Так пели феи. Все ближе и ближе подвигался их хоровод к яме, в которой сидел Андор. Вот пронеслась одна урма над ямой, за ней другая, третья… Изловчился Андор, схватил крепко за левую ногу одну из урм и поцеловал в подошву. Вскрикнула фея и упала на траву у самого края ямы. Лишь только упала урма, как потух волшебный огонь, и все феи разлетелись, как горлинки, вспугнутые ястребом. Выскочил из ямы Андор и с удивлением смотрел на урму, а она, озаренная луной, лежала неподвижно с полузакрытыми глазами, раскинув белые руки.
Потому я так прекрасна,
Что родилась на поляне
Средь цветов лесных душистых.
Потому я так прекрасна,
Что на небе надо мною
Ярко радуга блестела.
О скажи мне: кто сравнится
Красотой с прекрасной урмой?
Верь! никто, никто на свете.
Счастлив будет тот, кого я
Полюблю, и много злата
От меня он в дар получит.
Приподнял Андор урму.
– Уж не умерла ли она? – с тревогой подумал он и наклонился к ее устам. – Нет, дышит, но как слабо, чуть слышно. А красавица-то, красавица какая!
Крепко поцеловал Андор урму в губы. Тихо шевельнулась она, глубокий вздох вырвался из ее груди, наконец, открыла она глаза, голубые, как васильки во ржи, взглянула на Андора и сказала:
– Зачем ты сделал это, Андор? Зачем лишил меня свободы? Но видно уж такова моя судьба. Теперь я в твоей власти, веди меня в твой табор, и я буду тебе примерной женой. Помоги мне встать, и пойдем.
Поднял молодой цыган урму, и они пошли.
Уже солнце взошло, когда Андор с урмой вернулись в табор. С удивлением смотрели цыгане на прекрасную урму. Многие молодые цыгане завидовали Андору, что он добыл себе такую красавицу жену. Старые цыгане только покачивали головами и боялись, не принесла бы несчастья табору урма, если она не добрая, а злая урма. Да старая знахарка, когда Андор пришел к ней еще раз благодарить ее, только улыбнулась и сказала:
– Нечего благодарить. Прежде поживи с урмой, а там будет видно, стоит ли еще благодарить меня.
Как бы там ни было, а Андор был счастлив бесконечно.
Прошел почти год с того дня, как стала урма женой Андора. Он уже не жил в таборе, а переехал в город, купил себе дом и стал заниматься торговлей лошадьми. Во всем, была ему удача. Он богател с каждым днем. Урма принесла ему счастье.
Но были ль долго Андор и урма счастливы? Первое время были счастливы и даже очень. Но потом стал замечать Андор, что тоскует его молодая красавица жена. Часто заставал он, возвращаясь домой, жену сидящей у окна. Подперев руками голову, печально глядела она вдаль, туда, где синели высокие горы, а глаза ее были полны слез. Начнет ее спрашивать Андор:
– Что с тобой? О чем ты грустишь? Или плохо тебе живётся со мной?
– Нет, я всем довольна, и хорошо мне с тобой. Так, взгрустнулось что-то, – Ответит урма и тихо выйдет из комнаты.
«Наверно вспомнила о прежней свободной жизни в горах, – подумает Андор. – Ничего, привыкнет!»
Побудет Андор немного с женой, приласкает ее и уйдет опять по делам.
Однажды уже под вечер возвращался Андор домой и услыхал нежное, грустное пение. Это пела его жена. Он разобрал слова ее песни:
Понял из слов этой песни Андор, что тоскует его жена по своим сестрам урмам, что она чувствует себя чужой среди людей. Может быть, даже и он, хоть и муж ее, все-таки ей чужой.
В высоких горах, там в дубровах тенистых
Красавицы урмы привольно живут.
Играют в цветах на полянах душистых
И тешатся пляской, и песни поют.
О, помните урмы, что счастье – свобода!
Минует свобода, и много тоски
Вам жизнь принесет средь чужого народа,
И горе вам сердце сожмет, как тиски.
