокойства, – произнесла донна Лукреция, пока мы ждали, добравшись до монастыря, когда откроют дверцу нашей кареты. – А ты как думаешь, Виоланта?
Меня в очередной раз выбрали сопровождать мадонну во время визита ради моего христианского просвещения, а также чтобы присматривать за Фонси, которого она теперь возила повсюду с собой.
– Несомненно, она разделяла наше общее настроение, мадонна.
Донна Лукреция натянуто, но благодарно улыбнулась. Бледная, с похудевшим лицом, она стала так похожа на Чезаре, что я с трудом могла смотреть на нее. На мое везенье, ситуация требовала, чтобы я почти постоянно ходила потупившись. Случалось, на время я забывала о Чезаре, но так забывают об окружающей природе, когда она тут же напоминает о себе изумительной паутиной, мохнатой от инея, или резким одиноким лаем лисицы в ночной тьме.
– Все равно, – возразила донна Изабелла, сунув в рот засахаренный листочек мяты, – у меня создалось впечатление, будто она только собралась пророчествовать, как сильный ветер ей помешал. Я бы посоветовала не тревожить ее, если бы меня спросили.
Блеск в глазах донны Лукреции ясно дал понять, что она, как и я, полагала, что донна Изабелла выскажется при любых обстоятельствах, не дожидаясь, когда спросят ее мнения.
– Я знаю, сейчас пост, – продолжила донна Изабелла, нащупывая пухлыми пальцами второй листок мяты в золотой эмалевой коробочке, висевшей у нее на поясе, – но я никак не могу отбить привкус щуки, что нам подавали днем. Уверена, рыба была несвежей. Придется вам, дорогая, взять твердой рукой бразды правления над здешней кухней. Слишком долго этим домом занимались одни мужчины.
– Вам бы пожевать кардамона, Изабелла. Он лучше освежает дыхание, чем мята, к тому же его не нужно засахаривать для хранения.
Мальчишка, помощник кучера, установил рядом с дверцей кареты ступень, и я спустила Фонси на землю, чтобы он облегчился, и уже потом занялась донной Лукрецией – помогла ей выйти из кареты, а Катеринелла поправила шлейф ее платья. Уже две или три недели, как у мадонны пропал аппетит и она казалась слабой. Она объясняла это простудой, вызванной сменой времен года, но мы не сомневались, что она беременна. Дон Альфонсо ведь не пропускал ни одной ночи в ее спальне, и, как выразилась Анджела с ноткой зависти в голосе, они явно проводили время не за игрой в карты. Делались ставки, а мы, дамы, считали дни до следующих месячных мадонны так же тщательно, как считают те, у кого есть любовники, но нет мужей.
Послушница привела нас в гостиную, разделенную кованой железной перегородкой, по одну сторону которой стояли мягкие стулья. Тут же был приготовлен кувшин с вином и тарелка с пресными овсяными лепешками в руках у Катеринеллы, чья способность часами выстаивать не шевелясь продолжала меня изумлять. Анджела пояснила, что это в крови у всех африканцев – так они маскируются от львов и слонов в джунглях. Донна Изабелла, видимо, тоже восхищалась Катеринеллой, и я часто замечала, как она дотрагивалась до рабыни: потреплет ее то за щеку, то за руку, словно пытаясь заставить двигаться. По другую сторону решетки сестра Осанна сидела на табуретке и пила водичку из глиняного кувшина, чтобы перебить голод поста. Компанию ей составляла сестра Лючия Нарнийская, тоже отмеченная стигматами. Ее, как и Осанну, переманил из Витербо герцог Эрколе, пообещав этот великолепный новый монастырь.
– Вид у нее изможденный, – сказала донна Изабелла.
Я решила, что она говорит о донне Лукреции, и поразилась ее прямолинейности, но потом увидела, что донна Изабелла разглядывает сквозь перегородку сестру Осанну.
– А раны воспалены? Ты не видишь, Лукреция? – Донна Изабелла повернула голову, и нитка жемчуга на шее исчезла в пухлой складке. – Во всяком случае, повязки вроде бы чистые. Я так и думала. Сестра Лючия завела безукоризненный порядок. Каждую ночь самолично подметает церковь, если только не впадает в транс. Правда, сестра? – Она повысила голос, чтобы ее услышали за перегородкой, но получилось так, будто она говорит с недоумком.
