Страница:
– Два миллиона долларов.
– Два миллиона… Ты мне что, мозги пудришь?
Хатчмейер даже рот разинул. Соня снова влезла па велосипедный снаряд.
– Два миллиона. Нет, не пудрю я тебе мозги.
– Иди гуляй, детка, иди гуляй. Два миллиона? За один роман? Отбой.
– Два миллиона – или я пошла показывать ножки Майленбергу.
– Этому скалдырнику? Да откуда у него два миллиона! Бегай ты без штанов взад-вперед по Авеню Америк хоть с утра до вечера – никто столько не даст.
– Американские права, дешевое издание, фильмы, телепостановка, серийные выпуски, книжные клубы…
– Ты давай позабористее, – зевнул Хатчмейер. – Клубы у меня под рукой ходят.
– А с этой книгой они тебя обойдут.
– Ну, пусть даже купит Майленберг. Он тебе цены не даст, а я все равно перекуплю. И что мне с этого будет?
– Слава, – хлопнула козырем Соня, – мировая слава. Сразу влепишь в десятку: «Унесенные ветром», «Эмбер навечно», «Кукольная долина», «Доктор Живаго», «Аэропорт», «Мешочники». Да ты же в «Ридерз дайджест альманах» попадешь!
– В «Ридерз дайджест альманах»? – восхищенно переспросил Хатчмейер. – Ты думаешь, даже так?
– Думаю? Знаю. Престижная книга о скрытых жизненных возможностях. Не бульварщина какая. Переплюнешь Мэри Бейкер Эдди с ее христианской наукой. Это же словесная симфония. Заметь, кто здесь купил – фирма слава тебе господи!
– Кто? – с подозрением спросил Хатчмейер.
– Коркадилы.
– Коркадилы? Старейшее издательство…
– Не старейшее. «Марри» старше.
– Ну, ладно, старое. Почем?
– Пятьдесят тысяч фунтов, – наудачу брякнула Соня. Хатчмейер уставился на нее.
– Коркадилы – пятьдесят тысяч за эту книгу? Пятьдесят косых?
– Да, пятьдесят косых. И с ходу. Без лишних разговоров.
– А я слышал, они на мели, – сказал Хатчмейер. – Их что, откупил какой-нибудь араб?
– Нет, не араб. Это семейная фирма. Сам Джефри Коркадил выложил пятьдесят тысяч: понял, что книга того стоит. Думаешь, стали бы они рисковать такими деньгами, если б собирались сматывать удочки?
– Японский бог, – сказал Хатчмейер. – Да, видать, на это дерьмо делают крупные ставки… и все ж таки два миллиона! Никогда еще за роман столько не давали. Роббинс берет миллион, но ведь это Роббинс!..
– В том-то и дело, Хатч. Думаешь, я прошу два миллиона за так? Дура я тебе, что ли? К тому же два миллиона делают книгу. Ты их платишь, люди об этом знают – и каждый кидается читать роман – надо же понять, с чего это ты раскошелился. Про тебя всякому интересно. Ты впереди всех. Да и фильм обязательно…
– С фильма в доле. Только не процентик, а пополам.
– Идет, – сказала Соня. – Режь подметки на ходу. Пополам гак пополам.
– Да, еще мне нужен автор, этот ваш, как его… Пипер, – заявил Хатчмейер.
– Автор тебе нужен? – вмиг насторожилась Соня. – А зачем тебе автор?
– Для ходкого сбыта. Будем его совать в нос публике: вон видали, этому только подкладывай старух. Турне по Штатам, автографы, телеинтервью, лекции – в общем, на всю катушку. Мы его разделаем под гения.
– Не думаю, что ему это понравится, – смущенно сказала Соня. – Он очень робкий и замкнутый.
– Это он-то робкий? Заголился и давай стесняться? – удивился Хатчмейер. – Да за два миллиона он любой зад обязан дочиста вылизать!
