Страница:
– Зоосад Вер-Майера. Он там живет постоянно, слева от дороги есть указатель.
– Ваш к нему пароль?
– «Заказанные вами генераторы находятся в пути, сейчас это дефицит в Европе».
– Отзыв?
– «Да, но в Канаде нет того сечения, которое мне нужно, поэтому приходится искать в Британии».
– Оставайтесь здесь, пишите отчет, можете сделать это моими чернилами, – Роумэн передал ему пузырек с симпатикой – раствором луковой эссенции, абсолютно незаметным между строками. – Фройбаха я навещу после визита к Вальдману. Пароль?
– «Нельзя ли организовать лов исключительно большой рыбы, поддающейся обработке в мастерской Хорхе, где делают чучела?» Отзыв: «Придется ждать до завтра, сегодня вода мутная, большая рыба не возьмет наживу».
– Каких-либо иных условных фраз нет?
– В случае, если вы решите принять на себя руководство этими людьми, назовите номер татуировки «братства» СС вашего шефа. Если она в сумме будет в два раза меньше моей, они перейдут в ваше подчинение... Какой, кстати, ваш номер?
– Дело в том, Райфель, что я никогда не состоял в СС. Никогда. Ясно? Я всегда выполнял личные поручения партайляйтера Боле. А номер моей членской карточки НСДАП запомните, может пригодиться: семьдесят две тысячи триста двадцать два.
«Штирлиц не зря назвал мне номер своего партийного удостоверения. То, что я сказал Райфелю на единицу больше, дела не изменит. Пусть ищет, если все же решится отправить запрос. Да, они до сих пор раздавлены страхом перед тем, кто стоит над ними; это хорошо – до поры; когда они наберут силу, будет плохо; слепая устремленная масса, готовая на все, лишенная права на вопрос, – штука страшная. На короткое время, понятно, потом развалятся, слепота общества – гарантия его гибели, но могут успеть такое натворить, что мир снова содрогнется...
...Через два дня Роумэн вернулся в Асунсьон, встретился со Штирлицем, передал ему информацию, которую смог получить в Игуасу, Эльдорадо и Монте-Карло, и сразу же вылетел в Лиссабон, понимая, что Грегори просто-напросто не сможет дольше держать в схороне Ригельта и Ланхера – слишком опасно.
Роумэн, Криста, Спарк (Лиссабон, декабрь сорок шестого)
– Ваш к нему пароль?
– «Заказанные вами генераторы находятся в пути, сейчас это дефицит в Европе».
– Отзыв?
– «Да, но в Канаде нет того сечения, которое мне нужно, поэтому приходится искать в Британии».
– Оставайтесь здесь, пишите отчет, можете сделать это моими чернилами, – Роумэн передал ему пузырек с симпатикой – раствором луковой эссенции, абсолютно незаметным между строками. – Фройбаха я навещу после визита к Вальдману. Пароль?
– «Нельзя ли организовать лов исключительно большой рыбы, поддающейся обработке в мастерской Хорхе, где делают чучела?» Отзыв: «Придется ждать до завтра, сегодня вода мутная, большая рыба не возьмет наживу».
– Каких-либо иных условных фраз нет?
– В случае, если вы решите принять на себя руководство этими людьми, назовите номер татуировки «братства» СС вашего шефа. Если она в сумме будет в два раза меньше моей, они перейдут в ваше подчинение... Какой, кстати, ваш номер?
– Дело в том, Райфель, что я никогда не состоял в СС. Никогда. Ясно? Я всегда выполнял личные поручения партайляйтера Боле. А номер моей членской карточки НСДАП запомните, может пригодиться: семьдесят две тысячи триста двадцать два.
«Штирлиц не зря назвал мне номер своего партийного удостоверения. То, что я сказал Райфелю на единицу больше, дела не изменит. Пусть ищет, если все же решится отправить запрос. Да, они до сих пор раздавлены страхом перед тем, кто стоит над ними; это хорошо – до поры; когда они наберут силу, будет плохо; слепая устремленная масса, готовая на все, лишенная права на вопрос, – штука страшная. На короткое время, понятно, потом развалятся, слепота общества – гарантия его гибели, но могут успеть такое натворить, что мир снова содрогнется...
...Через два дня Роумэн вернулся в Асунсьон, встретился со Штирлицем, передал ему информацию, которую смог получить в Игуасу, Эльдорадо и Монте-Карло, и сразу же вылетел в Лиссабон, понимая, что Грегори просто-напросто не сможет дольше держать в схороне Ригельта и Ланхера – слишком опасно.
Роумэн, Криста, Спарк (Лиссабон, декабрь сорок шестого)
Пансионат «Пингвин» оказался небольшим красивым особняком в довольно запущенном парке, на спуске к реке. Роумэн подъехал на автобусе к центральной площади, затерялся в шумной толпе (близилось рождество, магазины работали до девяти часов вечера, чтобы люди успели загодя присмотреть подарки), дважды проверился в салоне готового платья и лавочке, где торговали игрушками, но ни того парня, которого ему по памяти нарисовал в Асунсьоне Штирлиц («Он вас топчет, поверьте мне, но он не знает, что за вами смотрит кто-то еще; я того, второго, определить не смог, видимо, агент очень высокой квалификации»), ни кого-то еще, холодноглазого, упершегося в спину стоячими глазами, не было. «Или я не заметил его, – сказал себе Роумэн. – И в самолете – я не зря поменял рейс в Рио – тоже не было никого подозрительного; тем не менее надо взять такси, посмотреть, нет ли кого сзади, поменять на другое, а потом, отдав заранее деньги шоферу, перескочить на трамвай, – только после этого я вправе идти к Кристе».
(Именно то, что он выпрыгнул из такси, отдав заранее деньги шоферу, спасло его от «хвоста»; его вели с первой же минуты, как он прилетел в Лиссабон. Джек Эр сообщил, что Роумэн приобрел билет со сменой рейса человеку, который ждал его в аэропорту Асунсьона; сам он получил приказ взять в наблюдение Штирлица; Роумэна же в Лиссабоне подхватила частная детективная контора – наняло представительство ИТТ; объекта столь высокой квалификации не чаяли встретить, особенно когда он выскочил на ходу из вагона трамвая и скрылся в проходном дворе.)
Роумэн надел очки, которые заметно меняли его внешность (подсказал Штирлиц), спрятал свои седые пряди, столь заметные каждому, кто встречал его, под кепи, которое надвинул на лоб, и вошел в дверь пансионата, зажав в руке – так, чтобы видел портье, – трубку-носогрейку: это легко запоминается, пусть себе ищут человека с трубкой – на здоровье!
Он сразу же прошел на второй этаж; обычно портье не обращают внимания на тех, кто идет смело и сосредоточенно; окликают, как правило, тех, кто проявляет хоть тень нерешительности.
Около комнаты Кристы он остановился и заставил себя отдышаться: сердце вдруг часто-часто замолотило. «Черт тебя подери, заячья лапа, хватит же! Ну, стучи же, – сказал он себе, – стучи вашим условным стуком, чего ты ждешь?» «А может, я подслушиваю?» – услыхал он в себе тот давешний подлючий, чужой голос, что впервые, помимо его воли, заговорил еще в Асунсьоне, когда он позвонил Спарку, а трубку в его номере сняла Криста.
Он удивился тому, что сначала решил откашляться, а уж потом стучать; это привело его в бешенство, он положил ладонь на холодную, скользящую эмаль цвета слоновой кости и выбил дробь: «тук-тук – здравствуй, друг!» – так переговаривались узники в камерах нацистских тюрем.
Никто не ответил.
«Девочка спит, – подумал Роумэн, – уже почти неделю они где-то держат этих паршивых наци: работа, которую совсем не просто делать бригаде здоровых мужиков, а их здесь двое, Спарк и Криста, каково такое выдержать? Конечно, она спит, бедненькая».
Он постучал еще раз.
Молчание.
Сердце замолотило еще чаще, в горле сразу появилась горечь, спазм, голова закружилась: «В каком же номере живет Грегори, – подумал он, – наверное, Криста у него, они ведь ждут меня, мы условились заранее, что я уложусь, должен, не могу не уложиться в неделю после того, как – и если – им удастся сделать то, что мы задумали; им удалось. Черт, в каком же номере поселился Грегори? Я не знаю. Я попросил портье соединить меня с „сеньором Сараком“, подошла Криста. „Сеньора Спарка – он произнес фамилию верно, – нет в двенадцатом номере, соединяю с сеньорой“».
Роумэн посмотрел на металлическую цифру, прикрепленную к двери: «двенадцать». «Идиот, – сказал он себе, – ты же стучишься к нему, что с тобой? Да, но ведь она сказала: „Я караулю тебя в его комнате“. Надо идти вниз, к портье, спрашивать, где живет сеньора. Это плохо. Все портье здесь – осведомители тайной полиции, они обязаны сообщать обо всем, что происходит в пансионате, о любой мелочи; фашизм особенно интересуют подробности, так уж они устроены, чтобы подглядывать в замочную скважину, рефлекс гончей».
Роумэн глянул на часы – четверть десятого. «Я могу постучать в соседнюю дверь, еще не поздно, извинюсь».
В четырнадцатом номере (тринадцатого, как во всех дорогих пансионатах, не было) никого не оказалось; в пятнадцатом ему ответил низкий мужской голос:
– Не заперто.
Роумэн приоткрыл дверь – она тяжело, зловеще заскрипела («Как хорошо покрашена, эмаль прекрасна, а петли не смазаны, дикость!»).
Маленький, щуплый человек лежал на высокой кровати; ноги его, обутые в модные, остроносые, черно-белые лаковые туфли, лежали на атласном покрывале кровати.
Увидав Роумэна, человек как-то стыдливо спустил ноги с атласа, потер тонкими пальцами виски, потом досадливо махнул рукой, словно бы сердясь на самого себя, и спросил:
– Что вам?
– Простите, здесь живет сеньора, – Роумэн с трудом подбирал португальские слова (трудно объясняться на языке, который близок к тому, который знаешь; совсем иное произношение: португальский чем-то похож на русский, такой же резкий, утверждающий), говорил медленно, как-то подобострастно улыбаясь. – Очень красивая, с веснушками...
– Спросите портье, я не слежу за соседями! – человек снова вскинул ноги на покрывало и устало опустил маленькую голову на низкую, словно бы расплющенную, подушку.
Роумэн прикрыл дверь, которая заскрипела еще пронзительнее...
– Сеньора живет рядом, – услыхал он чей-то шепот, знакомый, громкий; ее, господи!
Он резко обернулся: Криста стояла в проеме двери номера, что был напротив двенадцатого; она была в халатике, лицо бледное, усталое, но такое в нем было счастье, так сияли ее глаза-озерца, так она тянулась к Роумэну, хотя была внешне совершенно недвижна, что он даже зажмурился от счастья, бросился к ней, обнял, вобрал ее в себя и замер, почувствовав легкую, освобождающую усталость.
– Ну, Ригельт, спасибо вам, – сказал Роумэн, подчеркнуто не глядя на заросшее седой щетиной лицо Лангера, – вы крепко меня выручили, без вашей помощи я бы ни черта не сделал.
Грегори, натянув макинтош на голову, спал на колченогом диване с выпирающими пружинами. Он уснул через десять минут после того, как Криста привезла Роумэна; они тогда вышли из подвала во двор; ночь была прохладная, чуть подморозило; звезды стыли в черной бездне неба; они вдруг начинали мерцать и калиться изнутри; порой казалось, что некоторые, самые яркие, вот-вот лопнут; потом снова наступало затишье, все успокаивалось, и на земле из-за этого становилось еще тише.
Роумэн выслушал желтого, похудевшего Спарка; тот еле шевелил губами, спал по два часа в сутки: караулил немцев. Когда Криста приносила еду, кормил их с ложки; гадили они под себя, запах был страшный, въедливый.
– Судя по тому, что их не ищут, те записки – «Уехали по делам, скоро вернемся, бизнес», – которые я заставил их написать в их подлючие оффисы, подействовали. Полиция не включилась в дело, ей, видимо, ничего не сообщали... А этого самого кожаного Фрица, который жил здесь по фальшивым португальским документам, похоронил Лангер, я его заставил. Вполне квалифицированно волок тело в яму... Гад... Я сделал ему узлы на ногах пошире, так, чтобы не упал, работал в условиях, приближенных к их концлагерям, все время плакал, сука... Оказывается, этого самого Фрица присудили к петле... Заочно... В Кракове...
– А ты привел приговор в исполнение... Не казни себя. Ты не мог иначе, – сказал Роумэн.
– Конечно. Только я никак не могу отделаться от того ощущения, понимаешь? Я до сих пор чувствую, как рукоять пистолета мягко входит в его висок...
– Не ты это начал. Не мы это начали, – жестко сказала Криста. – Они звери. Так с ними и надлежит обращаться.
– Львы – тоже звери, конопушка, – вздохнул Грегори. – Пошли вниз, они могут подползти друг к другу, начнут еще зубами развязываться, они на все готовы...
– Кто из них легче разваливается? – спросил Роумэн, проводив глазами Кристу, спустившуюся в подвал первой.
– Ригельт.
– Ты не чувствовал в них игры?
– Какой?
– Не знаю... Игры – и все тут... Они все ведут какую-то игру, Грегори... Надо ж было придумать такое: за два часа напечатать объявления об охоте в джунглях, развесить их там, где они бросаются в глаза, просчитав, что Штирлиц не преминет прийти по этому адресу... Надо же иметь такие мозги?! Они живут играми, понимаешь?
– Здесь игры не было, – убежденно ответил Грегори. – Но я должен поспать. Потом я отвечу тебе, продумав все еще раз, сейчас у меня плохо варит голова, прости.
– Я очень рад, – ответил Ригельт, подобострастно глядя на Роумэна, – я рад, что смог вам помочь... За эти дни я переоценил всю свою жизнь... Я сделал выбор.
– Не вы сделали выбор, Ригельт. Выбор за вас сделал я, – Роумэн достал из кармана конверт, в котором лежали рапорты Райфеля, Вальдмана из Эльдорадо, Александра фон Фройбаха из Монте-Карло, Зибера из «Колониа Филадельфиа» под Асунсьоном – всех тех, кого он прошел по цепи, по тайной нацистской цепи, внедрившейся вдоль по Паране, – перевалочные пункты по дороге нацистов в Чили, Боливию, Перу, Колумбию; явки, пароли, номера счетов, шифры – все было здесь. – Сейчас я развяжу вас и вы ознакомитесь с этими документами. И внесете свои предложения.
Роумэн подошел к нему – обгаженному, вонючему; не скрывая отвращения, задержал дыхание, развязал ему руки и ноги; Криста стояла рядом, сжимая в руках свой «смит-вессон».
– Он не будет поступать неблагоразумно, – заметил Роумэн, отходя от Ригельта, который медленно массировал руки в запястьях. – Ему теперь придется вести себя очень продуманно. Верно, Ригельт? Ваши ведь не станут чикаться, они не понимают нашей дурацкой мягкотелости, верно?
– О чем вы? – удивился Ригельт, пытаясь подняться; ноги не держали его; серые брюки, сделавшиеся от мочи и экскрементов темными, бесформенно болтались на нем, словно лагерная роба. – Я же все сказал вашему коллеге, я понимаю, что все случившееся обязывает меня к...
– Договаривайте, – сказала Криста. – Договаривайте, Ригельт. Могу помочь: к сотрудничеству. Вы это хотели сказать? Да? Вы молчите, потому что вам мешает Лангер?
– Я... Нет, то есть...
– Вот смотрите, – сказал Роумэн. – Знаете руку ваших людей? Почерк знаком?
– Почерк знаком мне, – тихо сказал Лангер. – Вы же это прекрасно знаете, потому что имена людей называл я, а не Ригельт.
– Я бы и сам вышел на Райфеля, – Роумэн покачал головой. – Вы не просто назвали их имена, вы дали к ним ключи. Теперь это наши люди. Но Ригельт помог нам в другом... Правда, Ригельт? Вы поглядите, поглядите на документы, в этом заслуга не только Лантера, но и ваша... Вы крепко напортачили в Рио, вы засветились, этого вам было делать нельзя, никак нельзя.
Ригельт со страхом глянул на документы, лежавшие на пыльном столике, потянулся к ним. Роумэн одернул его:
– Не трогать руками! Глаза есть? Вот и смотрите. А когда наглядитесь, возьмете ручку и подтвердите правильность написанного. Писать будете на мое имя. Назовете меня «Герберт». И напишете, что указание на работу со Штирлицем вы получили от Пепе и Лангера. Укажете точное время, когда он сообщил вам о вылете Штирлица из Мадрида. Все ясно?
– Все ясно.
– Очень хорошо... А теперь с вами, Лангер... К вам позвонили из Мадрида по поводу Штирлица, не правда ли?
– Да.
– Кемп?
– Да.
– Вы понимаете, что наш разговор записывается на пленку?
– Да.
– Вы открываете мне секретные сведения по собственному желанию, без какого бы то ни было принуждения с моей стороны?
– Я отвечаю добровольно, без давления.
– Меня не устраивает такой пассаж. Я спросил: вы открываете мне ваши секретные сведения без давления?
– Да, я открываю вам секретные сведения без давления... с вашей стороны.
– Ригельт, вы это подтверждаете?
– Да, да, конечно, – ответил тот, по-прежнему завороженно глядя на бумаги, что лежали на столе.
– Ригельт, вы подтверждаете, что Лангер убил своего телохранителя Фрица ударом рукоятки «парабеллума» в висок?
– Но я этого не видел...
– Меня не устраивает такой ответ.
– Да, подтверждаю.
– Нет, меня и этот ответ не устраивает, вы знаете, как даются показания такого рода. Их дают развернуто, исчерпывающе, подробно.
– Лангер устранил своего телохранителя...
Роумэн перебил его:
– Имя! Вы забыли назвать имя. Имя и фамилию.
– Фриц Продль, живший в Лиссабоне по документам на имя Васко Алвареша, работавший личным секретарем Лангера, был убит им во время ссоры, произошедшей на моих глазах, ударом «парабеллума» в висок...
– Вы это видели лично?
– Да.
– Вы свидетельствуете это свое показание под присягой?
– Да, я готов присягнуть.
– Лангер, вы подтверждаете показания Ригельта?
– Нет.
– Подумайте еще раз.
– Мне нечего думать. Это он, Ригельт, убил моего секретаря Фрица Продля, действительно жившего здесь по паспорту Васко Алвареша, когда понял, что тот получил документы, из которых можно было сделать вывод о провале миссии Ригельта в Латинской Америке.
– Какой именно?
– Миссии, связанной с транспортировкой Штирлица на нашу опорную базу.
– Какую? Штирлиц должен был поселиться в Асунсьоне?
– Да, первое время там, вы правы. Но – подконтрольно. А Штирлиц ушел, скрылся. По его вине. Это не было случайностью. Вот за это Ригельт и устранил Фрица Продля. На моих глазах.
– Так кто же из вас говорит правду? – Роумэн смотрел то на одного, то на другого. – А?
– Я! – Ригельт снова опустился на пол, ноги, верно, не держали его. – Я вам выгоднее, чем Лангер, хотя он и является руководителем лиссабонской группы. Я вам выгоднее, потому что, когда Отто Скорцени вернется, – а он скоро вернется на свободу – я снова буду с ним, а он знает то, что и не снилось Лангеру. Я выгоднее вам, Герберт, даю честное слово!
– Какое вы мне даете слово?
– Честное слово! Я всегда был зеленым СС, я не носил эту страшную черную форму! Лангер из гестапо, их организация осуждена по решению трибунала в Нюрнберге!
– Не теряйте лицо, Ригельт, – поморщился Лангер. – Ни вас, ни меня не убьют, мы нужны им живыми. Вы, как и я, в дерьме, не марайтесь еще больше. Берите на себя Фрица, это нужно им для того, чтобы крепче нас держать, неужели не понятно? Все знают, что у меня не хватит силы его убрать, я из другой породы, зачем лжесвидетельствовать?
– Помолчите, – сказала Криста. – Я должна поменять пленку в диктофоне.
– В том, что сказал Лангер, – заметил Роумэн, как-то наново рассматривая Ригельта, – есть резон. Он дает вам дельный совет, соглашайтесь. И развяжите вашего друга... Вот так, молодец... Лангер, когда вы узнали, что ваш телохранитель осужден к повешению в Кракове?
– Месяца два назад.
– А точнее?
– В начале октября сорок шестого года.
– Так, может, мы сформулируем ваше показание иначе? «Я, Лангер, штурмбанфюрер СС, живущий в Лиссабоне по документам Энрике Ланхера и возглавляющий фирму... – Назовете ее правильно, я могу ошибиться, ладно? – Я, Лангер, узнав, что мой секретарь Фриц Продль, он же Васко Алвареш, осужден в Кракове – приговорен к смертной казни через повешение за то, что во время войны служил в Аушвице и принимал участие в массовых убийствах узников, поручил Ригельту, штурмбанфюреру СС, работающему ныне в Лиссабоне под фамилией Киккель, устранить Продля, поскольку правительство Польши официально потребовало его выдачи. Необходимость такого рода акции вызвана возможностью провала одного из звеньев нашей глубоко законспирированной цепи: Линц – Ватикан – Мадрид – Лиссабон – Канарские острова – Рио – Игуасу – Асунсьон – Кордова – Сантьяго-де-Чили – Ла-Пас – Богота».
– Я перезарядила пленку, – сказала Криста. – Пусть говорит.
– Вы согласны с моей версией, Лангер? – спросил Роумэн.
– Я скажу то, что вы требуете.
– Ну, и прекрасно. Только добавите: проверив работу Ригельта, я лично похоронил Продля, так как Ригельт почувствовал себя плохо после ликвидации. Да?
Лангер с трудом поднялся, раскачиваясь, приблизился к стене и, закрыв глаза, вздохнул; постоял недвижно, потом, повторив – слово в слово – то, что продиктовал ему Роумэн, спросил:
– Теперь мы свободны?
– После того, как собственноручно напишете это же, – да, – ответил Роумэн.
– Я напишу, – кивнул Лангер. – Только вам – хотите вы того или нет – придется ответить мне на вопрос: я обязан поставить мое руководство в известность о случившемся, если меня, вдруг, спросят?
– А кто вас может об этом спросить? – Роумэн пожал плечами.
– Тот, кто поддерживает контакт с вашими людьми. Или все происшедшее здесь и в Игуасу ваша личная инициатива?
– Если вы поставите в известность о случившемся, – сказала Криста, – вас уберут так же, как убрали Гаузнера. Это говорю вам я, его агент. Я работала с вами в Лиссабоне против этого господина, – она кивнула на спящего Спарка. – Я с американцами – поэтому жива, здорова и благополучна. Еще вопросы есть?
Роумэна поразило то, как Криста произнесла эту фразу; закрыл глаза, полез за сигаретами.
– Вопросов больше нет, – задумчиво глядя на Кристину, ответил Лангер.
«Только бы он не начал спрашивать ее, – подумал Роумэн, – только бы он не стал интересоваться ее работой, я не смогу это выдержать, это как разорвать мне грудь и вынуть сердце».
– Отведите Ригельта в чулан, – попросил он Кристину; говорил сухим, начальственным тоном. – Подождите там час, – пояснил он Ригельту, – потом я освобожу вашего начальника, и мы продолжим беседу с вами.
Поддерживая локтями сползавшие брюки, Ригельт, шаркая ногами, словно старик, вышел. Кристина шла сзади, упираясь ему в голову пистолетом. «Он может играть слабость, – подумал Роумэн, – а когда закроется дверь, кинется на нее, он – может».
– Стой! – крикнул он сорвавшимся голосом. – Стоять!
Криста испуганно обернулась. Ригельт, вжав голову в плечи, резко согнулся, видимо, опасаясь выстрела в затылок.
Лангер усмехнулся:
– Он не станет нападать на девушку. Он теперь ваш. С потрохами.
– Как и вы, – ответил Роумэн, оставил Кристину в подвале, сам запер Ригельта в чулане. Тот шепнул, что потом, когда они останутся одни, расскажет еще кое-что: «У меня есть многое, о чем надо рассказать».
Роумэн вернулся в подвал, сел возле спящего Спарка и сказал:
– Ну, а теперь давайте говорить как члены одного содружества, Лангер. Ваша история – с самого начала. По дням. С девятого мая сорок пятого. Как удобнее: сначала написать, а потом наговорить на пленку? Или наоборот?
– Я буду это делать одновременно. Вы же видели мой почерк, он вполне разборчив, пишу я быстро, говорю медленно. Только, в отличие от Ригельта, который ошалел от животного счастья, мне бы хотелось выйти на улицу, снять брюки и вымыться...
– Перебьетесь, – жестко сказала Криста. – Свое дерьмо не пахнет.
– Он думает о нас, – Роумэн улыбнулся Кристе. – Пойдемте, Лангер. Здесь, правда, нет водопровода, но я видел бочку, ночью прошел дождь, вода прекрасная, пошли.
(Именно то, что он выпрыгнул из такси, отдав заранее деньги шоферу, спасло его от «хвоста»; его вели с первой же минуты, как он прилетел в Лиссабон. Джек Эр сообщил, что Роумэн приобрел билет со сменой рейса человеку, который ждал его в аэропорту Асунсьона; сам он получил приказ взять в наблюдение Штирлица; Роумэна же в Лиссабоне подхватила частная детективная контора – наняло представительство ИТТ; объекта столь высокой квалификации не чаяли встретить, особенно когда он выскочил на ходу из вагона трамвая и скрылся в проходном дворе.)
Роумэн надел очки, которые заметно меняли его внешность (подсказал Штирлиц), спрятал свои седые пряди, столь заметные каждому, кто встречал его, под кепи, которое надвинул на лоб, и вошел в дверь пансионата, зажав в руке – так, чтобы видел портье, – трубку-носогрейку: это легко запоминается, пусть себе ищут человека с трубкой – на здоровье!
Он сразу же прошел на второй этаж; обычно портье не обращают внимания на тех, кто идет смело и сосредоточенно; окликают, как правило, тех, кто проявляет хоть тень нерешительности.
Около комнаты Кристы он остановился и заставил себя отдышаться: сердце вдруг часто-часто замолотило. «Черт тебя подери, заячья лапа, хватит же! Ну, стучи же, – сказал он себе, – стучи вашим условным стуком, чего ты ждешь?» «А может, я подслушиваю?» – услыхал он в себе тот давешний подлючий, чужой голос, что впервые, помимо его воли, заговорил еще в Асунсьоне, когда он позвонил Спарку, а трубку в его номере сняла Криста.
Он удивился тому, что сначала решил откашляться, а уж потом стучать; это привело его в бешенство, он положил ладонь на холодную, скользящую эмаль цвета слоновой кости и выбил дробь: «тук-тук – здравствуй, друг!» – так переговаривались узники в камерах нацистских тюрем.
Никто не ответил.
«Девочка спит, – подумал Роумэн, – уже почти неделю они где-то держат этих паршивых наци: работа, которую совсем не просто делать бригаде здоровых мужиков, а их здесь двое, Спарк и Криста, каково такое выдержать? Конечно, она спит, бедненькая».
Он постучал еще раз.
Молчание.
Сердце замолотило еще чаще, в горле сразу появилась горечь, спазм, голова закружилась: «В каком же номере живет Грегори, – подумал он, – наверное, Криста у него, они ведь ждут меня, мы условились заранее, что я уложусь, должен, не могу не уложиться в неделю после того, как – и если – им удастся сделать то, что мы задумали; им удалось. Черт, в каком же номере поселился Грегори? Я не знаю. Я попросил портье соединить меня с „сеньором Сараком“, подошла Криста. „Сеньора Спарка – он произнес фамилию верно, – нет в двенадцатом номере, соединяю с сеньорой“».
Роумэн посмотрел на металлическую цифру, прикрепленную к двери: «двенадцать». «Идиот, – сказал он себе, – ты же стучишься к нему, что с тобой? Да, но ведь она сказала: „Я караулю тебя в его комнате“. Надо идти вниз, к портье, спрашивать, где живет сеньора. Это плохо. Все портье здесь – осведомители тайной полиции, они обязаны сообщать обо всем, что происходит в пансионате, о любой мелочи; фашизм особенно интересуют подробности, так уж они устроены, чтобы подглядывать в замочную скважину, рефлекс гончей».
Роумэн глянул на часы – четверть десятого. «Я могу постучать в соседнюю дверь, еще не поздно, извинюсь».
В четырнадцатом номере (тринадцатого, как во всех дорогих пансионатах, не было) никого не оказалось; в пятнадцатом ему ответил низкий мужской голос:
– Не заперто.
Роумэн приоткрыл дверь – она тяжело, зловеще заскрипела («Как хорошо покрашена, эмаль прекрасна, а петли не смазаны, дикость!»).
Маленький, щуплый человек лежал на высокой кровати; ноги его, обутые в модные, остроносые, черно-белые лаковые туфли, лежали на атласном покрывале кровати.
Увидав Роумэна, человек как-то стыдливо спустил ноги с атласа, потер тонкими пальцами виски, потом досадливо махнул рукой, словно бы сердясь на самого себя, и спросил:
– Что вам?
– Простите, здесь живет сеньора, – Роумэн с трудом подбирал португальские слова (трудно объясняться на языке, который близок к тому, который знаешь; совсем иное произношение: португальский чем-то похож на русский, такой же резкий, утверждающий), говорил медленно, как-то подобострастно улыбаясь. – Очень красивая, с веснушками...
– Спросите портье, я не слежу за соседями! – человек снова вскинул ноги на покрывало и устало опустил маленькую голову на низкую, словно бы расплющенную, подушку.
Роумэн прикрыл дверь, которая заскрипела еще пронзительнее...
– Сеньора живет рядом, – услыхал он чей-то шепот, знакомый, громкий; ее, господи!
Он резко обернулся: Криста стояла в проеме двери номера, что был напротив двенадцатого; она была в халатике, лицо бледное, усталое, но такое в нем было счастье, так сияли ее глаза-озерца, так она тянулась к Роумэну, хотя была внешне совершенно недвижна, что он даже зажмурился от счастья, бросился к ней, обнял, вобрал ее в себя и замер, почувствовав легкую, освобождающую усталость.
– Ну, Ригельт, спасибо вам, – сказал Роумэн, подчеркнуто не глядя на заросшее седой щетиной лицо Лангера, – вы крепко меня выручили, без вашей помощи я бы ни черта не сделал.
Грегори, натянув макинтош на голову, спал на колченогом диване с выпирающими пружинами. Он уснул через десять минут после того, как Криста привезла Роумэна; они тогда вышли из подвала во двор; ночь была прохладная, чуть подморозило; звезды стыли в черной бездне неба; они вдруг начинали мерцать и калиться изнутри; порой казалось, что некоторые, самые яркие, вот-вот лопнут; потом снова наступало затишье, все успокаивалось, и на земле из-за этого становилось еще тише.
Роумэн выслушал желтого, похудевшего Спарка; тот еле шевелил губами, спал по два часа в сутки: караулил немцев. Когда Криста приносила еду, кормил их с ложки; гадили они под себя, запах был страшный, въедливый.
– Судя по тому, что их не ищут, те записки – «Уехали по делам, скоро вернемся, бизнес», – которые я заставил их написать в их подлючие оффисы, подействовали. Полиция не включилась в дело, ей, видимо, ничего не сообщали... А этого самого кожаного Фрица, который жил здесь по фальшивым португальским документам, похоронил Лангер, я его заставил. Вполне квалифицированно волок тело в яму... Гад... Я сделал ему узлы на ногах пошире, так, чтобы не упал, работал в условиях, приближенных к их концлагерям, все время плакал, сука... Оказывается, этого самого Фрица присудили к петле... Заочно... В Кракове...
– А ты привел приговор в исполнение... Не казни себя. Ты не мог иначе, – сказал Роумэн.
– Конечно. Только я никак не могу отделаться от того ощущения, понимаешь? Я до сих пор чувствую, как рукоять пистолета мягко входит в его висок...
– Не ты это начал. Не мы это начали, – жестко сказала Криста. – Они звери. Так с ними и надлежит обращаться.
– Львы – тоже звери, конопушка, – вздохнул Грегори. – Пошли вниз, они могут подползти друг к другу, начнут еще зубами развязываться, они на все готовы...
– Кто из них легче разваливается? – спросил Роумэн, проводив глазами Кристу, спустившуюся в подвал первой.
– Ригельт.
– Ты не чувствовал в них игры?
– Какой?
– Не знаю... Игры – и все тут... Они все ведут какую-то игру, Грегори... Надо ж было придумать такое: за два часа напечатать объявления об охоте в джунглях, развесить их там, где они бросаются в глаза, просчитав, что Штирлиц не преминет прийти по этому адресу... Надо же иметь такие мозги?! Они живут играми, понимаешь?
– Здесь игры не было, – убежденно ответил Грегори. – Но я должен поспать. Потом я отвечу тебе, продумав все еще раз, сейчас у меня плохо варит голова, прости.
– Я очень рад, – ответил Ригельт, подобострастно глядя на Роумэна, – я рад, что смог вам помочь... За эти дни я переоценил всю свою жизнь... Я сделал выбор.
– Не вы сделали выбор, Ригельт. Выбор за вас сделал я, – Роумэн достал из кармана конверт, в котором лежали рапорты Райфеля, Вальдмана из Эльдорадо, Александра фон Фройбаха из Монте-Карло, Зибера из «Колониа Филадельфиа» под Асунсьоном – всех тех, кого он прошел по цепи, по тайной нацистской цепи, внедрившейся вдоль по Паране, – перевалочные пункты по дороге нацистов в Чили, Боливию, Перу, Колумбию; явки, пароли, номера счетов, шифры – все было здесь. – Сейчас я развяжу вас и вы ознакомитесь с этими документами. И внесете свои предложения.
Роумэн подошел к нему – обгаженному, вонючему; не скрывая отвращения, задержал дыхание, развязал ему руки и ноги; Криста стояла рядом, сжимая в руках свой «смит-вессон».
– Он не будет поступать неблагоразумно, – заметил Роумэн, отходя от Ригельта, который медленно массировал руки в запястьях. – Ему теперь придется вести себя очень продуманно. Верно, Ригельт? Ваши ведь не станут чикаться, они не понимают нашей дурацкой мягкотелости, верно?
– О чем вы? – удивился Ригельт, пытаясь подняться; ноги не держали его; серые брюки, сделавшиеся от мочи и экскрементов темными, бесформенно болтались на нем, словно лагерная роба. – Я же все сказал вашему коллеге, я понимаю, что все случившееся обязывает меня к...
– Договаривайте, – сказала Криста. – Договаривайте, Ригельт. Могу помочь: к сотрудничеству. Вы это хотели сказать? Да? Вы молчите, потому что вам мешает Лангер?
– Я... Нет, то есть...
– Вот смотрите, – сказал Роумэн. – Знаете руку ваших людей? Почерк знаком?
– Почерк знаком мне, – тихо сказал Лангер. – Вы же это прекрасно знаете, потому что имена людей называл я, а не Ригельт.
– Я бы и сам вышел на Райфеля, – Роумэн покачал головой. – Вы не просто назвали их имена, вы дали к ним ключи. Теперь это наши люди. Но Ригельт помог нам в другом... Правда, Ригельт? Вы поглядите, поглядите на документы, в этом заслуга не только Лантера, но и ваша... Вы крепко напортачили в Рио, вы засветились, этого вам было делать нельзя, никак нельзя.
Ригельт со страхом глянул на документы, лежавшие на пыльном столике, потянулся к ним. Роумэн одернул его:
– Не трогать руками! Глаза есть? Вот и смотрите. А когда наглядитесь, возьмете ручку и подтвердите правильность написанного. Писать будете на мое имя. Назовете меня «Герберт». И напишете, что указание на работу со Штирлицем вы получили от Пепе и Лангера. Укажете точное время, когда он сообщил вам о вылете Штирлица из Мадрида. Все ясно?
– Все ясно.
– Очень хорошо... А теперь с вами, Лангер... К вам позвонили из Мадрида по поводу Штирлица, не правда ли?
– Да.
– Кемп?
– Да.
– Вы понимаете, что наш разговор записывается на пленку?
– Да.
– Вы открываете мне секретные сведения по собственному желанию, без какого бы то ни было принуждения с моей стороны?
– Я отвечаю добровольно, без давления.
– Меня не устраивает такой пассаж. Я спросил: вы открываете мне ваши секретные сведения без давления?
– Да, я открываю вам секретные сведения без давления... с вашей стороны.
– Ригельт, вы это подтверждаете?
– Да, да, конечно, – ответил тот, по-прежнему завороженно глядя на бумаги, что лежали на столе.
– Ригельт, вы подтверждаете, что Лангер убил своего телохранителя Фрица ударом рукоятки «парабеллума» в висок?
– Но я этого не видел...
– Меня не устраивает такой ответ.
– Да, подтверждаю.
– Нет, меня и этот ответ не устраивает, вы знаете, как даются показания такого рода. Их дают развернуто, исчерпывающе, подробно.
– Лангер устранил своего телохранителя...
Роумэн перебил его:
– Имя! Вы забыли назвать имя. Имя и фамилию.
– Фриц Продль, живший в Лиссабоне по документам на имя Васко Алвареша, работавший личным секретарем Лангера, был убит им во время ссоры, произошедшей на моих глазах, ударом «парабеллума» в висок...
– Вы это видели лично?
– Да.
– Вы свидетельствуете это свое показание под присягой?
– Да, я готов присягнуть.
– Лангер, вы подтверждаете показания Ригельта?
– Нет.
– Подумайте еще раз.
– Мне нечего думать. Это он, Ригельт, убил моего секретаря Фрица Продля, действительно жившего здесь по паспорту Васко Алвареша, когда понял, что тот получил документы, из которых можно было сделать вывод о провале миссии Ригельта в Латинской Америке.
– Какой именно?
– Миссии, связанной с транспортировкой Штирлица на нашу опорную базу.
– Какую? Штирлиц должен был поселиться в Асунсьоне?
– Да, первое время там, вы правы. Но – подконтрольно. А Штирлиц ушел, скрылся. По его вине. Это не было случайностью. Вот за это Ригельт и устранил Фрица Продля. На моих глазах.
– Так кто же из вас говорит правду? – Роумэн смотрел то на одного, то на другого. – А?
– Я! – Ригельт снова опустился на пол, ноги, верно, не держали его. – Я вам выгоднее, чем Лангер, хотя он и является руководителем лиссабонской группы. Я вам выгоднее, потому что, когда Отто Скорцени вернется, – а он скоро вернется на свободу – я снова буду с ним, а он знает то, что и не снилось Лангеру. Я выгоднее вам, Герберт, даю честное слово!
– Какое вы мне даете слово?
– Честное слово! Я всегда был зеленым СС, я не носил эту страшную черную форму! Лангер из гестапо, их организация осуждена по решению трибунала в Нюрнберге!
– Не теряйте лицо, Ригельт, – поморщился Лангер. – Ни вас, ни меня не убьют, мы нужны им живыми. Вы, как и я, в дерьме, не марайтесь еще больше. Берите на себя Фрица, это нужно им для того, чтобы крепче нас держать, неужели не понятно? Все знают, что у меня не хватит силы его убрать, я из другой породы, зачем лжесвидетельствовать?
– Помолчите, – сказала Криста. – Я должна поменять пленку в диктофоне.
– В том, что сказал Лангер, – заметил Роумэн, как-то наново рассматривая Ригельта, – есть резон. Он дает вам дельный совет, соглашайтесь. И развяжите вашего друга... Вот так, молодец... Лангер, когда вы узнали, что ваш телохранитель осужден к повешению в Кракове?
– Месяца два назад.
– А точнее?
– В начале октября сорок шестого года.
– Так, может, мы сформулируем ваше показание иначе? «Я, Лангер, штурмбанфюрер СС, живущий в Лиссабоне по документам Энрике Ланхера и возглавляющий фирму... – Назовете ее правильно, я могу ошибиться, ладно? – Я, Лангер, узнав, что мой секретарь Фриц Продль, он же Васко Алвареш, осужден в Кракове – приговорен к смертной казни через повешение за то, что во время войны служил в Аушвице и принимал участие в массовых убийствах узников, поручил Ригельту, штурмбанфюреру СС, работающему ныне в Лиссабоне под фамилией Киккель, устранить Продля, поскольку правительство Польши официально потребовало его выдачи. Необходимость такого рода акции вызвана возможностью провала одного из звеньев нашей глубоко законспирированной цепи: Линц – Ватикан – Мадрид – Лиссабон – Канарские острова – Рио – Игуасу – Асунсьон – Кордова – Сантьяго-де-Чили – Ла-Пас – Богота».
– Я перезарядила пленку, – сказала Криста. – Пусть говорит.
– Вы согласны с моей версией, Лангер? – спросил Роумэн.
– Я скажу то, что вы требуете.
– Ну, и прекрасно. Только добавите: проверив работу Ригельта, я лично похоронил Продля, так как Ригельт почувствовал себя плохо после ликвидации. Да?
Лангер с трудом поднялся, раскачиваясь, приблизился к стене и, закрыв глаза, вздохнул; постоял недвижно, потом, повторив – слово в слово – то, что продиктовал ему Роумэн, спросил:
– Теперь мы свободны?
– После того, как собственноручно напишете это же, – да, – ответил Роумэн.
– Я напишу, – кивнул Лангер. – Только вам – хотите вы того или нет – придется ответить мне на вопрос: я обязан поставить мое руководство в известность о случившемся, если меня, вдруг, спросят?
– А кто вас может об этом спросить? – Роумэн пожал плечами.
– Тот, кто поддерживает контакт с вашими людьми. Или все происшедшее здесь и в Игуасу ваша личная инициатива?
– Если вы поставите в известность о случившемся, – сказала Криста, – вас уберут так же, как убрали Гаузнера. Это говорю вам я, его агент. Я работала с вами в Лиссабоне против этого господина, – она кивнула на спящего Спарка. – Я с американцами – поэтому жива, здорова и благополучна. Еще вопросы есть?
Роумэна поразило то, как Криста произнесла эту фразу; закрыл глаза, полез за сигаретами.
– Вопросов больше нет, – задумчиво глядя на Кристину, ответил Лангер.
«Только бы он не начал спрашивать ее, – подумал Роумэн, – только бы он не стал интересоваться ее работой, я не смогу это выдержать, это как разорвать мне грудь и вынуть сердце».
– Отведите Ригельта в чулан, – попросил он Кристину; говорил сухим, начальственным тоном. – Подождите там час, – пояснил он Ригельту, – потом я освобожу вашего начальника, и мы продолжим беседу с вами.
Поддерживая локтями сползавшие брюки, Ригельт, шаркая ногами, словно старик, вышел. Кристина шла сзади, упираясь ему в голову пистолетом. «Он может играть слабость, – подумал Роумэн, – а когда закроется дверь, кинется на нее, он – может».
– Стой! – крикнул он сорвавшимся голосом. – Стоять!
Криста испуганно обернулась. Ригельт, вжав голову в плечи, резко согнулся, видимо, опасаясь выстрела в затылок.
Лангер усмехнулся:
– Он не станет нападать на девушку. Он теперь ваш. С потрохами.
– Как и вы, – ответил Роумэн, оставил Кристину в подвале, сам запер Ригельта в чулане. Тот шепнул, что потом, когда они останутся одни, расскажет еще кое-что: «У меня есть многое, о чем надо рассказать».
Роумэн вернулся в подвал, сел возле спящего Спарка и сказал:
– Ну, а теперь давайте говорить как члены одного содружества, Лангер. Ваша история – с самого начала. По дням. С девятого мая сорок пятого. Как удобнее: сначала написать, а потом наговорить на пленку? Или наоборот?
– Я буду это делать одновременно. Вы же видели мой почерк, он вполне разборчив, пишу я быстро, говорю медленно. Только, в отличие от Ригельта, который ошалел от животного счастья, мне бы хотелось выйти на улицу, снять брюки и вымыться...
– Перебьетесь, – жестко сказала Криста. – Свое дерьмо не пахнет.
– Он думает о нас, – Роумэн улыбнулся Кристе. – Пойдемте, Лангер. Здесь, правда, нет водопровода, но я видел бочку, ночью прошел дождь, вода прекрасная, пошли.
«Двадцатого апреля, когда русские танки были на ближних подступах к Берлину, мой непосредственный руководитель Бист вызвал меня к себе на конспиративную квартиру и сказал, что по решению группенфюрера СС Мюллера я должен немедленно уходить из города и пробиваться на юг. Он вручил мне паспорт на имя Густава Лингера и документы, удостоверяющие, что я освобожден союзными войсками из концентрационного лагеря „Пу-зет 41-12“ семнадцатого апреля; арестован гестапо 21 августа сорок четвертого года за принадлежность к группе лиц, покушавшихся на жизнь Гитлера. В справке было также сказано, что я подозревался гестапо в тайных контактах с моей двоюродной сестрой Матильдой Вольф, эмигрировавшей из рейха в Швейцарию в 1937 году. Бист дал мне явку Матильды Вольф в Асконе, виа Коммунале, семь, второй этаж, квартира направо. Я смог перейти границу в районе Базеля. Поскольку Бист снабдил меня тремя тысячами швейцарских франков, семью тысячами долларов и двумя бриллиантовыми перстнями, пересечь Швейцарию не составило труда. В Швейцарии я ни с кем не входил в контакт, поскольку в этом не было необходимости; хотя я получил запасную явку в Лугано, виа Венета, двенадцать, Гуго Аксель.
Матильда Вольф после того, как я назвал ей пароль: «Я перенес стенокардию, здешний климат прекрасен, но все же хочется к теплу» и получил отзыв: «Напрасно, здесь нужно акклиматизироваться, но если у вас язва, то лучше ехать на воды», – дала мне явку в Риме, виа Данте Алигьери, девять, сеньор Барталомео Фраскини. Этот человек, служащий Ватикана, свел меня с секретарем монсеньора Алоиза Худала, который поселил меня за городом, в небольшой деревушке на берегу моря (названия не помню) в семье рыбака, зовут Витторе. По прошествии двенадцати дней он вручил мне паспорт и билет на пароход в Барселону. Там меня встретил неизвестный, не назвавший своего имени, передал билет на поезд в Мадрид. На перроне в Мадриде ко мне подошел Кемп и приказал в тот же день прийти в ИТТ, представиться моим новым именем и попросить любую должность. Он же передал мне диплом об окончании Боннского университета, физический факультет, специальность – радиотехника. После трех месяцев работы в качестве механика в гарантийной мастерской Кемп откомандировал меня в Португалию, где я четыре месяца совершенствовал язык, а затем меня нашел Ригельт и передал портфель с сорока семью тысячами фунтов стерлингов. Эти деньги я должен был обратить на приобретение электромеханической мастерской, что я и сделал. Прибыль, получаемую с оборота, я должен был распределять следующим образом: пятьдесят процентов – переводить на счет 76146 в Швейцарский банк, Цюрих; двадцать пять процентов – обращать на расширение дела, добиваясь максимальной прибыльности; десять процентов – вносить на счет 548921 в отделение «Крэди лионэ» в Лиссабоне, дав право распоряжаться этим счетом сеньору Хайме Варвалью (с упомянутым человеком я не встречался ни разу, хотя он периодически берет деньги со счета; дважды положил взнос в сумме девяносто пять тысяч), а остальные деньги шли на оплату содержания моих сотрудников. Все они были транспортированы в Лиссабон из Германии в начале апреля сорок шестого года. Пауль Гаузе, унтершарфюрер СС, сотрудник гестапо Бремена, разыскивается французской полицией, номер в СС 964218, членский номер в НСДАП 641867; Вильгельм Полан, унтершарфюрер СС, работал в концентрационном лагере Дахау, номер в СС 426748, членский номер в НСДАП 1465822, разыскивается полицией Великобритании, Югославии, Франции и Польши; Фриц Продль, ликвидированный Ригельтом после того, как Польша приговорила его к смертной казни по поводу службы в Освенциме, шарфюрер СС, номер в СС 995165, членский номер в НСДАП 954428. Гаузе и Полан живут по паспортам, полученным через монсеньора Алойза Худала, который, как считают, был духовником старшего сына Бормана, принявшего сан.
Продль, Гаузе, Полан, Тройст, Ригельт и я составляли «оперативную лиссабонскую пятерку» с выходами на Мадрид и Латинскую Америку (Райфель в Игуасу – руководитель «тройки» в том районе).