– П-п-почему т-т-ты так говоришь? – мобилизовав всю свою воинственность, проговорил Руперт IV.
– Потому что они слишком богаты, – сказал Джереми. – Их автобусы – это начиненные электроникой коконы, они высовываются из них только там, где толпятся туристы и, не имея ни малейшего представления о настоящих ценах, переплачивают за все вдвое – они навсегда испортили репутацию всем западным людям, и настоящие путешественники уже не могут купить вещь за те деньги, которых она стоит.
– Особенно, – сказал я, – когда стесняешься просить их у папы.
Джереми зыркнул на меня глазами.
– Это точно. – сказал Руперт I. – Я терпеть не могу просить у отца деньги. Я считаю это унизительным и не могу дождаться, когда смогу сводить его в ресторан или что-нибудь вроде того. Это, наверное, будет здорово.
– Бля, – сказал Руперт II.
Перед входом Рэндж дал нищему деньги.
– Откуда ты знаешь, что это настоящий нищий.
– Чего?
– Как ты отличаешь настоящих нищих от организованных?
– Ебена мать, что еще за организованные нишие?
– Ну, которых специально отправляют к туристам.
– Ну ты и параноик. Нищие это нищие. Те, у кого нет денег. Те, которые живут на улице.
– А.
– Ты что, не даешь им деньги?
– Джереми сказал, что нельзя. Он сказал, что индусы их игнорируют.
– Пиздит, жмот.
– Значит, ты всегда даешь им деньги?
– Не всегда. Ну – знаешь – как в Англии. Если собралось много мелочи, и если настроение подходящее.
– Все остальные тоже так?
– Откуда я знаю. Я что, телепат? Правила еще не написаны.
– Да, конечно.
Мне опять стало херово. Это все Джереми.
Оставаться в Джайпуре было опасно – во-первых, из-за тигра, а во-вторых, из-за того, что Лиз не переставая крутила хвостом перед всеми четырьмя Рупертами, так что я, кривясь, согласился и со сраными теориями Джереми и с тем, что нам пора двигаться в Пушкар. Рэндж не хотел уезжать так быстро, и передо мной забрезжила жуткая перспектива остаться только с Лиз и Джереми.
– Что – вы уже уезжаете? – удивился Рэндж.
– Ага, здесь слишком много туристов.
– Но вы же ничего не видели.
– Кое-что посмотрели. Дворец Ветров, например.
– А как же остальное? Целый город?
– Как тебе сказать. Нам не нравится город, если честно. Он какой-то нездоровый. И слишком приземленный.
– А куда вы едете?
– В Пушкар.
– Что еще за Пушкар?
– Неужели ты не знаешь, что такое Пушкар?
– Нет.
– Ох, говорят, он очень мягкий и тихий. Там есть озеро и... ну...
– Что ну?
– Ну я не знаю. Говорят он очень мягкий и тихий. Немного похож на Манали, только вместо гор озеро.
– Ясно. Здорово.
– И между прочим, тебя могут узнать, если будешь здесь долго крутиться. А в Пушкаре никого нет. Это просто деревня.
– Может, ты и прав. Народу здесь до хуя.
– А там отель с павлинами.
– И что?
– Черт его знает. Наверное здорово. Поехали с нами, а? Будет веселее.
– Я подумаю.
Рэндж поехал с нами.
Что тут удивительного?
Что-то с высоты.
Значит так.
Межкультурный обмен.
– Потому что они слишком богаты, – сказал Джереми. – Их автобусы – это начиненные электроникой коконы, они высовываются из них только там, где толпятся туристы и, не имея ни малейшего представления о настоящих ценах, переплачивают за все вдвое – они навсегда испортили репутацию всем западным людям, и настоящие путешественники уже не могут купить вещь за те деньги, которых она стоит.
– Особенно, – сказал я, – когда стесняешься просить их у папы.
Джереми зыркнул на меня глазами.
– Это точно. – сказал Руперт I. – Я терпеть не могу просить у отца деньги. Я считаю это унизительным и не могу дождаться, когда смогу сводить его в ресторан или что-нибудь вроде того. Это, наверное, будет здорово.
– Бля, – сказал Руперт II.
* * *
На следующий день мы с Рэнджем отправились во Дворец Ветров[18], и как ни хреново в этом признаваться, Джереми оказался прав, когда говорил про туристов. Само здание мне, правда понравилось, хотя на фотографии в Книге оно выглядело лучше.Перед входом Рэндж дал нищему деньги.
– Откуда ты знаешь, что это настоящий нищий.
– Чего?
– Как ты отличаешь настоящих нищих от организованных?
– Ебена мать, что еще за организованные нишие?
– Ну, которых специально отправляют к туристам.
– Ну ты и параноик. Нищие это нищие. Те, у кого нет денег. Те, которые живут на улице.
– А.
– Ты что, не даешь им деньги?
– Джереми сказал, что нельзя. Он сказал, что индусы их игнорируют.
– Пиздит, жмот.
– Значит, ты всегда даешь им деньги?
– Не всегда. Ну – знаешь – как в Англии. Если собралось много мелочи, и если настроение подходящее.
– Все остальные тоже так?
– Откуда я знаю. Я что, телепат? Правила еще не написаны.
– Да, конечно.
Мне опять стало херово. Это все Джереми.
* * *
По отелю гуляла история о том, что из зоопарка удрал молодой тигр – якобы пролез сквозь решетку. После чего, говорят, вдоволь наигрался в соседних домах. Сначала все думали, что эта веселая история касается только индусов, но потом в отель примчался француз с новой версией. Он утверждал, что тигр придушил белого туриста. Кто-то поверил, кто-то нет, но многие всерьез испугались.Оставаться в Джайпуре было опасно – во-первых, из-за тигра, а во-вторых, из-за того, что Лиз не переставая крутила хвостом перед всеми четырьмя Рупертами, так что я, кривясь, согласился и со сраными теориями Джереми и с тем, что нам пора двигаться в Пушкар. Рэндж не хотел уезжать так быстро, и передо мной забрезжила жуткая перспектива остаться только с Лиз и Джереми.
– Что – вы уже уезжаете? – удивился Рэндж.
– Ага, здесь слишком много туристов.
– Но вы же ничего не видели.
– Кое-что посмотрели. Дворец Ветров, например.
– А как же остальное? Целый город?
– Как тебе сказать. Нам не нравится город, если честно. Он какой-то нездоровый. И слишком приземленный.