Волосы у меня встали дыбом, а по спине побежали мурашки. Я не сомневалась, что сестра Лючия каким-то образом заглянула мне в душу и оставила там образ Мариам, подметавшей наш дом накануне шабата. Я тогда подрезала фитили меноры, поглядывая одним глазом за окно, где должна была появиться вечерняя звезда в ознаменование начала нашего святого дня.
Донна Изабелла, чьи пухлые пальцы вновь потянулись к коробочке с мятными листьями, передумала и направила руку к овсяному печенью, когда сестра Осанна, пригвоздив донну Лукрецию неподвижным взглядом, произнесла громко и бесстрастно:
– Следи за основанием, дочь. Там может вспыхнуть пожар. Не давай огню дышать.
Я испугалась, как отреагирует мадонна в своем теперешнем состоянии, но она лишь нахмурилась, словно ей загадали загадку, на которую она не знала ответа.
– Вероятно, эти слова предназначены мне, – с надеждой промолвила донна Изабелла, плюясь крошками, привлекшими внимание песика, сидевшего у меня на коленях.
Но сестра Осанна вряд ли замечала ее присутствие. Глаза монахини совсем провалились в глазницы и походили на два омута блестящей воды.
На щеках донны Лукреции вспыхнули два лихорадочных пятна, а глаза гневно сверкнули.
– Думаю, нет, – возразила она, – сестра Осанна уже предсказывала мне будущее в Риме. – Она тщательно подбирала слова, но стоило ей потерять самообладание, она бы высказала то, что хотела скрыть.
Донна Изабелла вопросительно выгнула брови, и тогда я решилась вставить слово, не думая о последствиях:
– Она заверила мою госпожу, что ее брак с доном Альфонсо будет счастливым и плодотворным, мадонна. – Ну вот я и высказалась, а там будь что будет, зато любопытная сцена, которую я наблюдала между Чезаре и сестрой Осанной в Риме, осталась в тайне. Я, конечно, понятия не имела, что означали те слова, но догадывалась, что ему не понравится, если об этом станут судачить во всех банях, банкетных залах и салонах модного общества Венето.
Ожидая, что донна Лукреция сделает мне выговор за дерзость, и не дождавшись этого, донна Изабелла еще выше вздернула брови и заявила, презрительно усмехнувшись:
– Вряд ли это можно назвать предсказанием.
– Учитывая неприятие нашего брака вашим семейством, я бы назвала это чуть ли не чудом, – парировала донна Лукреция.
– Все равно я удивлена, что вы позволяете своим дамам столько вольности. Тебе не следовало говорить за свою госпожу, девушка.
– Мы с монной Виолантой придерживаемся одного мнения как по данному вопросу, так и по многим другим. – Донна Лукреция перевела на меня теплый взгляд больших серых глаз, и мне показалось, будто в длинную темную комнату проник дневной свет. Разумеется, она с самого начала все поняла про Чезаре и меня. Да и как могло быть иначе? И если она ни о чем не говорила, то потому, что в словах не было необходимости.
Той ночью донна Лукреция спала одна, хотя поужинала, как обычно, с доном Альфонсо. Дамы много рассуждали, под каким предлогом она отказала мужу и пришлось ли ей солгать или нет. Конечно, сказала Элизабетта Сенесе, он улыбался, отдавая приказ факельщику сопровождать его в город.
Герцог Эрколе был вдовец, а потому встречать мадонну в Ферраре предстояло его дочери Изабелле, маркизе Мантуи. С самого начала стало ясно, что донна Изабелла отнеслась к предстоящей церемонии без особой радости. Ее двор давал приют многим, кого Чезаре изгонял из Романьи, включая первого мужа мадонны, Джованни Сфорца. Она не делала секрета из того, что не одобряет выбор брата, к тому же донна Лукреция в качестве герцогини Феррарской теперь превосходила по рангу маркизу на ее же родине.
Дон Альфонсо и донна Лукреция решили завершить путешествие в Феррару по суше, но когда донна Изабелла в сопровождении Джулио встретила нас в Малальберго, она настояла на путешествии морем.
