Страница:
Впрочем, что во-вторых, внимательный читатель наверняка уже догадался. Покидая Витебский вокзал, Ульянов был полон надежд и мурлыкал слова романса: «О дитя, под окошком твоим я тебе пропою серенаду».
Он остановил извозчика, повелел везти на Невский и запрыгнул в карету с такой легкостью, как будто ему снова было двадцать пять лет. Он ехал по своему любимому городу и мечтал об Анжелике; счастье казалось ему близким и доступным, и это вносило в его жизнь порядок и смысл.
Приехав на Невский, Ульянов решил для начала позавтракать. В два часа дня он уже сидел в «Метрополе» и бодро диктовал официанту:
— Сто пятьдесят, осетринку, «Новое время» и самый лучший букет алых гвоздик!
Ульянов частенько бывал в «Метрополе»; официант хорошо его знал, а потому не переспрашивал и лишь бормотал себе под нос, записывая заказ:
— Осетрина… Гвоздики от Рабиновича…
— Да-да, — подтвердил Ульянов, — непременно от Рабиновича!
— Что-нибудь еще, Владимир Ильич?
— В конце, как всегда, чашечку кофе.
Час спустя, «остограммившийся» Ульянов, молодой и окрыленный, размахивая букетом, бодро шагал по Невскому проспекту. Он направлялся на Николаевскую, в ту самую квартиру, в которой проснулся нынче утром и где собирался искать теперь любовь другой женщины.
Гришкины слова походили на правду. С чего бы он стал врать? Выходит, Гришка — настоящий друг. А он-то, неблагодарный, еще подозревал, что Шурочка обманывает его с Гришкой! Не похоже на то. Тогда с кем же? Орлова-мерзавца удавили; кто же теперь? Гришка фамилию не назвал. Впрочем, может и впрямь не знает. Придется пойти самому посмотреть. И ведь не стесняется шлюха показываться с хахалем в «Корнере»!
«Теперь понятно, почему она не позволяет мне появляться в городе! — сообразил Бздилевич. — Опасно, видите ли… Вот сука!»
Полковник давно уже не осмеливался показываться на улицах Санкт-Петербурга. Он томился во дворце и презирал себя за то, что скучает по родному городу, безвылазно сидя в самом его сердце. Теперь ему казалось, что эти страхи умышленно разжигает в нем неверная супруга.
«В моем городе не может быть опасно!» — подумал император, и ему вдруг захотелось незамедлительно в этом убедиться.
Он взглянул на часы — было шесть вечера — и подошел к окну.
Небо было черное и ясное, с мириадом звезд и полной луной; темная громада Петропавловской крепости величественно покоилась на противоположном берегу Невы, а слева, в свете фонарей величественно изгибался самой красивой в мире дугой Дворцовый мост.
Император задрожал от сладостного нетерпения и принялся торопливо одеваться.
— У вас уже есть жена и любовница, г-н Ульянов, — продолжала Анжелика. — В вашем возрасте пора уже несколько умерить пыл.
«Теперь даже оставаться в этой квартире неудобно, — подумал Ульянов. — Надо забирать вещи и сматываться».
— Благодарю вас за роскошный букет, г-н Ульянов, — смягчилась Анжелика. — Вы ужасный дон Жуан, но настоящий джентльмен, должна отдать вам должное.
«Следует оставаться джентльменом до конца», — подумал Ульянов.
— Вы, по-моему, куда-то собирались, Анжелика. Позвольте мне вас проводить.
— Вы можете проводить меня только до извозчика. Дальше вам нельзя — я еду на Шпалерную.
— Разве к Льву Абрамовичу уже пускают? — удивился Ульянов.
— Пока нет, — тяжело вздохнула Анжелика, — но все равно надо ехать. Может что-нибудь разузнаю.
— Подождите, пожалуйста, я возьму с собой чемодан, — сказал Ульянов.
— Думаю переехать в гостиницу.
— Как знаете, — просто ответила Анжелика.
Они остановили извозчика на углу Невского и Николаевской.
— Прощайте, Анжелика, — с чувством сказал Ульянов.
— До свидания, г-н Ульянов, — ответила Анжелика. — Всего вам доброго. Мне бы хотелось, чтобы вы стали немного похожи на Льва Абрамовича.
«Есть в каждой женщине какая-то загадка, — подумал Ульянов. — Дался же ей этот Каскад!»
— Сейчас трудное время, Анжелика. Вы не боитесь показываться на Шпалерной и хлопотать там о политическом?
— Боюсь, — просто ответила Анжелика, — но что делать?
Ульянов почувствовал, что краснеет. Неужели еще не разучился?
Потом он вспомнил, что вот также десять лет назад его навещала в тюрьме Надя. Впрочем, тогда это было не столь опасно. Ему вдруг тоже захотелось поехать на Шпалерную, хотя он и понимал, что это будет безрассудный шаг. Додумать эту мысль он не успел: Анжелика села в карету и захлопнула за собой дверцу.
Ульянов еще долго смотрел вслед удаляющейся карете и думал, что природа ошиблась, сделав эту девушку простой служанкой.
Владимир Ульянов несомненно принадлежал к той категории людей, вся философия которых представляет собой некий иллюзорный мир, но в отличие от большинства подобных индивидуумов он не оставался подолгу в плену одних и тех же иллюзий. Едва карета свернула за угол, Ульянов поднял свой чемодан и направился в ближайшую рюмочную.
Вечер выдался прекрасный — ясный и морозный. Такие дни редко случаются в Петербурге в декабре. Неудивительно, что горожане в изобилии высыпали на улицы, чтобы пошуметь, попьянствовать, поприставать к девкам, а при случае и набить кому-нибудь морду — словом, как следует прорепетировать предстоявшие рождественские празднества. Обстановка в городе не выглядела особо напряженной: после жестокого подавления московского восстания революция в стране пошла на убыль, а что до бесчисленных жертв среди московских рабочих, то петербуржцам по обыкновению не было до этого дела.
Император шел по хорошо освещенным улицам, но никто его не узнавал. Если поначалу он боялся, что его признают, то теперь его раздражало всеобщее невнимание. «Проклятые холопы,
— думал полковник, — хозяина не узнают!» На Марсовом поле два пьяных подростка встретили его вопросом:
— Папаша, закурить не найдется?
«Черт знает что! — подумал император, выдавая ребятам папиросы. — Если уж меня не узнают, то хоть бы полковничий мундир уважили».
