– А ну-ка, Михайло Иваныч, представьте, как поп Мартын к заутрени не спеша идет, на костыль упирается, тихо вперед подвигается, – и как поп Мартын от заутрени домой гонит, что и попадья его не догонит. – А как бабы на барскую работу не спеша бредут? – Мишенька едва передвигает лапу за лапой. – И как бабы с барской работы домой бегут? – Мишенька принимается шагать в сторону. – И как старый Терентьич из избы в сени пробирается, к молодой снохе подбирается. – Михайло Иваныч семенит и путается ногами. – И как барыня с баб в корзинку тальки да яйца собирает, складывает, а барин все на девичью работу посматривает, не чисто-де лен прядут, ухмыляется, знать, до Паранькиного льна добирается. – Михайло Иваныч ходит кругом вожака и треплет его за гашник!
– А нуте, Мишенька, представьте, как толстая купчиха от Николы на Пупышах, напившись, нажравшись, как налитой к <…> сидит, мало говорит; через слово рыгнет, через два п<…>нет. – Мишенька садится на землю и стонет.
Затем вожак пристраивает барабан, а мальчик его устраивает из себя козу, то есть надевает на голову мешок, сквозь который, вверху, проткнута палка с козлиной головой и рожками. К голове этой приделан деревянный язык, от хлопанья которого происходит страшный шум. Вожак начинает выбивать дробь, дергает медведя за кольцо, а коза выплясывает около Михайла Ивановича трепака, клюет его деревянным языком и дразнит; Михайло Иваныч бесится, рычит, вытягивается во весь рост и кружится на задних лапах около вожака – это значит: он танцует. После такой неуклюжей пляски вожак дает ему в руки шляпу, и Михайло Иваныч обходит с нею честную публику, которая бросает туда свои гроши и копейки. Кроме того, и Мише и вожаку подносится по рюмке водки, до которой Миша большой охотник; если же хозяева тороватые, то к представлению прибавляется еще действие: вожак ослабляет Мишину цепь, со словами «А ну-ка, Миша, давай поборемся», – схватывает его под силки, и происходит борьба, которая оканчивается не всегда благополучно, так что вожаку иногда приходится и самому представлять, «как малые дети горох воруют», – и хорошо еще, если он отделается при этом одними помятыми боками, без переломов.
– Ну-ко, Михайло Потапыч, поворачивайся! Привстань, приподнимись, на цыпочках пройдись: поразломай-ко свои старые кости. Видишь, народ собрался подивиться да твоим заморским потяпкам поучиться.
Слова эти выкрикивал нараспев <…> низенький мужичок в круглой изломанной шляпе с перехватом посередине, перевязанным ленточкой. Кругом поясницы его обходил широкий ремень с привязанною к нему толстою железною цепью, в правой руке у него была огромная палка-орясина, а левой держался он за середину длинной цепи.
В одну минуту на заманчивый выкрик сбежалась толпа со всех концов большого села Бушнева, справлявшего в этот день свой годовой праздник летней Казанской. Плотно обступила глашатая густая и разнообразная стена зрителей. <…>
Между тем на площадке раздавалось звяканье цепи и мохнатый медведь с необычайным ревом поднялся на дыбы и покачнулся в сторону. Затем, по приказу хозяина, немилосердно дергавшего за цепь, медведь кланялся на все четыре стороны, опускаясь на передние лапы и уткнув разбитую морду в пыльную землю:
– С праздником, добрые люди, поздравляем! – приговаривал хозяин при всяком новом поклоне зверя, а наконец, и сам снял свою измятую шляпу и кланялся низко.
Приподнявшись с земли в последний раз, медведь пятится назад и переступает с ноги на ногу. Толпа немного осаживает, и поводатарь начинает припевать козлиным голосом и семенить своими измочаленными лаптишками, подергивая плечами и уморительно повертывая бородкой.
Поется песенка, возбудившая задор во всех зрителях, начинавших снова подаваться вперед:
Между тем внимание зрителей доходит до крайних пределов: девки хохочут и толкают друг дружку под бочок, ребята уговаривают девок быть поспокойней и в то же время сильно напирают вперед, отчего место пляски делается все уже и уже, и Топтыгину собственною спиною и задом приходится очищать себе место.