– Сомневаюсь, что он согласится…
– Либо согласится, либо пошел он, – обрезал Хатчмейер. – Уж если я готов нянчиться с его книжонкой, то ему сам бог велел соглашаться. Точка, решено.
– Ладно, раз тебе так надо, – сказала Соня.
– Да, мне так надо, – сказал Хатчмейер. – И тебя мне тоже надо…
Соня еле унесла ноги и помчалась с договором на Ланьярд-Лейн.
– Довела до ума, – пропела она, сотрясая плясом кабинет.
– Ну и ну, – сказал Френсик. – Ах ты умница.
– С одним условием. – Соня приостановилась.
– С условием? Что за условие?
– Сперва хорошие новости. Книга ему понравилась. Он от нее без ума.
– А не рановато? – прищурился Френсик. – Он ведь даже случая не имел и заглянуть-то в эту клоаку.
– Ну, я ему рассказала… так, в общем – и ему очень понравилось. Пора, говорит, преодолевать опасный возрастной разрыв.
– Опасный возрастной?
– Да, между поколениями. Он как-то чувствует…
– Чувства его оставь-ка себе, – сказал Френсик. – Тот, кто говорит о преодолении опасного возрастного разрыва, не дорос до простейших человеческих эмоций.
– Он считает, что «Девство» окажет такое же благотворное влияние на молодежь и престарелых, какое «Лолита»…
– Оказала на родителей? – предположил Френсик.
– На пожилых мужчин, – сказала Соня.
– К этим хорошим новостям нам только не хватает заразиться проказой.
– Ты погоди, ты сначала послушай, какую цену он дает.
– Ну? – послушал Френсик.
– Два миллиона.
– Два миллиона? – Френсик постарался унять дрожь в голосе. – фунтов или долларов?
Соня с упреком посмотрела на него.
– Френзи, ты скотина, неблагодарная скотина. Я, значит…
– Миленькая, я просто хотел выяснить, сколько жути ты мне поднесешь на десерт. Если твой дружок из мафии готов заплатить за эти словесные помои два миллиона фунтов – тогда все, надо быстро складываться и улепетывать. Так чего же он, ублюдок, хочет?
– Во-первых, видеть договор с Коркадилами.
– Пожалуйста, договор в порядке.
– Не совсем. В этом договоре почему-то нет ни слова о тех пятидесяти тысячах фунтов, которые Коркадилы уплатили за «Девство», – сказала Соня. – Маленький такой недочетик.
– Пятидесяти тысячах фунтов? – ахнул Френсик. – Да где им…
– Хатчмейера надо было ошеломить.
– Что у него вместо головы? Коркадилы не наскребут и пятидесяти тысяч пенсов, не то что…
– Конечно. Это он знает. Я ему сказала, что Джефри рискнул собственным состоянием. Понятно теперь, почему он хочет видеть договор.
Френсик задумчиво потер лоб.
– Ну, положим, всегда можно составить другой договор. Уговорить Джефри подписать его, показать Хатчмейеру и разорвать, – сказал он наконец. – Джефри это, конечно, не понравится, но с двух-то миллионов ему тоже… Еще что?
– Это уж тебе совсем не понравится, – замялась Соня. – Он требует, чтобы автор совершил турне по Штатам: автографы, телевидение и рассказы про возлюбленных старушек.
Френсик достал платок и отер лицо.
– Требует, говоришь? – возмутился он. – Не может он этого требовать. У нас автор своей рукой договора не подпишет, не то что на люди показаться: какой-то псих с агорафобией или чем-то в этом роде, а Хатчмейер хочет, чтобы он торговал мордой по американскому телевидению?
– Именно требует, Френзи, не ХОЧЕТ, а ТРЕБУЕТ. Либо автор едет, либо адью.
– Значит, адью, – сказал Френсик. – Он не поедет. Слышала ведь, что сказал Кэдволладайн: полная анонимность.
– И два миллиона ничего не меняют?
Френсик покачал головой.
– Я сказал Кэдволладайну, что мы запросим большую сумму, а он мне – что не в деньгах дело.
– Два миллиона – это не просто деньги. Это состояние.
– Знаю, но…
– Попробуй-ка поговори еще раз с Кэдволладайном, – сказала Соня и протянула ему трубку. Френсик попробовал и говорил долго. Но мистер Кэдволладайн был неколебим. Да, да, два миллиона долларов – это целое состояние, однако для его клиента абсолютная анонимность все же важнее, и его инструкции гласят… Словом, разговор вышел пустой и удручающий.
– Что ж нам – сесть, сложить руки и смотреть, как двадцать процентов от двух миллионов смывает в канализацию? – спросила Соня. Френсик уныло поглядел вдаль, за ковент-гарденские крыши, и вздохнул. Двадцать процентов от двух миллионов – это, как ни считай, четыреста тысяч долларов, побольше двухсот тысяч фунтов, и это – их комиссионные. А из-за процесса Джеймса Джеймсфорта они только что потеряли еще двух прибыльных авторов.
– Должен быть какой-то выход из положения, – пробормотал он. – Ведь Хатчмейер в тех же потемках, что и мы, – он тоже не знает, кто автор.
– Почему же это не знает? – возразила Соня. – Знает. Питер Пипер проставлен на титуле.
Френсик глянул на нее с обновленным восхищением.
– Питер Пипер, – задумчиво проговорил он. – Да, это, пожалуй, мысль.
Они заперли контору и отправились в пивную через улицу.
– Как бы нам соблазнить Пипера представиться автором… – сказал Френсик после двойного виски.
– А у него просто нет другого пути в печать, – сказала Соня. – Если книга пойдет…
– Книга-то пойдет. У Хатчмейера все идет.
– Ну, значит, и Пипер выбьется в другой разряд и авось найдет себе какого-нибудь издателя на «Поиски».
– Нет, это не для него, – покачал головой Френсик. – Боюсь, у Пипера принципы. А с другой стороны – если вставить Джефри в договор обязательство опубликовать «Поиски утраченного детства»… Не наведаться ли к нему сегодня же? Он устраивает такую обыкновенненькую вечериночку. Да, это едва ли не путь. Пипер лоб расшибет, лишь бы напечататься, а бесплатное турне по Штатам… Давай-ка тяпнем за успех предприятия.
– Попытка – не пытка, – сказала Соня.
Прежде чем ехать к Коркадилу, Френсик вернулся в контору н составил два новых договора. В первом из них Коркадилы обязывались выплатить пятьдесят тысяч за «Девства ради помедлите о мужчины», вторым – гарантировали публикацию очередного романа мистера Пипера «Поиски утраченного детства»: аванс – пятьсот фунтов.
– В конце концов, чем мы рискуем? – сказал Френсик Соне, снова запирая контору. – Если даже Джефри не согласится на пиперовский аванс – ладно, заплатим из своих. Главное – добиться твердокаменной гарантии, что они опубликуют «Поиски».
– Джефри тоже светят десять процентов от двух миллионов, – заметила Соня на прощанье. – Надеюсь, это его подстегнет.
– Уж я, видит бог, постараюсь, – сказал Френсик и подозвал такси.
Так что Френсик захаживал сюда редко, а свою интимную жизнь свел к тихим интрижкам с переспелыми женщинами, терпимыми к его вялости и необязательности, и к оглядыванию девушек в метро, от Хампстеда до Лестер-Сквер. Однако на этот раз он явился по делу – и, конечно, угодил в толпу. Френсик обзавелся бокалом и пошел искать Джефри. Найти его было нелегко. Став главным Коркадилом, Джефри приобрел сексапил, которого ему раньше не хватало. К Френсику тут же пристал поэт из Тобаго; требовалось его мнение о «Зазнайке-негре», а то поэт находил Фербенка где-то божественным и где-то отталкивающим. Френсик сказал, что мнение это целиком разделяет и что Фербенк был замечательно плодовит. Лишь час спустя, нечаянно запершись в ванной, он наконец вышел на Джефри.
