Щелоков Александр Александрович. Черный трибунал

   — Слушай, ты так и живешь каждый день с опаской? — В голосе Андрея звучала нескрываемая насмешка.
   Катрич посмотрел ему прямо в глаза:
   — Не с опаской, а благодаря ей. Прежде чем ступить, смотрю под ноги...
   — Я так не приучен, — сказал Андрей и скептически улыбнулся. — Это не жизнь, если дрожать на каждом шагу.
   — Валяй-валяй, — устало бросил Катрич и отвернулся. — Вот клюнет жареный петух в задницу — вспомнишь мои слова.
   К остановке, болтаясь на разбитых рельсах из стороны в сторону, приближался красный трамвай...
 
   Придонский военный госпиталь — красное кирпичное здание дореволюционной постройки — размещался в глубине большого двора, затененного кронами платанов. Всюду под деревьями на скамеечках сидели ходячие больные, выползавшие сюда, чтобы не балдеть в душных палатах. Андрей невольно обратил внимание на множество раненых — с костылями, с повязками на головах, лицах, руках. Взаимные претензии и взаиморасчеты южных соседей России обильно окроплялись русской кровью, которую политики ценили куда ниже бензина.
   Проходя по чистой асфальтированной дорожке, тянувшейся от ворот к главному входу, Андрей вдруг вспомнил слова Петра Первого, сказанные при открытии военного госпиталя в Лефортово. «Зело отменная гошпиталь построена, — сказал тогда император, — хотя попадать в нее господам офицерам не пожелаю». Нынешние правители такой заботы о военных, судя по многим признакам, давно уже не проявляли.
   Накинув на плечи халат, полученный в гардеробной, Андрей шел по узкому длинному коридору неуверенный и тихий. Здесь всюду жил запах человеческих страданий: густо пахло эфиром, просохшей мочой, ихтиоловой мазью. «Посторонитесь!» — предупредила Андрея немолодая сестра и провезла мимо него операционную каталку, на которой лежал бледный худолицый человек. Каталка подпрыгивала на щербатом цементном полу, и голова человека безвольно болталась из стороны в сторону.
   Поднявшись по узкой лестнице на второй этаж, Андрей отыскал палату номер двадцать. В ней, как ему сообщили, лежал дядя Ваня — Иван Васильевич Костров, шофер отца, которого задела одна из пуль, выпущенных террористом в момент покушения. Свинец только распорол плечо, и дядю Ваню можно было выписать сразу же после перевязки, но нервное потрясение оказалось слишком сильным, и оправиться от него он сразу не мог. Потому его оставили в отделении огнестрельной травмы до улучшения самочувствия.
   Кострова Андрей знал давно и очень удивился, увидев его совсем не таким, каким привык видеть, — веселым и подвижным. На койке, натянув простыню до подбородка, лежал человек с потухшими, ввалившимися глазами.
   — Спасибо, Андрюша, — сказал Костров унылым голосом. — Вот уж не думал, что ты зайдешь. — Он шмыгнул носом.
   — Дядя Ваня, вы не волнуйтесь. У вас уже все в порядке. Врачи...
   Костров подтянул простыню до самого рта.
   — Прости, Андрюша. Я мало в такое верю...
   — Во что? — не сразу понял Андрей.
   — В то, что теперь все в порядке. Наоборот. Тогда мне повезло, а теперь добьют в любой момент. Я ведь свидетель. Поверь, принимаю лекарство, а сам боюсь — вдруг что подсыпали?
   — Вы уж совсем, дядя Ваня... Все-таки мы еще не в Италии...
   Костров тяжко вздохнул:
   — Зато мафия у нас покруче ихней...
   Костров вдруг встрепенулся, глаза его блеснули.
   — Постой, тебе, наверное, наговорили, что я тронулся, а ты поверил? Так?
   — Что вы, дядя Ваня, — смутился Андрей.
   — Они всем это говорят, — утвердил Костров, не обращая внимания на оправдание. — И правда, если хочешь знать: я трухнул. Да еще как! И что с того? Чтобы в меня стреляли — я не приучен. Это дело малоприятное, Андрюша. И вот теперь боюсь, чтобы такое не повторилось.