Песенка кончилась; «козы» как не бывало. Хозяин бросил плясуну свою толстую палку, и тот, немного огрызнувшись, поймал в охапку и оперся на нее всею тяжестью своего неуклюжего тела.
– А как, Михайло Потапыч, бабы на барщину ходят? – выкрикнул хозяин и самодовольно улыбнулся.
Михайло Потапыч прихрамывает и, опираясь на палку, подвигается тихонько вперед, наконец оседлал ее и попятился назад, возбудив неистовый хохот…
– А как бабы в гости собираются, на лавку садятся да обуваются?
Мишук садится на корточки и хватается передними лапами за задние, в простоте сердца убежденный в исполнении воли поводатаря, начавшего между тем следующие приговоры:
– А вот молодицы – красные девицы студеной водой умываются: тоже, вишь, в гости собираются.
Медведь обтирает лапами морду и, по-видимому, доволен собой, потому что совершенно перестает реветь и только искоса поглядывает на неприятелей, тихонько напевая про себя какой-то лесной мотив. Хозяин между тем продолжает объяснять:
– А вот одна дева в глядельцо поглядела, да и обомлела: нос крючком, голова тычком, а на рябом рыле горох молотили.
Мишка приставляет к носу лапу, заменяющую на этот случай зеркало, и страшно косится глазами, во всей красоте выправляя белки.
– А как старые старухи в бане парются, на полке валяются? А веничком во как!., во как!.. – приговаривает хозяин, когда Мишка опрокинулся навзничь и, лежа на спине, болтал ногами и махал передними лапами. Эта минута была верхом торжества медведя, смело можно было сказать ему: «Умри, медведь, лучше ничего не сделаешь!»
Ребята закатились со смеху, целой толпой присели на корточки и махали руками, болезненно охая и поминутно хватаясь за бока. <…>
– Одна, вишь, угорела, – продолжал мужик, – у ней головушка заболела! А покажи-ко, Миша, которо место?
<…> Мишка сел опять на корточки и приложил правую лапу сначала к правому виску, потом перенес ее к левому…
– Покажи-ко ты нам, как малые ребята горох воруют, через тын перелезают.
Мишка переступает через подставленную палку, но вслед за тем ни с того ни с сего издает ужасный рев и скалит уже неопасные зубы. Видно, сообразил и вспомнил Мишка, что будет дальше, и крепко не по нутру ему эта штука. Но знать, такова хозяйская воля и боязно ей перечить: медведь ложится на брюхо, слушаясь объяснений поводатаря:
– Где сухо – тут брюхом, а где мокро – там на коленочках.
Топтыгин неприязненным ревом встретил приказание. <…> С величайшею неохотою поднимает он брошенную палку и, схватив ее в охапку, кричит и не возвращает. <…> Наказанный за непослушание, медведь начинает сердиться еще больше и яснее: он уже мстит за обиду, подмяв под себя вечно неприязненную «козу»-барабанщика, когда тот, в заключение представления, схватился с ним побороться. <…> Мишка валится навзничь, опрокидывая на себя и «козу»-барабанщика.
– Приободрись же, Михайло Потапыч, – снова затянул хозяин после борьбы противников. – Поклонись на все четыре ветра да благодари за почет, за гляденье, может, и на твою сиротскую долю кроха какая выпадет.
Мишка хватает с хозяйской головы шляпу и, немилосердно комкая, надевает ее на себя, к немалому удовольствию зрителей, которые, однако же, начинают пятиться в то время, как мохнатый артист, снявши шляпу и ухватив ее лапами, пошел по приказу хозяина за сбором. Вскоре посыпались туда яйца, колобки, ватрушки с творогом, гроши, репа и другая посильная оплата за потеху. Кончивши сбор, медведь опустил голову и тяжело дышал, сильно умаявшись и достаточно поломавшись.