– А куда вы едете?
– В Пушкар.
– Что еще за Пушкар?
– Неужели ты не знаешь, что такое Пушкар?
– Нет.
– Ох, говорят, он очень мягкий и тихий. Там есть озеро и... ну...
– Что ну?
– Ну я не знаю. Говорят он очень мягкий и тихий. Немного похож на Манали, только вместо гор озеро.
– Ясно. Здорово.
– И между прочим, тебя могут узнать, если будешь здесь долго крутиться. А в Пушкаре никого нет. Это просто деревня.
– Может, ты и прав. Народу здесь до хуя.
– А там отель с павлинами.
– И что?
– Черт его знает. Наверное здорово. Поехали с нами, а? Будет веселее.
– Я подумаю.
* * *
Вечером гостиничный дежурный спросил у Рэнджа, тот ли он самый Рэндж Пиндар.Рэндж поехал с нами.
Что тут удивительного?
В Пушкаре у нас с Лиз все окончательно испортилось. Однажды утром мы сидели во дворе отеля и читали (я – Уилбура Смита[19]; Лиз, бросив “Бхагавад-Гиту”, переключилась на “Дзэн и Искусство ухода за мотоциклом”[20], как вдруг она вскочила с кресла и завопила, как ненормальная:
– Боже моооооой!
– Чего? – спросил я, но она не ответила и рысью помчалась через весь двор к девушке, которая только что появилась у ворот и даже не успела стащить с плеч рюкзак.
– Фи! – кричала Лиз.
Девушка обернулась и непонимающе уставилась на Лиз.
– Фи – это ты?
– Да, я Фиона.
– Это же я, Лиз.
Повисла пауза, девушка пристально разглядывала Лиз – потом до нее, наконец, дошло, и она заверещала еще громче:
– ОХ ... БОЖЕ ... МОООООЙ, ЛИЗЗ-ЗИ!
– Фи!
– Лизилиз!
– Фифи!
– Это же... просто... Госссподи!... Не могу поверить! Как ты... Сколько!... Черт побери, не знаю что сказать!
– Я... я... тебе... все... расскажу.
Минут десять они обменивались воплями, на разные лады повторяли свои имена и перекручивая их самым невероятным образом, восхищенно разглядывали побрякушки, висевшие на каждой, пока, наконец, Лиз не сообразила, что надо нас познакомить.
– Это Дэвид, мой приятель, – сказала она.
Фи протянула руку и позволила мне слегка потрясти ее вялые липкие пальцы.
– Очень приятно, – сказала она, – а это моя подружка Каролин.
Фиона ушла вместе с Каролин наверх, пообещав вернуться ровно через “одню минюточку”, чтобы “посплетничать от души”. Вскоре она торжественно спустилась с лестницы, блестя свжевымытым лицом, и все такими же сальными волосами, правда теперь расчесанными и повязанными сзади в хвост. Как ни странно, в результате этих манипуляций она стала еще страшнее.
– Кааак хорошооо, что мы здесь вмеееесте, – тянула она все ту же резину, тиская руку Лиз.
– И такое совпадение.
– Удивительно.
– Невероятно.
– Это Кришна захотел, чтобы мы опять были вместе, – сказала Фиона, – иначе бы этого никогда не случилось.
– И... и... откуда вы приехали? И давно здесь?
– Мы с Каз пробыли три месяца в Удайпуре – это лепрозорий.
– ЧТО? – вскричал я, роняя на пол книгу.
– Ага. Там было удивительно.
На всякий случай я отодвинулся вместе с креслом на несколько дюймов назад.
– Вы пробыли три месяца в лепрозории?
– Ну, он теперь называется по-другому – Удайпурский реабилитационный центр и хоспис – но это то же самое.
– Ебаный бог! Зачем? – воскликнул я.
– Ах, это удивительное место.
– Я всегда мечтала туда попасть, – сказала Лиз.
– Что?
Она зверски на меня посмотрела.
– Я ничего тебе не говорила – я была уверена, что ты не поймешь. Но это моя самая заветная мечта. – Она повернулась к Фионе и расплылась опять. – Фи, милая, расскажи, как там, что там удивительного.
– Ах, все. Я стала другим человеком.
– Конечно.
– Как? – спросил я.
– Очень просто – моя карма полностью обновилась.
Меня нисколько не интересовало, что это значит.
– Господи, это удивительно, – сказала Лиз.
– Я столько узнала о себе... об исцелении... и обо всем.
– Как вы туда попали? Говорят, это очень сложно.
– Мне просто повезло. Мамина подруга работает в Лондонском обществе помощи прокаженным, и меня вписали вне очереди. Если хочешь, могу замолвить за тебя словечко.
– Неужели? Это было бы просто замечательно. Я обязательно приеду сюда опять, я очень хочу хоть чем-то отплатить Индии за все то хорошее, что она мне дала.
– Именно. Поэтому я так туда стремилась. Я хочу сказать – я впервые в Индии, но была уверена, что почерпну здесь очень много, и раз уж у меня были связи, не стоило упускать возможность.
– Но... это же опасно, – сказал я.
– Не будь глупцом. На ранних стадиях проказа излечима. И вовсе не так заразна, как все считают.
– Но... это же противно.
– Нужно себя преодолеть. Первые несколько дней были ужасными. Но теперь я чувствую себя гораздо лучше среди прокаженных, чем среди здоровых людей.
– Но... ты их лечила?
– Нет – наше заведение для тех несчастных, у кого болезнь достигла неизлечимой стадии. Поэтому в Удайпур так трудно устроиться волонтером.
– Не понимаю.
– Потому что это прекрасное место. Там находятся самые несчастные калеки из всех, какие бывают на свете, их нужно мыть, сопровождать на прогулках и вообще помогать жить с этой болезнью.
– Мыть?
– Да – я очень любила это делать.
– ЧТО?
– Это тяжело сначала, но когда привыкаешь, возникает удивительное чувство.
– Какое?
– Ты понимаешь, что смог это сделать, это очень... хорошее чувство.
– Какое?
– Ты чувствуешь себя хорошим человеком. Чувствуешь, как улучшается твоя карма. Чувствуешь, как смываешь с себя все эти ужасные предрассудки, с которыми ты родился, снимаешь шелуху и снова становишься чистым, как ребенок, соскребаешь грязь, наросты, паршу. Это восхитительно.
– Ах, я должна туда попасть, – сказала Лиз, – просто обязана.
