Впереди что-то затрещало, от пиллерса полетели щепки. Ядро вспороло палубу наискосок.
— Ни с места! — заорал Браун и одним прыжком оказался на баке. — Гребите, черти.
Он за шиворот волок обратно перепуганного каторжника — тот от страха выронил весло. Похоже, ядро пролетело меньше чем в ярде от него.
— Навались! — заорал Браун. Он был великолепен — мощный, с линьком в руке, похожий на укротителя в клетке со львами. Одна вахта в изнеможении лежала на палубе, другая, обливаясь потом, налегала на весла, Хорнблауэр понял, что ни в нем самом, ни в его пистолетах надобности нет, и склонился над пушкой. На этот раз он в самом деле позавидовал Брауну.
Лодка, которая стреляла по ним, не приблизилась — скорее отстала — но другая заметно сократила разрыв. Хорнблауэр уже различал человеческие фигуры, темные волосы, загорелые плечи. Весла ненадолго замерли, в лодке произошло какое-то движение, потом она вновь двинулась вперед, еще быстрее. Теперь на каждой банке гребли по двое. Командир, подойдя близко, решил одним рывком покрыть последний, самый опасный отрезок и бросил на это всю, прежде тщательно сберегаемую энергию подчиненных.
Хорнблауэр оценил быстро убывающее расстояние, повернул винт и выстрелил. Ядро коснулось воды в десяти ярдах от лодки и рикошетом пролетело над ней. Он пробанил, зарядил, дослал ядро — сейчас осечка погубила бы все. Он заставил себя проделать уже затверженные движения с прежней тщательностью. Прицел смотрел точно на лодку. Дальность прямого огня. Он дернул вытяжной шнур и тут же бросился перезаряжать, не глядя, куда упало ядро. Похоже, оно пролетело над самыми головами гребцов, потому что в прицел он увидел лодку — она все так же шла на него. Он чуть уменьшил угол возвышения, отступил в сторону, дернул вытяжной шнур и вновь налег на тали. Когда он поднял-таки голову, то увидел: нос лодки раскрылся веером. Что-то черное промелькнуло в воздухе — водорез, наверно, мячом взмывший над разбитым прямым попаданием форштевнем. Нос лодки приподнялся над волной, доски разошлись, потом нос погрузился, вода хлынула в пролом, заливая лодку по планширь — видимо, ядро в полете разбило не только нос, но и днище.
Браун кричал «ура!», Буш, не выпуская румпеля, пританцовывал на своей деревяшке, кругленький французский лоцман со свистом втянул воздух. На синей воде шевелились черные точки — это барахтались, спасая свою жизнь, гребцы. Вода холодная, и те, кто не успеет ухватиться за разбитый корпус, потонут, однако подобрать их невозможно — на тендере и так слишком много пленных, да и медлить нельзя, догонит третья лодка.
— Пусть гребут! — крикнул Хорнблауэр хрипло и совершенно лишне, прежде чем вновь склониться над пушкой.
— Какой курс, сэр? — спросил Буш от румпеля. Он хотел знать, не надо ли повернуть, чтоб открыть огонь по последней лодке — та прекратила стрелять и быстро двигалась к пострадавшим.
— Держите, как есть, — бросил Хорнблауэр. Он знал, что последняя лодка не станет им досаждать. Она перегружена, командир напуган примером товарищей и предпочтет повернуть назад. Так и вышло. Подобрав уцелевших, лодка развернулась и устремилась к Нуармутье, провожаемая улюлюканьем Брауна.
Теперь Хорнблауэр мог оглядеться. Он прошел к гакаборту, туда, где стоял Буш — удивительно, насколько естественнее он чувствовал себя здесь, чем у пушки. Он взглянул на горизонт. За время погони тендер далеко ушел на веслах. Берег терялся в туманной дымке, Нуармутье остался далеко позади. Однако бриз и не думал начинаться. Они по-прежнему в опасности — если лодки нападут на них в темноте, все будет совсем по-иному. Каждый ярд имеет значение — усталым каторжникам придется грести весь день, а, возможно, и всю ночь.
Суставы ломило после тяжелой работы с пушкой и бессонной ночи. Кстати, Буш и Браун тоже не спали. Он чувствовал, что от него разит потом и порохом, кожу щипала пороховая пыль. Он жаждал отдохнуть, но машинально пошел к пушке, закрепил ее, убрал неиспользованные картузы и положил в карман пистолеты, которые, к своему стыду, только что обнаружил в шпигате.
— Ни с места! — заорал Браун и одним прыжком оказался на баке. — Гребите, черти.
Он за шиворот волок обратно перепуганного каторжника — тот от страха выронил весло. Похоже, ядро пролетело меньше чем в ярде от него.
— Навались! — заорал Браун. Он был великолепен — мощный, с линьком в руке, похожий на укротителя в клетке со львами. Одна вахта в изнеможении лежала на палубе, другая, обливаясь потом, налегала на весла, Хорнблауэр понял, что ни в нем самом, ни в его пистолетах надобности нет, и склонился над пушкой. На этот раз он в самом деле позавидовал Брауну.
Лодка, которая стреляла по ним, не приблизилась — скорее отстала — но другая заметно сократила разрыв. Хорнблауэр уже различал человеческие фигуры, темные волосы, загорелые плечи. Весла ненадолго замерли, в лодке произошло какое-то движение, потом она вновь двинулась вперед, еще быстрее. Теперь на каждой банке гребли по двое. Командир, подойдя близко, решил одним рывком покрыть последний, самый опасный отрезок и бросил на это всю, прежде тщательно сберегаемую энергию подчиненных.
Хорнблауэр оценил быстро убывающее расстояние, повернул винт и выстрелил. Ядро коснулось воды в десяти ярдах от лодки и рикошетом пролетело над ней. Он пробанил, зарядил, дослал ядро — сейчас осечка погубила бы все. Он заставил себя проделать уже затверженные движения с прежней тщательностью. Прицел смотрел точно на лодку. Дальность прямого огня. Он дернул вытяжной шнур и тут же бросился перезаряжать, не глядя, куда упало ядро. Похоже, оно пролетело над самыми головами гребцов, потому что в прицел он увидел лодку — она все так же шла на него. Он чуть уменьшил угол возвышения, отступил в сторону, дернул вытяжной шнур и вновь налег на тали. Когда он поднял-таки голову, то увидел: нос лодки раскрылся веером. Что-то черное промелькнуло в воздухе — водорез, наверно, мячом взмывший над разбитым прямым попаданием форштевнем. Нос лодки приподнялся над волной, доски разошлись, потом нос погрузился, вода хлынула в пролом, заливая лодку по планширь — видимо, ядро в полете разбило не только нос, но и днище.
Браун кричал «ура!», Буш, не выпуская румпеля, пританцовывал на своей деревяшке, кругленький французский лоцман со свистом втянул воздух. На синей воде шевелились черные точки — это барахтались, спасая свою жизнь, гребцы. Вода холодная, и те, кто не успеет ухватиться за разбитый корпус, потонут, однако подобрать их невозможно — на тендере и так слишком много пленных, да и медлить нельзя, догонит третья лодка.
— Пусть гребут! — крикнул Хорнблауэр хрипло и совершенно лишне, прежде чем вновь склониться над пушкой.
— Какой курс, сэр? — спросил Буш от румпеля. Он хотел знать, не надо ли повернуть, чтоб открыть огонь по последней лодке — та прекратила стрелять и быстро двигалась к пострадавшим.
— Держите, как есть, — бросил Хорнблауэр. Он знал, что последняя лодка не станет им досаждать. Она перегружена, командир напуган примером товарищей и предпочтет повернуть назад. Так и вышло. Подобрав уцелевших, лодка развернулась и устремилась к Нуармутье, провожаемая улюлюканьем Брауна.
Теперь Хорнблауэр мог оглядеться. Он прошел к гакаборту, туда, где стоял Буш — удивительно, насколько естественнее он чувствовал себя здесь, чем у пушки. Он взглянул на горизонт. За время погони тендер далеко ушел на веслах. Берег терялся в туманной дымке, Нуармутье остался далеко позади. Однако бриз и не думал начинаться. Они по-прежнему в опасности — если лодки нападут на них в темноте, все будет совсем по-иному. Каждый ярд имеет значение — усталым каторжникам придется грести весь день, а, возможно, и всю ночь.
Суставы ломило после тяжелой работы с пушкой и бессонной ночи. Кстати, Буш и Браун тоже не спали. Он чувствовал, что от него разит потом и порохом, кожу щипала пороховая пыль. Он жаждал отдохнуть, но машинально пошел к пушке, закрепил ее, убрал неиспользованные картузы и положил в карман пистолеты, которые, к своему стыду, только что обнаружил в шпигате.
XV
Только в полночь легкий ветерок зашелестел над поверхностью воды. Сперва грот лишь чуть встрепенулся, такелаж задребезжал, но постепенно бриз усилился, паруса наполнились, надулись в темноте, и, наконец, Хорнблауэр разрешил усталым гребцам отложить весла. «Волшебница» скользила незаметно, так медленно, что вода почти не пенилась под водорезом, однако куда быстрее, чем могли бы нести ее весла. С востока налетел порыв, слабый, но устойчивый: Хорнблауэр, выбирая грота-шкот, почти не ощущал противодействия, однако огромный парус гнал изящный кораблик по невидимой глади, словно во сне.
Это и впрямь походило на сон. Усталость, вторая ночь на ногах — Хорнблауэр двигался в густом нездешнем тумане, подобном мглистости смоляного моря за бортом. Каторжники и пленные спали — о них можно было не беспокоиться. Десять часов из последних двадцати они гребли, и к закату стерли ладони в кровь. Зато они могут спать — в отличие от него, Брауна и Буша. Отдавая команды, Хорнблауэр слышал себя как бы со стороны и не узнавал, словно это кто-то другой, незнакомый, говорит за стеной, даже руки, которыми он держал шкот, казались чужими, будто зазор образовался между мозгом, который старается думать, и телом, которое нехотя, словно из одолжения, подчиняется.
Где-то на северо-западе несет неусыпный дозор британская эскадра. Хорнблауэр задал курс норд-вест, в бакштаг. Если он не найдет Ла-Маншский флот, то обогнет Уэссан и доберется до Англии. Он знал это и, как во сне, не верил. Воспоминание о будуаре Мари де Грасай, о смертельной схватке с Луарой были куда реальнее, чем прочная палуба под ногами или грота-шкот, который он тянул. Он задал Бушу курс, словно играл с ребенком в морские приключения. Он убеждал себя, что явление это ему знакомо — он и прежде часто замечал, что легко выдерживает одну бессонную ночь, а на вторую воображение начинает шутить с ним шутки — однако осознание этого не помогало рассеять мысленный туман.
Он подошел к Бушу, чье лицо еле-еле различал в свете нактоуза. Чтоб хоть как-то зацепиться за реальность, он готов был даже побеседовать.
— Устали, мистер Буш? — спросил он.
— Нет, сэр. Ничуть, сэр. А вы, сэр?
Буш видел капитана во многих сражениях, и не переоценивал его выносливость.
— Неплохо, спасибо.
— Если ветер подержится, — сказал Буш, осознав, что в кои-то веки капитан приглашает его к разговору, — мы к утру доберемся до эскадры.
— Надеюсь, — сказал Хорнблауэр.
— Господи, сэр, — сказал Буш. — Представляете, что скажут в Англии?
Буш ликовал. Он грезил о славе, о повышении, равно для себя и для капитана.
— В Англии? — повторил Хорнблауэр отрешенно. Ему самому недосуг было грезить, воображать, как чувствительная британская публика примет капитана, который в одиночку освободил и привел в Англию плененное судно. Он захватил «Аэндорскую волшебницу», потому что подвернулся случай, да еще потому, что хотел нанести врагу чувствительный удар, потом он был сперва слишком занят, потом слишком утомлен, чтоб глядеть на свой поступок со стороны. Недоверие к себе, неистребимый пессимизм во всем, что касается собственной карьеры, мешали ему вообразить себя героем дня. Прозаичный Буш видел открывающиеся возможности куда яснее.
— Да, сэр, — сказал Буш. Он внимательно следил за компасом, за ветром и румпелем, но тема была столь захватывающая, что он продолжил с жаром: — Представляете, как «Вестник» напишет про захват «Волшебницы»? Даже и «Морнинг Кроникл», сэр.
«Морнинг Кроникл» вечно норовила подпустить правительству шпильку: поставить под сомнение победу или раздуть поражение. Томясь в Росасе, Хорнблауэр нередко с тревогой думал, что пишет «Морнинг Кроникл» о капитуляции «Сатерленда».
На душе сразу стало тоскливо. Мозг очнулся. Теперь Хорнблауэр убеждал себя, что в оцепенение впал из-за трусливого нежелания смотреть в глаза будущему. До сих пор все было неопределенно — их могли догнать, взять в плен — теперь он точно, настолько точно, насколько это возможно в море, знал, что доберется до Англии. Его будут судить за сданный «Сатерленд», судить военным судом после восемнадцати лет службы. Трибунал может счесть, что он не сделал всего возможного перед лицом врага, а за это кара одна — смерть. Соответствующая статья Свода Законов Военного времени, в отличие от прочих, не заканчивается смягчающими словами «или иному наказанию, по усмотрению трибунала». Пятьдесят лет назад Бинга расстреляли на основании этой самой статьи.
Можно поставить под сомнение разумность его действий. Быть может, его обвинят в том, что он опрометчиво вступил в бой с многократно превосходящим противником. За это могут уволить со службы, обречь на нищету и всеобщее презрение, а могут ограничиться выговором, то есть всего лишь погубить его карьеру. Трибунал — непредсказуемое испытание, из которого мало кто выходил невредимым. Кохрейн, Сидни Смит и еще пяток блестящих капитанов были осуждены, никому не нужный капитан Хорнблауэр может оказаться следующим.
И трибунал — не единственное испытание, которое ему предстоит. Ребенку уже больше трех месяцев. До этой минуты он не думал о ребенке всерьез — девочка это или мальчик, здоровый или слабенький. Он тревожился о Марии, однако, если быть до конца честным, сознавал — он не хочет возвращаться к Марии. Не хочет. Их ребенок был зачат под влиянием дикой, сводящей с ума ревности к леди Барбаре, которая тогда как раз вышла замуж за Лейтона. Мария в Англии, Мари во Франции — совесть укоряла за обеих, и вопреки ее укорам исподволь закипало влечение к леди Барбаре, притихшее в водовороте событий, оно обещало перейти в неутолимую боль, раковую опухоль, стоит другим заботам отпустить — если это хоть когда-нибудь произойдет.
Буш у румпеля заливался соловьем. Хорнблауэр слышал слова, и не понимал смысла.
— Кхе-хм, — сказал он. — Совершенно верно.
Простые радости Буша — дыхание моря, качание палубы под ногами — не трогали Хорнблауэра. В голове теснились горькие мысли. Резкость последней фразы остановила Буша в самый разгар безыскусной и непривычной болтовни. Лейтенант прикусил язык. Хорнблауэр дивился, как Буш любит его, несмотря на все обиды. Не желая — сейчас, по крайней мере — верить в проницательность своего первого лейтенанта, Хорнблауэр с горечью говорил себе, что Буш, как пес — бежит, виляя хвостом к человеку, который его побил. Он ненавидел себя, шагая к грота-шкоту, чтоб надолго погрузиться в тот беспросветный ад, который сам для себя создал.
Только начинало светать, тьма только засеребрилась легчайшим перламутром, черная дымка лишь слегка посерела, когда к Хорнблауэру подошел Браун.
— Прошу прощения, сэр, но мне показалось, там вроде что-то вырисовывается. По левому борту, сэр — вон там видите, сэр?
Хорнблауэр вгляделся во тьму и увидел маленький сгусток темноты, который возник на мгновение и тут же исчез — глаза устали всматриваться.
— Что это по-твоему?
— Когда я впервые увидел, мне показалось, что это корабль, но в таком тумане, сэр…
Это может быть французский военный корабль — с такой же степенью вероятности, с какой, заходя из-под туза сам-четвертый, рискуешь напороться на бланкового короля. Скорее всего, это английское военное судно, или на худой конец купеческое. Безопаснее всего подойти к нему с подветренной стороны: тендер может идти круче к ветру, чем корабль под прямыми парусами, и в случае чего успеет спастись под покровом тумана, темноты и внезапности.
— Мистер Буш, похоже, под ветром корабль. Разверните на фордевинд и держите на этот корабль, пожалуйста. Приготовьтесь по моей команде повернуть оверштаг. Браун, пошел грота-шкот.
В голове мигом прояснилось. Пульс, правда, участился — неприятно, но в тревожную минуту это случалось всегда. Тендер выровнялся на новом курсе, и с развернутым влево грота-гиком двинулся по мглистой воде. В какую-то секунду Хорнблауэр испугался, что Буш захочет пересечь линию ветра носом, и хотел его упредить, но он сдержался — Буш опытен и не станет рисковать в такую минуту. Хорнблауэр напряженно вглядывался в темноту, над водой плыл туман, но в том, что впереди корабль, сомневаться уже не приходилось. Поставлены одни марсели — значит, это почти наверняка английский корабль из тех, что следят за Брестом. Они вошли в новую полосу тумана, а когда вышли, корабль был гораздо ближе. Брезжил рассвет, паруса слабо серели в предутреннем свете.
Они были уже возле корабля.
Внезапно тьму разорвал окрик, высокий, пронзительный, почти не искаженный рупором — кричал голос, окрепший в атлантических штормах.
— Эй, на тендере! Что за тендер?
При звуке английской речи у Хорнблауэра отлегло от сердца. Он расслабился: нет нужды поворачивать оверштаг, мчаться против ветра, искать убежища в тумане. С другой стороны, прежние смутные тревоги обретают реальность. Он тяжело сглотнул, не в силах произнести ни слова.
— Что за тендер? — нетерпеливо повторил голос.
Пусть будущее мрачно, он не спустит флагов до последнего, и, если его карьере суждено окончится, пусть она окончится шуткой.
— Его Британского Величества вооруженный тендер «Аэндорская волшебница», капитан Горацио Хорнблауэр. Что за корабль?
— «Триумф», капитан сэр Томас Харди… как вы сказали?
Хорнблауэр рассмеялся про себя. Вахтенный офицер начал отвечать машинально и успел назвать корабль и капитана прежде, чем до него дошло: с тендера ответили нечто совершенно невероятное. «Аэндорская волшебница» захвачена французами больше года назад, капитана Хорнблауэра шесть месяцев как нет в живых.
Хорнблауэр повторил еще раз, Буш и Браун громко хихикали — шутка явно пришлась им по вкусу.
— Подойдите к подветренному борту, и без фокусов, не то я вас потоплю, — крикнул голос.
С тендера было видно, как на «Триумфе» выдвигали пушки. Легко вообразить, что творится сейчас на борту: будят матросов, зовут капитана — сэр Томас Харди, должно быть, флаг-капитан покойного Нельсона, бывший с ним при Трафальгаре, на два года старше Хорнблауэра в списке капитанов. Хорнблауэр знал его лейтенантом, хотя с тех пор дороги их почти не пересекались. Буш провел тендер под кормой двухпалубника и привел к ветру у другого борта. Быстро светало, можно было разглядеть корабль во всех подробностях — он лежал в дрейфе, мерно покачиваясь на волнах. У Хорнблауэра вырвался протяжный вздох. Суровая красота корабля, две желтые полосы по бортам, черные пушечные порты, вымпел на грот-мачте, матросы на палубе, красные мундиры пехотинцев, выкрики боцмана, подгоняющего зазевавшихся матросов — знакомые картины и звуки означали конец плену и бегству.
С «Триумфа» спустили шлюпку, и она, приплясывая на волнах, побежала к тендеру. Через борт перемахнул молоденький мичман — на боку кортик, лицо заносчивое и недоверчивое, за спиной четверо матросов с пистолетами и абордажными саблями.
— Что все это значит? — Мичман оглядел палубу, пленников, которые терли заспанные глаза, одноногого штатского у румпеля и человека в королевском мундире с непокрытой головой.
— Обращайтесь ко мне «сэр», — рявкнул Хорнблауэр, как рявкал на мичманов с тех пор, как сделался лейтенантом.
Мичман посмотрел на мундир с золотым позументом и нашивками — явно перед ним капитан с более чем трехлетним стажем, да и говорит властно.
— Да, сэр, — отвечал мичман несколько оторопело,
— У румпеля лейтенант Буш. Останетесь с матросами в его распоряжении, пока я поговорю с вашим капитаном.
— Есть, сэр, — отозвался мичман, вытягиваясь по стойке «смирно».
Шлюпка мигом доставила Хорнблауэра к «Триумфу» Старшина поднял четыре пальца, показывая, что прибыл капитан, но морские пехотинцы и фалрепные не встречали Хорнблауэра у борта — флот не может оказывать почести всяким самозванцам. Однако Харди был на палубе — громадный, на голову выше остальных. При виде Хорнблауэра его мясистое лицо осветилось изумлением.
— Господи, и впрямь Хорнблауэр, — сказал Харди, шагая вперед с протянутой рукой. — С возвращением, сэр. Как вы здесь оказались, сэр? Как отбили «Волшебницу»? Как…
Харди хотел сказать «как вернулись с того света?», но такой вопрос припахивал бы невежливостью. Хорнблауэр пожал протянутую руку и с удовольствием ощутил под ногами шканцы линейного корабля. Он не мог говорить, то ли от полноты сердца, то ли просто от усталости, во всяком случае, на вопросы Харди он не ответил.
— Идемте ко мне в каюту, — любезно предложил Харди. Флегматик по натуре, он, тем не менее, способен был понять чужие затруднения.
В каюте, на обитом мягкими подушками рундуке, под портретом Нельсона в переборке, Хорнблауэр немного пришел в себя. Вокруг поскрипывала древесина, за большим кормовым окном колыхалось море. Он рассказал о себе, вкратце, несколькими сжатыми фразами — Харди, сам немногословный, слушал внимательно, тянул себя за ус и кивал после каждой фразы.
— Атаке на Росас был посвящен целый «Вестник», — сказал он. — Тело Лейтона привезли в Англию и похоронили в соборе Св. Павла.
У Хорнблауэра поплыло перед глазами, приветливое лицо и пышные усы Харди скрыл туман.
— Так он убит? — спросил Хорнблауэр.
— Умер от ран в Гибралтаре.
Значит, леди Барбара овдовела — овдовела шесть месяцев назад.
— Вы не слышали о моей жене? — спросил Хорнблауэр.
Харди, как ни мало интересовался женщинами, не удивился вопросу и не увидел его связи с предыдущим.
— Я читал, что правительство назначило ей содержание, когда пришло известие о… о вашей смерти.
— А больше ничего? Она должна была родить.
— Не знаю. Мы в море уже четыре месяца.
Хорнблауэр опустил голову. Весть о гибели Лейтона окончательно выбила его из равновесия. Он не знал, радоваться ему или печалиться. Леди Барбара по-прежнему для него недоступна, и, возможно, вновь выйдет замуж.
— Ну, — сказал Харди. — Позавтракаете?
— Буш и старшина моей гички на тендере, — сказал Хорнблауэр. — Я прежде должен позаботиться о них.
Это и впрямь походило на сон. Усталость, вторая ночь на ногах — Хорнблауэр двигался в густом нездешнем тумане, подобном мглистости смоляного моря за бортом. Каторжники и пленные спали — о них можно было не беспокоиться. Десять часов из последних двадцати они гребли, и к закату стерли ладони в кровь. Зато они могут спать — в отличие от него, Брауна и Буша. Отдавая команды, Хорнблауэр слышал себя как бы со стороны и не узнавал, словно это кто-то другой, незнакомый, говорит за стеной, даже руки, которыми он держал шкот, казались чужими, будто зазор образовался между мозгом, который старается думать, и телом, которое нехотя, словно из одолжения, подчиняется.
Где-то на северо-западе несет неусыпный дозор британская эскадра. Хорнблауэр задал курс норд-вест, в бакштаг. Если он не найдет Ла-Маншский флот, то обогнет Уэссан и доберется до Англии. Он знал это и, как во сне, не верил. Воспоминание о будуаре Мари де Грасай, о смертельной схватке с Луарой были куда реальнее, чем прочная палуба под ногами или грота-шкот, который он тянул. Он задал Бушу курс, словно играл с ребенком в морские приключения. Он убеждал себя, что явление это ему знакомо — он и прежде часто замечал, что легко выдерживает одну бессонную ночь, а на вторую воображение начинает шутить с ним шутки — однако осознание этого не помогало рассеять мысленный туман.
Он подошел к Бушу, чье лицо еле-еле различал в свете нактоуза. Чтоб хоть как-то зацепиться за реальность, он готов был даже побеседовать.
— Устали, мистер Буш? — спросил он.
— Нет, сэр. Ничуть, сэр. А вы, сэр?
Буш видел капитана во многих сражениях, и не переоценивал его выносливость.
— Неплохо, спасибо.
— Если ветер подержится, — сказал Буш, осознав, что в кои-то веки капитан приглашает его к разговору, — мы к утру доберемся до эскадры.
— Надеюсь, — сказал Хорнблауэр.
— Господи, сэр, — сказал Буш. — Представляете, что скажут в Англии?
Буш ликовал. Он грезил о славе, о повышении, равно для себя и для капитана.
— В Англии? — повторил Хорнблауэр отрешенно. Ему самому недосуг было грезить, воображать, как чувствительная британская публика примет капитана, который в одиночку освободил и привел в Англию плененное судно. Он захватил «Аэндорскую волшебницу», потому что подвернулся случай, да еще потому, что хотел нанести врагу чувствительный удар, потом он был сперва слишком занят, потом слишком утомлен, чтоб глядеть на свой поступок со стороны. Недоверие к себе, неистребимый пессимизм во всем, что касается собственной карьеры, мешали ему вообразить себя героем дня. Прозаичный Буш видел открывающиеся возможности куда яснее.
— Да, сэр, — сказал Буш. Он внимательно следил за компасом, за ветром и румпелем, но тема была столь захватывающая, что он продолжил с жаром: — Представляете, как «Вестник» напишет про захват «Волшебницы»? Даже и «Морнинг Кроникл», сэр.
«Морнинг Кроникл» вечно норовила подпустить правительству шпильку: поставить под сомнение победу или раздуть поражение. Томясь в Росасе, Хорнблауэр нередко с тревогой думал, что пишет «Морнинг Кроникл» о капитуляции «Сатерленда».
На душе сразу стало тоскливо. Мозг очнулся. Теперь Хорнблауэр убеждал себя, что в оцепенение впал из-за трусливого нежелания смотреть в глаза будущему. До сих пор все было неопределенно — их могли догнать, взять в плен — теперь он точно, настолько точно, насколько это возможно в море, знал, что доберется до Англии. Его будут судить за сданный «Сатерленд», судить военным судом после восемнадцати лет службы. Трибунал может счесть, что он не сделал всего возможного перед лицом врага, а за это кара одна — смерть. Соответствующая статья Свода Законов Военного времени, в отличие от прочих, не заканчивается смягчающими словами «или иному наказанию, по усмотрению трибунала». Пятьдесят лет назад Бинга расстреляли на основании этой самой статьи.
Можно поставить под сомнение разумность его действий. Быть может, его обвинят в том, что он опрометчиво вступил в бой с многократно превосходящим противником. За это могут уволить со службы, обречь на нищету и всеобщее презрение, а могут ограничиться выговором, то есть всего лишь погубить его карьеру. Трибунал — непредсказуемое испытание, из которого мало кто выходил невредимым. Кохрейн, Сидни Смит и еще пяток блестящих капитанов были осуждены, никому не нужный капитан Хорнблауэр может оказаться следующим.
И трибунал — не единственное испытание, которое ему предстоит. Ребенку уже больше трех месяцев. До этой минуты он не думал о ребенке всерьез — девочка это или мальчик, здоровый или слабенький. Он тревожился о Марии, однако, если быть до конца честным, сознавал — он не хочет возвращаться к Марии. Не хочет. Их ребенок был зачат под влиянием дикой, сводящей с ума ревности к леди Барбаре, которая тогда как раз вышла замуж за Лейтона. Мария в Англии, Мари во Франции — совесть укоряла за обеих, и вопреки ее укорам исподволь закипало влечение к леди Барбаре, притихшее в водовороте событий, оно обещало перейти в неутолимую боль, раковую опухоль, стоит другим заботам отпустить — если это хоть когда-нибудь произойдет.
Буш у румпеля заливался соловьем. Хорнблауэр слышал слова, и не понимал смысла.
— Кхе-хм, — сказал он. — Совершенно верно.
Простые радости Буша — дыхание моря, качание палубы под ногами — не трогали Хорнблауэра. В голове теснились горькие мысли. Резкость последней фразы остановила Буша в самый разгар безыскусной и непривычной болтовни. Лейтенант прикусил язык. Хорнблауэр дивился, как Буш любит его, несмотря на все обиды. Не желая — сейчас, по крайней мере — верить в проницательность своего первого лейтенанта, Хорнблауэр с горечью говорил себе, что Буш, как пес — бежит, виляя хвостом к человеку, который его побил. Он ненавидел себя, шагая к грота-шкоту, чтоб надолго погрузиться в тот беспросветный ад, который сам для себя создал.
Только начинало светать, тьма только засеребрилась легчайшим перламутром, черная дымка лишь слегка посерела, когда к Хорнблауэру подошел Браун.
— Прошу прощения, сэр, но мне показалось, там вроде что-то вырисовывается. По левому борту, сэр — вон там видите, сэр?
Хорнблауэр вгляделся во тьму и увидел маленький сгусток темноты, который возник на мгновение и тут же исчез — глаза устали всматриваться.
— Что это по-твоему?
— Когда я впервые увидел, мне показалось, что это корабль, но в таком тумане, сэр…
Это может быть французский военный корабль — с такой же степенью вероятности, с какой, заходя из-под туза сам-четвертый, рискуешь напороться на бланкового короля. Скорее всего, это английское военное судно, или на худой конец купеческое. Безопаснее всего подойти к нему с подветренной стороны: тендер может идти круче к ветру, чем корабль под прямыми парусами, и в случае чего успеет спастись под покровом тумана, темноты и внезапности.
— Мистер Буш, похоже, под ветром корабль. Разверните на фордевинд и держите на этот корабль, пожалуйста. Приготовьтесь по моей команде повернуть оверштаг. Браун, пошел грота-шкот.
В голове мигом прояснилось. Пульс, правда, участился — неприятно, но в тревожную минуту это случалось всегда. Тендер выровнялся на новом курсе, и с развернутым влево грота-гиком двинулся по мглистой воде. В какую-то секунду Хорнблауэр испугался, что Буш захочет пересечь линию ветра носом, и хотел его упредить, но он сдержался — Буш опытен и не станет рисковать в такую минуту. Хорнблауэр напряженно вглядывался в темноту, над водой плыл туман, но в том, что впереди корабль, сомневаться уже не приходилось. Поставлены одни марсели — значит, это почти наверняка английский корабль из тех, что следят за Брестом. Они вошли в новую полосу тумана, а когда вышли, корабль был гораздо ближе. Брезжил рассвет, паруса слабо серели в предутреннем свете.
Они были уже возле корабля.
Внезапно тьму разорвал окрик, высокий, пронзительный, почти не искаженный рупором — кричал голос, окрепший в атлантических штормах.
— Эй, на тендере! Что за тендер?
При звуке английской речи у Хорнблауэра отлегло от сердца. Он расслабился: нет нужды поворачивать оверштаг, мчаться против ветра, искать убежища в тумане. С другой стороны, прежние смутные тревоги обретают реальность. Он тяжело сглотнул, не в силах произнести ни слова.
— Что за тендер? — нетерпеливо повторил голос.
Пусть будущее мрачно, он не спустит флагов до последнего, и, если его карьере суждено окончится, пусть она окончится шуткой.
— Его Британского Величества вооруженный тендер «Аэндорская волшебница», капитан Горацио Хорнблауэр. Что за корабль?
— «Триумф», капитан сэр Томас Харди… как вы сказали?
Хорнблауэр рассмеялся про себя. Вахтенный офицер начал отвечать машинально и успел назвать корабль и капитана прежде, чем до него дошло: с тендера ответили нечто совершенно невероятное. «Аэндорская волшебница» захвачена французами больше года назад, капитана Хорнблауэра шесть месяцев как нет в живых.
Хорнблауэр повторил еще раз, Буш и Браун громко хихикали — шутка явно пришлась им по вкусу.
— Подойдите к подветренному борту, и без фокусов, не то я вас потоплю, — крикнул голос.
С тендера было видно, как на «Триумфе» выдвигали пушки. Легко вообразить, что творится сейчас на борту: будят матросов, зовут капитана — сэр Томас Харди, должно быть, флаг-капитан покойного Нельсона, бывший с ним при Трафальгаре, на два года старше Хорнблауэра в списке капитанов. Хорнблауэр знал его лейтенантом, хотя с тех пор дороги их почти не пересекались. Буш провел тендер под кормой двухпалубника и привел к ветру у другого борта. Быстро светало, можно было разглядеть корабль во всех подробностях — он лежал в дрейфе, мерно покачиваясь на волнах. У Хорнблауэра вырвался протяжный вздох. Суровая красота корабля, две желтые полосы по бортам, черные пушечные порты, вымпел на грот-мачте, матросы на палубе, красные мундиры пехотинцев, выкрики боцмана, подгоняющего зазевавшихся матросов — знакомые картины и звуки означали конец плену и бегству.
С «Триумфа» спустили шлюпку, и она, приплясывая на волнах, побежала к тендеру. Через борт перемахнул молоденький мичман — на боку кортик, лицо заносчивое и недоверчивое, за спиной четверо матросов с пистолетами и абордажными саблями.
— Что все это значит? — Мичман оглядел палубу, пленников, которые терли заспанные глаза, одноногого штатского у румпеля и человека в королевском мундире с непокрытой головой.
— Обращайтесь ко мне «сэр», — рявкнул Хорнблауэр, как рявкал на мичманов с тех пор, как сделался лейтенантом.
Мичман посмотрел на мундир с золотым позументом и нашивками — явно перед ним капитан с более чем трехлетним стажем, да и говорит властно.
— Да, сэр, — отвечал мичман несколько оторопело,
— У румпеля лейтенант Буш. Останетесь с матросами в его распоряжении, пока я поговорю с вашим капитаном.
— Есть, сэр, — отозвался мичман, вытягиваясь по стойке «смирно».
Шлюпка мигом доставила Хорнблауэра к «Триумфу» Старшина поднял четыре пальца, показывая, что прибыл капитан, но морские пехотинцы и фалрепные не встречали Хорнблауэра у борта — флот не может оказывать почести всяким самозванцам. Однако Харди был на палубе — громадный, на голову выше остальных. При виде Хорнблауэра его мясистое лицо осветилось изумлением.
— Господи, и впрямь Хорнблауэр, — сказал Харди, шагая вперед с протянутой рукой. — С возвращением, сэр. Как вы здесь оказались, сэр? Как отбили «Волшебницу»? Как…
Харди хотел сказать «как вернулись с того света?», но такой вопрос припахивал бы невежливостью. Хорнблауэр пожал протянутую руку и с удовольствием ощутил под ногами шканцы линейного корабля. Он не мог говорить, то ли от полноты сердца, то ли просто от усталости, во всяком случае, на вопросы Харди он не ответил.
— Идемте ко мне в каюту, — любезно предложил Харди. Флегматик по натуре, он, тем не менее, способен был понять чужие затруднения.
В каюте, на обитом мягкими подушками рундуке, под портретом Нельсона в переборке, Хорнблауэр немного пришел в себя. Вокруг поскрипывала древесина, за большим кормовым окном колыхалось море. Он рассказал о себе, вкратце, несколькими сжатыми фразами — Харди, сам немногословный, слушал внимательно, тянул себя за ус и кивал после каждой фразы.
— Атаке на Росас был посвящен целый «Вестник», — сказал он. — Тело Лейтона привезли в Англию и похоронили в соборе Св. Павла.
У Хорнблауэра поплыло перед глазами, приветливое лицо и пышные усы Харди скрыл туман.
— Так он убит? — спросил Хорнблауэр.
— Умер от ран в Гибралтаре.
Значит, леди Барбара овдовела — овдовела шесть месяцев назад.
— Вы не слышали о моей жене? — спросил Хорнблауэр.
Харди, как ни мало интересовался женщинами, не удивился вопросу и не увидел его связи с предыдущим.
— Я читал, что правительство назначило ей содержание, когда пришло известие о… о вашей смерти.
— А больше ничего? Она должна была родить.
— Не знаю. Мы в море уже четыре месяца.
Хорнблауэр опустил голову. Весть о гибели Лейтона окончательно выбила его из равновесия. Он не знал, радоваться ему или печалиться. Леди Барбара по-прежнему для него недоступна, и, возможно, вновь выйдет замуж.
— Ну, — сказал Харди. — Позавтракаете?
— Буш и старшина моей гички на тендере, — сказал Хорнблауэр. — Я прежде должен позаботиться о них.
XVI
Они завтракали, когда в каюту вошел мичман.
— С мачты заметили эскадру, сэр, — доложил он, обращаясь к Харди.
— Очень хорошо.
Мичман вышел, и Харди вновь повернулся к Хорнблауэру.
— Я должен доложить о вас его милости.
— Он еще командует? — изумился Хорнблауэр. Он не ожидал, что правительство даст адмиралу лорду Гамбиру дослужить его три года главнокомандующим после губительного бездействия на Баскском рейде 3.
— Он спускает флаг в следующем месяце, — мрачно отвечал Харди (большинство офицеров мрачнели, говоря о Тоскливом Джимми). — Трибунал оправдал его вчистую, так что его поневоле оставили до конца срока.
Тень смущения пробежала по лицу Харди — он упомянул о трибунале в присутствии человека, которому это испытание еще предстоит.
— Полагаю, ничего другого не оставалось, — ответил Хорнблауэр, думая о том же, что и его собрат. Захочет ли трибунал оправдать безвестного капитана?
Харди нарушил неловкое молчание.
— Подниметесь со мной на палубу? — спросил он. Под ветром на горизонте возникла длинная колонна идущих в бейдевинд кораблей. Они шли ровным строем, словно скованные цепью. Ла-Маншский флот на маневрах — восемнадцать лет постоянных учений принесли ему безусловное превосходство над всеми флотами мира.
— «Виктория» впереди, — сказал Харди, передавая Хорнблауэру подзорную трубу. — Сигнальный мичман! «Триумф» — флагману. Имею на борту…»
Пока Харди диктовал, Хорнблауэр смотрел в подзорную трубу. Длинную-предлинную колонну возглавлял трехпалубник под адмиральским флагом на грот-мачте, широкие полосы по бортам сверкали на солнце. Флагман Джервиса при Сан-Висенти, Худа в Средиземном море, Нельсона при Трафальгаре. Теперь это флагман Тоскливого Джимми — так жестоко шутит судьба.
На сигнальном фале «Виктории» распустились флажки.
Харди диктовал ответ.
— Адмирал приглашает вас к себе, сэр, — сказал он, закончив и поворачиваясь к Хорнблауэру. — Надеюсь, вы сделаете мне честь, воспользовавшись моей гичкой?
Гичка «Триумфа» была покрашена лимонно-желтой краской с черной каймой, весла тоже; команда была в лимонных фуфайках с черными шейными платками. Хорнблауэр садился на кормовое сиденье — рука еще ныла от крепкого пожатия Харди — и мрачно думал, что никогда не имел средств наряжать команду своей гички. Это было его больное место. Харди, должно быть, богат — призовые деньги после Трафальгара и пенсион почетного полковника морской пехоты. Лучше не сравнивать. Харди — баронет, богатый, прославленный, он сам — нищий, безвестный, в ожидании суда.
На борту «Виктории» его приветствовали честь по чести — морские пехотинцы взяли на караул, фалрепные в белых перчатках козыряли, боцманские дудки заливались свистом, капитан на шканцах с готовностью протянул руку — странно, ведь перед ним человек, которого вскорости будут судить.
— Я — Календер, капитан флота, — сказал он. — Его милость в каюте и ждет вас.
Он повел Хорнблауэр вниз, на удивление приветливый.
— Я был первым на «Амазонке», — напомнил он, — когда вы служили на «Неустанном». Помните меня?
— Да, — ответил Хорнблауэр. Он не сказал этого сам, боясь, что его поставят на место.
— Как сейчас помню — Пелью тогда о вас рассказывал.
Что бы ни говорил о нем Пелью, это могло быть только хорошее. Именно его горячей поддержке Хорнблауэр был обязан своим повышением. Со стороны Календера очень любезно было заговорить об этом в трудную для Хорнблауэра минуту.
Лорд Гамбир, в отличие от Харди, не позаботился о пышном убранстве каюты — самым заметным ее украшением была огромная Библия в окованном медью переплете. Сам Гамбир, насупленный, с отвислыми щеками, сидел под большим кормовым окном и диктовал писарю, который при появлении двух капитанов поспешно ретировался.
— Доложите пока устно, сэр, — велел адмирал. Хорнблауэр набрал в грудь воздуха и начал. Он вкратце обрисовал стратегическую ситуацию на момент, когда повел «Сатерленд» против французской эскадры у Росаса. Самой битве он уделил лишь одно или два предложения — эти люди сражались сами и легко восполнят пропущенное. Он рассказал, как изувеченные корабли дрейфовали в залив Росас, под пушки, и как подошли на веслах канонерские шлюпки.
— Сто семьдесят человек были убиты, — сказал Хорнблауэр. — Сто сорок пять ранены, из них сорок четыре умерли до того, как я покинул Росас.
— Господи! — воскликнул Календер. Его поразило не число умерших в госпитале — соотношение было вполне обычное — но общее количество потерь. К моменту капитуляции из строя вышло больше половины команды.
— Томсон на «Леандре» потерял девяносто два человека из трехсот, милорд, — продолжил он. Томсон сдал «Леандр» французскому линейному кораблю у Крита после обороны, заслужившей восторг всей Англии.
— Мне это известно, — сказал Гамбир. — Пожалуйста, продолжайте, капитан.
Хорнблауэр поведал, как наблюдал за разгромом французской эскадры, как Кайяр повез его в Париж, как он бежал и чуть не утонул. О замке де Грасай и путешествии по Луаре он упомянул вскользь — это не адмиральского ума дело — зато похищение «Аэндорской волшебницы» описал в красках. Тут подробности были важны, потому что британскому флоту в его разносторонней деятельности, возможно, пригодятся детальные сведения о жизни Нантского порта и навигационных трудностях нижнего течения Луары.
— Фу ты, Господи, — сказал Календер, — как же вы это преспокойно выкладываете. Неужели…
— Капитан Календер, — перебил его Гамбир, — я уже просил вас не богохульствовать. Я буду очень недоволен, если это повторится. Будьте добры, продолжайте, капитан Хорнблауэр.
Оставалось рассказать только о перестрелке с лодками возле Нуармутье. Хорнблауэр продолжил так же официально, однако на этот раз остановил его сам Гамбир.
— Вы упомянули, что открыли огонь из шестифунтовой пушки, — сказал он. — Пленные гребли, и надо было вести корабль. Кто заряжал пушку?
— Я, милорд. Мне помогал французский лоцман.
— М-м. И вы их отпугнули?
Пришлось Хорнблауэру сознаться, что он потопил две из трех посланных в погоню лодок. Календер присвистнул удивленно и восхищенно, Гамбир только сильнее нахмурился.
— С мачты заметили эскадру, сэр, — доложил он, обращаясь к Харди.
— Очень хорошо.
Мичман вышел, и Харди вновь повернулся к Хорнблауэру.
— Я должен доложить о вас его милости.
— Он еще командует? — изумился Хорнблауэр. Он не ожидал, что правительство даст адмиралу лорду Гамбиру дослужить его три года главнокомандующим после губительного бездействия на Баскском рейде 3.
— Он спускает флаг в следующем месяце, — мрачно отвечал Харди (большинство офицеров мрачнели, говоря о Тоскливом Джимми). — Трибунал оправдал его вчистую, так что его поневоле оставили до конца срока.
Тень смущения пробежала по лицу Харди — он упомянул о трибунале в присутствии человека, которому это испытание еще предстоит.
— Полагаю, ничего другого не оставалось, — ответил Хорнблауэр, думая о том же, что и его собрат. Захочет ли трибунал оправдать безвестного капитана?
Харди нарушил неловкое молчание.
— Подниметесь со мной на палубу? — спросил он. Под ветром на горизонте возникла длинная колонна идущих в бейдевинд кораблей. Они шли ровным строем, словно скованные цепью. Ла-Маншский флот на маневрах — восемнадцать лет постоянных учений принесли ему безусловное превосходство над всеми флотами мира.
— «Виктория» впереди, — сказал Харди, передавая Хорнблауэру подзорную трубу. — Сигнальный мичман! «Триумф» — флагману. Имею на борту…»
Пока Харди диктовал, Хорнблауэр смотрел в подзорную трубу. Длинную-предлинную колонну возглавлял трехпалубник под адмиральским флагом на грот-мачте, широкие полосы по бортам сверкали на солнце. Флагман Джервиса при Сан-Висенти, Худа в Средиземном море, Нельсона при Трафальгаре. Теперь это флагман Тоскливого Джимми — так жестоко шутит судьба.
На сигнальном фале «Виктории» распустились флажки.
Харди диктовал ответ.
— Адмирал приглашает вас к себе, сэр, — сказал он, закончив и поворачиваясь к Хорнблауэру. — Надеюсь, вы сделаете мне честь, воспользовавшись моей гичкой?
Гичка «Триумфа» была покрашена лимонно-желтой краской с черной каймой, весла тоже; команда была в лимонных фуфайках с черными шейными платками. Хорнблауэр садился на кормовое сиденье — рука еще ныла от крепкого пожатия Харди — и мрачно думал, что никогда не имел средств наряжать команду своей гички. Это было его больное место. Харди, должно быть, богат — призовые деньги после Трафальгара и пенсион почетного полковника морской пехоты. Лучше не сравнивать. Харди — баронет, богатый, прославленный, он сам — нищий, безвестный, в ожидании суда.
На борту «Виктории» его приветствовали честь по чести — морские пехотинцы взяли на караул, фалрепные в белых перчатках козыряли, боцманские дудки заливались свистом, капитан на шканцах с готовностью протянул руку — странно, ведь перед ним человек, которого вскорости будут судить.
— Я — Календер, капитан флота, — сказал он. — Его милость в каюте и ждет вас.
Он повел Хорнблауэр вниз, на удивление приветливый.
— Я был первым на «Амазонке», — напомнил он, — когда вы служили на «Неустанном». Помните меня?
— Да, — ответил Хорнблауэр. Он не сказал этого сам, боясь, что его поставят на место.
— Как сейчас помню — Пелью тогда о вас рассказывал.
Что бы ни говорил о нем Пелью, это могло быть только хорошее. Именно его горячей поддержке Хорнблауэр был обязан своим повышением. Со стороны Календера очень любезно было заговорить об этом в трудную для Хорнблауэра минуту.
Лорд Гамбир, в отличие от Харди, не позаботился о пышном убранстве каюты — самым заметным ее украшением была огромная Библия в окованном медью переплете. Сам Гамбир, насупленный, с отвислыми щеками, сидел под большим кормовым окном и диктовал писарю, который при появлении двух капитанов поспешно ретировался.
— Доложите пока устно, сэр, — велел адмирал. Хорнблауэр набрал в грудь воздуха и начал. Он вкратце обрисовал стратегическую ситуацию на момент, когда повел «Сатерленд» против французской эскадры у Росаса. Самой битве он уделил лишь одно или два предложения — эти люди сражались сами и легко восполнят пропущенное. Он рассказал, как изувеченные корабли дрейфовали в залив Росас, под пушки, и как подошли на веслах канонерские шлюпки.
— Сто семьдесят человек были убиты, — сказал Хорнблауэр. — Сто сорок пять ранены, из них сорок четыре умерли до того, как я покинул Росас.
— Господи! — воскликнул Календер. Его поразило не число умерших в госпитале — соотношение было вполне обычное — но общее количество потерь. К моменту капитуляции из строя вышло больше половины команды.
— Томсон на «Леандре» потерял девяносто два человека из трехсот, милорд, — продолжил он. Томсон сдал «Леандр» французскому линейному кораблю у Крита после обороны, заслужившей восторг всей Англии.
— Мне это известно, — сказал Гамбир. — Пожалуйста, продолжайте, капитан.
Хорнблауэр поведал, как наблюдал за разгромом французской эскадры, как Кайяр повез его в Париж, как он бежал и чуть не утонул. О замке де Грасай и путешествии по Луаре он упомянул вскользь — это не адмиральского ума дело — зато похищение «Аэндорской волшебницы» описал в красках. Тут подробности были важны, потому что британскому флоту в его разносторонней деятельности, возможно, пригодятся детальные сведения о жизни Нантского порта и навигационных трудностях нижнего течения Луары.
— Фу ты, Господи, — сказал Календер, — как же вы это преспокойно выкладываете. Неужели…
— Капитан Календер, — перебил его Гамбир, — я уже просил вас не богохульствовать. Я буду очень недоволен, если это повторится. Будьте добры, продолжайте, капитан Хорнблауэр.
Оставалось рассказать только о перестрелке с лодками возле Нуармутье. Хорнблауэр продолжил так же официально, однако на этот раз остановил его сам Гамбир.
— Вы упомянули, что открыли огонь из шестифунтовой пушки, — сказал он. — Пленные гребли, и надо было вести корабль. Кто заряжал пушку?
— Я, милорд. Мне помогал французский лоцман.
— М-м. И вы их отпугнули?
Пришлось Хорнблауэру сознаться, что он потопил две из трех посланных в погоню лодок. Календер присвистнул удивленно и восхищенно, Гамбир только сильнее нахмурился.