Он закурил сам и поспешил к Невскому проспекту. Ему вдруг пришло в голову, что нет ничего удивительного в том факте, что прохожие не знают его в лицо. Его и раньше не знали! Десять лет назад он регулярно посещал бары и кабаки, причем инкогнито, а теперь эта шлюха нагнала на него совершенно необоснованных страхов.
Он вышел на Невский и огляделся по сторонам. Огляделся уверенно, по-хозяйски. Теперь он был уверен, что ничего ему здесь не может угрожать. Едва он окончательно укрепился в этом мнении, как его … узнали.
— Господин полковник! — раздался радостный голос за спиной узурпатора. — Сколько лет, сколько зим!
Император обернулся. Перед ним стоял в жопу пьяный Ульянов с большим чемоданом в правой руке.
— Вот так встреча! — весело вопил Ульянов. — Десять лет не виделись! Что-то вы какой-то хилый, полковник. Когда вы последний раз занимались онанизмом?
— Здравствуйте, г-н Ульянов, — испуганно пролепетал император.
Он тут же понял, что допустил оплошность. Ульянов, однако, этого не заметил. Во-первых, он уже не помнил, под какими именами полковник знал его десять лет назад. Во-вторых, он был уже крепко поддат. Наконец, the last but not the least, Ульянов по-прежнему считал, что имеет дело с обыкновенным полковником, и не придавал этому знакомству серьезного значения.
— Ну, пойдемте выпьем за встречу, — предложил он, — а заодно поведаете мне, почему этот сучий потрох, которого вы, помнится, так любили, до сих пор не произвел вас в генералы.
«В конце концов, выпить можно и с ним,» — подумал полковник Бздилевич. Он уже и сам собирался заглянуть куда-нибудь, снять напряжение.
В этот момент император обратил внимание на какого-то низкорослого субъекта в идиотской красной шапке, стоявшего невдалеке и как-будто наблюдавшего за ним. Император, впрочем, отметил это про себя совершенно машинально и тут же об этом забыл.
Ульянов переложил чемодан в левую руку, а под правую взял полковника и потащил его на Караванную, в любимую розливуху Воровского. Это была типичная петербургская винница с огромным залом в форме прямоугольника, две короткие стороны которого были выкрашены в зеленый цвет, а длинная утопала в бутылках, и вдоль нее тянулась дубовая неполированная стойка. Дым, стоявший коромыслом, не забивал аппетитный смешанный запах портвейнов, многочисленные посетители весело суетились за чрезмерно высокими и оттого крайне неудобными столиками, в углу спал какой-то интеллигент в дешевой шубе — одним словом: было грязновато, хмыревато и славно.
Истинный наследник престола предложил взять водки. Узурпатор изъявил желание ограничиться портвейном. Ульянов не стал спорить, поставил чемодан на пол и отправился к стойке, откуда вскоре вернулся с двумя полными стаканами «Дербента» и парой конфеток.
Полковник держался несколько напряженно. Ульянов выпил (полковник, впрочем, тоже), закусил орешком в шоколаде, помял немного фантик и спросил:
— Разрешите осведомиться, дорогой полковник, а как вы относитесь к режиму?
«Крайне подозрительный тип!» — подумал император и ответил вопросом на вопрос:
— А это так важно?
— От этого зависит все! — безапеляционно заявил Ульянов.
— Режим ниспослан нам богом, а посему мне крайне неприятны любые антирежимные настроения, — нагловато и, в то же самое время, трусовато ответствовал российский самодержец.
— Когда я говорю с вашим братом — я имею в виду аристократов, военных, судейских, купчишек, попов, псевдоинтеллигентов — мне становится страшно за рассудок и нрав! — с болью в голосе произнес Ульянов. — На днях мне даже пришлось начистить рыло одному фабриканту.
«Барсукевич прав, — подумал узурпатор. — Этот субъект действительно очень опасен. Похоже, правда, он не знает — кто я такой, но все равно очень опасный тип. И почему он с чемоданом? Кто это ходит по городу с такими чемоданами!? Он, что, сумасшедший! Не похоже. Тогда что у него в чемодане? Может бумаги, подтверждающие его права? Это очень похоже на правду».
— Еще по одному? — с энтузиазмом предложил Ульянов.
— Да-да! — не без удовольствия поддержал полковник. Желание выпить пересиливало все его страхи. — Только теперь разрешите мне вас угостить.
— Разрешаю! — великодушно согласился Ульянов и похлопал полковника по щеке. — Скоро у нас, вообще, все будет разрешено!
«Что он имеет в виду? — ужаснулся узурпатор. — Очень, очень опасный человек!»
У истинного наследника началась икота.
По пути к стойке полковник Бздилевич внезапно сообразил, что в таком чемодане вполне могла быть бомба. И это было похоже на правду! Или все-таки бумаги? Полковник терялся в догадках, у него даже начали трястись руки, и на обратном пути он едва не расплескал вино.
— Что это вы взяли? — спросил Ульянов. — Это же «Рубин»!
— «Рубин», — подтвердил император.
— С вами того и гляди блеванешь, полковник! — недовольно сказал Ульянов. — До того, как вас встретить, я пил водку, вы меня сбили с пути истинного, а теперь еще и вина мешаем.
— Я люблю мешать, — сказал полковник Бздилевич и с удовольствием принял стакан.
— Я и в былые годы замечал за вами дурные наклонности, полковник.
После смешения вин Ульянова сразу замутило, он замахал руками перед своим носом и поспешил в уборную.
Полковник остался наедине с вожделенным чемоданом. Момент был решительный. Он колебался недолго. Да и некогда было колебаться. Опасливо озираясь по сторонам, император устремился к выходу, унося с собой чемодан и лишая тем самым Ульянова запасов чистого белья и носовых платков. Уходя, император с ужасом заметил того самого типчика в идиотской красной шапке. Типчик стоял за столиком в дальнем углу и пристально смотрел на узурпатора. «Неужели хвост!?» — подумал император, выскакивая из винницы и бегом устремляясь к Невскому проспекту.
Ульянов проблевался, вернулся, обнаружил пропажу и долго не мог поверить собственным глазам. Он даже выглянул на улицу — посмотрел, не вышел ли полковник подышать свежим воздухом, но в конце концов ему пришлось смириться с фактом, что полковник сбежал и зачем-то прихватил его личные вещи.
Ульянов переживал нелегкую минуту. Как обычно — после рвоты опьянение пошло на убыль, причем исход хмеля из организма сопровождался лихорадочным ознобом. Наследник престола почувствовал себя очень одиноким и несчастным: жена в Саблино, любовница на Украине, Анжелика отвергла его притязания, теперь еще шмотки пропали.