– Но так мы опоздаем, – запротестовал дон Альфонсо, кидая на сестру сердитые взгляды.
– А я специально поднялась на рассвете, чтобы привести буцентавр[27], – возразила донна Изабелла, выразительно подняв усталые глаза на брата.
Это была пухленькая рыжеволосая женщина, скрывавшая немодную кудрявость сложными прическами, как донна Адриана, с маленьким ртом и большим мясистым носом, зато глаза у нее были красивые, и она умело этим пользовалась.
Те из нас, кто был приближен к донне Лукреции, знали, как она опасалась этой встречи, хотя на людях продолжала сохранять веселость. Донна Лукреция легко справлялась с мужчинами, но дружба с женщинами давалась ей тяжело.
– Я бы предпочла, чтобы она отправила на встречу своего мужа, – бормотала мадонна, когда мы с Анджелой и Джеронимой помогали ей одеться.
Придворные дамы согласно загудели. Мы все встречались с доном Франческо Гонзага в Риме и были от него в восторге, несмотря на его толстые губы и расплющенный нос, как после неудачной игры в мяч. Как человек тщеславный, он постоянно хмурился, полагая, что хмурое выражение уменьшает выпученность глаз, но это не могло скрыть его любви к удовольствиям. По слухам, он терпеть не мог донну Изабеллу, потому что она была умная, зато не обделял вниманием многочисленных любовниц, а также некоторых хорошеньких пажей.
– Маловероятно при данных обстоятельствах, – заметила Джеронима, сокрушаясь.
– Видимо, нам придется улучить момент и высказаться по поводу его отсутствия. – Мадонна подняла руки и повернулась спиной к Анджеле, чтобы та зашнуровала ей корсет. – Как напоминание о том, что происходит с моими мужьями. Если они вызывают недовольство моего отца. Или брата. – В ее тоне прозвучал намек на иронию, которую она так и не сумела скрыть. – Боже правый, девушка, не так туго. Ты хочешь, чтобы я свалилась в обморок у ног Изабеллы Гонзага? Ослабь немного. Все равно я не рискую выглядеть толстой по сравнению с ней.
– Она похожа на расфуфыренную жабу, – позже прошептала мне на ухо Анджела, когда обе женщины с улыбкой обнялись на грязном берегу, а мы стояли в стороне и Анджела пыталась одновременно привлечь внимание дона Джулио и уклониться от взгляда его фиалковых глаз.
Дул ледяной ветер, мокрый снег бил в лицо. Вокруг раскинулись пустые коричневые земли. Печальное зрелище. Донна Изабелла на секунду забылась и попыталась первой взойти на маленький корабль впереди донны Лукреции, и тут одна из лошадей, ожидавших на бечевнике, подняла хвост и нагадила. Я видела, как дон Джулио бросил взгляд на дымящийся навоз, потом посмотрел на сестру, мадонну в атласе и соболях и, наконец, на Анджелу, спрятавшую лицо в капюшоне, отороченном лисой, после чего самодовольно ухмыльнулся.
В Торре-дель-Фосса мы сошли на берег, пока распрягали лошадей и готовили весла для последнего этапа нашего путешествия. На берегу канала нас ждал герцог Эрколе со всем своим двором. На вершинах сторожевых башен, давших название деревне, хлопали знамена Эсте. С палубы герцогского буцентавра ветер доносил музыку и обрывки разговоров, а нос корабля с фантастическим резным двухглавым орлом рода д’Эсте гордо вздымался почти так же высоко, как башня. Коренастые крестьяне в домотканых одеждах смахивали мокрый снег, глядя, как их новая герцогиня в золотом платье с алыми атласными рукавами, с сияющими в волосах бриллиантами и снежинками, с жемчужиной размером с маленькую грушу на вздымающейся груди опустилась на колени прямо в грязь, чтобы поцеловать руку тестя. Мы задержали дыхание. Герцог Эрколе поднял мадонну, расцеловал в обе щеки, а затем, растянув в улыбке тонкие губы, подал знак Катеринелле, чтобы та вышла вперед и почистила юбку хозяйки от грязи.
