Страница:
День настал вообще какой-то удивительный. Вокруг гостиницы росли пальмы. На пальмы медленно сыпал с неба крупный белый снег. Крымов и Алика стояли у гостиницы, ловили такси.
– Игра называется «бангладеш…» – очень серьезно объяснял Крымов Алике. – Я сам ее придумал. Вот загадай какую-нибудь цифру.
– Загадала.
– И я загадал. Теперь скажи, какая у тебя.
– Семь.
– А у меня восемь. Я выиграл.
Крымов счастливо расхохотался, и Алика его поддержала. Остановилась машина, Крымов открыл дверцу, уселся на заднее сиденье.
– Возвращайся в гостиницу по набережной. Я буду там гулять. Не промочи ноги и пообедай где-нибудь. Пока, – Алика ласково поцеловала Крымова.
– В Симферополь, – сказал Крымов водителю. – Как думаешь, на перевале не застрянем?
Встретившись в пустом городе случайно, Алика и Бананан ели пельмени в пельменной.
– Ты, правда, извини его за рубль… – начала Алика.
– Да что ты с этим рублем канитель разводишь? Ну пропил я его давно, на кофе извел. Ты лучше вот куда погляди…
Бананан шелестел железными страницами чего-то напоминающего книгу.
– А это что? – заинтересовалась Алика.
– Я книгу писать начал. Пробный экземпляр.
– Про что книга?
– История всего живого. От инфузории-туфельки до моднейших событий последних дней. В огне не горит, в воде не тонет.
Они и не заметили, как к их столику прибился какой-то неопрятный старик, тоже принесший с собой тарелочку пельменей.
– А что это за книга, ребята? – поинтересовался старик с места в карьер.
– Это вечная книга, папаша, – охотно пояснил ему Бананан.
– Ну и как она для людей, работает? – не унимался папаша.
– Отлично работает. Вот прикинь, батя, в случае вселенской катастрофы все сгорит, а она сохранится.
– Ну, если катастрофа… – без убеждения согласился папаша. – Хотя если будет вселенская катастрофа, думаю, тогда нам с тобой жить здесь уже не придется…
– У меня, знаешь, что-то сегодня исключительно на душе неспокойно, – прервала папашу Алика, обращаясь к Бананану, – даже можно сказать – гнусно.
– Да и у меня не лучше, – неожиданно поддержал ее старик.
– И этот факт твоей судьбы у меня тоже предусмотрен, – сказал Алике Бананан, – вот когда тебе станет окончательно гнусно, ты поставь эту кассету… – И Бананан протянул Алике всю размалеванную красками кассету от магнитофона.
– С чего ты решил, что мне должно стать окончательно гнусно?
– Я не знаю, я не решал. Просто мне так кажется…
– И ты знаешь, – с энтузиазмом включился в новую историю папаша, – а как же плохо все у меня! И как трудно! Ведь один живу с матерью. Восемь лет, восемь лет я ухаживаю за матерью…
А вечером Крымов уже сидел в грим-уборной театра. Альберт поправлял грим, глядя на себя в зеркало, празднично отороченное горящими электрическими лампочками.
– Хочешь, в «бангладеш» сыграем? – добродушно спросил Альберта Крымов.
– А это что? – не понял Альберт.
– Хорошая игра. Я сам придумал. Вот назови какую-нибудь цифру.
– Ну, девятнадцать, – неуверенно отвечал Альберт.
– Значит, у тебя девятнадцать. Ставка принята. А я ставлю двадцать. И я выиграл.
– Счастливый! – порадовался за друга Альберт. – А у меня к тебе просьба. Ты знаешь, чего мне стоило зажить так, как я живу вот уже почти двадцать пять лет. Мне угрожали, но я выстоял. Ты меня никогда не осуждал за уход, может быть единственный из всех. Я знаю, что твое слово было решающим. Благодаря тебе в конце концов меня оставили в покое. Я тебе благодарен за это, Андрюша. Помоги мне еще раз. За мной оставался долг. Ты об этом не знаешь, и никто о нем не знает. Единственный человек, который знал, давно умер… И я забыл обо всем этом. У меня теперь другая жизнь, другие долги, другая мораль, все другое. А теперь этот ужасный долг всплыл. К тому же ты можешь себе представить, как он вырос за это время. Сегодня я встречался с…
– А я знаю, что он здесь, – не удивился Крымов.
– Он требует вернуть долг, – с ужасом сказал Альберт, но Крымов ужасной интонации не поддержал.
– Надо вернуть, – спокойно и рассудительно предложил Крымов.
– Я не могу, – уже почти с отчаянием продолжал Альберт. – Мне не из чего возвращать.
А в это время в зале Летнего театра опять давали «Сильву». Среди зрителей, в плаще и кепке, опираясь на кейс, сидел Аркадий. Он и был тем самым человеком, который вроде бы требовал отдать долг. Но теперь, глядя на Аркадия, это трудно было предположить: он смотрел на сцену с исключительной доверчивостью, живо реагируя на самые тонкие подробности незатейливого диалога:
1-й актер: Разрешите с вами говорить официально.
2-й актер: Пожалуйста!
1-й актер: И даже конфиденциально.
2-й актер: Пожалуйста!
1-й актер: Ваша светлость, разрешите просить руки вашей жены. Извините, это опечатка – вашей племянницы…
2-й актер: Да вы с ума сошли. Стасси безумно любит Эдвина, и она никогда не согласится на этот брак.
1-й актер: Вот мы сейчас это выясним.
2-й актер: Вы хотите говорить по телефону?
1-й актер: Нет, по граммофону.
Аркадий, показывая золотые зубы, от души смеялся.
Крымов и Альберт продолжали невеселую беседу в грим-уборной.
– Ну, чего ты киснешь, Альберт? Не бери злого в голову. Давай завтра мы поедем отдохнуть. Ты возьмешь Зою. Это будет милая увеселительная прогулка двух старинных друзей. Я там отлучусь ненадолго. А ты понаблюдаешь, не интересуется ли кто-нибудь мной. У тебя есть фотоаппарат?
– Андрей, прошу тебя, не впутывай меня ни во что. Я про все это позабыл. Я же тебе говорил – у меня внук родился. Нормальный длинненький мальчик.
– И-и, вот еще что, Альберт, – сказал Крымов, как будто не слыша, – спрячь это куда-нибудь. А?..
Крымов вытащил из внутреннего кармана пальто пистолет, протянул его Альберту.
Тем временем «Сильва» продолжалась.
2-й актер: Где Эдвин?
1-й актер: Какой Эдвин?
2-й актер: Мой сын, Эдвин?!
1-й актер: А-а, этот?
2-й актер: Что, что?
1-й актер: Он в кафе.
2-й актер: Так бы и сказали.
1-й актер: Вы что, хотите говорить по телефону?
2-й актер: Нет, по граммофону. Ха-ха-ха-ха!
Аркадий снова хохотал, несвежим платком утирая слезы.
Атмосфера в грим-уборной незаметно накалялась.
– Я даже не понимаю, о чем мы говорим. Все это, в сущности, такие пустяки, – едва ли не с раздражением говорил Крымов. – Иди-ка сюда, Альберт.
Крымов подошел к стене и открыл настежь прислоненный к ней огромный футляр контрабаса.
– Что? – не сразу понял Альберт.
– А ну-ка попробуй, залезь сюда, – предложил Крымов и указал внутрь футляра, – ну, попробуй, попробуй… Так. Ну-ка давай, давай. Ага. Вот так, так. Ну, отлично. Контрабас возьмут, унесут в оркестр. Скрипка, которая мне нужна, называется «Гварнери». Ты человек интеллигентный, ошибиться не сможешь. И долга как не бывало, и ты снова абсолютно свободный человек.
Альберт, скорчившись, сидел на дне контрабасного футляра, и Крымов даже попробовал футляр закрыть, прямо с Альбертом внутри, и это у него получилось. Когда Крымов опять открыл футляр, Альберт, не меняя позы, горько плакал. В голос.
В ресторане «Таврида» вновь начинался вечерний съезд гостей. Плюгавый майор, который путешествовал с Крымовым на пароходе, тщательно причесавшись, вышел из туалета в зал и прямиком отправился к музыкантам. Те заканчивали настройку. Майор указательным пальцем поманил Бананана:
– Малыш, прошу тебя по-человечески, дайте что-нибудь про нас, про летчиков. Мне это вот так надо, – и майор провел себя ладонью по горлу. – ВВС в долгу не останутся.
Майор протянул Бананану сильно смятую купюру. Бананан положил ее к себе в карман.
– Спасибо, товарищ! – поблагодарил Бананан майора и тут же обратился к своим: – Ребята, играем.
– ВВС, ВВС, Военно-воздушные силы. ВВС! Сфера особого внимания. ВВС! Универсальная машина, универсальная машина…
Бананан пел в микрофон, надев на себя летчицкий шлем с наушниками и затейливо двигая руками туда-сюда, изображая ночной полет машины ВВС. Поначалу за столиками еще беседовали. В частности, уже знакомый нам Аркадий убеждал в чем-то человека с перевязанной шеей:
– А Тунгусу один хрен…
– Ночной полет, поиск пространства, погода прекрасна, выcoтa десять тысяч пятьсот, – продолжал пение Бананан. – Наши летчики – славные ребята. Небо их дом, они не грустят… глядя на мир с высоты.
Тем временем плюгавый майор подобрал себе пару – милую молодую женщину с невероятным бюстом. Женщина уже с кем-то танцевала, но майора это не смутило.
– Позвольте пригласить вашу даму, – галантно обратился майор к даминому кавалеру.
– Пожалуйста! – удивился кавалер, но даму отдал.
Дама была в два раза выше майора, но и это его не смутило.
– Михаил, – представился майор даме.
– Людмила, – отвечала дама.
Бананан продолжал славить ВВС.
Когда майор протанцевал с дамой мимо Крымова и Алики, наблюдавших за ним из дверей ресторана, Крымов не удержался и посоветовал:
– Шурик, не зарывайся.
– Сфера особого внимания. ВВС – универсальная машина, универсальная машина, – все удивлялся в пении Бананан.
Майор и дама продолжали танец. Танец получался медленным. В его течении майор сначала томно закатил глаза куда-то вверх, а потом и закрыл их вовсе.
– Сегодня не праздник, просто игра; горячий участок давно позади. Пилоты молчат, смотрят на звезды. Задание выполнено успешно. Все улыбаются. ВВС… Военно-воздушные силы. ВВС! Сфера особого внимания. ВВС – универсальная машина. Универсальная машина…
Томность майорового танца достигла некоторого апогея… То ли забывшись, то ли от избытка чувств, не открывая глаз, майор положил голову даме на грудь.
– ВВС – искусство высшей любви. Поэзия зрелых исканий. Кто они? Участники последнего парада? Простые ребята, которые раньше всех достигли неба-а-а…
Тот, кто уступил майору девушку, с изумлением взирал на танцевальные метаморфозы. Особенно неприятно его удивила майорская голова на девушкиной груди. Об этом они не договаривались. Тот, кто уступил девушку, подошел и пытался забрать девушку обратно, но в ответ получил чувствительный удар в грудь, такой чувствительный, что, отлетев и споткнувшись обо что-то, он упал спиной на чей-то стол. Справившись с собой, поднялся, подошел и тяжело ударил кулаком майора прямо в лоб. Не дав ему полежать на полу, поднял за воротник и страшно ударил прямо в живот. Но и этого показалось мало. Тогда он, еще раз ударив майора в ухо и снова подняв его с пола, пронес его на руках и бросил в фонтан.
– Военно-воздушнье силы, – удивляясь произошедшему, все-таки продолжал пение Бананан, – ВВС – сфера особого внимания, ВВС!
Практически все посетители ресторана столпились вокруг. Какое-то довольно продолжительное время майор булькал в воде, скользил ногами и снова падал, не в силах выбраться. Уже давно швейцар свистел в свисток, и вскоре явился военный патруль. Тут-то майор и выбрался на парапет, с изумлением огляделся вокруг.
– Товарищи! Я был нетрезв.
– Спускайтесь, – строго предложил патрульный офицер. Трое солдат стояли рядом.
– Я был нетрезв, – повторил майор офицеру, – я приношу свои извинения.
– Его шинель, пожалуйста, – попросил солдат у швейцара, и швейцар отдал майорову шинель.
– Я приношу свои извинения, Людмила, – сказал майор пышногрудой даме, надевая предложенную шинель, – я приношу свои извинения. Я был нетрезв.
– Сюда, пожалуйста, – указал на дверь начальник патруля.
– Я приношу свои извинения, – обратился майор ко всему почтенному обществу, – я был нетрезв. Это поведение недостойно офицера. Я был нетрезв и потому приношу свои извинения, товарищи!
– Дадут как положено, – с удовлетворением сказал кто-то из посетителей, и майора увели.
Впрочем, вечерний праздник внесезонья продолжался дальше…
– Да, у нас тут получается целая культурная программа, – одобрил увиденное Крымов, – вечер современной музыки. Театр. Вы когда уезжаете? – поинтересовался он у Зои.
– Еще две недели должны быть тут, если не про длят гастроли. Но видите, в городе пусто, наверное, не продлят.
За это время музыканты смотали шнуры, оделись и, забрав инструменты, собирались уходить по домам. Бананана остановила Алика:
– Я вас давно хотела познакомить. Вот, пожалуйста, Бананан, – показала она Крымову, – помнишь, он мне вещи подносил, а ты ему рубль дал? А это Бананан.
– Нанабан! – подтвердил Бананан.
– Крымов, Андрей Валентинович. Кстати, я хотел извиниться за тот рубль.
– Вы хотите, чтобы я вам его вернул?..
Никитский ботанический сад, как и вся остальная Ялта, тоже был засыпан сказочно белым снегом нынешней необыкновенной зимы. Гуляли по саду – Крымов, Альберт, Зоя. Радуясь, как дети, кидались друг в друга снежками. Фотографировались.
– Ну что ты хочешь, Альберт. Мы с тобой, мягко говоря, далеко не молодые люди, – смеясь, говорил Крымов, – у меня раньше и телефонной книжки не было. Как это медики говорят: «Склероз! Маразм» Знаешь, как больной приходит к врачу и говорит: «Доктор, у меня провалы в памяти. – А давно это у вас? – Что давно? – Ну, провалы в памяти. – Какие провалы?»
Рядом снимало какой-то сюжет телевидение. Доносился голос телеведущего:
– Добрый день, дорогие телезрители! Мы ведем свой репортаж из Никитского ботанического сада, сейчас наш сад выглядит необычно. Все субтропические растения покрыты большим слоем снега. Такие теплолюбивые растения как опунция и некоторые теплолюбивые…
Камера панорамировала туда-сюда. Изображение в визире было прекрасным: пустой, покрытый белым снегом сад, несколько гуляющих в темном. Крымов среди них выделялся шляпой, которой, впрочем, он скоро помахал:
– Счастливо. Пока, Альберт…
Попрощался, надел шляпу и ушел.
Корреспондент продолжал комментировать беспрецедентные явления природы:
– Снегопады подобного рода наносят большой ущерб субтропическим растениям. Большинство из них ломается, вырывается с корнем, а иногда растения погибают просто от мороза. Но согласитесь, очень оригинально смотрятся пальмы в снегу.
Банананов квартирант Вадим и его подруга Лена, которую мы тоже мельком видели на пароходе, тоже сегодня гуляли здесь, в Никитском.
– А потом? – беззаботно спрашивала Вадима Лена, а тот отвечал:
– Ну вот, пароход потихонечку, потихонечку подошел…
– Ну, если все так хорошо слышно, значит не совсем потихонечку?
– Потом пароход дал три длинных гудка…
Продолжали снимать телерепортаж. Альберт и Зоя, которые время от времени попадали в телекадр, теперь снимали друг друга:
– Внимание! – предупреждал Альберт и щелкал затвором.
– По-моему, я моргнула, давай еще раз.
– Так очень хорошо.
– Хорошо-то хорошо, – будто бы продолжал, что-то слыша, Вадим. – Но на пароходе особо не разгуляешься. Бутербродик с севрюжкой…
Телевизионщики снимали что видели. Сейчас, к примеру, видели Вадима и Лену…
Материал, снятый в тот день телевизионщиками в Никитском, смотрели теперь в экспертном зале в милиции. Один из экспертов, по профессии следователь, глядел на экран в сомнениях:
– Я не понимаю, получается, что этот вот бородатый и есть Шар?
– Вроде бы да, вроде бы так получается, – тоже с сомнением в голосе подтверждал загадку седой эксперт.
– Но говорили, что он гладкий, как колено, этот Шар?
– А черт его знает, может, он загримировался?
– Так, ну хорошо, а сам Сван?
Никто ничего эксперту не ответил.
По бесконечным лестницам тюремных переходов охранник в форме внутренней службы вел остриженного наголо плюгавого майора в тюремной робе.
– На выход! Вперед! Стой! Лицом к стене! Пошел! Стой! Пошел!
– А-а-а-твори потихо-оньку калитку, – напевал плюгавый, идя вперед, становясь лицом к стене, вообще беспрекословно выполняя любые команды. Так дошли до кабинета следователя.
– Разрешите? – с почтением спросил охранник. – Заходи…
– Вы что, постриглись? – спросил следователь бывшего майора.
– Да, это я сам попросил, – смиренно отвечал майор, – так гигиеничнее.
– Продолжим? – спросил следователь.
– Я уже все сказал, – ответил майор, – я был нетрезв. Мое поведение недостойно советского офицера. Я приношу свои извинения.
– Перестаньте валять дурака. Это же глупо. Где вы взяли форму?
– Форму?
Майор задумался, потом вскинул глаза на следователя и заговорил. Его вдруг понесло.
– Ну хорошо, – сказал он и вздохнул, – пусть я наврал. Пусть я не майор. Но я хотел… Сколько раз я летал во сне. Я осуществлял стыковки и расстыковки. Я выходил в открытый космос. И там парил. Когда в тот день я спал, там во сне я услышал по радиоточке, что он погиб. Я проснулся на кухне, я вдруг понял, что это правда, первый космонавт погиб. Гагарина нет. Я плакал. Я плакал, но я знал, что первым космонавтом я не хотел быть. Я не идиот. Юра – один. Но Титов? Красив, интеллигентен, подтянут, умен. Когда я смотрел на себя в зеркало, я видел: даже физические наши параметры идентичны. Все одинаково. Даже рост, вес. Кроме одного: анкетных данных. Маленьких буковок. Маленьких, синеньких. Что, разве дело в буковках? Скажите? Тогда я отказываюсь отвечать. Тогда я заявляю протест. Самый решительный протест. Я требую, чтобы было записано: «Заключенный выражает свой протест»! Самый решительный. Все. Больше ни слова.
– Перестаньте юродствовать, Бабакин, это утомительно и никому не нужно, ни мне, ни вам. Вот, читайте.
Следователь кинул на столик заключенного пухлое дело. Бабакин дело не взял.
– Хе-хе-хе-хе-хе! Я приношу свои извинения, я был нетрезв.
– Вы знаете Свана? – вдруг спросил Бабакина следователь.
– Свана? – Бабакин споткнулся. – Свана? Хе-хе-хе-хе!
Бабакин и сам не уловил тот момент, когда дурацкое его хихиканье потихоньку переросло сначала в тихий плач, потом в плач со всхлипываниями, потом всхлипывания переросли в рыдания. И остановить эти рыдания было невозможно.
Откуда-то однажды вернулись уже почти ночью. Были голодны. Решили наудачу зайти в ресторан «Таврида». Посетителей там не было вовсе, но Крымов удачно поймал задержавшегося официанта:
– Ветчина какая?
– Обыкновенная, в форме.
– Югославская?
– Кажется.
– Хорошо. Если югославская, то две порции с хреном. Лимоны есть?
– Кажется, есть.
– Порежь его, дружок, только сахаром не посыпай.
– Хорошо.
– Супа, конечно, нет?
– Ну какой же суп в двенадцать часов.
– Ага, и все-таки свари нам какой-нибудь бульончик.
– Попробую.
– И цыплят пожарь. Только не потуши, а пожарь, пожарь.
У ресторанной кухни опять столкнулись с идущим домой Банананом. Бананан удивился, увидев здесь Алику в такой час.
– Привет, а ты чего здесь?
– Привет, у тебя мама в санатории работает?
– Ну?
– Там есть водные процедуры?
– А тебе зачем?
– Это Андрею. Ему водный массаж нужен.
– О, ты с папиком? Чего смущаешься?
– Я не смущаюсь.
– Классный папик. Пойду и с ним поздороваюсь. Здравствуйте.
Крымов все продолжал мучить просьбами официанта:
– Ну и дальше давай по своему усмотрению…
– Вам вернуть рубль? – нахальновато поинтересовался у Крымова Бананан.
– Ну и кофе, конечно, – как бы не замечая Бананана, вспомнил Крымов, крикнул вслед официанту. Официант издали согласно кивнул головой…
– У меня к вам просьба, – дружелюбно попросил Крымов Бананана, – поиграйте часок. Ну, я понимаю, все закрыто, закончено, и все-таки.
Крымов вытащил из кармана пачку сотенных купюр. Раскрыл их у себя в руке веером.
– Выбирайте любую. Надеюсь, на этот раз я вас не обидел?
В большом ресторанном зале включили свет. Крымов и Алика за накрытым ужином сидели у одного из ресторанных столиков. Музыканты, строя инструменты, ходили по сцене. – «Моча-а-а-лкин-блюз», – громогласно объявил номер Бананан. Тут же заиграли, а кто-то запел:
Бананан развинченной походкой, не переставая петь и играть, подошел к их столику. Алика глядела куда-то в салат. Крымов – на него.
Хочу я всех мочалок застебать,
Нажав своей ногой на мощный фуз.
И я пою крутую песнь свою
«Мочалкин-блю-юз».
Подгреб скрипач Серега. Теперь играли дуэтом, да и сцена, в общем, была недалеко, оттуда их поддержи вали.
Хочу скорей я с них прикид сорвать…
Сорвать парик и на платформе шуз.
Мочалки, эй! Бегите все скорей.
Ведь я пою «Мочалкин-блюз».
Блюз кончился. Крымов и Алика молчали.
Я мен крутой… Я круче всех мужчин,
Мне волю дай, любую соблазню.
А ну-ка, мать, беги ко мне в кровать…
Лишь дай допеть «Мочалкин-блюз».
– Айн, цвайн, драйн!.. – сказал Бананан, отсчитывая десятирублевые купюры.
– Что это? – поинтересовался Крымов.
– Это сдача, – пояснил Бананан, – мы на сто не напели. Только на двадцать.
– Песня вашего сочинения? – уточнил Крымов.
– Разумеется. Из иронического цикла «Про старика Козлодоева».
– Козлодуева? – не расслышал Крымов. – Кто же это?
– Все узнаете, всему свое время, – пообещал Бананан, – а теперь кончен бал, тушим свет и курим солому. Ого-го-го-го!
И свет потух. В темноте появился титр:
Примечания:
Застебать – поставить в неловкое положение.
Мен (англ.) – мужчина.
Мен крутой – решительный мужчина.
Шуз (англ.) – обувь.
Шуз на платформе – обувь, вышедшая из моды в конце 70-х годов.
Фуз (англ.) – электромагнитное устройство для искажения звука гитары. Включается ногой.
Папик – мужчина зрелых лет, не отягощенный умственной деятельностью.
Мочалка – девушка юных лет, веселого нрава, не отягощенная умственной деятельностью.
Прикид – верхняя и нижняя одежда.
Мать – обращение к лицу женского пола, подруга веселого нрава.
В водолечебнице мать Бананана из дворницкого водопроводного шланга омывала пациентов, по одному заходивших в открытые душевые кабинки. Мать была одета в белое медицинское облачение, пациенты – в тапочках и трусах.
– Ну все, для первого раза достаточно, – сказала мать Крымову, который в одних плавках выглядел для своего возраста вполне и вполне атлетически.
– Спасибо, – поблагодарил ее Крымов.
Вместо Крымова в душевую кабинку зашел абсолютно голый мужик, повернулся к ней, сложив на причинном месте ладошки лодочкой.
– Вы что, обалдели, что ли? Вы что, в бане?
– Чего? – не понял сразу мужчина.
– А ну-ка сейчас же наденьте трусы.
– Извините, пожалуйста! – засмущался мужчина. – Я думал, здесь безо всего нужно.
– Завернитесь, но не вытирайтесь, – это Банананова мать уже опять стала руководить Крымовым.
– Я знаю. Значит, завтра в десять?
– В десять…
Крымов завернул за полиэтиленовую пленку, где была раздевалка.
– О, здравствуй, Аркадий, – удивился Крымов, но виду не подал, стал неторопливо промокать себя простыней.
– Хау ду ю ду! – золотой улыбкой одарил его Аркадий.
– Что-то случилось?
– Нет, ничего не случилось. Не волнуйся.
– Ты отдыхать приехал?
– Нет. К тебе по делу.
– Значит, все-таки что-то случилось?
– Я же сказал, ничего не случилось. Пока. Но поговорить есть о чем.
– Давай поговорим, Аркадий.
– Давай поговорим.
– Я жду тебя завтра на нашем месте. В час. Но нас не должны видеть вместе. Ты постарайся не вызывать подозрений своей поездкой ко мне. Счастливо тебе, Аркаша.
Руки Аркадию Крымов не подал.
– Адью! – согласился Аркадий и вышел за занавеску. – Адью, папа!
Выйдя на воздух, Аркаша открыл кейс-дипломат и вытащил оттуда бутылку простокваши, продавил пальцем серебряную фольгу пробки, глотнул прямо из горлышка. Неподалеку от Аркадия санаторный фотограф снимал на память группу отдыхающих:
– Покучнее, товарищи, но не перекрывая друг друга. Все должны видеть объектив. Внимание!
Все повылезали из-за плеч и затылков друг друга, пытаясь увидеть объектив.
– Снимаю!
Чик-чирик – сделал фотоаппарат, и еще раз – чик-чирик, и еще, и еще.
Кроме отдыхающих, вроде бы случайно, в кадр попал и Аркадий, беззаботно глотающий витаминную крымскую простоквашу.
А Алика с Банананом как-то опять, не сговариваясь, опять вроде бы и случайно, оказались в кинотеатре. Народу в кинозале было совсем немного. По случаю некоммерческого межсезонья показывали старенькую ленту Чарли Чаплина. Чаплина все пытался поймать и стереть с лица земли здоровенный оболтус без шеи: голова оболтуса, казалось, росла прямо из плеч. Чарли был обречен. Чего он только не делал, этот самый здоровый оболтус, не без успеха гоняясь за слабаком Чарли: надевал ему на голову газовый фонарь, лупил по темечку здоровенным кулаком, ловко, как в футбольный мяч, ударял ногой в худую чаплиновскую задницу. Но Чарли было все нипочем. Фильм назывался «Тихая улица». Хоть зрителей было и немного, но хохот стоял неслабый. Алика и Бананан смеялись особенно, от души, будто понимая что-то такое, чего другие не понимали.
А Крымов прямо после процедуры отправился на теннисный корт. Партнера у него не было. Тренируясь, он играл мячом в стенку. Играл хорошо. Было видно, что теннисист он классный. Ну, опять же, и атлет.
А Алика с Банананом решили сфотографироваться на память в фотоавтомате. На одну лавочку ухитрились втиснуться вдвоем. Время от времени в стене фотоавтомата что-то громко щелкало, и на мгновение загорался ослепительный свет. Тут они прижимались щеками друг к другу особенно тесно и как могли корчили стенке рожи. Когда вышли из кабинки, стали ждать готовых фотографий.