Он вышел на улицу. В доме напротив располагались меблированные комнаты «Париж». Ульянов хорошо знал это место, поскольку ранее неоднократно посещал здесь Воровского. Теперь он решил, что утро вечера мудреней, и лучшее, что он может сделать, — это переночевать пока в «Париже». Ему было известно, что здесь никогда не требуют документов, и можно вселиться под вымышленным именем, а именно этого требовало его нелегальное, отныне, положение. Шутки ради Ульянов решил представиться полковником Бздилевичем.
Он перешел темную и неширокую Караванную улицу и отворил массивную входную дверь…
Следом за истинным наследником престола улицу перебежал и низкорослый мужичонка в идиотской вязаной шапке красного цвета. У дверей он однако замешкался: вероятно встреча с Ульяновым возле стойки портье не входила в его планы. Пока он пережидал, из под одинокого, тускло светившего фонаря ему навстречу вышел высокий человек, одетый во все черное.
— Добрый вечер, г-н Коба, — ледяным тоном произнес черный человек.
— Здравствуйте, — пробормотал Коба, — но я вас не знаю.
— Зато я вас знаю, — последовал ответ. — И знаю — с какой целью вы стремитесь проникнуть в «Париж».
— Я ищу там ночлег.
— Вы лжете! Откажитесь от своего гнусного намерения — вам все равно не одолеть этого человека.
— Я знаю, — покорно ответил Коба.
— И еще! Не препятствуйте естественному ходу истории. Он вам выгоден. Даже если вам придется пройти через Сибирь!
— Но откуда вам это известно?
— Так утверждают звезды!
— Но кто вы? — спросил изумленный Коба.
Ответа не последовало. Сергей Николаевич Путятин уже исчез под аркой.
Обуреваемый страхами и сомнениями, Коба все же вошел в «Париж». Ему повезло: прямо за дверью, еще оставаясь незамеченным, он успел подслушать конец разговора Ульянова с портье, из чего ему стало известно, что Ульянов вселился в комнату No 16. Едва Ульянов удалился, Коба подошел к стойке и осведомился — свободна ли комната за номером семнадцать. Молодой, нагловатого вида портье утвердительно кивнул и спросил:
— Ваше имя, сударь?
— Князь Дадьян Мингрельский, — отрекомендовался Коба.
Портье подозрительно оглядел видавший виды полушубок и идиотскую красную шапку «князя», но ничего не сказал.
Получив ключ, Коба поднялся на второй этаж. Как он и рассчитывал, семнадцатый номер располагался по соседству с шестнадцатым. Коба вошел в свою комнату, сел за стол и задумался.
Ему вспомнились недавние предостережения неизвестного человека в черном, а также широкие плечи и толстые, поросшие рыжеватой шерстью руки Ульянова. Даже длинный кавказский кинжал, спрятанный под полой полушубка не добавлял Кобе уверенности в себе.
Казалось бы, что может быть проще: постучаться посреди ночи в комнату к Ульянову и вспороть ему брюхо кинжалом. Даже приятно — Коба всегда ненавидел русских! Конечно, может подняться шум, но ведь Барсукевич обещал замять это дело в случае необходимости. И наверняка замнет: начальник охранного отделения отнюдь не заинтересован в огласке этого происшествия. И все-таки Коба боялся. Боялся он прежде всего самого Ульянова.
Помыслив еще какое-то время, Коба разделся и лег в постель. Он решил пока поспать, а делом заняться на рассвете. Он даже придумал оправдание такому плану действий: утром из «Парижа» будет легче уйти незамеченным. Конечно Ульянов может проснуться раньше его и куда-нибудь уйти, но Кобу это не сильно смущало. По правде говоря, в глубине души он этого даже хотел.
Коба лежал в темноте, с закрытыми глазами, но сон не приходил. Тревожные мысли одолевали. Временами он задремывал, но ненадолго и неспокойно. Порой ему казалось, что он еще совсем не спал, порой — он не был в этом уверен и думал, что утро уже не за горами. Он ждал утра и одновременно боялся его наступления.
Вдруг он услышал гром. «Должно быть — сон», — подумал Коба. Он был уверен, что в декабре гроз не бывает. Но гром продолжал греметь. Коба испугался. Ему припомнились картинки из детства: во время тех южных гроз вечно пьяный отец всегда жестоко избивал мать. Отец казался тогда Кобе страшным и сильным, хотя, вероятно, старый пьяница просто боялся грозы. С тех пор Коба тоже боялся гроз. Даже во сне! Гром продолжал греметь. Затем сверкнула молния, да так ярко, что осветила Кобину комнату.
Коба проснулся и сел на кровати.
Стена, разделявшая шестнадцатую и семнадцатую комнаты, рухнула. Свет, зажженный соседом, теперь освещал и Кобин номер. За обломками стены стоял невысокий, атлетически сложенный человек с толстыми, поросшими рыжеватой шерстью руками.
«Ваше Превосходительство, Сегодня, около десяти часов вечера, в комнату No 16 вселился человек, назвавший себя полковником Бздилевичем. Парижский декабря 22 года 1905 от Рождества Христова.»
Ознакомившись с сиим посланием, Адольф Арнольдович незамедлительно вызвал к себе в кабинет капитана Жмуду.
— Тадеуш Каллистратович! — распорядился Барсукевич.
— Возьмите с собой столько человек, сколько считаете необходимым, и немедленно отправляйтесь на Караванную в меблированные комнаты «Париж». Там в шестнадцатом номере со вчерашнего вечера проживает человек, назвавший себя полковником Бздилевичем.
— Слушаюсь, ваше превосходительство! — вытянулся по швам Жмуда.
— Отправляйтесь туда немеленно, — продолжал генерал.
— Нельзя терять ни минуты. Если это окажется тот человек, которого мы разыскиваем, вам надлежит доставить его сюда живым или, в крайнем случае, мертвым.
— Слушаюсь, ваше превосходительство! — повторил Тадеуш Каллистратович.
И через несколько минут шестерка верховых во главе с капитаном Жмудой уже мчалась во весь опор по Петербургской стороне в направлении Троицкого моста.
Гладко выбритый (утром он пожертвовал своей излюбленной бородкой ради конспирации), элегантно одетый, налегке (после пропажи чемодана ему еще только предстояло обзавестись личными вещами) — Ульянов совсем не походил на нелегала. Он выглядел респектабельно, держался уверенно и спокойно и скорее мог сойти за университетского профессора, нежели за революционера.
Он занял небольшой столик у окна и попросил крабовый салат, маринованную миногу, а также пару бутылок светлого австрийского пива. Как много славных мест в Петербурге, подумал он, и как жаль, что ему вновь предстоит разлука с любимым городом. Он еще надеялся на лучшее, но уже предчувствовал неизбежность новой эмиграции.
Ульянов вкусно ел и с удовольствием пил пиво, не обращая особого внимания на окружающих. Незнакомому с Петербургом читателю сообщим, что «Норд» — очень большое и оживленное кафе, где нетрудно разминуться со знакомым, а назначая там встречу, лучше предварительно согласовать с приятелем — в какой части зала вы будете его ждать. Так и в то утро некоторые из знакомых Ульянова завтракали в «Норде», но «средь шумного бала» не разглядели нашего героя.
Капитан Жмуда знал в лицо агента Парижского и, не мешкая, обратился прямо к нему.
— Почему вместо того чтобы заниматься делом, вы водите людей за уши?
— А что мне его за хуй водить прикажете?
— Что!? — заорал Жмуда, с удовольствием ударяя портье по морде. — Докладывайте ситуацию, болван!
— Осмелюсь доложить, г-н капитан, — отвечал портье,
— ваш полковник проломил стену и удрал!
— Какую стену, идиот?
— Стену, соединявшую его номер с номером вот этого прохвоста.
— Что здесь происходит, Кавказец? Может вы можете объяснить?
— Господин Ульянов занимался утренней гимнастикой и случайно проломил при этом стену, — плачущим голосом доложил Коба. — Потом он сказал, что надо сваливать и ушел.
— Совершенно невозможно работать! — воскликнул Тадеуш Каллистратович. — Два агента торчат здесь одновременно, а толку чуть!
Портье с недоумением посмотрел на Кобу. Он не мог поверить, что этот зверек тоже агент.
— Он ушел с вещами? — спросил Жмуда.
— У него почему-то не было вещей, — ответил Коба. — Хотя вчера я его видел с чемоданом.
— Странно, — пробормотал Жмуда. — Куда же он его дел?.. Вы уверены, что у него не было вещей?
— Он мне сам так сказал.
— А что он вам еще сказал?
— Что он идет завтракать в «Норд».
— Что!? — заорал капитан. — С этого надо было начинать, болван!.. За мно-ой!
Жандармы выбежали на улицу, вскочили на коней и поскакали галопом к Невскому проспекту.
Как известно, к входным дверям кафе «Норд» ведет широкая лестница с просторной площадкой наверху. Спешившись прямо перед этой лестницей, жандармы устремились наверх, причем капитан Жмуда бежал последним.
Случилось так, что в эту минуту на лестничной площадке, прямо перед входными дверьми курили гашиш только что плотно позавтракавшие в «Норде» уже знакомые читателю негр и еврей. При виде представителей власти лицо еврея исказила гримаса ненависти, и, с криком: «Легавые!», он сгреб в охапку двух бежавших впереди жандармов и сбросил их с лестницы, словно младенцев. Третий жандарм уже почти достиг верхней ступеньки, но страшным ударом ногой прямо в лицо еврей опрокинул его вниз на снег.
— А, жидовская морда! — закричал капитан Жмуда, вытаскивая пистолет и прицеливаясь, но внезапный удар ногой в живот заставил его изогнуться наподобие раздавленного червя, и, разметав таким образом всех соперников, еврей и арап пустились наутек.
В этот момент привлеченный шумом драки Ульянов, прервал свой завтрак, выглянул в окно и, увидев корчащихся на снегу жандармов, поспешно покинул кафе через служебный выход.
24-25 декабря 1905 года
27 декабря 1905 года
Он остановил извозчика, повелел везти на Невский и запрыгнул в карету с такой легкостью, как будто ему снова было двадцать пять лет. Он ехал по своему любимому городу и мечтал об Анжелике; счастье казалось ему близким и доступным, и это вносило в его жизнь порядок и смысл.
Приехав на Невский, Ульянов решил для начала позавтракать. В два часа дня он уже сидел в «Метрополе» и бодро диктовал официанту:
— Сто пятьдесят, осетринку, «Новое время» и самый лучший букет алых гвоздик!
Ульянов частенько бывал в «Метрополе»; официант хорошо его знал, а потому не переспрашивал и лишь бормотал себе под нос, записывая заказ:
— Осетрина… Гвоздики от Рабиновича…
— Да-да, — подтвердил Ульянов, — непременно от Рабиновича!
— Что-нибудь еще, Владимир Ильич?
— В конце, как всегда, чашечку кофе.
Час спустя, «остограммившийся» Ульянов, молодой и окрыленный, размахивая букетом, бодро шагал по Невскому проспекту. Он направлялся на Николаевскую, в ту самую квартиру, в которой проснулся нынче утром и где собирался искать теперь любовь другой женщины.
* * *
Оставшись наконец один, полковник Бздилевич призадумался.Гришкины слова походили на правду. С чего бы он стал врать? Выходит, Гришка — настоящий друг. А он-то, неблагодарный, еще подозревал, что Шурочка обманывает его с Гришкой! Не похоже на то. Тогда с кем же? Орлова-мерзавца удавили; кто же теперь? Гришка фамилию не назвал. Впрочем, может и впрямь не знает. Придется пойти самому посмотреть. И ведь не стесняется шлюха показываться с хахалем в «Корнере»!
«Теперь понятно, почему она не позволяет мне появляться в городе! — сообразил Бздилевич. — Опасно, видите ли… Вот сука!»
Полковник давно уже не осмеливался показываться на улицах Санкт-Петербурга. Он томился во дворце и презирал себя за то, что скучает по родному городу, безвылазно сидя в самом его сердце. Теперь ему казалось, что эти страхи умышленно разжигает в нем неверная супруга.
«В моем городе не может быть опасно!» — подумал император, и ему вдруг захотелось незамедлительно в этом убедиться.
Он взглянул на часы — было шесть вечера — и подошел к окну.
Небо было черное и ясное, с мириадом звезд и полной луной; темная громада Петропавловской крепости величественно покоилась на противоположном берегу Невы, а слева, в свете фонарей величественно изгибался самой красивой в мире дугой Дворцовый мост.
Император задрожал от сладостного нетерпения и принялся торопливо одеваться.
* * *
… Ульянов был ошеломлен. Удар оказался неожиданным, и требовалось какое-то время, чтобы его по-настоящему ощутить. В первую минуту Ульянов даже не успел расстроиться.— У вас уже есть жена и любовница, г-н Ульянов, — продолжала Анжелика. — В вашем возрасте пора уже несколько умерить пыл.
«Теперь даже оставаться в этой квартире неудобно, — подумал Ульянов. — Надо забирать вещи и сматываться».
— Благодарю вас за роскошный букет, г-н Ульянов, — смягчилась Анжелика. — Вы ужасный дон Жуан, но настоящий джентльмен, должна отдать вам должное.
«Следует оставаться джентльменом до конца», — подумал Ульянов.
— Вы, по-моему, куда-то собирались, Анжелика. Позвольте мне вас проводить.
— Вы можете проводить меня только до извозчика. Дальше вам нельзя — я еду на Шпалерную.
— Разве к Льву Абрамовичу уже пускают? — удивился Ульянов.
— Пока нет, — тяжело вздохнула Анжелика, — но все равно надо ехать. Может что-нибудь разузнаю.
— Подождите, пожалуйста, я возьму с собой чемодан, — сказал Ульянов.
— Думаю переехать в гостиницу.
— Как знаете, — просто ответила Анжелика.
Они остановили извозчика на углу Невского и Николаевской.
— Прощайте, Анжелика, — с чувством сказал Ульянов.
— До свидания, г-н Ульянов, — ответила Анжелика. — Всего вам доброго. Мне бы хотелось, чтобы вы стали немного похожи на Льва Абрамовича.
«Есть в каждой женщине какая-то загадка, — подумал Ульянов. — Дался же ей этот Каскад!»
— Сейчас трудное время, Анжелика. Вы не боитесь показываться на Шпалерной и хлопотать там о политическом?
— Боюсь, — просто ответила Анжелика, — но что делать?
Ульянов почувствовал, что краснеет. Неужели еще не разучился?
Потом он вспомнил, что вот также десять лет назад его навещала в тюрьме Надя. Впрочем, тогда это было не столь опасно. Ему вдруг тоже захотелось поехать на Шпалерную, хотя он и понимал, что это будет безрассудный шаг. Додумать эту мысль он не успел: Анжелика села в карету и захлопнула за собой дверцу.
Ульянов еще долго смотрел вслед удаляющейся карете и думал, что природа ошиблась, сделав эту девушку простой служанкой.
Владимир Ульянов несомненно принадлежал к той категории людей, вся философия которых представляет собой некий иллюзорный мир, но в отличие от большинства подобных индивидуумов он не оставался подолгу в плену одних и тех же иллюзий. Едва карета свернула за угол, Ульянов поднял свой чемодан и направился в ближайшую рюмочную.
* * *
Узурпатор уже битый час разгуливал по городу, и никто не обращал на него ни малейшего внимания.Вечер выдался прекрасный — ясный и морозный. Такие дни редко случаются в Петербурге в декабре. Неудивительно, что горожане в изобилии высыпали на улицы, чтобы пошуметь, попьянствовать, поприставать к девкам, а при случае и набить кому-нибудь морду — словом, как следует прорепетировать предстоявшие рождественские празднества. Обстановка в городе не выглядела особо напряженной: после жестокого подавления московского восстания революция в стране пошла на убыль, а что до бесчисленных жертв среди московских рабочих, то петербуржцам по обыкновению не было до этого дела.
Император шел по хорошо освещенным улицам, но никто его не узнавал. Если поначалу он боялся, что его признают, то теперь его раздражало всеобщее невнимание. «Проклятые холопы,
— думал полковник, — хозяина не узнают!» На Марсовом поле два пьяных подростка встретили его вопросом:
— Папаша, закурить не найдется?
«Черт знает что! — подумал император, выдавая ребятам папиросы. — Если уж меня не узнают, то хоть бы полковничий мундир уважили».
Он закурил сам и поспешил к Невскому проспекту. Ему вдруг пришло в голову, что нет ничего удивительного в том факте, что прохожие не знают его в лицо. Его и раньше не знали! Десять лет назад он регулярно посещал бары и кабаки, причем инкогнито, а теперь эта шлюха нагнала на него совершенно необоснованных страхов.
Он вышел на Невский и огляделся по сторонам. Огляделся уверенно, по-хозяйски. Теперь он был уверен, что ничего ему здесь не может угрожать. Едва он окончательно укрепился в этом мнении, как его … узнали.
— Господин полковник! — раздался радостный голос за спиной узурпатора. — Сколько лет, сколько зим!
Император обернулся. Перед ним стоял в жопу пьяный Ульянов с большим чемоданом в правой руке.
— Вот так встреча! — весело вопил Ульянов. — Десять лет не виделись! Что-то вы какой-то хилый, полковник. Когда вы последний раз занимались онанизмом?
— Здравствуйте, г-н Ульянов, — испуганно пролепетал император.
Он тут же понял, что допустил оплошность. Ульянов, однако, этого не заметил. Во-первых, он уже не помнил, под какими именами полковник знал его десять лет назад. Во-вторых, он был уже крепко поддат. Наконец, the last but not the least, Ульянов по-прежнему считал, что имеет дело с обыкновенным полковником, и не придавал этому знакомству серьезного значения.
— Ну, пойдемте выпьем за встречу, — предложил он, — а заодно поведаете мне, почему этот сучий потрох, которого вы, помнится, так любили, до сих пор не произвел вас в генералы.
«В конце концов, выпить можно и с ним,» — подумал полковник Бздилевич. Он уже и сам собирался заглянуть куда-нибудь, снять напряжение.
В этот момент император обратил внимание на какого-то низкорослого субъекта в идиотской красной шапке, стоявшего невдалеке и как-будто наблюдавшего за ним. Император, впрочем, отметил это про себя совершенно машинально и тут же об этом забыл.
Ульянов переложил чемодан в левую руку, а под правую взял полковника и потащил его на Караванную, в любимую розливуху Воровского. Это была типичная петербургская винница с огромным залом в форме прямоугольника, две короткие стороны которого были выкрашены в зеленый цвет, а длинная утопала в бутылках, и вдоль нее тянулась дубовая неполированная стойка. Дым, стоявший коромыслом, не забивал аппетитный смешанный запах портвейнов, многочисленные посетители весело суетились за чрезмерно высокими и оттого крайне неудобными столиками, в углу спал какой-то интеллигент в дешевой шубе — одним словом: было грязновато, хмыревато и славно.
Истинный наследник престола предложил взять водки. Узурпатор изъявил желание ограничиться портвейном. Ульянов не стал спорить, поставил чемодан на пол и отправился к стойке, откуда вскоре вернулся с двумя полными стаканами «Дербента» и парой конфеток.
Полковник держался несколько напряженно. Ульянов выпил (полковник, впрочем, тоже), закусил орешком в шоколаде, помял немного фантик и спросил:
— Разрешите осведомиться, дорогой полковник, а как вы относитесь к режиму?
«Крайне подозрительный тип!» — подумал император и ответил вопросом на вопрос:
— А это так важно?
— От этого зависит все! — безапеляционно заявил Ульянов.
— Режим ниспослан нам богом, а посему мне крайне неприятны любые антирежимные настроения, — нагловато и, в то же самое время, трусовато ответствовал российский самодержец.
— Когда я говорю с вашим братом — я имею в виду аристократов, военных, судейских, купчишек, попов, псевдоинтеллигентов — мне становится страшно за рассудок и нрав! — с болью в голосе произнес Ульянов. — На днях мне даже пришлось начистить рыло одному фабриканту.
«Барсукевич прав, — подумал узурпатор. — Этот субъект действительно очень опасен. Похоже, правда, он не знает — кто я такой, но все равно очень опасный тип. И почему он с чемоданом? Кто это ходит по городу с такими чемоданами!? Он, что, сумасшедший! Не похоже. Тогда что у него в чемодане? Может бумаги, подтверждающие его права? Это очень похоже на правду».
— Еще по одному? — с энтузиазмом предложил Ульянов.
— Да-да! — не без удовольствия поддержал полковник. Желание выпить пересиливало все его страхи. — Только теперь разрешите мне вас угостить.
— Разрешаю! — великодушно согласился Ульянов и похлопал полковника по щеке. — Скоро у нас, вообще, все будет разрешено!
«Что он имеет в виду? — ужаснулся узурпатор. — Очень, очень опасный человек!»
У истинного наследника началась икота.
По пути к стойке полковник Бздилевич внезапно сообразил, что в таком чемодане вполне могла быть бомба. И это было похоже на правду! Или все-таки бумаги? Полковник терялся в догадках, у него даже начали трястись руки, и на обратном пути он едва не расплескал вино.
— Что это вы взяли? — спросил Ульянов. — Это же «Рубин»!
— «Рубин», — подтвердил император.
— С вами того и гляди блеванешь, полковник! — недовольно сказал Ульянов. — До того, как вас встретить, я пил водку, вы меня сбили с пути истинного, а теперь еще и вина мешаем.
— Я люблю мешать, — сказал полковник Бздилевич и с удовольствием принял стакан.
— Я и в былые годы замечал за вами дурные наклонности, полковник.
После смешения вин Ульянова сразу замутило, он замахал руками перед своим носом и поспешил в уборную.
Полковник остался наедине с вожделенным чемоданом. Момент был решительный. Он колебался недолго. Да и некогда было колебаться. Опасливо озираясь по сторонам, император устремился к выходу, унося с собой чемодан и лишая тем самым Ульянова запасов чистого белья и носовых платков. Уходя, император с ужасом заметил того самого типчика в идиотской красной шапке. Типчик стоял за столиком в дальнем углу и пристально смотрел на узурпатора. «Неужели хвост!?» — подумал император, выскакивая из винницы и бегом устремляясь к Невскому проспекту.
Ульянов проблевался, вернулся, обнаружил пропажу и долго не мог поверить собственным глазам. Он даже выглянул на улицу — посмотрел, не вышел ли полковник подышать свежим воздухом, но в конце концов ему пришлось смириться с фактом, что полковник сбежал и зачем-то прихватил его личные вещи.
Ульянов переживал нелегкую минуту. Как обычно — после рвоты опьянение пошло на убыль, причем исход хмеля из организма сопровождался лихорадочным ознобом. Наследник престола почувствовал себя очень одиноким и несчастным: жена в Саблино, любовница на Украине, Анжелика отвергла его притязания, теперь еще шмотки пропали.
Он вышел на улицу. В доме напротив располагались меблированные комнаты «Париж». Ульянов хорошо знал это место, поскольку ранее неоднократно посещал здесь Воровского. Теперь он решил, что утро вечера мудреней, и лучшее, что он может сделать, — это переночевать пока в «Париже». Ему было известно, что здесь никогда не требуют документов, и можно вселиться под вымышленным именем, а именно этого требовало его нелегальное, отныне, положение. Шутки ради Ульянов решил представиться полковником Бздилевичем.
Он перешел темную и неширокую Караванную улицу и отворил массивную входную дверь…
Следом за истинным наследником престола улицу перебежал и низкорослый мужичонка в идиотской вязаной шапке красного цвета. У дверей он однако замешкался: вероятно встреча с Ульяновым возле стойки портье не входила в его планы. Пока он пережидал, из под одинокого, тускло светившего фонаря ему навстречу вышел высокий человек, одетый во все черное.
— Добрый вечер, г-н Коба, — ледяным тоном произнес черный человек.
— Здравствуйте, — пробормотал Коба, — но я вас не знаю.
— Зато я вас знаю, — последовал ответ. — И знаю — с какой целью вы стремитесь проникнуть в «Париж».
— Я ищу там ночлег.
— Вы лжете! Откажитесь от своего гнусного намерения — вам все равно не одолеть этого человека.
— Я знаю, — покорно ответил Коба.
— И еще! Не препятствуйте естественному ходу истории. Он вам выгоден. Даже если вам придется пройти через Сибирь!
— Но откуда вам это известно?
— Так утверждают звезды!
— Но кто вы? — спросил изумленный Коба.
Ответа не последовало. Сергей Николаевич Путятин уже исчез под аркой.
Обуреваемый страхами и сомнениями, Коба все же вошел в «Париж». Ему повезло: прямо за дверью, еще оставаясь незамеченным, он успел подслушать конец разговора Ульянова с портье, из чего ему стало известно, что Ульянов вселился в комнату No 16. Едва Ульянов удалился, Коба подошел к стойке и осведомился — свободна ли комната за номером семнадцать. Молодой, нагловатого вида портье утвердительно кивнул и спросил:
— Ваше имя, сударь?
— Князь Дадьян Мингрельский, — отрекомендовался Коба.
Портье подозрительно оглядел видавший виды полушубок и идиотскую красную шапку «князя», но ничего не сказал.
Получив ключ, Коба поднялся на второй этаж. Как он и рассчитывал, семнадцатый номер располагался по соседству с шестнадцатым. Коба вошел в свою комнату, сел за стол и задумался.
Ему вспомнились недавние предостережения неизвестного человека в черном, а также широкие плечи и толстые, поросшие рыжеватой шерстью руки Ульянова. Даже длинный кавказский кинжал, спрятанный под полой полушубка не добавлял Кобе уверенности в себе.
Казалось бы, что может быть проще: постучаться посреди ночи в комнату к Ульянову и вспороть ему брюхо кинжалом. Даже приятно — Коба всегда ненавидел русских! Конечно, может подняться шум, но ведь Барсукевич обещал замять это дело в случае необходимости. И наверняка замнет: начальник охранного отделения отнюдь не заинтересован в огласке этого происшествия. И все-таки Коба боялся. Боялся он прежде всего самого Ульянова.
Помыслив еще какое-то время, Коба разделся и лег в постель. Он решил пока поспать, а делом заняться на рассвете. Он даже придумал оправдание такому плану действий: утром из «Парижа» будет легче уйти незамеченным. Конечно Ульянов может проснуться раньше его и куда-нибудь уйти, но Кобу это не сильно смущало. По правде говоря, в глубине души он этого даже хотел.
Коба лежал в темноте, с закрытыми глазами, но сон не приходил. Тревожные мысли одолевали. Временами он задремывал, но ненадолго и неспокойно. Порой ему казалось, что он еще совсем не спал, порой — он не был в этом уверен и думал, что утро уже не за горами. Он ждал утра и одновременно боялся его наступления.
Вдруг он услышал гром. «Должно быть — сон», — подумал Коба. Он был уверен, что в декабре гроз не бывает. Но гром продолжал греметь. Коба испугался. Ему припомнились картинки из детства: во время тех южных гроз вечно пьяный отец всегда жестоко избивал мать. Отец казался тогда Кобе страшным и сильным, хотя, вероятно, старый пьяница просто боялся грозы. С тех пор Коба тоже боялся гроз. Даже во сне! Гром продолжал греметь. Затем сверкнула молния, да так ярко, что осветила Кобину комнату.
Коба проснулся и сел на кровати.
Стена, разделявшая шестнадцатую и семнадцатую комнаты, рухнула. Свет, зажженный соседом, теперь освещал и Кобин номер. За обломками стены стоял невысокий, атлетически сложенный человек с толстыми, поросшими рыжеватой шерстью руками.
* * *
Ранним утром, когда Адольф Арнольдович Барсукевич явился на службу, его уже ждала агентурная записка следующего содержания:«Ваше Превосходительство, Сегодня, около десяти часов вечера, в комнату No 16 вселился человек, назвавший себя полковником Бздилевичем. Парижский декабря 22 года 1905 от Рождества Христова.»
Ознакомившись с сиим посланием, Адольф Арнольдович незамедлительно вызвал к себе в кабинет капитана Жмуду.
— Тадеуш Каллистратович! — распорядился Барсукевич.
— Возьмите с собой столько человек, сколько считаете необходимым, и немедленно отправляйтесь на Караванную в меблированные комнаты «Париж». Там в шестнадцатом номере со вчерашнего вечера проживает человек, назвавший себя полковником Бздилевичем.
— Слушаюсь, ваше превосходительство! — вытянулся по швам Жмуда.
— Отправляйтесь туда немеленно, — продолжал генерал.
— Нельзя терять ни минуты. Если это окажется тот человек, которого мы разыскиваем, вам надлежит доставить его сюда живым или, в крайнем случае, мертвым.
— Слушаюсь, ваше превосходительство! — повторил Тадеуш Каллистратович.
И через несколько минут шестерка верховых во главе с капитаном Жмудой уже мчалась во весь опор по Петербургской стороне в направлении Троицкого моста.
* * *
Конный отряд жандармов еще только переправлялся на Городскую сторону, когда г-н Ульянов уже входил в популярное во все времена невское кафе «Норд», чтобы позавтракать и в спокойной обстановке спланировать свои дальнейшие действия.Гладко выбритый (утром он пожертвовал своей излюбленной бородкой ради конспирации), элегантно одетый, налегке (после пропажи чемодана ему еще только предстояло обзавестись личными вещами) — Ульянов совсем не походил на нелегала. Он выглядел респектабельно, держался уверенно и спокойно и скорее мог сойти за университетского профессора, нежели за революционера.
Он занял небольшой столик у окна и попросил крабовый салат, маринованную миногу, а также пару бутылок светлого австрийского пива. Как много славных мест в Петербурге, подумал он, и как жаль, что ему вновь предстоит разлука с любимым городом. Он еще надеялся на лучшее, но уже предчувствовал неизбежность новой эмиграции.
Ульянов вкусно ел и с удовольствием пил пиво, не обращая особого внимания на окружающих. Незнакомому с Петербургом читателю сообщим, что «Норд» — очень большое и оживленное кафе, где нетрудно разминуться со знакомым, а назначая там встречу, лучше предварительно согласовать с приятелем — в какой части зала вы будете его ждать. Так и в то утро некоторые из знакомых Ульянова завтракали в «Норде», но «средь шумного бала» не разглядели нашего героя.
* * *
Как уже известно читателю, жандармы прибыли на Караванную слишком поздно. Когда они ворвались в «Париж», навстречу им по лестнице в вестибюль спускался портье. Он тащил за ухо плачущего Кобу и изощренно матерился.Капитан Жмуда знал в лицо агента Парижского и, не мешкая, обратился прямо к нему.
— Почему вместо того чтобы заниматься делом, вы водите людей за уши?
— А что мне его за хуй водить прикажете?
— Что!? — заорал Жмуда, с удовольствием ударяя портье по морде. — Докладывайте ситуацию, болван!
— Осмелюсь доложить, г-н капитан, — отвечал портье,
— ваш полковник проломил стену и удрал!
— Какую стену, идиот?
— Стену, соединявшую его номер с номером вот этого прохвоста.
— Что здесь происходит, Кавказец? Может вы можете объяснить?
— Господин Ульянов занимался утренней гимнастикой и случайно проломил при этом стену, — плачущим голосом доложил Коба. — Потом он сказал, что надо сваливать и ушел.
— Совершенно невозможно работать! — воскликнул Тадеуш Каллистратович. — Два агента торчат здесь одновременно, а толку чуть!
Портье с недоумением посмотрел на Кобу. Он не мог поверить, что этот зверек тоже агент.
— Он ушел с вещами? — спросил Жмуда.
— У него почему-то не было вещей, — ответил Коба. — Хотя вчера я его видел с чемоданом.
— Странно, — пробормотал Жмуда. — Куда же он его дел?.. Вы уверены, что у него не было вещей?
— Он мне сам так сказал.
— А что он вам еще сказал?
— Что он идет завтракать в «Норд».
— Что!? — заорал капитан. — С этого надо было начинать, болван!.. За мно-ой!
Жандармы выбежали на улицу, вскочили на коней и поскакали галопом к Невскому проспекту.