Донна Лукреция ступила на баржу герцога, мы должны были последовать за ней позже. На барже их развлекали придворные музыканты и поэты, декламировавшие панегирики двум семействам – Эсте и Борджа. На второй барже мы были предоставлены самим себе, поэтому потягивали горячее пряное вино и смотрели под всплеск весел, как с обеих сторон проплывает скучный пейзаж – плоские поля, испещренные оросительными канавками, напоминавшими свинцовые полосы под зимним небом, черные виноградники и костлявые тополя, высаженные вдоль канала, низкие домишки того же мышиного цвета, что и люди, живущие там, и земля, которую они возделывали. Мое испанское сердце жаждало разноцветья. Кинув взгляд на Анджелу, я хотела убедиться, что она чувствует то же самое, но ей, видимо, было не до окружающей красоты. Я снова принялась рассматривать берега, и мое внимание привлекла сгустившаяся тень на горизонте, за решеткой тополиных ветвей. Размытое пятно постепенно превратилось в монолит, из него росли четыре квадратные башни. Так я впервые увидела замок д’Эсте, которому предстояло стать моим домом. Выглядел он грозным, унылым и холодным.
– Оттуда прямо слышится плач Паризины Малатесты, – содрогнувшись, заметила Анджела.
Паризина и ее возлюбленный, Уго д'Эсте, который приходился ей пасынком и являлся старшим сыном герцога Эрколе, были в те дни не меньше знамениты, чем герои Данте – Паоло Малатеста и Франческа да Римини. Но сегодня темница, где их держал, а потом казнил герцог Никколо, славится другими пленниками, и об Уго с Паризиной почти забыли.
– Первое, что мы вам покажем, это место, где была установлена колода для казни.
В голосе донны Изабеллы звучало торжество, смешанное с горечью, пока она сверлила взглядом бриллиантовое ожерелье с рубинами, когда-то принадлежавшее ее матери, а теперь украшавшее тонкую шейку мадонны. Мы стояли на длинной лестнице Корте-Веккьо, на вершине которой нас ждал с приветственной речью глава старейшин, сави, и другие сановники. Донна Изабелла заняла верхнюю ступень, поэтому донне Лукреции приходилось смотреть на нее снизу вверх.
Она отказалась спуститься, чтобы встретить золовку во дворе. Там слишком людно, заявила она, осматривая водоворот людей, лошадей и мулов, багажных тележек, волов и одинокий паланкин, подаренный Святым Отцом мадонне для путешествия. Тот наклонился, словно севший на мель корабль, и теперь его занавески тащились по грязи. Наверное, она надеялась, что мадонна поскользнется на скользком истертом мраморе и сломает свою хорошенькую шейку или по крайней мере с нее слетит тиара с бриллиантами, сапфирами и огромными жемчужинами, которая тоже когда-то принадлежала герцогине Элеоноре.
Похоже, она уже прослышала, как лошадь мадонны, перепуганная громким шумом во время процессии при въезде в город, встала на дыбы и сбросила наездницу. Несомненно, ее взбесило то, что мадонна превратила конфуз в свое преимущество: как только донне Лукреции помогли подняться и снова сесть в седло, она обратилась к толпе на неуверенном феррарском наречии: «Вот видите, земля Феррары так меня и манит».
И тогда все захлопали в ладоши и закричали, размахивая маленькими красно-белыми флажками – цветами дона Альфонсо. Потом кто-то пальнул из аркебузы, и герцог настоял, чтобы мадонна спешилась, опасаясь, как бы она снова не упала.
Если донна Изабелла надеялась, что донна Лукреция исчерпала свой запас обаяния, везения и грации, с которой выпутывалась из затруднительных положений, то ее ждало очередное разочарование, поскольку мадонна спокойно ответила:
– Полагаю, муж дамы заточил Уго и Паризину под башней Маркесана, где мне отведены покои. Муж уже предупредил, что его отец желает показать мне это место и двери в тюрьму, очень низкие. – Она озорно рассмеялась и по-сестрински обняла донну Изабеллу. – Наверное, он считает, что со мной вечно случаются неприятности и я могу удариться головой.
Герцог Эрколе предположил, что придворные дамы мадонны захотят сопровождать ее к месту казни, где на одной из каменных плит смешалась кровь злосчастных любовников. Хотя герцог Эрколе, по всеобщему мнению, не отличался воображением, он, видимо, придерживался нелицеприятного мнения относительно морали молодых римлянок и чувствовал себя обязанным дать нам ясно понять, что дамы Феррары должны соблюдать более высокий стандарт поведения.
