Сергеев-Ценский Сергей. Преображение России. Весна в Крыму

Эпопея


Весна в Крыму

Роман


---------------------------------------------------------------------
Книга: С.Н.Сергеев-Ценский. Собр.соч. в 12-ти томах. Том 12
Издательство "Правда", Библиотека "Огонек", Москва, 1967
OCR & SpellCheck: Zmiy ([e-mail]), 30 ноября 2002 года
---------------------------------------------------------------------

{1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.


Содержание

Глава первая
Глава вторая
Глава третья
Глава четвертая
Глава пятая

Примечания

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Было утро 20 февраля 1917 года, когда художник Алексей Фомич
Сыромолотов сказал за чаем своей молоденькой жене:
- Ну, Надя, сегодня я решил поставить точку. Свою "Демонстрацию перед
Зимним дворцом" считаю вполне законченной. Ни одного мазка добавить к ней не
могу и даже боюсь, чтобы не засушить.
- А что это значит "засушить"? - спросила Надя, некрупная, русоволосая,
с голубыми спокойными глазами, начавшая уже убирать со стола лишнюю посуду.
- Вот на-а! Не знает, что значит "засушить"! - с виду как бы удивился
Алексей Фомич. - Это значит переборщить, перемудрить, а в результате
испортить картину... Начнет художнику казаться, что вот бы добавить еще
такую деталь, а в ней, в этой детали, совсем никакой надобности нет, а есть
только прямой вред: упрется зритель в нее глазами, и ее, эту деталь-то, он,
конечно, разглядит, а целое упустит... Из-за деревьев леса не заметит! Из-за
букашек и таракашек - слона!.. Каждая деталь должна в одну общую цель
стрелять, а не раскорячиваться самовольно и неизвестно, зачем именно!
Алексей Фомич встал и сделал по столовой несколько медленных и тяжелых
шагов, отчего зазвенели на столе стаканы, и, увидя, что Надя взяла в руки
полотенце, чтобы начать мыть в полоскатель-чашке и вытирать посуду, взял ее
за руку и сказал:
- Брось-ка это, Надя, и давай посмотрим на картину как посторонние
люди, но-о... знатоки искусства! Такие, что пальца им в рот не клади, -
откусят! Помаши-ка вот так рукой перед глазами и свою привычку к картине
смахни, - поняла?.. Ты теперь не ты, а какая-нибудь Фелицата Кузьминишна, -
и не какая-нибудь так себе вообще, а тоже художница, вроде Виже Лебран, и
можешь мне прописать ижицу!
- Не пойму, Алексей Фомич, что тебе еще от меня надо, - несколько
недовольно сказала Надя, - я тебе, кажется, все сказала, что мне казалось
нужным...
- Все?.. Вот как!.. А пер-спек-тива? - И Алексей Фомич покачал влево и
вправо головой.
- Какая такая перспектива? - удивилась Надя, Алексей же Фомич почти
испугался:
- Ты... жена художника... не знаешь... что называется перспективой?
- Ты мне никогда не говорил о ней, - защитилась, но покраснела Надя.
- Не говорил?.. Неужели не говорил?.. Значит, думал, что тебе это там,
в твоей гимназии, говорил учитель рисования!.. А если он вам, девицам, не
говорил, что такое перспектива, то почему же, спрашивается, его держали в
гимназии? Что же это такое? Может быть, у тебя даже и чувства перспективы
нет, а?
- Не знаю, есть или нет, - созналась Надя, сидевшая все еще с
полотенцем в руках.
- Вот, например, что такое перспектива линейная, - так как есть еще и
воздушная, - она касается красок. Видишь, - дверь: обе половинки закрыты...
Какая фигура каждой половинки? Геометрию-то у вас преподавали?
- Прямоугольники это, - слегка вздохнув, не совсем уверенно ответила
Надя.
- Прямоугольники, - очень хорошо!.. Хорошо, что не сказала: квадраты...
А если эту половинку я открою, то какая фигура получится тогда?
И Алексей Фомич открыл дверь и впился испытующим взглядом в
растерявшиеся от неожиданности глаза Нади.
- Какая же фигура может получиться из прямоугольника, кроме того же
прямоугольника? - проговорила Надя. - Ведь это не из ниточки прямоугольник,
а из доски.
- Та-ак! - очень пренебрежительным тоном протянул Алексей Фомич.
- Ты, кажется, вздумал меня расспрашивать? - и отвернулась недовольно
Надя и от двери и от мужа, но приняться за мытье стаканов и блюдечек ей не
удалось: Алексей Фомич поднял ее сзади под мышки, поставил прямо перед
дверью и сказал не рассерженно, а спокойно:
- Смотри в оба и убедись, что не прямоугольник, а трапеция. Причем
неравнобокая, - это тоже заметь.
- Почему трапеция, - не понимаю!
Так как это непонимание прочитал на лице жены Алексей Фомич еще раньше,
чем она в нем призналась, то он вынул карандаш из бокового кармана тужурки и
подал ей:
- Вот - меряй!.. Возьми его так, левый глаз прищурь и меряй заднюю
линию двери и потом переднюю... Меряй внимательно, а не кое-как! Отметь
ногтем на карандаше, где задняя, где передняя линия...
Надя внимательно поглядела на мужа, - не шутит ли, - потом, поняв, что
не шутит, принялась измерять карандашом обе линии двери и, наконец, сказала
удивленно:
- А ведь ты, Алексей Фомич, действительно прав!
- Как всегда!.. Добавь это: как всегда! Да, наконец, ты это и по
верхнему углу могла бы заметить без всякого измерения... Видишь, куда он
опустился сравнительно с передним углом? Вот это и есть закон перспективы: в
науке - быть, а в искусстве - казаться!.. А профессор живописи Зорянко,
чтобы вколотить в головы своих учеников законы перспективы, приносил в класс
веревки и натягивал их на аршин от пола вперекрест, поперек и вдоль, чтобы
получилось подобие паркета: сидите или стойте, но зарисуйте, что видите, в
точности! А профессор Чистяков доказывал, что на исторической картине
художника Лебедева "Боярский пир" человеку, который вносит на блюдах лебедя,
совершенно нет места на полу: идет по воздуху!.. Вот что такое линейная
перспектива! Быть и казаться! Быть и казаться!.. А если бы не было этого
самого "казаться", то не могло бы быть и никакого искусства!
- Хорошо, перспектива, - но почему же так? - продолжала недоумевать
Надя.
- Таково устройство нашего глаза. А как устроен наш глаз, это ты тоже
должна была узнать в своей гимназии. Хотя, конечно, можно представить, как у
вас проходилась физика! Ну, после такого вступления пойдем в мастерскую!
Надя повесила было полотенце на стул, но в это время раздался
оглушительный лай овчарки Джона, и оба они повернулись к окнам, выходящим на
двор.
Джон был в передней, скреб лапой входную дверь и не переставал лаять, а
на дворе показалась какая-то хлипкая, сутулая фигура явно духовного звания.
- Какой-то поп! - определила Надя.
- Да-а... Что-то в этом роде... Зачем же ко мне поп, раз я еще пока
жив? - недоумевал Алексей Фомич.
- Я пойду его встречу, а ты, Алексей Фомич, уведи Джонни на кухню, а то
кабы не порвал!
И оба пошли в переднюю, причем Сыромолотов бурчал на ходу:
- Может быть, это он с фронта и что-нибудь насчет Вани сказать хочет?
Фигура духовного звания оказалась дьяконом, по имени Никандром,
приехавшим из городка на южном берегу.
У Сыромолотова недоуменно были подняты брови, когда дьякон Никандр
объяснил ему, зачем он приехал.
- Понимаете ли, Алексей Фомич, несчастье случилось, икону нам один
доброхот пожертвовал, большая икона и название имеет: "Христос у Марфы и
Марии". Так вот, икона эта пострадала от свечки.
- То есть как пострадала? - спросил Сыромолотов.
- Так, стало быть, свечка наклонилась к иконе из подсвечника, а никто
не доглядел. Тлел, тлел холст, и порядочный кусок сотлел.
- Позвольте, икона, вы говорите, а не то что это копия была с картины
Генриха Семирадского. У Семирадского как раз и есть такая картина "Христос у
Марфы и Марии". И должен вам сказать, что мне она нравится и по замыслу и по
исполнению. Отлично передан там свет солнечный, южный, и сюжет хорош.
Христос на ней - это, конечно, символ общедоступный и общепонятный. Мог быть
и не Христос, а, например, философ Платон, или художник Леонардо да Винчи,
или итальянский поэт Торквато Тассо, или, наконец, Ньютон, Коперник, вообще
человек духа, а не желудка. Мария сидит около ног Христа и его слушает, а
сестра ее, Марфа, требует, чтобы она помогала ей по хозяйству. Тут
единственный случай в жизни этой Марии, около ног ее лежит какой-то струнный
инструмент, значит, она занимается музыкой. А тут не угодно ли идти помогать
варить чечевичную похлебку. Исключительный случай в жизни, завернул в их
хижину великий человек, и Мария не хочет пропустить ни одного его слова, -
вот смысл этой картины.
- Мы ее освятили, Алексей Фомич, какая же она теперь картина, она
икона, - и лицо дьякона Никандра стало вдруг строгим. Лицо это занимало
Алексея Фомича тем, что челюсти на нем очень заметно шевелились и прихотливо
вели себя в то время, когда говорил дьякон. Небольшие черные глаза дьякона
теперь глядели на художника в упор, и, заметив это, Алексей Фомич спросил:
- Большой ли кусок холста истлел?
Дьякон отмерил на столе три своих четверти в высоту и две четверти в
ширину.
- Так я должен восстановить это? - спросил Сыромолотов. - Картину я
представляю, но вы не сказали мне, где это выгорело, - слева, справа, в
середине?
- Это в левом углу, - сказал дьякон.
- А-а, это там, где голуби, - догадался Алексей Фомич.
- Истинно, где голуби. А это у прихожан любимое было место, куда они
прикладывались.
- Ну да, ну да, - сказал Сыромолотов, - ведь голубь - это тоже символ
святого духа, третьего естества троицы, значит, мне голубей надобно написать
вновь на своем холсте, а потом мой холст пришить к картине, то есть к иконе.
У меня где-то есть репродукция Семирадского, где-то в папке лежит, могу
найти. И, пожалуй, даже если бы мне поехать с вами, я бы мог там, на месте
написать голубей и сам пришил бы холст. Вообще сделал бы всю реставрацию.
Эти слова заставили дьякона Никандра просиять неподдельно.
- Вот бы обрадовали и наш причт, и прихожан наших, - он опять сделал
ударение на "о". А Алексей Фомич тут же поднялся и начал искать в шкафу
папку с репродукциями картин.
- И неплохо то, что прихожане прикладываются к голубям, так как голубь
- символ третьего лица троицы, святого духа... И то сказать, голубь-то
летает, а человек в те времена только мечтал о том, чтобы летать.
- Времени я терять не привык, отец дьякон, - сказал Алексей Фомич,
когда красочная репродукция с картины Семирадского была у него в руках. -
Если ехать, так ехать. Угостить вас могу только чаем. Стали жить теперь
скудно. И я даже удивляюсь, как это у вас остались свечи?
- Свечи? Да заготовили раньше, в начале войны. Ведь от свечей главный
доход церкви, а потом даже делали и так: погорит, погорит свечка в
подсвечнике - приказываем ее снять, среди службы снимает свечной староста, а
потом продает как новую. Так одна свечка на несколько служб.
Не больше чем через час Алексей Фомич, условясь с дьяконом о плате за
реставрацию иконы и взяв с собою все нужное, выезжал на извозчике из
Симферополя. И в то время, как дьякон рассеянно глядел вперед, Алексей
Фомич, как сухая губка воду, впитывал в себя холмистую местность, на которой
кое-где пятнами виднелись небольшие стада коров.
- Давно не ездил тут. Это вы, отец дьякон, явились ко мне, должен вам
сказать откровенно, очень кстати, и отдохнуть и встряхнуться мне было надо.
Когда начали спускаться с перевала, внимание Алексея Фомича приковала к
себе гора Екатерина, на которой искусством самой природы как бы был
поставлен памятник Екатерине II, в царствование которой Крым был присоединен
к России. Когда же доехали до памятника Кутузову, Алексей Фомич, как ни
спешил к месту работы, попросил дьякона остановиться.
- Поймите, - говорил он, - ведь именно тут, в этих местах было сражение
Кутузова с десантным отрядом Гассана-паши. Здесь он получил свою знаменитую
рану в голову. Вот, может быть, под этой двухсотлетней дикой грушей он и
лежал раненый. А Екатерина с горы своего имени на него глядела.
Алексей Фомич за все время остановки ходил между деревьями, стремясь
вообразить и представить, где тут могли быть отряды русских солдат и где
турецкие десантники в своих красных фесках.
- Именно сюда, - говорил он дьякону Никандру, - я и приехал бы писать
этюды для картины, если бы такую картину задумал. Какая обстановка,
поглядите, поглядите-ка хорошенько!
Дьякону пришлось напомнить Алексею Фомичу, что надо ехать, до того он
увлекся.
Так как в городок приехали еще засветло, то Алексей Фомич решил тут же
приступить к делу, и дьякон отворил для него церковь.
- Плохо освещена картина, - сказал дьякону Алексей Фомич, - но даже при
таком освещении, должен вам сказать, копия сделана отлично. Можно пожелать
мне, чтобы копии с моих картин делались бы так же талантливо.
Только после этого он начал ковырять пальцами то, что истлело, и
примерять привезенный им кусок холста.
- Кстати, - сказал он, - я думал, что меня встретит ваш священник.
- Отец Виталий болен, лежит. Я не говорил об этом, лежит, вы уж
извините, - заторопился дьякон. - Он бы и сам поехал к вам, да разболелся.
Вы уж извините, Алексей Фомич.
- Охотно, очень охотно извиняю. - И тут же, вынув из ящика палитру,
кисти и краски, Алексей Фомич начал копировать с репродукции голубей.

2

- До того, как настанут сумерки, я, пожалуй, этих голубей напишу, -
говорил дьякону Алексей Фомич. - По готовому образцу, - отчего же не
написать. Три сизых, один светло-коричневый. В естественную величину написал
их Семирадский, хотя они и не на первом плане. Погрешность его против
линейной перспективы. - Ну, так и быть: поправлять его не намерен.
- Вот как, Алексей Фомич! - обеспокоился дьякон Никандр. - Так вы,
значит, ошибку тут находите?
- А как же! Ошибка, конечно... Поглядите на Марфу: далеко ли стоит она
от голубей, а какая маленькая фигурка! Если голуби в естественную величину,
то и Марфа, и Мария, и Христос только чуть-чуть меньше своей естественной
величины.
- Гм... Вот ведь как один художник судит другого, а мы, как бараны,
ничего не замечаем, - до того опечаленно проговорил дьякон, что Сыромолотов
решил успокоить его:
- Это - пустяки, - то ли еще бывает по недосмотру! А вот я должен
писать тонкими кистями, чтобы не получилось больше, чем надо. Да еще, должен
вам сказать, прибегаю к сиккативу, чтобы к завтрашнему утру краски высохли,
- иначе как же я пришью свой кусок холста? Между прочим, и цыганскую иголку
и суровые нитки для этого я захватил из дому, так что об этом не
беспокойтесь.
В это время в церковь вошла молодая красивая женщина, одетая просто, но
не бедно, с черными страусовыми перьями на шляпке, с высокой открытой белой
шеей.
- Привезли Алексея Фомича? - оживленно обратилась она к дьякону. - Вот
как хорошо получилось. - И тут же обратилась к Сыромолотову: - Здравствуйте,
Алексей Фомич!
- Простите, я... Откуда вы знаете мое имя и отчество? - пробормотал
Сыромолотов.
- Все знают, не только я, - продолжала вошедшая. - А я - виновница
того, что часть иконы истлела: у меня была свечка, осталась еще от похорон
отца полковника, - десятикопеечная, длинная, с золотой канителькой... Я ее
поставила перед любимой своей иконой, да, значит, она не вошла как следует в
подсвечник и наклонилась... А другие свечки в этом подсвечнике были все
маленькие, огарки. Я же и заметила, что икона горит, кинулась поправлять
свою свечку, - оказалось, что поздно. Я же посоветовала вот отцу дьякону к
вам обратиться.
- Это верно, - поддержал ее дьякон. - Наталья Львовна наша прихожанка,
она нас надоумила, - верно!
- Но, прошу меня извинить, - времени у меня в обрез, - я должен писать
и стоять к вам спиною, - проговорил с досадливыми нотками в голосе Алексей
Фомич. - А слушать вас я, конечно, могу...
- Нет, нет, что вы! - замахала рукой Наталья Львовна. - Я совсем не
хочу вам мешать! Я зашла потому только, что дверь была открыта... Сейчас
уйду!
И она действительно направилась к выходу, а за нею пошел дьякон, говоря
на ходу:
- Как же это я дверей не закрыл, разиня! Ведь так и еще кто может
зайти, кого не нужно совсем.
Когда он вернулся, Алексей Фомич спросил:
- Кто эта дама?
- Жена одного тут подрядчика - Макухина... Свой дом у него, а сам он на
военную службу в начале войны взят... Пока что бог милует, жив... А
полковника, отца ее, действительно у нас на кладбище похоронили, - в
цинковом гробу его привезли... Потом и мать слепую ее мы отпели, - так что
осталась теперь она одинокой.
- Дда, видно, что военная косточка: походка четкая, строгая, - заметил
Алексей Фомич.
- Осталась тут, возле паперти: говорит, что дождется, когда вы выйдете.
- А-а! Какие-то, стало быть, виды на меня имеет? Та-ак! - протянул
Алексей Фомич. - Может быть, желает пригласить меня поужинать, - что же, я
не прочь... Да и вам, отец дьякон, вреда это не принесло бы...
- Ну, теперь редко кто кого в гости зовет, - усомнился дьякон, но
Сыромолотов оказался прав: только что оба они вышли из церкви, когда
стемнело, они увидели Наталью Львовну, которая сказала, обращаясь к
Сыромолотову:
- Вы где будете сегодня ужинать, Алексей Фомич?
- Да вот, в самом деле, - улыбнулся ей Алексей Фомич. - Я полагал, что
вот отец дьякон что-нибудь приготовил в этом роде.
- Ну что вы! У отца дьякона семья, и где же у него там? Нет, уж раз я
виновница вашего беспокойства, то вы ко мне и идите. Много обещать не могу,
конечно, не то время, но что-нибудь заморить червячка у меня найдется.
Идемте без разговоров!.. И вы, отец дьякон!
Дьякон вопросительно поглядел на Сыромолотова, и Алексей Фомич понял,
что отказываться от приглашения поужинать было бы, может быть, даже
оскорбительно для этой одиноко живущей молодой женщины, и не больше как
через десять минут он входил уже, вместе с дьяконом, в просторный дом
подрядчика, - ныне каптенармуса одного из пехотных полков на фронте,
Макухина.
Без проволочек сели за стол, покрытый белой клеенкой, и когда прислуга
Натальи Львовны Поля, низенькая круглая женщина, глядевшая серьезно и
исподлобья, принесла из кухни что-то дымящееся, дьякон вполголоса, хрипуче
обратился к Наталье Львовне:
- Свечка десятикопеечная у вас, вы сказали, залежалась, а может, и
бутылочка винца от хороших времен, а?
На это Наталья Львовна только развела руками, и дьякон горестно
выдохнул:
- Эхх! Всех нас доняла война эта!
- Чтобы вас утешить, отец дьякон, - сказал Алексей Фомич, - полагаю с
большой вероятностью, что скоро вина польются реки.
- Почему это вы так полагаете? - очень оживился дьякон.
- Да по той простой причине, что скоро у нас начинается революция...
как это было в девятьсот пятом.
- Это что же, - вы так думаете, Алексей Фомич? - приостановилась
раскладывать жаркое на тарелки Наталья Львовна, а дьякон только открыл
изумленно рот.
- Очень многие теперь так думают, - уверенно ответил Сыромолотов.
Дьякон поглядел на него с затаенным лукавством в глазах и обратился к
Наталье Львовне:
- Не допустят теперь такого, как в девятьсот пятом!
- А убийство Распутина допустили же! - заметил на это Алексей Фомич. -
И кто же были убийцы Распутина? - Великий князь Дмитрий Павлович, князь
Юсупов, царский родственник, и Пуришкевич - члены Государственной думы,
правой, а не левой!
- Так вы думаете, значит, Алексей Фомич, - упавшим уже голосом начал
было дьякон, но Сыромолотов перебил его своими прежними словами:
- Не я один, - очень многие так думают.

3

Когда собрался уходить дьякон, он обратился к Наталье Львовне:
- Как скажете, так и сделаю: скажете - увести Алексея Фомича, - уведу,
у меня переночует, а скажете - оставить, то оставлю.
- Конечно, конечно, Алексей Фомич, вы у меня и заночуете! - кинулась к
Сыромолотову и взяла его за руку Наталья Львовна. - Где же вам у отца
дьякона ночевать? Совершенно негде! Разве я не знаю его квартиры? У меня, у
меня, разумеется: дом большой и весь пустой.
- А может быть, лучше будет, если в гостинице? - в сторону дьякона
сказал Алексей Фомич.
Но дьякон замахал руками:
- В гостинице! Чтобы деньги зря тратить! Ведь не вы будете платить, а
мы должны, - приход; мы же люди вообще бедные, и у нас каждая булавка на
счету!
- Вам здесь хорошо будет, вы увидите, - заснете, как у себя на даче!
- Вам неудобство доставлю, Наталья Львовна, - вот я о чем...
- Никаких решительно! Я даже гордиться этим буду, что вам случилось
ночевать в моем доме!
Тут дьякон простился и с художником и с хозяйкой дома и решительно
направился к выходной двери.
- Я ведь и с вашим сыном знакома, Алексей Фомич, - радостно сказала
Наталья Львовна, подходя к Сыромолотову с папиросами.
- Не курю, спасибо! - отодвинул коробку Алексей Фомич. - С сыном моим?
Где же и когда же это? Сын мой вот уже с самого начала войны взят в
ополчение, а не так давно был тяжело ранен...
- Не-у-же-ли тяжело ранен? - вскрикнула Наталья Львовна с такою острою
болью в голосе, как будто ранена была сама.
- Да, писал, что тяжело и что дают ему какой-то "бессрочный отпуск", а
это значит, что не полная отставка, но все-таки к строевой службе считается
уже не годен.
- Вот как! - глухо отозвалась она и жестом, повторившим жест
Сыромолотова, отодвинула от себя коробку с папиросами, добавив: - Я тоже
совсем почти перестала курить после смерти моей матери. А с вашим сыном я
познакомилась здесь, в Симферополе, в больнице.
- В больнице? - удивился Сыромолотов. - Когда же он лежал в больнице?
Что вы?
- Лежал в больнице не он, - поспешила объяснить Наталья Львовна, - наш
общий с ним знакомый. И ваш сын, и я - мы в один час приехали в больницу его
проведать, - поэтому и познакомились. Богатырь такой показался мне тогда он,
ваш сын, и вот...
- И вот искалечен, - закончил за нее Алексей Фомич, - и уж едва ли
будет теперь художником.
- Будем надеяться на лучшее...
- Надеяться никому не воспрещается. Надеюсь и я, что вы мне покажете
комнату, где будет моя постель.
Постель оказалась уже заготовлена в комнате, которую Сыромолотов сразу
признал уютной и располагающей к крепкому сну.
- Может быть, вам какую-нибудь скучную книгу дать, Алексей Фомич, чтобы
вы поскорее заснули на новом месте? - предложила Наталья Львовна.
- Зачем? - удивился Алексей Фомич. - Нет, я имею свойство засыпать
сразу, чуть голова моя коснулась подушки.
- Хорошо, что вы мне это сказали, а то я могла бы говорить с вами до
полночи: здесь ведь говорить не с кем. В таком случае - покойной ночи!
И Наталья Львовна ушла к себе в спальню, а Алексей Фомич, хоть и
казалось ему, что он рано заснет, довольно долго перебирал в мозгу
впечатления этого неожиданного для него дня, причем воображение его, как
художника, больше всего занимала молодая женщина с высокой шеей и красивыми,
но тоскующими глазами.
И он даже пожалел о том, что как-то очень круто и поспешно напомнил ей,
что ему хочется спать с дороги, она же, видимо, хотела высказаться, так как
говорить здесь о своем ей было не с кем.
Встал он, чуть рассвело, и тут же после чая поспешил в церковь, чтобы
пораньше закончить свою работу.
Прощаясь с Натальей Львовной, он сказал ей, что больше уж некогда ему
будет зайти в ее дом: прямо после того, как закончит реставрацию иконы,
поедет к себе домой.
- А вот вы, если будете в Симферополе, милости прошу, заходите ко мне,
- закончил он и увидел, как эти несколько слов обрадовали ее, как она вся
засияла.
Эта неподдельная радость тронула Алексея Фомича, и он еще раз сказал:
- Прошу, прошу! Загляните!
К церкви он подошел одновременно с дьяконом. Сиккатив помог
закрепленному с вечера холсту высохнуть. Сыромолотов теперь, пользуясь
цыганской иглой и суровыми нитками, аккуратно пришил привязанный им кусок
холста к картине.
- Это - самое важное, отец Никандр, - самое важное. Нитки потом я
замажу, и никто, издали глядя, не догадается даже, что здесь была зияющая
прореха, - говорил Алексей Фомич, делая частый шов.
Голуби, уже наполовину сделанные, теперь, при дневном свете были как
живые.
Без особых усилий закрепил потом Алексей Фомич уже в раме холст ниже
голубей - глинистую золотую землю и узкий черный кувшин на ней; а к полудню
садился уже на линейку извозчика, снабженный на дорогу куском серого хлеба и
вареными яйцами.
Уже смеркалось, когда пара плохо кормленных извозчичьих коняк довезла
Сыромолотова до его дома на Новом Плане.

4

А Надя после того, как уехал Алексей Фомич, была в большой тревоге.
Она началась с того, что к Наде пришла мать ее, Дарья Семеновна. Прямо
с прихода спросила она:
- Куда это Алексей Фомич поехал с каким-то попом?
- А ты, мама, разве видела его, как он поехал?
- Правда, значит? Вот видишь! Это мне один странный человек сказал, -
плотник он. Заходил работы спрашивать... Что плотник, то он не врал, - он же
гроб обновлял, как мы деда своего хоронили, так же и здесь у Алексея Фомича,
говорит, работал что-то; очень странным мне показался, вот я и пошла к тебе.
Надя вспомнила день похорон своего дяди, которого все называли дедом за
его большие года, вспомнила и плотника, которого Алексей Фомич называл
Егорием, и даже жену его Дуньку, - они оба шли за гробом на кладбище тут же
позади ее.
И вдруг сильный лай Джона заставил ее поглядеть в окно: этот самый
плотник Егорий шел вихлястой походкой от калитки к дому.
- Вот он! Этот самый! И сюда пришел? - почти завопила Дарья Семеновна,
а Надя, держа за ошейник Джона, отворила форточку и крикнула, стараясь
перекричать лай!
- Вы кто такой? Вам чего нужно?
Подойдя к самому дому, как бы затем, чтобы заглянуть в комнату, Егорий
снял картузик с маленьким козырьком.
- Вы что же это не ждете, когда вас позовут, а ходите набиваетесь? -
едва сдерживая Джона, выкрикнула Надя.
- Волка ноги кормят, - вкрадчиво ответил Егорий.
- Нет у нас никакой работы!.. И, пожалуйста, уходите сейчас же, а то я