Как известно, к входным дверям кафе «Норд» ведет широкая лестница с просторной площадкой наверху. Спешившись прямо перед этой лестницей, жандармы устремились наверх, причем капитан Жмуда бежал последним.
Случилось так, что в эту минуту на лестничной площадке, прямо перед входными дверьми курили гашиш только что плотно позавтракавшие в «Норде» уже знакомые читателю негр и еврей. При виде представителей власти лицо еврея исказила гримаса ненависти, и, с криком: «Легавые!», он сгреб в охапку двух бежавших впереди жандармов и сбросил их с лестницы, словно младенцев. Третий жандарм уже почти достиг верхней ступеньки, но страшным ударом ногой прямо в лицо еврей опрокинул его вниз на снег.
— А, жидовская морда! — закричал капитан Жмуда, вытаскивая пистолет и прицеливаясь, но внезапный удар ногой в живот заставил его изогнуться наподобие раздавленного червя, и, разметав таким образом всех соперников, еврей и арап пустились наутек.
В этот момент привлеченный шумом драки Ульянов, прервал свой завтрак, выглянул в окно и, увидев корчащихся на снегу жандармов, поспешно покинул кафе через служебный выход.
24-25 декабря 1905 года
C праздником Рождества Христова, дорогие читатели!
Все прошло, как полагается.
На люстрах покачались, на бровях постояли, лбами об пол постучались.
Поговаривали, что император будто бы выпил три бутылки портвейна, почти не закусывая! Рассказывали, что при этом он ругал императрицу, обзывал ее матерными словами и угрожал, что тридцатого он наконец-то возьмет ее за жопу, и тогда ей мало не покажется! Впрочем, чего только не болтает народ в рождественские праздники!
А как же наши друзья?
Двадцать четвертого вечером Ульянов зашел за Бени, который по-прежнему легально проживал в «Сан-Ремо», и оба отвергнутых Ромео, накупив цветов и пирожных, отправились на Николаевскую поздравлять прекрасную Анжелику.
Красавица была по-прежнему сильно обеспокоена положением Льва Абрамовича, о котором ей толком ничего не удавалось узнать. Тем не менее она явно обрадовалась своим незадачливым поклонникам.
Они очень мило посидели — шампанское, чай, пирожные. Ульянов подумал, что наверное неплохо иногда для разнообразия вот так спокойно отмечать праздники. Когда Анжелике требовалось зачем-либо выйти на кухню, Бени неизменно вызывался ей помогать, и Ульянов корректно позволял молодым людям побыть наедине, а сам тем временем предавался не слишком приятным мыслям о разнице в возрасте между ним и этими юными созданиями.
Впрочем, несмотря на подходящий возраст, любовные дела итальянца также не клеились, и вскоре после полуночи Ульянов и Бени откланялись и вышли побродить по украшенному праздничными огнями ночному Невскому проспекту.
Бени пребывал в том счастливом возрасте, когда любовные помыслы прекрасно сочетаются с любыми другими. Он не забывал об Анжелике, даже готовясь к запланированному на 30 декабря цареубийству.
Ульянов теперь нелегально снимал квартиру на Надеждинской улице, неподалеку от «Корнера». Он больше не представлялся ни полковником Бздилевичем, ни Николаем Ильиным. Приходилось выдумывать новые, неизвестные властям имена.
Режим зверел, и было уже не до шуток.
Все прошло, как полагается.
На люстрах покачались, на бровях постояли, лбами об пол постучались.
Поговаривали, что император будто бы выпил три бутылки портвейна, почти не закусывая! Рассказывали, что при этом он ругал императрицу, обзывал ее матерными словами и угрожал, что тридцатого он наконец-то возьмет ее за жопу, и тогда ей мало не покажется! Впрочем, чего только не болтает народ в рождественские праздники!
А как же наши друзья?
Двадцать четвертого вечером Ульянов зашел за Бени, который по-прежнему легально проживал в «Сан-Ремо», и оба отвергнутых Ромео, накупив цветов и пирожных, отправились на Николаевскую поздравлять прекрасную Анжелику.
Красавица была по-прежнему сильно обеспокоена положением Льва Абрамовича, о котором ей толком ничего не удавалось узнать. Тем не менее она явно обрадовалась своим незадачливым поклонникам.
Они очень мило посидели — шампанское, чай, пирожные. Ульянов подумал, что наверное неплохо иногда для разнообразия вот так спокойно отмечать праздники. Когда Анжелике требовалось зачем-либо выйти на кухню, Бени неизменно вызывался ей помогать, и Ульянов корректно позволял молодым людям побыть наедине, а сам тем временем предавался не слишком приятным мыслям о разнице в возрасте между ним и этими юными созданиями.
Впрочем, несмотря на подходящий возраст, любовные дела итальянца также не клеились, и вскоре после полуночи Ульянов и Бени откланялись и вышли побродить по украшенному праздничными огнями ночному Невскому проспекту.
Бени пребывал в том счастливом возрасте, когда любовные помыслы прекрасно сочетаются с любыми другими. Он не забывал об Анжелике, даже готовясь к запланированному на 30 декабря цареубийству.
Ульянов теперь нелегально снимал квартиру на Надеждинской улице, неподалеку от «Корнера». Он больше не представлялся ни полковником Бздилевичем, ни Николаем Ильиным. Приходилось выдумывать новые, неизвестные властям имена.
Режим зверел, и было уже не до шуток.
27 декабря 1905 года
— Зря стараетесь, Адольф Арнольдович, — убежденно произнес Сергей Николаевич Путятин, подливая вина себе и генералу. — Вам все равно никогда не взять этого парня.
— Мы чуть не взяли его на днях, — пожал плечами Барсукевич.
Старинные знакомые ужинали в тот вечер в уютном полумраке ресторана «Вена». Черный Князь считал, что здесь подают самых лучших цыплят в Санкт-Петербурге, а следовательно и во всей Европе. Очевидно это было действительно так, поскольку даже такой изощренный гурман, как г-н Ульянов, неоднократно назначал здесь конспиративные встречи с партийными работниками и работницами.
— Мы чуть не взяли его на днях, — пожал плечами Барсукевич.
Старинные знакомые ужинали в тот вечер в уютном полумраке ресторана «Вена». Черный Князь считал, что здесь подают самых лучших цыплят в Санкт-Петербурге, а следовательно и во всей Европе. Очевидно это было действительно так, поскольку даже такой изощренный гурман, как г-н Ульянов, неоднократно назначал здесь конспиративные встречи с партийными работниками и работницами.