– Но неужели это не угнетает?
– Ах, нет! Напротив. Лепрозорий полон оптимизма.
– Но ты же только что сказала, что они неизлечимы.
– Да, но они такие замечательные. Я хочу сказать – у них ничего не осталось, семьи отказались от них, они обречены, но они смеются и они полны жизни.
– Странно.
– Это правда.
– Это невозможно.
– Это правда. Там проводятся специальные собеседования. В хоспис огромная очередь, и чтобы туда попасть, надо пройти собеседование и доказать, что у тебя верное отношение к жизни.
– Что значит верное?
– Положительное. Больные должны смотреть на вещи с оптимизмом. Я хочу сказать – если они будут все время жаловаться, девушки, которые им помогают, будут чувствовать себя несчастными и ничему не научатся.
– То есть там для вас подбирали специальных больных?
– Так работают все больницы. Я хочу сказать – если у тебя неподходящая болезнь, ты туда не попадешь. Если ты недостаточно болен, ты тоже туда не попадешь. Это просто один шаг дальше. Еще раз повторяю, за ними там уход лучше, чем в любой другой больнице. Поэтому там такая хорошая атмосфера. Это замечательное место.
– Это противно.
– Что – думаешь, лучше бы за ними вообще никто не ухаживал?
– Нет, но отбирать пациентов ...
– Их все равно приходится отбирать. Я хочу сказать – прокаженных в этой стране столько, сколько листьев на деревьях.
– Да, но...
– На самом деле, между нами говоря, правительственная программа дает свои результаты, и скоро больных станет не хватать.
На этом интересном месте появилась Каролин.
– Прии-вет, – пропела она.
– Прии-вет, – пропела в ответ Фиона. – Тебе лучше?
– Чуть-чуть.
– Еще ходила?
– Три раза.
– О Господи. Значит становится хуже?
– Ммм.
– Может стоит обратиться к врачу?
– Мы же договорились, что не верим врачам.
– Можно поискать гомеопата.
– Если ты так считаешь...
– Ты больна? – спросила Лиз, светясь от сострадания.
– Ага, я не вылезаю из туалета и похудела на двадцать фунтов.
– Ты похудела на двадцать фунтов? – переспросила Лиз.
– Ага.
– Ох, везет же.
– Да, конечно, но я начинаю немного волноваться, потому что постоянно чувствую слабость.
– Как вы можете не верить врачам и работать в больнице? – спросил я.
– Это была не больница, а хоспис, – сказала Фиона. – Врачи лечат, но не исцеляют.
– Какая разница? – Врачи лечат болезнь. Целители исцеляют человека.
– Кто вбил вам в головы всю эту хуйню?
Лиз зверски на меня посмотрела.
– Боже моооооой!
– Чего? – спросил я, но она не ответила и рысью помчалась через весь двор к девушке, которая только что появилась у ворот и даже не успела стащить с плеч рюкзак.
– Фи! – кричала Лиз.
Девушка обернулась и непонимающе уставилась на Лиз.
– Фи – это ты?
– Да, я Фиона.
– Это же я, Лиз.
Повисла пауза, девушка пристально разглядывала Лиз – потом до нее, наконец, дошло, и она заверещала еще громче:
– ОХ ... БОЖЕ ... МОООООЙ, ЛИЗЗ-ЗИ!
– Фи!
– Лизилиз!
– Фифи!
– Это же... просто... Госссподи!... Не могу поверить! Как ты... Сколько!... Черт побери, не знаю что сказать!
– Я... я... тебе... все... расскажу.
Минут десять они обменивались воплями, на разные лады повторяли свои имена и перекручивая их самым невероятным образом, восхищенно разглядывали побрякушки, висевшие на каждой, пока, наконец, Лиз не сообразила, что надо нас познакомить.
– Это Дэвид, мой приятель, – сказала она.
Фи протянула руку и позволила мне слегка потрясти ее вялые липкие пальцы.
– Очень приятно, – сказала она, – а это моя подружка Каролин.
* * *
Как выяснилось, Лиз и Фиона вместе играли в детском струнном оркестре Илинга[21] и были там лучшими подругами, потом Лиз в одиннадцать лет переехала в другой район, и с тех пор они виделись только один раз.Фиона ушла вместе с Каролин наверх, пообещав вернуться ровно через “одню минюточку”, чтобы “посплетничать от души”. Вскоре она торжественно спустилась с лестницы, блестя свжевымытым лицом, и все такими же сальными волосами, правда теперь расчесанными и повязанными сзади в хвост. Как ни странно, в результате этих манипуляций она стала еще страшнее.
– Кааак хорошооо, что мы здесь вмеееесте, – тянула она все ту же резину, тиская руку Лиз.
– И такое совпадение.
– Удивительно.
– Невероятно.
– Это Кришна захотел, чтобы мы опять были вместе, – сказала Фиона, – иначе бы этого никогда не случилось.
– И... и... откуда вы приехали? И давно здесь?
– Мы с Каз пробыли три месяца в Удайпуре – это лепрозорий.
– ЧТО? – вскричал я, роняя на пол книгу.
– Ага. Там было удивительно.
На всякий случай я отодвинулся вместе с креслом на несколько дюймов назад.
– Вы пробыли три месяца в лепрозории?
– Ну, он теперь называется по-другому – Удайпурский реабилитационный центр и хоспис – но это то же самое.
– Ебаный бог! Зачем? – воскликнул я.
– Ах, это удивительное место.
– Я всегда мечтала туда попасть, – сказала Лиз.
– Что?
Она зверски на меня посмотрела.
– Я ничего тебе не говорила – я была уверена, что ты не поймешь. Но это моя самая заветная мечта. – Она повернулась к Фионе и расплылась опять. – Фи, милая, расскажи, как там, что там удивительного.
– Ах, все. Я стала другим человеком.
– Конечно.
– Как? – спросил я.
– Очень просто – моя карма полностью обновилась.
Меня нисколько не интересовало, что это значит.
– Господи, это удивительно, – сказала Лиз.
– Я столько узнала о себе... об исцелении... и обо всем.
– Как вы туда попали? Говорят, это очень сложно.
– Мне просто повезло. Мамина подруга работает в Лондонском обществе помощи прокаженным, и меня вписали вне очереди. Если хочешь, могу замолвить за тебя словечко.
– Неужели? Это было бы просто замечательно. Я обязательно приеду сюда опять, я очень хочу хоть чем-то отплатить Индии за все то хорошее, что она мне дала.
– Именно. Поэтому я так туда стремилась. Я хочу сказать – я впервые в Индии, но была уверена, что почерпну здесь очень много, и раз уж у меня были связи, не стоило упускать возможность.
– Но... это же опасно, – сказал я.
– Не будь глупцом. На ранних стадиях проказа излечима. И вовсе не так заразна, как все считают.
– Но... это же противно.
– Нужно себя преодолеть. Первые несколько дней были ужасными. Но теперь я чувствую себя гораздо лучше среди прокаженных, чем среди здоровых людей.
– Но... ты их лечила?
– Нет – наше заведение для тех несчастных, у кого болезнь достигла неизлечимой стадии. Поэтому в Удайпур так трудно устроиться волонтером.
– Не понимаю.
– Потому что это прекрасное место. Там находятся самые несчастные калеки из всех, какие бывают на свете, их нужно мыть, сопровождать на прогулках и вообще помогать жить с этой болезнью.
– Мыть?
– Да – я очень любила это делать.
– ЧТО?
– Это тяжело сначала, но когда привыкаешь, возникает удивительное чувство.
– Какое?
– Ты понимаешь, что смог это сделать, это очень... хорошее чувство.
– Какое?
– Ты чувствуешь себя хорошим человеком. Чувствуешь, как улучшается твоя карма. Чувствуешь, как смываешь с себя все эти ужасные предрассудки, с которыми ты родился, снимаешь шелуху и снова становишься чистым, как ребенок, соскребаешь грязь, наросты, паршу. Это восхитительно.
– Ах, я должна туда попасть, – сказала Лиз, – просто обязана.
– Но неужели это не угнетает?
– Ах, нет! Напротив. Лепрозорий полон оптимизма.
– Но ты же только что сказала, что они неизлечимы.
– Да, но они такие замечательные. Я хочу сказать – у них ничего не осталось, семьи отказались от них, они обречены, но они смеются и они полны жизни.
– Странно.
– Это правда.
– Это невозможно.
– Это правда. Там проводятся специальные собеседования. В хоспис огромная очередь, и чтобы туда попасть, надо пройти собеседование и доказать, что у тебя верное отношение к жизни.
– Что значит верное?
– Положительное. Больные должны смотреть на вещи с оптимизмом. Я хочу сказать – если они будут все время жаловаться, девушки, которые им помогают, будут чувствовать себя несчастными и ничему не научатся.
– То есть там для вас подбирали специальных больных?
– Так работают все больницы. Я хочу сказать – если у тебя неподходящая болезнь, ты туда не попадешь. Если ты недостаточно болен, ты тоже туда не попадешь. Это просто один шаг дальше. Еще раз повторяю, за ними там уход лучше, чем в любой другой больнице. Поэтому там такая хорошая атмосфера. Это замечательное место.
– Это противно.
– Что – думаешь, лучше бы за ними вообще никто не ухаживал?
– Нет, но отбирать пациентов ...
– Их все равно приходится отбирать. Я хочу сказать – прокаженных в этой стране столько, сколько листьев на деревьях.
– Да, но...
– На самом деле, между нами говоря, правительственная программа дает свои результаты, и скоро больных станет не хватать.
На этом интересном месте появилась Каролин.
– Прии-вет, – пропела она.
– Прии-вет, – пропела в ответ Фиона. – Тебе лучше?
– Чуть-чуть.
– Еще ходила?
– Три раза.
– О Господи. Значит становится хуже?
– Ммм.
– Может стоит обратиться к врачу?
– Мы же договорились, что не верим врачам.
– Можно поискать гомеопата.
– Если ты так считаешь...
– Ты больна? – спросила Лиз, светясь от сострадания.
– Ага, я не вылезаю из туалета и похудела на двадцать фунтов.
– Ты похудела на двадцать фунтов? – переспросила Лиз.
– Ага.
– Ох, везет же.
– Да, конечно, но я начинаю немного волноваться, потому что постоянно чувствую слабость.
– Как вы можете не верить врачам и работать в больнице? – спросил я.
– Это была не больница, а хоспис, – сказала Фиона. – Врачи лечат, но не исцеляют.
– Какая разница? – Врачи лечат болезнь. Целители исцеляют человека.
– Кто вбил вам в головы всю эту хуйню?
Лиз зверски на меня посмотрела.
Что-то с высоты.
Появление Фи и Каз возвестило начало конца. Лиз теперь вставала рано, до завтрака они ходили к озеру медитировать, и под их влиянием она стала превращаться в нечто среднее между принцессой Анной, матерью Терезой, Ганди и Рэйчел Грант[22].
Рэндж между тем слетал с катушек. Все началось с того, что он купил себе кальян – сложное переплетение трубочек и конусов, придуманное для того, чтобы выкуривать сразу огромное количество гашиша. Одного кальяна вполне хватило бы, чтобы неделю продержать в ступоре население небольшого городка, вроде Барнета. Рэндж, однако, взял себе привычку выкуривать целый кальян в одиночку. На завтрак. Потом еще один на обед.
Если куришь косяк, то максимум через две затяжки к тебе обязательно подвалит незнакомый стрелок, усядется рядом и в надежде на халявную траву начнет заводить разговоры. Рэнджев кальян наоборот всех распугивал. Одной его индусской морды с выпученными глазами, присосавшейся к странному, похожему на небольшой промышленный холодильник сооружению, было достаточно, чтобы наш обычно полный бродягами дворик выметало до блеска. Дым, который он производил, был тяжелее воздуха, и Рэндж сидел один, погруженный в сизые клубы, радостно вращал глазами и громко ругался с родственниками, которые время от времени являлись его воспаленному воображению.
Вообще-то, я ничего не имею против наркотиков, но на этой стадии Рэндж уже не мог составить мне хорошую компанию. Он вообще не мог составить никакую компанию. В результате почти все время в Пушкаре я проводил в обществе Уилбура Смита.
Джереми, кстати говоря, тоже был удален из королевской свиты – его место заняли Фи и Каз. Он не особенно возражал, и я даже заметил у него на лице некоторое облегчение от того, что Лиз оставила его наконец в покое. Обычно он сидел во дворе и читал книжку под названием “Разговоры с доном Хуаном” Карлоса Кастанеды.
Проникнувшись как-то к нему сочувствием, как к товарищу по несчастью, я спросил, о чем книжка.
– Каждый человек обязан ее прочесть, – произнес он с помпой. – Я потрясен.
Прощай, сочувствие.
– Смотри, что написано на обложке.
Там было написано: “Опыты дона Хуана заставляют знания, накопленные точными науками, раствориться в пучине неизведанного. Теодор Рожак[23]”.
– Вот это да. Интригует.
– Дочитаешь Уилбура Смита, поменяемся.
– Ладно.
Несмотря на то, что мне уже давно вполне хватало общества Уилбура, они сочли уместным усесться за мой стол, нарушить мой покой и невинными голосами завести всю эту свою херню, не потрудившись сказать мне ни единого слова.
Я попытался вычеркнуть их из окружающего пространства и сосредоточиться на степени банановости оладий, но вторжение было слишком грубым.
– Сегодня ты ее достигла? – спросила Фи.
– Чего – нирваны? Ты с ума сошла, – сказала Лиз.
– Нет, не нирваны. Другого. Того, что под нирваной, но над успокоением, помнишь, я тебе говорила. Как оно называется, скажите еще раз.
– Нечтомеждустояние, – сказала Каз
– Именно.
– Я точно достигла успокоения, – сказала Лиз.
– Замечательно, – сказала Фи. – Я хочу сказать, это основа. Ты теперь на пути.
– Кажется, впервые я уверена, что достигла его.
– Ах, как я за тебя рада. Как ты это почувствовала?
– Я почувствовала... гм... я почувствовала...
– Успокоение, – подсказал я.
Ноль внимания.
– ...так... словно мое тело принадлежит кому-то другому, и я всего лишь гость у себя в голове, и наблюдаю мир и себя с высоты.
– Это удивительно, – сказала Каз. – Это даже больше, чем успокоение. Я думаю, это на ступень выше. У меня никогда не получалось добраться до чего-нибудь с высоты.
– Правда?
– Ага. Ты очень хорошо движешься.
Лиз вздохнула.
– Я тааак рада, что встретила вас, – сказала она, поочередно кладя им руку на колени. – Вы открыли мне глаза на... на... на МИР!
О, Господи, подумал я. Точно, свихнулась.
– Моя карма, – продолжала она, – она теперь совсем другая. Я словно в царстве света.
Я больше не мог этого выносить.
– Карма? – медленно проговорил я. – Карма? Не понимаю, хоть в жопу меня еби. Чем вас не устраивает жизнь?
Тишина повисла над нашим столом. Фи и Каз не отрываясь смотрели на меня, и выражения их лиц находились в полной гармонии друг с другом. В них не было ни намека на гнев или хотя бы осуждение. Обе, это было совершенно ясно, просто меня жалели. Отныне в их глазах я превратился в одного из их прокаженных.
Лиз, однако, меня не жалела. Более того. Я имел счастье получить один из ее взглядов. Нет, не так. Не один из, а Взгляд. Очень серьезный взгляд. Если перевести его на английский, получалось: всё. Я дошел до конца. Ей меня хватило.
– Пойдем, Фи. Пойдем, Каз, – сказала она.
Они забрали свои крутые яйца и пересели за другой стол.
Рэндж между тем слетал с катушек. Все началось с того, что он купил себе кальян – сложное переплетение трубочек и конусов, придуманное для того, чтобы выкуривать сразу огромное количество гашиша. Одного кальяна вполне хватило бы, чтобы неделю продержать в ступоре население небольшого городка, вроде Барнета. Рэндж, однако, взял себе привычку выкуривать целый кальян в одиночку. На завтрак. Потом еще один на обед.
Если куришь косяк, то максимум через две затяжки к тебе обязательно подвалит незнакомый стрелок, усядется рядом и в надежде на халявную траву начнет заводить разговоры. Рэнджев кальян наоборот всех распугивал. Одной его индусской морды с выпученными глазами, присосавшейся к странному, похожему на небольшой промышленный холодильник сооружению, было достаточно, чтобы наш обычно полный бродягами дворик выметало до блеска. Дым, который он производил, был тяжелее воздуха, и Рэндж сидел один, погруженный в сизые клубы, радостно вращал глазами и громко ругался с родственниками, которые время от времени являлись его воспаленному воображению.
Вообще-то, я ничего не имею против наркотиков, но на этой стадии Рэндж уже не мог составить мне хорошую компанию. Он вообще не мог составить никакую компанию. В результате почти все время в Пушкаре я проводил в обществе Уилбура Смита.
Джереми, кстати говоря, тоже был удален из королевской свиты – его место заняли Фи и Каз. Он не особенно возражал, и я даже заметил у него на лице некоторое облегчение от того, что Лиз оставила его наконец в покое. Обычно он сидел во дворе и читал книжку под названием “Разговоры с доном Хуаном” Карлоса Кастанеды.
Проникнувшись как-то к нему сочувствием, как к товарищу по несчастью, я спросил, о чем книжка.
– Каждый человек обязан ее прочесть, – произнес он с помпой. – Я потрясен.
Прощай, сочувствие.
– Смотри, что написано на обложке.
Там было написано: “Опыты дона Хуана заставляют знания, накопленные точными науками, раствориться в пучине неизведанного. Теодор Рожак[23]”.
– Вот это да. Интригует.
– Дочитаешь Уилбура Смита, поменяемся.
– Ладно.
* * *
Однажды утром, когда я был полностью поглощен банановыми оладьями, Лиз, Фи и Каз появились после своего рассветного сеанса – не знаю, что они там занимались – и тоже принялись за завтрак (по крутому яйцу на каждую, если вам это вдруг интересно).Несмотря на то, что мне уже давно вполне хватало общества Уилбура, они сочли уместным усесться за мой стол, нарушить мой покой и невинными голосами завести всю эту свою херню, не потрудившись сказать мне ни единого слова.
Я попытался вычеркнуть их из окружающего пространства и сосредоточиться на степени банановости оладий, но вторжение было слишком грубым.
– Сегодня ты ее достигла? – спросила Фи.
– Чего – нирваны? Ты с ума сошла, – сказала Лиз.
– Нет, не нирваны. Другого. Того, что под нирваной, но над успокоением, помнишь, я тебе говорила. Как оно называется, скажите еще раз.
– Нечтомеждустояние, – сказала Каз
– Именно.
– Я точно достигла успокоения, – сказала Лиз.
– Замечательно, – сказала Фи. – Я хочу сказать, это основа. Ты теперь на пути.
– Кажется, впервые я уверена, что достигла его.
– Ах, как я за тебя рада. Как ты это почувствовала?
– Я почувствовала... гм... я почувствовала...
– Успокоение, – подсказал я.
Ноль внимания.
– ...так... словно мое тело принадлежит кому-то другому, и я всего лишь гость у себя в голове, и наблюдаю мир и себя с высоты.
– Это удивительно, – сказала Каз. – Это даже больше, чем успокоение. Я думаю, это на ступень выше. У меня никогда не получалось добраться до чего-нибудь с высоты.
– Правда?
– Ага. Ты очень хорошо движешься.
Лиз вздохнула.
– Я тааак рада, что встретила вас, – сказала она, поочередно кладя им руку на колени. – Вы открыли мне глаза на... на... на МИР!
О, Господи, подумал я. Точно, свихнулась.
– Моя карма, – продолжала она, – она теперь совсем другая. Я словно в царстве света.
Я больше не мог этого выносить.
– Карма? – медленно проговорил я. – Карма? Не понимаю, хоть в жопу меня еби. Чем вас не устраивает жизнь?
Тишина повисла над нашим столом. Фи и Каз не отрываясь смотрели на меня, и выражения их лиц находились в полной гармонии друг с другом. В них не было ни намека на гнев или хотя бы осуждение. Обе, это было совершенно ясно, просто меня жалели. Отныне в их глазах я превратился в одного из их прокаженных.
Лиз, однако, меня не жалела. Более того. Я имел счастье получить один из ее взглядов. Нет, не так. Не один из, а Взгляд. Очень серьезный взгляд. Если перевести его на английский, получалось: всё. Я дошел до конца. Ей меня хватило.
– Пойдем, Фи. Пойдем, Каз, – сказала она.
Они забрали свои крутые яйца и пересели за другой стол.
* * *
Вечером, в результате подчеркнуто секретной операции, Лиз вместе с рюкзаком и матрасом переехала к Фи и Каз.
Значит так.
Дорогие мама и папа,
Простите, что долго не писал, был ужасно занят. Я уехал из Гималаев и нахожусь теперь в Пушкаре – это тихая красивая деревенька на берегу озера, затерянного в пустынях Раджастана – возможно, самой живописной провинции Индии, знаменитой яркими разноцветными сари на женщинах и огненными специями, которые в изобилии продаются на шумных базарах. Я здесь отдыхаю, несмотря на то, что мои отношения с Лиз начинают портиться. Мы, кажется, достали друг друга до самых печенок, но надеюсь, все скоро исправится.
С любовью,
Дэйв.
Через несколько дней после лизиного дезертирства я сидел во дворе и попивал чай – интересно, которую уже по счету чашку на этом самом месте? – когда вдруг услышал у ворот визг автомобильных покрышек. В Индии вообще мало машин, а в Пушкаре, не знаю, есть ли вообще – особенно способных разогнаться так, чтобы потом визжать покрышками – поэтому я решил посмотреть, что происходит, и поднял глаза от книги, .
Во двор ворвался жирный усатый мужик, облаченный в пиджак и галстук, но с перекошенной физиономией. Он придирчиво изучил всех его обитателей, заметил клок сизой ваты в углу двора, который был на самом деле Рэнджем, и издал победный клич.
На клич во двор ввалились еще три человека, и среди них женщина в сари. Она бросила взгляд на Рэнджа, ахнула и сползла на землю. Двое других были амбалами в джинсах и футболках.
– Былядь, – сказал один из них, – Ебыная пызда.
Я узнал патнейский диалект. Видимо, это был брат. Он схватил Рэнджа за руки, но тот отказывался управлять своим телом, и тогда одна из рук досталась второму амбалу. Вдвоем они выволокли его за ворота.
Рэндж, похоже, так и не понял, что происходит, но через несколько минут я услышал у ворот его голос:
– Подождите... Подождите... ПОДОЖДИТЕ! ДА ПОДОЖДИТЕ ВЫ.
Потом снова появился Рэндж и на подкашивающихся ногах приковылял ко мне.
– Я хочу, чтобы это осталось у тебя, – сказал он, сунул мне в руки кальян и согнул вокруг него мои пальцы.
– Спасибо, чувак, – сказал я.
Он посмотрел на меня, словно говоря: прости, друг, меня ждет виселица – и побрел назад, в объятия брата.
Потом зарычал мотор, я услышал звуки хлопающих дверей и какую-то ругань. Удалось разобрать только голос, повторявший: “Он не виноват. Он не виноват”.
На секунду наступило затишье, потом во двор влетел самый здоровый из амбалов, сгреб в кулак мою рубашку, вытащил меня из кресла и швырнул к стене.
– Это ты? – заорал он. – ТЫ? ТЫ ПРОДАЛ ЕМУ ЭТО ДЭРМО?
– Нет. Это не я. Я в жизни ничего не продавал, – пролепетал я, заикаясь и подозревая, что сейчас меня убьют.
– ТЫ ПРОДАЛ ЕМУ ЭТО ГОВНО? ГОВОРЫ!
– Н-н-нет. Б-б-богом клянусь.
– УБЫЮ, ПЫЗДЕНЫШ.
– Это не я. Клянусь жизнью. Мамой клянусь.
Он отпустил мою рубашку и прорычал:
– Пыдор. Ебыный пыдор.
Плюнул мне на ботинок и отвалил.
Гостиничный дежурный прокричал ему что-то на хинди, вместо ответа он швырнул на землю несколько банкнот и скрылся за воротами.
Я поправил рубашку и несколько раз глубоко вздохнул. Во дворе стояла гробовая тишина, все не отрываясь смотрели на меня. Я хотел было усмехнуться и сказать, что у парня не все в порядке с головой, но не смог выдавить из себя ни слова.
Потом я поднял голову и заметил на балконе Лиз, Фи и Каз – значит они видели все представление. Лиз готова была уписаться от удовольствия, но изо всех сил удерживала на лице самоуверенно-сочувствующую маску, на которой большими буквами было написано: я же вам говорила.
Фи и Каз, судя по всему, искренне меня жалели.
– Что? Что еще? – спросил я, чувствуя, как садится голос.
– Я приняла решение. Я должна это сделать.
– Что?
– Понимаешь – Фи и Каз знают одно место, это недалеко отсюда, и я хочу туда поехать.
– И что?