«Первый раз как за цепь возьмешь и тряхнешь, приговаривали:
– Вставай да подымайся, ворочайся-разгибайся, пробивай строчки московски, другие заморски, господам дворянам; садись в суд да слушай, как у нас по городам, по волостям есть старосты-бурмистры, приказные командеры. Судьба прошла – с городов стрельба пошла, с городу на город метко, лука не изломи и его не перешиби; старому старику глаза не вышиби, а скупому да лихому вон вывороти, который нас не поит да не кормит и теплого ночлега не дает…
– Пехотный солдат идет с ружьем на караул (при этом медведю давали палку); ружьи, мушкеты обтерли бока, и с порохом сума разломила солдату плеча; конные драгуны, служивые казаки поедут на службу верхом (ему дашь палку, а он сядет верхом на палку).
Потом говоришь:
– Как старая старушка идет на господский двор работать, идет она, хромает: от господской работы отбывает, работать ей мочи нет – свело старую и скорчило – господская работа состарила… Как звали старуху на господский двор на почетный пир: услышала старая, вскочила, ручки-ножки залечила – пошла танцевать…
– Как малые ребята горох воровали; где сухо – тут брюхом, а где мокренько – на коленочках, и покрали, и поваляли горох, и хозяину не оставили…
– Как теща перед зятем скачет-пляшет, зятя угощает. Блины пекла да угорела, головушка у ней заболела.
Медведь тут уж встанет, дашь ему шапку в лапы-то и говоришь:
– Ну, ваше благородие, сошлите ему сколько-нибудь жалованья на хлеб и за труды ему…»
Прибаутки ярмарочных зазывал
I
Вот моя книга-раздвига. В этой книге есть много чего, хотя не видно ничего. Тут есть диковинная птичка, не снегирь и не синичка, не петух, не воробей, не щегол, не соловей, – тут есть портрет жены моей. Вот я про ее расскажу и портрет вам покажу. От прелести-лести сяду я на этом месте.
Вы, господа, на меня глядите, а от рыжего карманы берегите.
Присваталась ко мне невеста, свет Хавроньюшка любезна. Красавица какая, хромоногая, кривая, лепетунья и заика. Сама ростом не велика, лицо узко, как лопата, а назади-то заплата, оборвали ей ребята.
Когда я посватался к ней, какая она была щеголиха, притом же франтиха. Зовут ее Ненила, которая юбки не мыла. Какие у ней ножки, чистые, как у кошки. На руках носит браслеты, кушает всегда котлеты. На шее два фермуара, чтобы шляпку не сдувало. Сарафан у ней французское пике и рожа в муке.
Как задумал жениться, мне и ночь не спится. Мне стало сниться, будто я с невестой на бале; а как проснулся, очутился в углу в подвале. С испугу не мог молчать, начал караул кричать. Тут сейчас прибежали, меня связали, невесте сказали, так меня связанного и венчали.
Венчали нас у Флора, против Гостиного двора, где висят три фонаря. Свадьба была пышная, только не было ничего лишнего. Кареты и коляски не нанимали, ни за что денег не давали. Невесту в телегу вворотили, а меня, доброго молодца, посадили к мерину на хвост и повезли прямо под Тючков мост. Там была и свадьба.
Гостей-то гостей было со всех волостей. Был Герасим, который у нас крыши красил. Был еще важный франт, сапоги в рант, на высоких каблуках, и поганое ведро в руках. Я думал, что придворный повар, а он был француз Гельдант, собачий комендант. Еще были на свадьбе таракан и паук, заморский петух, курица и кошка, старый пономарь Ермошка, лесная лисица, да старого попа кобылица.
Была на свадьбе чудная мадера нового манера. Взял я бочку воды да полфунта лебеды, ломоточек красной свеклы утащил у тетки Феклы; толокна два стакана в воду, чтобы пили слаще меду. Стакана по два поднести да березовым поленом по затылку оплести – право, на ногах не устоишь.
– А нуте, Мишенька, представьте, как толстая купчиха от Николы на Пупышах, напившись, нажравшись, как налитой к <…> сидит, мало говорит; через слово рыгнет, через два п<…>нет. – Мишенька садится на землю и стонет.
Затем вожак пристраивает барабан, а мальчик его устраивает из себя козу, то есть надевает на голову мешок, сквозь который, вверху, проткнута палка с козлиной головой и рожками. К голове этой приделан деревянный язык, от хлопанья которого происходит страшный шум. Вожак начинает выбивать дробь, дергает медведя за кольцо, а коза выплясывает около Михайла Ивановича трепака, клюет его деревянным языком и дразнит; Михайло Иваныч бесится, рычит, вытягивается во весь рост и кружится на задних лапах около вожака – это значит: он танцует. После такой неуклюжей пляски вожак дает ему в руки шляпу, и Михайло Иваныч обходит с нею честную публику, которая бросает туда свои гроши и копейки. Кроме того, и Мише и вожаку подносится по рюмке водки, до которой Миша большой охотник; если же хозяева тороватые, то к представлению прибавляется еще действие: вожак ослабляет Мишину цепь, со словами «А ну-ка, Миша, давай поборемся», – схватывает его под силки, и происходит борьба, которая оканчивается не всегда благополучно, так что вожаку иногда приходится и самому представлять, «как малые дети горох воруют», – и хорошо еще, если он отделается при этом одними помятыми боками, без переломов.
Сергач. С. В. Максимов
Промысел или способ прокормления себя посредством потехи досужих и любопытных зрителей шутками и пляскою ученых медведей не так давно был довольно распространен. <…>– Ну-ко, Михайло Потапыч, поворачивайся! Привстань, приподнимись, на цыпочках пройдись: поразломай-ко свои старые кости. Видишь, народ собрался подивиться да твоим заморским потяпкам поучиться.
Слова эти выкрикивал нараспев <…> низенький мужичок в круглой изломанной шляпе с перехватом посередине, перевязанным ленточкой. Кругом поясницы его обходил широкий ремень с привязанною к нему толстою железною цепью, в правой руке у него была огромная палка-орясина, а левой держался он за середину длинной цепи.
В одну минуту на заманчивый выкрик сбежалась толпа со всех концов большого села Бушнева, справлявшего в этот день свой годовой праздник летней Казанской. Плотно обступила глашатая густая и разнообразная стена зрителей. <…>
Между тем на площадке раздавалось звяканье цепи и мохнатый медведь с необычайным ревом поднялся на дыбы и покачнулся в сторону. Затем, по приказу хозяина, немилосердно дергавшего за цепь, медведь кланялся на все четыре стороны, опускаясь на передние лапы и уткнув разбитую морду в пыльную землю:
– С праздником, добрые люди, поздравляем! – приговаривал хозяин при всяком новом поклоне зверя, а наконец, и сам снял свою измятую шляпу и кланялся низко.
Приподнявшись с земли в последний раз, медведь пятится назад и переступает с ноги на ногу. Толпа немного осаживает, и поводатарь начинает припевать козлиным голосом и семенить своими измочаленными лаптишками, подергивая плечами и уморительно повертывая бородкой.
Поется песенка, возбудившая задор во всех зрителях, начинавших снова подаваться вперед:
Раздается мучительный, оглушительно-нескладный стук в лукошко, заменяющее барабан, и медведь с прежним ревом – ясным признаком недовольства – начинает приседать и, делая круг, загребает широкими лапами землю, с которой поднимается густая пыль. Другой проводник, молодой парень, стучавший в лукошко и до времени остававшийся простым зрителем, ставит барабан на землю и сбрасывает привязанную на спине котомку. Вытащив оттуда грязный мешок, он быстро просовывает в него голову и через минуту является в странном наряде, имеющем, как известно, название «козы». Мешок этот оканчивается наверху деревянным снарядом козлиной морды, с бородой, составленной из рваных тряпиц; рога заменяют две рогатки, которые держит парень в обеих руках. Нарядившись таким образом, он начинает дергать за веревочку, отчего обе дощечки, из которых сооружена морда, щелкают в такт уродливым прыжкам парня, который, переплетая ногами, время от времени подскакивает к медведю и щекочет его своими вилами. Этот уже готов был опять принять прежнее, естественное положение, но дубина хозяина и щекотки «козы» продолжают держать его на дыбах и заставляют опять делать круг под веселое продолжение хозяйской песни, которая к концу перешла уже в простое взвизгиванье и складные выкрики. С трудом можно различить только следующие слова:
Ну-ко, Миша, попляши,
У тя ножки хороши!
Тили, тили, тили-бом
Загорелся козий дом:
Коза выскочила,
Глаза выпучила,
Таракан дрова рубил,
В грязи ноги завязил.
Медведь огрызается, отмахивает «козу» лапой, но все-таки приседает и подымает пыль.
Ах, коза, ах, коза,
Лубяные глаза!
Тили, тили, тили-бом,
Загорелся козий дом.
Между тем внимание зрителей доходит до крайних пределов: девки хохочут и толкают друг дружку под бочок, ребята уговаривают девок быть поспокойней и в то же время сильно напирают вперед, отчего место пляски делается все уже и уже, и Топтыгину собственною спиною и задом приходится очищать себе место.
Песенка кончилась; «козы» как не бывало. Хозяин бросил плясуну свою толстую палку, и тот, немного огрызнувшись, поймал в охапку и оперся на нее всею тяжестью своего неуклюжего тела.
– А как, Михайло Потапыч, бабы на барщину ходят? – выкрикнул хозяин и самодовольно улыбнулся.
Михайло Потапыч прихрамывает и, опираясь на палку, подвигается тихонько вперед, наконец оседлал ее и попятился назад, возбудив неистовый хохот…
– А как бабы в гости собираются, на лавку садятся да обуваются?
Мишук садится на корточки и хватается передними лапами за задние, в простоте сердца убежденный в исполнении воли поводатаря, начавшего между тем следующие приговоры:
– А вот молодицы – красные девицы студеной водой умываются: тоже, вишь, в гости собираются.
Медведь обтирает лапами морду и, по-видимому, доволен собой, потому что совершенно перестает реветь и только искоса поглядывает на неприятелей, тихонько напевая про себя какой-то лесной мотив. Хозяин между тем продолжает объяснять:
– А вот одна дева в глядельцо поглядела, да и обомлела: нос крючком, голова тычком, а на рябом рыле горох молотили.
Мишка приставляет к носу лапу, заменяющую на этот случай зеркало, и страшно косится глазами, во всей красоте выправляя белки.
– А как старые старухи в бане парются, на полке валяются? А веничком во как!., во как!.. – приговаривает хозяин, когда Мишка опрокинулся навзничь и, лежа на спине, болтал ногами и махал передними лапами. Эта минута была верхом торжества медведя, смело можно было сказать ему: «Умри, медведь, лучше ничего не сделаешь!»
Ребята закатились со смеху, целой толпой присели на корточки и махали руками, болезненно охая и поминутно хватаясь за бока. <…>
– Одна, вишь, угорела, – продолжал мужик, – у ней головушка заболела! А покажи-ко, Миша, которо место?
<…> Мишка сел опять на корточки и приложил правую лапу сначала к правому виску, потом перенес ее к левому…
– Покажи-ко ты нам, как малые ребята горох воруют, через тын перелезают.
Мишка переступает через подставленную палку, но вслед за тем ни с того ни с сего издает ужасный рев и скалит уже неопасные зубы. Видно, сообразил и вспомнил Мишка, что будет дальше, и крепко не по нутру ему эта штука. Но знать, такова хозяйская воля и боязно ей перечить: медведь ложится на брюхо, слушаясь объяснений поводатаря:
– Где сухо – тут брюхом, а где мокро – там на коленочках.
Топтыгин неприязненным ревом встретил приказание. <…> С величайшею неохотою поднимает он брошенную палку и, схватив ее в охапку, кричит и не возвращает. <…> Наказанный за непослушание, медведь начинает сердиться еще больше и яснее: он уже мстит за обиду, подмяв под себя вечно неприязненную «козу»-барабанщика, когда тот, в заключение представления, схватился с ним побороться. <…> Мишка валится навзничь, опрокидывая на себя и «козу»-барабанщика.
– Приободрись же, Михайло Потапыч, – снова затянул хозяин после борьбы противников. – Поклонись на все четыре ветра да благодари за почет, за гляденье, может, и на твою сиротскую долю кроха какая выпадет.
Мишка хватает с хозяйской головы шляпу и, немилосердно комкая, надевает ее на себя, к немалому удовольствию зрителей, которые, однако же, начинают пятиться в то время, как мохнатый артист, снявши шляпу и ухватив ее лапами, пошел по приказу хозяина за сбором. Вскоре посыпались туда яйца, колобки, ватрушки с творогом, гроши, репа и другая посильная оплата за потеху. Кончивши сбор, медведь опустил голову и тяжело дышал, сильно умаявшись и достаточно поломавшись.
Приговоры медвежатника. П. Альбинский
Представления с медведем происходили следующим образом. По приходе в село вожак ударял в барабан, на звуки барабана сходился народ. «Козарь» начинал плясать. Медведь, понукаемый цепью, тоже плясал, выделывал некоторые штуки (кланялся, кувыркался) пред глазами собравшейся толпы и под приговоры вожака. Вот эти приговоры.«Первый раз как за цепь возьмешь и тряхнешь, приговаривали:
– Вставай да подымайся, ворочайся-разгибайся, пробивай строчки московски, другие заморски, господам дворянам; садись в суд да слушай, как у нас по городам, по волостям есть старосты-бурмистры, приказные командеры. Судьба прошла – с городов стрельба пошла, с городу на город метко, лука не изломи и его не перешиби; старому старику глаза не вышиби, а скупому да лихому вон вывороти, который нас не поит да не кормит и теплого ночлега не дает…
– Пехотный солдат идет с ружьем на караул (при этом медведю давали палку); ружьи, мушкеты обтерли бока, и с порохом сума разломила солдату плеча; конные драгуны, служивые казаки поедут на службу верхом (ему дашь палку, а он сядет верхом на палку).
Потом говоришь:
– Как старая старушка идет на господский двор работать, идет она, хромает: от господской работы отбывает, работать ей мочи нет – свело старую и скорчило – господская работа состарила… Как звали старуху на господский двор на почетный пир: услышала старая, вскочила, ручки-ножки залечила – пошла танцевать…
– Как малые ребята горох воровали; где сухо – тут брюхом, а где мокренько – на коленочках, и покрали, и поваляли горох, и хозяину не оставили…
– Как теща перед зятем скачет-пляшет, зятя угощает. Блины пекла да угорела, головушка у ней заболела.
Медведь тут уж встанет, дашь ему шапку в лапы-то и говоришь:
– Ну, ваше благородие, сошлите ему сколько-нибудь жалованья на хлеб и за труды ему…»
Приговариванье поводильщика. А. Гациский
«Ну-ко, Марья Васильевна, поворачивайся веселей, говори посмирней, хмелек вьется, живой не ведется, поворачивайся направо, артикул делай завсегда браво. Садись в суд да слушай, есть у нас по городам, по волостям, стреляются молодцы калиновские, алаторские. Держать, не пускать, право-лево не смотреть. Конница драгуны, подводы ямские, хлеб мирской, денежки государевы. Пешеходные солдаты, ружья на плечо, порох да сума обтерли бока, проломили солдатское плечо, артикул выкидывали, ручку на ручку прикладывали. Сядь на добром месте. Сама прикройся. Княгини, боярыни, гостиные дочери крутятся, белятся, в чисты зеркала смотрятся, из-под ручки выглядывают, по мысли себе женихов выбирают, который жених был кудреват, кудерки сгибат. Как старые старушки на господскую работу ходят, идут они хромают, на одну ноженьку припадают, от барщины отбывают, начальники палкой погоняют. Малые ребята в чужое поле за горошком ходят, горошек наворовали, в мешки клали, налево кругом – марш, убежали. Вот теща перед зятем пляшет, рукой машет, головой потряхивает. Для зятя блины пекла, угорела, головушка заболела. Сядь да указывай».Мишенька Иваныч[218]
А ну-тка, Мишенька Иваныч,
Родом боярыч,
Ходи ну похаживай,
Говори-поговаривай,
Да не гнись дугой,
Словно мешок тугой.
Да ну поворотись,
Развернись,
Добрым людям покажись.
А ну-ка, вот ну, как старые старушки,
Молодые молодушки
На барщину ходили,
До дыр пяты сносили.
А как теща про зятя блины пекла
Да угорела,
Головушка заболела!
А вот ну, как красные девицы моются,
Белятся, румянятся,
В зеркальце глядятся
Да из-под рученьки женишков выглядывают.
А вот ну, как малые ребятишки горох воровали,
Тишком-тайком – где сухо,
Там брюхом,
Где мокро, там на коленочках.
А вот ну, ходи-расходись.
Во всем народе покажись.
А ну, как конные драгуны в поход ходили,
Ружьем метали,
Артикулы выкидали.
А вот как с порохом сума
Оттянула все плеча.
А ну-ка вот, ну, как муж у жены
Вино ворует,
А холостой парень по чужой жене тоскует.
Ходи не спотыкайся,
Вперед подавайся,
Разгуляйся!
Вались да катись,
Бока не зашиби, сам себя береги.
А ну, женка в гости пошла,
С собой гусли взяла,
Мужа прочь прогнала.
А ну вот,
Ну, как наши бабенки в баню ходили,
Винцо с собой носили,
На полок забирались,
На спинке валялись,
Веничком махали,
Животики протирали.
Прибаутки ярмарочных зазывал
I
1. Книга
Вот что, милые друзья, я приехал из Москвы сюда, из гостиного двора – наниматься в повара; только не рябчиков жарить, а с рыжим по карманам шарить.Вот моя книга-раздвига. В этой книге есть много чего, хотя не видно ничего. Тут есть диковинная птичка, не снегирь и не синичка, не петух, не воробей, не щегол, не соловей, – тут есть портрет жены моей. Вот я про ее расскажу и портрет вам покажу. От прелести-лести сяду я на этом месте.
Вы, господа, на меня глядите, а от рыжего карманы берегите.
2. Свадьба
Задумал я жениться, не было где деньгами разжиться. У меня семь бураков медных пятаков, лежат под кокорой, сам не знаю под которой.Присваталась ко мне невеста, свет Хавроньюшка любезна. Красавица какая, хромоногая, кривая, лепетунья и заика. Сама ростом не велика, лицо узко, как лопата, а назади-то заплата, оборвали ей ребята.
Когда я посватался к ней, какая она была щеголиха, притом же франтиха. Зовут ее Ненила, которая юбки не мыла. Какие у ней ножки, чистые, как у кошки. На руках носит браслеты, кушает всегда котлеты. На шее два фермуара, чтобы шляпку не сдувало. Сарафан у ней французское пике и рожа в муке.
Как задумал жениться, мне и ночь не спится. Мне стало сниться, будто я с невестой на бале; а как проснулся, очутился в углу в подвале. С испугу не мог молчать, начал караул кричать. Тут сейчас прибежали, меня связали, невесте сказали, так меня связанного и венчали.
Венчали нас у Флора, против Гостиного двора, где висят три фонаря. Свадьба была пышная, только не было ничего лишнего. Кареты и коляски не нанимали, ни за что денег не давали. Невесту в телегу вворотили, а меня, доброго молодца, посадили к мерину на хвост и повезли прямо под Тючков мост. Там была и свадьба.
Гостей-то гостей было со всех волостей. Был Герасим, который у нас крыши красил. Был еще важный франт, сапоги в рант, на высоких каблуках, и поганое ведро в руках. Я думал, что придворный повар, а он был француз Гельдант, собачий комендант. Еще были на свадьбе таракан и паук, заморский петух, курица и кошка, старый пономарь Ермошка, лесная лисица, да старого попа кобылица.
Была на свадьбе чудная мадера нового манера. Взял я бочку воды да полфунта лебеды, ломоточек красной свеклы утащил у тетки Феклы; толокна два стакана в воду, чтобы пили слаще меду. Стакана по два поднести да березовым поленом по затылку оплести – право, на ногах не устоишь.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента