Страница:
сбросил. Бежать стало намного легче. Расстояние между ними сокращалось.
Запыхавшийся взмокший боевик, услышав за собой топот преследователя и
треск ломающихся веток, быстро оглянулся. Увидев, что за ним гонится
невооруженный враг, он остановился, переводя дух. Он был крепкого сложения,
ростом не ниже Колоскова, на вид ему было, наверное, чуть больше тридцати.
Небрит. Открытое лицо. Орлиный нос. Можно сказать, красавец. Его даже не
портил небольшой шрам над левой бровью. Черные большие глаза внимательно
следили за "собровцем", который, догнав врага, настороженно приближался.
В руке чеченца матово блеснул клинок. Колосков, тяжело дыша,
переминаясь, стоял в трех метрах напротив боевика и смотрел куда-то сквозь
него. Правило каратиста: никогда не смотри противнику в глаза. Про
"макаров", который покоился в кобуре на поясе, он даже и не вспомнил.
- Ну, что? Падла! Отбегался? - невольно вырвалось у раскрасневшегося от
бега Игоря. Пот капельками проступил на его прокопченном лице.
В ответ из пересохшей от волнения глотки "нохчи" вырвался хрип.
Квазимодо сделал шаг вперед. И они закружились вокруг друг друга, выжидая,
кто первый сделает роковую ошибку, которая будет стоить кому-нибудь из них
жизни. Неожиданно, где-то в стороне, чередуясь, громко затакали пулеметы,
прогремел взрыв гранаты. Это и послужило сигналом к атаке. Боевик, не
выдержав нервного напряжения, рванулся вперед, сделал резкий выпад ножом и
нарвался на нокаут: Колосков, стоящий перед боевиком с опущенными руками,
встретил его молниеносным ударом в лоб. Коронный "уракэн маваси-ути",
круговой удар тыльной стороной кулака прошел на "отлично". Произошло
сложение сил. Отключившийся чеченец выронил клинок, ноги в коленях
подломились, и он рухнул на землю. Колосков быстро обыскал врага, кроме ножа
другого оружия при нем не было. Вынув у пленного ремень из спущенных штанов,
сделал вложенную петлю и лихо ее затянул на руках. Теперь хер освободится
без посторонней помощи. Потом пропустил конец ремня ему между ног. Вот
"таким Макаром" он и приволок пленного "чеха" к разгромленной на горной
дороге колонне, держа его как шавку на привязи. Идти пришлось медленно,
потому что ноги у "чеха" путались в спущенных ниже колен штанах, а ремень
больно врезался в мошонку.
Пригревало весеннее солнце. Издалека доносилось монотонное стрекотание,
пролетевшего в сторону Ханкалы, "Ми-8". Старший лейтенант Гурнов сидел на
хлипком деревянном ящике у бетонного блока и курил, провожая взглядом из-под
белесых бровей группу чеченок, которые, шумно болтая, с огромными сумками и
баулами направлялись в сторону рынка. Мимо блокпоста какой-то изможденный
старик, тащил тележку на расхлябанных колесиках от детской коляски,
груженную нехитрым скарбом. Напротив, за разбитой дорогой, сплошные руины:
за горами мусора и битого кирпича пустые закопченные глазницы разрушенных
домов. Весь облепленный бойцами, словно муравьями, промчался, уляпанный
грязью, "бэтээр". За ним проехали бежевые "жигули", в которых восседали
какие-то мужики с недобрыми небритыми лицами. Потом прошмыгнула старая
облезлая "Волга" с набитым доверху багажником..
Вон там, за развалинами, полегла Майкопская бригада; а в том,
покореженном авиаударом, доме, на третьем этаже сегодня саперы обнаружили
"лежку" снайпера. И сняли две мастерски замаскированные растяжки, когда
обрабатывали подходы к лестнице, ведущей наверх. Кто-то из "духов", видимо,
готовил себе удобную позицию для обстрела блокпоста. Саперы обещали на днях
рвануть эту чертову лестницу, чтобы никто не смог пробраться на верхние
этажи. Вчера на рынке среди бела дня выстрелами в спину "чехи" завалили трех
зазевавшихся "федералов". Опустив голову, Гурнов, лениво сплюнул в грязь,
усеянную окурками и шелухой от семечек. На коленях у него покоился автомат.
Потертая разгрузка была туго набита рожками. Шел 68-й день треклятой
командировки. Осталось еще двадцать два дня томительного ожидания. Двадцать
два дня неизвестности, двадцать два дня тревоги, двадцать два дня адского
напряжения... Это была уже третья его командировка в Чечню. Чесалась давно
немытая голова, позуживала спина: тело тосковало по баньке. Эх, сейчас бы
горяченького парку, да березовый веничек...
- Дядь, даш закурить, а? - вдруг раздалось со стороны шлагбаума,
прервав его невеселые думы. Гурнов повернул голову. Какой-то настырный шкет,
лет двенадцати, настойчиво канючил у сержанта Егорова курево.
- Эй, пацан! Иди сюда! - окликнул его старший лейтенант. Шкет подошел,
под его рваными, огромными не по размеру, десантными ботинками смачно
чавкала весенняя грязь. У замурзанной куртки были подвернуты обтрепанные
рукава. На голову напялена, видавшая виды, вязаная шапка с символикой
"адидаса". Из-под нее настороженно глядели большие темно-серые глаза. Из
левого кармана куртки торчала пластиковая бутылка из-под "пепси".
- Ну, чего тебе?- бесцеремонно спросил мальчишка, нехотя подойдя к
бетонным блокам и с любопытством посматривая на Гурнова.
- Мне-то, ничего! А тебе, что надо? Чего, тут забыл, молокосос?
- Курнуть бы! Сигаретки не найдется?
- Почему не найдется, для такого гарного хлопца всегда найдем! - сказал
добродушно Гурнов, извлекая из пачки сигарету и протягивая ее сопляку.
Пацан, быстро схватил сигарету грязными, с обломанными ногтями,
пальцами и, подбросив ее вверх, ловко поймал на лету пухлыми губами.
Деловито покопавшись в кармане, достал зеленую зажигалку и, пощелкав ею,
прикурил. Гурнов, не сдержавшись, громко хмыкнул, ему было смешно и горько
смотреть на пацана, который с серьезным видом дымил как заядлый курильщик.
- Тебя как зовут, троглодит? - задал он вопрос, вытряхивая из пачки
сигарету.
- Меня-то? Санькой! А тебя?
- Сергей Андреич! Не слишком длинно? Можно, просто, Андреич! Ты где
живешь-то, клоп?
- А там! - пацан махнул засаленным рукавом куда-то в сторону
Старопромысловского района. - В подвале!
- Это, еще что за чучело? - увидев беспризорника, удивился, выглянувший
наружу, заспанный снайпер Павел Савченко. - Начштаба новый пожаловал?
- Свои, Паша, свои! - отрезал хмурый Гурнов, разминая пальцами сигарету
и тоже закуривая.
- С рынка видать идешь?
- Откуда ж еще!
- Что там интересного? Чего там делал-то, если не секрет? Торговал, что
ли?
