Страница:
- Что же, наша ноша еще тяжелее.
- Верно. И об этом стоит подумать. Но, в конце концов, это наша ноша. Мы супердержава. А они-то почему должны страдать?
- Социалистический интернационализм, - улыбнулся Сергей Федорович.
- Нам выгодно избавить друзей от лишних военных расходов. Это позволило бы повысить жизненный уровень, значит, и притягательность социализма. Ведь факт, что в ГДР население живет в полтора-два раза хуже, чем рядом, в ФРГ, а армию республика содержит такую, что могла бы завоевать пол-Европы. Ну и в Чехословакии то же самое. В Польше...
- А куда в таком случае денем оружие, которое сейчас продаем им? - спросил маршал.
- А зачем его производить в таких количествах? - ответил я вопросом на вопрос.
- А затем, что мы ценой огромных усилий и жертв создали первоклассные заводы, не уступающие американским. Так что же, прикажете оставить их без работы или перейти на производство кастрюль? Нет. Это все утопии.
- А вы верите, что ядерная война неизбежна?
- Не знаю. Но если ее и удастся избежать, то как раз благодаря тому, что мы не будем уступать Западу в силе. В этом я как начальник Генерального штаба и вижу свою задачу.
Целостное "военно-промышленное мышление" глубоко укоренилось в нашей военной среде, как и в директорском корпусе. И называть этот альянс ВПК или как-то иначе, он, как раковая опухоль, засел в нашем государственном организме, пустив метастазы буквально во все сферы жизни - в экономику, быт, нравы, литературу, искусство и обыденное сознание. Ну а в формальном плане последние сомнения рассеял у меня не кто иной, как Дмитрий Федорович Устинов.
Само назначение этого крупного организатора военного производства министром обороны олицетворяло как бы унию армии и индустрии вооружений. Симпатичный, открытый, общительный человек, он не чурался при случае и, так сказать, общетеоретических проблем. Однажды, во время перекура между двумя заседаниями, на мой вопрос, есть ли у нас ВПК, подумал и ответил:
- Конечно, в чистом виде. А как его еще иначе назвать? Думаю, это связано с нынешним уровнем развития боевой техники. Знаешь, раньше не столько от оружия зависело дело, сколько от силы, смелости, умения солдата. А теперь, пожалуй, наоборот. Кнопки нажимать - не хитрое дело.
Из всех задач, которые выпали на долю перестройки, самой сложной была демилитаризация страны. Сразу же следует сказать, что она ни в коем случае не мыслилась Горбачевым как тотальное саморазоружение, рассчитанное на то, что воодушевленный нашим примером Запад по-христиански ответит тем же. Будучи по убеждениям, как принято теперь говорить, "государственником", он вовсе не намерен был лишать Советский Союз военной мощи, а хотел только привести ее в соответствие с разумными целями и возможностями. В этом смысле его вполне устраивали принятая ОВД еще при Брежневе и Андропове доктрина оборонительной достаточности: "расходовать на оборону ровно столько, сколько нужно, и ни копейки больше", готовность разоружаться на равной основе с Западом при постоянном сохранении достигнутого стратегического паритета.
Но все дело в том, что, если эти неплохие намерения до сих пор только декларировались, Горбачев, в отличие от своих предшественников, твердо решил осуществить их на деле. Он без колебаний предал гласности данные о наших непомерных военных расходах, благодаря чему на смену "воинственному миролюбию" в обществе пришли антимилитаристские настроения. Создав таким образом благоприятную атмосферу, Горбачев начал шаг за шагом осуществлять намеченные меры. Их очередность подразумевалась сама собой: уйти из Афганистана; снять опаснейшее на тот момент противостояние ракет средней дальности в Европе; подвести к финишу бесконечные переговоры по стратегическому ядерному оружию. Дальнейшее целиком зависело от успешного решения этих первозначных проблем. В тот момент не имело смысла задумываться над тем, какое именно событие будет расценено как конец "холодной войны" и чем новый мировой порядок будет отличаться от прежнего.
Теперь, когда решение этих проблем осталось позади, когда политики, дипломаты и военные ломают головы уже над задачами другого рода, ликвидация ракет средней дальности или соглашение по стратегическим вооружениям могут показаться не столь уж великими достижениями. Между тем это был в полном смысле поворотный момент в истории человечества: удалось остановить мчавшуюся на бешеной скорости машину вооружений и впервые развернуть ее в обратном направлении. Решающая заслуга в этом принадлежит Горбачеву.
Постоянно помня об этом, легче объяснять и тактические шаги, которые порой давали повод подозревать, что генсек ведет ту же игру, какую вели его предшественники: клянется в своей приверженности миру, клеймит гонку вооружений, но за этой пропагандистской завесой Советский Союз продолжает наращивать военные мускулы. Те, кто так думал, не давали себе труда уразуметь, насколько адски сложной и опасной задачей было обуздание милитаризма, за которым у нас стояли вековые традиции.
Как ни парадоксально звучит, проще всего было принять решение об уходе из Афганистана. И политическому руководству, и генералитету давно уже было ясно, что война эта нами проиграна и нужно уносить ноги. Вопрос был только в том, как это сделать. Признать поражение, публично покаяться, приравняв афганскую авантюру к агрессии США против Вьетнама, начать отвод войск и прекратить поставки оружия режиму Наджибуллы? Кабул в таком случае пал бы через неделю после вывода советского контингента, удалось бы сэкономить многомиллиардную стоимость оружия, которое еще много месяцев продолжало поставляться в Афганистан, американский конгресс стоя аплодировал бы миротворцу, а Нобелевский комитет, пожалуй, присудил бы ему премию мира тремя годами раньше. К такому варианту подталкивали некоторые нетерпеливые демократы. Подозреваю, нашлись бы политические лидеры, которые действовали бы именно так.
Горбачев предпочел иное решение, потому что по природе своего политического мышления он не революционер, а реформатор, не пацифист, а реалист. Он предпочел не бежать с поля боя, не "бросить" войну, а постепенно, в несколько этапов ее остановить. Это позволило сделать поражение менее болезненным, не подвергать чрезмерной перегрузке психику солдат (каково, если еще вчера вы считали, что выполняете интернациональный долг и делаете благое для Родины дело, а сегодня говорят, что вы участвовали в грязной войне, убийца и насильник), не бросать на произвол судьбы людей, перед которыми страна взяла на себя определенные обязательства. И хотя не вызвать в результате всего особых восхвалений, но встретить достаточное понимание, потому что прагматичные американцы ничего иного от нас и не ожидали.
Нелегко одержать победу, но намного сложнее достойно перенести поражение и выйти из войны с наименьшим ущербом. Горбачев сумел это сделать и тем самым предотвратил гибель многих людей - и наших, и афганцев, - которая стала бы неизбежной и в случае продолжения войны, и при резком, внезапном ее прекращении.
Параллельно с окончанием афганской авантюры начался демонтаж военного конвейера, через который в пасть Молоха выбрасывалось национальное богатство. Здесь приходилось проявлять предельную осторожность, вести в некотором смысле дипломатическую игру с военными. Впрочем, и они, в свою очередь, проявляли изощренное искусство докладывать политическому руководству одно, а думать и исполнять совсем другое. Шла игра в кошки-мышки.
Летом 1988 года в Москве должно было состояться очередное заседание Комитета министров обороны государств - участников Варшавского Договора. Генеральный штаб присылает материал для беседы генсека с членами комитета. Даже самый придирчивый глаз не обнаружит в нем подвоха. В полном соответствии с нашим внешнеполитическим курсом и состоянием переговоров по военным вопросам с США подчеркивается готовность завершить вывод советских войск из Афганистана, добиваться радикального сокращения стратегических наступательных вооружений при одновременном укреплении режима Договора по ПРО, а также значительного сокращения вооруженных сил и вооружений от Атлантики до Урала; принимать меры по предотвращению угрозы военного нападения (инициатива ГДР и ЧССР о безъядерном коридоре в Центральной Европе и о выводе наиболее опасных наступательных вооружений из зоны непосредственного соприкосновения двух военных блоков), созданию зоны, свободной от ядерного и химического оружия на Балканах и т. д. Вновь делается акцент на оборонительном характере стратегической доктрины Варшавского Договора.
А незадолго до этого, знакомясь с проектом доклада Главнокомандующего вооруженными силами ОВД маршала Виктора Григорьевича Куликова, можно было убедиться, что генералитет не принимает всерьез все эти бесконечные инициативы, исходит из убеждения, что, пока политики и пропагандисты болтают о разоружении, военные должны заниматься своим делом. Так, из проекта доклада следовало, что, несмотря на соглашение по ракетам средней и малой дальности, военная опасность в Европе фактически не уменьшилась, а увеличилась. Значит, необходимо перевооружение всех видов вооруженных сил, нечего и думать о сокращении военных расходов, нужно изыскивать средства для дальнейшего значительного их роста.
Мы повсюду твердили о готовности к полному запрещению и ликвидации химического оружия, а из доклада выясняется, что "возрастает роль химического обеспечения боевых действий войск" и что в связи с этим химические войска "должны будут усилены огнеметными средствами и средствами обеспечения маскировки". Своеобразно трактуется концепция оборонительной доктрины. Оказывается, раз уж мы ее приняли, нужно в следующем пятилетии уделить "больше внимания десантно-штурмовым войскам". Вносится предложение об увеличении резерва по горючему, боеприпасам на территориях Венгрии и Болгарии, образовании запасов вооружений и техники для развертывания резервных формирований, расширения аэродромной сети, оборудования защитных укрытий для боевых самолетов и т. д.
По указанию генсека в доклад маршала были внесены коррективы, из документа убраны наиболее одиозные формулы. Но это, естественно, никак не отразилось на настроениях и планах военных, которые продолжали с упорством гнуть свою линию. Накануне каждого заседания ПКК приходилось буквально выбивать согласие на каждую небольшую подвижку в сторону реального разоружения. Среди наших партнеров из Министерства обороны и Генштаба было немало интеллигентных толковых людей, но корпоративный дух почти всегда брал верх. И мне кажется, они не воспринимали всерьез доводов, что милитаризм подорвал силы страны, что она все больше уподобляется колоссу на глиняных ногах. "Уж чего-чего, а для своей армии народ деньги всегда найдет. Он ее любит" - вот что сидело в их сознании, отгоняло мысль о необходимости хоть чем-то поступиться.
Разумеется, за этим упорством стоял и вполне весомый эгоистический интерес. Наш генералитет привык к отеческой заботе партии и жил на широкую ногу даже сравнительно с высокопоставленными работниками партийно-государственного аппарата. Глубоко проникла в эту среду и коррупция. Одним из самых доступных методов личного обогащения была торговля живым товаром. Пришлось заниматься расследованием скандальных дел и работникам Отдела ЦК. Командиры некоторых частей, дислоцированных в Чехословакии, вступали в "деловое партнерство" с местными хозяйственниками - солдаты отряжались на уборку урожая или строительство. Журналисты с чувством расписывали это как образец дружбы народов, а председатель колхоза в порядке возмещения "интернациональной помощи" вручал нашему генералу или полковнику конверт с кронами и поставлял продукты к его столу. В нескольких случаях современные работорговцы были пойманы за руку, но, насколько мне известно, виновных отправили в отставку и дела замяли, чтобы не наносить ущерба чести советской армии.
За сохранение наших баз и воинских контингентов на территории союзных государств генералитет цеплялся особенно рьяно. При этом корыстный интерес (необязательно обеспечиваемый преступным путем, ведь можно было получить немало благ и радостей жизни, просто живя в Берлине или Будапеште, отдыхая в Карловых Варах или на Мазурских озерах, летая за рубеж и обратно на комфортабельных самолетах за счет казны) вполне гармонично совмещался с геостратегическими соображениями. Выдвинутые как можно дальше на Запад боевые порядки обеспечивали возможность того самого броска танковых армад к Бискайскому заливу, которого панически боялась Европа. А этой угрозой обосновывались массированное военное присутствие США на континенте, ядерное вооружение Англии и Франции.
