Он всхлипнул от изумления или от признательности судьбе и все же не бросился вниз сломя голову, а постоял еще минуту, не спуская глаз со здания, словно проверяя, не намерено ли оно исчезнуть. Вокруг корпуса был разбит парк — просторные газоны, со вкусом высаженные деревья. По периметру парка поднималась высокая проволочная ограда, а у подножия холма, не так уж далеко от Лэтимера, находились ворота и подле них будка охраны. У будки торчали двое вооруженных часовых.
   Однако минута миновала, и он рванулся под уклон не разбирая дороги, понесся огромными прыжками, подныривая под встречные ветки. Запнувшись обо что-то, упал и покатился кубарем, врезался в дерево и только тогда смог затормозить и снова встать, ловя воздух ртом и борясь с одышкой. Часовые у ворот даже не шевельнулись, хотя не было никакого сомнения, что они заметили беглеца и теперь следили за ним не мигая, как анкилозавры.
   Оставшуюся часть пути он прошел более осторожным, медленным шагом. Склон выровнялся, под ногами наметилась слало протоптанная тропа. Следуя по ней, он дошел до часовых и остановился.
   — Ну и болван, — заявил один из них. — И что ты себе, интересно, думал, выходя за ограду без оружия? Жить надоело?
   — Ты что, не слышал? — добавил второй. — Объявился старый тиранозавр, шляется тут поблизости уже несколько дней. Его видели неоднократно разные люди.
   Первый часовой махнул винтовкой в сторону ворот.
   — Заползай. И скажи спасибо, что живой. Если еще увижу тебя за воротами безоружным, загоню внутрь насильно. Не серди меня.
   — Спасибо, сэр, — произнес Лэтимер.
   Миновав ворота, он двинулся по дорожке из дробленого ракушечника к подъезду административного здания. Но теперь, когда он мог считать себя в безопасности, наступила нервная реакция: колени ослабли, походка стала неуверенной. Он опустился на скамью под деревом — тогда задрожали руки, и, чтобы унять дрожь, пришлось плотно прижать их к коленям.
   Долго ли мне будет везти? — спросил он себя. И что, собственно, это значит? Дом в относительно недавнем прошлом — еще куда ни шло, но административное здание в эпоху, надо полагать, отдаленную от современности на миллионолетия? Динозавров на Земле нет уже по крайней мере шестьдесят миллионов лет. А трещина? Как возникла трещина? Что она такое — естественное явление или следствие чьих-то экспериментов со временем? Не появляются ли трещины только там и тогда, где кто-то, используя некие засекреченные методы, подвергает ткань времени чрезмерным нагрузкам? И можно ли говорить о времени как о ткани? В сущности, все это не имеет значения. Какова бы ни была терминология, для него лично она не играет роли.
   Но административное здание — что это такое? Возможно ли, что по чистой случайности он натолкнулся на штаб-квартиру проекта (или программы? или заговора?), нацеленного на отлавливание определенных людей и заточение их в прошлом? Пожалуй, догадка выглядела довольно правдоподобной. Организаторы такого предприятия не стали бы рисковать, располагая центр в своей эпохе, где их выследили бы дотошные газетчики, или какая-нибудь правительственная комиссия. А здесь, под слоем миллионолетий, риск практически сведен к нулю.
   На дорожке захрустели шаги, и Лэтимер поднял голову. Над ним стоял человек в спортивной рубашке и легких брюках.
   — Доброе утро, сэр, — сказал Лэтимер.
   — Послушайте, — спросил человек, — вы случайно не Дэвид Лэтимер?
   — Случайно — да.
   — Так я и подумал. Во-первых, я вас раньше, по-моему, не встречал, а знаю я тут всех. А кроме того, охранники сообщили…
   — Я прибыл около часа назад.
   — Мистер Рейн хотел вас видеть, как только вы появитесь.
   — Вы что, поджидали меня?
   — Ну, видите ли, у нас не было полной уверенности, что вы доберетесь сюда. Но мы рады, что вам удалось.
   Лэтимер поднялся со скамьи, и они вместе подошли к подъезду, поднялись по ступенькам. За дверью они пересекли пустой вестибюль, проследовали по коридору, где с обоих сторон обозначались только номера комнат и никаких имен. В одну из комнат провожатый деликатно постучался. Послышался голос:
   — Войдите!
   Провожатый нажал на ручку и просунул голову в щель.
   — Я привел мистера Лэтимера. У него получилось…
   — Превосходно. Я рад за него. Пожалуйста, впустите его сюда.
   Провожатый отступил в сторону, пропуская Лэтимера, а сам остался в коридоре. Лэтимер оказался наедине с хозяином кабинета, а тот встал из-за стола и пошел навстречу, протягивая руку.
   — Меня зовут Донован Гейл, — сообщил хозяин кабинета и указал на диван. — Располагайтесь. Видимо, у нас найдется много тем для разговора.
   — Я с интересом жду, что вы мне скажете, — откликнулся Лэтимер.
   — Интерес взаимный, — заявил Гейл.
   Они уселись по противоположным концам дивана, хотя и лицом друг к другу.
   — Итак, вы Дэвид Лэтимер. Известный художник.
   — Не такой уж известный. И похоже, что теперь мне известным уже и не стать. Однако я не понимаю, каким образом вы могли меня поджидать.
   — Мы узнали, что вы покинули дом на берегу…
   — Ах, вот как вы его называете — дом на берегу?
   — И мы заподозрили, что вы объявитесь здесь. Впрочем, полной уверенности у нас тоже быть не могло. Вы не откажетесь рассказать нам, как именно вам удалось до нас добраться?
   Лэтимер отрицательно покачал головой.
   — Мне что-то не хочется. По крайней мере, пока. Может быть, расскажу позже, когда узнаю побольше о вашей деятельности. Но сначала у меня вопрос к вам. Почему выбор пал на меня? На безобидного художника, который всего-то старался заработать себе на хлеб?
   — Вижу, вы уже сумели во всем разобраться.
   — Отнюдь не во всем. И меня возмущает, когда меня рассматривают как врага, как потенциальную угрозу для кого бы то ни было. Нет у меня ни характера, ни мотивов для того, чтобы с кем-то враждовать. А Инид, ради всего святого! Она всего-навсего поэтесса. Или Алиса, которая только и умеет, что хорошо играть на рояле…
   — Эти вопросы не по адресу, — заявил Гейл. — На них может ответить Брин, если захочет, конечно. Я лишь заведую кадрами…
   — А кто такой Брин?
   — Он возглавляет группу оценки.
   — То есть группу тех, кто решает, кого изъять и зашвырнуть в иное время?
   — Грубо говоря, да. Хотя на самом деле все гораздо сложнее. Здесь проводится огромная работа. Чтобы выявить потенциальных клиентов, надо прочитать тысячи газет и других периодических изданий. Провести первоначальный психологический анализ. Потом необходимо предпринять дальнейшие исследования в первичном мире. Изучить потенциальных клиентов как можно глубже. Но, по правде говоря, в первичном мире никто по-настоящему ни о чем не догадывается. Людей просто нанимают, чтоб они выполнили ту или иную работу. Подлинный мозговой центр находится здесь.
   — Под первичным миром вы подразумеваете наше настоящее? Ваш и мой прежний мир?
   — Да, конечно. Однако вы полагаете, видимо, что первичный мир это настоящее время, а здесь — прошлое. Вы заблуждаетесь. Мы имеем дело не со временем, а с альтернативными мирами. Тот мир, откуда вы прибыли сюда, во всем идентичен первичному миру, кроме одного: в этом мире эволюция обошлась без человека. Человек здесь не появился и никогда не появится. Здесь, где мы с вами находимся сейчас, произошло нечто еще более удивительное. Рептилии здесь не вымерли, меловой период не кончился, кайнозойская эра не наступала. На планете по— прежнему господствуют пресмыкающиеся, а млекопитающие остаются на вторых ролях.
   — Вы не слишком рискуете, рассказывая мне об этом?
   — Думаю, что нет, — ответствовал Гейл. — Вы же никуда отсюда не денетесь. Это относится и к любому из нас. Подписав контракт, мы знаем, что к прежней жизни нам не вернуться никогда. Здесь мы и останемся. Если у вас нет специальных устройств…
   — Какие там устройства!
   — Вы, пожалуй, привели нас в известное замешательство, — сообщил Гейл. За все годы действия нашей программы ни на одной из станций не случалось ничего подобного. Мы не знаем, как быть, и не знаем, что делать лично с вами. Пока что вы будете жить здесь как наш гость. Позднее, разумеется, с вашего согласия — мы подыщем вам работу. Вы можете войти в штат исследовательской группы…
   — Что-то в данную минуту, — сказал Лэтимер, — это меня не слишком привлекает.