- Смеешься? Чем, блин, торговать? Дырками, на жопе!
- А хоть бы и так! - усмехнулся Гурнов.
- Вот, бутылку с "пепсой" у тетки слямзил! - Санька гордо похлопал по
отопыренному карману.
- Родители-то чем занимаются? - полюбопытствовал старший лейтенант.
- Нету, их у меня!
- Как это, нет предков? Куда подевались?
- Отец пропал! А мамку убили с бабушкой!
- Значит, ты совсем один?
- Скажешь тоже, один? Нас в подвале много! Баба Тоня, тетя Вера, старик
Михалыч, Дадаевы! Мурад еще!
- Что, и больше никого из родных у тебя нет?
- Когда я еще маленьким был, приезжал дядя Володя. Мамин брат. Но это
было давно. Я его почти не помню!
- А где он живет, знаешь?
- Не! Не помню! Откуда-то издалека приезжал. Кажется, из Сыктывара, что
ли!
- Из Сыктывкара, говоришь? - поправил мальчишку Гурнов. - Да, это не
близко. В школу-то, ты хоть ходил?
- Да, во второй класс! Потом война началась.
- Учиться тебе надо, парень! Учиться! Выбираться отсюда, из этого
дерьма, с этого кладбища. Родственников искать. Иначе, парень, загнешься,
пропадешь здесь совсем.
- Я, пропаду? А это, видел! - Санька изобразил руками красноречивый
жест и сделал не всякий случай шаг назад.
Гурнов закашлялся от смеха.
- Ну, ладно, ладно! Не пропадешь! Верю! Парень ты, я вижу ушлый, такие
не пропадают!
- То-то же, а то пропадешь, пропадешь, - миролюбиво продолжал пацан.
- Санек, а кем мечтаешь стать, когда вырастешь? Небось, летчиком или
моряком?
- Не, только не летчиком. Ненавижу их, гадов! - серые глаза мальчишки
потемнели, губы сжались. - Шофером буду! Как папка!
- А почему шофером-то? Быструю езду любишь?
- Ага! Едешь, все мелькает. Здорово!
- Да, шофером быть хорошо. Только не здесь, - глубоко затягиваясь,
Гурнов, погруженный в себя, задумчиво смотрел куда-то мимо пацана.
- Андреич! На связь! - позвал кто-то из-за бетонных блоков. Омоновец
поднялся, сильным щелчком отправил окурок в лужу.
- Будет время, заходи! Может, придумаем что-нибудь насчет тебя! - уже
на ходу бросил он, исчезая в проеме укрытия.
- Андреич! Вставай! К тебе тут целая делегация пожаловала! - прапорщик
Малахов настойчиво расталкивал спящего Гурнова.
- Кто там еще? - проворчал сердито тот, усаживаясь на нары, с трудом
продирая глаза.
- Гаврош, твой заявился! Иди встречай, "Макаренко"!
Гурнов выглянул, щурясь от яркого солнца. У шлагбаума в стоптанных
десантных ботинках маячил Санька и широко во весь рот приветливо улыбался.
Рядом с ним, переминаясь с ноги на ногу, стоял маленький чумазый пацаненок
лет пяти. Который, вцепившись ручонкой в Санькину куртку, испуганно смотрел
на военных.
- Пропусти! Это ко мне! - крикнул старший лейтенант Волкову, который
"месил грязь" на посту.
Мальчишки, обойдя заграждение из колючей проволоки, подошли к стене,
испещренной многочисленными оспинами от пуль и осколков.
- Ну, здорово, Санчес !
- Здорово!
- Братишка твой, что ли? - омоновец, сладко зевнув, кивнул на кроху.
- Нет, это Мурад! Живем вместе! У него тоже родичи погибли!
Черные блестящие как вишни, глазенки малыша исподлобья затравленно
выжидательно, не мигая, смотрели на Гурнова. На бледном худеньком личике
видны были следы потеков от слез. Одет он был зимнюю болоньевую куртку; на
ногах женские резиновые сапоги с продетой веревкой через прорези в
голенищах, чтобы не сваливались с ног. Смуглый, в натянутой на уши, когда-то
голубой, шерстяной шапке, он был похож на маленького цыганенка, которые
попрошайничают по вокзалам и подземным переходам.
- Как мой Сережка, - подумал Гурнов, взглянув на его сопливую мордашку.
- Только моему, наверное, поменьше будет. Да и щеки пухлее.
- Ну, как дела, пацаны? - бодро спросил он, присев на корточки перед
шмыгающим носом мальцом и поправляя тому криво торчащую шапку. - На рынок
навострили лыжи?
- За добычей, вот идем! Может что-нибудь обломится. Андреич, у тебя
закурить не найдется? - делая хитрую физиономию, Санька, как-то замялся и
сплюнул себе под ноги.
Гурнов усмехнулся и достал из кармана пачку.
- На, держи, брат! - старший лейтенант вытряхнул с пяток сигарет в
ладонь мальчишки.
Санька лихо заложил одну за ухо, а остальные бережно спрятал в карман.
- Санек, все хотел тебя спросить. Может, у тебя документы какие-нибудь
сохранились? От родителей! Может, фотки какие-нибудь. Если найдешь, принеси.
Соседей поспрашивай. Может они чего знают. Поищем твоего дядю.
- Как его, блин, теперь найдешь? Если даже не знаю ни фамилии, нигде
живет.
- Ну, это уж, шкет, не твоя забота.
- Посмотрю, вроде осталось несколько фотографий.
- Сказал, найдем! Значит найдем!
- Ладно, Андреич, мы пойдем! Некогда нам! - почему-то заторопился,
вдруг погрустневший пацан.
- Погоди, старик, я сейчас! - Гурнов нырнул в бетонное укрытие. Через
некоторое время он появился с большой краюхой хлеба и банкой тушонки.
- Андреич! Гони их к чертовой матери! Здесь, что? Богадельня? -
отозвался из чрева "бетонной хижины" всегда угрюмый старший сержант
Касаткин, подбрасывая деревяшки от сломанного ящика в гудящую буржуйку.
- Коля, не ворчи.
- Тоже мне, Иисус Христос выискался? Всех не накормишь! Самим уж скоро
жрать нечего будет!
Что-то звякнуло. Сержант Егоров, весь напрягшись, поднял "ворон" к
глазам. На обочине дороги явно кто-то копошился. Передернув затвор, он дал
из РПК короткую очередь в темноту.
И тут ночь словно взорвалась фейерверком. По блокпосту долбанули из
гранатомета; и пулеметные очереди, ударившие со стороны руин, слились в
бешенную барабанную дробь. Шквал огня из развалин буквально обрушился на
маленькую крепость. Пули, впиваясь, выбивали искры из бетонных блоков.
Некоторые через бойницы влетали внутрь. Одна из огневых точек была тут же
засечена, стреляли с третьего этажа, где накануне была обнаружена
снайперская "лежка". Бой длился около часа. Потом стрельба утихла также
внезапно, как и началась. Бойцы, сидя в темноте у амбразур в пороховом дыму,
ждали рассвета.
- Все живы? Ни кого не зацепило?
- Слава богу! Вроде, все целы!
- Помнишь? В прошлый раз, пуля, влетев, Коляну в жопу саданула!
- Да, не повезло, тогда парню!
- Это, как сказать! Скорее наоборот!
- Это точно, Петрович! Еще не известно, кому из нас повезло!
- Смольнуть бы! - из дальнего угла раздался прокуренный заунывный голос
Черенкова.
- Я те, щас смольну, мудазвон! - раздраженно отозвался, лежащий у
входа, прапорщик Волков.
- Подмогу, вызвали? - спросил простуженный Артюхин.
- Ты, что ох...ел! Какая сука, тебе ночью на помощь примчится?
- Чтобы в засаду вляпаться! Ребят положить!
- Будем ждать утра! Мужики, глядеть в оба! - сказал Гурнов. - Странный
какой-то обстрел! Совсем не нравится мне это! Не к добру это!
- Игорь, пальни еще разок по тем руинам! - попросил товарища Волков.
-Похоже, кто-то там мельтешит!
- Дай-ка взглянуть! - Малахов потянулся за биноклем...
Рассвело. Над дорогой висел густой туман, накрыв, словно легким пуховым
одеялом развалины. Савченко через прицел "эсвэдэшки" напряженно всматривался
в темный бугор на обочине в метрах семидесяти, который с каждой минутой все
больше темнел и приобретал очертания неподвижно лежащего на боку человека.
На обочине утром нашли труп пацана. Гурнов сразу признал в убитом
беспризорника Саньку. Оборвыш лежал, сжавшись в комок, прижимая, покрытые
расчесами, руки к животу. Уткнувшись восковым лицом в колею, прямо в след от
протектора "зилка", что четко отпечатался в грязи. Из-за уха у него
выглядывала белым концом сигарета, которую он стрельнул днем у "омоновца".
Рядом с убитым валялись: ржавая саперная лопатка со сколотым черенком и
старая рваная мешковина, в которой бойцы обнаружили фугас и
электродетонатор.
Посвящается полковнику В.В.Щ.
Он вернулся. Вернулся с войны, с жестокой бессмысленной, ни кому
ненужной бойни. Его встречали цветами, со слезами на глазах. Только это были
не слезы радости, это были слезы скорби, это были слезы убитых горем матери
и отца, девчонок, с которыми учился. Цинковый гроб с телом Кольки Селифонова
на железнодорожном вокзале ждали автобус-катафалк и военком с солдатами,
выделенными местным гарнизоном.
Удар пришелся в лицо. Из разбитого носа на губы и подбородок ручьем
хлынула кровь. Колька Селифонов закрылся ладонями и тут же получил прикладом
"калаша" поддых. От адской боли он согнулся в три погибели. От следующего
удара носком ботинка в грудь он повалился на пожухлую траву и, сжавшись в
комок, судорожно закашлялся.
- Ахмед! Ахмед, довольно! Иди смотри за дорогой! - сердито прикрикнул
невысокий коренастый боевик с рыжеватой бородкой. Его цепкие ястребиные
глаза, словно когти, жестко впились в Колькино лицо, который, надрывно
кашляя, начал подниматься с земли.
Боевиков было около десяти. Одни кружили вокруг перевернутого "уазика",
непривычно резала слух их гортанная речь. Другие тщательно шмонали убитых: с
мертвого капитана Карасика стащили бушлат, портупею с кобурой, планшетку, с
водителя новенькие "берцы", которые он сегодня выменял на что-то ценное в
ПВД на складе.
К ошарашенному Кольке волоком подтащили залитого кровью снайпера
Валерку Крестовского и тут же свалили в кучу "калаши" с разгрузками. Один из
молодых боевиков с сияющим лицом тряс винтовкой Крестовского.
- Брось! - сурово крикнул тому "рыжеватый". - Оптика разбита! Кому
теперь, эта дрянь нужна?
- Ни за что! А прицел Руслан новый достанет!
Бесчувственного со связанными проволокой руками Валерку бесцеремонно
перекинули через ишака словно куль. По бокам приторочили два больших
рюкзака. Со стороны дороги раздался пронзительный свист.
- Уходим! Мы на Хашки, остальные с Азизом на Белгатой, - распорядился
чернявый боевик в берете. У него были длинные как у женщины волосы.
Боевики разделились на две группы, четверо с ишаком и Крестовским
направилась в одну сторону, другая с трофейным оружием и Колькой в другую.
Двигались быстро без привалов. Кольку постоянно подгоняли унизительными
ударами в задницу. Особенно изощрялся молодой "чех", что завладел трофейной
"эсвэдэшкой". Селифонов красный как рак громко сопел, задыхаясь: распухший
нос почти не дышал. Видя его страдания, один из "чехов" извлек из его рта
вонючую тряпку и заткнул ее ему за ремень. Болела от побоев грудь и голова,
на лбу справа саднила огромная шишка от удара о стойку "уазика".
Вышли из букового леса, пересекли дорогу, спустились в узкую лощину,
потом оказались у воды, долго брели вдоль полузамерзшей речушки, спотыкаясь
на гальке и валунах, потом у какого-то села по висячему на ржавых тросах
хлипкому мосточку переправились на другой берег. Стали медленно подниматься
по крутой тропинке к домам. У крайнего остановились. Азиз, мрачный боевик с
мобильником, что командовал группой, громко постучал в зеленые металлические
ворота, на створках которых были нарисованы два лихих джигита на вороных
конях. В ответ на стук обрушился яростный лай. Послышался глухой сердитый
мужской голос, но собаки не унимались. Через некоторое время заскрежетал
засов, калитка в воротах распахнулась, и показался плотный краснощекий
чернобородый мужчина в вышитой тюбетейке с кисточкой и овчинной безрукавке.
- Салам алейкум, - донеслось до Кольки негромкое приветствие. После
приветствия Азиз и хозяин обнялись.
Кольку поместили в низеньком длинном сарае с маленькими пыльными
оконцами, стены которого были сложены из плоских серых камней. Справа в углу
за перегородкой суетились и кудахтали рябые куры на насесте, у стены
притулился большой деревянный ларь без крышки. Селифонов расположился за
ларем на соломе, изрядно пропахшей пылью и мышами. Молодой красивый парень
принес полосатый старый матрац и вонючую драную овчину.
Колька, накрывшись шубняком, быстро согрелся и сразу уснул, сказались
усталость и нервное напряжение. Проснулся он под утро от звяканья ведра и
женского голоса, который за переборкой из сучковатого горбыля ласково
разговаривал с коровой. Колька высунул из-под овчины голову, было довольно
свежо. В соломе кто-то настойчиво шуршал, похоже, мышь. В углу на насесте
было неспокойно, там явно что-то не поделили, шла перебранка и возня.
Визливо загорланил рыжий петух, вертя головой и с вызовом посматривая
круглыми зенками на нового постояльца. Ему явно не нравилось такое
соседство.
Противно скрипнула на ржавых петлях дверь, в сарай вошел хозяин со
своим сыном, из-за их спин выглядывала девчонка в платке с шустрыми карими
как вишни глазами. Она быстро положила на солому толстую лепешку и теплую
пластиковую бутылку с молоком и уставилась на Кольку. Чеченец строго что-то
буркнул, и она тот час же шмыгнула за дверь.
- Вставай, будэш помогать сыну.
Весь день Колька помогал по хозяйству. Подбрасывал сено скотине,
перетаскивал с места на место какие-то мешки, несколько раз в сопровождении
Руслана, старшего сына хозяина, ходил за водой к роднику под горой. С ним
никто не разговаривал, ни хозяин Али, ни его домочадцы. Никто не обращал на
него никакого внимания, кроме матери Али, старой седой карги, которая все
время что-то шамкала беззубым ртом, ковыляя мимо и с ненавитью глядя в его
сторону. В ее глазах читалась неприкрытая лютая ненависть.
К Кольке обращались не иначе, как "Иван". "Иван принеси то; Иван сделай
это; Иван сходи туда"...
Хозяйство у Али было большое: куры, овцы, коровы, два бычка, лошадь.
Надо было всех накормить, напоить, убрать за всеми навоз. Еду в сарай
приносила юркая одиннадцатилетняя Мариам, она с живым любопытством наблюдала
за узником. Сарай не запирали, убежать он при всем своем желании никуда не
мог. По двору по проволоке мотались два огромных цепных пса-кавказца,
которые по любому поводу заходились яростным лаем, щеря свои желтые клыки.
Одного, , что побольше, злющего, звали Неро; другого, помоложе и посветлее с
остриженными ушами, Казбек.
Несколько раз Колька, испытывая нестерпимый голод, тайком пробирался за
яйцами в курятник. Сразу поднимался несусветный гвалт, поднятый курами.
Который долго не утихал. Скорлупу из-под яиц прятал под солому или запихивал
в узкую щель за ларь. Но однажды старуха подняла громкий кипеж по поводу
пропажи, когда стала шарить корявыми пальцами по гнездам у несушек. Пришел с
плетью рассерженный Али, и два раза молча наотмашь, стеганул прибольно
пленника по спине. У того аж потемнело в глазах. Колька сразу уяснил:
воровать не хорошо. Вечером, лежа под вонючей овчиной, он молил бога, чтобы
война прекратилась как можно скорее, чтобы все для него окончилось
благополучно. "Может обменяют на кого-нибудь", - настойчиво теплилась и
грела его ниточка надежды. Его именем и адресом ни кто не интересовался,
похоже, выкуп никого не интересовал. Да и кто его будет выкупать? Нужны
огромные "бабки", мать таких денег и за пять жизней не заработает.
Мариам как-то принесла в сарай пару яблок, молча, бросила рядом на
солому и убежала, заливаясь тихим звонким смехом. Яблоки были яркие, сочные,
упругие, с восковой на ощупь кожурой.
- Наверное, чем-то натирают, чтобы дольше сохранялись, - подумал
Колька. - Наши-то в это время уже как картошка, мягкие, невкусные.
Сыновья у Али были крепкие ладные, высокому Саиду лет семнадцать,
молчаливому с презрительным взглядом Руслану, похоже, все двадцать. Жена
Али, маленькая плотная женщина в черном с красивыми грустными глазами, во
двор выходила редко, в основном больше суетилась в доме.
Однажды чуть свет Руслан по висячему мосту увел солдата на другой берег
в лес, где они пробыли почти весь день, ничего там не делая. Поначалу Колька
грешным делом подумал, что парень заведет его подальше в лес и грохнет.
Потом уже Селифонов узнал, что в селе в тот день проводилась "жесткая
зачистка". Приезжали "вэвэшники" с "собрами" и крепко "шмонали" местных. Но
ничего не нашли, кроме десятка старых охотничьих ружей.
Сколько времени прожил у Али он не знает.
Через неделю после "зачистки" рано утром Али растормошил его, еще
только начинало светать. Хозяин выгнал из гаража белую "Ниву" с верхним
багажником, на который Колька и Руслан загрузили несколько мешков с мукой и
пшеном. Сверху накрыли полителеновой пленкой. Из дома в сопровождении Али
вышли два незнакомых чеченца, они бойко о чем-то беседовали. Оба в
камуфляже, в "разгрузках", вооружены. Один чересчур веселый, с бородой,
золотыми передними зубами, другой лет двадцати пяти с орлиным профилем
наоборот больше молчал. Что-то внутри подсказывало Кольке, что это самый
старший из сыновей Али.
- Поедешь с ними, - сказал Али Селифонову, кивнув на "Ниву".
Ехали долго. Проехали какое-то село, потом долго петляли по извилистой
горной дороге, миновали вброд несколько мелких речушек. Наконец машина,
съехав круто вниз к реке, оказалась в каком-то мрачноватом ущелье. На берегу
их уже ждали два боевика и семеро, судя по одежде и обличию, пленных.
Машину разгрузили. Руслан сразу же уехал обратно. Колька и остальные
пленники понукаемые "чехами" с мешками побрели по берегу вдоль сверкающей на
солнце реки. За излучиной они свернули влево, вышли на ведущую вверх
незаметную тропку и стали медленно карабкаться в гору. Солнце было уже в
зените, когда они вышли к лагерю боевиков. Это был небольшой лагерь,
состоящий из полутора десятка хорошо замаскированных землянок и нескольких
пещер, скрытых в буковых зарослях. Кольку поместили в одной из землянок с
боевиками. Среди боевиков было много наемников-арабов, встречались и хохлы.
Была пара молодых снайперш в платках, мусульманок.
Командовал этим небольшим отрядом знакомый уже Кольке полевой командир
Азиз, которого все в лагере боялись за его неукротимый норов, за его
жестокие разборки. Однажды Селифонов был свидетелем, как он на глазах у всех
пристрелил араба за какую-то ничтожную провинность. Иногда пролетали
"сушки", бомбили где-то вдалеке. Азиз требовал от всех неукоснительно
соблюдать меры маскировки.
С пленными Кольке заговорить не удавалось, солдат среди них было
четверо, один из которых, какой-то припадочный с идиотской улыбкой, с
шальными глазами. Остальные гражданские. Все обтрепанные, грязные, забитые,
с голодным взором. Пленникам приходилось пилить, колоть дрова, ходить за
водой, копать землянки, таскать боеприпасы, провиант с берега реки в лагерь.
Под горячую рук "чехов" Колька попадал редко, так как был сильнее и
расторопнее остальных обессиленных заложников.
Дни становились теплее, зажелтели одуванчики, на деревьях распустилась
нежная листва, которая плотным зеленым непроницаемым ковром скрыла лагерь с
неба.
В лагере появились новые пленники: два омоновца. Старший лейтенант со
страшной гематомой под левым глазом и черными от побоев губами; и сержант с
разбитыми в кровь виском и затылком. Их поместили в соседнюю землянку.
Колька видел, как, молодые "чехи" жестоко издевались и унижали их. Особенно
доставалось лейтенанту, широкоплечему крепкому парню, похожему на борца, с
неукротимой злобой смотревшему на своих мучителей.
Запыхавшийся взмокший боевик, услышав за собой топот преследователя и
треск ломающихся веток, быстро оглянулся. Увидев, что за ним гонится
невооруженный враг, он остановился, переводя дух. Он был крепкого сложения,
ростом не ниже Колоскова, на вид ему было, наверное, чуть больше тридцати.
Небрит. Открытое лицо. Орлиный нос. Можно сказать, красавец. Его даже не
портил небольшой шрам над левой бровью. Черные большие глаза внимательно
следили за "собровцем", который, догнав врага, настороженно приближался.
В руке чеченца матово блеснул клинок. Колосков, тяжело дыша,
переминаясь, стоял в трех метрах напротив боевика и смотрел куда-то сквозь
него. Правило каратиста: никогда не смотри противнику в глаза. Про
"макаров", который покоился в кобуре на поясе, он даже и не вспомнил.
- Ну, что? Падла! Отбегался? - невольно вырвалось у раскрасневшегося от
бега Игоря. Пот капельками проступил на его прокопченном лице.
В ответ из пересохшей от волнения глотки "нохчи" вырвался хрип.
Квазимодо сделал шаг вперед. И они закружились вокруг друг друга, выжидая,
кто первый сделает роковую ошибку, которая будет стоить кому-нибудь из них
жизни. Неожиданно, где-то в стороне, чередуясь, громко затакали пулеметы,
прогремел взрыв гранаты. Это и послужило сигналом к атаке. Боевик, не
выдержав нервного напряжения, рванулся вперед, сделал резкий выпад ножом и
нарвался на нокаут: Колосков, стоящий перед боевиком с опущенными руками,
встретил его молниеносным ударом в лоб. Коронный "уракэн маваси-ути",
круговой удар тыльной стороной кулака прошел на "отлично". Произошло
сложение сил. Отключившийся чеченец выронил клинок, ноги в коленях
подломились, и он рухнул на землю. Колосков быстро обыскал врага, кроме ножа
другого оружия при нем не было. Вынув у пленного ремень из спущенных штанов,
сделал вложенную петлю и лихо ее затянул на руках. Теперь хер освободится
без посторонней помощи. Потом пропустил конец ремня ему между ног. Вот
"таким Макаром" он и приволок пленного "чеха" к разгромленной на горной
дороге колонне, держа его как шавку на привязи. Идти пришлось медленно,
потому что ноги у "чеха" путались в спущенных ниже колен штанах, а ремень
больно врезался в мошонку.
Пригревало весеннее солнце. Издалека доносилось монотонное стрекотание,
пролетевшего в сторону Ханкалы, "Ми-8". Старший лейтенант Гурнов сидел на
хлипком деревянном ящике у бетонного блока и курил, провожая взглядом из-под
белесых бровей группу чеченок, которые, шумно болтая, с огромными сумками и
баулами направлялись в сторону рынка. Мимо блокпоста какой-то изможденный
старик, тащил тележку на расхлябанных колесиках от детской коляски,
груженную нехитрым скарбом. Напротив, за разбитой дорогой, сплошные руины:
за горами мусора и битого кирпича пустые закопченные глазницы разрушенных
домов. Весь облепленный бойцами, словно муравьями, промчался, уляпанный
грязью, "бэтээр". За ним проехали бежевые "жигули", в которых восседали
какие-то мужики с недобрыми небритыми лицами. Потом прошмыгнула старая
облезлая "Волга" с набитым доверху багажником..
Вон там, за развалинами, полегла Майкопская бригада; а в том,
покореженном авиаударом, доме, на третьем этаже сегодня саперы обнаружили
"лежку" снайпера. И сняли две мастерски замаскированные растяжки, когда
обрабатывали подходы к лестнице, ведущей наверх. Кто-то из "духов", видимо,
готовил себе удобную позицию для обстрела блокпоста. Саперы обещали на днях
рвануть эту чертову лестницу, чтобы никто не смог пробраться на верхние
этажи. Вчера на рынке среди бела дня выстрелами в спину "чехи" завалили трех
зазевавшихся "федералов". Опустив голову, Гурнов, лениво сплюнул в грязь,
усеянную окурками и шелухой от семечек. На коленях у него покоился автомат.
Потертая разгрузка была туго набита рожками. Шел 68-й день треклятой
командировки. Осталось еще двадцать два дня томительного ожидания. Двадцать
два дня неизвестности, двадцать два дня тревоги, двадцать два дня адского
напряжения... Это была уже третья его командировка в Чечню. Чесалась давно
немытая голова, позуживала спина: тело тосковало по баньке. Эх, сейчас бы
горяченького парку, да березовый веничек...
- Дядь, даш закурить, а? - вдруг раздалось со стороны шлагбаума,
прервав его невеселые думы. Гурнов повернул голову. Какой-то настырный шкет,
лет двенадцати, настойчиво канючил у сержанта Егорова курево.
- Эй, пацан! Иди сюда! - окликнул его старший лейтенант. Шкет подошел,
под его рваными, огромными не по размеру, десантными ботинками смачно
чавкала весенняя грязь. У замурзанной куртки были подвернуты обтрепанные
рукава. На голову напялена, видавшая виды, вязаная шапка с символикой
"адидаса". Из-под нее настороженно глядели большие темно-серые глаза. Из
левого кармана куртки торчала пластиковая бутылка из-под "пепси".
- Ну, чего тебе?- бесцеремонно спросил мальчишка, нехотя подойдя к
бетонным блокам и с любопытством посматривая на Гурнова.
- Мне-то, ничего! А тебе, что надо? Чего, тут забыл, молокосос?
- Курнуть бы! Сигаретки не найдется?
- Почему не найдется, для такого гарного хлопца всегда найдем! - сказал
добродушно Гурнов, извлекая из пачки сигарету и протягивая ее сопляку.
Пацан, быстро схватил сигарету грязными, с обломанными ногтями,
пальцами и, подбросив ее вверх, ловко поймал на лету пухлыми губами.
Деловито покопавшись в кармане, достал зеленую зажигалку и, пощелкав ею,
прикурил. Гурнов, не сдержавшись, громко хмыкнул, ему было смешно и горько
смотреть на пацана, который с серьезным видом дымил как заядлый курильщик.
- Тебя как зовут, троглодит? - задал он вопрос, вытряхивая из пачки
сигарету.
- Меня-то? Санькой! А тебя?
- Сергей Андреич! Не слишком длинно? Можно, просто, Андреич! Ты где
живешь-то, клоп?
- А там! - пацан махнул засаленным рукавом куда-то в сторону
Старопромысловского района. - В подвале!
- Это, еще что за чучело? - увидев беспризорника, удивился, выглянувший
наружу, заспанный снайпер Павел Савченко. - Начштаба новый пожаловал?
- Свои, Паша, свои! - отрезал хмурый Гурнов, разминая пальцами сигарету
и тоже закуривая.
- С рынка видать идешь?
- Откуда ж еще!
- Что там интересного? Чего там делал-то, если не секрет? Торговал, что
ли?
- Смеешься? Чем, блин, торговать? Дырками, на жопе!
- А хоть бы и так! - усмехнулся Гурнов.
- Вот, бутылку с "пепсой" у тетки слямзил! - Санька гордо похлопал по
отопыренному карману.
- Родители-то чем занимаются? - полюбопытствовал старший лейтенант.
- Нету, их у меня!
- Как это, нет предков? Куда подевались?
- Отец пропал! А мамку убили с бабушкой!
- Значит, ты совсем один?
- Скажешь тоже, один? Нас в подвале много! Баба Тоня, тетя Вера, старик
Михалыч, Дадаевы! Мурад еще!
- Что, и больше никого из родных у тебя нет?
- Когда я еще маленьким был, приезжал дядя Володя. Мамин брат. Но это
было давно. Я его почти не помню!
- А где он живет, знаешь?
- Не! Не помню! Откуда-то издалека приезжал. Кажется, из Сыктывара, что
ли!
- Из Сыктывкара, говоришь? - поправил мальчишку Гурнов. - Да, это не
близко. В школу-то, ты хоть ходил?
- Да, во второй класс! Потом война началась.
- Учиться тебе надо, парень! Учиться! Выбираться отсюда, из этого
дерьма, с этого кладбища. Родственников искать. Иначе, парень, загнешься,
пропадешь здесь совсем.
- Я, пропаду? А это, видел! - Санька изобразил руками красноречивый
жест и сделал не всякий случай шаг назад.
Гурнов закашлялся от смеха.
- Ну, ладно, ладно! Не пропадешь! Верю! Парень ты, я вижу ушлый, такие
не пропадают!
- То-то же, а то пропадешь, пропадешь, - миролюбиво продолжал пацан.
- Санек, а кем мечтаешь стать, когда вырастешь? Небось, летчиком или
моряком?
- Не, только не летчиком. Ненавижу их, гадов! - серые глаза мальчишки
потемнели, губы сжались. - Шофером буду! Как папка!
- А почему шофером-то? Быструю езду любишь?
- Ага! Едешь, все мелькает. Здорово!
- Да, шофером быть хорошо. Только не здесь, - глубоко затягиваясь,
Гурнов, погруженный в себя, задумчиво смотрел куда-то мимо пацана.
- Андреич! На связь! - позвал кто-то из-за бетонных блоков. Омоновец
поднялся, сильным щелчком отправил окурок в лужу.
- Будет время, заходи! Может, придумаем что-нибудь насчет тебя! - уже
на ходу бросил он, исчезая в проеме укрытия.
- Андреич! Вставай! К тебе тут целая делегация пожаловала! - прапорщик
Малахов настойчиво расталкивал спящего Гурнова.
- Кто там еще? - проворчал сердито тот, усаживаясь на нары, с трудом
продирая глаза.
- Гаврош, твой заявился! Иди встречай, "Макаренко"!
Гурнов выглянул, щурясь от яркого солнца. У шлагбаума в стоптанных
десантных ботинках маячил Санька и широко во весь рот приветливо улыбался.
Рядом с ним, переминаясь с ноги на ногу, стоял маленький чумазый пацаненок
лет пяти. Который, вцепившись ручонкой в Санькину куртку, испуганно смотрел
на военных.
- Пропусти! Это ко мне! - крикнул старший лейтенант Волкову, который
"месил грязь" на посту.
Мальчишки, обойдя заграждение из колючей проволоки, подошли к стене,
испещренной многочисленными оспинами от пуль и осколков.
- Ну, здорово, Санчес !
- Здорово!
- Братишка твой, что ли? - омоновец, сладко зевнув, кивнул на кроху.
- Нет, это Мурад! Живем вместе! У него тоже родичи погибли!
Черные блестящие как вишни, глазенки малыша исподлобья затравленно
выжидательно, не мигая, смотрели на Гурнова. На бледном худеньком личике
видны были следы потеков от слез. Одет он был зимнюю болоньевую куртку; на
ногах женские резиновые сапоги с продетой веревкой через прорези в
голенищах, чтобы не сваливались с ног. Смуглый, в натянутой на уши, когда-то
голубой, шерстяной шапке, он был похож на маленького цыганенка, которые
попрошайничают по вокзалам и подземным переходам.
- Как мой Сережка, - подумал Гурнов, взглянув на его сопливую мордашку.
- Только моему, наверное, поменьше будет. Да и щеки пухлее.
- Ну, как дела, пацаны? - бодро спросил он, присев на корточки перед
шмыгающим носом мальцом и поправляя тому криво торчащую шапку. - На рынок
навострили лыжи?
- За добычей, вот идем! Может что-нибудь обломится. Андреич, у тебя
закурить не найдется? - делая хитрую физиономию, Санька, как-то замялся и
сплюнул себе под ноги.
Гурнов усмехнулся и достал из кармана пачку.
- На, держи, брат! - старший лейтенант вытряхнул с пяток сигарет в
ладонь мальчишки.
Санька лихо заложил одну за ухо, а остальные бережно спрятал в карман.
- Санек, все хотел тебя спросить. Может, у тебя документы какие-нибудь
сохранились? От родителей! Может, фотки какие-нибудь. Если найдешь, принеси.
Соседей поспрашивай. Может они чего знают. Поищем твоего дядю.
- Как его, блин, теперь найдешь? Если даже не знаю ни фамилии, нигде
живет.
- Ну, это уж, шкет, не твоя забота.
- Посмотрю, вроде осталось несколько фотографий.
- Сказал, найдем! Значит найдем!
- Ладно, Андреич, мы пойдем! Некогда нам! - почему-то заторопился,
вдруг погрустневший пацан.
- Погоди, старик, я сейчас! - Гурнов нырнул в бетонное укрытие. Через
некоторое время он появился с большой краюхой хлеба и банкой тушонки.
- Андреич! Гони их к чертовой матери! Здесь, что? Богадельня? -
отозвался из чрева "бетонной хижины" всегда угрюмый старший сержант
Касаткин, подбрасывая деревяшки от сломанного ящика в гудящую буржуйку.
- Коля, не ворчи.
- Тоже мне, Иисус Христос выискался? Всех не накормишь! Самим уж скоро
жрать нечего будет!
Что-то звякнуло. Сержант Егоров, весь напрягшись, поднял "ворон" к
глазам. На обочине дороги явно кто-то копошился. Передернув затвор, он дал
из РПК короткую очередь в темноту.
И тут ночь словно взорвалась фейерверком. По блокпосту долбанули из
гранатомета; и пулеметные очереди, ударившие со стороны руин, слились в
бешенную барабанную дробь. Шквал огня из развалин буквально обрушился на
маленькую крепость. Пули, впиваясь, выбивали искры из бетонных блоков.
Некоторые через бойницы влетали внутрь. Одна из огневых точек была тут же
засечена, стреляли с третьего этажа, где накануне была обнаружена
снайперская "лежка". Бой длился около часа. Потом стрельба утихла также
внезапно, как и началась. Бойцы, сидя в темноте у амбразур в пороховом дыму,
ждали рассвета.
- Все живы? Ни кого не зацепило?
- Слава богу! Вроде, все целы!
- Помнишь? В прошлый раз, пуля, влетев, Коляну в жопу саданула!
- Да, не повезло, тогда парню!
- Это, как сказать! Скорее наоборот!
- Это точно, Петрович! Еще не известно, кому из нас повезло!
- Смольнуть бы! - из дальнего угла раздался прокуренный заунывный голос
Черенкова.
- Я те, щас смольну, мудазвон! - раздраженно отозвался, лежащий у
входа, прапорщик Волков.
- Подмогу, вызвали? - спросил простуженный Артюхин.
- Ты, что ох...ел! Какая сука, тебе ночью на помощь примчится?
- Чтобы в засаду вляпаться! Ребят положить!
- Будем ждать утра! Мужики, глядеть в оба! - сказал Гурнов. - Странный
какой-то обстрел! Совсем не нравится мне это! Не к добру это!
- Игорь, пальни еще разок по тем руинам! - попросил товарища Волков.
-Похоже, кто-то там мельтешит!
- Дай-ка взглянуть! - Малахов потянулся за биноклем...
Рассвело. Над дорогой висел густой туман, накрыв, словно легким пуховым
одеялом развалины. Савченко через прицел "эсвэдэшки" напряженно всматривался
в темный бугор на обочине в метрах семидесяти, который с каждой минутой все
больше темнел и приобретал очертания неподвижно лежащего на боку человека.
На обочине утром нашли труп пацана. Гурнов сразу признал в убитом
беспризорника Саньку. Оборвыш лежал, сжавшись в комок, прижимая, покрытые
расчесами, руки к животу. Уткнувшись восковым лицом в колею, прямо в след от
протектора "зилка", что четко отпечатался в грязи. Из-за уха у него
выглядывала белым концом сигарета, которую он стрельнул днем у "омоновца".
Рядом с убитым валялись: ржавая саперная лопатка со сколотым черенком и
старая рваная мешковина, в которой бойцы обнаружили фугас и
электродетонатор.
Посвящается полковнику В.В.Щ.
Он вернулся. Вернулся с войны, с жестокой бессмысленной, ни кому
ненужной бойни. Его встречали цветами, со слезами на глазах. Только это были
не слезы радости, это были слезы скорби, это были слезы убитых горем матери
и отца, девчонок, с которыми учился. Цинковый гроб с телом Кольки Селифонова
на железнодорожном вокзале ждали автобус-катафалк и военком с солдатами,
выделенными местным гарнизоном.
Удар пришелся в лицо. Из разбитого носа на губы и подбородок ручьем
хлынула кровь. Колька Селифонов закрылся ладонями и тут же получил прикладом
"калаша" поддых. От адской боли он согнулся в три погибели. От следующего
удара носком ботинка в грудь он повалился на пожухлую траву и, сжавшись в
комок, судорожно закашлялся.
- Ахмед! Ахмед, довольно! Иди смотри за дорогой! - сердито прикрикнул
невысокий коренастый боевик с рыжеватой бородкой. Его цепкие ястребиные
глаза, словно когти, жестко впились в Колькино лицо, который, надрывно
кашляя, начал подниматься с земли.
Боевиков было около десяти. Одни кружили вокруг перевернутого "уазика",
непривычно резала слух их гортанная речь. Другие тщательно шмонали убитых: с
мертвого капитана Карасика стащили бушлат, портупею с кобурой, планшетку, с
водителя новенькие "берцы", которые он сегодня выменял на что-то ценное в
ПВД на складе.
К ошарашенному Кольке волоком подтащили залитого кровью снайпера
Валерку Крестовского и тут же свалили в кучу "калаши" с разгрузками. Один из
молодых боевиков с сияющим лицом тряс винтовкой Крестовского.
- Брось! - сурово крикнул тому "рыжеватый". - Оптика разбита! Кому
теперь, эта дрянь нужна?
- Ни за что! А прицел Руслан новый достанет!
Бесчувственного со связанными проволокой руками Валерку бесцеремонно
перекинули через ишака словно куль. По бокам приторочили два больших
рюкзака. Со стороны дороги раздался пронзительный свист.
- Уходим! Мы на Хашки, остальные с Азизом на Белгатой, - распорядился
чернявый боевик в берете. У него были длинные как у женщины волосы.
Боевики разделились на две группы, четверо с ишаком и Крестовским
направилась в одну сторону, другая с трофейным оружием и Колькой в другую.
Двигались быстро без привалов. Кольку постоянно подгоняли унизительными
ударами в задницу. Особенно изощрялся молодой "чех", что завладел трофейной
"эсвэдэшкой". Селифонов красный как рак громко сопел, задыхаясь: распухший
нос почти не дышал. Видя его страдания, один из "чехов" извлек из его рта
вонючую тряпку и заткнул ее ему за ремень. Болела от побоев грудь и голова,
на лбу справа саднила огромная шишка от удара о стойку "уазика".
Вышли из букового леса, пересекли дорогу, спустились в узкую лощину,
потом оказались у воды, долго брели вдоль полузамерзшей речушки, спотыкаясь
на гальке и валунах, потом у какого-то села по висячему на ржавых тросах
хлипкому мосточку переправились на другой берег. Стали медленно подниматься
по крутой тропинке к домам. У крайнего остановились. Азиз, мрачный боевик с
мобильником, что командовал группой, громко постучал в зеленые металлические
ворота, на створках которых были нарисованы два лихих джигита на вороных
конях. В ответ на стук обрушился яростный лай. Послышался глухой сердитый
мужской голос, но собаки не унимались. Через некоторое время заскрежетал
засов, калитка в воротах распахнулась, и показался плотный краснощекий
чернобородый мужчина в вышитой тюбетейке с кисточкой и овчинной безрукавке.
- Салам алейкум, - донеслось до Кольки негромкое приветствие. После
приветствия Азиз и хозяин обнялись.
Кольку поместили в низеньком длинном сарае с маленькими пыльными
оконцами, стены которого были сложены из плоских серых камней. Справа в углу
за перегородкой суетились и кудахтали рябые куры на насесте, у стены
притулился большой деревянный ларь без крышки. Селифонов расположился за
ларем на соломе, изрядно пропахшей пылью и мышами. Молодой красивый парень
принес полосатый старый матрац и вонючую драную овчину.
Колька, накрывшись шубняком, быстро согрелся и сразу уснул, сказались
усталость и нервное напряжение. Проснулся он под утро от звяканья ведра и
женского голоса, который за переборкой из сучковатого горбыля ласково
разговаривал с коровой. Колька высунул из-под овчины голову, было довольно
свежо. В соломе кто-то настойчиво шуршал, похоже, мышь. В углу на насесте
было неспокойно, там явно что-то не поделили, шла перебранка и возня.
Визливо загорланил рыжий петух, вертя головой и с вызовом посматривая
круглыми зенками на нового постояльца. Ему явно не нравилось такое
соседство.
Противно скрипнула на ржавых петлях дверь, в сарай вошел хозяин со
своим сыном, из-за их спин выглядывала девчонка в платке с шустрыми карими
как вишни глазами. Она быстро положила на солому толстую лепешку и теплую
пластиковую бутылку с молоком и уставилась на Кольку. Чеченец строго что-то
буркнул, и она тот час же шмыгнула за дверь.
- Вставай, будэш помогать сыну.
Весь день Колька помогал по хозяйству. Подбрасывал сено скотине,
перетаскивал с места на место какие-то мешки, несколько раз в сопровождении
Руслана, старшего сына хозяина, ходил за водой к роднику под горой. С ним
никто не разговаривал, ни хозяин Али, ни его домочадцы. Никто не обращал на
него никакого внимания, кроме матери Али, старой седой карги, которая все
время что-то шамкала беззубым ртом, ковыляя мимо и с ненавитью глядя в его
сторону. В ее глазах читалась неприкрытая лютая ненависть.
К Кольке обращались не иначе, как "Иван". "Иван принеси то; Иван сделай
это; Иван сходи туда"...
Хозяйство у Али было большое: куры, овцы, коровы, два бычка, лошадь.
Надо было всех накормить, напоить, убрать за всеми навоз. Еду в сарай
приносила юркая одиннадцатилетняя Мариам, она с живым любопытством наблюдала
за узником. Сарай не запирали, убежать он при всем своем желании никуда не
мог. По двору по проволоке мотались два огромных цепных пса-кавказца,
которые по любому поводу заходились яростным лаем, щеря свои желтые клыки.
Одного, , что побольше, злющего, звали Неро; другого, помоложе и посветлее с
остриженными ушами, Казбек.
Несколько раз Колька, испытывая нестерпимый голод, тайком пробирался за
яйцами в курятник. Сразу поднимался несусветный гвалт, поднятый курами.
Который долго не утихал. Скорлупу из-под яиц прятал под солому или запихивал
в узкую щель за ларь. Но однажды старуха подняла громкий кипеж по поводу
пропажи, когда стала шарить корявыми пальцами по гнездам у несушек. Пришел с
плетью рассерженный Али, и два раза молча наотмашь, стеганул прибольно
пленника по спине. У того аж потемнело в глазах. Колька сразу уяснил:
воровать не хорошо. Вечером, лежа под вонючей овчиной, он молил бога, чтобы
война прекратилась как можно скорее, чтобы все для него окончилось
благополучно. "Может обменяют на кого-нибудь", - настойчиво теплилась и
грела его ниточка надежды. Его именем и адресом ни кто не интересовался,
похоже, выкуп никого не интересовал. Да и кто его будет выкупать? Нужны
огромные "бабки", мать таких денег и за пять жизней не заработает.
Мариам как-то принесла в сарай пару яблок, молча, бросила рядом на
солому и убежала, заливаясь тихим звонким смехом. Яблоки были яркие, сочные,
упругие, с восковой на ощупь кожурой.
- Наверное, чем-то натирают, чтобы дольше сохранялись, - подумал
Колька. - Наши-то в это время уже как картошка, мягкие, невкусные.
Сыновья у Али были крепкие ладные, высокому Саиду лет семнадцать,
молчаливому с презрительным взглядом Руслану, похоже, все двадцать. Жена
Али, маленькая плотная женщина в черном с красивыми грустными глазами, во
двор выходила редко, в основном больше суетилась в доме.
Однажды чуть свет Руслан по висячему мосту увел солдата на другой берег
в лес, где они пробыли почти весь день, ничего там не делая. Поначалу Колька
грешным делом подумал, что парень заведет его подальше в лес и грохнет.
Потом уже Селифонов узнал, что в селе в тот день проводилась "жесткая
зачистка". Приезжали "вэвэшники" с "собрами" и крепко "шмонали" местных. Но
ничего не нашли, кроме десятка старых охотничьих ружей.
Сколько времени прожил у Али он не знает.
Через неделю после "зачистки" рано утром Али растормошил его, еще
только начинало светать. Хозяин выгнал из гаража белую "Ниву" с верхним
багажником, на который Колька и Руслан загрузили несколько мешков с мукой и
пшеном. Сверху накрыли полителеновой пленкой. Из дома в сопровождении Али
вышли два незнакомых чеченца, они бойко о чем-то беседовали. Оба в
камуфляже, в "разгрузках", вооружены. Один чересчур веселый, с бородой,
золотыми передними зубами, другой лет двадцати пяти с орлиным профилем
наоборот больше молчал. Что-то внутри подсказывало Кольке, что это самый
старший из сыновей Али.
- Поедешь с ними, - сказал Али Селифонову, кивнув на "Ниву".
Ехали долго. Проехали какое-то село, потом долго петляли по извилистой
горной дороге, миновали вброд несколько мелких речушек. Наконец машина,
съехав круто вниз к реке, оказалась в каком-то мрачноватом ущелье. На берегу
их уже ждали два боевика и семеро, судя по одежде и обличию, пленных.
Машину разгрузили. Руслан сразу же уехал обратно. Колька и остальные
пленники понукаемые "чехами" с мешками побрели по берегу вдоль сверкающей на
солнце реки. За излучиной они свернули влево, вышли на ведущую вверх
незаметную тропку и стали медленно карабкаться в гору. Солнце было уже в
зените, когда они вышли к лагерю боевиков. Это был небольшой лагерь,
состоящий из полутора десятка хорошо замаскированных землянок и нескольких
пещер, скрытых в буковых зарослях. Кольку поместили в одной из землянок с
боевиками. Среди боевиков было много наемников-арабов, встречались и хохлы.
Была пара молодых снайперш в платках, мусульманок.
Командовал этим небольшим отрядом знакомый уже Кольке полевой командир
Азиз, которого все в лагере боялись за его неукротимый норов, за его
жестокие разборки. Однажды Селифонов был свидетелем, как он на глазах у всех
пристрелил араба за какую-то ничтожную провинность. Иногда пролетали
"сушки", бомбили где-то вдалеке. Азиз требовал от всех неукоснительно
соблюдать меры маскировки.
С пленными Кольке заговорить не удавалось, солдат среди них было
четверо, один из которых, какой-то припадочный с идиотской улыбкой, с
шальными глазами. Остальные гражданские. Все обтрепанные, грязные, забитые,
с голодным взором. Пленникам приходилось пилить, колоть дрова, ходить за
водой, копать землянки, таскать боеприпасы, провиант с берега реки в лагерь.
Под горячую рук "чехов" Колька попадал редко, так как был сильнее и
расторопнее остальных обессиленных заложников.
Дни становились теплее, зажелтели одуванчики, на деревьях распустилась
нежная листва, которая плотным зеленым непроницаемым ковром скрыла лагерь с
неба.
В лагере появились новые пленники: два омоновца. Старший лейтенант со
страшной гематомой под левым глазом и черными от побоев губами; и сержант с
разбитыми в кровь виском и затылком. Их поместили в соседнюю землянку.
Колька видел, как, молодые "чехи" жестоко издевались и унижали их. Особенно
доставалось лейтенанту, широкоплечему крепкому парню, похожему на борца, с
неукротимой злобой смотревшему на своих мучителей.