Стала замечать с этого вечера урма, что Андор стал к ней как будто холоднее. Правда, он был с ней по-прежнему ласков, старался исполнять все ее желания, но во всем, что делал для нее Андор, во всем, что говорил он ей, чувствовался какой-то холодок, пожалуй, даже равнодушие. Андор стал реже оставаться дома. Придет, посидит полчаса, час и уже торопится скорее уйти. Уйдет и вернется лишь поздно ночью. Все чаще и чаще стал он уходить в табор и подолгу оставался там. Раз даже пробыл в таборе целых три дня у старого гекко.
– Уж не разлюбил ли меня Андор? – думала урма. – Что, если он на самом деле разлюбил меня? Не видать уже тогда мне больше радостных дней. Еще тяжелее станет жить среди чужих.
Тут, как на грех, узнала урма, что Андор ходит к гекко в табор. А у гекко дочь – красавица.
– Полюбил Андор дочь гекко, – решила урма. – Что ж, она такая же цыганка, как и он. Она ближе ему, чем я – свободная урма. Нет, видно, одно осталось мне – умереть, и я избавлюсь от тоски и горя, и Андор будет счастлив.
Заплакала урма.
Что же, действительно Андор полюбил красавицу-цыганку, дочь гекко, и забыл жену свою? Нет, он любил ее по-прежнему. Только, как урму влекло в горы, так влекло и Андора, вольного цыгана, в родной табор.
Как-то вернулся Андор домой и застал жену свою всю в слезах. Он подошел к ней, обнял ее и спросил:
– О чем ты плачешь? Не обидел ли тебя кто-нибудь, пока меня не было дома?
– Нет, никто меня не обижал, – прошептала урма, – грустно мне.
– О чем же ты все грустишь? – расспрашивал жену Андор.
– Ах, не спрашивай, Андор, – ответила урма, – а лучше, если ты еще хоть немного любишь меня, то исполни одну мою просьбу.
– Ты знаешь ведь, что я люблю тебя, – ответил Андор, – и с радостью исполню, если только смогу, твою просьбу. Чего же ты хочешь?
– Выйдем на минутку из дома, и я скажу тебе, о чем хочу тебя попросить.
– Но отчего же ты не хочешь сказать этого здесь?
– Нет, здесь в доме, нельзя. Выйдем.
– Ну, выйдем, если хочешь, – сказал, пожимая плечами, Андор.
Вышли они из дома. Урма сделала несколько шагов, обернулась к Андору, обняла его и сказала:
– Ну, поцелуй меня так, как поцеловал тогда, помнишь, там, в горах, на поляне.
– И в этом вся твоя просьба? – сказал, улыбаясь Андор. – Изволь, но только поцеловать тебя я мог бы и дома, на улицу для этого выходить нечего.
– Нет, Андор, моя просьба не в этом. Вот моя просьба, – с этими словами: урма распустила, свои волосы, отделила три блестящих волоска и сказала:
– Вырви их, Андор, они принесут тебе счастье. Только погоди, я еще раз обниму тебя и поцелую.
Она обняла Аидора и крепко, крепко поцеловала его в губы. Невыразимая грусть светилась в ее голубых глазах.
– Но, зачем же я буду вырывать эти волосы. Я и так счастлив, – сказал удивленный Андор.
– Ах, сделай это скорее, так нужно! – прошептала урма.
Послушался Андор. Он взял осторожно три волоска и вырвал их. Как подкошенная, упала урма на землю и умерла. Вскрикнул Андор. Нагнулся к ней и хотел поднять ее. Но не было уже перед ним ее тела, оно ушло в землю, а из земли поднялась высокая, стройная осина, печально шелестя листьями.
Долго горевал по жене своей Андор. Но всякое горе проходит. Успокоился и Андор. Через год женился он на красавице, дочери гекко. А три золотых волоса его первой жены-урмы принесли ему счастье и несметное богатство.
Петру и дочери нивашей
Давно, давно жил в Семиградье молодой цыган по имени Петру. Он был беден, беднее всех в своем таборе. Целыми днями работал он, как простой поденщик, по окрестным деревням и с трудом зарабатывал столько денег, что ему едва-едва хватало на пропитание. Но даже из своего крайне скудного заработка ухитрялся Петру откладывать каждый день несколько грошей. Он не позволял себе вечером выпить хоть одну только-маленькую чарочку водки, а в этом не отказывал себе ни один из подёнщиков. Петру все копил да копил деньги. Часто товарищи смеялись над Петру и называли его скрягой. Но он не отвечал на их насмешки, а только усмехался и скорее уходил. Петру не водил компании с веселой разгульной цыганской молодежью, сторонился он и от девушек цыганок, никогда не принимал участия в их играх и плясках, как ни звали они его. А часто молодые цыганки засматривались на красавца Петру; каждая из них охотно стала бы его женой и не посмотрела бы на то, что он так беден. Да и красив же был Петру, прямо на редкость: высокий, стройный, его густые, черные кудри вились кольцами почти до самых плеч; темно-карие глаза смотрели смело и открыто, тонкие правильные черты лица были словно отлиты из бронзы, а на щеках играл здоровый румянец.