   — Только потому, что вы не в курсе фактов, не в курсе грозящих человечеству опасностей. Большинству людей в первичном мире никогда не жилось так хорошо, как при утвердившейся ныне экономической и общественной системе. Разумеется, существуют идеологические различия, но остается надежда, что их постепенно удастся сгладить. Не приходится отрицать, что на Земле до сих пор есть районы бедности. Но их единственная надежда в том, чтобы развиваться в интересах и под руководством мирового бизнеса. Так называемые интересы большого бизнеса — главная и единственная надежна планеты. Если существующее экономическое устройство рухнет, весь мир откатится к новому средневековью. Чтобы оправиться от такого удара, понадобятся тысячи лет, если это окажется достижимым в принципе…
   — И чтобы защитить свою бесценную экономическую систему, вы решили подвергнуть заточению поэтессу, художника и пианистку.
   Гейл в отчаянии всплеснул руками.
   — Я же сказал вам, что не знаю рационального объяснения! Вам надо увидеться с Брином, если, конечно, он сумеет выкроить для вас время. Он чрезвычайно занят…
   — Легко могу себе представить.
   — Он мог бы даже вскрыть файлы и познакомить вас с их содержанием. Но, как я уже говорил, вы никуда отсюда не денетесь. И при всем желании не создадите нам новых проблем. Вы прикованы к нам, а мы к вам. Наверное, мы могли бы перебросить вас обратно в дом на берегу, но это, по моему мнению, нежелательно. Это бы только расстроило всех остальных, кто там живет. В настоящий момент они, вероятно, считают, что вы попросту заблудились и вас задрал медведь, или укусила гремучая змея, или вы утонули в болоте. Они, конечно, будут вас искать, но раз не найдут, то и забудут. Им и в голову не приходит, что вы нашли путь к бегству. Наверное, лучше, чтоб они и впредь оставались в неведении. Раз вы уже здесь и с течением времени непременно пронюхаете обо всем существенном, что касается нашей деятельности, у нас нет выбора, кроме как держаться с вами откровенно. Тем не менее мы предпочли бы не расширять круг посвященных.
   — Послушайте, там, в доме на берегу, в моей комнате повесили мою собственную картину…
   — Нам показалось, что это приятный штрих. Своего рода жест доброй воли. Картину можно перебросить сюда, если хотите.
   — Да нет, я не о том. Мне пришло в голову: а может, сюжет этой картины как-то соотносится с судьбой, какую вы мне уготовили? Может, вы опасались, что я и впредь буду рисовать картины, указывающие на слабости вашей несравненной экономической системы?
   — Не могу сказать ничего определенного, — ответил Гейл. Ему было явно не по себе.
   — Хотелось бы заметить, что если так, вы опираетесь на крайне ненадежную почву, и к тому же вас гложет комплекс вины.
   — Это вне моей компетенции, ответил Гейл. — Я не вправе даже комментировать ваши слова.
   — Чего же вы от меня хотите? Чтоб я попросту держался тихо— мирно? На положении гостя ваших великодушных корпораций?
   — Если вы не надумаете рассказать нам, как вы сюда попали.
   — Я уже заявил, что рассказывать не намерен. По крайней мере, пока. Хотя, наверное, если вы подвергнете меня пыткам…
   — Пыток не будет. Мы люди цивилизованные. Мы сожалеем о некоторых акциях, которые приходится предпринимать, но не уклоняемся от ответственности. И не по отношению к великодушным корпорациям, как вы изволили выразиться, а по отношению ко всему человечеству. Оно развивается в благоприятном направлении, и мы не позволим ставить препоны такому развитию. Никому не позволим и не потерпим ни малейшего риска. А теперь я, наверное, позову кого-нибудь, чтобы вам показали вашу комнату. Сдается мне, прошлой ночью вам почти не удалось поспать…

 
   Комната Лэтимера располагалась на одном из верхних этажей. Она была просторнее и обставлена более изысканно, чем мансарда в доме на берегу. Из окна открывался широкий вид, и пленник сразу понял, что очертания берега здесь практически не изменились. На восток уходило грязно-серое полотнище океана, прибой накатывал и разбивался о такие же валуны. Но на некотором отдалении от берега в воде резвилась группа длинношеих существ. Присмотревшись, Лэтимер понял, что они ловят рыбу. По холмам, сбегающим к океану, там и сям бродили сухопутные монстры-рептилии, одни небольшими сталями, другие поодиночке. Ни одно из чудовищ не казалось несусветно огромным — наверное, их размеры скрадывались расстоянием. А вот деревья, по его наблюдениям, не слишком разнились от тех, к каким он привык. Единственное, что ощущалось как отчетливо неземное, — отсутствие травы.
   Теперь Лэтимер наконец осознал, что на спасение нет никаких шансов. Ну не смешно ли: один человек норовит помириться силами с объединением, в распоряжении которого все ресурсы Земли и лучшие умы планеты? Эти воротилы безжалостны и фанатичны и нагло убеждены, что хорошо для них, избранных, то хорошо для всех. Они не потерпят никакого противодействия, они вытравят с корнем любую угрозу, мельчайшую, даже воображаемую… Но — пусть смешно, пусть глупо, пусть это нелепое донкихотство, и все-таки — что он может сделать? Хотя бы ради самоуважения, ради формального почтения к человеческому достоинству он обязан предпринять какое-то, по меньшей мере символическое усилие.
   Еще подумалось: надо отдать им должное, люди они не жестокие, а, пожалуй, и сострадательные. Не в пример тиранам из истории, они не убивают своих воображаемых врагов и не бросают таковых в зловонные застенки. Недругов содержат в наилучших возможных условиях, потакая любым их нуждам и никоим образом не унижая. Делается все, чтобы заключенным было уютно, чтобы они были счастливы. Все, кроме одного: они лишены свободы выбора.
   А ведь человек, заявил себе Лэтимер, мучительно боролся за эту свободу в течение многих столетий. Свобода — это вам не какое-то бытовое удобство, которым можно и пренебречь, от которого нетрудно отказаться. Однако, подытожил Лэтимер, в настоящий момент все абстрактные рассуждения совершенно бессмысленны. Настало время познакомиться с тем и с тени, что и кто его окружает.
   Парковая территория вокруг здания была обнесена оградой высотой футов двенадцать, если не больше. Внутри была вторая ограда, раза в три пониже. А в парке все как положено: деревья, кусты, цветочные клумбы и трава — единственная трава, какую он встретил с тех пор как ворвался в этот мир. Газоны были подстрижены на совесть.
   Среди деревьев бежали тропинки, выложенные дроблеными ракушками. Под деревьями царили прохлада и покой. Кое-где на клумбах трудились садовники, вдалеке, у ворот, по-прежнему торчали часовые, а больше на территории почти никого не было. Вероятно, сейчас в разгаре рабочий день — посмотрим, что здесь будет после звонка…
   Тропинка круто повернула, огибая кусты в рост человека, и Лэтимер вдруг заметил мужчину, праздно сидящего на скамье. От неожиданности он застыл на месте, да и мужчина уставился на него с удивлением.
   А потом сказал с озорным огоньком в глазах:
   — Похоже, нас с вами только двое, кому не хочется надрываться в такой прекрасный день. Слушайте, а вы часок не беглец из дома на берегу?
   — Не стану отрицать, это я и есть. Меня зовут Дэвид Лэтимер, если вы еще не осведомлены.
   — Честное слово, — ответил мужчина, — я не знал вашего имени. Слышал, что кто-то ускользнул из дома на берегу и объявился у нас. Новости здесь распространяются в мгновение ока. Этот центр — настоящая фабрика слухов. Значимых событий здесь раз, два и обчелся, и уж если в кои-то веки что-то случится, не сомневайтесь, что происшествие обсосут до мельчайших подробностей…
   — Да, между прочим, — добавил он, помолчав, — меня зовут Хорас Саттон. Я палеонтолог. Можете вы представить себе местечко, более подходящее для палеонтолога?
   — Нет, не могу, — ответил Лэтимер искренно.
   — Прошу вас, располагайтесь на скамейке рядом со мной, — пригласил Саттон. — По-видимому, у вас сию минуту нет каких-либо неотложных дел?
   — Нет. Никаких дел вообще.
   — Превосходно. Можем посидеть немного или пройтись, что вам больше нравится.
   Волосы у Саттона были прошиты проседью, лицо в морщинах, но в нем ощущалась какая-то моложавость, заставляющая забыть и о седине, и о морщинах. Лэтимер уселся, и Саттон спросил:
   — Ну и как вам здесь нравится? Ей же ей, славное местечко. Высокая ограда, как нетрудно догадаться, под напряжением, а внутренний малый заборчик оберегает дурачков, как мы с вами, от удара током. Хотя, по правде сказать, иной раз бываешь рад-радешенек, что вокруг ограда. Когда какой-нибудь хищник, а то и парочка учуют, что здесь гуляет мясо, и надумают нами полакомиться, только и спасение, что забор…
   — И вы палеонтолог, изучаете здесь свой предмет, так сказать, в натуре? При других обстоятельствах вы, наверное, написали бы книгу…
   — Но я и пишу книгу! — воскликнул Саттон. — Корплю над ней не покладая рук. Здесь есть один хороший рисовальщик, он делает для меня схемы и графики, а кроме того, в моем распоряжении есть фотоснимки.
   — Но к чему все это? Кто напечатает ваш труд? И когда? Гейл утверждал, что отсюда нет возврата, что обратно в первичный мир никто больше не попадет…
   — Это правда, — спокойно ответил Саттон. — Мы разлучены с первичным миром. Я частенько думаю о нас как о древнеримском легионе, несущем службу, скажем, на северных границах Британии или в диких степях Причерноморья и сознающем, что Рима нам больше не видать.
   — Но ведь это значит, что ваша книга так и не будет опубликована.
   — Нет, наверное, ее можно было бы переправить в первичный мир и напечатать там, однако такое издание не оставит камня на камни от секретности, окутывающей проект в целом.
   — Простите, что вам известно о проекте в целом?
   — Наверное, немногое. Всего-навсего его цель — заточать людей во времени. Нет, не во времени, а — как это? — в альтернативных мирах.
   — Задача перемещения из первичного мира тех, кто потенциально опасен, это лишь малая часть замысла. Уверен, если вы подумаете хорошенько, то увидите и многие другие возможности.
   — На глубокие размышления у меня пока не было времени, — сказал Лэтимер. — Да вообще-то ни на что времени не было. Послушайте, вы намекаете, что эти миры можно эксплуатировать, разрабатывая их?
   — Совершенно точно. Это же так очевидно и так логично. Ресурсы первичного мира почти исчерпаны. А здесь все лежит нетронутым. Разработка альтернативных миров не только откроет новые источники сырья, но и обеспечит занятость, новые земли для освоения, новое жизненное пространство. Во всяком случае, это куда более плодотворная идея, нежели навязшие в зубах благоглупости о том, что миры для колонизации следует искать в космосе.
   — Но к чему тогда вся эта канитель с использованием альтернативных миров для избавления от потенциальных врагов?
   — Вы, по-видимому, очень неодобрительно относитесь к этой части проекта.
   — Вы, кажется, забываете, что я один из тех, кого выбрали и вытолкнули из жизни. Все это отчетливо отдает паранойей. Да, большой бизнес в первичном мире уже вцепился во все земные дела такой мертвой хваткой, так закабалил большинство народов, что невозможно поверить, чтобы кто-то мог ему угрожать…
   — Однако боссы принимают в расчет и тот вариант, что опасность возникнет в будущем, исходя из каких-то событий, имеющих место сегодня. Они наняли целые полки психологов, исследующих все мыслимые угрозы, армии экономистов и политологов, отслеживающих тенденции, которые в будущем могут привести к возникновению в обществе реакций, враждебных Большому Бизнесу. Как вам известно, они выделили специфические профессии и людей, способствующих, подчас помимо собственной воли, зарождению и закреплению подобных реакций. И, насколько я понимаю, есть надежда, что, если нежелательные тенденции удастся отсрочить хотя бы на несколько столетий, политический, экономический и социальный климат Земли безоговорочно изменится в пользу Большого Бизнеса. Тогда можно будет начать эксплуатацию первых альтернативных миров. Авторы проекта хотят иметь уверенность, что, когда дойдет до массового переселения, им не придется поминутно оглядываться через плечо.
   — Но ведь несколько столетий — срок нешуточный. Все вовлеченные в этот проект будут давным-давно мертвы!
   — Не забывайте, что корпорации способны жить в течение многих веков. А именно корпорации — движущая сила всего проекта. К тому же участники проекта получают немалые выгоды, вполне оправдывающие их усилия.
   — Но эти участники не могут вернуться на Землю. То есть в первичный мир…
   — И что вас заклинило на этом первичном мире! — воскликнул Саттон. — Занятые в проекте обеспечены такими льготами, о каких в первичном мире не могли и мечтать. Например, через двадцать лет службы, то есть годам к пятидесяти, а подчас и раньше, вам предоставляется широкий выбор вариантов отставки — имение в мире бескрылых гагарок, вилла в другом мире, во всех отношениях похожем на рай, охотничий домик в третьем мире, где разнообразие дичи и зверья просто не поддается описанию. Разумеется, вместе с семьей, если вы человек семейный, со слугами, с гарантированным исполнением любых ваших желаний. Скажите, мистер Лэтимер, разве в первичном мире можно претендовать на что-либо подобное? А ведь я перечислил далеко не все, есть и другие возможности.
   — Гейл говорил мне, что технически несложно перебросить меня обратно в дом на берегу. Значат, между альтернативными мирами передвигаться можно, нельзя только вернуться в первичный мир?
   — Совершенно верно. Припасы для всех миров доставляются сюда, в центр, а уж отсюда рассылаются по всем другим станциям.
   — Но как? Как это делается?
   — Не имею представления. Видимо, совершенно новый технический принцип. Сперва я думал, что действуют какие-то передатчики материи, но потом узнал, что никаких передатчиков нет, зато существуют двери. Двери, помеченные определенным шифром. Наверное, есть доверенные инженеры, владеющие этими кодами, но, кроме них, этого не знает никто.
   — Вы упомянули о семьях…
   — Да, здесь есть и семейные.
   — Но я что-то не вижу…
   — Ребятишки в школе. И вообще в это время людей не встретишь. Вот наступит час коктейлей, тогда набегут. Здесь распорядок не меняется, почти как в загородном клубе. Потому-то я и люблю вставать пораньше. Ни на кого не напорешься. Весь парк в моем личном распоряжении.
   — А ведь, похоже, вам здесь нравится…
   — Скорее, я ничего не имею против. Во всяком случае, это лучше той работы, какая у меня была в первичном мире. Моя профессиональная репутация там серьезно пострадала в результате споров с коллегами, затеянных, признаться, по глупости. Жена умерла. В университете меня просто терпели, и то с трудом. И когда мне предложили пристойную работу…
   — Не сообщая толком, что за работа?
   — Да, в общем-то, не сообщая. Но условия предлагались хорошие, и мне было обещано, что надо мной не будет начальства и я буду вести исследования, как мне захочется. Честно говоря, я просто вцепился в такое предложение.
   — А потом вас ожидал сюрприз.
   — Что было, то было. Ушло изрядное время, прежде чем я хоть немного попривык к ситуации.
   — Но зачем им понадобился палеонтолог?
   — Вы намекаете, что алчным, циничным корпорациям палеонтология вовсе ни к чему?
   — Да, примерно так.
   — Послушайте, Лэтимер, руководители корпораций отнюдь не безмозглые чудища. Они сознают, что здесь открываются возможности для изучения поистине уникального мира, продолжающего меловой период, который ранее считался одной из самых загадочных вех в истории планеты. Они видят в таком изучении свой вклад в копилку знаний человечества. Моя книга, когда она будет опубликована, покажет, каким был этот мир, пока не подвергся воздействию человека.
   — Когда же она будет опубликована?
   — Когда можно будет объявить без опаски, что открыты альтернативные миры, готовые к колонизации. Я-то сам, конечно, книги не увижу, но тем не менее горжусь ею. Здесь я нашел подтверждение принципам, вызвавшим недовольство прежних моих коллег. Они назвали эти принципы ненаучными, а на деле это их взгляды не имеют ничего общего с наукой. Книга отомстит за меня.
   — Неужели это для вас так важно? Даже после вашей смерти?
   — Разумеется, важно. Даже после смерти. — Саттон посмотрел на часы. — Наверное, уже пора. Мне только что пришло в голову — вы что— нибудь сегодня ели?
   — Нет, — ответил Лэтимер. — Я совершенно забыл о еде, а ведь я голоден!
   — В баре уже подают закуски. Это поможет продержаться до обеда.
   — Еще один вопрос, прежде чем отправиться в бар. Вы упомянули, что рептилии обнаружили способность к эволюционному развитию. В каком направлении? Что в них могло измениться?
   — Представьте себе, многое. Изменилось строение тел. Произошли какие-то экологические изменения, а быть может, и поведенческие, хотя ручаться за это нельзя. Откуда мне знать, как они вели себя прежде! Некоторые из крупных хищников, вероятно, не изменились вообще. А может, в каких-то случаях поднабрались ловкости. Добыча-то стала пугливее и резвее, вот и хищникам приходилось становиться проворнее, если им не нравилось голодать. Но самая удивительная из перемен — разум. Появился один вид, насколько могу судить, совершенно новый вид, демонстрирующий все признаки выраженного интеллекта. Но если это интеллект, он развивается в странном направлении. Трудно сделать какое-то определенное заключение. Стоит напомнить, что из всех тупиц, когда-либо бродивших по Земле, динозавры не знали себе равных. Разума в них не было просто ни на грош.