Сергеев Иннокентий. Персефона

   Голоса. Резкие лампы, мутный воздух. Дым и запах перегара. Зачем я здесь? - Эй, парень! Выпей-ка с нами. - Нет. В другой раз. - Ну так в другой раз и приходи! Вино и то бывает разным... Можно стать свиньёй, можно стать фениксом или грифоном. Сатиры и менады. И пол, мокрый и скользкий.
   Почему всё так? Из чего сложен золотой трон? Из страха, конечно, из страха. Карл? Причём здесь Карл? Если создано царство великое, то великим будет и царь его, и чем больше слуг у него, тем сильнее его власть. В театре масок нет разницы, какое лицо скрыто под той или другой маской. Вечный кругобег. И поставили люди золотого тельца-идола и стали ему поклоняться, и возгневался Бог и наслал на людей змей ядовитых, и жалят змеи наших возлюбленных и похищают их. Сбрасывает змея кожу, облекается в новую, меняя казни. Змея пробралась на наш остров, и мы не заметили её, гуляя, и укусила она тебя, милая. Клубок змей в наших свадебных покоях. Венценосная кобра, чей укус смертелен. Призрак моря - пурпур, из обрезанных волос плетётся тога императору. От всего этого само слово "покорность" обретает полынный привкус. А я сижу в лесном ущелье и разжигаю огонь, и наливаю в котёл воду, и варю противоядие, но разве прорицатель я? Волк не даёт мне ответа, терзает он овечью шкуру, и не на чем уснуть мне в ночь. Но я пойду к тебе, я найду тебя, и ты вернёшься из царства мёртвых. И не для того, чтобы вновь умереть, а для того, чтобы жить, жить, сколько можно...
   Брезент. Ребята у палатки. Костёр. Что они там жарят, мясо? Нет, хлеб. Волонтёры дороги. Оркестр в движении... Я сажусь на камень, покатый, отполированный. Наверное, это ледник принёс его сюда. Лёд, ведь это тоже вода: даже став камнем, не может она остаться недвижной. Я беру гитару и перебираю струны. Я должен воскрешать тебя каждый день, каждую минуту, чтобы не умереть самому. Подходят. - А ты здорово играешь. - Это не игра. Это музыка. - В точку! - Ты нигде не учился? - Разве есть другой учитель, кроме самой музыки? - Другой учитель? - растерянно. - Любовь! - Это одно и то же. - Бог... - Музыка - Его голос... - Музыка - это обряд очищения... - Ты молодец, что не стал пить с этими кабанами. - Скотами? Вино лишь развязывает душу, и тогда она открывается своим содержанием, скотская она или великая, и одних оно возвращает к блаженству животных, другим дарует крылья. Хайям, Ли Бо... Моцарт. Ведь и "Марсельеза" была написана после изрядной дозы шампанского. - Но в каждом человеке есть основа скотская и основа духовная. - Это верно, но всякий раз какая-то из них преобладает. - Человек получил два наследства от рождения - животность и память о Причащении. Он полубог и полузверь. - В каждом из людей есть глоток божественного напитка. - Напитка бессмертия? - Чтобы воскреснуть для света, нужно умереть для тьмы. - Никто не войдёт в царствие счастья, не родившись заново от воды и духа... Человек рождён от земли, великой матери... - И дочери! - ... разве земля наделила его тьмой? - Земля тоже подвластна круговороту света и тьмы. Разве она не воскресает каждый раз вновь? - И умирает, разве не так? - Так, ребята. Увы, это так. - Цветок, лишь умирая, даёт семя нового цветка. Разве путь - трагедия? - Нет, но расставанье всегда печально. - Расставанье тяжело, но не печально. За всем, что остаётся, встаёт то, что обретается, и обретение всегда выше. Прошлое - это гибель цвета и причащение цветом. Будущее - Воскресение цвета. - И что же, дух победит? - Только в этой победе свет жизни. Иначе смерть. - И царство мёртвых... - Иначе смерть. Это всеобщий закон. - Это великий закон, верно. Но всё единое для всех разнится для каждого. - Но это вовсе не мешает людям идти вместе. Вот корабль плывёт, и кто-то стоит у штурвала, кто-то поднимает паруса и убирает их, и меняет, кто-то на марсах. Ничто не мешает людям идти вместе, если они идут к свету. - Это самый славный корабль. На нём не вешают на реях. Что ж, плывите. Плывите, и пусть Эол поможет вам. - А ты? Ведь ты тоже наш! Пойдём с нами. - Что ты молчишь? Пойдём с нами! - А что ответил бы вам Орфей, если бы вы предложили ему стать орфиком? Притихли. Что ж, плывите. Быть может, кто-то из вас и найдёт своё золотое руно.
   Четвёртый месяц идёт к концу. Четвёртый месяц иду я за солнцем. Но сегодня проснувшись, я увидел, что всё изменилось. Может быть, мне приснился, наконец, вещий сон? Не знаю, ведь сны так легко забываются, как цвет, переливающийся на крылышках бабочки - где был зелёный, стал синий и жёлтый, кто вспомнит... Читая утреннюю газету, я уже знал, что мне делать. И я покатил через реки и леса, покатил по камням и по дорогам, я устремился на зов, не зная, голос ли это жизни или смерти. Или эти два голоса слились во мне в этот тревожный, наполненный гонкой день?
   V
   Полупрозрачновоздушные платья. Бронзовые ахелои струят языки. Орхидеи. Мрамор ловит прохладой теней отсветы неба. А там, в лесу проволочные ограды. Бродил я там как-то, видел. - О, и ты здесь! - Здравствуй, Карл. Давно не виделись. - Давно, давно. Когда приехал сюда? - Сегодня утром. - А я ничего не слышал, не знал, где ты остановился. - О моём приезде обычно не сообщают. Ну как ты, проверил расчётами падение незабвенного нашего спутника? - Проверил ли я алгеброй гармонию? Ты знаешь, я допустил одно упущение, не заметил, какое было давление в тот день. И теперь нельзя точно рассчитать силу сопротивления воздуха, а ведь здесь нужна точность, ты понимаешь. - Конечно, понимаю. Ну ничего, может быть, в следующий раз повезёт. - А ты всё нигде не пристроился? - Кажется, пристроился. - У кого под боком? - У Феба. - Почему не знаю? Это организация? - Нет. - Издатель, что ли? - Это брат луны. - Ты в своей манере. Значит всё трясёшь патлами? Удивительный ты человек, неужели тебе не хочется настоящего успеха? - Что ты называешь настоящим успехом? - По-моему, для человека естественно стремиться к тому, чтобы ему поклонялись. - Может быть, я не человек? И потом, разве не глупо поклоняться гению, когда сам можешь быть им? Любовь и поклонение вовсе не одно и то же. - Извини, я отойду. - Конечно, какой разговор. Интересно, страх - это память или предчувствие? Помню одного типа, он страдал водобоязнью, умирал от страха перед водой. И что же, утонул! - Привет, ну вот и ты. - Шикарное у тебя платье. - Правда? - Чёрное идёт блондинкам. - Услышала, что ты здесь... - Твой дяденька только что отошёл. - Ну, на его горизонте появились куда более важные фигуры, нежели ты. - А я сейчас думал, страх - это память или предчувствие? Один мой знакомый страдал водобоязнью. И вот, однажды случилось наводнение, и он утонул. - Он что, жил на берегу? - Нет, но это было не какое-нибудь невзрачное наводненьице, это был библейский потоп. - Тебе здесь не скучно? - Ничуть. Это тебе я обязан своим приглашением сюда? - Ты недоволен? - Напротив. Я получаю огромное количество пищи для размышлений. Все эти светские рауты когда-нибудь уйдут в прошлое. - Не думаю. Они будут существовать, пока люди будут тщеславны, а они будут тщеславны всегда. - Боюсь, что это им не удастся. И потом, ты упрощаешь. Ведь это демонстрация круга, своего круга. Это не деловой приём, это парад. А люди всегда будут держаться своего легиона, пока они чувствуют себя как на поле битвы. Пока они враждебны друг другу. - А враждебны они, потому что боятся? - Пока они враждебны сами себе... Музыка! Какой великолепный оркестр. Откуда он здесь? - Странный вопрос. - Ты слышишь? Скрипки, их тона растворяются в воздухе и вновь собираются и становятся листьями, и листья летят на волнах прозрачного ветра, вот они скользят по истёртым плитам, вот они снова устремляются в воздух, ты слышишь? И всё выше, выше, туда, к эфирным высотам, дальше, дальше, к вечности, прочь из мрачного царства, музыку не запереть, она не знает замков, и оковы не для неё, что перед ней не прозрачно? Ты думаешь, прозрачность - это отсутствие цвета? О, нет, это откровение цвета, это свобода, это буйство цветов. - А теперь флейта. Что это? - Кавалер Глюк. - Интересно, что думают о нас эти камни, эти деревья в аллеях? - Кто мы такие, все эти кипы тог и туник, эти белоснежные и пёстрые одеяния? Эфемерные лепестки цветов, посмотри, как кружатся они! Форма мимолётна, и одна сменяет другую, что остаётся? Я могу ничего не знать и знать всё, я могу ничего не видеть и видеть всё, я могу ничего не говорить и всё сказать молчанием. Неизреченное слово - первое слово Книги. Посмотри на этих львов, на эти ступени и облака, на эти блики, разве это не те самые блики, которые мы ловим в тёмной комнате, когда чёткие формы становятся неясными очертаниями, хватаем их руками, задыхаясь от вожделения. Химера. Химера даёт этот праздник, и его цвет зелёный. Такой кажется тончайшая золотая фольга, когда пытаешься разглядеть сквозь неё солнце. - Может быть, уйдём отсюда? Я могу придумать сколько угодно причин. - Не сомневаюсь. Но подожди, я ещё не перепробовал всех фруктов. - Какие длинные волосы ты отрастил. - Длинные волосы - признак свободы, ты этого не знала? Хотя когда-то они были приметой аристократии. - Наверное, теперь об этом забыли. - Не думаю. Память - это не бензиновая плёнка на воде. Почитай Юнга, хотя бы. А всё-таки они подкупают меня своей лучезарной безмятежностью. Точно получили приказ: "Мир рушится. Всем сохранять спокойствие!" - Съешь оливку. - Премного благодарен. Я сейчас выпью ещё шампанского, и ты станешь вихрем радужных огней безудержной морской волны и скроешься среди них, и обнимешься среди пенных вздохов восторга со своей неразлучной сестрой. Кстати, она тоже чувствует себя тесновато в брачном склепе. - Ладно, только не слишком увлекайся. Может мне и хватит уже. Паршиво будет, если развезёт. Плевать, конечно, но что-то не так. Слишком уж лакомый будет повод для сплетен. Секрет калейдоскопа. Как-то в детстве я пытался разгадать его. Откуда берутся волшебные узоры? Один поворот - и создан целый мир. Я разобрал его и обнаружил, что это всего лишь цветные стёкла и зеркала, но собрать его заново я не смог. Стёкла растерялись, зеркала выпали и разбились, и я уже не мог вернуть это чудо. Я расплакался, меня пытались утешить, но не могли, потому что не могли понять, отчего мне так больно. Проклятое знание, страсть к самоубийству. Все мы живём мечтами, создавая их из цветных стёкол, но даже им мы не можем отдаться самозабвенно. Ты выходишь из кинотеатра и говоришь себе: "Это всего лишь сказка, игра актёров и декораций". Ты прекрасно играла в этом фильме, они правы когда хвалят тебя на все лады, но ты не актриса, нет. И мне смешно читать статьи в журналах, где это преподносится как откровение. Просто ты это ты. Ты не больше актриса, нежели мы все, но ты мечта, ты легенда, и большего не надо. Ты стала легендой нации, легендой планеты, легендой века. Это больше чем роль, это больше чем маска, и ты не могла бы быть одной лишь буквой сценария, ведь ты рождена не тьмой, а светом. Это наша с тобой тайна, и мы не будем говорить о ней никому. Ты не символ, ты сама жизнь в театре символов. И пусть все остальные ломают голову над секретом твоих чар. Мы будем пить вино и смеяться над их бессилием. - Вам плохо? - Нет, что вы. Мне просто нравится сидеть на ступенях. - Нравится? Ну что ж , значит у этих лестниц есть хоть какое-то достоинство. А вообще, это ужасный анахронизм, вы так не думаете? - Не думаю. Вспомните лестницу Иакова. Или хотя бы храмы майя и пирамиды фараонов. Лестница - это путь к солнцу. - Любопытная мысль. Но всё-таки, лифт удобнее. И эскалатор тоже. - Вряд ли наши эскалаторы донесут нас до Эмпирея. - Я вижу, вы скептически относитесь к техническому прогрессу. - Ничуть. Просто мы как Пигмалион влюблены в своё творение, но только любовь, рождённая морем богиня, может оживить нашу Галатею. - Это вы здорово сказали. Простите, ведь вы, кажется, писатель? - Вполне возможно. Хотя я никогда об этом не думал. - Вы тоже знакомы с Элизабет? - Тоже? Смешное слово. Впрочем, все слова кажутся смешными, если над ними задуматься. - Думаю, что с удовольствием прочту ваши книги. - Спасибо... Если найдёте хотя бы одну. Сомнительно, чтобы это было так. Мы получаем удовольствие только от самопознания. Книги, картины, музыка лишь открывают нам самих себя. Или не открывают, если мы слепы и глухи. И мы ничего не узнаём, а лишь вспоминаем, Что-то мучительно важное, самое-самое главное в жизни, и всё никак не можем вспомнить и страдаем от этого безмерно, и снова вспоминаем, забывая о тщете наших усилий. Забыв о судьбе Беллерофонта, мы вновь устремляемся на Олимп. Полёт - наше упоение. Впрочем, чьё это наше, интересно? Этих сонных мух, которые думают только о том, чтобы не зевнуть в присутствии хозяев? Разыгрывают мистерию, а получается фарс. Кто из них отважится на полёт? Не эти ли сурки, спешащие храбро попрятаться по норам? Не будь злым. Мечты о счастье обернулись игрой в счастье, и за всякую роль в этом спектакле приходится платить. Вожделение оборачивается браком. Никто не бывает наказан дважды. Боюсь, я выпил немного лишнего, или нет? Попробую-ка подняться. Нет, ничего. О скорость! Пой, моя скорость, пьяни меня, моя скорость! Полёт - вот счастье, вот озарение, и есть ли большая награда? Наш век умер бы от тоски, если бы не изобрёл цветной фотографии и кино. У каждого века своя феерия. Как там про феерию? Вечерние платья - змеиная кожа, Феерия электричества, Коснулся рукою неосторожно, Ах! Простите, ваше величество! Будем же петь жизнь даже в обители мёртвых. Принцессы кружатся в танце, взметая тончайший кашемир своих юбок, и копыта сатиров неистово отстукивают на паркетном полу жадный и пьяный ритм. Желание. Бронзовые львиные пасти на тяжёлых, начищенных ручках дверей, а за ними таинственный мир, скрытый от непосвящённых двухдюймовым дубовым щитом. Лев-властелин, охраняющий владения свои. Власть и скотство, как часто они тянут одну упряжку. Змеящийся хвост дракона, сверкающая чешуя, вечный страж укрытых сокровищ, Ладон и Фафнир, в его глазах отражения люстр, и стёкла дворцов похожи на его зрачки. Золото. Ты идёшь по дороге, невидимой для других, и непроходимые заросли колючек цепляются за края твоих одежд, и тяжело идти тебе, и плащ твой, сплетённый из нитей-нервов, весь в дырах. Так трудно бороться, так трудно избавиться от этих шипов, и не вытащить занозы, и ноет и колет она, и вот уже движется с кровью по венам, прямо к сердцу, грозя тебе аидовым пленом. Ты споришь с голосами лживых демонов, но не можешь победить их в споре, ведь говорите вы о разных вещах, и ты указуешь на солнце, а они - на монету. Разве не похожа их форма? Ты говоришь о лице, а они о маске, ты говоришь о сути, а они о названии, и не будет конца вашему спору, и упадёшь ты обессиленный и погибнешь. Или бросишься к реке забвения и будешь жадно пить её воду, и терять сознание, захлёбываясь. Но умолкни на миг, посмотри, как слабы воины блуждающего во тьме войска, нет пути им, и хватают они в смятении друг друга и спрашивают: "Где дорога? Покажи дорогу!" Но не могут они ответить друг другу, нет у них дороги, и бродят они кругами, и шипы их не служат им. Они изнемогают и падают, посмотри, как несчастны они, как они больны. Дай им мечту, и они уверуют в тебя. Создай им лик, и они возложат на его чело корону. Тот, кто властвует над ними, не властен над тобой, ведь ты победил его, твой крылатый конь - вот сила твоя, верный друг твой. Ударяет конь копытом о камень - родник светлопевучий родится. Лети же, лети свободен и бесстрашен выше, выше, выше, быстрее! К свету! К звёздам! К вершине! Прочь из царства теней...
   - Ну что, отошёл? - Лиза... Где я? - В постели, где же ещё. Эх, не надо мне было тебя оставлять одного, как знала! - Что случилось? - Ну как же. Надо же было засняться со всякими папочками. Кукла чёртова. - Что произошло, Лиза? - Слава богу, вроде ничего. Только когда я тебя нашла, ты ни на что уже не реагировал и всё бормотал про какую-то Исиду. - Я вульгарно надрался... - Пришлось мне тебя отвозить. Сам бы ты заблудился в своих лабиринтах. - Надеюсь, я не слишком бросался в глаза? Сильно трепаться не будут? - Да уж, в глаза ты не бросался. Насилу отыскала тебя. Ты обнимал дерево и уверял, что оно сейчас расцветёт. Тебе смешно, а я перепугалась. Не знала, что и делать. - Да, да, теперь я всё припоминаю. Но кто же виноват? всё было нормально, а потом все стали подходить, и со всеми пришлось пить это шампанское. - Надо было отпивать по чуть-чуть, а не выпивать каждый раз весь бокал. Голова не болит? - Нет. Ты же знаешь, я легко переношу алкоголь. Смеётся. Ну в самом деле, смешно получилось. - Хочешь яблоко? - Давай. Горе дракону! - А теперь поднимайся. - Нет уж, лучше ты ложись. - Ну хватит дурачиться. У нас мало времени. Знаешь, сколько ты проспал? - Ох уж это мне время. Жалкий удел мотылька. Но ты ещё не уходишь? - Пока нет, но скоро уйду. - Знаешь, а пошли их всех подальше, и давай заберёмся куда-нибудь, где нас никто-никто не найдёт, и... - Обязательно. Но не сегодня. - Опять не сегодня! - Не сердись. Если хочешь, я останусь с тобой... чуть подольше. О'кей? - О'кей. Придётся мне опять весь день крутить педали.
   - Завтракать будешь? - Без тебя не буду. - Ладно, составлю тебе компанию. Хотя мне и не полагается по диете. - Что ещё за дурацкие диеты! Не будешь же ты заниматься этой ерундой. - Не буду, видишь, мажу бутерброд. Ты чего хромаешь? - Отлежал ногу. Пойду ополоснусь, только не исчезай пока. - Не исчезну, не бойся.
   - Умылся? Садись, ешь. - Да не гляди ты без конца на часы, а то я сейчас отниму их у тебя. Какая в конце концов разница, на сколько ты опоздаешь. - Извини, просто сейчас такая запарка. - Не старайся под строиться под чей-то ритм, пусть лучше другие подстраиваются под твой. - Когда-нибудь так и будет. - Не когда-нибудь, а сейчас. Откуда эта убеждённость, что между желанием и осуществлением непременно должна лежать пустыня времени! Вечно мы чего-то ждём, дожидаемся, а жизнь тем временем проходит, и нас засыпает пылью и пеплом. - Кстати, тебе наклёвывается работа. - Что именно? - Сценарий. - Ладно, напишу я им сценарий, только пусть они сами со мной договариваются, а не через тебя. - Ну, я побежала. В восемь прилечу. - Где ты оставила машину? - Отогнала её на стоянку. - Я провожу тебя. - Не стоит. Чао. - Чао. Лети, мой платиноволосый ангел с локонами розовыми на закате, лети... Нет! Не надо! - Лиза! Лиза!!! Не слышит. Слишком далеко. Только кумушки задрали кверху свои рыбьи лица. Так и вижу, как плаваю в мутной жидкости их глаз - в распахнутом окне, растрёпанный, несчастный. Я опять отпускаю тебя. Ты права, я просто боюсь за тебя бояться.
   Где кариатиды, куда исчезли фонтаны? Всё растворилось, погасло, рассыпалось. Или это был ещё один сон? Нет, сны не могут быть так примитивно-последовательны. Это был не сон, но и не явь. Это видение, мимолётное, прячущееся за проволочными заграждениями, но бессильное укрыться от времени. Захламлённые комнаты, холодные батареи, пара разбросанных на полу туфель. Паутина, где повыше и потемнее. Зелёные портьеры. Зевок. Потянулся и опять - зевок. Тик-тик-тик - часы, значит надо торопиться, надо спускаться по лестнице, тёмной и замусоренной, или светлой и чистой. И на улицу, на улицу. Под ветром, что наводняет ветви одиноких деревьев ужасом и выбивает искры из проводов, раскачивая их и схлёстывая. До вечера, до вечера, до вечера! Пальцы ищут приюта. Призрак отлетел в усопшее вчера, в небытие. Ну и бог с ним. Толпа, кругом толпа, но вот он, этот отблеск в их глазах, блёстки твоего нимба, они падают на них с афиш, вот они проходят, одна секунда - и всё, но что-то происходит в эту секунду, где-то там, в непролазных глубинах их черепных коробок, что-то пробегает к сердцу. И это что-то делает тебя сегодня королевой. Чёрные нежно ресницы. Влажные испарина стены. Я взглянул только один раз и отвернулся, боясь заразиться этим как болезнью. Я отвернулся, и тут же кто-то налетел на меня, на ходу то ли ругнувшись, то ли извинившись, но всё на ходу, на ходу. Мне вдруг пришло в голову, что я просто боюсь на тебя смотреть, и я стал нарочно выискивать по городу твои афиши, потом понял, что и это нелепо, и пошёл уже совсем бездумно.
   Я вижу, как твоя машина выплывает, в треске фотовспышек, вот она останавливается, блескучая, точно завёрнутая в целлофан. Королевский выезд. Полиция смыкается. Толпа напирает и давит, давит на меня, и я не могу протиснуться к тебе. Ты выскакиваешь из кресел, опираясь на чью-то руку, обёрнутую рукавом фрака. Ты улыбаешься, ты вся сияешь, ты воркуешь что-то, перешучиваешься со своими спутниками, и твои зрачки и твоя улыбка посылают сотни бликов как воздушный поцелуй, как метеорный поток чёрным в безмолвии окнам домов, восторженно-чёрным глазам толпы, напирающей, давящей на меня, и самому небу, и над тобой не звёзды уже, а искры твоего трескучего шлейфа. Во мне всё мешается, я падаю, качусь, падаю в темноту и не могу остановиться. А в это время ты подходишь к львиным дверям и исчезаешь за ними. А я опять остаюсь.
   Ты не прилетела ни в восемь, ни в десять, ни на следующий день.
   VI
   Неверное осеннее тепло, зыбкое, только обрадуешься ему, и тут же как холодный душ - ледяной порыв ветра - ах! и торопишься снова упаковаться. Так чётко, так ясно всё, формы, линии, грани отточены, даже смотреть больно. Неверное осеннее тепло. Листья горят - предчувствие потери. Осень пахнет кладбищем. Её величие всегда так трогательно. Женщина, одевшая для гильотины свой самый роскошный наряд. Вселенский сквозняк - осень.
   Безгласая сухость по диску шершаво игла пробегает на павшие листья осколки созвучий роняя и тени ржавые игл под подошвами треск отклик прислушался соль под глазами сутулые склоны гербарий в альбом собирают и катер в неровную гальку тычется носом уходит хозяин но вот обернулся в глазах состраданье.
   Осень. Озера шелест - тростник.
   Над зонтиками перламутр запястья ожерельножемчужные лак вспугнутых лис волосы рассыпались спрятаться в тень торопливо и голос остался без повторений три раза имякричащий жрец закативший глаза руки возносит небо взирает бесстрастно пропажа тоскливо одни мы остались при свете и страшно вспорхнувшая птица крылья на воздухе сушит.
   Осень. Опилки горят как барашка шерсть.
   Капелла сквозь жёлтое белое стены холодные окна и где-то тепло пахнет приютом и молоко подгорело женщины строгой шаги своды над светом за стенами гул голосов ожидание скрип калитка под пальцами холод из серого неба сквозит вы вовремя сон по часам но стрелки уснули собака не бойтесь не громко все смотрят не знают но здесь хорошо молоко подгорело на кухне веранда закрыта стеклом за которым темнеют просветы так близких деревьев гул голосов.
   Листья взметнулись в немом крике, и не выдержав исступления молчания, стали падать, шурша и кружась, и хризантемы вспыхнули и разгорелись. А потом исчез и этот последний танец, и чёрные ветви поникли, пойманные сетью дождей, неразрешимое движение стало камнем - поступь Владычицы, обращающей всё живое в лёд. И сгинула рыжая лисица лесов, и замерло пёсье дыхание полей. Я понял, что становлюсь камнем скалы, и тогда я вышел на лестничную площадку и закрыл за собой дверь. И обрезав якорную цепь, поспешил к острову поездов, вокзалу, где гудки тоскливы, и железные чудища, единственным глазом своим рассекая мрак, шарят по рельсам. Где бы ты ни шёл, ты никогда не идёшь один. Где начало похода? Начинать принято с гибели. - А вы куда едете? - Возвращаюсь... - Домой? Где он, наш дом? - Сколько бы ни было царств, это отблески одного царства. Сколько раз уже рушилась Троя. - Чем ярче будешь гореть, тем быстрее погаснешь. Волнения укорачивают жизнь. Мне уже семьдесят лет, и я думаю прожить ещё столько же, а почему? Я положил себе за правило - никаких стрессов, никакого волнения. Зачем погонять себя? Помните притчу про двух верблюдов? Один добегает до финиша и падает, а другой медленно, но верно тянет свою поклажу по пустыне. - По каменистой пустыне... Не человек - челюсть, жующая скуку. Грохот железа вагонов. Мутные стёкла. Поля, оголённые выстрелом холода. Где начало этого похода? Рождение Христа? Билл Хэйли и "Кометы"? Вудсток? - Но я знаю тех, кто избрали первое. Как вы сказали про верблюдов? - Что один из них умирает скорее. - А другой влачит свою старость по каменистой пустыне. - Старость - единственный способ жить долго, это не я сказал... - Не вы. - И что же те, другие? Много их осталось в живых? - Моцарт, Бодлер, Моррисон умерли? Меркури!.. Смерть она разной бывает можно копошиться и быть трупом. - Я не знаю, что такое смерть. Смерть... Это говорите не вы, а ваш страх. Смерть - она зеркало... Вечное продолжение жизни и её волшебный кристалл. Вы боитесь её и бежите облачиться в рубище старости. Изображаете жизнь, только жизнь ли это? Я знаю многих избравших иное. Они взошли на корабль и отправились в путь. Море, ведь оно тоже бывает разным. Страх, порождающий чудовищ, и глаза звёзд, разбросанные по миру. Огни.
   ........................................................................... - Уже сходите?
   ...........................................................................
   Ветер громыхает жестью. Запах бензина и какого-то растворителя... Или это запах духов? Захлебнувшись стылой водой, деревья простужено кашляют. Жизнь прячется под серой власяницей. Как безнадёжный больной, для которого смерть - избавление. Эта радость при виде первого снега... Где-то ты сейчас, Лиза? Среди сверкающих зеркал? В магазине мехов? Память - яд. Тоска - яд. Бессилие - колея, даже когда оно надевает маску воли и решимости. А колея - убийца свободы. С чего она начинается? С сомнения? Вражды? Когда тебя норовит лягнуть каждый, и тебе хочется лягать каждого и всех так, ни мало не задумываясь, кормят мегеру с ложечки. Холодное пламя битвы. Разве это победа, когда теряешь то единственное, за что, вообще, стоит бороться? "Ещё одна такая победа..."- сказал Пирр. Наполеон. Говорят, его поход в Россию был цепью побед, приведших к поражению. Холод сгубил его войско. Когда холодно снаружи, это ещё не так страшно, если ты можешь согреться, а вот когда холод внутри, куда ты спрячешься? Не укрыться от него и не спастись. Битвы, битвы, весь путь - битвы... Войско стережёт счастье? Собака, приставленная к стаду. Трава-паразит, выросшая из семян зла. Воины. Общественное благо... Разве это воины? Брось им кусок мяса, и они перегрызутся из-за него. Колея... да, многие погибли в ней... накатанный путь... сколько сил нужно, чтобы разорвать её? Есть ли колея своя и чужая? У узников бывают "свои" тюрьмы? Закрытые киоски. Летом здесь было полно палаток. Это братское кладбище, колея. Автобусная остановка. Подойдёт через пару минут. Девушка с лотком стоит. И парень с ней. Интересно, что у них там? Значки? Движение против наркотиков. И никаких рекламных улыбочек. Стоят молча как призраки. Уйти - ещё не значит, освободиться... А вот и автобус. Разрушить ещё не значит уйти. Уйти в забвение просто. Память - боль, и когда так болит, хочется забыться. Чего же мы так хотим, вспомнить или забыть? Разве не все мы ищем забвения? Только что не все идут за ним в страну лотосов... Это шоссе я знаю. На этих склонах овец пасут. А сейчас будет море. Вот оно. И река, падающая в его объятия. Море здесь всегда спокойно. Поезд. Наверное, задержался на станции. Голосит, а настичь не может - рельсы мешают. Скрылся. Да, море, оно разным бывает. Вот оно спокойно, а вот затягивает в круговороты. Сама жизнь... Мы говорим "жизнь", как будто это не пустой звук, все эти наши "понятия в себе" - такая чушь. Всё, что они выражают это наше бессилие что-либо выразить, пустота... И в этой пустоте тесно. Как тот дед. Думает, зубами вцепился в жизнь... Челюсть, жующая скуку. Другая крайность тоже бывает. И эти истошные подвиги... ещё одно слово "подвиг", а под него подсовывай, что хочешь. За каждым подвигом какое-нибудь безобразие... - Билет? Да, пожалуйста. На все деньги, сколько хватит... ...да, но можно, конечно, и так сказать, что подвиг - это искупление какого-нибудь безобразия. Труднее всего, это пожертвовать привычкой, когда это привычка к скотству. Не хочешь расстаться, милуешься с ним, а потом прячешь стыдливо получившихся деток. И тут уж без подвига не обойтись. Не хочешь принести в жертву скотину, принесёшь человека. Себя, других... Это всегда связано. Ведь убийство - всегда лишь форма самоубийства....... Кажется, я немного вздремнул. Что? - Вам выходить. - Спасибо.