Но почему же молодой красавец Петру сторонился юных цыганок? Для кого копил он деньги? Неужели он был на самом деле скрягой?
На самом краю деревни, в которой часто работал Петру, в бедной хижине жила старуха со своей падчерицей Марией. Одиноко жила старуха. Ни к кому она не ходила, да и к ней никто не ходил. Все в деревне побаивались ее. Дурная шла об этой старухе слава по деревням. Говорили, что она – злая колдунья, научившаяся всякому волшебству у ведьм и страшного, толстого ниваша, речного духа с огненно-красными волосами и бородой, который выходил к ней по ночам из реки, протекавшей недалеко от деревни. Не любили и боялись старухи крестьяне, а чем больше боялись, тем больше жалели Марию, добрую, приветливую девушку, красивую и нежную, как незабудка.
К этой-то старухе часто ходил красавец Петру, но не ради ее искусства, а ради Марии. Часто поздним вечером, когда старуха, кряхтя и охая, словно у нее все кости болят, ложилась спать, приходил красавец Петру к хижине и ждал, когда выйдет Мария. Вот тихо скрипнула дверь. Озираясь по сторонам, нет ли кого на улице, переступила Мария порог, сделала несколько шагов в густых сумерках приближающейся ночи и очутилась, словно птичка, окутанная сетью, в объятиях Петру.
– Ах, Петру, как ты меня испугал, – шепчет чуть слышно Мария, – я хотела уже вскрикнуть от испуга, насилу удержалась.
– Что ты каждый раз пугаешься меня? Ах ты, трусиха, трусиха! – крепко целуя Марию, ответил Петру. – Что ты так долго не выходила? Я ждал, ждал тебя. Думал, что ты так и не выйдешь. Пойдем, сядем под дерево, мне нужно о многом поговорить с тобой.
Обнявшись, пошли Петру и Мария к высокому буку и сели.
– Послушай, Мария, – сказал Петру, – ты знаешь, как я люблю тебя. Я жить не могу без тебя. Мне кажется бесконечным день, если я не увижу тебя; хоть издали. Теперь уже осень. Скоро наш табор уйдет далеко отсюда, туда, где живём мы зимой. Я не переживу без тебя целую долгую зиму. Пойдем со мной. Будь моей женой. Как буду я любить тебя, беречь и ласкать! Ты ни в чем не будешь нуждаться; я достаточно скопил денег, чтобы безбедно прожить на них зиму, да и работа кое-какая найдется, а там настанет весна, опять работы будет вдоволь, только не надо лениться, и жить можно будет хорошо. Если ты любишь меня, то пожалеешь меня и пойдешь со мной.
– Да разве можешь ты, Петру, сомневаться в моей любви! – ответила Мария, обняв молодого цыгана и глядя ему в глаза. – Хоть на самый край света готова я идти за тобой. То, что ты беден, меня не пугает, ведь я еще беднее тебя. Работы я тоже не боюсь. Вот только мачеха. Что скажет она. О, как боюсь я ее, как зло иногда смотрит она на меня, и глаза у нее тогда горят таким мрачным огнем. Дрожь пробегает у меня по телу, когда она посмотрит на меня.
– Не бойся! Я упрошу твою мачеху отпустить тебя со мною, только ты-то скажи, что согласна идти со мной.
– Я уже сказала, что хоть па край света пойду за тобой. А что скажут у тебя в таборе, когда ты приведешь с собой жену не цыганку?
– Разве я не вольный цыган? – горячо воскликнул Петру. – Разве я не волен брать себе в жены ту, которую люблю, и которая меня любит?
