Четвертый раз решил все. Мачта стояла теперь почти вертикально, так что натяжение вант и бакштагов было приложено под механически выгодным углом. Теперь можно было их выбирать, не обращая внимания на движения судна. Оставалось как следует закрепить ванты и бакштаги, временную мачту надежно соединить фишами с обломком — самое трудное было позади. Хорнблауэр, изнемогая от усталости, оперся на поручни, дивясь, как его железные подчиненные находят силы кричать «ура», доканчивая работу.
Он увидел рядом с собою Буша. У того голова была обмотана окровавленной тряпкой — мачта, падая, рассадила ему лоб.
— Позвольте сказать, сэр, это было сделано великолепно, — произнес Буш.
Хорнблауэр пристально посмотрел на него. Он знал свои слабости и поздравления всегда выслушивал с опаской, словно ожидая подвоха. Но Буш, как ни удивительно, был совершенно искренен.
— Спасибо, — неохотно ответил Хорнблауэр.
— Поднять мне стеньгу и реи, сэр?
Хорнблауэр снова взглянул на горизонт. Шторм все бушевал, и только серое пятнышко на горизонте указывало положение «Нативидада», тоже сражавшегося с ветром. Никакой надежды прибавить парусов, никакой надежды возобновить бой, пока противник не очухался. Эту горькую пилюлю надо проглотить. Легко вообразить, что скажут во флотских кругах, когда прочтут его рапорт. Фраза «судно получило сильные повреждения и ввиду сильного шторма не могло возобновить преследование» вызовет снисходительные усмешки и понимающие кивки. Это — избитое оправдание, вроде неотмеченного на карте рифа, на который списывают навигационные огрехи. Трусость, вот как это назовут — за десять тысяч миль отсюда никто не сможет оценить силу шторма. Он мог бы отчасти снять с себя ответственность, если бы попросил Буша высказать свое мнение и потрудиться письменно его зафиксировать, но это значило бы обнаружить свою слабость перед подчиненным.
— Нет, — сказал он без всякoгo выражения. — Пока погода не улучшится, мы останемся в дрейфе.
В налитых кровью глазах Буша мелькнуло восхищение. Буш был прав, восхищаясь капитаном, который без долгих слов принял решение, так близко затрагивающее его доброе имя. Хорнблауэр заметил это, но, по своему проклятому складу характера, не смог правильно истолковать.
— Есть, сэр, — сказал Буш. Нахмуренный лоб капитана подсказал ему, что не следует продолжать разговор. Однако он не удержался и добавил: — Раз так, сэр, почему бы вам не отдохнуть? Вы выглядите смертельно усталым, сэр, честное слово. Позвольте мне послать матросов — пусть отгородят вам занавеской место в кают-компании.
У Буша дернулась рука — он чуть было не совершил чудовищный служебный проступок, похлопав капитана по плечу, и еле-еле сдержался.
— Чушь собачья! — буркнул Хорнблауэр. Как будто капитан фрегата может прилюдно сознаться, что устал! А Хорнблауэр и вовсе не позволял себе обнаружить малейшую слабость — он отлично помнил, как в начале карьеры тогдашний первый лейтенант пользовался его промахами.
— Уж скорее вам нужно отдохнуть, — сказал он. — Отпустите правую вахту, идите вниз и поспите. Пусть сперва кто-нибудь перевяжет вам лоб. Пока неприятеля видно, я останусь на палубе.
Почти сразу Полвил явился досаждать ему — Хорнблауэр тщетно гадал, по собственному почину, или его послал Буш.
— Мне пришлось помочь ейной милости, — сказал Полвил; Хорнблауэр только что пробовал подступиться к проблеме, что делать с леди Барбарой на поврежденном судне, подготовленном к бою. — Я им занавесками отгородил чуток места в кубрике, сэр. Подвесил им койку — забилась туда, как птичка, сэр. Они и покушали, сэр, — что осталось от холодного цыпленка, и капельку вина выпили. Они и не хотели, сэр, но я их убедил, значится.
— Очень хорошо, Полвил, — сказал он. Какое облегчение узнать, что хоть одна забота свалилась с его плеч!
— А теперь насчет вас, сэр, — продолжал Полвил. — Я вам сухую одежду принес, из сундука в вашей кладовой, сэр, — боюсь, последний бортовой залп все в вашей каюте перепортил. И еще я принес вам плащ, сэр, все сухое и теплое. Желаете переодеться здесь или внизу, сэр?
Полвил умел многое подать как непререкаемую истину и вкрадчиво добиваться остального. Еще минуту назад Хорнблауэр опасался, что всю ночь будет таскать по шканцам усталое тело в тяжелой и мокрой одежде, а поискать другой выход ему мешало нервное напряжение. Откуда-то возник парусиновый стульчик леди Барбары, Полвил принайтовил его к поручню, уговорил Хорнблауэра сесть и поужинать сухарями с ромом. Полвил укутал его плащом, полагая решенным, что Хорнблауэр будет сидеть здесь, коли уж твердо вознамерился не уходить вниз.
Он сидел, брызги ударяли ему в лицо, судно подпрыгивало и кренилось, и вот, чудесным образом, голова его опустилась на грудь и он уснул. Это был дерганный, судорожный сон, но на удивление укрепляющий. Он просыпался каждые несколько минут. Дважды его будил звук собственного храпа. Несколько раз он резко открывал глаза, смотрел, не улучшилась ли погода; иногда его вырывали из забытья бегущие сквозь сон мысли — это случалось, когда во сне он приходил к очередному пугающему заключению, как Англия и команда «Лидии» будут теперь его воспринимать.
Вскоре после полуночи моряцкое чутье окончательно разбудило Хорнблауэра. Что-то происходило с погодой. Он тяжело встал. Корабль все так же мотало, но, понюхав воздух, Хорнблауэр понял — погода улучшается. Он подошел к нактоузу. Из темноты возник Буш.
— Ветер отошел к югу и слабеет, — сказал Буш. Переменившийся ветер вздыбил атлантические валы — «Лидия» дико подпрыгивала и моталась из стороны в сторону.
— Все равно черно, как в ботфортах у князя Тьмы, сэр, — проворчал Буш, вглядываясь во мрак.
Где-то — может, в двадцати милях от них, может в двухстах ярдах — «Нативидад» сражается с тем же штормовым ветром. Если луна проглянет сквозь бешено несущиеся облака, схватка возможна в любую минуту, но сейчас Хорнблауэр с Бушем едва различали со шканцев неясные очертания грот-марселя.
— Когда мы его последний раз видели, его сносило ветром куда сильнее, чем нас, — задумчиво сказал Буш.
— Мне случилось заметить это самому, — буркнул Хорнблауэр.
В такой темноте, как бы ни слабел ветер, они ничего поделать не смогут. Хорнблауэр предвидел впереди столь частый в жизни флотского офицера период вынужденного безделья, когда все готово к бою и остается только ждать. Он знал, что будет беситься, если только даст себе волю, и понял — ему вновь представилась возможность показать себя человеком с железными нервами.
— Я, пожалуй, посплю, — произнес он безучастно. — Следите, пожалуйста, чтоб впередсмотрящие не дремали, мистер Буш. И прикажите меня разбудить, как только станет светлее.
— Есть, сэр, — сказал Буш, и Хорнблауэр вернулся к своим стульчику и плащу.
Он просидел всю ночь, старательно не шевелясь, чтоб офицеры на шканцах считали его спящим и восхищались крепостью его нервов. Он напряженно думал, что же предпримет Креспо.
«Нативидад» поврежден серьезно — вряд ли Креспо сумеет починить его в море. Значит, ему выгоднее всего взять курс на залив Фонсека — а там уже поставить новые фок-мачту и грот-стеньгу. Если «Лидия» попытается схватиться с ним там, в замкнутых водах, все преимущества будут на стороне более мощного «Нативидада»; он сможет рассчитывать на поддержку береговых лодок и даже, возможно, береговых батарей. К тому же он свезет на берег раненых и восполнит потери — даже новички сгодятся, чтобы довершить бой. Креспо — человек гибкого ума и не постыдится отступить, если это сулит ему преимущества. Единственное сомнение — решится ли он предстать перед Эль Супремо после неудачной операции.
Хорнблауэр сидел, разбирая эту проблему, взвешивая то, что знал о характере Креспо и характере Эль Супремо. Он помнил бойкую речь Креспо — такой даже Эль Супремо сможет убедить, что вернулся, не добив «Лидию», лишь во исполнение хитроумного плана, призванного наверняка уничтожить неприятеля. Конечно, ему лучше всего вернуться. Это он скорее всего и попытается сделать, а значит — попробует увернуться от «Лидии». В таком случае он… — Хорнблауэр начал лихорадочно просчитывать теперешнее положение «Нативидада» и его вероятный курс. У него большой корпус и две палубы — за ночь его должно было снести гораздо сильнее, чем «Лидию» — кстати, при наступлении темноты он и был гораздо дальше под ветром. Поскольку ветер меняет направление и стихает, Креспо скоро поднимет паруса — насколько это возможно на изувеченном судне. Для залива Фонсека ветер почти встречный. Приближаться к берегу будет, по мнению Креспо, опасно, ибо тогда «Лидия» сможет отрезать его от моря и навязать бой. Скорее всего, он выйдет дальше в море, по возможности лавируя к югу, и длинным обходным путем направится к заливу Фонсека, держась подальше от берега. В таком случае Хорнблауэр может вычислить, каково будет его положение на заре. Он погрузился в расчеты.
Пробило восемь склянок. Позвали вахту. Хорнблауэр слышал, как Джерард принял палубу у Буша. Ветер быстро стихал, хотя волнение на море пока не ослабевало. Он посмотрел наверх — небо заметно посветлело. Кое-где меж облаков проглядывали звездочки. Сейчас Креспо поставит паруса. Пришло время решаться. Хорнблауэр встал со стульчика и подошел к нактоузу.
— Пожалуйста, поставьте паруса, мистер Буш.
— Есть, сэр.
Хорнблауэр задал курс, точно зная, что может попасть пальцем в небо. Что если он начисто просчитался? Тогда «Лидия» с каждым ярдом удаляется от «Нативидада». Возможно, в эту самую минуту Креспо позади них правит к безопасности. Если «Нативидад» укроется в заливе Фонсека, Хорнблауэру вполне вероятно, вообще не удастся его уничтожить. Кое-кто объяснит его провал недостатком профессионализма, а другие (и их будет большинство) — трусостью.
Он увидел рядом с собою Буша. У того голова была обмотана окровавленной тряпкой — мачта, падая, рассадила ему лоб.
— Позвольте сказать, сэр, это было сделано великолепно, — произнес Буш.
Хорнблауэр пристально посмотрел на него. Он знал свои слабости и поздравления всегда выслушивал с опаской, словно ожидая подвоха. Но Буш, как ни удивительно, был совершенно искренен.
— Спасибо, — неохотно ответил Хорнблауэр.
— Поднять мне стеньгу и реи, сэр?
Хорнблауэр снова взглянул на горизонт. Шторм все бушевал, и только серое пятнышко на горизонте указывало положение «Нативидада», тоже сражавшегося с ветром. Никакой надежды прибавить парусов, никакой надежды возобновить бой, пока противник не очухался. Эту горькую пилюлю надо проглотить. Легко вообразить, что скажут во флотских кругах, когда прочтут его рапорт. Фраза «судно получило сильные повреждения и ввиду сильного шторма не могло возобновить преследование» вызовет снисходительные усмешки и понимающие кивки. Это — избитое оправдание, вроде неотмеченного на карте рифа, на который списывают навигационные огрехи. Трусость, вот как это назовут — за десять тысяч миль отсюда никто не сможет оценить силу шторма. Он мог бы отчасти снять с себя ответственность, если бы попросил Буша высказать свое мнение и потрудиться письменно его зафиксировать, но это значило бы обнаружить свою слабость перед подчиненным.
— Нет, — сказал он без всякoгo выражения. — Пока погода не улучшится, мы останемся в дрейфе.
В налитых кровью глазах Буша мелькнуло восхищение. Буш был прав, восхищаясь капитаном, который без долгих слов принял решение, так близко затрагивающее его доброе имя. Хорнблауэр заметил это, но, по своему проклятому складу характера, не смог правильно истолковать.
— Есть, сэр, — сказал Буш. Нахмуренный лоб капитана подсказал ему, что не следует продолжать разговор. Однако он не удержался и добавил: — Раз так, сэр, почему бы вам не отдохнуть? Вы выглядите смертельно усталым, сэр, честное слово. Позвольте мне послать матросов — пусть отгородят вам занавеской место в кают-компании.
У Буша дернулась рука — он чуть было не совершил чудовищный служебный проступок, похлопав капитана по плечу, и еле-еле сдержался.
— Чушь собачья! — буркнул Хорнблауэр. Как будто капитан фрегата может прилюдно сознаться, что устал! А Хорнблауэр и вовсе не позволял себе обнаружить малейшую слабость — он отлично помнил, как в начале карьеры тогдашний первый лейтенант пользовался его промахами.
— Уж скорее вам нужно отдохнуть, — сказал он. — Отпустите правую вахту, идите вниз и поспите. Пусть сперва кто-нибудь перевяжет вам лоб. Пока неприятеля видно, я останусь на палубе.
Почти сразу Полвил явился досаждать ему — Хорнблауэр тщетно гадал, по собственному почину, или его послал Буш.
— Мне пришлось помочь ейной милости, — сказал Полвил; Хорнблауэр только что пробовал подступиться к проблеме, что делать с леди Барбарой на поврежденном судне, подготовленном к бою. — Я им занавесками отгородил чуток места в кубрике, сэр. Подвесил им койку — забилась туда, как птичка, сэр. Они и покушали, сэр, — что осталось от холодного цыпленка, и капельку вина выпили. Они и не хотели, сэр, но я их убедил, значится.
— Очень хорошо, Полвил, — сказал он. Какое облегчение узнать, что хоть одна забота свалилась с его плеч!
— А теперь насчет вас, сэр, — продолжал Полвил. — Я вам сухую одежду принес, из сундука в вашей кладовой, сэр, — боюсь, последний бортовой залп все в вашей каюте перепортил. И еще я принес вам плащ, сэр, все сухое и теплое. Желаете переодеться здесь или внизу, сэр?
Полвил умел многое подать как непререкаемую истину и вкрадчиво добиваться остального. Еще минуту назад Хорнблауэр опасался, что всю ночь будет таскать по шканцам усталое тело в тяжелой и мокрой одежде, а поискать другой выход ему мешало нервное напряжение. Откуда-то возник парусиновый стульчик леди Барбары, Полвил принайтовил его к поручню, уговорил Хорнблауэра сесть и поужинать сухарями с ромом. Полвил укутал его плащом, полагая решенным, что Хорнблауэр будет сидеть здесь, коли уж твердо вознамерился не уходить вниз.
Он сидел, брызги ударяли ему в лицо, судно подпрыгивало и кренилось, и вот, чудесным образом, голова его опустилась на грудь и он уснул. Это был дерганный, судорожный сон, но на удивление укрепляющий. Он просыпался каждые несколько минут. Дважды его будил звук собственного храпа. Несколько раз он резко открывал глаза, смотрел, не улучшилась ли погода; иногда его вырывали из забытья бегущие сквозь сон мысли — это случалось, когда во сне он приходил к очередному пугающему заключению, как Англия и команда «Лидии» будут теперь его воспринимать.
Вскоре после полуночи моряцкое чутье окончательно разбудило Хорнблауэра. Что-то происходило с погодой. Он тяжело встал. Корабль все так же мотало, но, понюхав воздух, Хорнблауэр понял — погода улучшается. Он подошел к нактоузу. Из темноты возник Буш.
— Ветер отошел к югу и слабеет, — сказал Буш. Переменившийся ветер вздыбил атлантические валы — «Лидия» дико подпрыгивала и моталась из стороны в сторону.
— Все равно черно, как в ботфортах у князя Тьмы, сэр, — проворчал Буш, вглядываясь во мрак.
Где-то — может, в двадцати милях от них, может в двухстах ярдах — «Нативидад» сражается с тем же штормовым ветром. Если луна проглянет сквозь бешено несущиеся облака, схватка возможна в любую минуту, но сейчас Хорнблауэр с Бушем едва различали со шканцев неясные очертания грот-марселя.
— Когда мы его последний раз видели, его сносило ветром куда сильнее, чем нас, — задумчиво сказал Буш.
— Мне случилось заметить это самому, — буркнул Хорнблауэр.
В такой темноте, как бы ни слабел ветер, они ничего поделать не смогут. Хорнблауэр предвидел впереди столь частый в жизни флотского офицера период вынужденного безделья, когда все готово к бою и остается только ждать. Он знал, что будет беситься, если только даст себе волю, и понял — ему вновь представилась возможность показать себя человеком с железными нервами.
— Я, пожалуй, посплю, — произнес он безучастно. — Следите, пожалуйста, чтоб впередсмотрящие не дремали, мистер Буш. И прикажите меня разбудить, как только станет светлее.
— Есть, сэр, — сказал Буш, и Хорнблауэр вернулся к своим стульчику и плащу.
Он просидел всю ночь, старательно не шевелясь, чтоб офицеры на шканцах считали его спящим и восхищались крепостью его нервов. Он напряженно думал, что же предпримет Креспо.
«Нативидад» поврежден серьезно — вряд ли Креспо сумеет починить его в море. Значит, ему выгоднее всего взять курс на залив Фонсека — а там уже поставить новые фок-мачту и грот-стеньгу. Если «Лидия» попытается схватиться с ним там, в замкнутых водах, все преимущества будут на стороне более мощного «Нативидада»; он сможет рассчитывать на поддержку береговых лодок и даже, возможно, береговых батарей. К тому же он свезет на берег раненых и восполнит потери — даже новички сгодятся, чтобы довершить бой. Креспо — человек гибкого ума и не постыдится отступить, если это сулит ему преимущества. Единственное сомнение — решится ли он предстать перед Эль Супремо после неудачной операции.
Хорнблауэр сидел, разбирая эту проблему, взвешивая то, что знал о характере Креспо и характере Эль Супремо. Он помнил бойкую речь Креспо — такой даже Эль Супремо сможет убедить, что вернулся, не добив «Лидию», лишь во исполнение хитроумного плана, призванного наверняка уничтожить неприятеля. Конечно, ему лучше всего вернуться. Это он скорее всего и попытается сделать, а значит — попробует увернуться от «Лидии». В таком случае он… — Хорнблауэр начал лихорадочно просчитывать теперешнее положение «Нативидада» и его вероятный курс. У него большой корпус и две палубы — за ночь его должно было снести гораздо сильнее, чем «Лидию» — кстати, при наступлении темноты он и был гораздо дальше под ветром. Поскольку ветер меняет направление и стихает, Креспо скоро поднимет паруса — насколько это возможно на изувеченном судне. Для залива Фонсека ветер почти встречный. Приближаться к берегу будет, по мнению Креспо, опасно, ибо тогда «Лидия» сможет отрезать его от моря и навязать бой. Скорее всего, он выйдет дальше в море, по возможности лавируя к югу, и длинным обходным путем направится к заливу Фонсека, держась подальше от берега. В таком случае Хорнблауэр может вычислить, каково будет его положение на заре. Он погрузился в расчеты.
Пробило восемь склянок. Позвали вахту. Хорнблауэр слышал, как Джерард принял палубу у Буша. Ветер быстро стихал, хотя волнение на море пока не ослабевало. Он посмотрел наверх — небо заметно посветлело. Кое-где меж облаков проглядывали звездочки. Сейчас Креспо поставит паруса. Пришло время решаться. Хорнблауэр встал со стульчика и подошел к нактоузу.
— Пожалуйста, поставьте паруса, мистер Буш.
— Есть, сэр.
Хорнблауэр задал курс, точно зная, что может попасть пальцем в небо. Что если он начисто просчитался? Тогда «Лидия» с каждым ярдом удаляется от «Нативидада». Возможно, в эту самую минуту Креспо позади них правит к безопасности. Если «Нативидад» укроется в заливе Фонсека, Хорнблауэру вполне вероятно, вообще не удастся его уничтожить. Кое-кто объяснит его провал недостатком профессионализма, а другие (и их будет большинство) — трусостью.
XVII
С мачты «Лидии» ясным днем в Тихом океане корабль можно различить на расстоянии около двадцати миль. Таким образом, под наблюдением оказывался круг радиусом в двадцать миль. Оставшиеся до рассвета часы Хорнблауэр напряженно считал — прикидывал параметры круга, внутри которого вероятно обнаружить неприятеля. «Нативидад» может быть совсем рядом, а может — в пятидесяти или даже в ста милях. Это означает, что взаимное расположение кораблей на заре определяется чистой случайностью. Почти пятьдесят против одного, что они «Нативидад» не увидят; пятьдесят шансов против одного, что профессиональная репутация Хорнблауэра безвозвратно погибнет, и лишь его профессиональные способности могут изменить это соотношение. Оставалось надеяться, что он угадал верно. Офицеры знали это не хуже него. Хорнблауэр в темноте чувствовал на себе любопытные взгляды Джерарда и потому стоял неподвижно, а не ходил взад и вперед по палубе, хотя с приближением рассвета сердце у него забилось сильнее.
Чернота сменилась серостью. Теперь уже можно было угадать очертания корабля, ясно видны были грот— и фор-марсели. За кормой на сером небе проступал слабый розоватый отсвет. Вот уже за бортом бегут не только белые гребни, во и сами волны. Впереди погасли звезды. Привычный глаз мог уже видеть на милю вокруг судна. И вот, когда «Лидия» приподнялась на волне, за кормой на востоке блеснуло над горизонтом золотистое зернышко, исчезло, вновь появилось и стало расти. Вскоре оно превратилось в большой ломоть солнца и принялось впитывать слабую мглистую дымку над морем. Потом поднялся весь диск, и чудо восхода завершилось.
— Вижу парус! — оглушительно заорал впередсмотрящий. Хорнблауэр угадал правильно.
Прямо впереди, милях в десяти от них, покачивался «Нативидад», до странности непохожий на тот, что они видели вчера утром. Каким-то образом там установили временный рангоут. Там, где раньше стояла фок-мачта, теперь торчал обломок фор-стеньги, неуклюже наклоненный к корме. Грот-стеньгу заменили легким рангоутным деревом — вероятно, бом-брам-стеньгой. На временных мачтах красовалось странное собрание плохо прилаженных парусов — кливеров, блиндов и стакселей, призванных уравновесить действие грота, крюйселя, контр-бизани и удерживать корабль круто к ветру. «Мамаша Браун развесила свою постирушку», — заметил Буш.
Завидев «Лидию», неприятель положил руль на борт — мачты слились — и двинулся прочь от фрегата.
— Будет кильватерная погоня, — сказал Джерард, не отрывая от глаз подзорную трубу. — Полагаю, им хватило вчерашнего.
Хорнблауэр слышал это замечание. Сам он лучше понимал Креспо. Если тому выгодно оттянуть бой (а это несомненно так), он вполне разумно будет тянуть до последнего. В море ничто нельзя предсказать наверняка. Что-то может помешать «Лидии» вступить в бой — нежданно-негаданно налетит шквал и сломает ей мачту, внезапно упадет туман, — да мало ли что случается на море! Пока остается шанс уйти от «Лидии», Креспо постарается его не упустить. Все это было логично, хотя и не очень доблестно, вполне в духе Креспо.
Долг Хорнблауэра — этого не допустить. Он внимательно посмотрел вслед «Нативидаду», окинул взглядом паруса «Лидии», убедился, что все дают тягу, и напомнил себе о людях.
— Пошлите матросов завтракать, — сказал он. Каждый капитан королевского судна старается, по возможности, вести матросов в бой сытыми.
Сам он остался на палубе, и, не в силах больше стоять, заходил взад и вперед по шканцам. Сейчас «Нативидад» ищет спасения в бегстве, но Хорнблауэр знал, что, настигнутый, он будет сражаться беззаветно. На хрупкую древесину фрегата вновь посыплются двадцатичетырехфунтовые ядра. Они вчера нанесли достаточный урон — Хорнблауэр слышал скорбный перестук помп, которые откачивали непрерывно поступавшую в пробоины воду. Этот перестук так и не смолкал со вчерашнего дня. С временной мачтой, текущая, как сито, несмотря на парус под днищем, потерявшая убитыми и ранеными шестьдесят четыре человека из своей и так немногочисленной команды, «Лидия» будет не в состоянии выдержать серьезный бой. Быть может, за этой полосой синего моря ее ждет поражение, а его — гибель.
Вдруг рядом появился Полвил. В руке он держал поднос.
— Завтрак, сэр, — сказал он. — А то ваше время обедать придет, когда мы будем сражаться.
Увидев поднос, Хорнблауэр вдруг осознал, как страстно желает эту дымящуюся чашку кофе. Он жадно схватил ее, торопливо глотнул и тогда только вспомнил, что не должен показывать себя перед слугой простым смертным, способным испытывать голод или жажду.
— Спасибо, Полвил, — сказал он, отпивая помаленьку.
— А ейная милость шлют вам свои приветствия, сэр, и просят, чтоб им разрешили остаться в кубрике, когда начнется бой.
— Кхе-хм, — сказал Хорнблауэр, уставясь на Полвила. Неожиданная просьба застигла его врасплох. Всю ночь он старался забыть о леди Барбаре, как иной старается забыть про зубную боль. В кубрике леди Барбара будет отделена от раненых одной лишь тоненькой занавеской. Это не место для женщины. Но то же можно сказать о канатном ящике. Говоря по чести, на идущем в бой фрегате женщине вообще не место.
— Отправьте ее куда хотите, лишь бы подальше от ядер, — сказал он раздраженно.
— Есть, сэр. Еще ейная милость велели сказать, что желают вам сегодня всяческой удачи, сэр, и… и… не сомневаются, что вы добьетесь успеха, которого… которого заслуживаете.
Полвил произнес эту длинную речь с запинкой — он явно выучил ее не так хорошо, как желал бы.
— Спасибо, Полвил, — мрачно сказал Хорнблауэр. Он вспомнил, как леди Барбара смотрела на него вчера с главной палубы. Лицо ее было четко очерченное и пронзительное, как пшага — такое уж нелепое сравнение пришло ему в голову.
— Кхе-хм, — сказал он сердито. Он знал, что лицо его смягчилось — не хватало, чтобы Полвил заметил и, сопоставив с темой разговора, угадал причину. — Идите вниз и позаботьтесь, чтоб ее милости было удобно.
Матросы, закончив завтракать, вывалили на палубу, помпы застучали повеселее — уставшие работники сменились новыми. Орудийные расчеты встали у пушек, немногие свободные от дел собрались на полубаке и рьяно обсуждали продвижение судна.
Буш явился на шканцы провозвестником беды.
— Как вы думаете, сэр, ветер подержится? — спросил он. — Что-то мне кажется, солнце его глотает.
Сомнений быть не могло: по мере того, как солнце поднималось, ветер стихал. Волны по-прежнему были короткие и крутые, но «Лидия» двигалась по ним без былой легкости. Она неизящно дергалась и кренилась с носа на корму, лишенная устойчивой тяги, которую давал бы хороший ветер. Небо над головой быстро приобретало голубоватый металлический оттенок.
— Мы их быстро нагоняем, — сказал Хорнблауэр, не отрываясь взглядом от «Нативидада», чтоб не обращать внимания на предостережение стихий.
— Три часа, и мы их догоним, — сказал Буш. — Лишь бы ветер подержался.
Становилось жарко. Горячие солнечные лучи казались еще горячее после относительной прохлады ушедшей ночи. Матросы перебрались в тень под переходными мостиками и устало лежали там. Мерный перестук помп теперь, когда ветер ослаб, казалось, стал громче. Хорнблауэр вдруг понял, что если хоть на минуту подумает об усталости, она его одолеет. Он упрямо стоял на шканцах, солнце пекло ему спину. Он ежеминутно поднимал подзорную трубу и смотрел на «Нативидад». Буш суетился, разворачивал паруса — ветер часто менял направление.
— Держи ровнее, черт тебя подери, — рявкнул он рулевому, заметив, что нос корабля отклонился в подошву волны.
— Не могу, сэр, прошу прощения, — был ответ. — Ветер слишком слабый.
Это было верно. При таком слабом ветре «Лидия» не могла делать два узла, необходимых для управления рулем.
— Нам придется намочить паруса. Мистер Буш, займитесь этим, пожалуйста, — сказал Хорнблауэр.
На это пришлось отрядить целый дивизион. Мокрые паруса удержат ветер, который не удержали бы сухие. Гордени основали в блоки на ноках реев, ими поднимали в ведрах морскую воду и лили ее на полотно. Солнце пекло так сильно, вода испарялась так быстро, что ведра спускали и поднимали непрерывно. К стуку помп теперь добавился скрип шкивов в блоках. «Лидия» ползла, бешено подпрыгивая между мятущимися волнами и сияющим небом.
— А он уже румбы считает, — сказал Буш, указывая большим пальцем на далекой «Нативидад». — Где ему тягаться с этакой красотищей. Новый горе-рангоут его не спасет.
«Нативидад» бестолково вертелся на волнах, поворачиваясь то бортом, то кормой, не в силах удержать курс на слабом ветру. Буш торжествующе посмотрел на свою новую бизань-мачту, на пирамиду парусов, потом на вертящийся «Нативидад» — до него было уже меньше пяти миль. Минуты тянулись, и лишь корабельные шумы отмечали продвижение судна. Хорнблауэр стоял на изнуряющей жаре, вертя в руках подзорную трубу.
— Вот и ветер, клянусь Богом! — вдруг сказал Буш. Корабль немного накренился, такелаж тихонько запел. — Стой тянуть ведра.
«Лидия» упорно ползла вперед, кренясь и опускаясь в шумящие под ее носом волны. «Нативидад» заметно приближался.
— Он скоро и до них доберется. Ага? Что я говорил? Паруса «Нативидада» наполнились. Он выпрямился на курсе.
— Им ветер не поможет так, как нам. Господи, лишь бы он подержался! — сказал Буш.
Ветер на секунду стих и возобновился с новой силой. Теперь, когда «Нативидад» поднимался на волне, он был виден уже целиком. Еще час — даже меньше часа — и они будут на расстоянии выстрела.
— Скоро мы сможем стрелять по нему с дальней дистанции.
— Мистер Буш, — сказал Хорнблауэр язвительно. — Я могу оценить ситуацию без ваших глубокомысленных замечаний.
— Прошу прощения, сэр. — Буш был задет. Секунду он сердито наливался краской, потом заметил озабоченность в усталых глазах Хорнблауэра и затопал к противоположному поручню, чтобы в одиночестве унять обиду.
Тут, словно желая вставить свое слово, оглушительно хлопнул большой грот. Ветер стих так же беспричинно, как и поднялся. Там, где был «Нативидад», он еще дул, и «Нативидад», подгоняемый порывистым ветром, твердо шел вперед, вновь отрываясь от «Лидии». В Тихом океане, в тропиках, один корабль может лежать, застигнутый штилем, другой — идти с попутным ветром, подобно тому как крутые волны, на которых они качались, означали, что вчерашний шторм еще продолжается за горизонтом, в Тегуантепекском заливе. Хорнблауэр неспокойно переминался под палящим солнцем. Он боялся, что «Нативидад» уйдет прямо у него из-под носа. Ветер совсем стих, мочить паруса было бессмысленно. «Лидия» кренилась с боку на бок и поворачивалась по воле волн. Прошло десять секунд, прежде чем Хорнблауэр успокоился, увидев подобное же поведение «Нативидада».
Не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. «Лидия» яростно качалась с боку на бок под судорожный скрип древесины, хлопанье парусов, перестук блоков. Лишь помпы не прекращали работу, их упорный лязг плыл в горячем воздухе. До «Нативидада» оставалось четыре мили — на полторы мили больше, чем покрывала любая из пушек «Лидии».
— Мистер Буш, — сказал Хорнблауэр. — Мы будем буксировать судно шлюпками. Спустите тендер и барказ.
В первую секунду Буш посмотрел с сомнением. Он опасался, что противник сделает то же. Однако он понял — как Хорнблауэр понял прежде него — что субтильную «Лидию» буксировать будет гораздо легче, чем неуклюжий «Нативидад», а глядишь — после вчерашнего боя у противника могло вовсе не остаться шлюпок, способных держаться на воде. Сблизиться с неприятелем любой ценой — в этом был долг Хорнблауэра.
— Спустить шлюпки! — заорал Гаррисон. — Команду в тендер, команду в барказ!
Засвистели дудки. Матросы выстроились в цепочки у талей, шлюпки по очереди закачались в воздухе и опустились на воду. Их команда подставляла кранцы, отталкиваясь от нависающего борта «Лидии».
Для матросов начался долгий, выматывающий труд. Они гребли, шлюпки прыгали по крутым волнам, и вот тросы натянулись, принимая напряжение. Теперь матросы налегали, что есть мочи, но, казалось, не двигались с места, только без толку пенили веслами синюю воду. Потом «Лидия» соизволила немного проползти, и все повторилось снова. Мешали волны — иногда все матросы по одному борту разом «ловили леща», так что шлюпка разворачивалась, чуть не врезаясь в другую. «Лидия», такая покладистая и грациозная под парусами, на буксире вела себя сущей стервой.
Она уклонялась от курса, она проваливалась в подошву волны и под плеск весел тащила шлюпки назад, к своему дрожащему носу, потом, передумав, так быстро устремлялась за двумя натянутыми тросами, что гребцы, не рассчитав силы, падали навзничь, рискуя в этот момент опасности оказаться под кораблем.
Они работали голыми. По лицам и туловищам ручьями катился пот. В отличие от своих товарищей у помп они не могли забыться в одуряющей монотонности — от них постоянно требовалось внимание. Сидящий на корме унтер-офицер время от времени раздавал дополнительные порции воды, но их не хватало, чтобы утолить мучительную жажду. Матросы гребли, и гребли, их намозоленные годами морской службы руки трескались и шли пузырями, так что нестерпимо было уже держать весла.
Хорнблауэр отлично знал, каким мучениям они подвергаются — сам он не выдержал бы и получаса такой работы. Он приказал, чтобы гребцов сменяли каждые полчаса, и всячески старался ободрить. Он глядел на них со смущенной жалостью. Три четверти его матросов чуть больше полугода назад не были и не намеревались быть моряками — их загребли во время повальной вербовки. Хорнблауэр против воли испытывал то, чего, наверно, никогда не испытывали его офицеры — он видел в команде не марсовых или шкафутных, а тех, кем они были до вербовки: грузчиков, паромщиков, носильщиков.
Среди них были даже возчики и гончары — даже два приказчика и один наборщик. Этих людей оторвали от семьи, от привычной работы и принудили к тяжелому труду, негодной пище, ужасным условиям жизни, страху перед кошками и ротанговой тростью Гаррисона, а вдобавок — опасности утонуть или погибнуть в бою. Хорнблауэр, впечатлительный от природы, остро сочувствовал им, даже сознавая всю недопустимость подобной жалости. Мало того, он (в отличие от большинства других либералов) с годами впадал во все больший либерализм. Но все слабости отступали перед жгучим беспокойством, толкавшим его довершить начатое. Он видит «Нативидад», значит, не может отдыхать, пока с ним не сразится, а раз капитан не отдыхает, тем более не могут отдыхать матросы — разламывающиеся спины и кровоточащие ладони не в счет.
Тщательно измерив секстаном противолежащие углы, он мог уверенно сказать, что к концу часа матросы своими усилиями подтащили «Лидию» чуть ближе к «Нативидаду». Буш — он проделал те же наблюдения — был согласен. Солнце поднималось выше, «Лидия» дюйм за дюймом ползла к неприятелю.
— «Нативидад» спустил шлюпку, сэр! — крикнул Найвит с фор-салинга.
— Сколько весел?
— Думаю, двенадцать, сэр. Они берут корабль на буксир
— На здоровьице, — презрительно хмыкнул Буш. — На двенадцати веслах они эту лохань далеко не утянут.
Хорнблауэр сверкнул на него глазами, и Буш вновь ретировался на свою сторону шканцев: он забыл, что капитан не в настроении беседовать. Нервы его были напряжены до предела. Он стоял под палящим солнцем, жар поднимался от палубы, потная рубашка натирала тело. Он чувствовал себя запертым, словно пойманный зверь, в клетке мелких практических деталей. Бесконечный перестук помп, качка, дребезжание такелажа, скрип весел в уключинах — все это сводило его с ума. Казалось, он заорет (или разрыдается) от любого пустяка.
Чернота сменилась серостью. Теперь уже можно было угадать очертания корабля, ясно видны были грот— и фор-марсели. За кормой на сером небе проступал слабый розоватый отсвет. Вот уже за бортом бегут не только белые гребни, во и сами волны. Впереди погасли звезды. Привычный глаз мог уже видеть на милю вокруг судна. И вот, когда «Лидия» приподнялась на волне, за кормой на востоке блеснуло над горизонтом золотистое зернышко, исчезло, вновь появилось и стало расти. Вскоре оно превратилось в большой ломоть солнца и принялось впитывать слабую мглистую дымку над морем. Потом поднялся весь диск, и чудо восхода завершилось.
— Вижу парус! — оглушительно заорал впередсмотрящий. Хорнблауэр угадал правильно.
Прямо впереди, милях в десяти от них, покачивался «Нативидад», до странности непохожий на тот, что они видели вчера утром. Каким-то образом там установили временный рангоут. Там, где раньше стояла фок-мачта, теперь торчал обломок фор-стеньги, неуклюже наклоненный к корме. Грот-стеньгу заменили легким рангоутным деревом — вероятно, бом-брам-стеньгой. На временных мачтах красовалось странное собрание плохо прилаженных парусов — кливеров, блиндов и стакселей, призванных уравновесить действие грота, крюйселя, контр-бизани и удерживать корабль круто к ветру. «Мамаша Браун развесила свою постирушку», — заметил Буш.
Завидев «Лидию», неприятель положил руль на борт — мачты слились — и двинулся прочь от фрегата.
— Будет кильватерная погоня, — сказал Джерард, не отрывая от глаз подзорную трубу. — Полагаю, им хватило вчерашнего.
Хорнблауэр слышал это замечание. Сам он лучше понимал Креспо. Если тому выгодно оттянуть бой (а это несомненно так), он вполне разумно будет тянуть до последнего. В море ничто нельзя предсказать наверняка. Что-то может помешать «Лидии» вступить в бой — нежданно-негаданно налетит шквал и сломает ей мачту, внезапно упадет туман, — да мало ли что случается на море! Пока остается шанс уйти от «Лидии», Креспо постарается его не упустить. Все это было логично, хотя и не очень доблестно, вполне в духе Креспо.
Долг Хорнблауэра — этого не допустить. Он внимательно посмотрел вслед «Нативидаду», окинул взглядом паруса «Лидии», убедился, что все дают тягу, и напомнил себе о людях.
— Пошлите матросов завтракать, — сказал он. Каждый капитан королевского судна старается, по возможности, вести матросов в бой сытыми.
Сам он остался на палубе, и, не в силах больше стоять, заходил взад и вперед по шканцам. Сейчас «Нативидад» ищет спасения в бегстве, но Хорнблауэр знал, что, настигнутый, он будет сражаться беззаветно. На хрупкую древесину фрегата вновь посыплются двадцатичетырехфунтовые ядра. Они вчера нанесли достаточный урон — Хорнблауэр слышал скорбный перестук помп, которые откачивали непрерывно поступавшую в пробоины воду. Этот перестук так и не смолкал со вчерашнего дня. С временной мачтой, текущая, как сито, несмотря на парус под днищем, потерявшая убитыми и ранеными шестьдесят четыре человека из своей и так немногочисленной команды, «Лидия» будет не в состоянии выдержать серьезный бой. Быть может, за этой полосой синего моря ее ждет поражение, а его — гибель.
Вдруг рядом появился Полвил. В руке он держал поднос.
— Завтрак, сэр, — сказал он. — А то ваше время обедать придет, когда мы будем сражаться.
Увидев поднос, Хорнблауэр вдруг осознал, как страстно желает эту дымящуюся чашку кофе. Он жадно схватил ее, торопливо глотнул и тогда только вспомнил, что не должен показывать себя перед слугой простым смертным, способным испытывать голод или жажду.
— Спасибо, Полвил, — сказал он, отпивая помаленьку.
— А ейная милость шлют вам свои приветствия, сэр, и просят, чтоб им разрешили остаться в кубрике, когда начнется бой.
— Кхе-хм, — сказал Хорнблауэр, уставясь на Полвила. Неожиданная просьба застигла его врасплох. Всю ночь он старался забыть о леди Барбаре, как иной старается забыть про зубную боль. В кубрике леди Барбара будет отделена от раненых одной лишь тоненькой занавеской. Это не место для женщины. Но то же можно сказать о канатном ящике. Говоря по чести, на идущем в бой фрегате женщине вообще не место.
— Отправьте ее куда хотите, лишь бы подальше от ядер, — сказал он раздраженно.
— Есть, сэр. Еще ейная милость велели сказать, что желают вам сегодня всяческой удачи, сэр, и… и… не сомневаются, что вы добьетесь успеха, которого… которого заслуживаете.
Полвил произнес эту длинную речь с запинкой — он явно выучил ее не так хорошо, как желал бы.
— Спасибо, Полвил, — мрачно сказал Хорнблауэр. Он вспомнил, как леди Барбара смотрела на него вчера с главной палубы. Лицо ее было четко очерченное и пронзительное, как пшага — такое уж нелепое сравнение пришло ему в голову.
— Кхе-хм, — сказал он сердито. Он знал, что лицо его смягчилось — не хватало, чтобы Полвил заметил и, сопоставив с темой разговора, угадал причину. — Идите вниз и позаботьтесь, чтоб ее милости было удобно.
Матросы, закончив завтракать, вывалили на палубу, помпы застучали повеселее — уставшие работники сменились новыми. Орудийные расчеты встали у пушек, немногие свободные от дел собрались на полубаке и рьяно обсуждали продвижение судна.
Буш явился на шканцы провозвестником беды.
— Как вы думаете, сэр, ветер подержится? — спросил он. — Что-то мне кажется, солнце его глотает.
Сомнений быть не могло: по мере того, как солнце поднималось, ветер стихал. Волны по-прежнему были короткие и крутые, но «Лидия» двигалась по ним без былой легкости. Она неизящно дергалась и кренилась с носа на корму, лишенная устойчивой тяги, которую давал бы хороший ветер. Небо над головой быстро приобретало голубоватый металлический оттенок.
— Мы их быстро нагоняем, — сказал Хорнблауэр, не отрываясь взглядом от «Нативидада», чтоб не обращать внимания на предостережение стихий.
— Три часа, и мы их догоним, — сказал Буш. — Лишь бы ветер подержался.
Становилось жарко. Горячие солнечные лучи казались еще горячее после относительной прохлады ушедшей ночи. Матросы перебрались в тень под переходными мостиками и устало лежали там. Мерный перестук помп теперь, когда ветер ослаб, казалось, стал громче. Хорнблауэр вдруг понял, что если хоть на минуту подумает об усталости, она его одолеет. Он упрямо стоял на шканцах, солнце пекло ему спину. Он ежеминутно поднимал подзорную трубу и смотрел на «Нативидад». Буш суетился, разворачивал паруса — ветер часто менял направление.
— Держи ровнее, черт тебя подери, — рявкнул он рулевому, заметив, что нос корабля отклонился в подошву волны.
— Не могу, сэр, прошу прощения, — был ответ. — Ветер слишком слабый.
Это было верно. При таком слабом ветре «Лидия» не могла делать два узла, необходимых для управления рулем.
— Нам придется намочить паруса. Мистер Буш, займитесь этим, пожалуйста, — сказал Хорнблауэр.
На это пришлось отрядить целый дивизион. Мокрые паруса удержат ветер, который не удержали бы сухие. Гордени основали в блоки на ноках реев, ими поднимали в ведрах морскую воду и лили ее на полотно. Солнце пекло так сильно, вода испарялась так быстро, что ведра спускали и поднимали непрерывно. К стуку помп теперь добавился скрип шкивов в блоках. «Лидия» ползла, бешено подпрыгивая между мятущимися волнами и сияющим небом.
— А он уже румбы считает, — сказал Буш, указывая большим пальцем на далекой «Нативидад». — Где ему тягаться с этакой красотищей. Новый горе-рангоут его не спасет.
«Нативидад» бестолково вертелся на волнах, поворачиваясь то бортом, то кормой, не в силах удержать курс на слабом ветру. Буш торжествующе посмотрел на свою новую бизань-мачту, на пирамиду парусов, потом на вертящийся «Нативидад» — до него было уже меньше пяти миль. Минуты тянулись, и лишь корабельные шумы отмечали продвижение судна. Хорнблауэр стоял на изнуряющей жаре, вертя в руках подзорную трубу.
— Вот и ветер, клянусь Богом! — вдруг сказал Буш. Корабль немного накренился, такелаж тихонько запел. — Стой тянуть ведра.
«Лидия» упорно ползла вперед, кренясь и опускаясь в шумящие под ее носом волны. «Нативидад» заметно приближался.
— Он скоро и до них доберется. Ага? Что я говорил? Паруса «Нативидада» наполнились. Он выпрямился на курсе.
— Им ветер не поможет так, как нам. Господи, лишь бы он подержался! — сказал Буш.
Ветер на секунду стих и возобновился с новой силой. Теперь, когда «Нативидад» поднимался на волне, он был виден уже целиком. Еще час — даже меньше часа — и они будут на расстоянии выстрела.
— Скоро мы сможем стрелять по нему с дальней дистанции.
— Мистер Буш, — сказал Хорнблауэр язвительно. — Я могу оценить ситуацию без ваших глубокомысленных замечаний.
— Прошу прощения, сэр. — Буш был задет. Секунду он сердито наливался краской, потом заметил озабоченность в усталых глазах Хорнблауэра и затопал к противоположному поручню, чтобы в одиночестве унять обиду.
Тут, словно желая вставить свое слово, оглушительно хлопнул большой грот. Ветер стих так же беспричинно, как и поднялся. Там, где был «Нативидад», он еще дул, и «Нативидад», подгоняемый порывистым ветром, твердо шел вперед, вновь отрываясь от «Лидии». В Тихом океане, в тропиках, один корабль может лежать, застигнутый штилем, другой — идти с попутным ветром, подобно тому как крутые волны, на которых они качались, означали, что вчерашний шторм еще продолжается за горизонтом, в Тегуантепекском заливе. Хорнблауэр неспокойно переминался под палящим солнцем. Он боялся, что «Нативидад» уйдет прямо у него из-под носа. Ветер совсем стих, мочить паруса было бессмысленно. «Лидия» кренилась с боку на бок и поворачивалась по воле волн. Прошло десять секунд, прежде чем Хорнблауэр успокоился, увидев подобное же поведение «Нативидада».
Не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. «Лидия» яростно качалась с боку на бок под судорожный скрип древесины, хлопанье парусов, перестук блоков. Лишь помпы не прекращали работу, их упорный лязг плыл в горячем воздухе. До «Нативидада» оставалось четыре мили — на полторы мили больше, чем покрывала любая из пушек «Лидии».
— Мистер Буш, — сказал Хорнблауэр. — Мы будем буксировать судно шлюпками. Спустите тендер и барказ.
В первую секунду Буш посмотрел с сомнением. Он опасался, что противник сделает то же. Однако он понял — как Хорнблауэр понял прежде него — что субтильную «Лидию» буксировать будет гораздо легче, чем неуклюжий «Нативидад», а глядишь — после вчерашнего боя у противника могло вовсе не остаться шлюпок, способных держаться на воде. Сблизиться с неприятелем любой ценой — в этом был долг Хорнблауэра.
— Спустить шлюпки! — заорал Гаррисон. — Команду в тендер, команду в барказ!
Засвистели дудки. Матросы выстроились в цепочки у талей, шлюпки по очереди закачались в воздухе и опустились на воду. Их команда подставляла кранцы, отталкиваясь от нависающего борта «Лидии».
Для матросов начался долгий, выматывающий труд. Они гребли, шлюпки прыгали по крутым волнам, и вот тросы натянулись, принимая напряжение. Теперь матросы налегали, что есть мочи, но, казалось, не двигались с места, только без толку пенили веслами синюю воду. Потом «Лидия» соизволила немного проползти, и все повторилось снова. Мешали волны — иногда все матросы по одному борту разом «ловили леща», так что шлюпка разворачивалась, чуть не врезаясь в другую. «Лидия», такая покладистая и грациозная под парусами, на буксире вела себя сущей стервой.
Она уклонялась от курса, она проваливалась в подошву волны и под плеск весел тащила шлюпки назад, к своему дрожащему носу, потом, передумав, так быстро устремлялась за двумя натянутыми тросами, что гребцы, не рассчитав силы, падали навзничь, рискуя в этот момент опасности оказаться под кораблем.
Они работали голыми. По лицам и туловищам ручьями катился пот. В отличие от своих товарищей у помп они не могли забыться в одуряющей монотонности — от них постоянно требовалось внимание. Сидящий на корме унтер-офицер время от времени раздавал дополнительные порции воды, но их не хватало, чтобы утолить мучительную жажду. Матросы гребли, и гребли, их намозоленные годами морской службы руки трескались и шли пузырями, так что нестерпимо было уже держать весла.
Хорнблауэр отлично знал, каким мучениям они подвергаются — сам он не выдержал бы и получаса такой работы. Он приказал, чтобы гребцов сменяли каждые полчаса, и всячески старался ободрить. Он глядел на них со смущенной жалостью. Три четверти его матросов чуть больше полугода назад не были и не намеревались быть моряками — их загребли во время повальной вербовки. Хорнблауэр против воли испытывал то, чего, наверно, никогда не испытывали его офицеры — он видел в команде не марсовых или шкафутных, а тех, кем они были до вербовки: грузчиков, паромщиков, носильщиков.
Среди них были даже возчики и гончары — даже два приказчика и один наборщик. Этих людей оторвали от семьи, от привычной работы и принудили к тяжелому труду, негодной пище, ужасным условиям жизни, страху перед кошками и ротанговой тростью Гаррисона, а вдобавок — опасности утонуть или погибнуть в бою. Хорнблауэр, впечатлительный от природы, остро сочувствовал им, даже сознавая всю недопустимость подобной жалости. Мало того, он (в отличие от большинства других либералов) с годами впадал во все больший либерализм. Но все слабости отступали перед жгучим беспокойством, толкавшим его довершить начатое. Он видит «Нативидад», значит, не может отдыхать, пока с ним не сразится, а раз капитан не отдыхает, тем более не могут отдыхать матросы — разламывающиеся спины и кровоточащие ладони не в счет.
Тщательно измерив секстаном противолежащие углы, он мог уверенно сказать, что к концу часа матросы своими усилиями подтащили «Лидию» чуть ближе к «Нативидаду». Буш — он проделал те же наблюдения — был согласен. Солнце поднималось выше, «Лидия» дюйм за дюймом ползла к неприятелю.
— «Нативидад» спустил шлюпку, сэр! — крикнул Найвит с фор-салинга.
— Сколько весел?
— Думаю, двенадцать, сэр. Они берут корабль на буксир
— На здоровьице, — презрительно хмыкнул Буш. — На двенадцати веслах они эту лохань далеко не утянут.
Хорнблауэр сверкнул на него глазами, и Буш вновь ретировался на свою сторону шканцев: он забыл, что капитан не в настроении беседовать. Нервы его были напряжены до предела. Он стоял под палящим солнцем, жар поднимался от палубы, потная рубашка натирала тело. Он чувствовал себя запертым, словно пойманный зверь, в клетке мелких практических деталей. Бесконечный перестук помп, качка, дребезжание такелажа, скрип весел в уключинах — все это сводило его с ума. Казалось, он заорет (или разрыдается) от любого пустяка.