Страница:
Это был большой и неоспоримый успех, ибо судьба крупного боевого корабля висела на волоске. Макаров не преминул заметить по этому поводу в одном из своих сочинений: «Броненосец „Генерал-адмирал Апраксин“, стоящий четыре с половиной миллиона, был спасен ледоколом „Ермак“, который одним этим делом с лихвой окупил затраченные на него полтора миллиона». Успех «Ермака» был столь очевиден, что власти опять сменили гнев на милость, и Макаров с Васильевым получили несколько лестных поощрений.
В то же самое время комиссия Бирилева с тем же упорством, с каким экипаж ледокола боролся за спасение «Апраксина», доказывала, что «Ермак» вообще не приспособлен для полярных плаваний. Тем не менее весной 1900 года Макаров и его сторонники взяли верх.
Было решено, что исследования Арктики на «Ермаке» будут продолжены. Однако опыт прошлых экспедиций показал, что ледокол нуждается в некоторых конструктивных усовершенствованиях. После долгих обсуждений постановили укрепить носовую часть, а также удлинить ее (предполагалось, что так будет легче раскалывать тяжелые ледяные поля). Специальная комиссия утвердила эти предложения. Летом 1900 года «Ермак» вновь пришел в Ньюкасл для соответствующих переделок. Работы потребовали довольно много времени. Только в феврале следующего года ледокол снова прибыл в Кронштадт.
Все это время Макаров оставался на Балтике – он был назначен главным командиром Кронштадтского порта, и его занимали неотложные служебные дела. Однако он непрерывно продолжал заниматься подготовкой новой экспедиции на север. Деятельность эта была самой разнообразной. В частности, Макаров подготовил к печати книгу о первых двух полярных плаваниях «Ермака». Поразительна все-таки работоспособность этого человека!
Его новая книга (в двух частях) содержала более 500 страниц, включая рисунки, карты, таблицы и пр. Основную часть текста составили дневниковые записи адмирала, сделанные им во время экспедиций. Но ведь эти записи необходимо было обработать. А потом проделать весь трудоемкий цикл по превращению рукописи в печатный том. К тому же Макарову пришлось издавать книгу без чьей бы то ни было помощи и на свой счет – все соответствующие ведомства не сочли его труд достойным внимания (повторилась история с «Морской тактикой»).
И напрасно – в том нет теперь никаких сомнений. Научный материал экспедиции был представлен широко и полно. Не только своим материалом интересно это сочинение. Дневниковое построение книги дает возможность создать необычайно динамичный и колоритный рассказ о романтике полярного путешествия, содержит множество любопытнейших подробностей, которые может поведать только бывалый очевидец. Например, как охотятся на белых медведей и о том, как медведи, в свою очередь, «охотятся» на тюленей. О повадках полярных птиц, о рыбной ловле и о многом другом.
Весной 1901 года новая книга Макарова вышла из печати тиражом в 2000 экземпляров (каждый экземпляр обошелся автору почти в четыре рубля – сумма затрат набежала изрядная!). Называлась книга – «Ермак» во льдах». Заголовок получился многозначительный, хотя вряд ли сам Макаров преследовал подобную цель (всякие намеки и иносказания были ему чужды). И тем не менее так оно и есть: «Ермак», то есть дело полярных исследований на благо России, оказался затерт льдами – не столько теми, полярными, а тяжеловесными глыбами холодного казенного равнодушия.
Маршрут новой экспедиции был утвержден следующий: надо было пройти мимо северной оконечности Новой Земли и далее через Карское море к устью Енисея и обратно. 16 мая «Ермак» вышел из Кронштадта навстречу полярным льдам.
Плавание с самого начала проходило в неблагоприятных условиях. В двадцатых числах июня ледокол подошел к Новой Земле. Обычно море здесь в такое время года свободно ото льда, на сей же раз ледовая обстановка в этой части Баренцева моря оказалась необыкновенно тяжелой. Чистой воды почти не было, и «Ермак» с трудом прокладывал себе путь вперед. Однако Макаров категорически не желал отступать. Он приказал пробивать лед «с набега». Огромный корабль на полном ходу врезался в льдину. Треск, грохот... «Ермак» продвинулся на 30 метров. Новый удар – продвижение метров на 6, не больше. Еще удар – и продвижения вперед почти нет... Позднее Макаров так объяснял причину этого явления: «Лед, который изломан, обращается в песок или ворох снега и образует подушку. Вся сила удара тратится на преодоление трения об эту подушку и на ее деформацию, и когда нос приблизится к сплошному льду, то запасы силы уже почти не остается».
Что только не предпринимал Макаров в своем стремлении прорваться вперед! На лед лили горячую воду. Забивали якорь в лед впереди корабля и подтягивались на канате. Ломали льдины вручную и оттаскивали их в сторону, чтобы повернуть корабль. В этих тяжелых трудах принимала участие вся команда, включая ученых и даже самого адмирала. Но положение с каждым днем становилось хуже, и, наконец, «Ермак», израсходовав огромное количество угля, остановился среди ледяного поля. Всякое продвижение сделалось невозможным.
Итак, «Ермак» был затерт льдами. Сильный ветер нес ледяные поля на северо-восток, то есть в направлении, прямо противоположном обратному движению к незамерзающему пространству океана. Положение экспедиции становилось угрожающим. 24 июля 1901 года Макаров записал в дневнике: «Проснулся в 4 1/2 часа и до утра не мог заснуть. Мысль, что мы совершенно во власти природы, меня страшно гнетет». Очень тревожны были, видимо, мысли адмирала, коль скоро этот необычайно уравновешенный человек с железными нервами стал страдать бессонницей. В те дни он писал жене (не зная еще, что так и не сможет письма отправить): «Эта работа вовсе без результатов в высшей степени тяжелее физически и психически. Неделю тому назад это у меня отозвалось на неправильности работы сердца, но я сейчас же бросил курить и пить кофе, доктор дал лекарство, и теперь я опять здоров...»
Эта самая «работа без результатов» выглядела следующим образом (цитируем дневник Макарова): «Все, начиная от меня, вышли на работу с лопатами, кирками и прочими инструментами. Казалось вначале, что работа идет чрезвычайно успешно, ибо теплая вода из холодильников производила обильное течение, в то время как мы руками разбрасывали куски льда в разные стороны. После 1 1/2 часов усиленной работы лед под нами зашевелился и из-под низа выступили такие тяжелые глыбы, которых прежде совсем не было видно. Место, в котором мы работали, казалось заполненным льдом еще более, чем прежде. Это далеко не остановило энергии, и работы усиленно продолжались до вечера. Потом, поднявшись на ледокол, я увидел, какую ничтожную часть работы мы произвели. Очевидно, руками в Ледовитом океане много не сделаешь».
Мучительные попытки вырваться из ледового капкана продолжались. Через несколько дней Макаров записывает: «После обеда пошли на лед. Лед оказался с проталинами, так что я два раза провалился, но не глубоко... Что это такое – я решительно не могу понять. 28 июля – между тем холодно, а все ветры только сжимают лед. Какое заколдованное место! Я сильно опасаюсь, что нам не удастся выбраться отсюда».
Итак, в плену, «во льдах». Попытки освободить «Ермак» «руками» прекращены – бессмысленная трата сил. А силы нужно поберечь, неизвестно, какие испытания еще ждут впереди. Терпение, выдержка – вот единственное оставшееся оружие экипажа ледокола.
Скупые записи в судовом журнале «Ермака», сделанные рукою самого Макарова, выразительно рисуют жизнь корабля во время ледового плена:
«14(27) июля... В 8 утра я на мостике, командир на корме, пробовали все способы повернуть влево. Не удалось.
15(28) июля несет на NNО (северо-северо-восток. – С. С.).
16(29) июля утром пробовали повернуть судно. Безуспешно. С часу (дня) опять пробовали, разогнули якорь, оборвали перлинь25.
17(30) июля совещание. Уменьшение порции. Утром скрип вдоль борта продвигающихся льдин.
20 июля (2 августа)... Ледокол зажат вплотную. Движение 2–3 фута, потом больше. Решили ослабить лед руками. 12'/2 ч. вышли все на работу.
21 июля (3 августа) пробуем пробиваться.
22 июля (4 августа) ...Все работают на льду... В 11 ч. вечера стали пробиваться. В 2 ч. приостановление, потом левая льдина двинулась назад, и мы пошли вперед... Вся команда работала всю ночь. Утром осмотрелись. Послали партии (ледовой разведки. – С. С.) Лед кругом очень тяжелый. Таяние как будто не началось».
Прошел месяц. Положение экспедиции по-прежнему оставалось опасным. Макаров мучительно переживал неудачу.
«Напрягаю все силы, чтобы найти выход...» – писал он жене в том письме, которое так и не удалось отправить. Однако выхода не предвиделось никакого...
Явственно назревала опасность зимовки во льдах. В предвидении этого был уменьшен рацион, подготовлялась группа из нескольких человек, чтобы пешком добраться до Новой Земли и передать вести о «Ермаке» на родину. Вдруг 6 августа ветер переменился. Льды стали быстро расходиться, образовались большие полыньи, и вскоре корабль уже шел полным ходом. Но время было потеряно, а запас топлива угрожающе сократился. И во изменение первоначального плана достигнуть устья Енисея Макаров приказал взять курс к Земле Франца-Иосифа – пустынным и малоизученным островам, куда никогда еще не заходил ни один русский пароход.
В конце августа 1901 года ввиду неблагоприятной погоды экспедиция раньше срока повернула обратно. С тяжелым сердцем приближался Макаров к родному Кронштадту. Он знал, найдется достаточно людей, которые не захотят понять, что Ледовитый океан – это не «Маркизова лужа», что материалы, собранные экспедицией в тех неведомых краях, исключительно ценны, а приобретенный практический опыт сослужит огромную пользу последующим русским полярным плаваниям. «Вся ответственность как за мою мысль, так и за ее исполнение лежит на мне одном», – так написал Макаров царю еще 10 июня 1901 года. И все неудачи экспедиции он готов был принять на себя. Ледокол? Он полностью оправдал свое назначение. Команда? Она вела себя превосходно. Но теперь Макарова не хотели слушать. Слушали Бирилева, он предупреждал, и не он ошибся в расчетах, а главное – не он же застрял во льдах!..
Ну, а что Витте? Ведь Сергей Юльевич был в ту пору на вершине власти и к тому же любил выставлять себя поборником всего передового и прогрессивного. Теперь, когда все документы, относящиеся к полярной эпопее адмирала, хорошо известны, становится ясно, что Витте палец о палец не ударил, чтобы помочь Макарову. Более того, он его предал самым бесцеремонным образом. Даже отказал Степану Осиповичу в отпуске ничтожных трех тысяч рублей для печатания его книги «Ермак» во льдах», о которых тот, будучи, как обычно, стесненным в средствах, у него попросил. Все отношение либеральствующего временщика к Макарову объясняется очень ясными интересами – интересами чисто потребительскими. Пока можно было погреться в лучах макаровской славы, Витте демонстративно «покровительствовал» ему. Но вот начались трудности – отчасти случайные, отчасти неизбежные. И тогда Макаров стал не нужен. Зачем же связывать себя с человеком, который не приносит непосредственной политической прибыли? Ну а что до освоения северных областей России... оно обождет...
Десять лет спустя незадачливый «преобразователь страны» давно уже находился не у дел и, проживая пенсион на заграничных курортах, писал мемуары. Не обошел он своим вниманием и Макарова. И что же? В таком-то году, читаем в соответствующем месте, «был по моей инициативе заказан ледокол „Ермак“, ближайшей целью ледокола была у меня та мысль, чтобы...» и т. д. Моей... У меня... Помилуйте, да кто это пишет?! Тот самый министр финансов, от которого в свое время с таким трудом удалось добиться поддержки макаровского проекта (мы уже видели, как он его поддерживал). Дальше – больше. Оказывается, во всех трудностях полярных плаваний виноват один покойный адмирал, поэтому-де «те проекты, которые я имел в голове, не осуществились...». Он «имел в голове» проекты исследования Арктики! Он, а не кто-нибудь другой...
Вот так. Разумеется, в мемуарах ни слова не сказано, что это именно он, Витте, наслал на Макарова комиссию Бирилева, что именно он подал на подпись царю проект указа, фактически отстранивший адмирала от участия в работе по освоению Северного морского пути. 13 октября 1901 года министерство финансов распорядилось: «1) ограничить деятельность ледокола „Ермак“ проводкою судов Балтийского моря и 2) передать ледокол в ведение Комитета по портовым делам с освобождением вице-адмирала Макарова от лежащих на нем ныне обязанностей по отношению к опытным плаваниям во льдах...»
И все. Ни благодарности, ни признания заслуг. Смерть помешала Макарову продолжить борьбу за освоение Арктики. Он не успел даже издать материалов третьего полярного плавания. Его унизительно отставили от им же начатого дела. А главное – само-то дело забросили. Через несколько лет, после несчастного исхода русско-японской войны, Менделеев с горечью скажет: «Если бы хоть десятую долю того, что было потеряно при Цусиме, было затрачено на достижение полюса, эскадра наша, вероятно, пришла бы во Владивосток, минуя и Немецкое море, и Цусиму».
Детище Макарова – ледокол «Ермак» надолго пережил своего создателя. Уже за первые 12 лет макаровский корабль провел через льды Балтики около 1000 судов. Под красным флагом Советской Родины «Ермак» покрыл себя новой славой. В 1918 году во время знаменитого Ледового перехода он вывел корабли молодого советского флота из Гельсингфорса в Кронштадт, предотвратив захват нашей эскадры кайзеровскими войсками. В 1938 году «Ермак» снимал со льдины экипаж первой в мире станции «Северный полюс». Во время Великой Отечественной ветеран нашего ледокольного флота водил корабли на Севере, защищая советское Заполярье.
В 1949 году страна отмечала 100-летие рождения Макарова, тогда же полвека исполнилось «Ермаку». Как достойное признание заслуг корабля перед Родиной, старейший наш ледокол был награжден орденом Ленина. Сегодня «Ермака», к сожалению, не существует: несколько лет назад его отдали на слом. Это может только огорчить, ибо трудно представить себе лучший музей, где представлены были бы подвиги нескольких поколений русских и советских полярников.
Дело Макарова в конце концов оказалось в надежных руках. И следует привести здесь слова его друга Врангеля, пророчески сказанные еще в 1913 году: «Сдается мне, что когда в близком будущем обновленная Россия развернет во всей своей мощи неисчерпаемые силы ее народа, использует непочатые сокровища ее природных богатств, то смелая мысль русского богатыря Макарова будет осуществлена... Омывающий наши берега Ледовитый океан будет исследован вдоль и поперек русскими моряками, на русских ледоколах, на пользу науки и на славу России».
Пророк в своем отечестве
В то же самое время комиссия Бирилева с тем же упорством, с каким экипаж ледокола боролся за спасение «Апраксина», доказывала, что «Ермак» вообще не приспособлен для полярных плаваний. Тем не менее весной 1900 года Макаров и его сторонники взяли верх.
Было решено, что исследования Арктики на «Ермаке» будут продолжены. Однако опыт прошлых экспедиций показал, что ледокол нуждается в некоторых конструктивных усовершенствованиях. После долгих обсуждений постановили укрепить носовую часть, а также удлинить ее (предполагалось, что так будет легче раскалывать тяжелые ледяные поля). Специальная комиссия утвердила эти предложения. Летом 1900 года «Ермак» вновь пришел в Ньюкасл для соответствующих переделок. Работы потребовали довольно много времени. Только в феврале следующего года ледокол снова прибыл в Кронштадт.
Все это время Макаров оставался на Балтике – он был назначен главным командиром Кронштадтского порта, и его занимали неотложные служебные дела. Однако он непрерывно продолжал заниматься подготовкой новой экспедиции на север. Деятельность эта была самой разнообразной. В частности, Макаров подготовил к печати книгу о первых двух полярных плаваниях «Ермака». Поразительна все-таки работоспособность этого человека!
Его новая книга (в двух частях) содержала более 500 страниц, включая рисунки, карты, таблицы и пр. Основную часть текста составили дневниковые записи адмирала, сделанные им во время экспедиций. Но ведь эти записи необходимо было обработать. А потом проделать весь трудоемкий цикл по превращению рукописи в печатный том. К тому же Макарову пришлось издавать книгу без чьей бы то ни было помощи и на свой счет – все соответствующие ведомства не сочли его труд достойным внимания (повторилась история с «Морской тактикой»).
И напрасно – в том нет теперь никаких сомнений. Научный материал экспедиции был представлен широко и полно. Не только своим материалом интересно это сочинение. Дневниковое построение книги дает возможность создать необычайно динамичный и колоритный рассказ о романтике полярного путешествия, содержит множество любопытнейших подробностей, которые может поведать только бывалый очевидец. Например, как охотятся на белых медведей и о том, как медведи, в свою очередь, «охотятся» на тюленей. О повадках полярных птиц, о рыбной ловле и о многом другом.
Весной 1901 года новая книга Макарова вышла из печати тиражом в 2000 экземпляров (каждый экземпляр обошелся автору почти в четыре рубля – сумма затрат набежала изрядная!). Называлась книга – «Ермак» во льдах». Заголовок получился многозначительный, хотя вряд ли сам Макаров преследовал подобную цель (всякие намеки и иносказания были ему чужды). И тем не менее так оно и есть: «Ермак», то есть дело полярных исследований на благо России, оказался затерт льдами – не столько теми, полярными, а тяжеловесными глыбами холодного казенного равнодушия.
Маршрут новой экспедиции был утвержден следующий: надо было пройти мимо северной оконечности Новой Земли и далее через Карское море к устью Енисея и обратно. 16 мая «Ермак» вышел из Кронштадта навстречу полярным льдам.
Плавание с самого начала проходило в неблагоприятных условиях. В двадцатых числах июня ледокол подошел к Новой Земле. Обычно море здесь в такое время года свободно ото льда, на сей же раз ледовая обстановка в этой части Баренцева моря оказалась необыкновенно тяжелой. Чистой воды почти не было, и «Ермак» с трудом прокладывал себе путь вперед. Однако Макаров категорически не желал отступать. Он приказал пробивать лед «с набега». Огромный корабль на полном ходу врезался в льдину. Треск, грохот... «Ермак» продвинулся на 30 метров. Новый удар – продвижение метров на 6, не больше. Еще удар – и продвижения вперед почти нет... Позднее Макаров так объяснял причину этого явления: «Лед, который изломан, обращается в песок или ворох снега и образует подушку. Вся сила удара тратится на преодоление трения об эту подушку и на ее деформацию, и когда нос приблизится к сплошному льду, то запасы силы уже почти не остается».
Что только не предпринимал Макаров в своем стремлении прорваться вперед! На лед лили горячую воду. Забивали якорь в лед впереди корабля и подтягивались на канате. Ломали льдины вручную и оттаскивали их в сторону, чтобы повернуть корабль. В этих тяжелых трудах принимала участие вся команда, включая ученых и даже самого адмирала. Но положение с каждым днем становилось хуже, и, наконец, «Ермак», израсходовав огромное количество угля, остановился среди ледяного поля. Всякое продвижение сделалось невозможным.
Итак, «Ермак» был затерт льдами. Сильный ветер нес ледяные поля на северо-восток, то есть в направлении, прямо противоположном обратному движению к незамерзающему пространству океана. Положение экспедиции становилось угрожающим. 24 июля 1901 года Макаров записал в дневнике: «Проснулся в 4 1/2 часа и до утра не мог заснуть. Мысль, что мы совершенно во власти природы, меня страшно гнетет». Очень тревожны были, видимо, мысли адмирала, коль скоро этот необычайно уравновешенный человек с железными нервами стал страдать бессонницей. В те дни он писал жене (не зная еще, что так и не сможет письма отправить): «Эта работа вовсе без результатов в высшей степени тяжелее физически и психически. Неделю тому назад это у меня отозвалось на неправильности работы сердца, но я сейчас же бросил курить и пить кофе, доктор дал лекарство, и теперь я опять здоров...»
Эта самая «работа без результатов» выглядела следующим образом (цитируем дневник Макарова): «Все, начиная от меня, вышли на работу с лопатами, кирками и прочими инструментами. Казалось вначале, что работа идет чрезвычайно успешно, ибо теплая вода из холодильников производила обильное течение, в то время как мы руками разбрасывали куски льда в разные стороны. После 1 1/2 часов усиленной работы лед под нами зашевелился и из-под низа выступили такие тяжелые глыбы, которых прежде совсем не было видно. Место, в котором мы работали, казалось заполненным льдом еще более, чем прежде. Это далеко не остановило энергии, и работы усиленно продолжались до вечера. Потом, поднявшись на ледокол, я увидел, какую ничтожную часть работы мы произвели. Очевидно, руками в Ледовитом океане много не сделаешь».
Мучительные попытки вырваться из ледового капкана продолжались. Через несколько дней Макаров записывает: «После обеда пошли на лед. Лед оказался с проталинами, так что я два раза провалился, но не глубоко... Что это такое – я решительно не могу понять. 28 июля – между тем холодно, а все ветры только сжимают лед. Какое заколдованное место! Я сильно опасаюсь, что нам не удастся выбраться отсюда».
Итак, в плену, «во льдах». Попытки освободить «Ермак» «руками» прекращены – бессмысленная трата сил. А силы нужно поберечь, неизвестно, какие испытания еще ждут впереди. Терпение, выдержка – вот единственное оставшееся оружие экипажа ледокола.
Скупые записи в судовом журнале «Ермака», сделанные рукою самого Макарова, выразительно рисуют жизнь корабля во время ледового плена:
«14(27) июля... В 8 утра я на мостике, командир на корме, пробовали все способы повернуть влево. Не удалось.
15(28) июля несет на NNО (северо-северо-восток. – С. С.).
16(29) июля утром пробовали повернуть судно. Безуспешно. С часу (дня) опять пробовали, разогнули якорь, оборвали перлинь25.
17(30) июля совещание. Уменьшение порции. Утром скрип вдоль борта продвигающихся льдин.
20 июля (2 августа)... Ледокол зажат вплотную. Движение 2–3 фута, потом больше. Решили ослабить лед руками. 12'/2 ч. вышли все на работу.
21 июля (3 августа) пробуем пробиваться.
22 июля (4 августа) ...Все работают на льду... В 11 ч. вечера стали пробиваться. В 2 ч. приостановление, потом левая льдина двинулась назад, и мы пошли вперед... Вся команда работала всю ночь. Утром осмотрелись. Послали партии (ледовой разведки. – С. С.) Лед кругом очень тяжелый. Таяние как будто не началось».
Прошел месяц. Положение экспедиции по-прежнему оставалось опасным. Макаров мучительно переживал неудачу.
«Напрягаю все силы, чтобы найти выход...» – писал он жене в том письме, которое так и не удалось отправить. Однако выхода не предвиделось никакого...
Явственно назревала опасность зимовки во льдах. В предвидении этого был уменьшен рацион, подготовлялась группа из нескольких человек, чтобы пешком добраться до Новой Земли и передать вести о «Ермаке» на родину. Вдруг 6 августа ветер переменился. Льды стали быстро расходиться, образовались большие полыньи, и вскоре корабль уже шел полным ходом. Но время было потеряно, а запас топлива угрожающе сократился. И во изменение первоначального плана достигнуть устья Енисея Макаров приказал взять курс к Земле Франца-Иосифа – пустынным и малоизученным островам, куда никогда еще не заходил ни один русский пароход.
В конце августа 1901 года ввиду неблагоприятной погоды экспедиция раньше срока повернула обратно. С тяжелым сердцем приближался Макаров к родному Кронштадту. Он знал, найдется достаточно людей, которые не захотят понять, что Ледовитый океан – это не «Маркизова лужа», что материалы, собранные экспедицией в тех неведомых краях, исключительно ценны, а приобретенный практический опыт сослужит огромную пользу последующим русским полярным плаваниям. «Вся ответственность как за мою мысль, так и за ее исполнение лежит на мне одном», – так написал Макаров царю еще 10 июня 1901 года. И все неудачи экспедиции он готов был принять на себя. Ледокол? Он полностью оправдал свое назначение. Команда? Она вела себя превосходно. Но теперь Макарова не хотели слушать. Слушали Бирилева, он предупреждал, и не он ошибся в расчетах, а главное – не он же застрял во льдах!..
Ну, а что Витте? Ведь Сергей Юльевич был в ту пору на вершине власти и к тому же любил выставлять себя поборником всего передового и прогрессивного. Теперь, когда все документы, относящиеся к полярной эпопее адмирала, хорошо известны, становится ясно, что Витте палец о палец не ударил, чтобы помочь Макарову. Более того, он его предал самым бесцеремонным образом. Даже отказал Степану Осиповичу в отпуске ничтожных трех тысяч рублей для печатания его книги «Ермак» во льдах», о которых тот, будучи, как обычно, стесненным в средствах, у него попросил. Все отношение либеральствующего временщика к Макарову объясняется очень ясными интересами – интересами чисто потребительскими. Пока можно было погреться в лучах макаровской славы, Витте демонстративно «покровительствовал» ему. Но вот начались трудности – отчасти случайные, отчасти неизбежные. И тогда Макаров стал не нужен. Зачем же связывать себя с человеком, который не приносит непосредственной политической прибыли? Ну а что до освоения северных областей России... оно обождет...
Десять лет спустя незадачливый «преобразователь страны» давно уже находился не у дел и, проживая пенсион на заграничных курортах, писал мемуары. Не обошел он своим вниманием и Макарова. И что же? В таком-то году, читаем в соответствующем месте, «был по моей инициативе заказан ледокол „Ермак“, ближайшей целью ледокола была у меня та мысль, чтобы...» и т. д. Моей... У меня... Помилуйте, да кто это пишет?! Тот самый министр финансов, от которого в свое время с таким трудом удалось добиться поддержки макаровского проекта (мы уже видели, как он его поддерживал). Дальше – больше. Оказывается, во всех трудностях полярных плаваний виноват один покойный адмирал, поэтому-де «те проекты, которые я имел в голове, не осуществились...». Он «имел в голове» проекты исследования Арктики! Он, а не кто-нибудь другой...
Вот так. Разумеется, в мемуарах ни слова не сказано, что это именно он, Витте, наслал на Макарова комиссию Бирилева, что именно он подал на подпись царю проект указа, фактически отстранивший адмирала от участия в работе по освоению Северного морского пути. 13 октября 1901 года министерство финансов распорядилось: «1) ограничить деятельность ледокола „Ермак“ проводкою судов Балтийского моря и 2) передать ледокол в ведение Комитета по портовым делам с освобождением вице-адмирала Макарова от лежащих на нем ныне обязанностей по отношению к опытным плаваниям во льдах...»
И все. Ни благодарности, ни признания заслуг. Смерть помешала Макарову продолжить борьбу за освоение Арктики. Он не успел даже издать материалов третьего полярного плавания. Его унизительно отставили от им же начатого дела. А главное – само-то дело забросили. Через несколько лет, после несчастного исхода русско-японской войны, Менделеев с горечью скажет: «Если бы хоть десятую долю того, что было потеряно при Цусиме, было затрачено на достижение полюса, эскадра наша, вероятно, пришла бы во Владивосток, минуя и Немецкое море, и Цусиму».
Детище Макарова – ледокол «Ермак» надолго пережил своего создателя. Уже за первые 12 лет макаровский корабль провел через льды Балтики около 1000 судов. Под красным флагом Советской Родины «Ермак» покрыл себя новой славой. В 1918 году во время знаменитого Ледового перехода он вывел корабли молодого советского флота из Гельсингфорса в Кронштадт, предотвратив захват нашей эскадры кайзеровскими войсками. В 1938 году «Ермак» снимал со льдины экипаж первой в мире станции «Северный полюс». Во время Великой Отечественной ветеран нашего ледокольного флота водил корабли на Севере, защищая советское Заполярье.
В 1949 году страна отмечала 100-летие рождения Макарова, тогда же полвека исполнилось «Ермаку». Как достойное признание заслуг корабля перед Родиной, старейший наш ледокол был награжден орденом Ленина. Сегодня «Ермака», к сожалению, не существует: несколько лет назад его отдали на слом. Это может только огорчить, ибо трудно представить себе лучший музей, где представлены были бы подвиги нескольких поколений русских и советских полярников.
Дело Макарова в конце концов оказалось в надежных руках. И следует привести здесь слова его друга Врангеля, пророчески сказанные еще в 1913 году: «Сдается мне, что когда в близком будущем обновленная Россия развернет во всей своей мощи неисчерпаемые силы ее народа, использует непочатые сокровища ее природных богатств, то смелая мысль русского богатыря Макарова будет осуществлена... Омывающий наши берега Ледовитый океан будет исследован вдоль и поперек русскими моряками, на русских ледоколах, на пользу науки и на славу России».
Пророк в своем отечестве
Дежурный офицер раздраженно шагал из конца в конец по огромному вестибюлю Морского министерства. Совсем недавно перевалило за полдень, но вестибюль был пуст. И понятно – сегодня день праздничный, именинный. И какие именины! День Марии. А в какой русской семье нет Марии, Маши, Машеньки? Вот почему празднует сегодня вся Россия от Балтийского до Охотского моря. Вот почему так раздражен дежурный офицер. Почти все сослуживцы давно уже разошлись, идут в гости или ждут гостей, а ты вот стой тут целые сутки... Чертова служба!
...Отворяется тяжелая дверь, входит морской офицер в шинели и башлыке – на улице холодно, как-никак 26 января. Да и год-то високосный, тысяча девятьсот четвертый. А високосный год всегда выпадает тяжелым. Вот и сейчас: пурга, лютая стужа. Подняв руку к козырьку фуражки, вошедший докладывает дежурному:
– Срочный пакет от вице-адмирала Макарова для его высокопревосходительства господина управляющего Морским министерством вице-адмирала Авелана.
Дежурный берет пакет с сургучными печатями, расписывается на корешке препроводительной и молча козыряет. Посланец, в свою очередь, козыряет тоже, делает четкий поворот кругом и исчезает за дверью.
...Контр-адмирал Рожественский недавно назначен исполняющим должность начальника главного морского штаба. Он сидит за столом в пустом кабинете – крупный, грузный человек с массивным подбородком, на лице резкие морщинки, взгляд сумрачный, жесткий. Смотрит бумаги. Тихо открывается дверь, офицер в штабных аксельбантах докладывает:
– Зиновий Петрович, извольте получить спешный пакет от его высокопревосходительства вице-адмирала Макарова.
Рожественский, не говоря ни слова, принимает пакет и тяжелым жестом разрывает его (офицер тем временем так же тихо исчезает за дверью, видно, что он больше всего на свете боится чем-нибудь раздражить вспыльчивого начальника).
...Кабинет Авелана. Сухой старичок с невыразительным лицом и бесцветными глазами слушает Рожественского. Тот, стоя навытяжку перед Авеланом, докладывает резким, отрывистым голосом:
– Все то же, и все те же, Федор Карлович. Опять наш кронштадтский барон Мюнхгаузен.
Рожественский улыбается, хотя улыбка получается у него натянутой, ясно видно, что контр-адмирал не из породы весельчаков, смеяться не умеет и не любит.
– Раньше он пытался сам себя за волосы к Северному полюсу протащить. А теперь вот с колокольни кронштадтского собора Порт-Артур видит. Ну и, само собой, указания дает.
Авелан прочел принесенную бумагу. Положил на стол. Голосом, в котором не было никакого выражения, произнес:
– Тем не менее следует доложить об этом его императорскому высочеству генерал-адмиралу.
...Генерал-адмирал («шесть пудов августейшего мяса « – так зовут его на флоте; за глаза, конечно!), без кителя, в расстегнутой рубахе, раскинулся на софе. Толстое, одутловатое лицо его красно, рот растянулся в улыбке. Перед огромным зеркалом исполняет затейливые па очаровательное существо. Серебряным колокольчиком звучит радостный, счастливый смех – мадемуазель Балетта примеряет песцовую шубку, сиюминутный подарок Алексея Александровича.
Идиллию нарушает резкий звонок телефона. Мадемуазель, капризно наморщив носик:
– Ah, toujours, ces affaires dégoutantes!26
«Шесть пудов августейшего мяса» проявляют некоторое колебание. Черт его знает, а вдруг из Царского Села что-либо передали? Ведь не посмеют же беспокоить по пустякам здесь, в интимной квартире? Брать трубку или не брать?
А телефон звонит. Третий раз, четвертый...
– Да, слушаю! Что-о? – голос великого князя клокочет от ярости. – Срочное письмо? Ма-ка-ров?! Старый Дурак!..
(Великий князь, правда, всего на год моложе Макарова, но такая мелочь простительна в справедливом раздражении.)
– Надоел! Понимаете, на-до-ел! И прошу более не беспокоить!
Трубка брошена на рычаг.
Конечно, все эти административные обязанности были не слишком-то интересны для такого горячего и энергичного человека, как Макаров. Тем не менее за три с лишним года его пребывания в Кронштадте он очень много сделал для усовершенствования порта, крепости и самого города. Кроме того, он продолжал полярные плавания, воевал за свой бронебойный снаряд, как всегда, много занимался научной работой, выступал с докладами и даже преподавал в офицерских классах (то есть по нынешней терминологии – нечто вроде курсов по усовершенствованию). Представить себе Степана Осиповича в состоянии праздности прямо-таки невозможно.
Так-то оно так... И все же вряд ли Макаров был когда бы то ни было столь мало удовлетворен своей службой, как на этом почетном посту. Да, имеются такие должности: чины, звания, уважение и даже власть, и тем более хорошее жалование – все это есть, только... Только не возникает серьезных проблем, спорных вопросов, нет личного участия в решении крупных, принципиально важных дел и планов. И как следствие – очень малая ответственность. Вряд ли нужно говорить, что для Макарова подобное полупенсионное положение было пыткой. Он оставался переполненным сил и энергии. Он готов был, бросив все, отправиться на Северный полюс, на Дальний Восток, на войну, к черту на рога! Завтра же. Через полчаса. Сию минуту. ...А ему приходилось лишь принимать парады и рапорты, да участвовать в высочайших смотрах.
В макаровских бумагах сохранился черновик одной его докладной записки. Неизвестно, была ли она представлена «по начальству», скорее всего нет, правда, оттого «в меняется печальный смысл означенного документа. Он невелик: всего лишь один густо исписанный листок. Речь там идет о неопределенности служебного положения главного командира Кронштадтского порта, то есть в данном случае о положении самого Макарова (записка датируется 1903 годом). Оказывается, на сравнительно небольшом острове главному командиру не подчинялись: инженерное училище, сухопутные войска гарнизона, учебные отряды, морское собрание и т. п. В то же время (цитируем) „нет боевого снабжения“, „нет офицеров“, зато есть „чрезмерное число специалистов“. Добавим – последнее по счету, но. видимо, первое по важности, – что в непосредственном подчинении Макарова совсем не было боевых кораблей. Он, так сказать, командовал морем и сушей, а не флотом и войсками.
Впрочем, деятельность Макарова не умещалась в его нынешние узкие должностные рамки. Будучи командиром Кронштадтской крепости, он по-прежнему воевал с косным морским ведомством за необходимые для флота преобразования и нововведения. При этом, повторяем, не следует толковать эту макаровскую борьбу расширительно в смысле политическом и социальном. Он, как и многие русские офицеры того времени, полагал, что армия должна находиться вне политики, что дело состоит в защите своего отечества, которое он обязан защищать независимо от характера строя, существующего в стране. Оставаясь всегда человеком консервативных взглядов и убежденным монархистом, Макаров в ходе своей разносторонней деятельности неоднократно вынужден был вступать в конфликт с инертной и косной бюрократической машиной тогдашнего государственного механизма. При этом он никогда не доходил до отрицания существующего порядка и безо всякого одобрения относился к революционерам и революционному движению.
Борьбу с различными ведомствами он вел, по его собственному меткому выражению, «за право исполнять свои обязанности».
Неустанное трудолюбие Макарова наглядно проявляется при знакомстве с его записными книжками того времени. С присущим ему педантизмом в делах он вел регулярные записи о том, кого и когда он принимал и по каким вопросам, в каких комиссиях и заседаниях участвовал, что именно обсуждалось, каковы были мнения присутствующих и его самого. Аккуратно записывал, где и перед кем выступал с докладами и по каким вопросам. Перечень этих поистине бесконечных дел и забот производит особенно сильное впечатление потому, что перед нами не подобие какого-то официального реестра, а черновые записи для себя. Меньше всего Макаров предполагал, что эти его записи будут кем-то и когда-то читаться.
Тогдашний адъютант Макарова оставил очень подробное описание его распорядка дня27, Записи эти столь скрупулезно точны, что легко можно представить себе обычный, будничный, так сказать, «средний» день в жизни адмирала. Свидетельство адъютанта удачно дополняют позднейшие воспоминания макаровской племянницы, которая как раз в те годы жила в семье своего дяди в Кронштадте28.
...Ровно в восемь часов в доме звучал низкий, бархатный бас: «Подъем! Подъем!» «Дядя Стива» (так звали дома Степана Осиповича, уменьшая имя «Степан» по манере того времени – вспомним Стиву Облонского из «Анны Карениной») обязательно появлялся в детской и громко хлопал в ладоши, повторяя: «Подъем!» И не уходил, пока дети не поднимались, причем строго требовал от них вставать быстро и без хныканья (последнего адмирал особенно не терпел, даже в детях). Поднимались и все домочадцы, все кроме Капитолины Николаевны, она не любила жесткого распорядка дня и для нее непреклонный Макаров делал исключение: мимо ее комнаты он проходил на цыпочках и слова «подъем» не произносил.
...Отворяется тяжелая дверь, входит морской офицер в шинели и башлыке – на улице холодно, как-никак 26 января. Да и год-то високосный, тысяча девятьсот четвертый. А високосный год всегда выпадает тяжелым. Вот и сейчас: пурга, лютая стужа. Подняв руку к козырьку фуражки, вошедший докладывает дежурному:
– Срочный пакет от вице-адмирала Макарова для его высокопревосходительства господина управляющего Морским министерством вице-адмирала Авелана.
Дежурный берет пакет с сургучными печатями, расписывается на корешке препроводительной и молча козыряет. Посланец, в свою очередь, козыряет тоже, делает четкий поворот кругом и исчезает за дверью.
...Контр-адмирал Рожественский недавно назначен исполняющим должность начальника главного морского штаба. Он сидит за столом в пустом кабинете – крупный, грузный человек с массивным подбородком, на лице резкие морщинки, взгляд сумрачный, жесткий. Смотрит бумаги. Тихо открывается дверь, офицер в штабных аксельбантах докладывает:
– Зиновий Петрович, извольте получить спешный пакет от его высокопревосходительства вице-адмирала Макарова.
Рожественский, не говоря ни слова, принимает пакет и тяжелым жестом разрывает его (офицер тем временем так же тихо исчезает за дверью, видно, что он больше всего на свете боится чем-нибудь раздражить вспыльчивого начальника).
...Кабинет Авелана. Сухой старичок с невыразительным лицом и бесцветными глазами слушает Рожественского. Тот, стоя навытяжку перед Авеланом, докладывает резким, отрывистым голосом:
– Все то же, и все те же, Федор Карлович. Опять наш кронштадтский барон Мюнхгаузен.
Рожественский улыбается, хотя улыбка получается у него натянутой, ясно видно, что контр-адмирал не из породы весельчаков, смеяться не умеет и не любит.
– Раньше он пытался сам себя за волосы к Северному полюсу протащить. А теперь вот с колокольни кронштадтского собора Порт-Артур видит. Ну и, само собой, указания дает.
Авелан прочел принесенную бумагу. Положил на стол. Голосом, в котором не было никакого выражения, произнес:
– Тем не менее следует доложить об этом его императорскому высочеству генерал-адмиралу.
...Генерал-адмирал («шесть пудов августейшего мяса « – так зовут его на флоте; за глаза, конечно!), без кителя, в расстегнутой рубахе, раскинулся на софе. Толстое, одутловатое лицо его красно, рот растянулся в улыбке. Перед огромным зеркалом исполняет затейливые па очаровательное существо. Серебряным колокольчиком звучит радостный, счастливый смех – мадемуазель Балетта примеряет песцовую шубку, сиюминутный подарок Алексея Александровича.
Идиллию нарушает резкий звонок телефона. Мадемуазель, капризно наморщив носик:
– Ah, toujours, ces affaires dégoutantes!26
«Шесть пудов августейшего мяса» проявляют некоторое колебание. Черт его знает, а вдруг из Царского Села что-либо передали? Ведь не посмеют же беспокоить по пустякам здесь, в интимной квартире? Брать трубку или не брать?
А телефон звонит. Третий раз, четвертый...
– Да, слушаю! Что-о? – голос великого князя клокочет от ярости. – Срочное письмо? Ма-ка-ров?! Старый Дурак!..
(Великий князь, правда, всего на год моложе Макарова, но такая мелочь простительна в справедливом раздражении.)
– Надоел! Понимаете, на-до-ел! И прошу более не беспокоить!
Трубка брошена на рычаг.
* * *
6 декабря 1899 года вице-адмирал Макаров был назначен главным командиром Кронштадтского порта и военным губернатором этого города-крепости. Новая должность его считалась не только высокой, но и весьма почетной. Он получил особняк, яхту, собственный выезд (то есть лошадей и карету, содержащихся «от казны»). Однако все эти блага, столь желанные для многих, были безразличны Макарову и уж, во всяком случае, ни в коей мере не могли компенсировать ему некоторой оторванности от жизни флота. Зато хлопот по повой должности у него было более чем достаточно. Кронштадт в ту пору служил главной базой Балтийского флота. Здесь с полной нагрузкой работали большой порт, доки, ремонтные заводы, здесь находились склады и арсеналы, здесь проходили подготовку и обучение большие контингенты моряков. На острове Котлин располагались батареи мощной морской артиллерии и форты, защищавшие подходы к русской столице. Все это требовало каждодневного внимания. К тому же Макарову как военному губернатору Кронштадта приходилось заниматься и чисто гражданскими делами: ведь на маленьком острове проживало несколько десятков тысяч людей. И у каждого свои беды, свои заботы...Конечно, все эти административные обязанности были не слишком-то интересны для такого горячего и энергичного человека, как Макаров. Тем не менее за три с лишним года его пребывания в Кронштадте он очень много сделал для усовершенствования порта, крепости и самого города. Кроме того, он продолжал полярные плавания, воевал за свой бронебойный снаряд, как всегда, много занимался научной работой, выступал с докладами и даже преподавал в офицерских классах (то есть по нынешней терминологии – нечто вроде курсов по усовершенствованию). Представить себе Степана Осиповича в состоянии праздности прямо-таки невозможно.
Так-то оно так... И все же вряд ли Макаров был когда бы то ни было столь мало удовлетворен своей службой, как на этом почетном посту. Да, имеются такие должности: чины, звания, уважение и даже власть, и тем более хорошее жалование – все это есть, только... Только не возникает серьезных проблем, спорных вопросов, нет личного участия в решении крупных, принципиально важных дел и планов. И как следствие – очень малая ответственность. Вряд ли нужно говорить, что для Макарова подобное полупенсионное положение было пыткой. Он оставался переполненным сил и энергии. Он готов был, бросив все, отправиться на Северный полюс, на Дальний Восток, на войну, к черту на рога! Завтра же. Через полчаса. Сию минуту. ...А ему приходилось лишь принимать парады и рапорты, да участвовать в высочайших смотрах.
В макаровских бумагах сохранился черновик одной его докладной записки. Неизвестно, была ли она представлена «по начальству», скорее всего нет, правда, оттого «в меняется печальный смысл означенного документа. Он невелик: всего лишь один густо исписанный листок. Речь там идет о неопределенности служебного положения главного командира Кронштадтского порта, то есть в данном случае о положении самого Макарова (записка датируется 1903 годом). Оказывается, на сравнительно небольшом острове главному командиру не подчинялись: инженерное училище, сухопутные войска гарнизона, учебные отряды, морское собрание и т. п. В то же время (цитируем) „нет боевого снабжения“, „нет офицеров“, зато есть „чрезмерное число специалистов“. Добавим – последнее по счету, но. видимо, первое по важности, – что в непосредственном подчинении Макарова совсем не было боевых кораблей. Он, так сказать, командовал морем и сушей, а не флотом и войсками.
Впрочем, деятельность Макарова не умещалась в его нынешние узкие должностные рамки. Будучи командиром Кронштадтской крепости, он по-прежнему воевал с косным морским ведомством за необходимые для флота преобразования и нововведения. При этом, повторяем, не следует толковать эту макаровскую борьбу расширительно в смысле политическом и социальном. Он, как и многие русские офицеры того времени, полагал, что армия должна находиться вне политики, что дело состоит в защите своего отечества, которое он обязан защищать независимо от характера строя, существующего в стране. Оставаясь всегда человеком консервативных взглядов и убежденным монархистом, Макаров в ходе своей разносторонней деятельности неоднократно вынужден был вступать в конфликт с инертной и косной бюрократической машиной тогдашнего государственного механизма. При этом он никогда не доходил до отрицания существующего порядка и безо всякого одобрения относился к революционерам и революционному движению.
Борьбу с различными ведомствами он вел, по его собственному меткому выражению, «за право исполнять свои обязанности».
Неустанное трудолюбие Макарова наглядно проявляется при знакомстве с его записными книжками того времени. С присущим ему педантизмом в делах он вел регулярные записи о том, кого и когда он принимал и по каким вопросам, в каких комиссиях и заседаниях участвовал, что именно обсуждалось, каковы были мнения присутствующих и его самого. Аккуратно записывал, где и перед кем выступал с докладами и по каким вопросам. Перечень этих поистине бесконечных дел и забот производит особенно сильное впечатление потому, что перед нами не подобие какого-то официального реестра, а черновые записи для себя. Меньше всего Макаров предполагал, что эти его записи будут кем-то и когда-то читаться.
Тогдашний адъютант Макарова оставил очень подробное описание его распорядка дня27, Записи эти столь скрупулезно точны, что легко можно представить себе обычный, будничный, так сказать, «средний» день в жизни адмирала. Свидетельство адъютанта удачно дополняют позднейшие воспоминания макаровской племянницы, которая как раз в те годы жила в семье своего дяди в Кронштадте28.
...Ровно в восемь часов в доме звучал низкий, бархатный бас: «Подъем! Подъем!» «Дядя Стива» (так звали дома Степана Осиповича, уменьшая имя «Степан» по манере того времени – вспомним Стиву Облонского из «Анны Карениной») обязательно появлялся в детской и громко хлопал в ладоши, повторяя: «Подъем!» И не уходил, пока дети не поднимались, причем строго требовал от них вставать быстро и без хныканья (последнего адмирал особенно не терпел, даже в детях). Поднимались и все домочадцы, все кроме Капитолины Николаевны, она не любила жесткого распорядка дня и для нее непреклонный Макаров делал исключение: мимо ее комнаты он проходил на цыпочках и слова «подъем» не произносил.