Хоть и сказал так Петру, но сам он отлично знал, что в таборе всем было известно о его любви к Марии и частых свиданиях с нею по вечерам; разве скроешь что-нибудь от цыган, они все узнают; помнил Петру и то, что часто говорили ему цыгане:
– Смотри, Петру, не женись на Марии. Возьми лучше в жены цыганку. Ты – вольный цыган, и жена твоя должна быть вольной цыганкой. А разве Мария станет когда-нибудь цыганкой? Взглянуть на нее довольно, чтобы сказать, что в таборе ей не ужиться. Ишь, какая она белая да нежная, ни дать, ни взять садовая лилия, а наши цыганки – это дикий, полевой мак. Завянет Мария в таборе.
Долго сидели влюбленные под высоким, ветвистым буком. Ночь давно наступила, и на темном небе горели яркие звезды. Прокричали полночные петухи. Не могут расстаться Петру и Мария. Тихо шепчутся они о том, как будут жить вместе в таборе, и не будет поблизости злой мачехи, которой приходится ежеминутно опасаться. Наконец, уже ближе к рассвету, когда чуть побелел восток, расстались они. Проводил Петру Марию до порога хижины, крепко поцеловал и медленно пошел к табору, а Мария, стоя на пороге, смотрела ему вслед, пока не скрылся он в ночной темноте.
Мачеха Марии знала, что ее падчерица любит красавца цыгана Петру, и что он любит Марию. Знала мачеха и об их встречах по вечерам, но молчала и притворялась, будто ничего не видит и не знает.
Близится к концу осень. Дни короче, а ночи длиннее и темнее. Что ни день, то льет осенний дождь. Холодный ветер запел свою унылую осеннюю песню. Все холоднее. Близко зима. Скоро снимется табор и шумно пустится в путь на зимние квартиры. Наконец, ушел табор. В деревне остался один. Петру. Он хотел прежде жениться на Марии, а уже потом вместе с ней отправиться вслед за табором.
Вскоре после ухода табора как-то днем зашел Петру к мачехе Марии и, приветливо поздоровавшись с ней, сказал:
– Я пришел к тебе просить отпустить Марию со мной, позволить ей стать моей женой. Я знаю, что ты останешься одна без помощницы, но верь мне, мы никогда не забудем тебя и всегда будем помогать тебе, чем только сможем.
Исподлобья взглянула старуха на Петру, и глаза ее сверкнули так зловеще, – таким мрачным огнем, что Петру вздрогнул, а его испугать было не легкое дело. Помолчала старуха, а потом проговорила, словно змея зашипела:
– Ишь, что вздумал! Уж не должна ли я нищему цыгану отдать в жены падчерицу? Что же, так и оставаться мне здесь одной в этой лачуге? Убирайся отсюда по добру, по здорову. Женись на цыганке, а о Марии и думать не смей. Не бывать ей женой цыгана!
Ушел, понурив голову, бедный Петру. Но он решил все же добыть Марию какой угодно ценой. Вечером опять встретился он с ней. Долго думали они, как им быть, и, наконец, Петру сказал:
– Одно осталось нам, Мария, – бежать. Хоть и зла твоя мачеха, хоть и страшно сверкнули ее глаза, когда я говорил с ней о тебе, но не бойся. О, я сумею защитить тебя! Пусть будет хоть колдуньей твоя мачеха, а не дам я ей тебя в обиду. Не побоюсь я и сотни колдуний!
– Ах, Петру, Петру! – печально ответила Мария, – чует мое сердце что-то недоброе. Но, что бы там ни было, я не могу жить без тебя! Бежим отсюда! Быть может, Бог поможет нам. О, я буду молить его о помощи!
– Завтра же ночью выходи под бук, и мы бежим! – сказал Петру. – Авось целы и невредимы доберемся мы до табора, а уж там мы будем в безопасности, цыгане нас не выдадут и сумеют защитить.
– Хорошо, Петру, завтра, как только заснет мачеха, я выйду. Жди меня.
Крепко обнялись Петру и Мария и расстались до следующей ночи.
Всю эту ночь и весь следующий день Петру не находил себе места от нетерпения. Никак не мог дождаться той минуты, когда будет с ним Мария.