Наш милитаризм питал их милитаризм, их - наш. Нужно было разорвать этот порочный круг. Горбачев приступил к решению этой задачи тем же методом, какой был применен при выводе наших войск из Афганистана. Речь никоим образом не шла о признании нашего поражения в "холодной войне", о капитуляции после почти полувекового жесткого противостояния. Разоружение мыслилось как одновременный процесс сокращения военной силы у обеих сторон при постоянном сохранении стратегического паритета. В таком духе, достаточно твердо с нашей стороны, велись переговоры.
Чтобы окончательно рассеять сомнения, навеянные обвинениями Горбачева в неоправданных уступках Западу, расскажу о встрече с министрами обороны стран Варшавского Договора, состоявшейся 8 июля 1988 года. Встреча эта происходила в зале Секретариата ЦК. Представив своих коллег, Дмитрий Тимофеевич Язов доложил, что министры обменялись информацией, собранными на своих направлениях разведывательными данными ("венгерские товарищи раскрыли Италию, болгарские Турцию"). Пришли к выводу, что надо поддерживать уровень боевой готовности, отвечающий уровню противника. Имеем в виду показать друзьям в Наро-Фоминске современное оружие, в частности все танки, начиная с тридцатьчетверки, чтобы было видно, на каком рубеже мы сейчас находимся. По разведывательным средствам АВАКС есть отставание. Военные заводы должны не просто гнать вооружение, а добиваться, чтобы оно не уступало в качественном отношении.
Что же сказал министрам Горбачев?
Прежде всего он популярно разъяснил им решения только что прошедшей XIX Всесоюзной конференции КПСС, сделав упор на одной мысли: необходима политическая реформа, но речь ни в коем случае не идет об отходе от социализма. Напротив, мы хотим вернуться к исконным социалистическим ценностям, к ленинскому идеалу, и знаем, что братские партии хотят того же.
Стратегическая доктрина союзных государств должна быть в полном смысле слова современной. Мы с вами ведь не собираемся воевать со всем миром и паритет не следует понимать как примитивное арифметическое равенство: пушка на пушку, танк на танк, пулемет на пулемет. Он означает лишь, что обе стороны способны причинить друг другу неприемлемый ущерб. В военном строительстве нужно делать акцент на качестве техники и боевой подготовки. В Афганистане потери среди личного состава специально подготовленных и оснащенных частей в 10 раз меньше, чем в обычных армейских подразделениях. Выводы делайте сами.
Короче, нужна перестройка и вооруженных сил. Когда мы начали об этом говорить, пошли слухи, что Горбачев хочет чуть ли не разгромить армию. До меня стали доходить тревожные сигналы и обращения. Но это чепуха. Мы намерены в действительности укрепить свои вооруженные силы, сделав их более компактными и лучше организованными. Конечно, нужна и разумная экономия. Согласитесь, ненормально, когда национальный доход за пятилетку вырос на 20 процентов, а военные расходы - почти на 40. Сохраняя должный уровень военной готовности, нам нужно более энергично использовать политические средства для упрочения безопасности.
На первой нашей встрече с Рейганом американский президент начал говорить мне о преимуществах капитализма. Я ему возразил: не учите нас, ваш образ жизни нам не подходит. Сейчас, когда мы взялись за реформы, еще раз выявилось, что наши люди за социализм. Сами живите как хотите. Но и в наш монастырь со своим уставом не лезьте. Давайте лучше вместе думать, как сделать мир более устойчивым и безопасным. Это нужно всем.
Сотрудничество между союзными армиями я ставлю на уровень сотрудничества между братскими партиями. Иногда до меня доходит: а не пришло ли время рассмотреть вопрос о дальнейшем пребывании советских войск в ваших странах. Мне думается, сейчас, когда идет процесс разоружения, такие разговоры могут только повредить делу. Если возникают конкретные проблемы с неудачной дислокацией отдельных частей или поведением наших командиров - надо ставить эти вопросы и решать к обоюдному удовлетворению. А в целом, в комплексе это проблема большой политики. И должно быть ясно, что судьба братских стран нам дорога, как собственная.
Болгарин Джуров, поляк Сивицкий и другие министры, засвидетельствовав положительное отношение своих партий к перестройке, согласились с суждениями генсека по военным вопросам. Положительно откликнулись они и на наше предложение создать постоянный секретариат при штабе Объединенных вооруженных сил Варшавского Договора. Не странно ли: всего лишь через год-полтора начнется спешный вывод наших войск с территорий союзных стран, сам этот союз распадется с неприличной быстротой, а тут ответственные люди, не ощущая подземных толчков, рассуждают о совершенствовании коллективной обороны и даже уславливаются о создании новых ее звеньев? Очень уж похоже все это на поведение героев фильма Стенли Крамера "На последнем берегу": мир уже сгорел в атомной войне, осталась одна Австралия; люди здесь знают, что через несколько недель и до них докатится атомное облако, но делают вид, что ничего не происходит, чтобы не сойти с ума.
Убежден, у всех было предчувствие, что мы находимся на пороге великих перемен, когда утратят свое значение, уйдут в небытие формы жизни, к которым приучено наше поколение. Но пока этот момент не наступил, приходилось жить по старым законам. А кроме того, предчувствие - это всего лишь предчувствие. Никто не мог тогда еще предполагать, что через год с небольшим рухнет Берлинская стена, а с нею придет конец и всему мощному военному кулаку в Восточной Европе, этому опасному и дорогостоящему наследству генералиссимуса, которое мы бережно хранили 45 лет.
Мне пришлось заниматься подготовкой доклада к этой годовщине. По просьбе президента представил обширную справку Дмитрий Антонович Волкогонов, бывший тогда директором Института военной истории. Поделился своими размышлениями Ахромеев. А над текстом работали мы с Валентином Ивановичем Фалиным и Георгием Владимировичем Пряхиным.
Два-три раза сидели в Волынском над докладом и с Михаилом Сергеевичем. При этом открылась неизвестная мне до сих пор черта его натуры. Что он человек неравнодушный, ясно всем, кто с ним общается. Однако я видел в нем больше хладнокровного, рассудочного политика, не предполагал, что он способен так остро чувствовать.
Седьмого мая президент пригласил последний раз пройтись по тексту. Я застал его с покрасневшими глазами.
- Знаешь, не могу читать, комок к горлу подступает. Подумать только, сколько вынес наш народ, как его нещадно мордовали. Революция, индустриализация, коллективизация - все с огромными жертвами, с безумным напряжением. А тут еще такая война! Она ведь и по мне катком прокатилась. С Запада на Восток, потом с Востока на Запад прошли через Привольное немцы. Помню, как мы маялись, как потерянно ждали своей участи, когда наши ушли. После войны отец вернулся потемневший. Мало, редко рассказывал, что ему пришлось пережить. - Михаил Серге-евич помолчал и добавил: - Это всегда со мной.
Я тоже пустился в воспоминания. Рассказал, как пришел на фронт 18-летним. Как в третий раз после Ивана Грозного и Фрунзе брали Крым, освобождали Минск и другие белорусские города, потом Литву, которая теперь опять "бунтует". Разговор переключился на эту жгучую тему, и я в третий раз посоветовал срочно созвать круглый стол республик, чтобы начать разработку нового Союзного договора. Теперь уже ясно, что обойтись одними поправками в Конституции не удастся. Лучше взять инициативу в свои руки, не ждать, пока республики, по литовскому примеру, начнут разбегаться.
- Время еще не созрело, Георгий, - возразил Горбачев. - Я им не могу уступить, - продолжал он, имея в виду притязания Литвы. - Это без меня.
- Без вас никто не сможет решить такую задачу. То есть она все равно когда-нибудь решится, но с кровью.
- Ничего, мы их дожмем, - сказал Горбачев и, махнув рукой, предложил вернуться к докладу.
В последний момент перед выступлением он еще вписывал поправки. Стенографистки приносили перепечатанные страницы, и мы несколько раз переговаривались по телефону - уточняли факты. Цифры потерь в Отечественной войне были разные. Язов дал в интервью "Правде" примерно 27 миллионов, Волкогонов называл, 26-28, Госкомстат - 26 миллионов 236 тысяч. В конце концов решили назвать 27, чтобы не расходиться с военными. А то получалось неприлично - за два дня две цифры.
Однако Михаил Сергеевич все-таки выкинул кое-что, чем я дорожил. Мне не сказал, зная заранее, что буду уговаривать оставить. Это о том, что большие арсеналы всегда искушают применить оружие и что Венгрия 1956 года и Чехословакия 1968-го, да и наша военная экспедиция в Афганистан - все это метастазы той большой войны. Черканул он и идею Фалина - предложить немцам заключить в 1991 году, в год 50-летия нападения Германии на Советский Союз, советско-германский договор. Взяли верх осторожность, нежелание пугать американцев призраком нового Рапалло, хотя я полагал, что это не повредит, чтобы не слишком своевольничали.
Читал Горбачев доклад трудно, с комком в горле. Оттого произносил фразы медленно, непривычно для себя, и многим даже показалось, что он нездоров. Я подумал тогда, что для людей нашего поколения всегда останется священной память о перенесенных испытаниях и пережитой радости победы.
Закрываю глаза - и мерещится мне двойной лик войны. С одной стороны мчится на белом коне закованный в латы благородный Марс, а с другой - навстречу ему несется на суператомном вездеходе гнусный Молох с распахнутой кровавой пастью. Вижу с одной стороны груды смерзшихся, как бревна, трупов, страшные картины дотла разрушенных городов - Севастополя, Минска, Кенигсберга. С другой - парад войск Бобруйского гарнизона осенью 1945-го, блеск орденов на наших гимнастерках и мундирах, восторженные лица зрителей и приподнятое ощущение слитности с могучей силой, частицей которой ты являешься.
Когда слышишь яростный спор пацифистов и патриотов, хочется сказать тем и другим: прислушайтесь друг к другу.
Президентские метания
Понадобилось всего лишь полгода, чтобы стало очевидным: отказ одновременно с созданием новых высших законодательных органов учредить пост президента был ошибкой. Верховному Совету в прежнем "варианте" соответствовал коллегиальный глава государства - Президиум. Парламенту, избранному на действительно свободных выборах и представляющему форум соперничества и сотрудничества политических партий, не единственному органу верховной власти, а только одной из трех его ветвей - такому парламенту соответствовал президент как единоличный глава государства. Можно было назвать его и председателем, но в таком случае не Верховного Совета, а республики. Так, кстати, решен вопрос в Китае.
Советская одновластная модель проще. Она не исключает состязательность в политическом процессе, но не содержит на этот счет никаких гарантий, если не принимать за гарантию добрую волю. Причем добрая воля должна присутствовать у всех партий, группировок и лидеров. А человек несовершенен. У большинства всегда есть соблазн увековечить свою власть. У лидера этого большинства устранить соперников. Меньшинство готово использовать любой метод, чтобы стать большинством. И так далее. В результате одновластная модель почти неизбежно стремится к единовластию. Не случайно Ленин считал Советы идеальной формой диктатуры пролетариата. Они стали инструментом диктатуры Сталина, потом Политбюро.
Парламентская, трехвластная модель несравненно сложнее. Она явно уступает советской по оперативности. Разделенность властей неизбежно порождает соперничество между ними, а там, где соперничество, не обходится и без сутяжничества, усложненных процедур, юридического крючкотворства и тому подобного. И здесь достаточно лазеек для коррупции, мздоимства, кумовства, нарушения гражданских прав. Но эти недостатки с лихвой возмещаются тем, что власти ревниво следят друг за другом, страхуя общество от политического авантюризма. Открытая Монтескье гениальная формула разделения властей - это, безусловно, высшее достижение политической мысли, успешно прошедшее испытание на практике.
Парламентская система относится к советской примерно так, как атомные электростанции новейших конструкций - к станциям типа Чернобыльской. Они дороже, сложнее, но намного надежней. Что же касается бытовавшего у нас мнения, что совет-ская система связана с социализмом, что Советы ближе к народу, то опыт - и наш, отечественный, и зарубежных стран - за три четверти века достаточно ясно показал: мера народности органов власти зависит не столько от их структуры, сколько от соотношения социальных сил и господствующего в стране политического режима. Неважно, как будут называться органы местного самоуправления - Советами или муниципалитетами, а главный управитель - председателем исполкома, мэром или городским головой. Важно, какими материальными возможностями и полномочиями они обладают, чтобы удовлетворять интересы своей общины и поддержать на местах государственный порядок.
- Верно. И об этом стоит подумать. Но, в конце концов, это наша ноша. Мы супердержава. А они-то почему должны страдать?
- Социалистический интернационализм, - улыбнулся Сергей Федорович.
- Нам выгодно избавить друзей от лишних военных расходов. Это позволило бы повысить жизненный уровень, значит, и притягательность социализма. Ведь факт, что в ГДР население живет в полтора-два раза хуже, чем рядом, в ФРГ, а армию республика содержит такую, что могла бы завоевать пол-Европы. Ну и в Чехословакии то же самое. В Польше...
- А куда в таком случае денем оружие, которое сейчас продаем им? - спросил маршал.
- А зачем его производить в таких количествах? - ответил я вопросом на вопрос.
- А затем, что мы ценой огромных усилий и жертв создали первоклассные заводы, не уступающие американским. Так что же, прикажете оставить их без работы или перейти на производство кастрюль? Нет. Это все утопии.
- А вы верите, что ядерная война неизбежна?
- Не знаю. Но если ее и удастся избежать, то как раз благодаря тому, что мы не будем уступать Западу в силе. В этом я как начальник Генерального штаба и вижу свою задачу.
Целостное "военно-промышленное мышление" глубоко укоренилось в нашей военной среде, как и в директорском корпусе. И называть этот альянс ВПК или как-то иначе, он, как раковая опухоль, засел в нашем государственном организме, пустив метастазы буквально во все сферы жизни - в экономику, быт, нравы, литературу, искусство и обыденное сознание. Ну а в формальном плане последние сомнения рассеял у меня не кто иной, как Дмитрий Федорович Устинов.
Само назначение этого крупного организатора военного производства министром обороны олицетворяло как бы унию армии и индустрии вооружений. Симпатичный, открытый, общительный человек, он не чурался при случае и, так сказать, общетеоретических проблем. Однажды, во время перекура между двумя заседаниями, на мой вопрос, есть ли у нас ВПК, подумал и ответил:
- Конечно, в чистом виде. А как его еще иначе назвать? Думаю, это связано с нынешним уровнем развития боевой техники. Знаешь, раньше не столько от оружия зависело дело, сколько от силы, смелости, умения солдата. А теперь, пожалуй, наоборот. Кнопки нажимать - не хитрое дело.
Из всех задач, которые выпали на долю перестройки, самой сложной была демилитаризация страны. Сразу же следует сказать, что она ни в коем случае не мыслилась Горбачевым как тотальное саморазоружение, рассчитанное на то, что воодушевленный нашим примером Запад по-христиански ответит тем же. Будучи по убеждениям, как принято теперь говорить, "государственником", он вовсе не намерен был лишать Советский Союз военной мощи, а хотел только привести ее в соответствие с разумными целями и возможностями. В этом смысле его вполне устраивали принятая ОВД еще при Брежневе и Андропове доктрина оборонительной достаточности: "расходовать на оборону ровно столько, сколько нужно, и ни копейки больше", готовность разоружаться на равной основе с Западом при постоянном сохранении достигнутого стратегического паритета.
Но все дело в том, что, если эти неплохие намерения до сих пор только декларировались, Горбачев, в отличие от своих предшественников, твердо решил осуществить их на деле. Он без колебаний предал гласности данные о наших непомерных военных расходах, благодаря чему на смену "воинственному миролюбию" в обществе пришли антимилитаристские настроения. Создав таким образом благоприятную атмосферу, Горбачев начал шаг за шагом осуществлять намеченные меры. Их очередность подразумевалась сама собой: уйти из Афганистана; снять опаснейшее на тот момент противостояние ракет средней дальности в Европе; подвести к финишу бесконечные переговоры по стратегическому ядерному оружию. Дальнейшее целиком зависело от успешного решения этих первозначных проблем. В тот момент не имело смысла задумываться над тем, какое именно событие будет расценено как конец "холодной войны" и чем новый мировой порядок будет отличаться от прежнего.
Теперь, когда решение этих проблем осталось позади, когда политики, дипломаты и военные ломают головы уже над задачами другого рода, ликвидация ракет средней дальности или соглашение по стратегическим вооружениям могут показаться не столь уж великими достижениями. Между тем это был в полном смысле поворотный момент в истории человечества: удалось остановить мчавшуюся на бешеной скорости машину вооружений и впервые развернуть ее в обратном направлении. Решающая заслуга в этом принадлежит Горбачеву.
Постоянно помня об этом, легче объяснять и тактические шаги, которые порой давали повод подозревать, что генсек ведет ту же игру, какую вели его предшественники: клянется в своей приверженности миру, клеймит гонку вооружений, но за этой пропагандистской завесой Советский Союз продолжает наращивать военные мускулы. Те, кто так думал, не давали себе труда уразуметь, насколько адски сложной и опасной задачей было обуздание милитаризма, за которым у нас стояли вековые традиции.
Как ни парадоксально звучит, проще всего было принять решение об уходе из Афганистана. И политическому руководству, и генералитету давно уже было ясно, что война эта нами проиграна и нужно уносить ноги. Вопрос был только в том, как это сделать. Признать поражение, публично покаяться, приравняв афганскую авантюру к агрессии США против Вьетнама, начать отвод войск и прекратить поставки оружия режиму Наджибуллы? Кабул в таком случае пал бы через неделю после вывода советского контингента, удалось бы сэкономить многомиллиардную стоимость оружия, которое еще много месяцев продолжало поставляться в Афганистан, американский конгресс стоя аплодировал бы миротворцу, а Нобелевский комитет, пожалуй, присудил бы ему премию мира тремя годами раньше. К такому варианту подталкивали некоторые нетерпеливые демократы. Подозреваю, нашлись бы политические лидеры, которые действовали бы именно так.
Горбачев предпочел иное решение, потому что по природе своего политического мышления он не революционер, а реформатор, не пацифист, а реалист. Он предпочел не бежать с поля боя, не "бросить" войну, а постепенно, в несколько этапов ее остановить. Это позволило сделать поражение менее болезненным, не подвергать чрезмерной перегрузке психику солдат (каково, если еще вчера вы считали, что выполняете интернациональный долг и делаете благое для Родины дело, а сегодня говорят, что вы участвовали в грязной войне, убийца и насильник), не бросать на произвол судьбы людей, перед которыми страна взяла на себя определенные обязательства. И хотя не вызвать в результате всего особых восхвалений, но встретить достаточное понимание, потому что прагматичные американцы ничего иного от нас и не ожидали.
Нелегко одержать победу, но намного сложнее достойно перенести поражение и выйти из войны с наименьшим ущербом. Горбачев сумел это сделать и тем самым предотвратил гибель многих людей - и наших, и афганцев, - которая стала бы неизбежной и в случае продолжения войны, и при резком, внезапном ее прекращении.
Параллельно с окончанием афганской авантюры начался демонтаж военного конвейера, через который в пасть Молоха выбрасывалось национальное богатство. Здесь приходилось проявлять предельную осторожность, вести в некотором смысле дипломатическую игру с военными. Впрочем, и они, в свою очередь, проявляли изощренное искусство докладывать политическому руководству одно, а думать и исполнять совсем другое. Шла игра в кошки-мышки.
Летом 1988 года в Москве должно было состояться очередное заседание Комитета министров обороны государств - участников Варшавского Договора. Генеральный штаб присылает материал для беседы генсека с членами комитета. Даже самый придирчивый глаз не обнаружит в нем подвоха. В полном соответствии с нашим внешнеполитическим курсом и состоянием переговоров по военным вопросам с США подчеркивается готовность завершить вывод советских войск из Афганистана, добиваться радикального сокращения стратегических наступательных вооружений при одновременном укреплении режима Договора по ПРО, а также значительного сокращения вооруженных сил и вооружений от Атлантики до Урала; принимать меры по предотвращению угрозы военного нападения (инициатива ГДР и ЧССР о безъядерном коридоре в Центральной Европе и о выводе наиболее опасных наступательных вооружений из зоны непосредственного соприкосновения двух военных блоков), созданию зоны, свободной от ядерного и химического оружия на Балканах и т. д. Вновь делается акцент на оборонительном характере стратегической доктрины Варшавского Договора.
А незадолго до этого, знакомясь с проектом доклада Главнокомандующего вооруженными силами ОВД маршала Виктора Григорьевича Куликова, можно было убедиться, что генералитет не принимает всерьез все эти бесконечные инициативы, исходит из убеждения, что, пока политики и пропагандисты болтают о разоружении, военные должны заниматься своим делом. Так, из проекта доклада следовало, что, несмотря на соглашение по ракетам средней и малой дальности, военная опасность в Европе фактически не уменьшилась, а увеличилась. Значит, необходимо перевооружение всех видов вооруженных сил, нечего и думать о сокращении военных расходов, нужно изыскивать средства для дальнейшего значительного их роста.
Мы повсюду твердили о готовности к полному запрещению и ликвидации химического оружия, а из доклада выясняется, что "возрастает роль химического обеспечения боевых действий войск" и что в связи с этим химические войска "должны будут усилены огнеметными средствами и средствами обеспечения маскировки". Своеобразно трактуется концепция оборонительной доктрины. Оказывается, раз уж мы ее приняли, нужно в следующем пятилетии уделить "больше внимания десантно-штурмовым войскам". Вносится предложение об увеличении резерва по горючему, боеприпасам на территориях Венгрии и Болгарии, образовании запасов вооружений и техники для развертывания резервных формирований, расширения аэродромной сети, оборудования защитных укрытий для боевых самолетов и т. д.
По указанию генсека в доклад маршала были внесены коррективы, из документа убраны наиболее одиозные формулы. Но это, естественно, никак не отразилось на настроениях и планах военных, которые продолжали с упорством гнуть свою линию. Накануне каждого заседания ПКК приходилось буквально выбивать согласие на каждую небольшую подвижку в сторону реального разоружения. Среди наших партнеров из Министерства обороны и Генштаба было немало интеллигентных толковых людей, но корпоративный дух почти всегда брал верх. И мне кажется, они не воспринимали всерьез доводов, что милитаризм подорвал силы страны, что она все больше уподобляется колоссу на глиняных ногах. "Уж чего-чего, а для своей армии народ деньги всегда найдет. Он ее любит" - вот что сидело в их сознании, отгоняло мысль о необходимости хоть чем-то поступиться.
Разумеется, за этим упорством стоял и вполне весомый эгоистический интерес. Наш генералитет привык к отеческой заботе партии и жил на широкую ногу даже сравнительно с высокопоставленными работниками партийно-государственного аппарата. Глубоко проникла в эту среду и коррупция. Одним из самых доступных методов личного обогащения была торговля живым товаром. Пришлось заниматься расследованием скандальных дел и работникам Отдела ЦК. Командиры некоторых частей, дислоцированных в Чехословакии, вступали в "деловое партнерство" с местными хозяйственниками - солдаты отряжались на уборку урожая или строительство. Журналисты с чувством расписывали это как образец дружбы народов, а председатель колхоза в порядке возмещения "интернациональной помощи" вручал нашему генералу или полковнику конверт с кронами и поставлял продукты к его столу. В нескольких случаях современные работорговцы были пойманы за руку, но, насколько мне известно, виновных отправили в отставку и дела замяли, чтобы не наносить ущерба чести советской армии.
За сохранение наших баз и воинских контингентов на территории союзных государств генералитет цеплялся особенно рьяно. При этом корыстный интерес (необязательно обеспечиваемый преступным путем, ведь можно было получить немало благ и радостей жизни, просто живя в Берлине или Будапеште, отдыхая в Карловых Варах или на Мазурских озерах, летая за рубеж и обратно на комфортабельных самолетах за счет казны) вполне гармонично совмещался с геостратегическими соображениями. Выдвинутые как можно дальше на Запад боевые порядки обеспечивали возможность того самого броска танковых армад к Бискайскому заливу, которого панически боялась Европа. А этой угрозой обосновывались массированное военное присутствие США на континенте, ядерное вооружение Англии и Франции.
Наш милитаризм питал их милитаризм, их - наш. Нужно было разорвать этот порочный круг. Горбачев приступил к решению этой задачи тем же методом, какой был применен при выводе наших войск из Афганистана. Речь никоим образом не шла о признании нашего поражения в "холодной войне", о капитуляции после почти полувекового жесткого противостояния. Разоружение мыслилось как одновременный процесс сокращения военной силы у обеих сторон при постоянном сохранении стратегического паритета. В таком духе, достаточно твердо с нашей стороны, велись переговоры.
Чтобы окончательно рассеять сомнения, навеянные обвинениями Горбачева в неоправданных уступках Западу, расскажу о встрече с министрами обороны стран Варшавского Договора, состоявшейся 8 июля 1988 года. Встреча эта происходила в зале Секретариата ЦК. Представив своих коллег, Дмитрий Тимофеевич Язов доложил, что министры обменялись информацией, собранными на своих направлениях разведывательными данными ("венгерские товарищи раскрыли Италию, болгарские Турцию"). Пришли к выводу, что надо поддерживать уровень боевой готовности, отвечающий уровню противника. Имеем в виду показать друзьям в Наро-Фоминске современное оружие, в частности все танки, начиная с тридцатьчетверки, чтобы было видно, на каком рубеже мы сейчас находимся. По разведывательным средствам АВАКС есть отставание. Военные заводы должны не просто гнать вооружение, а добиваться, чтобы оно не уступало в качественном отношении.
Что же сказал министрам Горбачев?
Прежде всего он популярно разъяснил им решения только что прошедшей XIX Всесоюзной конференции КПСС, сделав упор на одной мысли: необходима политическая реформа, но речь ни в коем случае не идет об отходе от социализма. Напротив, мы хотим вернуться к исконным социалистическим ценностям, к ленинскому идеалу, и знаем, что братские партии хотят того же.
Стратегическая доктрина союзных государств должна быть в полном смысле слова современной. Мы с вами ведь не собираемся воевать со всем миром и паритет не следует понимать как примитивное арифметическое равенство: пушка на пушку, танк на танк, пулемет на пулемет. Он означает лишь, что обе стороны способны причинить друг другу неприемлемый ущерб. В военном строительстве нужно делать акцент на качестве техники и боевой подготовки. В Афганистане потери среди личного состава специально подготовленных и оснащенных частей в 10 раз меньше, чем в обычных армейских подразделениях. Выводы делайте сами.
Короче, нужна перестройка и вооруженных сил. Когда мы начали об этом говорить, пошли слухи, что Горбачев хочет чуть ли не разгромить армию. До меня стали доходить тревожные сигналы и обращения. Но это чепуха. Мы намерены в действительности укрепить свои вооруженные силы, сделав их более компактными и лучше организованными. Конечно, нужна и разумная экономия. Согласитесь, ненормально, когда национальный доход за пятилетку вырос на 20 процентов, а военные расходы - почти на 40. Сохраняя должный уровень военной готовности, нам нужно более энергично использовать политические средства для упрочения безопасности.
На первой нашей встрече с Рейганом американский президент начал говорить мне о преимуществах капитализма. Я ему возразил: не учите нас, ваш образ жизни нам не подходит. Сейчас, когда мы взялись за реформы, еще раз выявилось, что наши люди за социализм. Сами живите как хотите. Но и в наш монастырь со своим уставом не лезьте. Давайте лучше вместе думать, как сделать мир более устойчивым и безопасным. Это нужно всем.
Сотрудничество между союзными армиями я ставлю на уровень сотрудничества между братскими партиями. Иногда до меня доходит: а не пришло ли время рассмотреть вопрос о дальнейшем пребывании советских войск в ваших странах. Мне думается, сейчас, когда идет процесс разоружения, такие разговоры могут только повредить делу. Если возникают конкретные проблемы с неудачной дислокацией отдельных частей или поведением наших командиров - надо ставить эти вопросы и решать к обоюдному удовлетворению. А в целом, в комплексе это проблема большой политики. И должно быть ясно, что судьба братских стран нам дорога, как собственная.
Болгарин Джуров, поляк Сивицкий и другие министры, засвидетельствовав положительное отношение своих партий к перестройке, согласились с суждениями генсека по военным вопросам. Положительно откликнулись они и на наше предложение создать постоянный секретариат при штабе Объединенных вооруженных сил Варшавского Договора. Не странно ли: всего лишь через год-полтора начнется спешный вывод наших войск с территорий союзных стран, сам этот союз распадется с неприличной быстротой, а тут ответственные люди, не ощущая подземных толчков, рассуждают о совершенствовании коллективной обороны и даже уславливаются о создании новых ее звеньев? Очень уж похоже все это на поведение героев фильма Стенли Крамера "На последнем берегу": мир уже сгорел в атомной войне, осталась одна Австралия; люди здесь знают, что через несколько недель и до них докатится атомное облако, но делают вид, что ничего не происходит, чтобы не сойти с ума.
Убежден, у всех было предчувствие, что мы находимся на пороге великих перемен, когда утратят свое значение, уйдут в небытие формы жизни, к которым приучено наше поколение. Но пока этот момент не наступил, приходилось жить по старым законам. А кроме того, предчувствие - это всего лишь предчувствие. Никто не мог тогда еще предполагать, что через год с небольшим рухнет Берлинская стена, а с нею придет конец и всему мощному военному кулаку в Восточной Европе, этому опасному и дорогостоящему наследству генералиссимуса, которое мы бережно хранили 45 лет.
Мне пришлось заниматься подготовкой доклада к этой годовщине. По просьбе президента представил обширную справку Дмитрий Антонович Волкогонов, бывший тогда директором Института военной истории. Поделился своими размышлениями Ахромеев. А над текстом работали мы с Валентином Ивановичем Фалиным и Георгием Владимировичем Пряхиным.
Два-три раза сидели в Волынском над докладом и с Михаилом Сергеевичем. При этом открылась неизвестная мне до сих пор черта его натуры. Что он человек неравнодушный, ясно всем, кто с ним общается. Однако я видел в нем больше хладнокровного, рассудочного политика, не предполагал, что он способен так остро чувствовать.
Седьмого мая президент пригласил последний раз пройтись по тексту. Я застал его с покрасневшими глазами.
- Знаешь, не могу читать, комок к горлу подступает. Подумать только, сколько вынес наш народ, как его нещадно мордовали. Революция, индустриализация, коллективизация - все с огромными жертвами, с безумным напряжением. А тут еще такая война! Она ведь и по мне катком прокатилась. С Запада на Восток, потом с Востока на Запад прошли через Привольное немцы. Помню, как мы маялись, как потерянно ждали своей участи, когда наши ушли. После войны отец вернулся потемневший. Мало, редко рассказывал, что ему пришлось пережить. - Михаил Серге-евич помолчал и добавил: - Это всегда со мной.
Я тоже пустился в воспоминания. Рассказал, как пришел на фронт 18-летним. Как в третий раз после Ивана Грозного и Фрунзе брали Крым, освобождали Минск и другие белорусские города, потом Литву, которая теперь опять "бунтует". Разговор переключился на эту жгучую тему, и я в третий раз посоветовал срочно созвать круглый стол республик, чтобы начать разработку нового Союзного договора. Теперь уже ясно, что обойтись одними поправками в Конституции не удастся. Лучше взять инициативу в свои руки, не ждать, пока республики, по литовскому примеру, начнут разбегаться.
- Время еще не созрело, Георгий, - возразил Горбачев. - Я им не могу уступить, - продолжал он, имея в виду притязания Литвы. - Это без меня.
- Без вас никто не сможет решить такую задачу. То есть она все равно когда-нибудь решится, но с кровью.
- Ничего, мы их дожмем, - сказал Горбачев и, махнув рукой, предложил вернуться к докладу.
В последний момент перед выступлением он еще вписывал поправки. Стенографистки приносили перепечатанные страницы, и мы несколько раз переговаривались по телефону - уточняли факты. Цифры потерь в Отечественной войне были разные. Язов дал в интервью "Правде" примерно 27 миллионов, Волкогонов называл, 26-28, Госкомстат - 26 миллионов 236 тысяч. В конце концов решили назвать 27, чтобы не расходиться с военными. А то получалось неприлично - за два дня две цифры.
Однако Михаил Сергеевич все-таки выкинул кое-что, чем я дорожил. Мне не сказал, зная заранее, что буду уговаривать оставить. Это о том, что большие арсеналы всегда искушают применить оружие и что Венгрия 1956 года и Чехословакия 1968-го, да и наша военная экспедиция в Афганистан - все это метастазы той большой войны. Черканул он и идею Фалина - предложить немцам заключить в 1991 году, в год 50-летия нападения Германии на Советский Союз, советско-германский договор. Взяли верх осторожность, нежелание пугать американцев призраком нового Рапалло, хотя я полагал, что это не повредит, чтобы не слишком своевольничали.
Читал Горбачев доклад трудно, с комком в горле. Оттого произносил фразы медленно, непривычно для себя, и многим даже показалось, что он нездоров. Я подумал тогда, что для людей нашего поколения всегда останется священной память о перенесенных испытаниях и пережитой радости победы.
Закрываю глаза - и мерещится мне двойной лик войны. С одной стороны мчится на белом коне закованный в латы благородный Марс, а с другой - навстречу ему несется на суператомном вездеходе гнусный Молох с распахнутой кровавой пастью. Вижу с одной стороны груды смерзшихся, как бревна, трупов, страшные картины дотла разрушенных городов - Севастополя, Минска, Кенигсберга. С другой - парад войск Бобруйского гарнизона осенью 1945-го, блеск орденов на наших гимнастерках и мундирах, восторженные лица зрителей и приподнятое ощущение слитности с могучей силой, частицей которой ты являешься.
Когда слышишь яростный спор пацифистов и патриотов, хочется сказать тем и другим: прислушайтесь друг к другу.
Президентские метания
Понадобилось всего лишь полгода, чтобы стало очевидным: отказ одновременно с созданием новых высших законодательных органов учредить пост президента был ошибкой. Верховному Совету в прежнем "варианте" соответствовал коллегиальный глава государства - Президиум. Парламенту, избранному на действительно свободных выборах и представляющему форум соперничества и сотрудничества политических партий, не единственному органу верховной власти, а только одной из трех его ветвей - такому парламенту соответствовал президент как единоличный глава государства. Можно было назвать его и председателем, но в таком случае не Верховного Совета, а республики. Так, кстати, решен вопрос в Китае.
Советская одновластная модель проще. Она не исключает состязательность в политическом процессе, но не содержит на этот счет никаких гарантий, если не принимать за гарантию добрую волю. Причем добрая воля должна присутствовать у всех партий, группировок и лидеров. А человек несовершенен. У большинства всегда есть соблазн увековечить свою власть. У лидера этого большинства устранить соперников. Меньшинство готово использовать любой метод, чтобы стать большинством. И так далее. В результате одновластная модель почти неизбежно стремится к единовластию. Не случайно Ленин считал Советы идеальной формой диктатуры пролетариата. Они стали инструментом диктатуры Сталина, потом Политбюро.
Парламентская, трехвластная модель несравненно сложнее. Она явно уступает советской по оперативности. Разделенность властей неизбежно порождает соперничество между ними, а там, где соперничество, не обходится и без сутяжничества, усложненных процедур, юридического крючкотворства и тому подобного. И здесь достаточно лазеек для коррупции, мздоимства, кумовства, нарушения гражданских прав. Но эти недостатки с лихвой возмещаются тем, что власти ревниво следят друг за другом, страхуя общество от политического авантюризма. Открытая Монтескье гениальная формула разделения властей - это, безусловно, высшее достижение политической мысли, успешно прошедшее испытание на практике.
Парламентская система относится к советской примерно так, как атомные электростанции новейших конструкций - к станциям типа Чернобыльской. Они дороже, сложнее, но намного надежней. Что же касается бытовавшего у нас мнения, что совет-ская система связана с социализмом, что Советы ближе к народу, то опыт - и наш, отечественный, и зарубежных стран - за три четверти века достаточно ясно показал: мера народности органов власти зависит не столько от их структуры, сколько от соотношения социальных сил и господствующего в стране политического режима. Неважно, как будут называться органы местного самоуправления - Советами или муниципалитетами, а главный управитель - председателем исполкома, мэром или городским головой. Важно, какими материальными возможностями и полномочиями они обладают, чтобы удовлетворять интересы своей общины и поддержать на местах государственный порядок.