Мы начали экскурсию в хорошем настроении. Прошло три дня после нашего прибытия, и хотя донна Лукреция с нами не делилась, но, видимо, осталась довольна своим мужем. Что бы там ни говорили о его тяге к спиртному и проституткам, о том, что он проводит долгие часы в своих литейной или гончарной мастерских, из-за которых в северной части замкового сада часто случались пожары, он был пунктуален, оказывая внимание жене. Каждый вечер совершал короткую прогулку по галерее, соединявшей Корте-Веккьо с замком, и составлял ей компанию за частным ужином, а в свои покои возвращался лишь с рассветом. По томной улыбке мадонны, когда мы одевали ее, и темным кругам под глазами, которые мы маскировали пудрой и фиалковым маслом, мы сделали вывод, что дон Альфонсо научился у своих проституток приятным трюкам. Мадонна даже начала проявлять симпатию к своему песику настолько, что дала ему имя. Она звала его Альфонсино, Фонси для краткости.
С явным пренебрежением к намерению герцога Эрколе привести нас на место казни Уго и Паризины мы много хихикали и флиртовали, поддергивая юбки перед спуском в темницу. При этом мы демонстрировали лодыжки, икры и даже колени молодым людям, поджидавшим внизу, чтобы ловить нас. Многие из них проделали вместе с нами весь путь из Рима и продолжали развивать отношения, зародившиеся в дороге. Но веселость угасла, когда мы пробрались через гниющий шлюз и оказались в узком коридоре со склизкими стенами, который привел нас к камере не шире тех шлюзов, что управляли уровнем воды во рве. В той самой камере Уго д'Эсте бросил вызов отцу, отказался от духовника и пожертвовал своей жизнью ради любви.
– Во всяком случае, неплохой источник съестного во время осады, – пошутил кто-то из молодых людей, отковыривая от обитой железом двери улитку.
Но никто не рассмеялся. Я почувствовала, как Анджела сбоку вздрогнула и вздохнула. Тогда я взяла ее ладонь, которая оказалась холодной и влажной. Герцог предложил мадонне руку, но та покачала головой, отобрала у мальчишки факел и, пригнувшись, чтобы не задеть притолоку, шагнула в камеру.
Вышла оттуда мадонна с белым, покрытым испариной лицом. Бусинки пота блестели на лбу в свете факела. Я взглянула в ее глаза, и мне показалось, что я увидела в черных расширенных зрачках призраков замученных любовников.
Но через секунду наваждение прошло. Мадонна вежливо рассмеялась, заметив:
– Хорошо, что никто из них долго не мучился в плену. Гнев вашего отца смешался, к счастью, с состраданием, как кровь предателей, ваша милость.
Я часто задавалась вопросом, вспомнила ли она те свои слова через много лет. Сожалела ли она о них, но в тот день они повлияли на герцога Эрколе. К расстройству донны Изабеллы, он пожаловал донне Лукреции те семейные драгоценности, которые не передал через Ипполито во время сговора. Он был очарован не только умом мадонны, но и тем, что она превосходно разбиралась в соколиной охоте, а также успешно перевезла сестру Осанну в Феррару. Анджела восприняла щедрость герцога как доказательство того, что донна Лукреция умеет обращаться с мужчинами. Зато я, оставаясь дочерью своего отца, рассудила, что украшения предоставлялись всего лишь на время, тогда как приданое мадонны, деньги на содержание ее двора, по-прежнему оставались в кованом сундуке в сокровищнице герцога Эрколе, и расставаться он с ними не собирался. Я не сомневалась, что драгоценности были лишь попыткой задобрить невестку, и сама донна Лукреция тоже так думала. Я поняла это, заметив, как она иронично скривила губы, примеряя их перед зеркалом.
– Какая лицемерка эта Изабелла! – воскликнула Анджела, когда мы остались с ней вдвоем в нашей комнате. – Ты знаешь, что ее старший сын должен обручиться с Луизой?
– Луизой?
О чем она? Я надеялась перевести разговор на Джулио, раз мы опять затронули семейство Эсте со всеми их недостатками, но Анджела свернула в сторону, подняв новый, абсолютно не относящийся к делу вопрос. Сын Изабеллы ведь был еще совсем ребенок.
– Да, Луизой. Дочерью Чезаре.
Разумеется, у девочки должно быть имя. Я и раньше слышала его, только не хотела знать ни имени его дочери, ни имени его жены. Господа из окружения Чезаре, сопровождавшие нас в Феррару, не уехали домой, а остались на карнавал, как я убеждала себя. Но если бы дело обстояло так, то герцог отослал бы их складывать вещи и разместил в гостиницах или домах зажиточных горожан. Герцог Эрколе проявлял большую скупость в расходах на дом, если только траты не имели отношения к его оркестру, монахиням или стае длинношерстных голубоглазых кошек из Персии, у которых были собственные грумы и маленькие дверцы, вырезанные в нижней части всех дверей в Корте-Веккьо. Фрескам города постоянно угрожали сырость и грибок, однако он запретил разжигать огонь до наступления темноты.
Молодые люди из свиты Чезаре оставались во дворце, ожидая прибытия его жены, принцессы Шарлотты, и ее дочери, а еще потому, что в Ферраре, если ты не улыбаешься и не киваешь венецианцам и не следишь внимательно за императором, ты связываешь свои интересы с Францией. Намеревался ли Чезаре самолично явиться в Феррару, собирался встретить жену в Риме или еще где-то на территории Романьи, никто не знал.
– Ясно, – кивнула я.
Шарлотта д’Альбре, по слухам, одна из самых красивых женщин Франции, двоюродная сестра королевы, была добродетельна и предана мужу, хотя он и четырех месяцев не провел рядом с ней после свадьбы.
– Интересно, когда она объявится? Я имею в виду Шарлотту. Вероятно, приедет на карнавал. Все иностранцы любят смотреть итальянские карнавалы.
Принцесса Шарлотта не прибыла на карнавал. Якобы ей помешало ненастье в Альпах.
– Могла бы добраться морем, – усмехнулась Анджела. – Мне хотелось с ней познакомиться.
– Возможно, Чезаре все равно приедет, – заметила я.
– Наверное.
Он не приехал. Похоже, только жена могла заманить его в Феррару.
Пришлось мне довольствоваться обычным обществом, наблюдая за проделками его свиты с лоджии над большой аркой, ведущей на площадь из Корте-Веккьо. Мы надели маски и швыряли яйца, крошечные произведения искусства, изумительно расписанные доном Альфонсо красками и эмалями, приготовленные им для майолики. Поговаривали, будто проститутки подбирали осколки и выставляли в витринах тех лавок, в чьих кладовых и задних помещениях они усердно занимались своим ремеслом, в знак благосклонности дона Альфонсо. Поскольку дон Альфонсо слыл знатоком по этой части, они посчитали, что его печать одобрения пойдет на пользу делу.
Если свеситься с балюстрады достаточно далеко, то сбоку от арки можно видеть бронзовую статую герцога Борсо в бумажной треуголке с хохолком из конского волоса. Вытянув шею в другую сторону, легко было разглядеть его отца, герцога Никколо, чье суровое лицо скрывала маска рогоносца, украшенная грубо соструганными деревянными рожками. Неизвестно, кто залезал на колонны, поддерживавшие бронзовые изваяния, чтобы посмеяться над прозорливостью Борсо в дурацком колпаке или напомнить всему городу, как Никколо был обманут собственной женой. Это происходило каждый год, и герцог Эрколе, хоть и гордый человек, ни разу не попытался найти преступников или снять украшения, за что народ его и любил.
Великий пост проходил для нас особенно трудно, поскольку герцог Эрколе отказывался пустить в ход приданое мадонны. Несколько ее музыкантов-испанцев были вынуждены вернуться в Рим, когда у нее закончились деньги на их содержание, хотя певцы вроде бы даже были рады уехать, говоря, что болотный воздух портит их голоса. За ними поневоле последовали и другие – личный ювелир, свечных дел мастер и различные слуги. Вероятно, мадонна надеялась, что Святой Отец, увидев, как его дочери приходится уменьшать расходы, пригрозит старому герцогу отлучением от церкви, если тот не снимет замки с сундуков. В общем, она продолжала храбро улыбаться, всех очаровывать и со всем соглашаться в новой обстановке, а если и плакала по ночам, мы этого не знали, потому что каждую ночь она проводила с доном Альфонсо. Как молодожены, они получили разрешение понтифика исключить воздержание из Великого поста.