Наступила ночь. Но какая неприветливая, темная. Тучи заволокли небо; порывистый, холодный ветер шумит и стонет в обнаженных ветвях деревьев. Темно, в трех шагах ничего не видно. Тихо подкрался Петру к самой двери хижины Марии и стал ждать. Вот, наконец, вышла Мария. Схватил ее за руку Петру, и они отправились в путь, едва различая в темноте дорогу.
Старуха спала. Она не слышала, как ушла Мария. Но старуха, на самом деле, была злая колдунья. Недаром шла о ней по деревне дурная слава. У нее был огненно-красный петух, которого подарил ей речной дух ниваш, научивший ее колдовству. Это не был простой петух, а превращенная «верховным дьяволом» в наказание за проступок в петуха ведьма. Этот петух всегда сидел в изголовье старухи, когда она спала, и караулил ее. Днем же он ходил за старой колдуньей, как собака, и ни на шаг не отставал от нее. Конечно, видел петух, как ушла из хижины Мария. Не успели Мария с Петру выйти из деревни, как захлопал петух крыльями и запел громко человеческим голосом:
– Хорошо же, я им покажу, как бегать! Будут меня помнить! Молодец петушок, что устерег Марию! Ах, она негодная!
Достала колдунья из ящичка волшебный моток ниток и зашептала над ним:
В ужасе схватился за голову Петру. Он всем телом перегнулся через перила, зовет Марию; нет ответа. Ничего не видно в темной воде реки. Зарыдал Петру. В отчаянии, не помня себя, побежал он назад в деревню. Вбежал к мачехе Марии и, рыдая, сказал:
– Мария упала в реку. Помоги спасти ее! Созови народ!
Зло рассмеялась старуха и сказала:
– Ну, не будет больше бегать Мария! Теперь она стала водяной лилией. Посмотри-ка под мост, ты там увидишь ее. Это ничего, что теперь осень, такие лилии цветут и осенью. Если ты хочешь быть с Марией, то пойди, бросься с моста в реку, и будут две лилии – белая да желтая.
Но почему же молодой красавец Петру сторонился юных цыганок? Для кого копил он деньги? Неужели он был на самом деле скрягой?
На самом краю деревни, в которой часто работал Петру, в бедной хижине жила старуха со своей падчерицей Марией. Одиноко жила старуха. Ни к кому она не ходила, да и к ней никто не ходил. Все в деревне побаивались ее. Дурная шла об этой старухе слава по деревням. Говорили, что она – злая колдунья, научившаяся всякому волшебству у ведьм и страшного, толстого ниваша, речного духа с огненно-красными волосами и бородой, который выходил к ней по ночам из реки, протекавшей недалеко от деревни. Не любили и боялись старухи крестьяне, а чем больше боялись, тем больше жалели Марию, добрую, приветливую девушку, красивую и нежную, как незабудка.
К этой-то старухе часто ходил красавец Петру, но не ради ее искусства, а ради Марии. Часто поздним вечером, когда старуха, кряхтя и охая, словно у нее все кости болят, ложилась спать, приходил красавец Петру к хижине и ждал, когда выйдет Мария. Вот тихо скрипнула дверь. Озираясь по сторонам, нет ли кого на улице, переступила Мария порог, сделала несколько шагов в густых сумерках приближающейся ночи и очутилась, словно птичка, окутанная сетью, в объятиях Петру.
– Ах, Петру, как ты меня испугал, – шепчет чуть слышно Мария, – я хотела уже вскрикнуть от испуга, насилу удержалась.
– Что ты каждый раз пугаешься меня? Ах ты, трусиха, трусиха! – крепко целуя Марию, ответил Петру. – Что ты так долго не выходила? Я ждал, ждал тебя. Думал, что ты так и не выйдешь. Пойдем, сядем под дерево, мне нужно о многом поговорить с тобой.
Обнявшись, пошли Петру и Мария к высокому буку и сели.
– Послушай, Мария, – сказал Петру, – ты знаешь, как я люблю тебя. Я жить не могу без тебя. Мне кажется бесконечным день, если я не увижу тебя; хоть издали. Теперь уже осень. Скоро наш табор уйдет далеко отсюда, туда, где живём мы зимой. Я не переживу без тебя целую долгую зиму. Пойдем со мной. Будь моей женой. Как буду я любить тебя, беречь и ласкать! Ты ни в чем не будешь нуждаться; я достаточно скопил денег, чтобы безбедно прожить на них зиму, да и работа кое-какая найдется, а там настанет весна, опять работы будет вдоволь, только не надо лениться, и жить можно будет хорошо. Если ты любишь меня, то пожалеешь меня и пойдешь со мной.
