"Брр, ну и погода". Жилин поставил авто на сигнализацию и, закрываясь от бьющего в лицо снега, принялся пешим порядком - светить машину абсолютно незачем - выдвигаться к кирпичному забору, поверху окаймленному тройным рядом колючки. Около массивных раздвижных ворот он остановился и, зачем-то оглянувшись по сторонам, нажал на кнопку переговорника. Однако общаться с ним не пожелали - створки моментально приоткрылись, давая место для прохода, и это было очень странно. Кабульский, да и сожительница его Люська, всегда охотно откликались на звонок, с интересом выясняя, кто пожаловал, и, уж во всяком случае, ворота просто так не открыли бы. "Хренотень какая-то". Преданность любимому делу боролась в жилинской душе с осторожностью, наконец он боком протиснулся в проход и, уже шагая по заснеженной дорожке к дому, услышал, как за спиной проснулся, смыкая створки, электродвигатель.
   - Эй, пан Кабульский! - Входная дверь была не заперта, и, миновав просторную веранду с ребристой застекленной крышей, Сергей Иванович очутился в холле. - Эй, хозяин, за ногу твою мать...
   Сразу же в глаза ему ударил кинжальным лучом фонарь, и сильные руки толкнули к лестнице, спускавшейся в гараж. Одновременно что-то твердое уперлось Жилину в позвоночник, и, не сопротивляясь, он стал на ощупь спускаться по бетонным ступеням. Перед глазами по-прежнему разливалось слепящее сияние, а в ноздри вдруг шибануло кислым, как на бойне, и Ломоносов ощутил, как тело его начинает противно содрогаться - мелко, до самой последней клеточки.
   "Господи, ну что я за дурак такой! - подумал он. Кишки в животе Сергея Ивановича сплелись в живой огромный комок и начали медленно подниматься к горлу. - Ведь не хотела машина заводиться! И душа у меня не лежала, а теперь все, хана - затрюмят".
   Сильным рывком его заставили остановиться, и, ощущая, как от вони свежепотрошеного его собственные внутренности начинают выворачиваться наружу, Жилин услышал рядом с собой негромкий голос, больше похожий на шепот:
   - Сергей Иванович, вы ведь с этим человеком работаете?
   Радужное пятно перед глазами исчезло, и, проморгавшись, Ломоносов вдруг вскрикнул - в луче фонаря он увидел Федю Кабульского в абсолютно голом виде, распростертого на капоте своего собственного "шестисотого". У колес "мерседеса" валялась вперемешку мужская и женская одежда, мокрели какие-то осклизлые пятна, а чуть в стороне лежал черный пластиковый мешок, о содержимом которого догадаться можно было безошибочно - от него исходил запах смерти. Сильный удар в пах заставил Сергея Ивановича согнуться, и, схватившись за то, что болело, он со стоном отозвался:
   - Да, я товар беру у него.
   - Теперь не будете, - сказал кто-то, и в световом пятне появилась рука с ножом-бабочкой. Твердо вонзив клинок в правый бок Кабульскому, она принялась неторопливо вырезать печень. - Лучше имейте дело с нами, уж больно ребята мы компанейские.
   В тщетной попытке освободиться бывший пограничник напрягся, из его забитого кляпом рта вырвалось жалкое подобие крика, однако, увы, - уже предсмертного.
   - Ну вот и хорошо, молчание - знак согласия. - Жилина дружески похлопали по плечу, однако едва его подтолкнули к агонизирующему телу: - Ну иди, попрощайся с товарищем, - как Сергей Иванович согнулся пополам и приступ неукротимой рвоты вывернул его наизнанку. - Бывает, бывает, не всем дано иметь лохматое сердце. - Чьи-то ловкие руки стали паковать еще теплого Кабульского в пластиковый мешок, и Жилин понял, что до него самого очередь еще не дошла. Значит, мы пришли к консенсусу, Сергей Иванович. С вами свяжутся в самое ближайшее время, а сейчас извините, пора.
   Не договорив, невидимый собеседник вдруг резко выдохнул, и от хорошо поставленного удара на Ломоносова накатила черная пелена беспамятства.
   ГЛАВА ВОСЬМАЯ
   "Нас утро встречает прохладой". Ощутив на щеке шершавый Рексов язык, Снегирев одним движением поднялся на ноги и понял, что прав был лишь отчасти за окном весело стучала капель. Ветреная кокетка зима вдруг отмочила номер, и неожиданно наступила оттепель. "Грачи там еще не прилетели?" Снегирев посмотрел на мечущих снежки деток и принялся разминаться, акцентируя внимание на гибкости суставов.
   Затем был утренний моцион, кормление зверей и хлеб насущный, а когда наконец все это закончилось, стало возможным подхватить на плечо спортивную сумку и гуляющим шагом отправиться на стоянку. Ничего конкретного на сегодня не намечалось, и можно было предаться занятию кикбоксингом - красивым, увлекательным спортом для понимающих, а потом вволю попариться в хорошей осиновой сауне с бассейном. Полгода уже посещал Снегирев небольшой уютный зал на улице Стойкости, а по первости он оказался там благодаря Его Величеству Случаю в лице бухого кандидата в мастера Сергея Александровича Прохорова, по-уличному - Тормоза.
   Помнится, что-то накипело тогда у спортсмена в душе, и, будучи в изрядном подпитии, он умело раздавал тумаки трудовому народу, томившемуся в ожидании трамвая. Проезжавшему мимо Скунсу такое обращение с пролетариями не понравилось, и, быстро плюходействие прекратив, он затащил скрученного в бараний рог кикбоксера внутрь машины и принялся интересоваться: "Где это, парень, ты так драться насобачился?" Проблевавшись пару раз за порожек, Тормоз наконец раскололся, и его повезли к любимому тренеру - разбираться.
   Поначалу душеспасительной беседы не получилось. Главнокомандующий куда-то отъехал, а рядовые соратники Тормоза, крайне удрученные бедственным состоянием коллеги, надумали взять реванш. "Да чтоб дохляк в тренировочных штанах Тормоза так уделал? Ни в жисть!" - засомневались они. И решили предположение проверить на практике. А чтобы ошибочка какая не вышла, на всякий случай навалились всем скопом. Когда побоище было в самом разгаре, пожаловал любимый тренер и сразу пришел в ужас, потому как гость слегка обозлился и сборная мастеров на его глазах превращалась в сборище инвалидов. Главнокомандующего звали Виктор Иванович, был он умудренным, седым дядькой и быстро нашел со Снегиревым общий язык. Чемпионы были спасены, а благодарный тренер предложил захаживать в гости.
   С той поры Скунс время от времени с удовольствием потел на ринге, а потом подолгу парился в бане. И лишь усмехался, когда спортивные единоборства, полные условностей и ограничений, всерьез называли боевыми искусствами. Настоящая драка жестока и скоротечна. Если в темноте на мокром асфальте вооруженные люди пытаются тебя ослепить, кастрировать или даже убить, а ты выживаешь - вот это боевое искусство и есть. На ринге же спицей в мочевой пузырь тебе никто не тычет, а главное - хотят не твоей смерти, а всего лишь победы и добиваются ее согласно оговоренным правилам. Хотя, говоря откровенно, выбитые челюсти и сломанные ребра тоже никого особенно не радуют.
   Однако это крайности. По статистике горнолыжный спорт гораздо более травматичен...
   Снегирев дошел до стоянки, поднырнул под шлагбаум и, обогнув по дуге злющую двортерьершу Фросю, начал подниматься по скользким железным ступеням.
   - Зинаида Павловна, вы, как всегда, неотразимы...
   Сонная бригадирша золотозубо улыбнулась в ответ и, сверкнув перстнями, забрала пропуск:
   - Алеха, удачи. Чтоб хрен стоял и деньги были.
   Раньше она служила буфетчицей на круизных "парахетах".
   Тактично промолчав, автовладелец спустился со стояночных высот, миновал навороченные тачки первого ряда и двинулся вдоль раската в самый дальний угол, где его дожидалась мышастая - цвета испуганной мыши, - неприметная с виду "Нива". Только с виду, - форсированный двигатель с турбонадувом, усиленная подвеска и еще тысяча малозаметных, но жутко полезных фиговинок.
   "Ну как, полосатенькая?" Снегирев включил автономную печку, давая мотору нагреться, потом легко завел и не спеша порулил к шлагбауму. "Полосатенькой" его машину прозвала дочь. Стаська.
   Несмотря на слякоть, до зала он добрался быстро, запарковался среди подтаявших сугробов - "Нива" вылезала не из такого - и, чудесным образом не скользя по месиву на тротуаре, двинулся к знакомым, не крашенным еще со времен советской власти дверям. Ввиду победы всеобщей демократии гардероб отсутствовал, и как был, в потертой кожаной куртеночке, Снегирев направился в самый конец узкого, несколько грязноватого коридора. Не задержавшись у распахнутых дверей стриптиз-студии, где играла негромкая музыка и девицы в купальниках медленно избавлялись от них, он поднялся на второй этаж и принялся переодеваться.
   Без верхней одежды, в одних боксерских трусах, Снегирев выглядел гораздо представительнее, чем некогда в синих трениках и пресловутой "обдергайке". Сразу бросалось в глаза, что он не просто тощий, а жилистый и при этом очень сильный и очень быстрый. Вот такие и бывают опаснее всего в жестоком бою.
   На тренировке ничего интересного не произошло. Попрыгав через скакалку, Снегирев размялся, потом побился с тенью, после чего забрался в ринг и, честно отработав пять раундов с полуконтактом в голову, принялся стучать по мешку. Затем шлифовал технику на лапах, заминался и парился.
   Примечательное, но совсем не интересное случилось после тренировки. Когда благоухающий шампунем Снегирев уже рулил по Пискаревскому проспекту, боковое зрение зафиксировало кое-что малоприятное - стрелка указателя температуры застыла в красном секторе. Перегрев двигателя, требующий немедленной остановки. Надо - значит, надо. "Нива" мигнула правым поворотником и, загребая колесами по снежному месиву, начала тормозить. "Что ж ты, полосатенькая?" Снегирев открыл капот и, тайно надеясь в душе, что это проклятый указатель врет, тронул термостат за донышко. Так и есть, оно было холодным, а значит, прибор здесь был ни при чем и тосол в системе натурально закипал. Снегирев осторожно скрутил с радиатора пробку, увернулся от пробудившегося гейзера и сделался мрачен. Конечно, можно было снять "залипший" термостат, а потом, выдрав из него нутро, поставить корпус на место и ехать дальше - с практически неработающей печкой.
   Однако гваздаться в тосоле после бани, а затем тащиться в ледяном салоне не хотелось жутко, и Снегирев пошел другим путем. Вернее, поехал - следом за "УАЗом", рулевой которого при виде полтишка сразу повеселел и охотно взял "мышастую" на буксир.
   - Спасибо, приятель.
   На улице Бронницкой Снегирев вновь обрел самостоятельность и, запустив мотор, въехал во владения Кирюшки Кольчугина.
   Судя по всему, дела у того шли неплохо. Фасад заведения переливался разноцветьем неона, у боксов толпились машины клиентов, из кафе пахло свежими булочками. Однако отыскать хозяина всего этого великолепия удалось не сразу. Кольчугин, в затрапезном ватнике, яростно долбил подтаявшую наледь возле стены. Заметив Снегирева, он опустил лом:
   - А, Алексеич! Неужто сломался?
   Выглядел Кирилл, правду сказать, на самого себя непохожим. Его точно подменили: по небритому лицу обильно катился пот, а в снулых, как у побитой собаки, глазах застыло выражение безысходности.
   - Привет, хозяин. - Снегирев втянул воздух и понял, что Кирилл пребывает в изрядном подпитии. Это опять-таки не укладывалось в привычные рамки. Все-таки он спросил: - Дворника перевоспитываешь? Личным примером?..
   - Нет, Алексей. - Лицо Кольчугина сморщилось, внезапно он всхлипнул. Было видно, что он физически не мог усидеть на одном месте и хватался за любое дело, попадавшее под руку. Все же он не стал об этом распространяться и, справившись с собой, перевел разговор в другое русло: - Ну и что там у тебя?..
   - Термостат. - Снегирев улыбаться перестал и внимательно посмотрел в глаза собеседнику: - А у тебя? Выкладывай уж...
   - Подожди минутку. - Не ответив, Кирилл исчез за воротами бокса, тут же вернулся с главным умельцем, долговязым, как жердь, Пал Иванычем, и, охватив его объемом работ, тронул Алексея за рукав: - Выпьем?
   - Обязательно. - Снегирева после бани мучила жажда, и, очутившись в кольчугинском кабинете, он попросил: - Соку бы... Только не холодного.
   - Ну и зря, коньячок куда как лучше. - На столе появился тетрапак вишневого, а для себя Кирилл достал початую бутылку "Ахтамара" и принялся наполнять стакан. - Ну, ин вино веритас!
   Кольчугинское настроение Снегиреву нравилось все меньше.
   - Слушай, а сало у тебя есть? - Он плотно приложился к тетрапаку и, наконец оторвавшись, посмотрел на потолок: - Смотри, крюк какой хороший, просто класс. Ну так если сала нет, то намыль галстук, и вперед. Могу посодействовать - с табуреткой. - Он снова приник к вишневому и, приговорив его, покосился на Кирилла: - Что, не хочется? Тогда давай излагай, не томи душу.
   Назвать приятным кольчугинский рассказ было трудно. Более того, он вызывал эмоции самые мрачные, хотя на общем фоне российских ужасов ничем особым не выделялся.
   Была у Кольчугина родная сестренка Ирочка. Младшенькая. Девица восемнадцати годов. Не ахти, может быть, какая красавица, но все при ней тоненькая, стройная блондинка с голубыми глазами. И вот где-то недели две назад пошла она с подругой на дискотеку в открывшийся недавно клуб "Диагональ". И все, с концами. В милиции сказали, что подобных случаев по городу полно и все порядочные девушки по ночам спят, частные агентства сразу отказались - дело верный глухарь, а приятель Иры вроде поначалу и загорелся искать, но неожиданно вообще исчез с горизонта.
   - Так если б на этом все, - голос Кольчугина как-то странно дрогнул, и он залпом хватанул "Ахтамара", - ты дальше послушай...
   Дней десять назад нашли Ирину подругу. Вернее, то, что от нее осталось. Бродячие псы, откопав труп из-под снега, вытащили его на обочину, однако сожрать не успели - помешали проезжавшие гаишники.
   - Ты пойми, Алексей, - Кольчугин выпил еще и все-таки не удержался, заплакал, - оказывается, собаки первым делом отъедают нос...
   "А крысы, между прочим, начинают с ушей - у всех свои вкусы". Снегирев молча покачал головой и вскоре услышал самое главное. Заключалось оно в том, что Ирина подруга была не только зверски изнасилована - в ее останках присутствовал наркотик, который, собственно, и послужил причиной смерти.
   - Веселенькая история. - Поднявшись, Снегирев подошел к окну и увидел, что капот его "Нивы" уже закрыт. - А что за молодой человек у твоей Иры? Кто таков?
   - А, Тема-то? - Выпитое постепенно одолевало Кольчугина, и говорил он все неразборчивее. - Бритый он, скин-хэд. Вроде студент бывший... знаю только, что машется классно... наверное, боксер.
   Голова его свесилась на грудь, глаза закрылись, и, тяжело вздохнув, Кирилл заснул.
   "Ладно, увидимся". Снегирев захлопнул дверь и, наградив по-царски Пал Иваныча, энергично порулил домой - после сока ему здорово захотелось есть. Долетев как на крыльях, он отправился выгуливать Рекса, а затем на пару с питомцем так наелся собачьего варева, что некоторое время пришлось посидеть неподвижно с книжкой в руке.
   _...Жрица между тем разделась полностью и улеглась у его ног, а Навузардан, не выбирая, вытащил блеснувший в свете факела камень, и смуглая женская рука ловко приняла его. Это был рубин с наперсника иудейского первосвященника.
   А затем муж вавилонский навалился на распластанное женское тело, и огромный фаллос его натужно вошел внутрь, вызвав непритворные стоны у жрицы любви. Могуч был начальник телохранителей, неутомим, да и зелье подействовало: трижды уже излив семя, Навузардан все никак не мог насытить похоть свою. Наконец он покинул палатку жрицы и не спеша двинулся в парк, где аллеи были разделены веревками на отдельные участки и по каждому прогуливалась дочь Вавилона, желавшая послужить богине любви.
   В голове начальника телохранителей клубились винные пары, побуждавшие его огромное тело к действиям, и, подойдя к ближайшей служительнице Милидаты, он взамен лигура с наперсника иудейского заполучил женское тело на потребу свою. Это была стройная вавилонянка с тонкой талией и упругой грудью, одетая скромно, однако запах дорогих благовоний подсказал Навузардану, что принадлежала она к знатному роду. А потому, привязав ее к стволу акации, он обошелся с ней как с самой грязной шлюхой, заставляя извиваться от сладостной муки. Наконец муж вавилонский крепко сжал ее и, оставляя синяки на нежной женской коже, излил семя в который уже раз.
   Он наконец ощутил, что земные радости ему наскучили. Душа его, утомленная суетой, просила покоя, и длинные мускулистые ноги понесли Навузардана прочь из храмового парка к берегам Евфрата, где расположилось множество заведений с репутацией далеко не лучшей. Жизнь человеческая ценилась здесь не дороже пригоршни пыли, и часто случалось, что попавших сюда вечером находили утром с перебитым хребтом далеко по течению реки. Воры, грабители и непотребные девки чувствовали здесь себя привольно и каждую ночь с берегов великой реки слышались громкий смех, ругань и похотливые стоны - это скопище людское жрало, пило и спаривалось.
   Между тем настало время Второй стражи, и в свете полной луны Навузардан легко отыскивал путь в лабиринте узких портовых улочек, где меж домов маячили неясные тени. Дважды уже приходилось ему размыкать пряжку своего пояса и, когда тот, распрямляясь, превращался в клинок, рассекать человеческую плоть и идти дальше. Наконец муж вавилонский остановился возле неприметной двери и особым образом постучал.
   - Кто тревожит в поздний час богов, обитающих здесь? - спросил его грубый голос.
   - Тревожит тот, кто хочет испить их радость, - ответил Навузардан, и его пустили внутрь.
   Начальник телохранителей сошел по каменным ступеням и очутился в помещении, едва освещенном масляными светильниками. В углу горел огонь, на котором в медном котле кипело что-то, за столами веселилось стадо людское, и воздух был наполнен густым чадом, запахом подгоревшей пищи и вонью человеческой.
   - Дай мне испить божественной радости. - Навузардан глянул на подскочившего хозяина-хетта, чей раздробленный нос был прикрыт медным чехлом, и, заметив в гноящихся глазах испуг, вытащил золотую цепочку.
   Знал он, что лишь жрецы могли вкушать "небесный дар", а того, кто пренебрегал запретом, медленно лишали жизни. Скоро безносый привел его в небольшую залу, где в непроглядном мареве с трудом можно было различить лежавших, чьи души находились далеко. Навузардан устроился на свободном месте и, осушив чашу не отрываясь, сразу же взял другую. По его телу пробежала дрожь, сердце затрепетало в предвкушении несбыточного, и, прикрыв глаза, он начал медленно тянуть пахучую, дурманящую жидкость.
   Скоро чаша выпала из его рук, и, засмеявшись, в забытьи от счастья, он не почувствовал быстрых пальцев, вытянувших кожаный мешочек с его груди. Спустя мгновение старый одноглазый вор-финикиец, подгоняемый страхом и любопытством, был уже далеко. Проплутав по лабиринту портовых улиц, он забрел наконец на заросший кустарником пустырь и, оглянувшись по сторонам, высыпал украденное на край хитона. О боги! Никогда еще в руки ему не попадало такого богатства, и, бережно упрятав добычу, одноглазый возблагодарил Астарту за свою воровскую удачу. Не мешкая он покинул пустырь и быстро зашагал в направлении Старого Города, где обретался проверенный в деле знакомый халдей-перекупщик.
   А Навузардан в это время возлежал в густых клубах дурмана, ничто земное не волновало его. Дыхание его было глубоким и спокойным, а на лице, обезображенном давним ударом секиры, застыла улыбка блаженства. Наверное, ему виделось что-то приятное, кто знает?.._
   Неожиданно, не дочитав, Скунс судорожно отпихнул книгу. "Кира, Ира сестра кольчугинская, подружка ее, - где же край всему этому?" Зрачки его вдруг начали расширяться, и глаза снова сделались черными дырами в никуда. "Стаська..." На мгновение он уставился в потолок, глубоко вдохнул и, уже бережно книгу закрыв, отправился парковать машину - ворье водилось не только в древнем Вавилоне.
   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
   В себя Жилин пришел от холода. Он сидел скрючившись в салоне своей "девятины" и едва открыл глаза, как желудок стремительно подступил к горлу, выворачиваясь чулком наизнанку. Сразу стало легче, и, заметив торчавший в замке зажигания ключ, Сергей Иванович запустил двигатель. Скоро пошел теплый воздух, негнущиеся пальцы обрели чувствительность, и, дотронувшись до подбитой челюсти, Жилин вздохнул:
   "Надо ж так вляпаться, блин! Ну и Мясницкая!" Перед его глазами сразу же предстал Федя Кабульский в последние минуты своей жизни, и вновь Сергей Иванович принялся давиться желчью, потому как блевать ему уже было нечем. "Ну, бля, форшмак вселенский!" Он хватанул снежку и, ощущая, как невидимая рука отпускает желудок и вцепляется в мозг, начал выбираться на трассу. Жутко болела голова, с координацией было напряженно, однако, не понимая, куда, собственно, едет, Жилин давил на педаль газа. Машину пару раз уже опасно заносило, у светофоров водители соседних авто крутили пальцами у виска, а в довершение ко всем бедам на Северном он попал под гаишный радар, и чтобы псы поганые отлезли, пришлось отмусолить им кровные пятьдесят тысяч.
   Между тем часы показывали уже начало одиннадцатого, и, хочешь не хочешь, надо было включаться в трудовой процесс. Сергею Ивановичу не хотелось жутко, однако - ноблесс оближ, и, не дотянув немного до крематория, он остановился. Здесь в одном из фонарных столбов была оборудована зоночка - тайник для товара, и, достав, как всегда, полиэтиленовый пакет, Жилин вдруг замер. Перед глазами его внезапно возникла ревущая печь, в недрах которой медленно исчезал Кабульский. Тело его от страшного жара корчилось, лопались, обнажая дымящуюся плоть, покровы, а обгоревшие губы шептали: "Деньги за товар опусти в мою урну, не забудь, корешок, опусти".
   "Господи, за что?" Жилин поспешно убрал мешочек с отравой и, стремительно повернув направо через переезд, всю оставшуюся дорогу был мрачен.
   Раскаленный бурав в его мозгу наконец остыл, тошнить перестало, и, когда показалась разноцветная вывеска "Эльдорадо", к нему уже вернулась обычная рассудительность - будет день, будет пища. Не доезжая до дискотеки, он припарковался и, глянув на часы, неторопливо двинулся ко входу в бар, где его должны были ждать сбытчики. Однако, странное дело, вместо улетных звуков музыки воздух был наполнен хаем недовольной молодежи, вызывающе блестели ментовские маячки, а заведение, судя по всему, было конкретно закрыто.
   - Ну что случилось, сироты казанские? - Подчиненных Сергей Иванович нашел в замерзшем виде у входа в бар и попытался криво ухмыльнуться. - А что это вас любовь к Родине не греет?
   - Умный ты, Ломоносов, просто светильник разума. - Верка Котяра даже не попыталась улыбнуться в ответ и прикусила пухлую, ярко накрашенную губу. Крученого замочили, а еще Андрея Давыдыча, Зяму - ну, словом, всех, кто хавал с ним вместе. Мэтра с халдеем загасили заодно - они рядом тусовались, на подхвате.
   Была Верка дамой авторитетной - в свое время путанила, на зоне ходила в коблах, а главное, переспала со всей охраной в заведении, так что в достоверности информации сомневаться не приходилось. В животе Сергея Ивановича опять проснулся тяжелый ком, и он скривился:
   - А кто?
   - Да трое тяжеловесных с "калашами". Завалились в кабак, дернули стволы и ну давай шмалять. Все залегли сразу, цирики наши обосрались, а те выкатились, в тачку - и ходу. - Котяра присмолила туберкулезную палочку "Морэ" и повела роскошным бедром. - Лоханка совсем задубела - тачка у тебя далеко, Ломоносов?
   - Доплюнуть можно. - Сергей Иванович махнул рукой, но остальных подчиненных в машину не взял. - Не мякните, один хрен, надолго скачки не прикроют, - сказал он им на прощание.
   - Вероятно, грядет смена власти. - Верка юркнула в еще не остывший салон и глубоко затянулась. - Ну и тоска! Вмазаться, что ли?
   - Поедем ко мне, оборвем струну. - Сергею Ивановичу внезапно стало на все наплевать: вот так живешь, упираешься рогом, а потом вдруг придут трое с "калашами", и все, хана, ничего не надо. - Поехали, отвечаю беляшкой.
   Больше всего в жизни Котяра любила трахаться под кокаином - не важно с кем, был бы кокс, и она положила водителю на коленку руку:
   - Заметано.
   Ломоносов тронулся, "Самара" взревела и на крыльях любви полетела по ночному городу.
   В то время как Верка извивалась в кокаиновых оргазмах, на другом конце города кое-кто тоже двигался весьма интенсивно. "На танцполе игры доброй воли". Затянутая в резиновые полосатые джинсики, Катя Дегтярева ритмично выплясывала под громкий стон, что ныне песней зовется. При этом она загадочно улыбалась домогавшемуся ее молодцу и косилась в сторону Лоскуткова, который пользовался у женской половины веселящихся успехом небывалым. С партнером Кате повезло - он был уже изрядно навеселе, с проколотым, несколько картофелеобразным носом, а на его оранжевой футболке светилась надпись: "Дядя Терминатора". Да и сама Дегтярева была нынче девушкой хоть куда - выкрашенные синей глиной волосы, ярко-зеленые брови и роскошная роза татуировки-однодневки в глубоком вырезе на груди.