– Я не думаю, что тебе имеет смысл ехать со мной. Но если ты вдруг захочешь, то должен пробыть там две недели.
– Что?! Зачем?
– Это ашрам[24].
– Ашрам? Что еще за ашрам?
– У индусов это место для медитации, рефлексии и духовного возрождения.
– Духовного возрождения? Что ты несешь?
– Слушай, я не собираюсь в десятый раз ходить по тому же кругу. Ты совершенно невосприимчив к... ко всему, чему эта страна пытается тебя научить, и с этим приходится мириться. Я еду в ашрам с Фи и Каз.
– На две недели?
– Как минимум на две недели.
– Значит так.
– Что значит так.
– Ты решила со мной расстаться. Все. Я теперь один.
– Это не так. Я знала, что ты не захочешь ехать с нами в ашрам, но мы можем потом встретиться и...
– Блядь, что я забыл в ашраме? Чтобы эти психи промывали мне мозги своим Харе – Кришной? Ну нет. Я даже близко не подойду...
– Стоп. СТОП! Я не желаю больше слушать. Твои предрассудки слишком...
– ПРЕДРАССУДКИ! Это не предрассудки. Я не хочу потом бегать по Лейстерской площади с бритой головой и приставать ко всем со своей идиотской любовью.
– Это, Дэйв, и есть предрассудок – если ты до сих пор не знал значения этого слова. Речь идет о богатейшей религии, которую исповедуют миллионы людей, а все, что тебе приходит на ум, это... это... типично западные извращения восточной философии. Ты слишком узколоб для всего этого – я не понимаю, зачем ты вообще сюда ехал.
– Потому что ты захотела.
– Ах, оставь. Ты сам захотел.
– Я хотел быть с тобой. А теперь ты меня бросаешь.
– Я иду на зов. Ты можешь присоединиться ко мне, мы можем встретиться потом, но я не собираюсь приносить свое предназначение в жертву твоим куриным мозгам.
– А я не собираюсь неизвестно сколько тебя дожидаться. У нас был маршрут, и мы собирались ему следовать. Я приехал смотреть страну, а не торчать здесь. Я еще не сошел с ума. Переться в Индию и ничего в ней не видеть? Я уезжаю. Я еду в Гоа.
– Невыдержанность – это так по-западному. Тебе этого не понять, потому что ты давно превратился в пародию на самого себя.
– Я превратился в пародию на самого себя? Не смеши меня.
– Ничего в этом нет смешного.
– Ты... ты... да ты просто дура. Это же элементарно. У тебя не хватает ума даже на то, чтобы быть пародией на саму себя. Ты пародия на свою дуру-подружку. Твоя Фиона – самая большая идиотка, которую только видела земля, а ты из кожи лезешь, чтобы стать на нее похожей! Да на тебя жалко смотреть.
– Если бы ты сказал мне это неделю назад, я может и рассердилась бы. К счастью для тебя, я очень изменилась за последние несколько дней, и слишком хорошо теперь себя знаю, чтобы такое мелкое циничное говно, как ты, могло вывести меня из равновесия. Моя сущность отныне для тебя непроницаема. Ты не в состоянии меня оскорбить, потому что ты... ты просто КУСОК ГОВНА! ТЫ НИЧТОЖЕСТВО, ЖАЛКИЙ, НОЮЩИЙ, ФАЛЬШИВЫЙ, СОПЛИВЫЙ МАЛЬЧИШКА! Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ! Я НЕ ЖЕЛАЮ С ТОБОЙ РАЗГОВАРИВАТЬ! ЕБАНЫЙ МУДАК! МЕНЯ ТОШНИТ ОТ ОДНОГО ТВОЕГО ВИДА!
Простите, что долго не писал, был ужасно занят. Я уехал из Гималаев и нахожусь теперь в Пушкаре – это тихая красивая деревенька на берегу озера, затерянного в пустынях Раджастана – возможно, самой живописной провинции Индии, знаменитой яркими разноцветными сари на женщинах и огненными специями, которые в изобилии продаются на шумных базарах. Я здесь отдыхаю, несмотря на то, что мои отношения с Лиз начинают портиться. Мы, кажется, достали друг друга до самых печенок, но надеюсь, все скоро исправится.
С любовью,
Дэйв.
Через несколько дней после лизиного дезертирства я сидел во дворе и попивал чай – интересно, которую уже по счету чашку на этом самом месте? – когда вдруг услышал у ворот визг автомобильных покрышек. В Индии вообще мало машин, а в Пушкаре, не знаю, есть ли вообще – особенно способных разогнаться так, чтобы потом визжать покрышками – поэтому я решил посмотреть, что происходит, и поднял глаза от книги, .
Во двор ворвался жирный усатый мужик, облаченный в пиджак и галстук, но с перекошенной физиономией. Он придирчиво изучил всех его обитателей, заметил клок сизой ваты в углу двора, который был на самом деле Рэнджем, и издал победный клич.
На клич во двор ввалились еще три человека, и среди них женщина в сари. Она бросила взгляд на Рэнджа, ахнула и сползла на землю. Двое других были амбалами в джинсах и футболках.
– Былядь, – сказал один из них, – Ебыная пызда.
Я узнал патнейский диалект. Видимо, это был брат. Он схватил Рэнджа за руки, но тот отказывался управлять своим телом, и тогда одна из рук досталась второму амбалу. Вдвоем они выволокли его за ворота.
Рэндж, похоже, так и не понял, что происходит, но через несколько минут я услышал у ворот его голос:
– Подождите... Подождите... ПОДОЖДИТЕ! ДА ПОДОЖДИТЕ ВЫ.
Потом снова появился Рэндж и на подкашивающихся ногах приковылял ко мне.
– Я хочу, чтобы это осталось у тебя, – сказал он, сунул мне в руки кальян и согнул вокруг него мои пальцы.
– Спасибо, чувак, – сказал я.
Он посмотрел на меня, словно говоря: прости, друг, меня ждет виселица – и побрел назад, в объятия брата.
Потом зарычал мотор, я услышал звуки хлопающих дверей и какую-то ругань. Удалось разобрать только голос, повторявший: “Он не виноват. Он не виноват”.
На секунду наступило затишье, потом во двор влетел самый здоровый из амбалов, сгреб в кулак мою рубашку, вытащил меня из кресла и швырнул к стене.
– Это ты? – заорал он. – ТЫ? ТЫ ПРОДАЛ ЕМУ ЭТО ДЭРМО?
– Нет. Это не я. Я в жизни ничего не продавал, – пролепетал я, заикаясь и подозревая, что сейчас меня убьют.
– ТЫ ПРОДАЛ ЕМУ ЭТО ГОВНО? ГОВОРЫ!
– Н-н-нет. Б-б-богом клянусь.
– УБЫЮ, ПЫЗДЕНЫШ.
– Это не я. Клянусь жизнью. Мамой клянусь.
Он отпустил мою рубашку и прорычал:
– Пыдор. Ебыный пыдор.
Плюнул мне на ботинок и отвалил.
Гостиничный дежурный прокричал ему что-то на хинди, вместо ответа он швырнул на землю несколько банкнот и скрылся за воротами.
Я поправил рубашку и несколько раз глубоко вздохнул. Во дворе стояла гробовая тишина, все не отрываясь смотрели на меня. Я хотел было усмехнуться и сказать, что у парня не все в порядке с головой, но не смог выдавить из себя ни слова.
Потом я поднял голову и заметил на балконе Лиз, Фи и Каз – значит они видели все представление. Лиз готова была уписаться от удовольствия, но изо всех сил удерживала на лице самоуверенно-сочувствующую маску, на которой большими буквами было написано: я же вам говорила.
Фи и Каз, судя по всему, искренне меня жалели.
* * *
Не успел я, чудом избегнув острых клыков смерти, прийти в себя, как с Олимпа, то есть из комнаты Фи и Каз, спустилась Лиз, чтобы сообщить мне “новость”.– Что? Что еще? – спросил я, чувствуя, как садится голос.
– Я приняла решение. Я должна это сделать.
– Что?
– Понимаешь – Фи и Каз знают одно место, это недалеко отсюда, и я хочу туда поехать.
– И что?
– Я не думаю, что тебе имеет смысл ехать со мной. Но если ты вдруг захочешь, то должен пробыть там две недели.
– Что?! Зачем?
– Это ашрам[24].
– Ашрам? Что еще за ашрам?
– У индусов это место для медитации, рефлексии и духовного возрождения.
– Духовного возрождения? Что ты несешь?
– Слушай, я не собираюсь в десятый раз ходить по тому же кругу. Ты совершенно невосприимчив к... ко всему, чему эта страна пытается тебя научить, и с этим приходится мириться. Я еду в ашрам с Фи и Каз.
– На две недели?
– Как минимум на две недели.
– Значит так.
– Что значит так.
– Ты решила со мной расстаться. Все. Я теперь один.
– Это не так. Я знала, что ты не захочешь ехать с нами в ашрам, но мы можем потом встретиться и...
– Блядь, что я забыл в ашраме? Чтобы эти психи промывали мне мозги своим Харе – Кришной? Ну нет. Я даже близко не подойду...
– Стоп. СТОП! Я не желаю больше слушать. Твои предрассудки слишком...
– ПРЕДРАССУДКИ! Это не предрассудки. Я не хочу потом бегать по Лейстерской площади с бритой головой и приставать ко всем со своей идиотской любовью.
– Это, Дэйв, и есть предрассудок – если ты до сих пор не знал значения этого слова. Речь идет о богатейшей религии, которую исповедуют миллионы людей, а все, что тебе приходит на ум, это... это... типично западные извращения восточной философии. Ты слишком узколоб для всего этого – я не понимаю, зачем ты вообще сюда ехал.
– Потому что ты захотела.
– Ах, оставь. Ты сам захотел.
– Я хотел быть с тобой. А теперь ты меня бросаешь.
– Я иду на зов. Ты можешь присоединиться ко мне, мы можем встретиться потом, но я не собираюсь приносить свое предназначение в жертву твоим куриным мозгам.
– А я не собираюсь неизвестно сколько тебя дожидаться. У нас был маршрут, и мы собирались ему следовать. Я приехал смотреть страну, а не торчать здесь. Я еще не сошел с ума. Переться в Индию и ничего в ней не видеть? Я уезжаю. Я еду в Гоа.
– Невыдержанность – это так по-западному. Тебе этого не понять, потому что ты давно превратился в пародию на самого себя.
– Я превратился в пародию на самого себя? Не смеши меня.
– Ничего в этом нет смешного.
– Ты... ты... да ты просто дура. Это же элементарно. У тебя не хватает ума даже на то, чтобы быть пародией на саму себя. Ты пародия на свою дуру-подружку. Твоя Фиона – самая большая идиотка, которую только видела земля, а ты из кожи лезешь, чтобы стать на нее похожей! Да на тебя жалко смотреть.
– Если бы ты сказал мне это неделю назад, я может и рассердилась бы. К счастью для тебя, я очень изменилась за последние несколько дней, и слишком хорошо теперь себя знаю, чтобы такое мелкое циничное говно, как ты, могло вывести меня из равновесия. Моя сущность отныне для тебя непроницаема. Ты не в состоянии меня оскорбить, потому что ты... ты просто КУСОК ГОВНА! ТЫ НИЧТОЖЕСТВО, ЖАЛКИЙ, НОЮЩИЙ, ФАЛЬШИВЫЙ, СОПЛИВЫЙ МАЛЬЧИШКА! Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ! Я НЕ ЖЕЛАЮ С ТОБОЙ РАЗГОВАРИВАТЬ! ЕБАНЫЙ МУДАК! МЕНЯ ТОШНИТ ОТ ОДНОГО ТВОЕГО ВИДА!
Межкультурный обмен.
Вот так я остался один. Рэнджа похитило семейство, Лиз превратилась в Харе-Кришну, Джереми и раньше был потерян для человечества. А больше я никого в этой стране не знал.
Пушкар мне к этому времени надоел. Теперь, после ссоры с Лиз, я просто обязан был уехать – нужно доказать самому себе, что я не боюсь остаться один, но сама мысль о путешествии в одиночестве превращала мои и без того скукоженные внутренности в сдутый резиновый мяч.
Я не хотел быть один. Просто не хотел и все. И лишь общество единственного в мире человека было хуже одиночества – общество Джереми.
Пушкар мне к этому времени надоел. Теперь, после ссоры с Лиз, я просто обязан был уехать – нужно доказать самому себе, что я не боюсь остаться один, но сама мысль о путешествии в одиночестве превращала мои и без того скукоженные внутренности в сдутый резиновый мяч.
Я не хотел быть один. Просто не хотел и все. И лишь общество единственного в мире человека было хуже одиночества – общество Джереми.