– Да разве можешь ты, Петру, сомневаться в моей любви! – ответила Мария, обняв молодого цыгана и глядя ему в глаза. – Хоть на самый край света готова я идти за тобой. То, что ты беден, меня не пугает, ведь я еще беднее тебя. Работы я тоже не боюсь. Вот только мачеха. Что скажет она. О, как боюсь я ее, как зло иногда смотрит она на меня, и глаза у нее тогда горят таким мрачным огнем. Дрожь пробегает у меня по телу, когда она посмотрит на меня.
– Не бойся! Я упрошу твою мачеху отпустить тебя со мною, только ты-то скажи, что согласна идти со мной.
– Я уже сказала, что хоть па край света пойду за тобой. А что скажут у тебя в таборе, когда ты приведешь с собой жену не цыганку?
– Разве я не вольный цыган? – горячо воскликнул Петру. – Разве я не волен брать себе в жены ту, которую люблю, и которая меня любит?
Хоть и сказал так Петру, но сам он отлично знал, что в таборе всем было известно о его любви к Марии и частых свиданиях с нею по вечерам; разве скроешь что-нибудь от цыган, они все узнают; помнил Петру и то, что часто говорили ему цыгане:
– Смотри, Петру, не женись на Марии. Возьми лучше в жены цыганку. Ты – вольный цыган, и жена твоя должна быть вольной цыганкой. А разве Мария станет когда-нибудь цыганкой? Взглянуть на нее довольно, чтобы сказать, что в таборе ей не ужиться. Ишь, какая она белая да нежная, ни дать, ни взять садовая лилия, а наши цыганки – это дикий, полевой мак. Завянет Мария в таборе.
Долго сидели влюбленные под высоким, ветвистым буком. Ночь давно наступила, и на темном небе горели яркие звезды. Прокричали полночные петухи. Не могут расстаться Петру и Мария. Тихо шепчутся они о том, как будут жить вместе в таборе, и не будет поблизости злой мачехи, которой приходится ежеминутно опасаться. Наконец, уже ближе к рассвету, когда чуть побелел восток, расстались они. Проводил Петру Марию до порога хижины, крепко поцеловал и медленно пошел к табору, а Мария, стоя на пороге, смотрела ему вслед, пока не скрылся он в ночной темноте.
Мачеха Марии знала, что ее падчерица любит красавца цыгана Петру, и что он любит Марию. Знала мачеха и об их встречах по вечерам, но молчала и притворялась, будто ничего не видит и не знает.
Близится к концу осень. Дни короче, а ночи длиннее и темнее. Что ни день, то льет осенний дождь. Холодный ветер запел свою унылую осеннюю песню. Все холоднее. Близко зима. Скоро снимется табор и шумно пустится в путь на зимние квартиры. Наконец, ушел табор. В деревне остался один. Петру. Он хотел прежде жениться на Марии, а уже потом вместе с ней отправиться вслед за табором.
Вскоре после ухода табора как-то днем зашел Петру к мачехе Марии и, приветливо поздоровавшись с ней, сказал:
– Я пришел к тебе просить отпустить Марию со мной, позволить ей стать моей женой. Я знаю, что ты останешься одна без помощницы, но верь мне, мы никогда не забудем тебя и всегда будем помогать тебе, чем только сможем.
Исподлобья взглянула старуха на Петру, и глаза ее сверкнули так зловеще, – таким мрачным огнем, что Петру вздрогнул, а его испугать было не легкое дело. Помолчала старуха, а потом проговорила, словно змея зашипела:
– Ишь, что вздумал! Уж не должна ли я нищему цыгану отдать в жены падчерицу? Что же, так и оставаться мне здесь одной в этой лачуге? Убирайся отсюда по добру, по здорову. Женись на цыганке, а о Марии и думать не смей. Не бывать ей женой цыгана!
Ушел, понурив голову, бедный Петру. Но он решил все же добыть Марию какой угодно ценой. Вечером опять встретился он с ней. Долго думали они, как им быть, и, наконец, Петру сказал:
– Одно осталось нам, Мария, – бежать. Хоть и зла твоя мачеха, хоть и страшно сверкнули ее глаза, когда я говорил с ней о тебе, но не бойся. О, я сумею защитить тебя! Пусть будет хоть колдуньей твоя мачеха, а не дам я ей тебя в обиду. Не побоюсь я и сотни колдуний!
– Ах, Петру, Петру! – печально ответила Мария, – чует мое сердце что-то недоброе. Но, что бы там ни было, я не могу жить без тебя! Бежим отсюда! Быть может, Бог поможет нам. О, я буду молить его о помощи!
– Завтра же ночью выходи под бук, и мы бежим! – сказал Петру. – Авось целы и невредимы доберемся мы до табора, а уж там мы будем в безопасности, цыгане нас не выдадут и сумеют защитить.
– Хорошо, Петру, завтра, как только заснет мачеха, я выйду. Жди меня.
Крепко обнялись Петру и Мария и расстались до следующей ночи.
Всю эту ночь и весь следующий день Петру не находил себе места от нетерпения. Никак не мог дождаться той минуты, когда будет с ним Мария.
Наступила ночь. Но какая неприветливая, темная. Тучи заволокли небо; порывистый, холодный ветер шумит и стонет в обнаженных ветвях деревьев. Темно, в трех шагах ничего не видно. Тихо подкрался Петру к самой двери хижины Марии и стал ждать. Вот, наконец, вышла Мария. Схватил ее за руку Петру, и они отправились в путь, едва различая в темноте дорогу.
Старуха спала. Она не слышала, как ушла Мария. Но старуха, на самом деле, была злая колдунья. Недаром шла о ней по деревне дурная слава. У нее был огненно-красный петух, которого подарил ей речной дух ниваш, научивший ее колдовству. Это не был простой петух, а превращенная «верховным дьяволом» в наказание за проступок в петуха ведьма. Этот петух всегда сидел в изголовье старухи, когда она спала, и караулил ее. Днем же он ходил за старой колдуньей, как собака, и ни на шаг не отставал от нее. Конечно, видел петух, как ушла из хижины Мария. Не успели Мария с Петру выйти из деревни, как захлопал петух крыльями и запел громко человеческим голосом:
Проснулась старуха, проворно вскочила с постели, – куда девалась ее старость, – топнула ногой и крикнула:
С Петру наша Мария бежала,
И уж деревню она миновала!
По полю к речке Мария идет;
Петру Марию в жены возьмет.
Кукареку, кукареку!
– Хорошо же, я им покажу, как бегать! Будут меня помнить! Молодец петушок, что устерег Марию! Ах, она негодная!
Достала колдунья из ящичка волшебный моток ниток и зашептала над ним:
Вышла колдунья из избушки и бросила клубок на землю. Быстро покатился волшебный клубок по дороге из деревни в поле, а по полю прямо к мосту, через который должны были пройти Петру с Марией. Вихрем катился клубок и нагнал он Петру с Марией как раз в ту минуту, когда они были на середине моста. Мария шла у самых перил. Она нагнулась через перила и хотела по обычаю три раза плюнуть в реку, чтобы не причинили им вреда злые ниваши, как подкатился ей под ноги волшебный клубок и, в мгновение ока, скинул ее с моста в глубокую реку. И вскрикнуть не успела Мария. Всплеснула вода под мостом, пошли по реке широкие круги, и снова все спокойно, лишь ветер жалобно стонет в прибрежных ивах, словно плачет по юной Марии.
Катись, клубок, катись скорей.
Катись быстрей, быстрей, быстрей!
В погоню ты спеши, спеши!
В реке Марию утопи!
В ужасе схватился за голову Петру. Он всем телом перегнулся через перила, зовет Марию; нет ответа. Ничего не видно в темной воде реки. Зарыдал Петру. В отчаянии, не помня себя, побежал он назад в деревню. Вбежал к мачехе Марии и, рыдая, сказал:
– Мария упала в реку. Помоги спасти ее! Созови народ!
Зло рассмеялась старуха и сказала:
– Ну, не будет больше бегать Мария! Теперь она стала водяной лилией. Посмотри-ка под мост, ты там увидишь ее. Это ничего, что теперь осень, такие лилии цветут и осенью. Если ты хочешь быть с Марией, то пойди, бросься с моста в реку, и будут две лилии – белая да желтая.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента