Страница:
Попробуйте найти общий язык с такими разумными расами! Ведь они не ограждают себя от любых воздействий, наоборот, открыты им. Они рады всем ветрам и космическим циклонам. Наверное, потому, что каждый час обещает им новое, и они успевают "реагировать". Но никто из Коалиции, отправившей нам послание, не может предвидеть их реакции. Еще бы, она ведь уходит в необозримую бесконечность. Что же сохраняет им жизнь, если они открыты всем мирам и всем циклонам и на них обрушиваются яростные удары со всех сторон? Их умения, их знания, их интуиция, их сила, их необыкновенные способности. Кто же они. Кто они, если отказываются вести беседу с инопланетянами Коалиции, гордящимися созданным ими ограниченным фундаментом мышления, надежно ограждающим их от подобных же "яростных ударов"? Кто они, наконец, если их реакцию невозможно предсказать?
Ответ может быть один: боги. Те самые боги, чьи пути неисповедимы. Боги, не чурающиеся ни мелочей, ни великих проявлений духа, одинаково внимательные ко всему, чувствующие все ритмы и пульсы Вселенной и отдельных галактик. Но само внимание их говорит, что они не мнят себя первооткрывателями "фундамента", они не смогли бы, мне кажется, назвать нашу логику логикой животных. Ибо они дарят вниманием всех. И Коалиции тоже. Только им не подходит ее фундамент. Они боги в представлении человека. Они инакомыслящие для членов Коалиции.
И если Солнечная система засеяна "строительным отрядом Коалиции", то душу именно в человека могли вдохнуть лишь боги. Наверное, именно в таких вот случаях они не находили общего языка с Коалицией.
Коалиция не смогла не упомянуть их, не сделать оговорку. Это свидетельствует о могуществе богов. Они владеют не двумя, а тремя или всеми двенадцатью пространствами.
Это их образы отражены в мифах. Это их представления о космических великанах и карликах даны человеку изначально. Вдохнув душу в человека, они дали ему два равноправных пути к логическому фундаменту мышления: свой и коалиционный. Ибо та двугорбая кривая, которая характерна для нас сейчас, может быть сужена, слита в одну волну, как в Коалиции. Или может быть расширена - в пределе до бесконечности, ее две волны растянуты, сглажены, и она будет со временем напоминать божественную. Боги знают будущее. До определенных пределов.
Вот что найдем в мифах. Вот почему яростные удары энтропии и реакций на все циклоны обходят богов словно бы стороной. Но не всегда. Сами боги в движении, в вечном странствии, их пристальный взгляд выхватывает из мрака все или почти все стороны бытия, жизни планет и звезд. Они создали Асгард. Это перешло с мифами к нам. Это стало достоянием Вселенной. Независимо от того, найден общий язык с Коалицией или нет. Боги, надо думать, такой "общий" язык для себя нашли, для них такой проблемы не существует. Только сама их реакция на это остается в тени. Это тайна.
ПОПЫТКИ УСЛЫШАТЬ БОГОВ
Не может быть, чтобы только смерть давала ключи к Асгарду. Не могу поверить. У меня были минуты, когда зачарованный золотой город точно ждал меня, но не в обмен на жизнь. И если летающие по небу объекты обычно внушают страх, то волшебство Асгарда проявляется иначе.
Это трудно объяснить.
Может быть, это чистая, белая магия, овеществленная в событиях?
Как это было? Я бы не смог взять перо и написать об этом, если бы однажды не получился устный рассказ.
Вдруг, неожиданно для себя, я провел грань между космолетчиками с их НЛО и чарующим волшебством Асгарда. Сделал я это в присутствии моих друзей Паньшиных и заметил, что впервые сам понял всю разницу, все оттенки моих ощущений, когда говорил с ними. Получилось; мне далось все с такой легкостью, что потом, уже дома, я долго не мог воссоздать это удивительное настроение, вспоминал слова, мысли - свои, не чужие! Но в конце концов система сложилась, слова были записаны.
Итак, магическое влияние Асгарда на меня... Когда оно проявилось? Я точно помню год и месяц, ведь к тому времени прошло десять лет с того памятного семьдесят третьего. Меня захлестнула вторая волна событий. Во-первых, что-то мешало мне написать об Асгарде не только книгу, но даже очерк или статью. Таково влияние самого Асгарда с его запретами, с его всезнанием, с его законом: отбирать знания при возвращении смертных на Землю. Только немногие помнили тоннель и свет за ним, сияние, золотые лучи - и слова: "Город света". Но я помнил больше. Почему? Меня мучил этот вопрос. Но и в беседе с друзьями ответ не пришел.
Что было через десять лет? В эту вторую волну я попал неожиданно. Сначала в сентябре - поездка в Краснодар. Это была командировка общества книголюбов. Несколько дней я обитал в гостинице на окраине, где у моего окна начинался провод, и на него садились ласточки, и одна птица касалась крыльями другой. Я боялся: вдруг провод оборвется. Чувствовал: это отзовется на мне. Я гулял по широкой Красной улице, ходил купаться в затон, где стоит, наверное и поныне, подводная лодка - памятник событиям войны. Время помню совершенно точно начало сентября, когда не виданный мной раньше темрюкский темный виноград заставил отказаться от какой-либо другой еды на два или три дня. Но четвертого сентября я взял билет на автобус и через Джугбу днем, в жару, поехал в Адлер. Там было море... и Хоста! Каким счастьем мне казалась гостиница "Горизонт" в Адлере и все, что с ней было тогда связано: мороженое в кафе на крыше после жаркого дня, вечерние купания у самого порога гостиницы, одиночный номер с цветным телевизором, наивные кинофильмы и концертные программы, высокая статная дама - заместитель директора гостиницы, в которую я готов был влюбиться. Уже в те немногие дни шла подготовка. К чему? Я не мог этого знать. У меня не было забот. Я выступал в санаториях, домах отдыха, меня слушали, я показывал опыты с биополем, я брался за все, мне было интересно, лишь позднее я холодно созерцал себя в этом хаосе времяпровождения, стараясь уловить ускользавшую нить событий - внутренних, не внешних.
Я был счастлив и жил верой в счастье. Черный от загара, я ходил иногда по улицам без рубашки и майки, но со стороны казалось, что я в темной рубашке. У меня кончились деньги. Я питался сыром, который поливал соусом. Потом выслал телеграмму матери.
Удивительная беззаботность! А если бы она промедлила? Но на другой день, на пляже за Кудепстой, на поручень аэрария сел белый голубь. Я подошел к нему, но он не боялся меня. В ту минуту никого рядом не было: только голубь и я. Он не улетел. Даже когда я протянул к нему руку и почти коснулся его перьев. Тогда пришел ответ: для меня есть известие. Через два часа я получил деньги, всего сорок рублей. Это было уже не счастье, а эйфория. Я пировал в кафе на набережной. Я ездил на автобусе все на те же хостинские пляжи. Я успевал выступать днем и вечером. И это самая большая загадка. И вот я увидел трех голубей во дворце санатория "Мыс Видный". Сначала - одного. Потом - еще двух, оба белые. Три голубя ворковали и на пустынном дворе обошли степенно груду ящиков, клумбу, направились по дорожке к раскрытому зеву подвала. Я наблюдал за ними в окно с четвертого этажа. Через пять минут начиналось мое выступление с демонстрацией мгновенного исцеления с помощью биополя - тогда я позволял себе самые рискованные тексты на афишах. Но в эти пять минут я увидел, как один голубь поднялся в воздух, закружил над крышей и исчез в чердачном окне. Тогда два голубя тоже поднялись и улетели. И я знал, что тот, первый голубь я сам. Поздним вечером, когда я вышел к автобусу, к остановке быстро подошли две женщины в светлых платьях: одну из них я хорошо знал. Они были на выступлении и вышли вслед за мной. Я рад был их видеть. Удивительная легкость общения во время этого короткого свидания говорила мне о магии, которую я постигал и которой поражался. И вот их нет, как не стало голубей. Вечерний автобус петляет по склонам горы Ахун. Внизу то место, где я тонул в семьдесят третьем. А за день до этой встречи я видел в Адлере женщину, очень похожую на мою знакомую, и вспоминал ее, хотя не знал, что увижу. А она в тот день читала мою афишу и тоже вспоминала меня. С тех пор меня изумляли обязательные совпадения: если я видел человека, который был похож на моего хорошего знакомого, то, значит, в ту самую минуту этот знакомый думал обо мне. Лица людей стали говорить мне больше, чем до тех пор, иногда лишь выражение лиц совпадало, но и это было верным признаком странной связи между мной и моим другом, товарищем, женщиной или мужчиной. Мир преображался в ту осень.
Я преображался сам. Как будто вернулось детство, и я открывал для себя язык посвященных, язык богов. На тысяча девятьсот восемьдесят первом километре, у столба я стоял, пропуская поезд. Это в километре от Хосты. Мимо меня с грохотом мчались товарные вагоны. В тридцати метрах от меня возник открытый вагон. Я видел пластиковые мешки, завязанные вверху прочным белым шпагатом. На моих глазах узлы шпагата развязались на одном из этих мешков, на крайнем, ближнем ко мне. Я всегда ходил на дикий пляж по шпалам - из Кудепсты, куда ездил на автобусе, или из Хосты. Мне некуда было отступить - пропуская этот поезд, я забрался на узкое подножие крутого склона горы. И когда мешок сам по себе развязался, вагон приблизился. Мешок наклонился, из него щедро потекла широкая серая сухая струя цемента. Весь этот цемент был выброшен на меня. Я стоял на том же месте, но меня уже не было: вместо меня была глыба, засыпанная белой мукой. Я два или три часа приводил себя в порядок у моря. Опоздал получить крохотный гонорар за мои лекции и выступления. Но на другой день я отправился на тот же пляж. И когда я прошел километровый столб, возник поезд вдали. Он быстро подошел, неслись товарные вагоны, я стоял почти на том же самом месте, прижатый к склону... И показалась цистерна. И за тридцать метров от меня ее крышка звякнула, и я вздрогнул. Еще раз, еще раз... И, точно набравшись сил, эта крышка в десяти метрах от меня откинулась, открыла цистерну, и тут же, замерев от изумления, я увидел, как из нее поднялся прозрачный столб. Он обрушился на меня, я покачнулся. С грохотом исчез из виду последний вагон. Я стоял мокрый с ног до головы. Это была вода.
Едва ли я сообразил стразу, что самое невероятное в этой истории. Везли обычную воду. Куда? Зачем? Одна цистерна с водой. И товарные вагоны. Верный себе, я разгадал смысл событий. Ответ подсказала мне год спустя одна знакомая: это посвящение землей и водой. Но если цемент, а не земля, то еще и огнем ведь мергель обжигают в печах.
Это странно, но я не мог не поверить. Самое удивительное, что поезда в последующие годы здесь, в Хосте, отвечали на мои вопросы. Та же знакомая сказала: это место моей силы. В восемьдесят пятом я попал в гостиницу "Хоста" в хороший одиночный номер на втором этаже. Вечером после купания в первый же день я смотрел передачу на экране цветного телевизора, может быть, единственного на этаже. Лег спать. И тут же услышал легкий гул, шум. Через пять минут я накрылся головой с одеялом. Потом заткнул уши. Спустя полчаса я соорудил настоящую баррикаду из двух стульев и стола и накрыл ее одеялом. Но баррикада не защитила меня от странного шума. Я не мог спать. Утром, чувствуя себя разбитым, бесконечно усталым, я пошел на пляж. Я знал, что другого номера мне не дадут в ближайшие дни - их просто не было, все занято. И я твердо был уверен, что спать не смогу. Я забылся на диком пляже в кошмаре, я вздрагивал во сне, даже вскрикивал. От одного вскрика я проснулся. Ситуация несложная, но от нее уйти невозможно. Я пытался шутить. Но от этого становилось жутко. Я был обречен. Я знал, что этот шум постоянен и что я не смогу спать ни в одну из предстоящих ночей. Просто. Глуповато. Но безысходно. Когда я открыл воспаленные глаза, вдали шел поезд. Он должен был пройти недалеко от меня, там, наверху, у горы. Что-то подтолкнуло меня. Я не отрываясь смотрел на пробегавшие вагоны. "Последний вагон!" - прозвучало во мне.
Я смотрел и видел странную вещь: на последней платформе стояло сооружение. Я силился понять, что это, но не мог. Я и сейчас не знаю, что это было. Машина. Но суть не в ее назначении. Я увидел красный бак. Он выделялся, он был частью этой машины. Потом я лежал с закрытыми глазами, соображая, осознавая, что это не случайность... Осенило: главное - это бак. Я быстро собрался, вернулся в гостиницу. В номере слышался тот же мерный шум, только днем он казался тише. Но я уже знал, что это такое. Это был бак, бачок в туалете. Поезд дал мне точный ответ. сам бы я ни за что не обнаружил бы сей элементарный факт: ведь туалет в котором не работал клапан, располагался на четвертом этаже,. двумя этажами выше моего номера, а в стене проходила труба, вода глухо журчала, и никому не было до этого дела. Когда я пробовал обратиться с просьбой, то был обещан слесарь, но только на следующей неделе. Глуповато. Почти смешно. Но только эта глуповатая ситуация перечеркивала начисто мой отпуск. И тогда я полез сам в это помещение на четвертом этаже, где к дверям была прикреплена шурупами черная фигурка дамы, и сам изогнул, развинтил и снова свинтил механизм бачка. А потом допоздна за чашкой чая я наслаждался тишиной до такой степени, что даже не хотел спать.
Поезда говорили мне всю правду. Номера последних вагонов, их открытые окна, белый цвет бетонных блоков и даже их количество совпадали с днями моего счастья, с событиями, с моей судьбой. Я в этом убеждался всякий раз, когда во мне звучало: "Последний вагон!" И я видел его, наблюдал, понимал ответ. От всезнания в Асгарде во мне навсегда остался земной вариант пути к истине, и я в грусти и радости, в смешных и серьезных ситуациях знал, что со мной будет и в какой день это случится.
Хоста - место моей силы. Отчасти - и моей слабости. Невидимая монета, которую разыгрывает судьба, иногда поворачивалась другой стороной. Мне грезились трагедии, тонули доисторические острова и материки, лилась кровь где-то далеко от меня, но не настолько далеко, чтобы я был спокоен. Снилась гибель Атлантиды и гибель добродушных этрусков, уничтоженных демографической волной с юга - из Рима, которому они же дали жизнь, знание, судьбу.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
МИДГАРД
ПРЕДВЕСТИЕ ВСТРЕЧИ?
Ни души. Я дождался, когда чайка достигла уреза воды и, оглядываясь, наклоняя голову, стала пить. Выпрямился, пошел по широкому пляжу прямо к ней. Кажется, пытался уговорить ее: не бойся, пичуга, ты же пропадешь без крыла! Она слушала не то меня, не шорох прибрежной гальки - полоса пляжа у самого моря галечная, как и дно. Перестала пить. Выпрямила шею. Стала уходить от меня, не проявляя обычной в подобных случаях птичьей тревоги. Я прибавил шагу.
Она тоже.
Она подобрала подбитое крыло. Грациозная ладная птица. Никто бы не сказал сейчас, что она обречена. Даже вчера в полдень, когда стояло солнце над головой и на пляже был народ и она появилась вдруг, волоча правое крыло, а я пытался ее поймать, сразу две сердобольные женщины в один голос закричали, чтобы я не трогал птицу. Я попытался объяснить, как чайки хватают рыбу с лету, как плохо живется тем из них, кто плохо летает. Напрасный труд! Я даже не успел дойти в своих рассуждениях до главного: бескрылая чайка не сможет жить. Эти женские крики и возгласы словно бы еще звучали, и я невольно озирался по сторонам. Но пляж был пуст: вечерний час! Только я и чайка. Солнце ушло в ту сторону, где был Чатырдаг. Свет не слепил глаз. Я увидел кольцо на птичьей лапе. Тусклый, красноватый металл. Медь? Трудно рассмотреть. Птица не особенно мне доверяла - и правильно делала. Чем, с ее точки зрения, я отличаюсь от парня, который запустил в нее камнем?
Я побежал. Это последний шанс поймать птицу до сумерек. Она ушла к полосе песка... Ей легче. Бежишь, бежишь, почти настигаешь ее - вдруг она поворачивает, помогая обоими крыльями, и здоровым и сломанным, и нас снова разделяют непреодолимые метры. Все сызнова. Пятьсот шагов до изгороди, мимо бетонных ступеней, мимо лежаков, топчанов, пляжных грибков - и песок, песок... Ширина пляжа - пятьдесят шагов. Это означает для птицы свободу маневра. Бывают минуты - и она подпускает меня на три-четыре шага. Устает? Не знаю.
Вот такая минута! Стоит сделать бросок - и я ее накрою. Но ведь я не охотник. Птица нужна мне живой.
Я кормил ее несколько дней. Покупал в магазине на набережной жареную треску, копченую ставриду. Оставлял ей на ночь под деревянным топчаном, где она срывалась от людей. Скрывалась - но не могла скрыться, уйти от них. Может быть, она знала, что только здесь и можно выжить хотя бы неделю-две. Так я увидел ее после вечернего купания, когда она появилась из-под серых деревянных планок и, прочертив сломанным крылом слабую черту по песку, вышла на гальку, наклонилась и стала пить морскую воду. Я впервые видел, как чайка пьет. Едкая от соли вода капала с ее желтого клюва. У меня сжалось сердце. Целыми днями сидеть на жаре в деревянном ящике - и только по вечерам, когда уже никого нет, кроме запоздалых купальщиков, вроде меня, выбираться к берегу, чтобы глотнуть соленой воды! И потом ворошить какие-то отбросы, обрывки бумаги в надежде найти хоть какие-то крохи съестного. И это чайка! Птица с голубыми крыльями, светлым клювом, белоснежным оперением, с крыльями, размах которых около метра!
И этот крик, почти вопль: "Не трогать птицу! Пусть живет здесь!". Благими намерениями вымощена дорога в ад, к смерти. И не только для чаек. Слишком я чуток. Все это стало для меня трагедией, вся история с чайкой, с людьми, которые чуть не убили ее, потом трогательно заботились о ней, не разрешая поймать ее и исцелить. Не веря мне! Как всегда.
И чайка не верила мне. Но после того, как я увидел ее на берегу, не мог я поступить иначе. Не мог! Дело даже не в том, что я живо представил себе, как она дожидается этой минуты - выйти к морю, напиться, попробовать взмахнуть крыльями. Нет. Я понял другое. Она шла медленно-медленно. Особенно обратно в свою тюрьму. Почти как человек. В ее осанке все мне открылось. Она хотела продлить эту минуту. У нее была душа. И она хотела жить. Пусть здесь, среди загорелых, жующих, старых и молодых, всех, кто иногда видел ее, но не понял смысла происходящего. Да, не понял. Ни один из них не знал, что она борется со смертью. И даже не догадывался, вроде двух женщин, преградивших мне дорогу. Это было для меня страшнее, чем наблюдать чайку у воды.
* * *
Мальчишка двенадцати лет, которому я дал деньги, обманул меня. Он не принес рыбы для чайки. Мальчишка местный, всезнающий, я хотел, чтобы у чайки остался друг, когда я уеду. И вот я увидел его на пляже снова, подошел к нему. И он как ни в чем не бывало поздоровался со мной. И тут же добавил, что знакомые девочки обещали купить рыбу. Отговорка. Он явно был ошарашен тем, что в этой колышущейся толпе, в этом мареве, где человек исчезает, растворяется и где совсем нет лиц, одни плавки и купальники, его разыщут и узнают. Ну что ж, я разыскал и ни слова ему не сказал. Я ни о чем не спрашивал, я все понял, а когда он стал говорить о девочках, я повернулся и ушел.