   — Больше вас никто не тронет.
   — Не надо, Андрюша. Я видел его глаза. На морде черный чулок, в прорези зрачки блестят. Как у зверя. Клянусь, такой вернется...
   — Это у вас нервное. — Андрей положил ладонь на костлявое плечо Кострова.
   Тот посмотрел пристально и спросил:
   —Ты все еще мне не веришь? Считаешь, что я со страху?
   — Ну, не совсем...
   — Значит, считаешь, — подвел итог Костров. — И зря. Им твой отец мешал. Вот они его и выбили...
   — Кто — они?
   Костров нервно шевельнулся под простыней и замолчал, прикрыв глаза. Тогда Андрей повторил вопрос, изменив его форму.
   — Почему вы думаете, что охотились именно за отцом? В милиции считают, что произошла ошибка.
   — А ты больше верь, что скажут в милиции, — проговорил Костров из-под простыни. И замолчал испуганно.
   — Ну? — подтолкнул его Андрей.
   — Вот те и ну. Они говорят не то, что случается, а как им самим удобно.
   — Почему вы так думаете, дядя Ваня?
   — Причины имеются. Был ведь у меня следователь. Протокол составил. Ушей он, конечно, не затыкал, но смотрел через меня на стену, как сквозь стекло.
   — И все же это не доказывает, что охота шла именно за отцом.
   — Не веришь, — обиженно утвердил Костров. Он взял с тумбочки стакан с компотом и стал пить. Острый кадык на худой шее судорожно дергался: вверх-вниз, вверх-вниз. Напившись, поставил стакан, рукой отер губы.
   — Верю, что вы так чувствуете, — примирительно успокоил его Андрей. — Но нужны факты. А у нас их нет. — Он специально сказал «у нас», чтобы еще больше не обижать собеседника.
   — Есть, — вдруг сказал Костров и, словно обессилев, откинулся на подушку, закрыл глаза.
   — Вы об этом рассказали следователю?
   — Нет.
   — Почему?
   — Потому как сам узнал об этом позже.
   — От кого, дядя Ваня?
   — Лучше не спрашивай, Андрюша. — Минутное оживление Кострова вновь погасло, он помрачнел, глаза посуровели, губы поджались. — Не скажу. Ты вот уедешь, тебе-то что...
   — Я не из простого любопытства, — сказал Андрей. — Хотел бы сам разобраться с этой сволочью. Чтобы не ползала по земле.
   Костров поглядел в глаза Андрею, выпростал руку из-под простыни и положил ее ему на колено:
   — Не горячись, не стоит. Что можешь сделать ты этой погани? С ней даже милиция сладить не в состоянии.
   — Милиция не может, а я найду, как это сделать. Важно знать — кому врезать...
   — Нет, Андрюша, в этом я тебе не помощник.
   Андрей встал. Расправил плечи, поддернул брюки.
   — Как говорят, дядя Ваня, пора и честь знать. Выздоравливайте, я пойду.
   — Ты чего сразу так? — В голосе Кострова слышалось беспокойство. — Обиделся, что ли?
   — Нет, дядя Ваня, я не обиделся. Мне просто вас жаль. Продолжайте бояться. Это нетрудно. Натянуть простынку до глаз и выжидать — не случится ли чего. А если в самом деле случится? Вы сказали, что вас могут убрать как свидетеля. Но это имеет смысл, когда хотят заткнуть рот. Выходит, вам нет резона таить в себе то, что кому-то выгодно скрыть. А, да ладно, вроде я вас опять уговариваю. Пойду...
   Костров нервно дернулся под простыней.
   — Присядь.
   Андрей неохотно опустился на стул. Костров поерзал под простыней и вдруг, впервые за все это время, присел на кровати. Подтянул подушку вверх к спинке и привалился к ней.
   — Наверное, ты прав. — Голос его нервно срывался. Он опять облизал губы. — Сказать тебе я обязан...
   Андрей молчал, сосредоточенно разглядывая ногти левой руки.
   — Только не думай, что за себя боялся. Все куда сложнее. Да, я видел, как стреляли в твоего отца. Видел глаза того... убийцы... Но, клянусь, сам узнал о сути дела только вчера...
   — Как так? — удивился Андрей.
   — Брат у меня, Михаил. — Признание давалось Кострову непросто. — Брат у меня. Он рассказал.
   — Что именно, дядя Ваня?
   — Все, до подробностей.
   Костров сполз на кровать, улегся, поправил подушку и натянул до подбородка простыню.
   — Все, Андрюша, не могу. Не имею права. Я тебе дам адрес Миши. Съездишь к нему. Он все сам расскажет...

25 апреля. Четверг. г. Придонск

   «Железка» — так в Придонске именовали автомобильный рынок, тем самым отличая его от «толчка», где торговали промышленными товарами, от просто «базара», который специализировался на продукции сельского хозяйства, и от «вернисажа», где продавались поделки художников, резчиков по кости и дереву, скульпторов, ювелиров; где собирались любители контрабанды, привезенной сюда из неведомого оттуда и предназначенной для переброски отсюда в неведомое туда.
   Серый пустырь, на котором еще в советское время собирались заложить новый рабочий микрорайон, демократическая власть обратила в арену предпринимательства и отдала землю в распоряжение перекупщиков, спекулянтов, мошенников, рэкетиров.
   По воскресеньям весь дальний Кавказ слетался на «железку» на крыльях огромных денег и, поживившись за русский счет, уезжал назад на новых «колесах». В остальные дни правили порядок на «железке» местные рэкетиры, которых придонцы именовали «ракетчиками».
   Ранним утром, чтобы захватить местечко поудобней, Андрей и Катрич прикатили на «железку» для ловли Акулы. Они выбрали позицию в самом центре огромного пыльного пустыря, ставшего для города символом новой эпохи. Договорившись о том, как действовать, Катрич ушел в засаду. Андрей, постелив на капоте машины холстину, выложил на нее запчасти, прихваченные из гаража, и стал разыгрывать роль «лоха» — наивного, впервые занявшегося бизнесом простака. Впрочем, так ведь оно и было на самом деле. Именно «лохи» — лопоухие и беспомощные «пескари», заплывавшие в мутную воду «железки», привлекали местных «окуней» и «щук». Появление хищников не заставило себя ждать.
   Уже минуты через три после того, как товар был выложен, появился разведчик — парень в ярких цветастых шортах, с гривой нечесаных сальных волос, рассыпавшихся по плечам. Он подошел пружинящим, легким шагом, этакий вертлявый гуляка.
   — Продаешь? — спросил он вкрадчиво, почти доброжелательным голосом.
   — Ну, — буркнул Андрей с нарочитой грубостью. —Чего б я это выложил?
   — А за место платил?
   — Ну, — сказал Андрей. — Еще при въезде.
   — В первый раз? — спросил парень сочувственно. — Тогда учти, здесь еще платят за безопасность. Иначе возникают разные неприятности. Подойдут «ракетчики», ты им заплати, не ломайся. Спокойствие того стоит. Любишь свою тачку? Так вот, могут попортить. Запрыгнут на крышу и канкан спляшут.
   — Те же, кто собирает плату?
   Парень хохотнул, не отрицая и ничего не подтверждая.
   — Выходит, надо платить, чтобы «ракетчики» охраняли меня от самих себя?
   — Понятливый! — сказал парень и отошел. На ходу обернулся: — Лучше не жмись. Я ведь тебя просто так, по дружбе, предупредил...
   Андрей, которому Катрич подробно объяснил его роль, соглашаясь, кивнул: «Ладно, учту». Теперь предстояло ждать визита рыб покрупнее. Они выплыли из-за палатки, торговавшей винтами и гайками, — два крепких, наглых обиралы, заставлявшие дрожать «лохов», бывающих на «железке».
   Первым двигался коротконогий мордастый парень с бугристыми плечами и самоуверенным выражением лица. Судя по описанию, сделанному Катричем, это и был Акула — один из участников убийства отца.
   Андрей ощутил неприятную сухость во рту. Как он ни старался в эти минуты держаться спокойно, это не удавалось. Так бывало и раньше, когда он впервые выходил на ринг и, оказавшись лицом к лицу с переполненным залом, терял вдруг способность что-либо видеть, кроме нетерпеливо разминавшегося в углу противника. Все остальные — судьи, зрители, суетящиеся фоторепортеры и телевизионщики — воспринимались только как источник громкого и непонятного шума. Настоящее спокойствие к Андрею возвращалось в момент, когда удар его кулака обрушивал противника на ринг. И тогда все — и зал, и вопящие от восторга болельщики — вдруг становилось ясно видимым, буквально осязаемым.
   Наглости «ракетчиков» можно было только удивляться. Они нисколько никого не остерегались и даже не заглянули за угол лавки, где скрывался Катрич. Дежуривший здесь милиционер, заметив Акулу, с деланным безразличием отвернулся. Андрей уже не сомневался, что тот прекрасно знал персонажей «железки», хорошо представлял, что должно последовать за их появлением, и просто-напросто решил немного поразвлечься. Было ясно: в конфликт он ни за что не вмешается и скорее уйдет, нежели приблизится. Наверняка «ракетчики» отстегивали рыночному стражу закона какие-то «мани», и потому его присутствие их не пугало.
   Первым приблизился Акула. Левую руку он демонстративно держал в кармане, намекая, что там есть нечто...
   — Про тебя говорят, что плату за безопасность ты считаешь грабежом? — спросил «ракетчик» и ощерился. — Остроумец, однако.
   Андрей слегка расставил ноги, попрочнее уперся о землю. Приготовился.
   За Акулой, как рыба-прилипала, неторопливо тянулся такой же здоровенный амбал с тупым выражением сытой физиономии. Видимо, не на сухари со стаканом молока вырывали у своих клиентов хищники «железки».
   — Так будем платить? — спросил Акула.
   — Нет, — твердо сказал Андрей. И сразу сделал резкий шаг вперед, мощным хватом сжал левую, ударную руку Акулы, выдернул ее из кармана. В то же мгновение из-за угла стремительно, как разжавшаяся пружина, вырвался Катрич. Он взмахнул резиновым полицейским «демократизатором» и одним ударом уложил Прилипалу на асфальт. Не задерживаясь ни на секунду, подскочил к Акуле, ребром ладони, как саблей, рубанул его по руке, которую тянул на себя Андрей. Акула дико взвыл и рухнул на колени. Рука безвольно повисла. Не давая ему возможности опомниться, Катрич защелкнул на правом запястье «ракетчика» браслет наручников.
   — Ты што, гад?! — истошно заорал Акула, стараясь привлечь внимание людей к происходящему, но все старательно отворачивались. Сами «ракетчики» отучили тех, кто посещал «железку», вмешиваться в любые разборки. Милиционер, только что маячивший рядом, мигом испарился.
   Потянув Акулу за руку, Катрич показал ее Андрею. На пальцах, как впаянный, сидел бронзовый острозубый кастет.
   — Вот и взяли тебя, Акула, с оружием, — сказал Катрич удовлетворенно. — Теперь придется терпеть. Это, кореш, надолго. Сперва мы протокольчик составим. Так, мол, и так. Сфотографируем твою лапку с коготками. На фоне твоей красивой личности. Ведь иначе тебя не ущучишь, верно? Ты всегда считал себя самым ловким и умным. Скинул биток и чист: я не я, кастет не мой. А тебя плохой мент Катрич словил. Так или нет? Акула молчал.
   — Так, — закончил Катрич. — А теперь в машину! Быстро!
   Андрей собрал запчасти, свернул холстину, бросил ее в багажник. Акула, все еще надеясь на подмогу, пытался сопротивляться. Надежда на освобождение у него вспыхнула с новой силой, когда поверженный на землю Прилипала поднялся на ноги.
   — Штопор! — призывно прохрипел Акула, но именно в этот момент Катрич согнул ему шею и резким толчком впихнул в машину. Захлопнул дверцу, затем, помахивая «демократизатором», сделал шаг в сторону Прилипалы. Тот понял его маневр как угрозу.
   —Я ничего, начальник, — сказал он. — Я ведь только шел мимо. Я ничего...
   — Я тоже, — ответил ему Катрич. — Во всяком случае, в настоящее время. А ты, — движение «демократизатором» как штыком, — меня знаешь, надеюсь? Вот и ладненько. Я — это я, верно? Потому сейчас дуй отсюда прямым ходом к Хусейну и доложи: плохой мент Катрич словил Акулу. С кастетом на пальчиках. Скинуть его тот не успел. Так что срок ему маячит твердый. По совокупности всех прошлых дел. Вы об этом не беспокойтесь. И петь у меня Акула будет как милый. Теперь, — Катрич снова взмахнул «демократизатором», — бегом — марш!
   Когда Штопор исчез за ларьками, Катрич сел в машину рядом с Акулой.
   — Поехали!
   — Куда править? — спросил Андрей озабоченно.
   — Держи на Таганрогскую. К пожарной части. Знаешь, где это? Там есть местечко, где мы устроим толковище с нашим новым другом...
   В сумрачном, прохладном подвале пожарного депо располагалась небольшая каморка милиции. Ключи от нее Катрич предусмотрительно захватил с собой. Придерживая Акулу с боков, они свели его вниз. По дороге, вспомнив весь свой опыт общения с милицией, Акула продумал тактику поведения и немного воспрянул духом.
   — Вы куда меня притащили? — начал он «качать права», оглядев подвал и тяжелую, обитую железом дверь, отгородившую его от мира. — Зовите первым делом врача. У меня рука сломана. Иначе говорить не буду.
   — И не надо, — успокоил его Катрич. — У меня времени — вагон. Могу даже уйти. Часа на два-три. Вернусь, когда созреешь...
   — Я буду жаловаться прокурору! — взвыл Акула.
   — Ай-вай! — бросил Катрич. — Так ты ничего и не понял! Я тебя взял частным порядком. И прокурора ты не увидишь. Здесь я сам — прокурор, судья и адвокат. И выходов у тебя только два — в зону, если будешь вести себя как надо, или сюда. — Катрич потопал ногой по металлической крышке канализационного колодца. — В случае нужды я тебя сам здесь уделаю...
   Андрей с интересом наблюдал, как меняется выражение лица привыкшего к безнаказанности и в то же время трусливого бандита. Чем больше Андрей вглядывался в лицо Акулы, тем больше подмечал в нем черты, свидетельствовавшие об извращенной человеческой сущности этого отвратного типа. Он чем-то напоминал известного политика из команды Горбачева — круглый лоснящийся свиноблин с маленькими бегающими глазками, с носом бульбой, с губастым ртом алкаша, старательно скрывающего свое увлечение. Человек, наделенный природой такой «вывеской», к тому же обделенный ростом и, судя по числу прыщей на потрепанной физиономии, мучимый неудовлетворенной половой страстью, потенциально опасен для общества. Во имя самоутверждения такой без колебаний пойдет на любое преступление, убьет, продаст, выдаст, будет врать, приспосабливаться, извиваться, становиться на уши, лишь бы не упасть, не исчезнуть из виду, жрать и пить, не отягощая себя трудом, если предательство и нож дают деньгу на прокорм и питье.
   Сходство Акулы с видным политиком прошлых лет напоминало Андрею, как еще в военном училище, будучи курсантом, он заспорил с однокашником Виктором Соловьевым о правильности теории Ламброзо. «Вывеска — это все, — азартно утверждал Соловьев. — Что на витрине, то и в магазине». Андрей с горячностью новообращенного марксиста доказывал иное: «Ты посмотри, Вить, какое лицо у Александра Николаевича Яковлева. Подзаборный ханыга. Урка. Глянешь на такого и веришь — убьет, расчленит и закопает, не моргнув глазом. Между тем он член Политбюро ЦК, академик, умнейший на верхах человек». «Раз на морде написано, — возражал Соловьев, — значит, придет время — убьет и продаст. Никуда от этого он не денется».
   Отспорив однажды, приятели никогда не возвращались к тому разговору, но Андрей всегда ощущал занозу собственной неправоты, засевшую в сознании. Физиономия человека, которого он избрал для подтверждения неправильности старых теорий, как раз их и утвердила. И вот, глядя на свиноблин Акулы, на котором поочередно выражались то наглость, то животный страх, Андрей готов был поднять руки и сказать Соловьеву, окажись он здесь: «Витя, ты прав!»
   — Так дать тебе время остыть и подумать? — спросил Катрич и прищелкнул свободный браслет наручников к трубе-стояку, проходившей снизу вверх в углу каморки. — Я могу погулять...
   — Что тебе надо от меня, гад?! — истошно заорал Акула.
   — Раз! — сказал Катрич и загнул большой палец левой руки. — Счет пошел.
   — Что «раз»? — не понял Акула.
   — Желтая карточка и штрафное очко. Я поганых слов на свой счет не терплю и за каждое объявляю предупреждение. Дойдет до пяти — назначу пенальти.
   — Что тебе надо?! — уже без ругани выкрикнул Акула.
   — Правду, гражданин Окулов. Так ведь в законе твоя фамилия?
   Ответа не последовало.
   — Ладно, молчание — знак согласия. А теперь, что слыхал о деле Николая Шаврова?
   — Кто это? — делая наивный вид, спросил Акула.
   — Не знаешь? Ну, молоток! Не слыхал ни о самом случае, ни даже фамилии? Ну, хват!
   Акуле явно недоставало здравого смысла, и он отрицал все сразу, без колебаний.
   — Не, начальник, не слыхал. Век свободы не видать...
   Катрич усмехнулся:
   — Век, конечно, много, но пятилетку не увидишь, это точно.
   — Кончились ваши большевистские пятилетки, — заученно бросил Акула. — Иные пошли времена. Теперь по таким срокам никто не тянет.
   — Ничего, ты у меня высидишь от звонка до звонка. Будь уверен.
   — Ну нет, — мотнул головой Акула и сморщился, неосторожным движением причинив себе боль.
   — А что знаешь по делу полковника Буракова?
   — А ничего.
   — Смотри, старлей, — сказал Катрич, — по-моему, мальчик явно не понимает, куда он попал, и все еще верит, что я с ним играю в КВН. Придется употребить власть, чтобы он понял: здесь не шутят.
   Катрич взял с тумбочки, стоявшей в углу, свою резиновую палку и, поигрывая ею, сделал шаг к Акуле.
   — Я ему сейчас напомню, как он ударил старика-пенсионера Артюхина за то, что тот отказался платить дань этим мордоворотам...
   — Начальник! — завопил Акула, испуганно отшатнулся и снова застонал, ощутив боль в руке.
   — Я тебя что, ударил?
   — Не-е-ет, — подтвердил Акула.
   — Тогда заруби на носу: у меня есть показания, что в день убийства полковника тебя видели за рулем зеленого «Москвича». Того, в котором приехал и уехал автоматчик. Будешь мне лапшу на уши вешать?
   — Я только руля крутил. Не стрелял. Даже не выходил из машины. Не виноват ни в чем.
   — Так уж не виноват? Будто не знал, куда и зачем едешь.
   — Не знал! — горячо возразил Акула. — Падла буду!
   — Ты давно падла, — сказал Катрич. — Кого вез?
   — Клянусь, не знаю. Он морду в колготки обул.
   — Дуру валяешь? Он что, так и шел в засаду в колготках?
   — Что ж ты, гад, не веришь, — задухарился Акула.
   — Два, — сказал Катрич. — Учти, еще три желтых карточки и я тебе сломаю вторую грабку.
   — Валяй! — отчаянно прогудел Акула.
   — Не сейчас, — усмехнулся Катрич. — Чуть позже. Вот отпущу стажера, — кивок в сторону Андрея. — Он у нас человек новый и не поймет, если я тебя разделаю, как бог черепаху. Так что валяй, набирай пока очки. Или ты не веришь, что я могу?
   Акула болезненно сморщился, скривил губы:
   — Тебя кто не знает? Это же ты уложил Жору Кубаря? И как с гуся вода...
   — Мыслишь верно, а ведешь себя глупо.
   — Что ты от меня хочешь?! — закричал Акула.
   — Кого вез?
   — Клянусь, не знаю. Армяшка какой-то. Хмурый.
   — Допустим, не знаешь. Как же ты его называл?
   — Никак. За все время даже не говорили. Он, может, и по-русски ни бум-бум.
   — Хорошо. Кто тебя нанимал?
   — Иди ты!..
   — Три, — оборвал Катрич. — Запомни, после пяти я отпущу стажера.
   — Эфиоп нанимал! — заорал Акула истерически. — Эфиоп! Век сво...
   — Умнеешь, Окулов, — похвалил Катрич. — Выходит, учиться тебе не поздно. Теперь скажи, куда вы свалили, когда автоматчик сел в машину?
   — Сразу рванули направо за угол. Потом даванули по переулку за Черноморское шоссе...
   — Кончай травить, — остановил его Катрич и прищурился, будто прицеливаясь. — Тревога прошла через девять минут, и далеко по Черноморке умотать вы не могли.
   Акула сверкнул глазами.
   — Мы погрузили машину на пятой овощной базе...
   — Как — погрузили?
   — Загнали в коровник. Такой трейлер с высокими бортами. Для перевозки скота.
   — А сами?
   — В разные стороны. Я на трамвай и на хазу. Куда тот потопал, не знаю.
   — А что машина?
   — Ее загодя продали, и на овощной базе ждали покупатели. Чеченцы из Грозного. Они знали, что «колеса» в розыске, и сразу приняли свои меры...
   — До пяти лет ты свои грехи, Окулов, скостил честно, — сказал Катрич. — Вставай, поедем.
   — Куда? — В вопросе звучала плохо скрываемая тревога.
   — В Задонский райотдел. К майору Метелице.
   — У-у-у, — в отчаянии застонал Акула и затылком несколько раз стукнулся о стену.
   — Знает кошка, чье мясо съела, — ехидно заметил Катрич и отстегнул наручник от стояка. — У него с Метелицей свои счеты. И тот уже не спустит дело на тормозах. Верно, Окулов?
 
   — На сегодня свободен, — объявил Катрич Андрею, когда они вышли из Задонского райотдела. — У меня свои дела набежали, а ты поразмышляй на досуге.
   — О чем? — Андрей не сумел скрыть недоумения.
   — Над тем, как жить дальше. Мы объявили войну. Не сомневаюсь, та сторона уже поняла это. Шушеры вроде Акулы у них пруд пруди, но заправляют мужики головастые и крутые. Ответ не заставит ждать. Вот тогда и пойдет — как это у вас говорят? — открытый бокс...
   — Я готов. — Андрей чуть улыбнулся и сделал круговые движения плечами.
   — Кулаки, друг мой, не все. Здесь в подмогу нужен и «товарищ Макаров».
   — Кто?
   — Это, старлей, пистолет! — засмеялся Катрич, довольный неожиданной подначкой.
   Андрей взорвался давно копившимся раздражением, благо подвернулся подходящий предлог.
   — Кончишь ты наконец с этим «старлеем»?! У меня что, имени нет?
   — По имени, Андрюша, я привык называть друзей. А им со мной не очень везет. К кому привяжусь — того и теряю. Колю Шаврова, ты знаешь, застрелили. Был у меня пес — друг из друзей. Умный, верный. Так мне его, сволочи, отравили... Каждая такая потеря — зарубка на сердце. Как бы тебя не потерять по своей вине...
   Впервые за время их знакомства Андрей взглянул на Катрича совсем иными глазами. На сердце потеплело. Он протянул капитану открытую ладонь, и тот шлепнул по ней пальцами, скрепляя новый союз.
   — Меня списать не так просто, — сказал Андрей самоуверенно.
   — Это еще доказать надо. Давай-ка завтра махнем в Ягодное. Знаю там удобное местечко. Поучу тебя стрелять.