— Боится жёнка, что коллекция на сторону уйдёт. Ты вовремя пришёл, Арнольд и Рава в Железногорск час назад укатили.
   — Они что, здесь? — удивился Силин.
   — Да, налетели, стервятники, падаль поклевать.
   Изольда была третьей женой Князева. С первой он развёлся ещё до приезда в Свечин, уже тут майор женился на Марии, крепкой, здоровой на вид уральской девке. Но прожили они вместе всего три года, при родах Мария умерла, оказалась слаба сердцем. Что-то повредили при родах и Толику. Полным идиотом его назвать было нельзя, он читал книги, здраво и разумно говорил. Вот только речь свою часто не мог довести до конца, она превращалась в невнятную кашу. При этом Толик начинал нервничать, передёргивался всем телом и старался куда-нибудь уйти. Но физически он вырос довольно крепким и методично перекапывал по осени девять соток отцовской дачи.
   После смерти Марии Князев женился снова, на вдове с двумя детьми Изольде Анохиной, в девичестве Левензон. Силин видел её фотографии тех времён — молодая вдова чудо как была хороша. Уже в те времена она работала директором продуктового магазина. Карьера её развивалась вполне успешно и закончилась в должности начальника местного торга. Все это время Изольда Исаевна успешно отбивала атаки ревизоров, хотя жила всегда не по средствам. Силина ещё в первое посещение поразила пятикомнатная квартира Князевых. Там не было вульгарных стенок и ковров, вся мебель представляла из себя один антиквариат. Два объёмных гаража хранили в себе по машине. Большие автомобили маленькая Изольда не любила, предпочитала простые «Жигули», но зато меняла их каждые три года. Одна машина стояла про запас, на другой ездили. Ещё в середине семидесятых этот запасной гараж подломили, но машину, на удивление многих, не раскурочили. Просто там было чем поживиться. Одних дефицитнейших по тем временам покрышек взяли штук десять, обо всем остальном Князевы умалчивали, просто изнутри гаража сделали обвязку арматурой.
   Старший сын Изольды Арнольд, окончив школу, уехал в Москву и поступил в торговый институт. Пошла по стопам матери и дочь, также отбыв на изучение фамильного дела в первопрестольную. Оба они в Свечин не вернулись. Сын заведовал крупным универмагом, Рава махнула ещё дальше — вышла замуж за соплеменника и отбыла на историческую родину. Вот Силин и удивился, что оба пасынка майора прибыли в Свечин из столь отдалённых Палестин.
   Словно подслушав его мысли, Князев, усмехнувшись, сказал:
   — Никогда не думал раньше, что буду жить с еврейкой, да ещё и растить её детей. Садись, не стой.
   Когда Михаил примостился рядом с кроватью на стульчике, майор начал свой рассказ.
   — Я тебе раньше не говорил, как приобрёл эту коллекцию, так вот, послушай. Хотя… — Он потянулся в сторону ближайшего стеллажа и, сморщившись от неудобной позы, достал из-за книг чёрную тетрадь и такую же небольшую коробочку.
   — Тетрадь спрячь, успеешь прочесть, а это открой. Что это за монета?
   — Ну, судя по надписи, это константиновский рубль, — уверенно заключил Силин, стараясь рассмотреть детали чеканки.
   Князев на ощупь достал со стеллажа большую лупу и подал её Михаилу. Потом пальцем ткнул в один из каталогов, и без слов понявший его Силин быстро нашёл в фолианте фотографию нужной монеты. Ещё несколько минут Михаил рассматривал монету, сличал её с изображением в книге, наконец неуверенно высказал свои соображения:
   — Похоже даже, что это не копия, а новодел, такое впечатление, что её делали одним и тем же штампом.
   — Именно так, но это не новодел, это подлинник, одна из шести монет, изготовленных в 1825 году. Вся её история записана в этой тетради, потом почитаешь. Я там тоже накарябал… своё послание. Спрячь её и никому не показывай. Коллекции мне не жалко, пусть вороньё растаскивает, у тебя сейчас не хуже. Черт с ними. Но эта монета мне дорога. С неё все ведь и началось. А ты настоящий нумизмат, фанатик, ты один можешь понять, что значит владеть подобной вещью.
   Видя, что Силин застыл в нерешительности с монетой в руке, майор сделал слабый, но нетерпеливый жест рукой:
   — Спрячь, спрячь! А сейчас дай попить и подними меня чуть повыше, я тебе кое-что расскажу.
   Михаил помог Князеву приподняться, поддерживая его со спины. При этом он с содроганием ощутил неприятную, потную, размягчённую плоть больного. На секунду отвращение подступило к горлу, но усилием воли Силин преодолел себя.
   Даже столь мизерное усилие стоило майору больших трудов. Он долго переводил дух, слабым движением вытер пот со лба, потом только начал рассказывать:
   — В сорок восьмом меня после ранения перевели с Украины в Ленинград. Я тогда уже подполковником был, да-да, не удивляйся. Тогда как раз принялись чистить городскую верхушку: Кузнецова, Воскресенского, Попкова. Ну и подмели МГБ, естественно. Я сильно не зверствовал, они ещё до моего приезда сами себя сожрали, нынешние писаки многое про нас напридумывали. Потом все успокоилось, а тут я и Нюську встретил. Роскошная дамочка, среди дохлой блокадной молодёжи она смотрелась как арбуз среди баклажанов. Втюрился я в неё крепко, с родителями познакомился. Папа её по снабжению подвизался, экспедитором по городам мотался, мануфактуру закупал для швейной фабрики, самый ходовой в те времена товар. Дом у них был полная чаша, папашке Нюськиному, Василию Яковлевичу, льстило, что офицер МГБ за его дочкой приударил. Скоро и свадьбу сыграли. Квартира у меня была, папаша её обставить помог, зажили, как говорят, душа в душу. К Пинчукам по воскресеньям в гости ходили, тесть мужик ничего был, хитрый, правда, такой, знаешь, типичный кулачок, все под себя тащил, но в дочке души не чаял.
   Как-то с ним мы подпили на ноябрьские, разговорились о разных случаях житейских, да о диковинах, что повидать пришлось. Бабы, помнится, уже посуду на кухне мыли. Вот тогда он мне эту монету и подаёт. Смотри, говорит, что у меня есть. И тетрадку достал, он её в блокаду чуть было на растопку не пустил, хорошо вчитался, о чем там было написано. И похвалился ещё, что приобрёл эту монету за два килограмма пшена да пачку маргарина. Зато, говорит, теперь при случае могу спокойно обменять её на «Победу», я, дескать, уже узнавал у знающих людей. Ну, понял я тогда, откуда у дочери простого экспедитора бриллиантовые серёжки и прочие цацки. Чуть по роже я ему не съездил, такое отвращение подкатило. Пока я воевал, эта сволочуга вот чем занималась. Но удержался, Нюська на папу разве что не молилась.
   Князев сделал паузу, отдышался и, промокнув простыней влажный лоб, продолжил:
   — Взял я из любопытства тетрадку, монету, перечитал от корки до корки, сам справки начал наводить, литературу выписал, ну и незаметно так увлёкся, словно пацан. Ползарплаты на медяки спускать начал, Нюська моя ругается, а мне-то что от этого? Страсть, она, ты сам знаешь, пределов не имеет. Злило меня только то, что медленно моя коллекция росла, редко когда что-то стоящее
   доставать удавалось. Ну, а вскоре началась эта кампания против евреев — сионистский центр, дело врачей. А лучшие коллекции как раз у пархатых были. Вот тут я и не выдержал. Поднял архивы, а там всегда пара-другая доносов на любого человечка лежит, своего времени ждёт. Выбрал я троих: двух врачей и артиста. Взяли их, они, конечно, отпираться. Но у меня специалист имелся, Белолобов, куда там гестаповцам до него! Выбил все что мне нужно было. Профессор, правда, тот что постарше, не дожил до суда, помер. Актёр тоже что-то быстро в зоне загнулся. Семьи их выслали, имущество, как полагается, через спецраспределители пустили. Ну я себе все монеты по дешёвке и скупил. Когда собрал их вместе, просто Крезом себя почувствовал. Только радость была недолгой. Хозяин вскоре умер, Иосиф Виссарионович. И завертелось все в обратную сторону. Берию расстреляли, жидов выпускать начали. Тут оставшийся в живых медик появился, уже на меня доносы строчить принялся. Дело завели, чуть было вслед за Кобуловым в распыл не отправили, но ничего, нашлись люди, замяли. Вызывает меня генерал-майор и говорит: «Выбирай, либо майором в глубинку, либо отдаёшь все, что хапнул, этим жидам и остаёшься в Питере подполковником».
   Ну я же не дурак, я же знаю, что они от меня на берегах Невы не отстанут! Выбрал первое. Нюська, как узнала, сразу в крик: «Не поеду никуда из Ленинграда, в гробу я видела эту глушь!» Ругался с ней страшно, до драки. Тогда и папе её под горячую руку перепало… Короче, приехал я сюда уже холостяком. Но и Нюське судьба куском масла не обломилась. Года не прошло, как и её, и папочку замели. Хищение в особо крупных размерах, знаменитое было «мануфактурное дело». Человек двадцать тогда расстреляли, Пинчуку тоже «вышку» шили, но проскочил мимо, десять лет дали. Нюська только недавно впряглась в их махинации, сбывала через свой отдел неучтённую мануфактуру, получила пятёрку. И все с конфискацией, так что бриллиантики их уплыли. Василий Яковлевич из зоны так и не вышел, стар уже был, а Нюська после отсидки спилась, так и не знаю, где сгинула…
   Князев замолк, крупные капли пота выступили на лбу, дышал он тяжело, с видимым усилием.
   — Больно? — тихо спросил Силин.
   — Да, припирает. Погоди, не зови, — остановил майор поднявшегося было со стула Михаила. — Потерплю ещё немного. На фронте два раза зацепило, в Карпатах очень сильно. Ничего, терпел без всякого наркоза. Сердце у меня железное, другой бы давно загнулся, а я все живу. Скоро дружков своих повидаю, Уткина и Рябова. Посмотрим, как там у чертей… банька…
   Майор попытался улыбнуться, но гримаса боли скривила его лицо. Силин повернулся было к двери, но Изольда уже входила в кабинет со шприцем в руках.
   — Куда колоть будем? — спросила она, оттирая Михаила от кровати и неодобрительно косясь на него своими чёрными глазами.
   — В плечо коли, на заднице уже места живого нет, — велел майор, со стоном переворачиваясь на бок.
   — Ну, я пойду? — спросил Силин.
   — Изя, отдай ему этот каталог, на память, — велел Князев жене. Та не очень охотно, но выполнила волю мужа.
   — Миша! — остановил Силина уже на пороге возглас майора. — Ты знаешь, я за эти полгода совсем по-другому на жизнь смотреть начал. Монеты — это ещё не вся жизнь. С собой их в могилу не возьмёшь. Все мне кажется, что я самое главное в жизни упустил, только вот не пойму что.
   Князев умолк, потом устало усмехнулся:
   — Может, саму жизнь.

14. ПЕРВЫЕ НЕПРИЯТНОСТИ.

   Пока Силин мирно дремал на своём спартанском ложе, вокруг него медленно, но неуклонно начали сгущаться тучи.
   В то утро у Валерия Николаевича Киреева, второго человека в охране Балашовых, было огромное желание остаться дома и никуда не ездить, благо хозяева по-прежнему гостили в Швейцарии, и он мог себе это позволить.
   Причина подобного нежелания трудиться имелась вполне уважительная — похмелье. С подобным диагнозом с утра на работу ковыляет полстраны, но похмельный синдром Киреева был особого рода. Голова у него как раз работала нормально, но вот печень…
   Желтухой он переболел еше в конце семидесятых, в своей первой командировке в Афганистан, тогда ещё мирную, благожелательную к «шурави» страну. Молодого работника службы внешней разведки, трудившегося под прикрытием дипломатического паспорта, вернули в Союз за год до рокового декабря семьдесят девятого. Затем в его послужном списке значились Дания, Бельгия. Но дольше всего Киреев задержался в Англии, на целых восемь лет. По долгу службы ему часто приходилось посещать приёмы, презентации, выставки. Все эти мероприятия не обходились без дармовой выпивки. Порой, дабы разговорить нужного человека, приходилось накачивать его спиртным под самую завязку, ни в чем при этом не отставая от «объекта обработки». Уже в Англии боли в правом боку приобрели стойкий и мучительный характер. Посольский врач быстро поставил точный диагноз — холецистит.
   — Никакой выпивки, жирного, острого, солёного, жареного, маринованного, шоколадного и поменьше кофе, иначе…
   — Что иначе? — спросил Киреев, с ужасом пытаясь совместить намечавшуюся диету с характером работы и образом жизни.
   — Иначе все это может перерасти в цирроз печени.
   Непосредственный начальник Киреева, резидент СВР, узнав о его визите к врачу, только расхохотался:
   — Валера, у нас тут у всех один диагноз! Девяносто процентов разведчиков умирают не от инфаркта или инсульта, а от цирроза. Так что терпи.
   И Киреев терпел. По утрам он глотал сверхмодные таблетки, просто гарантирующие, по словам рекламы, вторую молодость природному фильтру организма, а вечером снова разрушал его алкоголем. Хуже всего было то, что он сам пристрастился к ежедневной выпивке и уже не мог уснуть, не приняв доброй порции шотландского скотча. Это было довольно дорого, большинство посольских хлестало родную, дешёвую водку, но Киреев любил жить на широкую ногу, находя удовольствие и в собственных слабостях.
   Удовольствия кончились в начале девяностых. Очередной дипломатический скандал между Соединённым Королевством и тогда ещё существующим СССР кончился вничью, семь — семь. Именно по столько дипразведчиков уехали домой с обеих сторон. Для Киреева это оказалось настоящей катастрофой. Он слишком долго работал на Западе, врос в комфортную жизнь, и талонная нищета России просто потрясла его. Все обрушилось как-то сразу: распад Союза, смерть жены в банальнейшей автокатастрофе — пьяный водила на «КамАЗе», выехав на встречную полосу, сплющил импортный «форд» как консервную банку. Детей у них не было, и Валерий Николаевич ушёл в столь «крутое пике», что вынырнул из него у самой земли в прямом и переносном смысле, уже экс-разведчиком и кандидатом в крематорий. Больная печень сыграла при этом не последнюю роль, организм просто перестал принимать алкоголь.
   Надо было как-то жить, на что-то существовать. Надев свой последний, пошитый по фигуре костюм, Киреев отправился искать работу. Как оказалось, вместе с основной профессией он приобрёл множество побочных. Безупречное знание трех языков, изысканные манеры, умение произвести впечатление и легко поддержать любой разговор очень ценились в кругах нарождающейся российской буржуазии. Некоторое время Валерий Николаевич подрабатывал переводчиком, затем устроился референтом к одному быстро прогоревшему бизнесмену. Родимый цирроз как бы законсервировал его холёное лицо, а благородная седина и мощная фигура создавали некоторый ореол импозантности. Одно время его даже активно сватали стать во главе некоего инвестиционного фонда, но Киреев слишком хорошо знал, что такое «пирамида» не только по истории Древнего Египта, и отказался.
   В те времена Киреев мог без труда сколотить состояние, к этому у него были все предпосылки: ум, знания, необходимая изворотливость и личное обаяние. Но Валерий Николаевич уже перегорел и жаждал только одного — максимума покоя и комфорта при минимуме душевных и физических затрат. Именно нежелание бороться с русским вариантом сибаритства — обломовщиной и привело бывшего разведчика в охранный кооператив «Геракл». Работа в этом заведении была крайне проста и в то же время носила характер сродни театральному искусству. Киреев объезжал потенциальных клиентов и красочно расписывал им преимущества «Геракла» перед всеми остальными заведениями подобного рода. Его коллеги, гориллоподобные ребята, выдерживали удар в челюсть американского «Шаттла», но так складно и ловко окрутить клиента никто из них не мог. Именно в «Геракле» два года назад Анна Марковна Балашова присмотрела для себя начальника личной охраны. При всей своей арктической фригидности «мадам» просто обожала красивых, мощных мужчин. Зарплата, предложенная Кирееву, оказалась столь высока, что экс-разведчик без колебаний расстался с потомками античного героя.
   Да, чтобы ужиться с Анной Марковной, Кирееву пришлось вспомнить весь свой немалый дипломатический опыт, но издержки славно компенсировались материальными выгодами. Он сменил квартиру на более престижную, приобрёл «вольво», одевался, ел и курил то, что хотел, а не то, на что хватало денег.
   Плохо было одно — Киреев снова получил возможность покупать самые дорогие сорта виски. Трехлетний запрет на спиртное прорвала бутылка «Lagavulin», подаренная ничего не подозревающей «мадам» в качестве презента на Новый год. Несмешанное «малт виски» пробудило в Кирееве старого алкоголика. Обычно теперь он позволял себе расслабиться раз в неделю, накануне выходного. Пил всегда один, смакуя напиток по-английски, без льда и содовой. Валерий Николаевич понимал, что убивает себя, но ничего поделать не мог, вернее, не хотел.
   Так что в это утро две бутылки, употреблённые прошлым вечером, изрядно досаждали самому старшему из «секьюрити» Балашовых, но отправиться на работу пришлось. Ещё в семь утра Кирееву позвонили из штаба охраны и сообщили, что есть важные новости, требующие его приезда.
   — День добрый, господа, надеюсь, вы меня не очень огорчите своим «важным сообщением»? — с лёгкой улыбкой на устах приветствовал Киреев всех собравшихся в большой комнате на первом этаже здания «Транснефть-Арко», так поразившего в своё время Силина.
   Компания была настолько богата, что охраняла все свои объекты силами дочернего предприятия — охранного кооператива «Сатурн». Именно этих парней в темно-зеленой форме видел Нумизмат в первый день своего приезда в Москву, они же теперь охраняли и новый дом Балашовых. Сейчас в комнате собралась элита «Сатурна» — личная охрана финансиста, телохранители. Приход начальника большинство из подчинённых встретили с ответной улыбкой. Демократичная манера общения Киреева, его своеобразный, «англизированный» юмор давно сделали его весьма популярным среди людей личной охраны Балашовых. Первым на приветствие отозвался невысокий, худощавый парень, сидевший перед компьютером:
   — Увы, шеф, может, это и не страшно, но послужной список маньяка-коллекционера, о котором идёт речь, внушает уважение. Серёга ещё ночью принял из милиции оперативку и сказал, что её обязательно нужно показать вам.
   Пока Киреев читал распечатку, Шура, так звали парня, продолжал активно стучать по клавиатуре. По должности своей он проходил как диспетчер, но Киреев, оценивший способности подчинённого, частенько использовал его как аналитика. Простой разбор экономического состояния страны и примерных действий конкурентов Балашова порой давал больше для обеспечения безопасности банкира, чем все наружное наблюдение и методика контршпионажа. Знание того, откуда может последовать удар по личной безопасности Балашова, уже стоило многого. Остальные пятеро присутствующих в комнате являлись простыми телохранителями, крепкими ребятами, обученными в основном тому, чтобы прикрыть своим мощным телом хозяев от любой опасности.
   — М-да, только этого нам ещё не хватало, — со вздохом сказал Киреев, откладывая в сторону бумагу. Ему показалось, что печень заныла ещё сильней, и он машинально потёр правое предбрюшье. Валерий Николаевич не заметил, но все в комнате быстро переглянулись. То, что он считал своей тайной, давно уже являлось секретом полишинеля.
   — Семён, помнишь коллекцию? — спросил Киреев одного из охранников.
   — Ну как же, — ухмыльнулся тот. — Мы с Жориком Крутовым еле заперли этот гроб на второй этаж.
   — И вот теперь оказывается, что все монеты краденые. Забавно.
   — А вот вам его портрет, — сказал Шура.
   Все сгрудились за его спиной, разглядывая на мониторе физиономию нового врага Балашова.
   — Что-то среднее между Родионом Раскольниковым и Гришкой Распутиным, — сделал вывод Киреев. Остальные сдержанно засмеялись. — Он до сих пор таким дикобразом ходит?
   — Вряд ли. Здесь же чётко написано: стрижка короткая, небольшие усы.
   — Ну недотёпы, что они, фоторобот не могли сляпать?
   — Есть ещё одна фотография, но на ней ему вообще семнадцать лет.
   Ещё пару минут все дружно разглядывали облик юного Силина, извлечённый из архива завода.
   — А он не сильно изменился.
   — Конечно, — согласился Шура, — структура лица худощавая, прибавилось только морщин да волос. А основным признаком является рост. Сто восемьдесят восемь сантиметров.
   — Ого, баскетболист!
   — Такого хорошо в толпе отслеживать, на голову выше всех, — оживились охранники.
   — Потеряли они его двадцать первого, — начал рассуждать вслух Киреев, — потом что-то непонятное с этой «газелью» под Рязанью, уже двадцать восьмого. Что значит: « Предположительно, убийца — Силин»?
   — Там нашли всего один его отпечаток, остальные смазанные. Но похожего типа видели на городском вокзале. Все сходится — рост, приметы, одежда.
   — Значит, он все же добрался до Москвы, — подвёл итог Киреев. — И теперь ищет нашего патрона. Как он будет действовать?
   — Пойдёт в адресный стол, затем к дому.
   — Значит, должен показаться перед нашими телекамерами. Что из этого следует?
   — Надо просмотреть все видеозаписи начиная с двадцать девятого октября, — понял мысль шефа Шура.
   — Именно так, и не только у дома, но и у этого офиса.
   — Логично.
   — Ну что ж, все понятно. Семён и Виктор едут на Кутузовский, за кассетами, остальные занимаются нашим видеоархивом. Притащите сюда художника, пусть штаны зря не протирает, нарисует портрет, исходя из этих двух снимков. Фас, профиль. Пока все.
   — Да зачем нам художник? — ухмыльнулся Шура. — Я сейчас на машине, — он кивнул на монитор, — его портрет прокатаю.
   — Попробуй, но художника все-таки вызови.
   — Баграеву сообщать будем? — осторожно спросил Шура. Киреев поморщился и после короткого раздумья отрицательно мотнул головой:
   — Не надо, пока ничего экстраординарного нет. Пусть себе дышит горным воздухом.
   Николай Баграев был непосредственным начальником Киреева и сейчас находился вместе с Балашовыми в Швейцарии. Отношения между руководителями службы безопасности складывались весьма сложно. Баграев также прошёл школу разведки, но по другому ведомству — ГРУ. Как и большинство армейских разведчиков, он недолюбливал лощёных хлопцев из конкурирующего ведомства. Никакого начальника охраны мадам Балашовой раньше не было, должность придумала сама Анна Марковна специально «под Киреева», что сразу и настроило Баграева против своего невольного заместителя. За прошедшие два года эта пропасть нисколько не сузилась, скорее расширилась до пределов возможного. К тому же они оказались полными антиподами по характеру и темпераменту. Живого и энергичного, вечно озабоченного делом Баграева просто бесила вальяжная манера подачи собственного «я» Киреевым. Как телохранитель, Баграев превосходил своего заместителя, имел больший опыт подобной работы, да и больше вкладывал в неё души. Но Киреев даже из этого сумел извлечь выгоду и спокойно «ездил» на шее начальника, за что и получил от него сразу две клички: «сэр» и просто Англ. Слова эти Николай Фомич произносил с таким сарказмом, что взорваться мог любой. Только не Киреев.
   В свою очередь и он придумал кличку для оппонента: Бигбаг. Само сочетание этих звуков, казалось, не несло какой-либо подначки, но лёгкая ухмылка на губах Киреева стоила многого, а слово «большой» звучало издевательством в сочетании с невысоким ростом «Большого начальника».
   Пройдя к себе в кабинет, Киреев первым делом сунул в рот две таблетки карсила и минут десять полежал в кресле, прикрыв глаза. Мысли его текли вяло, нехотя. Вскоре он понял, что ощущает какой-то дискомфорт, и связано беспокойство с только что состоявшимся разговором. Понять причину своей тревоги Киреев так и не смог. Отвлёк его Шура, осторожно сунувший в приоткрытую дверь свою невзрачную мордочку.
   — Можно? — спросил он.
   — Заходи, Шура, — открывая глаза, но не меняя позы, отозвался Киреев. — Что у тебя там? Новости про маньяка?
   — Нет, вы вчера просили просмотреть материалы по «Дальнефти», я все прогнал через «ящик».
   — Ну и какие выводы? — оживился Валерий Николаевич.
   — Я думаю, что от них вряд ли стоит ожидать большой гадости.
   — Аргументируй.
   — Прежде за ними никаких мокрых дел не числилось, а для того чтобы убрать конкурента, тоже нужна некая привычка. Начинают обычно по мелочам: там соседа по торговой палатке замочат, наняв двух алкашей, потом конкурента в городе — входят во вкус. Это раз. Ну и во-вторых — борьба за этот пакет акций не носит для них разорительного характера. Не смертельно.
   — Ну ладно, допустим, так, — согласился Киреев. — А что ты скажешь про этого ненормального?
   — Силина? Тут хуже. Одиночка, непредсказуем, его почти невозможно проследить. Судя по оставленным после себя трупам, он хитёр, жесток и достаточно ловок. Помните, там сказано, что он убил одного братка на квартире его любовницы? Это ведь надо все вычислить, высчитать, подготовить. Непонятна его цель. Убивает зачем? Месть? Странно. Может, с резьбы слетел? Нет, с ним нам ещё придётся помучиться.
   — Если он действительно в Москве. Как думаешь, пройдёт этот номер с просмотром кассет?
   Шура пожал плечами.
   — Должен он к дому подойти, это логично. Только долго с этим придётся возиться.
   — А художника нашли?
   — У нас их несколько, только один наотрез отказывается, говорит, не смогу. Второй вообще только по трафаретам рисует. Теперь ждут третьего, он появится только после обеда. Вот тот, говорят, может все.
   Киреев вполголоса по-английски выругался. Это было все, что он позволял себе при подчинённых.
   — Что ж, придётся ждать обеда.
   Основные события действительно развернулись уже в третьем часу дня. Во-первых, объявился художник, внимательно рассмотрел оба снимка и, пожав плечами, заявил: