Когда Квинт и Регана следовали за Конном Пиром, они видели как представители жречества прогуливаются, серьезно беседуя между собой. В роще царило умиротворение, и сумерки бросали таинственные тени на темнеющие дубовые листья. Страх перед смертью оставил Квинта. Когда они вошли в удивительный дом Конна Лира, смятение полностью уступило место почтительной тишине.
Квинт оказался в большой круглой комнате, стены которой были завешены тканью, где были изображены деревья и различные символы. Здесь были пятиконечные звезды, солнце, серп молодой луны, кубок, сиявший рубиново-красным, а омела и другие символы на ветках выглядели такими же реальными, как яркий огонь, пылавший в очаге у двери. Комнату заполняли острые смолистые благовония, курившиеся на бронзовой жаровне. Здесь было несколько деревянных скамеек, стол, постель, смутно видневшиеся в свете мерцающих лампад, но конечно же, не они, и даже не гобелены создавали в комнате такое странное настроение. Посреди нее высилась мощная колонна, и Квинту потребовалось время, чтобы понять, что это живое дерево. Огромный дуб пророс сквозь жилище верховного друида и раскинул ветви высоко над его соломенной крышей.
— О, Конн Лир, — воскликнула Регана, сжав руки, — я помню эту комнату, и этот прекрасный запах, хотя была здесь так давно… и нарисованный лес тоже! — Она подошла к гобеленам и с детским удовольствием нежно погладила их.
Суровое лицо Верховного друида смягчилось при взгляде на нее.
— Ах, малышка, — сказал он, — ты долго прожила в жестокой стране иценов… это было необходимо… такова твоя судьба. Но теперь ты можешь остаться со мной.
Квинт испытал несомненную боль, когда увидел радость в глазах девушки. Разве это будущее было не лучше всего для Реганы? И какое право он имеет на разочарование, оттого что должен оставить ее и продолжать свою римскую военную миссию в одиночестве?
— Садись, Квинт Туллий, — неожиданно произнес Конн Лир по-латыни. — Конечно, — он улыбнулся удивлению Квинта, — я могу говорить на твоем языке, когда хочу, и помню твое имя с нашей последней встречи прошлой осенью на кентской дороге.
— Прошу прощения, — Квинт испытал неловкость при мысли о своей тогдашней тщетной попытке схватить этого самого жреца. — Я должен был исполнять приказ.
— Именно. — спокойно согласился Конн Лир.
Верховный друид снял золотую корону с крыльями, обнажив голову, наполовину обритую в друидской тонзуре.
Под седой бородой Квинт различил камень, пестрый, как змеиная кожа, подвешенный на золотом шнуре, однако, в отличие от первой встречи, не испытывал никакого желания смеяться.
Конн Лир — даже сидя на простой деревянной скамье, в грубом каменном доме в глуши Британии — был наиболее царственной фигурой из всех, кого Квинт когда-либо видел. Гораздо более, чем губернатор Светоний, и, со страхом осознал Квинт, даже более, чем император великий август Нерон, чье пухлое и порочное юношеское лицо возникло в его памяти. Квинт немедля пресек эти предательские мысли. Он встал и, несколько стыдясь столь непатриотичного сравнения, резко заявил:
— Я здесь не останусь, Конн Лир. Я должен идти своим путем. Твоя внучка обещала мне…
Он осекся, поскольку Регана, сдавленно всхлипнув, подбежала к Верховному друиду и бросилась к его ногам.
— Да, это правда, высокочтимый мой дед. Прости, что я привела сюда римлянина. Но ты знаешь как переубедить его и отвратить от цели! Ты, Конн Лир, знаешь искусства, которые заставят его увидеть, что его намерение — ужасная ошибка.
— Регана. Ты обещала мне! Я доверился тебе… Думаешь, если ты так быстро говоришь по-кельтски, я ничего не понимаю? Ты обещала мне, что покажешь дорогу в Глочестер!
Она вскинула голову, устремив на него взгляд. Его лицо было таким же белым, как плащ Верховного друида, губы дрожали, когда они отвечала:
— Да, обещала — если ты захочешь пойти.
— Но ты думала, что я не захочу? Ты хотела добраться до Конна Лира только для того, чтобы он подчинил мой разум, как наверное, он сделал на Кентской дороге! Регана, теперь я вижу, что мы происходим из разных народов, мы и мыслим по-разному. Я был дураком, что верил тебе! — сглотнув, он перевел возмущенный взгляд с Реганы на Верховного друида, который встал между разгневанными молодыми людьми, и сказал:
— Спокойно! Квинт Туллий, ты отправишься в Глочестер, как обещала моя внучка.
— Но, Конн Лир! — отчаянно воскликнула Регана, повернувшись к нему. — Ты не знаешь… Квинт идет, чтобы призвать легион, он хочет, чтобы ширились убийства, это поток насилия и крови. Конн Лир, заставь его понять, что римляне не имеют права на нашу землю. Пусть он увидит, что они должны вернуться в свою страну. Не дозволяй ему добавлять новых и новых несчастий к тем, что уже обрушились на нас… и превратили мою названую мать Боадицею… в дьявола!
Она резко осеклась, и спрятав лицо в плаще своего деда, залилась слезами.
Конн Лир нагнулся. Его длинная морщинистая рука коснулась ее затылка.
— Бедное дитя, — сказал он.
Старческое лицо опечалилось, горящий взгляд затуманился, словно обратившись внутрь. Квинт, неловко переминавшийся рядом, оказался забыт, ярость его улеглась. Однако Квинт запретил себе всякую жалость к Ретане, решив ни на шаг не отступать от своей цели. Он подозрительно смотрел на Верховного друида, готовый к защите от любых магических чар.
Через миг Конн Лир вздохнул и выпрямился. Суровость в его чертах сменилась печалью и он заговорил тем певучим голосом, каким говорил, стоя на камне — голосом пророка.
— Будет то, что будет, Регана, — торжественно произнес он. Я спрашивал у всех священных оракулов. Они ответили, будет кровь и еще больше крови… будут страдания… для нашего народа… а в конце… — Он закрыл глаза, а когда снова открыл их взглянул прямо на Квинта, и закончил тем же голосом, но ниже, почти обычным тоном. — А ты, молодой римский солдат… ты пойдешь призвать Второй легион из Глочестера, как велит твоя судьба, но… —Он встряхнул головой, во взгляде его мелькнула несомненная усмешка. — Неважно. Сам узнаешь.
У Квинта едва не закружилась голова от облегчения.
— Тогда я немедленно уйду!
Он услышал сдавленный вздох Реганы и удержался от того, чтобы посмотреть на нее.
— Ты уйдешь после того, как поешь, — сказал Верховный друид. — Мой слуга проводит тебя. Но есть одно условие. Твой путь будет тянуться вдоль наших священных источников и рощ. Там есть вещи, которых тебе не должно видеть. Я также не хочу, дабы ты помнил то, что уже видел сегодня. Я дам тебе траву забвения.
— Нет! — попятившись, воскликнул Квинт. Все его страхи вернулись. — Значит, ты все же хочешь заставить меня забыть задание!
Pot Конна Лира стал жестче.
— Ты глуп, Квинт Туллий! Думаешь, я не мог заставит тебя забыть твое задание без предупреждения? Ты смеешь думать, что я солгал, когда сказал, что доставлю тебя в Глочестер? Зелье сотрет из твоей памяти только один день, не больше.
— А если я откажусь выпить зелье?
— Тогда ты останешься здесь, пока не согласишься.
Квинт стиснул зубы. У него не было выбора, кроме как довериться старому друиду, и он инстинктивно чувствовал необходимость в этом. Но, Великий Юпитер, думал Квинт, какие жуткие и невероятные вещи творятся с ним в этой стране! И при этой мысли он вспомнил о поисках, которые впервые привели его в Британию.
— Конн Лир, — неожиданно сказал Квинт, — возможно, я уже выпил зелье забвения, потому что за весь день ни разу не вспомнил о причине, по которой так хотел увидеть ваш Великий Храм Камней.
— Какой причине? — спросил Верховный друид почти отстраненно, подперев голову рукой.
— Сто лет назад мой прадед Гай Туллий, римлянин, пришедший с Юлием Цезарем, был убит возле…
— Довольно! — возгремел Конн Лир. Он вскочил, выпрямившись во весь свой огромный рост. Взгляд его полыхнул синим огнем на ошеломленного Квинта. — Ни слова больше, или я забуду о своей милости и доброте! Итак, это твой предок впервые вторгнулся на нашу мирную равнину, чьи грязные кости осквернили святая святых! Клянусь Лугом, если бы я знал это… — его рука потянулась к магическому камню на груди. Высокая белая фигура излучала опасное спокойствие.
— Конн Лир! — Регана была в ужасе, заметив перемену в настроении деда. — Это не вина Квинта! Он только искал останки своего предка, чтобы похоронить их, как подобает.
— И он никогда не найдет их! — эхом по комнате отозвался яростный голос. — Римлянин принес нам проклятье. Проклятье… — повторил он. Его худое тело содрогнулось, словно подавленное жестокостью намерений. Но рука медленно отодвинулась от змеиного камня. Затем он внезапно хлопнул в ладоши. Немедленно вошел мальчик в красной тунике, неся блюда с дымящимся мясом и кувшин меда.
— Ешь, — холодно сказал Квинту Конн Лир, — и пей. Он вынул из-под плаща мешочек, изготовленный из пушистой серой шкуры священного зайца, достал оттуда щепотку зеленоватого порошка, и бросил ее в кубок Квинта. — Он поднес кубок к губам молодого человека. — Пей!
Квинт отшатнулся.
— Я только что читал ненависть в твоих глазах, Конн Лир. Могу ли я верить, что это просто трава забвения?
— Дедушка, — прошептала Регана, вцепившись в его руку. — Я тоже боюсь… не причиняй ему вреда… потому что я… — Что-то еще прошептала она так тихо, что Квинт не расслышал.
Ярость, постепенно исчезая с лица Верховного друида, сменялась грустью.
— Печально, печально, — пробормотал он, словно про себя. — Всегда ОН таится в укрытии, темный бог теней, чье имя нельзя произносить… — Не договорив, он нетерпеливо повернулся к Квинту. — Пей мед спокойно, о неверующий римлянин, темный бог не придет к тебе через меня… и знай в сердце своем, что Верховный друид всех британцев не говорит двойным языком.
Квинт резко повернулся к Регане и уловил на ее беззащитном лице умоляющий взгляд, устремленный к нему. На ее губах читалось слово: «пожалуйста».
Квинт склонил голову и взял кубок. Мед оказался сладким, прохладным, со слабым ароматом. Осушил кубок и стал ждать каких-нибудь странных ощущений. Но ничего не было. Он услышал легкий вздох облегчения, вырвавшийся у Реганы. Она подошла и улыбнулась ему.
— Теперь ешь, — деловито сказала она, — и я тоже буду есть. Мы оба с рассвета не проглотили ни крошки. — Она взяла блюдо с мясом и села рядом с Квинтом на скамью.
Верховный друид бросил на них только один взгляд, затем задумчиво отошел на другую половину круглой комнаты, где в гобеленах было прорезано окно. Некоторое время он сидел у стола, и казалось, что-то писал. Потом отошел к окну, открыл его и встал, взирая на звезды и бормоча какие-то заклинания. Мощный ствол дуба посреди комнаты почти скрыл его белую фигуру от Квинта и Реганы, пока они ели, их посетило новое чувство близости. Они сидели на скамейке совсем близко. Квинт необычайно остро переживал тепло ее гибкого тела, шелковистое прикосновение ее длинных волос к своей руке. Горло у него сжималось, когда она искоса поглядывала на него из-под ресниц. Ямочка, которой он никогда прежде не замечал, появилась на ее щеке, когда она сказала:
— Но, Квинт, ты же не ешь! Разве тебе не нравится вкус этого жареного ягненка? Повара Конна Лира, наверное, так старались!
— Думаю, ты очень хорошо знаешь, почему я перестал есть, — отвечал Квинт, глядя прямо ей в лицо.
Она покраснела и опустила глаза, но ямочка на щеке не исчезла.
— О, я надеюсь, что не трава забвения испортила тебе аппетит! Если Конн Лир сказал, что она безвредна, так оно и есть.
— Нет, — ответил он очень тихо и хрипло, — не трава… сarа.
Она отставила блюдо и пальцы ее принялись перебирать полы одежды. Ямочка исчезла.
— Почему ты назвал меня так? — прошептала она. Он чувствовал, как дрожат ее плечи.
— Потому что это значит «дорогая». Я люблю тебя, Регана.
Ее дыхание участилось. Она сидела прямо и неподвижно, он видел, как вздымается ее грудь под тонкой тканью платья.
— Ты не должен, — наконец произнесла она. — Это запрещено… — Ее затененный взгляд метнулся к фигуре Верховного друида. — Между нами никогда не может быть любви… никогда…
— Но она есть!
У нее вырвался всхлип, и она медленно, словно бы против воли, подняла лицо.
Он поцеловал ее, не так быстро и с благодарностью, как в ту ночь, когда она спасла его из лагеря Боадицеи, а жарко и страстно. Это был крепкий поцелуй мужчины, а возвращала его женщина. Длился ли их поцелуй вечность или мгновение — для него не было измерения, кроме красоты — и боли, когда рассудок вернулся.
Его руки упали. Лицо ее было мокро от набежавших слез. Верховный друид не двигался, его взгляд по-прежнему был прикован к звездам.
— Саrа… моя Регана… Я вернусь к тебе. Жди меня здесь, я вернусь… Не знаю, когда и как, но после…
— После… — повторила она безжизненным голосом после того, как исполнишь свой долг римского солдата… после того, как мой и твой народы перебьют друг друга. Все бесполезно, Квинт. Да, я люблю тебя, но у нас нет будущего.
— Как ты можешь это говорить? — воскликнул он. — Теперь, когда мы признались во взаимной любви, когда, после поцелуя мы узнали, что принадлежим друг другу! Это все меняет.
Она покачала головой. Слезы струились по ее щекам, но она вымученно улыбнулась.
— Ты не вспомнишь ничего, что мы говорили, Квинт. И нашего поцелуя тоже, иначе бы я его не допустила.
— Не вспомню? Ты имеешь ввиду зелье? Но это невозможно?
— Конн Лир никогда не ошибается, — прошептала она. — И, однако, о, да смилуются надо мной все наши боги!.. я хочу, чтобы ты когда-нибудь вспомнил. Вспомнил хоть немного. — Ее рука потянулась к пряжке, державшей ее плащ — бронзовой фигуре, украшенной по кельтскому обычаю, спиралями и эмалью с эмблемой друидов — рубиново-красной змеей. — Быстрее, возьми ее и спрячь! — Она поспешила засунуть пряжку ему за пазуху шерстяной рубахи, ближе к сердцу, не преминув бросить взгляд на Конна Лира. — По крайней мере, она поможет твоей безопасности. А я буду молиться… молиться за тебя Лугу.
— Регана! — Он стиснул ее руки, столь ошеломленный переполнявшими его чувствами, что голос отказывался ему повиноваться. Но он и не смог бы высказать ей все, что хотел, потому что Верховный друид отвернулся от окна и подошел к ним, обойдя дубовый ствол. Квинт выпустил руку Реганы и умолк.
— Звезда Севера высоко поднялась в небе над Звездой Воина. Квинт Туллий, — сказал Конн Лир, мрачно глядя на молодых людей. Возвысив голос, он позвал: — Бран!
Странное создание неуклюже ввалилось в комнату и опустилось на колени перед Верховным друидом, издавая что-то вроде мычания. В Риме Квинт видывал больших обезьян, привозимых на галерах из Африки. Это существо очень походило на обезьяну — коротким телом, одетым в шкуры выдры, длинными могучими руками и круглой головой с шапкой жестких, ржаво-черных волос. У него был вздернутый нос, низкий покатый лоб, но глаза под этим лбом светились умом. Конн Лир, нагнувшись, вручил созданию большую сумку из оленьей кожи, и, казалось, стал давать ему какие-то указания, хотя говорил он на быстром диалекте, которого Квинт не мог разобрать, ответом же было нечеловеческое мычание и бульканье.
— Это Бран, — сказал Верховный друид, возвращаясь к Квинту. — Мой слуга. Он принадлежит к маленькому народцу запада, который жил здесь в древние-древние времена, задолго до того, как мой народ, кельты, пришел в эти края. Он проводит тебя в Глочестер.
Квинт поклонился.
— Благодарю тебя, Конн Лир. — Несмотря на ощущение сердечной пустоты, и сознание присутствия Реганы, он старался изучить странного проводника. — Разве он не говорит?
Верховный друид нахмурился.
— Он не может говорить, — потому что у него нет языка. — Он махнул рукой. Бран приблизился к Квинту и открыл рот, показав зарубцевавшийся мясистый обрубок на месте языка.
Квинт отшатнулся, а Верховный друид холодно продолжал:
— Это было необходимо, ибо прежде Бран говорил слишком много. Тем, кто знает наши тайны, не дозволено о них рассказывать.
Квинт сглотнул. Не такая ли судьба ждала его, если бы не Регана?
— А теперь уходи! — Верховный друид поднял руку и указал на дверь, но когда Квинт инстинктивно повернулся к девушке, Конн Лир встал между ними, заграждая ее от взора Квинта. — Тебе нечего сказать ей, римлянин! — угрюмо добавил он. — Иди! — его горящие синие глаза были преисполнены той же силы, как на Кентской дороге, но на сей раз Квинт подчинился не Верховному друиду, а собственному разуму. Он не смел подвергать Регану ярости ее деда.
— Vale, — произнес он дрогнувшим голосом, — прощай, — и быстро повернулся.
Но когда-нибудь, как-нибудь, я вернусь к ней, поклялся он себе, выйдя вслед за Браном из круглой каменной комнаты с живым деревом.
Квинт проснулся под орешником и, открыв глаза, увидел густой туман, сквозь который не проникали лучи новорожденного солнца. Рядом обретался, грызя куриную ногу, очень странный человек, похожий на обезьяну.
— Кто ты, во имя Гадеса? — воскликнул Квинт и потянулся за копьем. Человек отложил куриную ножку и что-то прокудахтал. Его волосатая лапа погрузилась в кожаную сумку и подцепила оттуда широкий дубовый лист, который он и преподнес Квинту. На листе было грубо нацарапано несколько латинских слов. Квинт, морщась, разобрал их:
«Это Бран, который проводит тебя в Глочестер. Верь ему».
— Бран? — спросил Квинт, мучительно хмурясь. Он был страшно удивлен.
Человек кивнул, ударил себя в грудь, дружелюбно усмехнулся и вновь вернулся к обгладыванию кости.
— Откуда ты взялся? Где мы? — Квинт с трудом подбирал кельтские слова.
Бран пожал плечами и открыл рот, показав Квинту, что у него нет языка и отвечать он не может.
Это уже было до того, как я уснул, подумал Квинт, но где я это видел? Он протер глаза и вновь воззрился на Брана, однако, где Пендок? Где костер, у которого мы сидели прошлой ночью и жарили рыбу? Где Регана? На него обрушилось чувство боли и утраты, гораздо большее, чем он мог представить. Но среди этого кошмарного смятения сохранялась уверенность, что с ней не стряслось ничего дурного. Она была вне опасности. Значит, она и Пендок ускользнули ночью, оставив ему удивительного проводника и записку? Умела ли Регана писать по-латыни? Странно, хотя это было единственное объяснение.
Тогда получается, что Регана его все-таки обманула? Выходит, она вовсе не намеревалась провести его в Стоунхендж к своему деду? Эта мысль ранила его, хотя в глубине души он полностью отказывался ее принять. Он знал, что Регана говорила правду. Однако, были и другие странности. Смутные сонные видения возникали в его памяти: яркое солнце и огромные зловещие камни, злобные голоса, комната, полная таинственных теней. И нечто утраченное. Нечто прекрасное и очень дорогое. У меня была лихорадка, вот в чем дело, подумал он. Коснулся своей щеки, но та оказалась холодной. Ну, так сейчас он здоров, что бы ни случилось раньше, и на пути в Глочестер. Вот что единственно важно. Его военная миссия. Насколько он задержался?
Он снова перечел записку, затем порвал лист на кусочки.
. — Что ж, тогда идем, Бран! Скорее — в Глочестер!
Свой кельтский язык он подкрепил жестом.
Проводник кивнул и бросил кость. Указал на двух пони, которых Квинт не заметил, хотя один был его собственный — лохматый местный конек, на коем он покинул крепость регниев. По крайней мере, в этом он был уверен, убеждал себя Квинт. Они выехали с Браном во главе, по мере того, как туман поднимался и таял в сером небе.
Перед ними лежал плодородный край кладбищ, ручьев и полей со спеющими колосьями. Повсюду виднелись процветающие сельские дома местных жителей. Странно, подумал Квинт, покуда крепкие туземные лошадки безостановочно трусили мимо. Удивительно, почему мы даже не заехали на широкую равнину с каменным храмом? Все выглядит совсем не так, как я ожидал.
Несмотря на путаницу пересекающихся тропинок, Бран, ни разу не поколебавшись, ехал так быстро, как только Квинт мог за ним поспевать. Через некоторое время они достигли гряды холмов, и перевала за ними, где Бран свернул севернее, к реке, вдоль которой они ехали довольно долго, пока не начали подниматься на холм. Когда они достигли вершины, Бран придержал пони, и, замычав, указал вниз.
Квинт с удивлением посмотрел на чашеобразную долину. На берегу реки виднелось скопление строений — не круглых британских хижин, а солидных каменных домов, и белое сооружение, весьма напоминавшее римский храм. Рядом вздымалось облако пара.
Наверняка здесь есть горячие источники, сообразил Квинт, и вспомнил, как бедный Флакк упоминал как-то о целебных источниках запада. Возможно, это уже Глочестер, хотя нигде не видно признаков крепости.
Он вопросительно произнес «Глочестер?», но Бран отрицательно помотал головой и указал на север. Затем, жестами изобразил еду и сон, дал понять, что здесь они должны заночевать.
Квинт неохотно кивнул — он жаждал поскорей добраться до конца трудного пути, но понимал, что сильно нуждается в отдыхе и пище, ибо мясо, извлеченное из кожаной сумки, они прикончили по дороге. На протяжении последнего часа глаза у него слипались, и сонливость боролась с удивлением, когда они въехали в городок с мощеными улицами, заполненными лавчонками и благоустроенными виллами. Бран направился прямо к храму, который вблизи выглядел не совсем римским, хотя его неуклюжие колонны были выстроены из беленого камня, а на фасаде над входом, красовалось грубое скульптурное изображение женщины, явно какой-то богини, но какой — Квинт не мог распознать.
Они спешились и пошли к деревянному навесу, откуда вырывались клубы пара. Неожиданно сонливость Квинта улетучилась при виде римской тоги. Да нет, двух! Два глубоких старика сидели на скамье у навеса, беседуя со своей ровесницей, облаченной в синюю паллу и нижнюю столу римской матроны. Квинт уставился на ее круто завитую корону седых волос, уложенных по моде, которой следовала его мать, когда он был ребенком.
— Интересно, с чего этот грязный британец так на нас таращится? — громко сказала женщина своим спутникам. — И посмотрите на эту обезьяну. Фу! Самые невозможные люди являются в Бат. Если бы не мой ревматизм…
Квинту понадобилось время, чтобы, во-первых, сообразить, что «грязный британец» — это он, а затем решить, стоит ли ему обнаруживать свою национальную принадлежность. Но, в конце концов, терять было нечего, напротив, следовало узнать, воспользовавшись встречей, что эти римляне делают в таком уединенном месте, и что им известно о мятеже, сотрясающем восток.
Они не знали ничего. Квинт обнаружил это, когда заговорил с ними по-латыни, столкнулся с их недоверчивостью и обменялся с ними объяснениями.
Старики оказались отставными ветеранами кампаний Клавдия семнадцатилетней давности. Они рассказали, что с десяток подобных им римлян поселилось здесь оттого, что мягкий климат и целебные горячие ключи, именуемые «Акве Сулис», где они ежедневно купались, помогали им сохранить здоровье. Римская матрона оказалась женой одного из них, приехавшей после наступления мира из Италии.
— Ну, нет, — заявила матрона, по-прежнему подозрительно косясь на Квинта, ни о каком мятеже мы не слышали. Но туземцы, знаешь ли, знаменосец — если ты действительно таков… кого в действительности волнуют туземцы? Они не беспокоят нас, когда приходят к источникам, а мы позволяем держать здесь их глупый храм. — Она указала на лицо статуи. — Это их богиня Сулис, но мы называем ее Минерва, и все это не имеет значения.
Многие вещи будут иметь значение для тебя, милая дама, раздраженно подумал Квинт, если Боадицея решит включить тебя в свои планы. Но он промолчал. Эти люди были стары и неспособны понять положение, оставалось лишь надеяться, ради их же блага, что их уютная изоляция будет продолжаться.
— Вы что-нибудь знаете о Втором легионе в Глочестере? — спросил он. Но старики только без интереса покачали головами.
— Префект легиона Пений Постум — такой высоченный германец — приезжал сюда в прошлом году на воды; — заявил один из них, — но он туп, как пес. Ни с кем не разговаривал… слишком много ел — у него что-то было с желудком.
— О нет, Марк, — нетерпеливо перебила его жена. — У него были фурункулы. Вечно ты все забываешь.
— Дорогая Октавия, моя память ничуть не хуже твоей, и я абсолютно уверен, что префект страдал желудком.
Квинт быстро пробормотал прощальные приветствия и ретировался. Какие недуги мучали префекта Второго легиона, ему было вполне безразлично.
Он узнал, что при купальнях сдаются комнаты для приезжающих и, наскоро перекусив, улегся спать.
Глава седьмая
Римские удовольствия в Бате. — Дорога ко Второму легиону. — Позорная тайна. — Бегство с двумя товарищами.
Квинт проснулся от знакомого, но давно позабытого звука — скрипения и клацанья колесницы. Этот звук часто будил его в украшенной фресками спальне на материнской вилле. Он вскочил и приоткрыв дверь, увидел вчерашнюю супружескую чету—Марка и Октавию, подъезжающих к купальням, некрупный старый конь, несомненно, кавалерийский ветеран, обитая бронзой колесница, тщательно уложенные складки его тоги и ее столы — все выглядело таким почтенным и добропорядочным, что Квинт неожиданно расхохотался.
Бран, спавший на полу, настороженно взглянул на него.