Мы проводили дни, посещая мессы и сестру Осанну в ее новой обители – монастыре Святой Екатерины.
– Полагаю, сестре Осанне будет приятно видеть знакомое лицо на новом месте, – заметила донна Изабелла, увязавшаяся с нами в одно из таких посещений. – Разумеется, для всей Мантуи большая честь, что ваше высочество проявляет к ней интерес, но я всегда сомневалась, что она легко перенесет путешествие.
– Мне показалось, что всю дорогу сюда она не проявляла беспокойства, – произнесла донна Лукреция, пока мы ждали, добравшись до монастыря, когда откроют дверцу нашей кареты. – А ты как думаешь, Виоланта?
Меня в очередной раз выбрали сопровождать мадонну во время визита ради моего христианского просвещения, а также чтобы присматривать за Фонси, которого она теперь возила повсюду с собой.
– Несомненно, она разделяла наше общее настроение, мадонна.
Донна Лукреция натянуто, но благодарно улыбнулась. Бледная, с похудевшим лицом, она стала так похожа на Чезаре, что я с трудом могла смотреть на нее. На мое везенье, ситуация требовала, чтобы я почти постоянно ходила потупившись. Случалось, на время я забывала о Чезаре, но так забывают об окружающей природе, когда она тут же напоминает о себе изумительной паутиной, мохнатой от инея, или резким одиноким лаем лисицы в ночной тьме.
– Все равно, – возразила донна Изабелла, сунув в рот засахаренный листочек мяты, – у меня создалось впечатление, будто она только собралась пророчествовать, как сильный ветер ей помешал. Я бы посоветовала не тревожить ее, если бы меня спросили.
Блеск в глазах донны Лукреции ясно дал понять, что она, как и я, полагала, что донна Изабелла выскажется при любых обстоятельствах, не дожидаясь, когда спросят ее мнения.
– Я знаю, сейчас пост, – продолжила донна Изабелла, нащупывая пухлыми пальцами второй листок мяты в золотой эмалевой коробочке, висевшей у нее на поясе, – но я никак не могу отбить привкус щуки, что нам подавали днем. Уверена, рыба была несвежей. Придется вам, дорогая, взять твердой рукой бразды правления над здешней кухней. Слишком долго этим домом занимались одни мужчины.
– Вам бы пожевать кардамона, Изабелла. Он лучше освежает дыхание, чем мята, к тому же его не нужно засахаривать для хранения.
Мальчишка, помощник кучера, установил рядом с дверцей кареты ступень, и я спустила Фонси на землю, чтобы он облегчился, и уже потом занялась донной Лукрецией – помогла ей выйти из кареты, а Катеринелла поправила шлейф ее платья. Уже две или три недели, как у мадонны пропал аппетит и она казалась слабой. Она объясняла это простудой, вызванной сменой времен года, но мы не сомневались, что она беременна. Дон Альфонсо ведь не пропускал ни одной ночи в ее спальне, и, как выразилась Анджела с ноткой зависти в голосе, они явно проводили время не за игрой в карты. Делались ставки, а мы, дамы, считали дни до следующих месячных мадонны так же тщательно, как считают те, у кого есть любовники, но нет мужей.
Послушница привела нас в гостиную, разделенную кованой железной перегородкой, по одну сторону которой стояли мягкие стулья. Тут же был приготовлен кувшин с вином и тарелка с пресными овсяными лепешками в руках у Катеринеллы, чья способность часами выстаивать не шевелясь продолжала меня изумлять. Анджела пояснила, что это в крови у всех африканцев – так они маскируются от львов и слонов в джунглях. Донна Изабелла, видимо, тоже восхищалась Катеринеллой, и я часто замечала, как она дотрагивалась до рабыни: потреплет ее то за щеку, то за руку, словно пытаясь заставить двигаться. По другую сторону решетки сестра Осанна сидела на табуретке и пила водичку из глиняного кувшина, чтобы перебить голод поста. Компанию ей составляла сестра Лючия Нарнийская, тоже отмеченная стигматами. Ее, как и Осанну, переманил из Витербо герцог Эрколе, пообещав этот великолепный новый монастырь.
– Вид у нее изможденный, – сказала донна Изабелла.
Я решила, что она говорит о донне Лукреции, и поразилась ее прямолинейности, но потом увидела, что донна Изабелла разглядывает сквозь перегородку сестру Осанну.
– А раны воспалены? Ты не видишь, Лукреция? – Донна Изабелла повернула голову, и нитка жемчуга на шее исчезла в пухлой складке. – Во всяком случае, повязки вроде бы чистые. Я так и думала. Сестра Лючия завела безукоризненный порядок. Каждую ночь самолично подметает церковь, если только не впадает в транс. Правда, сестра? – Она повысила голос, чтобы ее услышали за перегородкой, но получилось так, будто она говорит с недоумком.
Волосы у меня встали дыбом, а по спине побежали мурашки. Я не сомневалась, что сестра Лючия каким-то образом заглянула мне в душу и оставила там образ Мариам, подметавшей наш дом накануне шабата. Я тогда подрезала фитили меноры, поглядывая одним глазом за окно, где должна была появиться вечерняя звезда в ознаменование начала нашего святого дня.
Донна Изабелла, чьи пухлые пальцы вновь потянулись к коробочке с мятными листьями, передумала и направила руку к овсяному печенью, когда сестра Осанна, пригвоздив донну Лукрецию неподвижным взглядом, произнесла громко и бесстрастно:
– Следи за основанием, дочь. Там может вспыхнуть пожар. Не давай огню дышать.
Я испугалась, как отреагирует мадонна в своем теперешнем состоянии, но она лишь нахмурилась, словно ей загадали загадку, на которую она не знала ответа.
– Вероятно, эти слова предназначены мне, – с надеждой промолвила донна Изабелла, плюясь крошками, привлекшими внимание песика, сидевшего у меня на коленях.
Но сестра Осанна вряд ли замечала ее присутствие. Глаза монахини совсем провалились в глазницы и походили на два омута блестящей воды.
На щеках донны Лукреции вспыхнули два лихорадочных пятна, а глаза гневно сверкнули.
– Думаю, нет, – возразила она, – сестра Осанна уже предсказывала мне будущее в Риме. – Она тщательно подбирала слова, но стоило ей потерять самообладание, она бы высказала то, что хотела скрыть.
Донна Изабелла вопросительно выгнула брови, и тогда я решилась вставить слово, не думая о последствиях:
– Она заверила мою госпожу, что ее брак с доном Альфонсо будет счастливым и плодотворным, мадонна. – Ну вот я и высказалась, а там будь что будет, зато любопытная сцена, которую я наблюдала между Чезаре и сестрой Осанной в Риме, осталась в тайне. Я, конечно, понятия не имела, что означали те слова, но догадывалась, что ему не понравится, если об этом станут судачить во всех банях, банкетных залах и салонах модного общества Венето.
Ожидая, что донна Лукреция сделает мне выговор за дерзость, и не дождавшись этого, донна Изабелла еще выше вздернула брови и заявила, презрительно усмехнувшись:
– Вряд ли это можно назвать предсказанием.
– Учитывая неприятие нашего брака вашим семейством, я бы назвала это чуть ли не чудом, – парировала донна Лукреция.
– Все равно я удивлена, что вы позволяете своим дамам столько вольности. Тебе не следовало говорить за свою госпожу, девушка.
– Мы с монной Виолантой придерживаемся одного мнения как по данному вопросу, так и по многим другим. – Донна Лукреция перевела на меня теплый взгляд больших серых глаз, и мне показалось, будто в длинную темную комнату проник дневной свет. Разумеется, она с самого начала все поняла про Чезаре и меня. Да и как могло быть иначе? И если она ни о чем не говорила, то потому, что в словах не было необходимости.
Той ночью донна Лукреция спала одна, хотя поужинала, как обычно, с доном Альфонсо. Дамы много рассуждали, под каким предлогом она отказала мужу и пришлось ли ей солгать или нет. Конечно, сказала Элизабетта Сенесе, он улыбался, отдавая приказ факельщику сопровождать его в город.