* * *
Ну вот, как всегда, когда ясно, что все зависит от меня, от моего умения, моей силы и быстроты, я постепенно преображаюсь. Чайка этого не замечает. Теперь мое тело наполняют теплые волны, я не ощущаю мышц, я бегу без усилий, но не прибавляю скорости ни на шаг. Она нужна будет в самый последний миг Я упаду на грудь, на локти, вытяну руки, но произойдет это мгновенно. Со стороны, наверное, никто не увидит этого.
Теперь другая трудность: сдержать себя... не спешить Птица не должна понять, что со мной произошло, Вот мы выходим снова на песок. Какой круг? Я сбился со счету. Я почти лечу. Странно это. Сначала медленно, отворачивая лицо в сторону, как будто не хочу даже смотреть на нее. Это ошибка, с ее точки зрения: она подпускает меня даже ближе, чем на предыдущем круге. Всего один легкий прыжок, потом бросок. Бросок!
Не могло быть иначе. Птица бьет крыльями, изгибает шею. Кусает мою руку до крови. Пустяки. Минуту спустя я заворачиваю ее в махровое полотенце, как куклу. Она затихает. Ну а если вспомнить о богах, то какую встречу предвещает эта чайка?
* * *
Май. Я в Крыму, в Алуште, в санатории. У меня путевка. И вот, когда я иду с чайкой в свой номер, мне впервые становится ясно, что Крым - часть моего маршрута.
Копетдаг. Кавказ. Приазовье и Крым. Как в замедленном кино, я направлялся на северо-запад, год от году приближаясь к той границе, на закате солнца, которую достигли асы и ваны. Самый северный участок ее проходит по Скандинавии. Попаду ли я туда?..
* * *
Я надеялся на ее благоразумие: не выпрыгнет же она с четвертого этажа! Но часом позднее я перестал ей доверять. Срезав тонкую проволоку, на которой поколения отдыхающих сушили белье, я в следующий за этим час сделал нечто вроде цепи. Звенья этой цепи вышли неровными, крупными. Я не особенно доволен был работой. Но что получилось, то получилось - я посадил птицу на цепь. Сначала она расхаживала по лоджии, гремя проволокой, потом успокоилась. Иногда посматривала на меня через стеклянную дверь, но я читал остаток вечера, не обращая на нее внимания. Надоело. Ужинать я не пошел. Возник сосед. Я сказал ему:
- Леня! Это животное вынуждено побыть с нами несколько дней по независящим от него обстоятельствам.
Леня кивнул. Ему было приятно мое обращение, как-никак, если человеку стукнуло шестьдесят пять, он ценит некоторую фамильярность, уравнивающую положение вещей, обращение же по имени-отчеству обязывает не забывать о возрасте тогда, когда хочется забыть.
Он плюхнулся на кровать, стал ворошить газеты, надеясь найти в них ответы на самые простые вопросы, которые он мне неоднократно задавал. Но именно на простые вопросы ответов не было, как хорошо известно, газеты делаются такими же вот людьми, которые могут отвечать только на мудреные вопросы, не иначе.
Послышался храп. Как повелось, я скатал матрас и вынес его на лоджию вместе с одеялом и простыней. Лег. Проклюнулись звезды. Внизу, с другой стороны корпуса, ребята из хозрасчетной бригады москвичей, приехавшие сшибать деньгу, этакие здоровенные бородачи, уже собрали по рублю с каждого желающего, включая ребятню, и врубили магнитофон. Жарко дышали эстрадные певицы, но чаще грохотали ансамбли. Я привык уже. Только сначала я зажимал уши. Чайка вела себя смирно. Еще час. Все смолкло вокруг. Тиха была аллея, как написал однажды мастер слова. Я осторожно вылез за перила лоджии. Из соседней комнаты меня могли заметить: туда вечно приходили к парням любопытные, неуемные девицы, изображавшие веселье до двух ночи. Поэтому я повис на руках, и меня благополучно пронесло мимо номера пятьдесят восемь, затем мимо следующего и еще одного. Я подтянулся, осторожно ступил на каменный пол лоджии, временно принадлежавшей счастливому обладателю великолепной удочки. Собственно, их там двое. Один из них негромко удивленно вскрикнул - не то во сне, не то наяву. Но я уже повис на перилах и, резво перебирая руками, удалился. Удочку я держал в зубах. Она легкая. Вполне по силам.
Они не заметили пропажи и не стали поднимать шума.
Я вырезал из удилища одно бамбуковое колено, потом соединил удилище с помощью палочки, вставленной внутрь, и канцелярского клея.
Моя совесть была чиста. Снасть выглядела как надо. Но не в этом даже дело. Если бы она обломилась во время ужения, то, кроме удовлетворения, сей факт не вызвал бы никаких других эмоций у рыболова! Еще бы! Рыбина попалась такая, что не вытянуть! С другой стороны, повезло бы и рыбе.
Потом при скудном свете настольной лампы я сработал две легких и прочных бамбуковых шины для чайки. Преодолевая ее испуг и сопротивление, почти завернул ее в полотенце, оставив одно подбитое крыло. Наложил шины. Виток к витку обмотал их суровой ниткой, смазал клеем. Что я мог еще сделать?
Удочку вернул тем же способом. Когда оказался на своей лоджии, понял, что немного утомился от этой несложной, но ответственной операции. Лег. На темном небе, среди звезд, двигался едва заметно голубой огонек. Я следил за его полетом. Он поднялся вертикально вверх, опять опустился, описал квадрат. Ночное небо здесь сверкает различными неопознанными объектами. Но их некому наблюдать. Инопланетяне и люди владеют прошлым и настоящим. Боги владеют прошлым и будущим. Я возвращаюсь в один из миров, подвластных богам...
От самой Африки до Индии Александр Македонский и его преемники основали эллинистические государства. Но в самую середину этого эллинистического пояса врезалось Парфянское царство. Оно было основано племенами, пришедшими с севера. Часть этих племен во времена Парфии оставалась на берегах Меотийского озера, то есть Азовского моря. На это есть указания у Страбона. Правда, в те времена Меотидой называли изредка и Аральское море.
В III веке до нашей эры, примерно через сто лет после походов Александра Македонского, скифы двинулись на юг и подчинили себе значительную часть Ирана. Арийские элементы здесь всегда преобладали над греческими, и скифская династия Аршакидов усилила их, подчеркивая свою связь с иранским домом Ахеменидов, задолго до походов Александра Великого создавшего огромную, хотя и непрочную державу - Персию. Скифы - арийцы. Их многочисленные племена населяли Азию до Алтая. Еще ранее, во втором тысячелетии до нашей эры, арийские племена оставили изображения своих колесниц в Монголии.
Китайский путешественник Чжан Цянь указывал: "От Давани до Аньси, хотя и говорят различно, но в обыкновениях весьма сходствуют и в разговорах понимают друг друга".
Это значит, что во всей Средней Азии люди говорили, употребляя современную терминологию, на диалектах одного и того же языка. Иначе бы они не понимали в разговоре друг друга.
Ответ может быть один: боги. Те самые боги, чьи пути неисповедимы. Боги, не чурающиеся ни мелочей, ни великих проявлений духа, одинаково внимательные ко всему, чувствующие все ритмы и пульсы Вселенной и отдельных галактик. Но само внимание их говорит, что они не мнят себя первооткрывателями "фундамента", они не смогли бы, мне кажется, назвать нашу логику логикой животных. Ибо они дарят вниманием всех. И Коалиции тоже. Только им не подходит ее фундамент. Они боги в представлении человека. Они инакомыслящие для членов Коалиции.
И если Солнечная система засеяна "строительным отрядом Коалиции", то душу именно в человека могли вдохнуть лишь боги. Наверное, именно в таких вот случаях они не находили общего языка с Коалицией.
Коалиция не смогла не упомянуть их, не сделать оговорку. Это свидетельствует о могуществе богов. Они владеют не двумя, а тремя или всеми двенадцатью пространствами.
Это их образы отражены в мифах. Это их представления о космических великанах и карликах даны человеку изначально. Вдохнув душу в человека, они дали ему два равноправных пути к логическому фундаменту мышления: свой и коалиционный. Ибо та двугорбая кривая, которая характерна для нас сейчас, может быть сужена, слита в одну волну, как в Коалиции. Или может быть расширена - в пределе до бесконечности, ее две волны растянуты, сглажены, и она будет со временем напоминать божественную. Боги знают будущее. До определенных пределов.
Вот что найдем в мифах. Вот почему яростные удары энтропии и реакций на все циклоны обходят богов словно бы стороной. Но не всегда. Сами боги в движении, в вечном странствии, их пристальный взгляд выхватывает из мрака все или почти все стороны бытия, жизни планет и звезд. Они создали Асгард. Это перешло с мифами к нам. Это стало достоянием Вселенной. Независимо от того, найден общий язык с Коалицией или нет. Боги, надо думать, такой "общий" язык для себя нашли, для них такой проблемы не существует. Только сама их реакция на это остается в тени. Это тайна.
ПОПЫТКИ УСЛЫШАТЬ БОГОВ
Не может быть, чтобы только смерть давала ключи к Асгарду. Не могу поверить. У меня были минуты, когда зачарованный золотой город точно ждал меня, но не в обмен на жизнь. И если летающие по небу объекты обычно внушают страх, то волшебство Асгарда проявляется иначе.
Это трудно объяснить.
Может быть, это чистая, белая магия, овеществленная в событиях?
Как это было? Я бы не смог взять перо и написать об этом, если бы однажды не получился устный рассказ.
Вдруг, неожиданно для себя, я провел грань между космолетчиками с их НЛО и чарующим волшебством Асгарда. Сделал я это в присутствии моих друзей Паньшиных и заметил, что впервые сам понял всю разницу, все оттенки моих ощущений, когда говорил с ними. Получилось; мне далось все с такой легкостью, что потом, уже дома, я долго не мог воссоздать это удивительное настроение, вспоминал слова, мысли - свои, не чужие! Но в конце концов система сложилась, слова были записаны.
Итак, магическое влияние Асгарда на меня... Когда оно проявилось? Я точно помню год и месяц, ведь к тому времени прошло десять лет с того памятного семьдесят третьего. Меня захлестнула вторая волна событий. Во-первых, что-то мешало мне написать об Асгарде не только книгу, но даже очерк или статью. Таково влияние самого Асгарда с его запретами, с его всезнанием, с его законом: отбирать знания при возвращении смертных на Землю. Только немногие помнили тоннель и свет за ним, сияние, золотые лучи - и слова: "Город света". Но я помнил больше. Почему? Меня мучил этот вопрос. Но и в беседе с друзьями ответ не пришел.
Что было через десять лет? В эту вторую волну я попал неожиданно. Сначала в сентябре - поездка в Краснодар. Это была командировка общества книголюбов. Несколько дней я обитал в гостинице на окраине, где у моего окна начинался провод, и на него садились ласточки, и одна птица касалась крыльями другой. Я боялся: вдруг провод оборвется. Чувствовал: это отзовется на мне. Я гулял по широкой Красной улице, ходил купаться в затон, где стоит, наверное и поныне, подводная лодка - памятник событиям войны. Время помню совершенно точно начало сентября, когда не виданный мной раньше темрюкский темный виноград заставил отказаться от какой-либо другой еды на два или три дня. Но четвертого сентября я взял билет на автобус и через Джугбу днем, в жару, поехал в Адлер. Там было море... и Хоста! Каким счастьем мне казалась гостиница "Горизонт" в Адлере и все, что с ней было тогда связано: мороженое в кафе на крыше после жаркого дня, вечерние купания у самого порога гостиницы, одиночный номер с цветным телевизором, наивные кинофильмы и концертные программы, высокая статная дама - заместитель директора гостиницы, в которую я готов был влюбиться. Уже в те немногие дни шла подготовка. К чему? Я не мог этого знать. У меня не было забот. Я выступал в санаториях, домах отдыха, меня слушали, я показывал опыты с биополем, я брался за все, мне было интересно, лишь позднее я холодно созерцал себя в этом хаосе времяпровождения, стараясь уловить ускользавшую нить событий - внутренних, не внешних.
Я был счастлив и жил верой в счастье. Черный от загара, я ходил иногда по улицам без рубашки и майки, но со стороны казалось, что я в темной рубашке. У меня кончились деньги. Я питался сыром, который поливал соусом. Потом выслал телеграмму матери.
Удивительная беззаботность! А если бы она промедлила? Но на другой день, на пляже за Кудепстой, на поручень аэрария сел белый голубь. Я подошел к нему, но он не боялся меня. В ту минуту никого рядом не было: только голубь и я. Он не улетел. Даже когда я протянул к нему руку и почти коснулся его перьев. Тогда пришел ответ: для меня есть известие. Через два часа я получил деньги, всего сорок рублей. Это было уже не счастье, а эйфория. Я пировал в кафе на набережной. Я ездил на автобусе все на те же хостинские пляжи. Я успевал выступать днем и вечером. И это самая большая загадка. И вот я увидел трех голубей во дворце санатория "Мыс Видный". Сначала - одного. Потом - еще двух, оба белые. Три голубя ворковали и на пустынном дворе обошли степенно груду ящиков, клумбу, направились по дорожке к раскрытому зеву подвала. Я наблюдал за ними в окно с четвертого этажа. Через пять минут начиналось мое выступление с демонстрацией мгновенного исцеления с помощью биополя - тогда я позволял себе самые рискованные тексты на афишах. Но в эти пять минут я увидел, как один голубь поднялся в воздух, закружил над крышей и исчез в чердачном окне. Тогда два голубя тоже поднялись и улетели. И я знал, что тот, первый голубь я сам. Поздним вечером, когда я вышел к автобусу, к остановке быстро подошли две женщины в светлых платьях: одну из них я хорошо знал. Они были на выступлении и вышли вслед за мной. Я рад был их видеть. Удивительная легкость общения во время этого короткого свидания говорила мне о магии, которую я постигал и которой поражался. И вот их нет, как не стало голубей. Вечерний автобус петляет по склонам горы Ахун. Внизу то место, где я тонул в семьдесят третьем. А за день до этой встречи я видел в Адлере женщину, очень похожую на мою знакомую, и вспоминал ее, хотя не знал, что увижу. А она в тот день читала мою афишу и тоже вспоминала меня. С тех пор меня изумляли обязательные совпадения: если я видел человека, который был похож на моего хорошего знакомого, то, значит, в ту самую минуту этот знакомый думал обо мне. Лица людей стали говорить мне больше, чем до тех пор, иногда лишь выражение лиц совпадало, но и это было верным признаком странной связи между мной и моим другом, товарищем, женщиной или мужчиной. Мир преображался в ту осень.
Я преображался сам. Как будто вернулось детство, и я открывал для себя язык посвященных, язык богов. На тысяча девятьсот восемьдесят первом километре, у столба я стоял, пропуская поезд. Это в километре от Хосты. Мимо меня с грохотом мчались товарные вагоны. В тридцати метрах от меня возник открытый вагон. Я видел пластиковые мешки, завязанные вверху прочным белым шпагатом. На моих глазах узлы шпагата развязались на одном из этих мешков, на крайнем, ближнем ко мне. Я всегда ходил на дикий пляж по шпалам - из Кудепсты, куда ездил на автобусе, или из Хосты. Мне некуда было отступить - пропуская этот поезд, я забрался на узкое подножие крутого склона горы. И когда мешок сам по себе развязался, вагон приблизился. Мешок наклонился, из него щедро потекла широкая серая сухая струя цемента. Весь этот цемент был выброшен на меня. Я стоял на том же месте, но меня уже не было: вместо меня была глыба, засыпанная белой мукой. Я два или три часа приводил себя в порядок у моря. Опоздал получить крохотный гонорар за мои лекции и выступления. Но на другой день я отправился на тот же пляж. И когда я прошел километровый столб, возник поезд вдали. Он быстро подошел, неслись товарные вагоны, я стоял почти на том же самом месте, прижатый к склону... И показалась цистерна. И за тридцать метров от меня ее крышка звякнула, и я вздрогнул. Еще раз, еще раз... И, точно набравшись сил, эта крышка в десяти метрах от меня откинулась, открыла цистерну, и тут же, замерев от изумления, я увидел, как из нее поднялся прозрачный столб. Он обрушился на меня, я покачнулся. С грохотом исчез из виду последний вагон. Я стоял мокрый с ног до головы. Это была вода.
Едва ли я сообразил стразу, что самое невероятное в этой истории. Везли обычную воду. Куда? Зачем? Одна цистерна с водой. И товарные вагоны. Верный себе, я разгадал смысл событий. Ответ подсказала мне год спустя одна знакомая: это посвящение землей и водой. Но если цемент, а не земля, то еще и огнем ведь мергель обжигают в печах.
Это странно, но я не мог не поверить. Самое удивительное, что поезда в последующие годы здесь, в Хосте, отвечали на мои вопросы. Та же знакомая сказала: это место моей силы. В восемьдесят пятом я попал в гостиницу "Хоста" в хороший одиночный номер на втором этаже. Вечером после купания в первый же день я смотрел передачу на экране цветного телевизора, может быть, единственного на этаже. Лег спать. И тут же услышал легкий гул, шум. Через пять минут я накрылся головой с одеялом. Потом заткнул уши. Спустя полчаса я соорудил настоящую баррикаду из двух стульев и стола и накрыл ее одеялом. Но баррикада не защитила меня от странного шума. Я не мог спать. Утром, чувствуя себя разбитым, бесконечно усталым, я пошел на пляж. Я знал, что другого номера мне не дадут в ближайшие дни - их просто не было, все занято. И я твердо был уверен, что спать не смогу. Я забылся на диком пляже в кошмаре, я вздрагивал во сне, даже вскрикивал. От одного вскрика я проснулся. Ситуация несложная, но от нее уйти невозможно. Я пытался шутить. Но от этого становилось жутко. Я был обречен. Я знал, что этот шум постоянен и что я не смогу спать ни в одну из предстоящих ночей. Просто. Глуповато. Но безысходно. Когда я открыл воспаленные глаза, вдали шел поезд. Он должен был пройти недалеко от меня, там, наверху, у горы. Что-то подтолкнуло меня. Я не отрываясь смотрел на пробегавшие вагоны. "Последний вагон!" - прозвучало во мне.
Я смотрел и видел странную вещь: на последней платформе стояло сооружение. Я силился понять, что это, но не мог. Я и сейчас не знаю, что это было. Машина. Но суть не в ее назначении. Я увидел красный бак. Он выделялся, он был частью этой машины. Потом я лежал с закрытыми глазами, соображая, осознавая, что это не случайность... Осенило: главное - это бак. Я быстро собрался, вернулся в гостиницу. В номере слышался тот же мерный шум, только днем он казался тише. Но я уже знал, что это такое. Это был бак, бачок в туалете. Поезд дал мне точный ответ. сам бы я ни за что не обнаружил бы сей элементарный факт: ведь туалет в котором не работал клапан, располагался на четвертом этаже,. двумя этажами выше моего номера, а в стене проходила труба, вода глухо журчала, и никому не было до этого дела. Когда я пробовал обратиться с просьбой, то был обещан слесарь, но только на следующей неделе. Глуповато. Почти смешно. Но только эта глуповатая ситуация перечеркивала начисто мой отпуск. И тогда я полез сам в это помещение на четвертом этаже, где к дверям была прикреплена шурупами черная фигурка дамы, и сам изогнул, развинтил и снова свинтил механизм бачка. А потом допоздна за чашкой чая я наслаждался тишиной до такой степени, что даже не хотел спать.
Поезда говорили мне всю правду. Номера последних вагонов, их открытые окна, белый цвет бетонных блоков и даже их количество совпадали с днями моего счастья, с событиями, с моей судьбой. Я в этом убеждался всякий раз, когда во мне звучало: "Последний вагон!" И я видел его, наблюдал, понимал ответ. От всезнания в Асгарде во мне навсегда остался земной вариант пути к истине, и я в грусти и радости, в смешных и серьезных ситуациях знал, что со мной будет и в какой день это случится.
Хоста - место моей силы. Отчасти - и моей слабости. Невидимая монета, которую разыгрывает судьба, иногда поворачивалась другой стороной. Мне грезились трагедии, тонули доисторические острова и материки, лилась кровь где-то далеко от меня, но не настолько далеко, чтобы я был спокоен. Снилась гибель Атлантиды и гибель добродушных этрусков, уничтоженных демографической волной с юга - из Рима, которому они же дали жизнь, знание, судьбу.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
МИДГАРД
ПРЕДВЕСТИЕ ВСТРЕЧИ?
Ни души. Я дождался, когда чайка достигла уреза воды и, оглядываясь, наклоняя голову, стала пить. Выпрямился, пошел по широкому пляжу прямо к ней. Кажется, пытался уговорить ее: не бойся, пичуга, ты же пропадешь без крыла! Она слушала не то меня, не шорох прибрежной гальки - полоса пляжа у самого моря галечная, как и дно. Перестала пить. Выпрямила шею. Стала уходить от меня, не проявляя обычной в подобных случаях птичьей тревоги. Я прибавил шагу.
Она тоже.
Она подобрала подбитое крыло. Грациозная ладная птица. Никто бы не сказал сейчас, что она обречена. Даже вчера в полдень, когда стояло солнце над головой и на пляже был народ и она появилась вдруг, волоча правое крыло, а я пытался ее поймать, сразу две сердобольные женщины в один голос закричали, чтобы я не трогал птицу. Я попытался объяснить, как чайки хватают рыбу с лету, как плохо живется тем из них, кто плохо летает. Напрасный труд! Я даже не успел дойти в своих рассуждениях до главного: бескрылая чайка не сможет жить. Эти женские крики и возгласы словно бы еще звучали, и я невольно озирался по сторонам. Но пляж был пуст: вечерний час! Только я и чайка. Солнце ушло в ту сторону, где был Чатырдаг. Свет не слепил глаз. Я увидел кольцо на птичьей лапе. Тусклый, красноватый металл. Медь? Трудно рассмотреть. Птица не особенно мне доверяла - и правильно делала. Чем, с ее точки зрения, я отличаюсь от парня, который запустил в нее камнем?
Я побежал. Это последний шанс поймать птицу до сумерек. Она ушла к полосе песка... Ей легче. Бежишь, бежишь, почти настигаешь ее - вдруг она поворачивает, помогая обоими крыльями, и здоровым и сломанным, и нас снова разделяют непреодолимые метры. Все сызнова. Пятьсот шагов до изгороди, мимо бетонных ступеней, мимо лежаков, топчанов, пляжных грибков - и песок, песок... Ширина пляжа - пятьдесят шагов. Это означает для птицы свободу маневра. Бывают минуты - и она подпускает меня на три-четыре шага. Устает? Не знаю.
Вот такая минута! Стоит сделать бросок - и я ее накрою. Но ведь я не охотник. Птица нужна мне живой.
Я кормил ее несколько дней. Покупал в магазине на набережной жареную треску, копченую ставриду. Оставлял ей на ночь под деревянным топчаном, где она срывалась от людей. Скрывалась - но не могла скрыться, уйти от них. Может быть, она знала, что только здесь и можно выжить хотя бы неделю-две. Так я увидел ее после вечернего купания, когда она появилась из-под серых деревянных планок и, прочертив сломанным крылом слабую черту по песку, вышла на гальку, наклонилась и стала пить морскую воду. Я впервые видел, как чайка пьет. Едкая от соли вода капала с ее желтого клюва. У меня сжалось сердце. Целыми днями сидеть на жаре в деревянном ящике - и только по вечерам, когда уже никого нет, кроме запоздалых купальщиков, вроде меня, выбираться к берегу, чтобы глотнуть соленой воды! И потом ворошить какие-то отбросы, обрывки бумаги в надежде найти хоть какие-то крохи съестного. И это чайка! Птица с голубыми крыльями, светлым клювом, белоснежным оперением, с крыльями, размах которых около метра!
И этот крик, почти вопль: "Не трогать птицу! Пусть живет здесь!". Благими намерениями вымощена дорога в ад, к смерти. И не только для чаек. Слишком я чуток. Все это стало для меня трагедией, вся история с чайкой, с людьми, которые чуть не убили ее, потом трогательно заботились о ней, не разрешая поймать ее и исцелить. Не веря мне! Как всегда.
И чайка не верила мне. Но после того, как я увидел ее на берегу, не мог я поступить иначе. Не мог! Дело даже не в том, что я живо представил себе, как она дожидается этой минуты - выйти к морю, напиться, попробовать взмахнуть крыльями. Нет. Я понял другое. Она шла медленно-медленно. Особенно обратно в свою тюрьму. Почти как человек. В ее осанке все мне открылось. Она хотела продлить эту минуту. У нее была душа. И она хотела жить. Пусть здесь, среди загорелых, жующих, старых и молодых, всех, кто иногда видел ее, но не понял смысла происходящего. Да, не понял. Ни один из них не знал, что она борется со смертью. И даже не догадывался, вроде двух женщин, преградивших мне дорогу. Это было для меня страшнее, чем наблюдать чайку у воды.
* * *
Мальчишка двенадцати лет, которому я дал деньги, обманул меня. Он не принес рыбы для чайки. Мальчишка местный, всезнающий, я хотел, чтобы у чайки остался друг, когда я уеду. И вот я увидел его на пляже снова, подошел к нему. И он как ни в чем не бывало поздоровался со мной. И тут же добавил, что знакомые девочки обещали купить рыбу. Отговорка. Он явно был ошарашен тем, что в этой колышущейся толпе, в этом мареве, где человек исчезает, растворяется и где совсем нет лиц, одни плавки и купальники, его разыщут и узнают. Ну что ж, я разыскал и ни слова ему не сказал. Я ни о чем не спрашивал, я все понял, а когда он стал говорить о девочках, я повернулся и ушел.
* * *
Ну вот, как всегда, когда ясно, что все зависит от меня, от моего умения, моей силы и быстроты, я постепенно преображаюсь. Чайка этого не замечает. Теперь мое тело наполняют теплые волны, я не ощущаю мышц, я бегу без усилий, но не прибавляю скорости ни на шаг. Она нужна будет в самый последний миг Я упаду на грудь, на локти, вытяну руки, но произойдет это мгновенно. Со стороны, наверное, никто не увидит этого.
Теперь другая трудность: сдержать себя... не спешить Птица не должна понять, что со мной произошло, Вот мы выходим снова на песок. Какой круг? Я сбился со счету. Я почти лечу. Странно это. Сначала медленно, отворачивая лицо в сторону, как будто не хочу даже смотреть на нее. Это ошибка, с ее точки зрения: она подпускает меня даже ближе, чем на предыдущем круге. Всего один легкий прыжок, потом бросок. Бросок!
Не могло быть иначе. Птица бьет крыльями, изгибает шею. Кусает мою руку до крови. Пустяки. Минуту спустя я заворачиваю ее в махровое полотенце, как куклу. Она затихает. Ну а если вспомнить о богах, то какую встречу предвещает эта чайка?
* * *
Май. Я в Крыму, в Алуште, в санатории. У меня путевка. И вот, когда я иду с чайкой в свой номер, мне впервые становится ясно, что Крым - часть моего маршрута.
Копетдаг. Кавказ. Приазовье и Крым. Как в замедленном кино, я направлялся на северо-запад, год от году приближаясь к той границе, на закате солнца, которую достигли асы и ваны. Самый северный участок ее проходит по Скандинавии. Попаду ли я туда?..
* * *
Я надеялся на ее благоразумие: не выпрыгнет же она с четвертого этажа! Но часом позднее я перестал ей доверять. Срезав тонкую проволоку, на которой поколения отдыхающих сушили белье, я в следующий за этим час сделал нечто вроде цепи. Звенья этой цепи вышли неровными, крупными. Я не особенно доволен был работой. Но что получилось, то получилось - я посадил птицу на цепь. Сначала она расхаживала по лоджии, гремя проволокой, потом успокоилась. Иногда посматривала на меня через стеклянную дверь, но я читал остаток вечера, не обращая на нее внимания. Надоело. Ужинать я не пошел. Возник сосед. Я сказал ему:
- Леня! Это животное вынуждено побыть с нами несколько дней по независящим от него обстоятельствам.
Леня кивнул. Ему было приятно мое обращение, как-никак, если человеку стукнуло шестьдесят пять, он ценит некоторую фамильярность, уравнивающую положение вещей, обращение же по имени-отчеству обязывает не забывать о возрасте тогда, когда хочется забыть.
Он плюхнулся на кровать, стал ворошить газеты, надеясь найти в них ответы на самые простые вопросы, которые он мне неоднократно задавал. Но именно на простые вопросы ответов не было, как хорошо известно, газеты делаются такими же вот людьми, которые могут отвечать только на мудреные вопросы, не иначе.
Послышался храп. Как повелось, я скатал матрас и вынес его на лоджию вместе с одеялом и простыней. Лег. Проклюнулись звезды. Внизу, с другой стороны корпуса, ребята из хозрасчетной бригады москвичей, приехавшие сшибать деньгу, этакие здоровенные бородачи, уже собрали по рублю с каждого желающего, включая ребятню, и врубили магнитофон. Жарко дышали эстрадные певицы, но чаще грохотали ансамбли. Я привык уже. Только сначала я зажимал уши. Чайка вела себя смирно. Еще час. Все смолкло вокруг. Тиха была аллея, как написал однажды мастер слова. Я осторожно вылез за перила лоджии. Из соседней комнаты меня могли заметить: туда вечно приходили к парням любопытные, неуемные девицы, изображавшие веселье до двух ночи. Поэтому я повис на руках, и меня благополучно пронесло мимо номера пятьдесят восемь, затем мимо следующего и еще одного. Я подтянулся, осторожно ступил на каменный пол лоджии, временно принадлежавшей счастливому обладателю великолепной удочки. Собственно, их там двое. Один из них негромко удивленно вскрикнул - не то во сне, не то наяву. Но я уже повис на перилах и, резво перебирая руками, удалился. Удочку я держал в зубах. Она легкая. Вполне по силам.
Они не заметили пропажи и не стали поднимать шума.
Я вырезал из удилища одно бамбуковое колено, потом соединил удилище с помощью палочки, вставленной внутрь, и канцелярского клея.
Моя совесть была чиста. Снасть выглядела как надо. Но не в этом даже дело. Если бы она обломилась во время ужения, то, кроме удовлетворения, сей факт не вызвал бы никаких других эмоций у рыболова! Еще бы! Рыбина попалась такая, что не вытянуть! С другой стороны, повезло бы и рыбе.
Потом при скудном свете настольной лампы я сработал две легких и прочных бамбуковых шины для чайки. Преодолевая ее испуг и сопротивление, почти завернул ее в полотенце, оставив одно подбитое крыло. Наложил шины. Виток к витку обмотал их суровой ниткой, смазал клеем. Что я мог еще сделать?
Удочку вернул тем же способом. Когда оказался на своей лоджии, понял, что немного утомился от этой несложной, но ответственной операции. Лег. На темном небе, среди звезд, двигался едва заметно голубой огонек. Я следил за его полетом. Он поднялся вертикально вверх, опять опустился, описал квадрат. Ночное небо здесь сверкает различными неопознанными объектами. Но их некому наблюдать. Инопланетяне и люди владеют прошлым и настоящим. Боги владеют прошлым и будущим. Я возвращаюсь в один из миров, подвластных богам...
От самой Африки до Индии Александр Македонский и его преемники основали эллинистические государства. Но в самую середину этого эллинистического пояса врезалось Парфянское царство. Оно было основано племенами, пришедшими с севера. Часть этих племен во времена Парфии оставалась на берегах Меотийского озера, то есть Азовского моря. На это есть указания у Страбона. Правда, в те времена Меотидой называли изредка и Аральское море.
В III веке до нашей эры, примерно через сто лет после походов Александра Македонского, скифы двинулись на юг и подчинили себе значительную часть Ирана. Арийские элементы здесь всегда преобладали над греческими, и скифская династия Аршакидов усилила их, подчеркивая свою связь с иранским домом Ахеменидов, задолго до походов Александра Великого создавшего огромную, хотя и непрочную державу - Персию. Скифы - арийцы. Их многочисленные племена населяли Азию до Алтая. Еще ранее, во втором тысячелетии до нашей эры, арийские племена оставили изображения своих колесниц в Монголии.
Китайский путешественник Чжан Цянь указывал: "От Давани до Аньси, хотя и говорят различно, но в обыкновениях весьма сходствуют и в разговорах понимают друг друга".
Это значит, что во всей Средней Азии люди говорили, употребляя современную терминологию, на диалектах одного и того же языка. Иначе бы они не понимали в разговоре друг друга.