Страница:
Однако женская душа подчас загадочна, мой милый и дорогой читатель, и даже совсем невзрачный, некрасивый низкий мужчина может иногда понравиться женщине…
– Та-ак, – протянул Фуцман, читая список пьес, – «Мушкетеры», мюзикл по мотивам романа Александра Дюма… Хорошо… «Золушка, доктор Айболит и Буратино», спектакль по мотивам детских сказок… Мюзикл «Горе от ума», по мотивам одноименной комедии Грибоедова… Мюзикл– это хорошо!.. И секс там будет, что тоже хорошо…
Секса, секса нам не хватает в постановках. Та-ак, далее читаем… Мюзикл «Ревизор», по мотивам одноименной комедии Гоголь «Ревизор»… спектакль «Играем самого Шиллера», по мотивам пьесы «Мария Стюарт»… Мюзикл «Отелло», по мотивам одноименной трагедии «Отелло» Шекспира… Шесть спектаклей, мало или нормально? Гм, подумать надо…
Фуцман встал, медленной походкой прошелся по кабинету.
– Ой, а я ж не написал свою версию спектакля «Горе от ума! – спохватился он, подходя к столу и беря список пьес. – Как это я не углядел… Сцен секса там нет, вот ужас‑то!.. Придется пока снять спектакль с афиш…
Размышления Фуцмана прервал телефонный звонок. Он поморщился, не желая ни с кем говорить, через полминуты телефон звонить перестал. Но через минуту телефон вновь зазвонил и Фуцман нехотя поднял трубку, держа ее на весу далеко от уха.
– Да! Слушаю! – вполголоса произнес Фуцман, садясь в кресло.
В ответ он услышал незнакомый относительно молодой мужской голос, который настойчиво добивался встречи с худруком Театра современных инсценировок и который твердил про свои комедии.
Фуцман чертыхнулся про себя, шумно вздохнул и ответил довольно сурово:
– Постойте, молодой человек! Давайте‑ка послушайте меня, хорошо?
– Но я…
– Послушайте меня сначала! Наш театр не нуждается в чьих‑то пьесах, это понятно сказано или требуется повторить для тупых?
– Почему вы так грубо….
– А потому! – Фуцман нахмурился и строго потребовал: – Сначала не мешало бы представиться!
– А – а… Соколов я!
– Эта фамилия мне ничего пока не говорит, – слегка усмехнулся Фуцман, – не Шекспир, не Мольер, но слушайте снова мой ответ, Соколов: наш театр не нуждается в ваших творениях! Все! – Фуцман протянул трубку, желая опустить ее на рычаг, но из трубки раздался отчаянный возглас Соколова, молящего о продолжении разговора:
– Извините меня, но выслушайте, хотя для начала прочитайте мои комедии, я…
Фуцман бросил трубку, давая отбой. Минуту он просидел, не двигаясь, потом встал и прошелся по кабинету. Он обдумывал репертуар своего театра, желая, чтобы во всех постановках говорили о сексе.
«Да, секс– это именно то, что нужно всем всегда!.. Именно эту тему всегда одобрит зритель, а если ему что‑то показать на сцене… О – о, тогда будет аншлаг!.. – раздумывал Фуцман. – Как я недавно вставил сцену секса в спектакль «Отелло»!.. Вот только как быть с этой сказкой? Там секс не вставишь, дети все‑таки… М – да! Нужно побыстрее отменить этот спектакль».
Он вызвал к себе своего режиссера Зайцева, молодого парня, только что окончившего театральное училище. Игорь Зайцев, высокий и широкоплечий здоровяк с постоянной широкой улыбкой на лице, всегда соглашался со своим руководителем.
Зайцев присел на краешек стула напротив стола худрука и вопросительно посмотрел на Фуцмана.
– Вызывали, Моисей Викторович? – спросил Зайцев.
– Да… Слушай, вот тут я думаю по поводу секса в постановках…
– Секс? Это здорово, короче! Это так интригует! – оживился Зайцев.
– Тоже так думаешь?
– Тоже. Прикольно!
– А как быть с этой сказочкой тогда?
– В смысле?
Фуцман поморщился – он недолюбливал молодежный слэнг, все их словечки вроде:
«в смысле», «короче», «прикинь», «зашибись», «отстой», «бухать», «типа того», «выпал в осадок», «я тащусь», «прикол», «ты гонишь», «отпад», «улет», «класс» и так далее, но его молодой режиссер как раз употреблял все эти словечки и потом не раз выслушивал нотации раздраженного худрука по поводу молодежного жаргона, недопустимого в театре.
– Гм, ты снова повторяешь вульгарные фразы, Игорь?
– Ой, извините, короче…
Фуцман недовольно покачал головой, делая замечание Игорю:
– Слушай, ведь ты, кажется, не на рынке работаешь, – в театре!
– Ну…
– А раз так, именно мы должны изъясняться правильным русским языком, а не какими‑то вульгаризмами, молодежным слэнгом!
Фуцман минуту помолчал, потом продолжил:
– Итак, думаю, что следует отменить спектакль по мотивам детских сказок, ведь нельзя говорить о сексе в детском спектакле.
– Правильно, Моисей Викторович!
– И еще… Спектакль «Горе от ума» мы объявили, а я ведь не написал текст.
Игорь изумился и машинально ответил, не обдумав свои слова:
– Да ведь эту известнейшую комедию «Горе от ума» давно написал Грибоедов!
Услышав реплику молодого режиссера, Фуцман изменился в лице, поправил свой желтый галстук и пристально глянул на Игоря. А Игорь только сейчас понял, что не следовало говорить об авторстве комедии, понимая, что его шеф постоянно переписывал и подчас искажал известные классические произведения, внося свои авторские новации. Игорь помрачнел, перестал улыбаться.
«Как мне этот Лопоухий надоел! – подумал Игорь (Лопоухим звали Фуцмана за спиной все сотрудники Театра современных инсценировок, а некоторые дали своему начальнику другую кличку – Эротоман). – Попугайский галстук опять надел!.. Эротоман!»
Фуцман произнес с нескрываемой досадой в голосе:
– Вот что, молодой человек! Если вы… если вы хотите работать в нашем прекрасном театре, извольте обдумывать свои слова. Я еще не забыл, кто написал комедию «Горе от ума», но наш театр называется так: Театр современных инсценировок, это понятно?
– Да, я не хотел…
– Не перебивайте меня, молодой человек! – повысил голос Фуцман. – Именно я, являясь художественным руководителем театра, занимаюсь авторскими инсценировками классических пьес и романов. Я стараюсь для нашего зрителя, а не для себя. Я тружусь в поте лица, молодой человек! Так что попрошу вас уважать мой труд и труд своих сотрудников, если хотите работать в нашем театре.
Игорь поспешно кивнул, робко ответив:
– Все понятно, Моисей Викторович… А галстук вам очень идет.
Последняя фраза молодого режиссера была явно не к месту, видно, он хотел побыстрее сменить тему разговора и не нашел ничего лучшего, как сказать о желтом галстуке худрука.
– При чем тут мой галстук? – Брови у Фуцмана от удивления поднялись.
– Галстук, говорю, хорош, – медленно повторил Игорь, слегка улыбаясь. – Желтый.
– Ты чего улыбаешься? Ну и что, если он желтый?
– Прикольно.
– Над моим галстуком смеешься? – обиделся Фуцман.
– Что вы, Моисей Викторович! Говорю, прикольный галстук цвета попугая.
– Вижу, продолжаешь посмеиваться над моим галстуком? Давай‑ка о деле говорить.
– Да, короче, я не въехал в начало разговора, извините…
Фуцман вспылил:
– Перестань, черт тебя дери, говорить при мне на твоем слэнге!.. – Он протяжно вздохнул и сухо проговорил: – О репертуаре надо подумать.
– А вы все обдумали.
– Обдумал, вот читал список спектаклей и обнаружил, что пока моя версия по мотивам «Горе от ума» не написана.
– А когда ее напишите?
– Думаю, скоро, через недели две.
Игорь похвалил шефа, улыбаясь:
– Какой вы молодец, Моисей Викторович! Такую известную комедию «Горе от ума» написать всего за две недели! – Едва он произнес последние слова, как понял, что опять сказал что‑то лишнее не к месту, поэтому шумно вздохнул и с молящей улыбкой попросил:
– Извините меня, Моисей Викторович, я опять что‑то не то ляпнул…
– Ладно! – Фуцман говорил нервно, стараясь не смотреть на Игоря. – Иногда хоть на работе думай, о чем говоришь…Распорядись изменить афишу, надо вычеркнуть пока «Горе от ума».
Игорь кивнул:
– Сделаем…. – И добавил: – Горе от ума, горе уму, горе ума.
– Это ты на что намекаешь? – подозрительно спросил Фуцман.
– Нет… Это я так, вспомнил старые названия комедии…
– Гм, старые названия?
– Да, ум вычеркнем, короче… И горя тогда не будет.
– Чего ты болтаешь?.. – обозлился Фуцман. – У нас… у нас в нашем Театре современных инсценировок в нашей новой версии…… новой…. новой версии комедии спектакль будет называться «Горе от ума», ясно тебе или нет? – Фуцман специально повторил слова «новая версия», чтобы его молодой режиссер осознал работу своего руководителя и его новации в театре.
– Ясно.
– И музыка к спектаклю еще не готова.
– Недавно этот Выдрин заходил ко мне, – вспомнил Игорь о визите композитора Егора Выдрина в театр.
– И о чем говорили?
Зазвонил телефон, Фуцман с ужасом уставился на него, думая, что это вновь звонит какой‑то Соколов со своими комедиями.
– Опять, что ли, этот графоман… – протянул Фуцман.
– Надоели авторы?
– Именно, – кивнул Фуцман, наконец, улыбнувшись, радуясь, что хоть иногда Игорь понимает его. – И кто ему дал мой номер телефона?
Телефон продолжал настойчиво звонить, а Фуцман упрямо не брал трубку, сидя молча и разглядывая потолок. Молчал и Игорь, мечтая побыстрее выйти из кабинета худрука. Наконец, не выдержав, Фуцман сорвал трубку:
– Слушаю!
– Извините меня, я, Соколов, только что вам звонил, но звонок сорвался, отбой… – послышался в трубке баритон неизвестного автора Соколова, – я…
– Послушайте, некто Соколов! Прекратите, п-рек-ра-ти – те мне звонить, а то я вызову милицию и вас оштрафуют за хулиганство! – выкрикнул Фуцман, краснея от гнева. – Вас не хотят тут знать и слышать!
– Но я пишу комедии, может…
– А не называли ли вас хотя бы раз феноменальным нахалом?
– Почему это я нахал? Я пишу…
– Ладно, писатель, о сексе ты пишешь? – насмешливо вдруг спросил Фуцман, желая поиздеваться над Соколовым.
– Нет.
– И зря, что не пишешь. Нам нужны пьесы о сексе.
– Но у вас в репертуаре классика, вернее, по мотивам классики, – парировал Соколов, – и Дюма, и Грибоедов, и Гоголь…. Какой там секс?
– Гм, молодой наш автор, очевидно, предполагает, что в старину, когда жили многие классики, сексом не занимались? Или о нем не хотели писать?
– Вы хотите показывать секс на сцене? – спросил крайне удивленный Соколов.
– Ну, не в сарае же его показывать, – заметил Фуцман, – у нас театр есть.
– Нет, но классики писали о любви, а не о сексе.
– Гм, у нас тут намечается дискуссия на тему» Секс или любовь?» – с необычайной нескрываемой иронией в голосе спросил Фуцман, хихикая.
– Я пишу не об этом, я высмеиваю…
– Молодой подающий надежды автор! Нам не нужны ваши комедии, ваши надежды и ваши насмешки! Адью! – С этими словами Фуцман раздраженно бросил трубку.
Минута прошла в полном молчании.
– Ты ответь, – прервал молчание Фуцман, обращаясь к Игорю, – так о чем говорили с Выдриным?
– Так, короче, обо всем, анекдоты рассказывали. Что‑то он не парится, тянет с музыкой своей.
– Зря не парится! И зря, что ты тоже, как вижу, не паришься! Сейчас позвонишь этому Выдрину и сообщишь ему мое распоряжение: через три дня принести свое музыкальное творение.
– Хорошо, Моисей Викторович. А если он откажется…
– Тогда я разрываю с ним договор, так и скажи! Анекдоты они рассказывали… – Фуцман, минуту помолчал, потом усмехнулся и вспомнил один анекдот:
– Хочешь анекдот послушать?
– Да.
– Тогда слушай… – Фуцман смягчился, лицо его повеселело на миг. – Идет вечером одна женщина домой, видит, за ней какой‑то тип бежит. Она сумку ему бросает, но он не берет сумку и бежит за ней. Тогда она снимает с себя кофточку и кидает ему, но кофточку тип тоже не берет. Она кричит: «Мужчина, у меня денег нет!» А он бежит за ней и кричит: «А я даром! А я даром!»
Не дожидаясь реакции Игоря, Фуцман громко захохотал, а Игорь лишь слегка улыбнулся, мечтая побыстрее выйти из кабинета.
– Ладно, иди работай… – протянул Фуцман.
Глава 4
– Та-ак, – протянул Фуцман, читая список пьес, – «Мушкетеры», мюзикл по мотивам романа Александра Дюма… Хорошо… «Золушка, доктор Айболит и Буратино», спектакль по мотивам детских сказок… Мюзикл «Горе от ума», по мотивам одноименной комедии Грибоедова… Мюзикл– это хорошо!.. И секс там будет, что тоже хорошо…
Секса, секса нам не хватает в постановках. Та-ак, далее читаем… Мюзикл «Ревизор», по мотивам одноименной комедии Гоголь «Ревизор»… спектакль «Играем самого Шиллера», по мотивам пьесы «Мария Стюарт»… Мюзикл «Отелло», по мотивам одноименной трагедии «Отелло» Шекспира… Шесть спектаклей, мало или нормально? Гм, подумать надо…
Фуцман встал, медленной походкой прошелся по кабинету.
– Ой, а я ж не написал свою версию спектакля «Горе от ума! – спохватился он, подходя к столу и беря список пьес. – Как это я не углядел… Сцен секса там нет, вот ужас‑то!.. Придется пока снять спектакль с афиш…
Размышления Фуцмана прервал телефонный звонок. Он поморщился, не желая ни с кем говорить, через полминуты телефон звонить перестал. Но через минуту телефон вновь зазвонил и Фуцман нехотя поднял трубку, держа ее на весу далеко от уха.
– Да! Слушаю! – вполголоса произнес Фуцман, садясь в кресло.
В ответ он услышал незнакомый относительно молодой мужской голос, который настойчиво добивался встречи с худруком Театра современных инсценировок и который твердил про свои комедии.
Фуцман чертыхнулся про себя, шумно вздохнул и ответил довольно сурово:
– Постойте, молодой человек! Давайте‑ка послушайте меня, хорошо?
– Но я…
– Послушайте меня сначала! Наш театр не нуждается в чьих‑то пьесах, это понятно сказано или требуется повторить для тупых?
– Почему вы так грубо….
– А потому! – Фуцман нахмурился и строго потребовал: – Сначала не мешало бы представиться!
– А – а… Соколов я!
– Эта фамилия мне ничего пока не говорит, – слегка усмехнулся Фуцман, – не Шекспир, не Мольер, но слушайте снова мой ответ, Соколов: наш театр не нуждается в ваших творениях! Все! – Фуцман протянул трубку, желая опустить ее на рычаг, но из трубки раздался отчаянный возглас Соколова, молящего о продолжении разговора:
– Извините меня, но выслушайте, хотя для начала прочитайте мои комедии, я…
Фуцман бросил трубку, давая отбой. Минуту он просидел, не двигаясь, потом встал и прошелся по кабинету. Он обдумывал репертуар своего театра, желая, чтобы во всех постановках говорили о сексе.
«Да, секс– это именно то, что нужно всем всегда!.. Именно эту тему всегда одобрит зритель, а если ему что‑то показать на сцене… О – о, тогда будет аншлаг!.. – раздумывал Фуцман. – Как я недавно вставил сцену секса в спектакль «Отелло»!.. Вот только как быть с этой сказкой? Там секс не вставишь, дети все‑таки… М – да! Нужно побыстрее отменить этот спектакль».
Он вызвал к себе своего режиссера Зайцева, молодого парня, только что окончившего театральное училище. Игорь Зайцев, высокий и широкоплечий здоровяк с постоянной широкой улыбкой на лице, всегда соглашался со своим руководителем.
Зайцев присел на краешек стула напротив стола худрука и вопросительно посмотрел на Фуцмана.
– Вызывали, Моисей Викторович? – спросил Зайцев.
– Да… Слушай, вот тут я думаю по поводу секса в постановках…
– Секс? Это здорово, короче! Это так интригует! – оживился Зайцев.
– Тоже так думаешь?
– Тоже. Прикольно!
– А как быть с этой сказочкой тогда?
– В смысле?
Фуцман поморщился – он недолюбливал молодежный слэнг, все их словечки вроде:
«в смысле», «короче», «прикинь», «зашибись», «отстой», «бухать», «типа того», «выпал в осадок», «я тащусь», «прикол», «ты гонишь», «отпад», «улет», «класс» и так далее, но его молодой режиссер как раз употреблял все эти словечки и потом не раз выслушивал нотации раздраженного худрука по поводу молодежного жаргона, недопустимого в театре.
– Гм, ты снова повторяешь вульгарные фразы, Игорь?
– Ой, извините, короче…
Фуцман недовольно покачал головой, делая замечание Игорю:
– Слушай, ведь ты, кажется, не на рынке работаешь, – в театре!
– Ну…
– А раз так, именно мы должны изъясняться правильным русским языком, а не какими‑то вульгаризмами, молодежным слэнгом!
Фуцман минуту помолчал, потом продолжил:
– Итак, думаю, что следует отменить спектакль по мотивам детских сказок, ведь нельзя говорить о сексе в детском спектакле.
– Правильно, Моисей Викторович!
– И еще… Спектакль «Горе от ума» мы объявили, а я ведь не написал текст.
Игорь изумился и машинально ответил, не обдумав свои слова:
– Да ведь эту известнейшую комедию «Горе от ума» давно написал Грибоедов!
Услышав реплику молодого режиссера, Фуцман изменился в лице, поправил свой желтый галстук и пристально глянул на Игоря. А Игорь только сейчас понял, что не следовало говорить об авторстве комедии, понимая, что его шеф постоянно переписывал и подчас искажал известные классические произведения, внося свои авторские новации. Игорь помрачнел, перестал улыбаться.
«Как мне этот Лопоухий надоел! – подумал Игорь (Лопоухим звали Фуцмана за спиной все сотрудники Театра современных инсценировок, а некоторые дали своему начальнику другую кличку – Эротоман). – Попугайский галстук опять надел!.. Эротоман!»
Фуцман произнес с нескрываемой досадой в голосе:
– Вот что, молодой человек! Если вы… если вы хотите работать в нашем прекрасном театре, извольте обдумывать свои слова. Я еще не забыл, кто написал комедию «Горе от ума», но наш театр называется так: Театр современных инсценировок, это понятно?
– Да, я не хотел…
– Не перебивайте меня, молодой человек! – повысил голос Фуцман. – Именно я, являясь художественным руководителем театра, занимаюсь авторскими инсценировками классических пьес и романов. Я стараюсь для нашего зрителя, а не для себя. Я тружусь в поте лица, молодой человек! Так что попрошу вас уважать мой труд и труд своих сотрудников, если хотите работать в нашем театре.
Игорь поспешно кивнул, робко ответив:
– Все понятно, Моисей Викторович… А галстук вам очень идет.
Последняя фраза молодого режиссера была явно не к месту, видно, он хотел побыстрее сменить тему разговора и не нашел ничего лучшего, как сказать о желтом галстуке худрука.
– При чем тут мой галстук? – Брови у Фуцмана от удивления поднялись.
– Галстук, говорю, хорош, – медленно повторил Игорь, слегка улыбаясь. – Желтый.
– Ты чего улыбаешься? Ну и что, если он желтый?
– Прикольно.
– Над моим галстуком смеешься? – обиделся Фуцман.
– Что вы, Моисей Викторович! Говорю, прикольный галстук цвета попугая.
– Вижу, продолжаешь посмеиваться над моим галстуком? Давай‑ка о деле говорить.
– Да, короче, я не въехал в начало разговора, извините…
Фуцман вспылил:
– Перестань, черт тебя дери, говорить при мне на твоем слэнге!.. – Он протяжно вздохнул и сухо проговорил: – О репертуаре надо подумать.
– А вы все обдумали.
– Обдумал, вот читал список спектаклей и обнаружил, что пока моя версия по мотивам «Горе от ума» не написана.
– А когда ее напишите?
– Думаю, скоро, через недели две.
Игорь похвалил шефа, улыбаясь:
– Какой вы молодец, Моисей Викторович! Такую известную комедию «Горе от ума» написать всего за две недели! – Едва он произнес последние слова, как понял, что опять сказал что‑то лишнее не к месту, поэтому шумно вздохнул и с молящей улыбкой попросил:
– Извините меня, Моисей Викторович, я опять что‑то не то ляпнул…
– Ладно! – Фуцман говорил нервно, стараясь не смотреть на Игоря. – Иногда хоть на работе думай, о чем говоришь…Распорядись изменить афишу, надо вычеркнуть пока «Горе от ума».
Игорь кивнул:
– Сделаем…. – И добавил: – Горе от ума, горе уму, горе ума.
– Это ты на что намекаешь? – подозрительно спросил Фуцман.
– Нет… Это я так, вспомнил старые названия комедии…
– Гм, старые названия?
– Да, ум вычеркнем, короче… И горя тогда не будет.
– Чего ты болтаешь?.. – обозлился Фуцман. – У нас… у нас в нашем Театре современных инсценировок в нашей новой версии…… новой…. новой версии комедии спектакль будет называться «Горе от ума», ясно тебе или нет? – Фуцман специально повторил слова «новая версия», чтобы его молодой режиссер осознал работу своего руководителя и его новации в театре.
– Ясно.
– И музыка к спектаклю еще не готова.
– Недавно этот Выдрин заходил ко мне, – вспомнил Игорь о визите композитора Егора Выдрина в театр.
– И о чем говорили?
Зазвонил телефон, Фуцман с ужасом уставился на него, думая, что это вновь звонит какой‑то Соколов со своими комедиями.
– Опять, что ли, этот графоман… – протянул Фуцман.
– Надоели авторы?
– Именно, – кивнул Фуцман, наконец, улыбнувшись, радуясь, что хоть иногда Игорь понимает его. – И кто ему дал мой номер телефона?
Телефон продолжал настойчиво звонить, а Фуцман упрямо не брал трубку, сидя молча и разглядывая потолок. Молчал и Игорь, мечтая побыстрее выйти из кабинета худрука. Наконец, не выдержав, Фуцман сорвал трубку:
– Слушаю!
– Извините меня, я, Соколов, только что вам звонил, но звонок сорвался, отбой… – послышался в трубке баритон неизвестного автора Соколова, – я…
– Послушайте, некто Соколов! Прекратите, п-рек-ра-ти – те мне звонить, а то я вызову милицию и вас оштрафуют за хулиганство! – выкрикнул Фуцман, краснея от гнева. – Вас не хотят тут знать и слышать!
– Но я пишу комедии, может…
– А не называли ли вас хотя бы раз феноменальным нахалом?
– Почему это я нахал? Я пишу…
– Ладно, писатель, о сексе ты пишешь? – насмешливо вдруг спросил Фуцман, желая поиздеваться над Соколовым.
– Нет.
– И зря, что не пишешь. Нам нужны пьесы о сексе.
– Но у вас в репертуаре классика, вернее, по мотивам классики, – парировал Соколов, – и Дюма, и Грибоедов, и Гоголь…. Какой там секс?
– Гм, молодой наш автор, очевидно, предполагает, что в старину, когда жили многие классики, сексом не занимались? Или о нем не хотели писать?
– Вы хотите показывать секс на сцене? – спросил крайне удивленный Соколов.
– Ну, не в сарае же его показывать, – заметил Фуцман, – у нас театр есть.
– Нет, но классики писали о любви, а не о сексе.
– Гм, у нас тут намечается дискуссия на тему» Секс или любовь?» – с необычайной нескрываемой иронией в голосе спросил Фуцман, хихикая.
– Я пишу не об этом, я высмеиваю…
– Молодой подающий надежды автор! Нам не нужны ваши комедии, ваши надежды и ваши насмешки! Адью! – С этими словами Фуцман раздраженно бросил трубку.
Минута прошла в полном молчании.
– Ты ответь, – прервал молчание Фуцман, обращаясь к Игорю, – так о чем говорили с Выдриным?
– Так, короче, обо всем, анекдоты рассказывали. Что‑то он не парится, тянет с музыкой своей.
– Зря не парится! И зря, что ты тоже, как вижу, не паришься! Сейчас позвонишь этому Выдрину и сообщишь ему мое распоряжение: через три дня принести свое музыкальное творение.
– Хорошо, Моисей Викторович. А если он откажется…
– Тогда я разрываю с ним договор, так и скажи! Анекдоты они рассказывали… – Фуцман, минуту помолчал, потом усмехнулся и вспомнил один анекдот:
– Хочешь анекдот послушать?
– Да.
– Тогда слушай… – Фуцман смягчился, лицо его повеселело на миг. – Идет вечером одна женщина домой, видит, за ней какой‑то тип бежит. Она сумку ему бросает, но он не берет сумку и бежит за ней. Тогда она снимает с себя кофточку и кидает ему, но кофточку тип тоже не берет. Она кричит: «Мужчина, у меня денег нет!» А он бежит за ней и кричит: «А я даром! А я даром!»
Не дожидаясь реакции Игоря, Фуцман громко захохотал, а Игорь лишь слегка улыбнулся, мечтая побыстрее выйти из кабинета.
– Ладно, иди работай… – протянул Фуцман.
Глава 4
Надейся и жди…
Каждый будний день я шел на работу в свою городскую поликлинику № 13, где работал терапевтом. Работа там начиналась в восемь часов утра, а заканчивалась в два часа дня. И каждый день я ожидал окончания рабочего дня с большим нетерпением, часто поглядывая на часы. Настоящий рабочий день для меня, писателя, начинался глубокой ночью, когда я сидел за письменным столом в одиночестве с листом бумаги и ручкой. Я оживал лишь, когда творил, и жил по инерции, когда приходилось выполнять врачебную работу. Жена и дочка спали, а я творил в полной тишине. Иногда писал и в выходные дни, но тогда приходилось писать при включенном телевизоре – Валя и дня не могла провести без общения с зомбиящиком (так я в шутку называл телевизор). Кое‑что из моих сатирических рассказов и сказок удалось напечатать в разных журналах, чем я очень гордился. Через два года после опубликования моих сатирических рассказов я решил писать комедии, написал целых две, но напечатать их не смог, хотя обращался в ряд журналов Москвы. Я писал в московские редакции журналов по Интернету, высылая им свои две комедии для ознакомления, также, также приносил свои рукописи, но одни редакции даже не утруждались отвечать мне, хотя я просил об этом, а другие сухо отвечали, что комедии не подошли для журнала. Тогда я решил искать литературные журналы по Интернету, нашел кое‑что и стал посылать в их редакции свои комедии. Через два дня я получил ответ от журнала «Солнце», в котором неизвестный мне редактор сообщал, что комедия может быть напечатана в их журнале, но за счет автора. То есть мне следовало, если хочу публикации комедии в журнале «Солнце», уплатить за каждую страницу текста по 400 рублей и еще потом после публикации выкупить три авторских экземпляра. Я даже не стал отвечать редактору «Солнце». Я понимал, что существует такое слово, как «самиздат», но хотелось настоящей публикации. Вращаясь в литературной среде уже несколько лет, я прекрасно понимал насколько престижно публиковаться в тех журналах, которые не занимаются самиздатом, и как мало значение публикации в самиздатовских журналах.
Ведь самиздат состоит в том, что любой текст любого автора может быть напечатан за деньги автора, а редактор сам ищет таких авторов-графоманов, коих известные журналы печатать не стремятся. Тогда я стал искать литературные журналы, которые не связываются с самиздатом. К моему счастью, месяц назад я получил положительный ответ из сибирского журнала «Посвящение», который гласил, что одна моя сатирическая комедия прочитана, может быть принята к печати через полгода, но нужно автору выкупить хоть несколько экземпляров журнала. Я моментально согласился, ответив, что заплачу за два авторских экземпляра. То был вовсе не самиздат ввиду того, что мне не предлагали оплачивать каждую страницу комедии, а только выкупить несколько авторских экземпляров. Так я стал сотрудничать с сибирским литературным журналом «Посвящение». Конечно, я был больше рад, если бы мою комедию приняли к печати в Москве, но все мои попытки публикации в столице пока успехом не увенчались.
Вообще‑то я по природе своей больше оптимист, чем пессимист, хотя с возрастом больше склоняюсь к тому, что нужно стать философствующим пессимистом и считать пессимизм не как обретение безысходности, а безыллюзорности. Мой дорогой читатель, как я радовался публикации моей комедии в журнале «Посвящение», когда получил, наконец, свои два экземпляра! Я сначала показал журнал с напечатанной моей комедией жене, но она особо не обрадовалась. Может, то мне показалось, или она была усталой, но я желал увидеть ее радостное лицо… Иногда я просил ее прочитать что‑то из моего творчества, но Валя постоянно отказывалась читать, мотивируя свой отказ нежеланием меня обидеть, если ей не понравится и она скажет об этом мне. Но я все равно настойчиво просил прочитать мою комедию или какой‑то рассказ, она под моим напором соглашалась, читала минут пять или чуть более, а потом объявляла, что, дескать, все уже прочла и написано в общих чертах неплохо. Я слегка усмехался и более не надоедал Вале своими просьбами.
Конечно, меня, как члена Союза писателей, печатали раза два в изданиях этого Союза, но там, как я понял позднее, была очередь и многие авторы ждали с нетерпением, когда их напечатают. Вдобавок многие писатели при встрече со мной в здании Союза писателей сетовали на то, что вот раньше они получали гонорары за публикации в различных журналах, а сейчас им ничего не платят, да еще в очередь на публикации записывают. Я не ввязывался в надоевшие и набившие оскомину воспоминания насчет прежних времен, памятуя, что многие пожилые писатели симпатизировали коммунистам или даже состояли в рядах компартии. Я не то, что не вступал в компартию ранее, даже комсомольцем не был. Представляете себе, дорогой читатель, когда на лечебно– профилактическом факультете медицинского института учится один студент, не являющийся комсомольцем? То был я, который по всяким предлогам увиливал, как мог, от вступления в комсомол, хотя меня сразу бы приняли. Лично я считаю себя демократом, даже как‑то вступил в одну демократическую партию, думал, что буду принимать в ней посильное участие, посещать разные собрания и дискутировать, но потом меня осенило: л ю б о й партии нужна только ее численность и победа на выборах, так что меня приняли в партию и сразу забыли обо мне. Поэтому я больше не стремился участвовать в партийном движении, а через месяца два позвонил одному функционеру партии и потребовал, чтобы он зачеркнул мою фамилию, вычеркнув меня из ее рядов, обосновывая свою просьбу тем, что меня не приглашают на собрания партии, и я не желаю просто числиться в партии, как безмолвный статист.
Прошло два месяца после опубликования моей первой сатирической комедии в сибирском журнале «Посвящение». Я отослал в редакцию этого журнала вторую комедию, которую тоже приняли к публикации, чему я был несказанно рад. Взяв авторские экземпляры, я ходил с ними в московские театры, желая, чтобы завлиты или худруки театров прочитали комедию, но мои просьбы о прочтении и даже только о встрече успехом не увенчались. Как понял мой дорогой читатель, и Ширмыршлянский, и Фуцман даже говорить со мной не желали. Прошло более двух недель, как я оставил комедию у вахтера Театра юмора, и я решил позвонить в этот театр.
– Здравствуйте! – поздоровался я, позвонив в театр с работы. – Это один автор Соколов, я оставлял свою комедию для худрука Ширмыршлянского.
– И что вы хотите? – услышал на том конце провода женский равнодушный голос. – Ширмыршлянского сейчас нет.
– Я хотел узнать его ответ.
– Ответ?
– Да!.. Он сказал, чтобы я оставил комедию охраннику, меня не пустили в театр, а две недели прошли. Можно меня соединить с завлитом?
– Ее тоже нет.
– А с кем я говорю?
– Это вахтер.
– Пожалуйста, позовите администратора, – вежливо попросил я.
В трубке послышался шум, ворчание вахтерши, чей‑то разговор. Наконец, через минут пять трубку взяли, и я услышал сердитый мужской голос:
– Да, слушаю!
– Это администратор Театра юмора?
– Да. – На том конце провода чавкали, сопели.
– Я отдал свою комедию две недели назад на вахте. Как мне сказал Ширмыршлянский, через две недели мне ответят.
Неизвестный мне администратор вместо ответа громко икнул, потом выругался.
– Алло! Вы меня слышите? – спросил я.
– Слышим, слышим вас…Ширмыршлянского нет сейчас в театре, но вашу комедию никто ставить не будет, – сообщил мне администратор.
– Почему? – удивился я.
Администратор снова икнул, потом снисходительно ответил мне:
– Такова политика нашего театра. Мы не ставим пьесы современных авторов.
– Все‑таки объясните мне причину! – возмутился я.
– Такова политика нашего театра, молодой человек, – повторил администратор довольно холодно.
– Но почему только старые пьесы ставят в вашем театре?
– Как это старые?
– Вы же только что сказали, что пьесы современных авторов не ставите, так?
– Да.
– Но почему?
– Мы не ставим пьесы современных авторов. Такова политика нашего театра. Что еще хотите услышать, молодой человек?
– Гм, вот и получается, что ставите только старые пьесы давно умерших авторов, – заключил я.
Администратор снова икнул, отложил трубку, говоря с кем‑то другим и посмеиваясь.
– Алло! – завопил в трубку я.
– Да, чего хотите, молодой человек? Я ж ответил, чего надо‑то?
– Вот так– с, да? – неожиданно для себя вскричал я. – Всевластие режиссера! Хозяин-барин! Я…
На том конце провода трубку положили, я услышал частые гудки. Больше звонить в Театр юмора смысла не было, как и просить вернуть журнал с напечатанной в нем комедией. Неожиданно я услышал правдивый и довольно циничный ответ от неизвестного мне администратора, который должен был отрезвить меня и избавить от ненужных иллюзий. Но я не считал себя слабовольным человеком, который сдается при первых трудностях. Трудности должны закалять человека, как полагал я. Ведь вся наша жизнь – постоянная борьба! Надейся и жди, все жди, а жизнь проходит… Поэтому нужно не терять драгоценное время, успевать и писать, и бегать по театрам, редакциям журналов.
Я решил обратиться в Драматический театр, к худруку театра Сеновину. Уже имея печальный опыт общения с режиссерами, я обдумывал тщательно свой план похода в этот театр. Ведь Драматический театр известен театралам своим неизменным репертуаром; не меняющимся многие десятилетия – в театре шли лишь классические пьесы давно умерших авторов, в довершении ко всему почти все актеры театра были пожилого и старческого возраста, чему никто из зрителей не удивлялся. Кстати, слышал, что и сам Сеновин не возражал против игры пожилых и старых актеров, актрис в театре, мотивируя это тем обстоятельством, что чем старше актер или актриса, тем он или она более опытны, а с молодыми начинающими актерами надо работать и работать. Однако чуть позднее и Сеновин, наконец, понял, что пора менять старых актеров и актрис на более молодых. Некоторые старые актеры и актрисы стали плохо слышать, видеть, да пластика их желала лучшего. А система Станиславского с ее постулатами о том, что любого актера можно натренировать и научить играть на сцене, здесь не срабатывала, как ни пытался Сеновин, известный приверженец этой системы, – ведь возраст никак не убавишь, он останется, и ничего с этим не сделаешь; одним тренингом и муштрой по Станиславскому не добьешься, чтобы старик превратился в процессе работы над собой снова в молодого, сильного, пластичного, подвижного, и зритель прекрасно видит, кстати, что роли молодых героев вроде Ромео и Джульетты играют совсем не молодые, даже не средних лет актеры и актрисы, а старики, и это обстоятельство в последнее время вызывало у некоторых зрителей насмешку.
Я недавно раздумывал, если сейчас, а не во времена короля Людовика, жил и творил бы известный комедиограф Жан-Батист де Мольер, как трудно ему пришлось ставить свои комедии и добиваться, чтобы их не запретили? Даже недавно, ложась спать, представлял, как мэтр Мольер входит в кабинет Сеновина со своей комедией (не важно, какой именно – все комедии известного комедиографа хороши!), и как худрук Сеновин с недовольной физиономией ему отказывает, мотивируя свое решение лишь тем, что Драматический театр ставит лишь классику. Сеновин, как представлял я, даже не возьмет почитать комедию Мольера, чем вызовет изумление мэтра комедиографа. Как я полагаю, такая участь могла постичь даже самого Шекспира, если бы он появился на миг со своими знаменитыми пьесами в кабинете Сеновина, но то лишь мои мечтания, ведь не увидишь никогда такой сцены, которую я представлял…
Я сначала решил позвонить в Драматический театр, желая поговорить с Сеновиным, хотя наперед знал его отрицательный ответ. Возможно, иной читатель сравнит меня с неким Сизифом, известным в древности тем, что занимался ненужным трудом, не приносящим пользы. Однако, чтобы польза была как автору, так и зрителям, следует немало потрудиться, даже больше, чем сам древний Сизиф… Иной раз не следует думать о потерянном времени, энергии. Сколько ты потеряешь энергии и сил, столько ты получишь в будущем, поэтому работай, трудись, пока можешь, молод и полон сил!
Как и ожидал я, трубку взял не Сеновин– его никто не хотел звать к телефону.
Выяснилось, что говорил я опять с администратором театра, который довольно холодно ответил мне:
– Наш Драматический театр не нуждается в современных пьесах.
– А почему? – Я наивен иногда до ужаса, но настырен и энергичен.
Ведь самиздат состоит в том, что любой текст любого автора может быть напечатан за деньги автора, а редактор сам ищет таких авторов-графоманов, коих известные журналы печатать не стремятся. Тогда я стал искать литературные журналы, которые не связываются с самиздатом. К моему счастью, месяц назад я получил положительный ответ из сибирского журнала «Посвящение», который гласил, что одна моя сатирическая комедия прочитана, может быть принята к печати через полгода, но нужно автору выкупить хоть несколько экземпляров журнала. Я моментально согласился, ответив, что заплачу за два авторских экземпляра. То был вовсе не самиздат ввиду того, что мне не предлагали оплачивать каждую страницу комедии, а только выкупить несколько авторских экземпляров. Так я стал сотрудничать с сибирским литературным журналом «Посвящение». Конечно, я был больше рад, если бы мою комедию приняли к печати в Москве, но все мои попытки публикации в столице пока успехом не увенчались.
Вообще‑то я по природе своей больше оптимист, чем пессимист, хотя с возрастом больше склоняюсь к тому, что нужно стать философствующим пессимистом и считать пессимизм не как обретение безысходности, а безыллюзорности. Мой дорогой читатель, как я радовался публикации моей комедии в журнале «Посвящение», когда получил, наконец, свои два экземпляра! Я сначала показал журнал с напечатанной моей комедией жене, но она особо не обрадовалась. Может, то мне показалось, или она была усталой, но я желал увидеть ее радостное лицо… Иногда я просил ее прочитать что‑то из моего творчества, но Валя постоянно отказывалась читать, мотивируя свой отказ нежеланием меня обидеть, если ей не понравится и она скажет об этом мне. Но я все равно настойчиво просил прочитать мою комедию или какой‑то рассказ, она под моим напором соглашалась, читала минут пять или чуть более, а потом объявляла, что, дескать, все уже прочла и написано в общих чертах неплохо. Я слегка усмехался и более не надоедал Вале своими просьбами.
Конечно, меня, как члена Союза писателей, печатали раза два в изданиях этого Союза, но там, как я понял позднее, была очередь и многие авторы ждали с нетерпением, когда их напечатают. Вдобавок многие писатели при встрече со мной в здании Союза писателей сетовали на то, что вот раньше они получали гонорары за публикации в различных журналах, а сейчас им ничего не платят, да еще в очередь на публикации записывают. Я не ввязывался в надоевшие и набившие оскомину воспоминания насчет прежних времен, памятуя, что многие пожилые писатели симпатизировали коммунистам или даже состояли в рядах компартии. Я не то, что не вступал в компартию ранее, даже комсомольцем не был. Представляете себе, дорогой читатель, когда на лечебно– профилактическом факультете медицинского института учится один студент, не являющийся комсомольцем? То был я, который по всяким предлогам увиливал, как мог, от вступления в комсомол, хотя меня сразу бы приняли. Лично я считаю себя демократом, даже как‑то вступил в одну демократическую партию, думал, что буду принимать в ней посильное участие, посещать разные собрания и дискутировать, но потом меня осенило: л ю б о й партии нужна только ее численность и победа на выборах, так что меня приняли в партию и сразу забыли обо мне. Поэтому я больше не стремился участвовать в партийном движении, а через месяца два позвонил одному функционеру партии и потребовал, чтобы он зачеркнул мою фамилию, вычеркнув меня из ее рядов, обосновывая свою просьбу тем, что меня не приглашают на собрания партии, и я не желаю просто числиться в партии, как безмолвный статист.
Прошло два месяца после опубликования моей первой сатирической комедии в сибирском журнале «Посвящение». Я отослал в редакцию этого журнала вторую комедию, которую тоже приняли к публикации, чему я был несказанно рад. Взяв авторские экземпляры, я ходил с ними в московские театры, желая, чтобы завлиты или худруки театров прочитали комедию, но мои просьбы о прочтении и даже только о встрече успехом не увенчались. Как понял мой дорогой читатель, и Ширмыршлянский, и Фуцман даже говорить со мной не желали. Прошло более двух недель, как я оставил комедию у вахтера Театра юмора, и я решил позвонить в этот театр.
– Здравствуйте! – поздоровался я, позвонив в театр с работы. – Это один автор Соколов, я оставлял свою комедию для худрука Ширмыршлянского.
– И что вы хотите? – услышал на том конце провода женский равнодушный голос. – Ширмыршлянского сейчас нет.
– Я хотел узнать его ответ.
– Ответ?
– Да!.. Он сказал, чтобы я оставил комедию охраннику, меня не пустили в театр, а две недели прошли. Можно меня соединить с завлитом?
– Ее тоже нет.
– А с кем я говорю?
– Это вахтер.
– Пожалуйста, позовите администратора, – вежливо попросил я.
В трубке послышался шум, ворчание вахтерши, чей‑то разговор. Наконец, через минут пять трубку взяли, и я услышал сердитый мужской голос:
– Да, слушаю!
– Это администратор Театра юмора?
– Да. – На том конце провода чавкали, сопели.
– Я отдал свою комедию две недели назад на вахте. Как мне сказал Ширмыршлянский, через две недели мне ответят.
Неизвестный мне администратор вместо ответа громко икнул, потом выругался.
– Алло! Вы меня слышите? – спросил я.
– Слышим, слышим вас…Ширмыршлянского нет сейчас в театре, но вашу комедию никто ставить не будет, – сообщил мне администратор.
– Почему? – удивился я.
Администратор снова икнул, потом снисходительно ответил мне:
– Такова политика нашего театра. Мы не ставим пьесы современных авторов.
– Все‑таки объясните мне причину! – возмутился я.
– Такова политика нашего театра, молодой человек, – повторил администратор довольно холодно.
– Но почему только старые пьесы ставят в вашем театре?
– Как это старые?
– Вы же только что сказали, что пьесы современных авторов не ставите, так?
– Да.
– Но почему?
– Мы не ставим пьесы современных авторов. Такова политика нашего театра. Что еще хотите услышать, молодой человек?
– Гм, вот и получается, что ставите только старые пьесы давно умерших авторов, – заключил я.
Администратор снова икнул, отложил трубку, говоря с кем‑то другим и посмеиваясь.
– Алло! – завопил в трубку я.
– Да, чего хотите, молодой человек? Я ж ответил, чего надо‑то?
– Вот так– с, да? – неожиданно для себя вскричал я. – Всевластие режиссера! Хозяин-барин! Я…
На том конце провода трубку положили, я услышал частые гудки. Больше звонить в Театр юмора смысла не было, как и просить вернуть журнал с напечатанной в нем комедией. Неожиданно я услышал правдивый и довольно циничный ответ от неизвестного мне администратора, который должен был отрезвить меня и избавить от ненужных иллюзий. Но я не считал себя слабовольным человеком, который сдается при первых трудностях. Трудности должны закалять человека, как полагал я. Ведь вся наша жизнь – постоянная борьба! Надейся и жди, все жди, а жизнь проходит… Поэтому нужно не терять драгоценное время, успевать и писать, и бегать по театрам, редакциям журналов.
Я решил обратиться в Драматический театр, к худруку театра Сеновину. Уже имея печальный опыт общения с режиссерами, я обдумывал тщательно свой план похода в этот театр. Ведь Драматический театр известен театралам своим неизменным репертуаром; не меняющимся многие десятилетия – в театре шли лишь классические пьесы давно умерших авторов, в довершении ко всему почти все актеры театра были пожилого и старческого возраста, чему никто из зрителей не удивлялся. Кстати, слышал, что и сам Сеновин не возражал против игры пожилых и старых актеров, актрис в театре, мотивируя это тем обстоятельством, что чем старше актер или актриса, тем он или она более опытны, а с молодыми начинающими актерами надо работать и работать. Однако чуть позднее и Сеновин, наконец, понял, что пора менять старых актеров и актрис на более молодых. Некоторые старые актеры и актрисы стали плохо слышать, видеть, да пластика их желала лучшего. А система Станиславского с ее постулатами о том, что любого актера можно натренировать и научить играть на сцене, здесь не срабатывала, как ни пытался Сеновин, известный приверженец этой системы, – ведь возраст никак не убавишь, он останется, и ничего с этим не сделаешь; одним тренингом и муштрой по Станиславскому не добьешься, чтобы старик превратился в процессе работы над собой снова в молодого, сильного, пластичного, подвижного, и зритель прекрасно видит, кстати, что роли молодых героев вроде Ромео и Джульетты играют совсем не молодые, даже не средних лет актеры и актрисы, а старики, и это обстоятельство в последнее время вызывало у некоторых зрителей насмешку.
Я недавно раздумывал, если сейчас, а не во времена короля Людовика, жил и творил бы известный комедиограф Жан-Батист де Мольер, как трудно ему пришлось ставить свои комедии и добиваться, чтобы их не запретили? Даже недавно, ложась спать, представлял, как мэтр Мольер входит в кабинет Сеновина со своей комедией (не важно, какой именно – все комедии известного комедиографа хороши!), и как худрук Сеновин с недовольной физиономией ему отказывает, мотивируя свое решение лишь тем, что Драматический театр ставит лишь классику. Сеновин, как представлял я, даже не возьмет почитать комедию Мольера, чем вызовет изумление мэтра комедиографа. Как я полагаю, такая участь могла постичь даже самого Шекспира, если бы он появился на миг со своими знаменитыми пьесами в кабинете Сеновина, но то лишь мои мечтания, ведь не увидишь никогда такой сцены, которую я представлял…
Я сначала решил позвонить в Драматический театр, желая поговорить с Сеновиным, хотя наперед знал его отрицательный ответ. Возможно, иной читатель сравнит меня с неким Сизифом, известным в древности тем, что занимался ненужным трудом, не приносящим пользы. Однако, чтобы польза была как автору, так и зрителям, следует немало потрудиться, даже больше, чем сам древний Сизиф… Иной раз не следует думать о потерянном времени, энергии. Сколько ты потеряешь энергии и сил, столько ты получишь в будущем, поэтому работай, трудись, пока можешь, молод и полон сил!
Как и ожидал я, трубку взял не Сеновин– его никто не хотел звать к телефону.
Выяснилось, что говорил я опять с администратором театра, который довольно холодно ответил мне:
– Наш Драматический театр не нуждается в современных пьесах.
– А почему? – Я наивен иногда до ужаса, но настырен и энергичен.