– Дорогой мой, так нельзя, – сказал тот, когда Френсик, минут десять проколотив по двери, освободился с помощью какого-то косметического баллончика. – Надо вам знать, что в комнате для мальчиков у нас запираться не принято. Это так неспонтанно. Ведь всякая случайная встреча…
– Это не случайная встреча, – сказал Френсик, затаскивая Джефри в ванную и снова запирая дверь. – У меня к вам разговор, и немаловажный.
– Только не запирайте!.. О господи! Свен ужасно ревнивый. Он впадает в неистовство. Понимаете, кровь викингов.
– Плевать на кровь, – сказал Френсик, – я с предложением Хатчмейера. Основательным.
– Боже мой, опять вы с делами, – сказал Джефри, вяло опускаясь на сиденье унитаза. – Основательное – это сколько?
– Два миллиона долларов, – сказал Френсик.
Джефри схватился, чтоб не упасть, за рулон туалетной бумаги.
– Два миллиона долларов? – выговорил он. – Неужели же ДВА миллиона? Может, вы мне голову морочите?
– Ничуть, – сказал Френсик.
– Так это же изумительно! Какая прелесть! Лапочка моя…
Френсик пихнул его обратно на сиденье.
– Есть одна загвоздка. Точнее говоря, две загвоздки.
– Ах, ну почему всегда должны быть какие-нибудь загвоздки? Разве без них мало в жизни сложностей?
– Надо было поразить его суммой, уплаченной вами за книгу, – о сказал Френсик.
– Но я же почти ничего не платил. Собственно…
– Вот именно, а все-таки пришлось ему сказать, что уплачен аванс в пятьдесят тысяч фунтов, и он хочет видеть договор.
– Пятьдесят тысяч фунтов? Любезный мой, да у нас…
– Знаем, – сказал Френсик, – можете не объяснять мне свое финансовое положение. У вас… скажем так, туго с наличными.
– Мягко говоря, – сказал Джефри, теребя обрывок туалетной бумаги.
– Хатчмейеру это тоже известно – потому-то ему и понадобился договор.
– Какой толк? В договоре…
– Вот здесь у меня, – сказал Френсик, роясь в кармане, – другой договор, который Хатчмейеру больше понравится. Там написано, что вы согласны уплатить пятьдесят тысяч…
– Спокойненько, – сказал Джефри, поднимаясь с унитаза, – если вы думаете, что я подпишу договор на пятьдесят тысяч, то вы очень ошибаетесь. Я не такой уж финансист, но тут все ясно.
– Ну что ж, – сердито сказал Френсик, складывая договор, – раз так, привет и до свидания.
– Почему же привет? Ведь договор у нас с вами давно подписан.
– Привет не вам, а Хатчмейеру. Заодно уж попрощайтесь с вашими десятью процентами от двух миллионов долларов. Если вам дороже…
Джефри снова сел на унитаз.
– Вы это, значит, всерьез, – сказал он, наконец.
– Какие тут шутки, – отозвался Френсик.
– И вы правда ручаетесь, что Хатчмейер согласился уплатить эту невероятную сумму?
– Если я говорю, – сказал Френсик со всем достоинством, какое позволяла ванная, – значит, так и есть.
Джефри скептически покосился на него.
– Верить Джеймсу Джеймсфорту, так… Ну, ладно, ладно. Простите. Ужасный все-таки сюрприз. И чего же вы от меня хотите?
– Подпишите вот этот договор, а я дам вам расписку на пятьдесят тысяч фунтов. Она послужит гарантией… Кто-то забарабанил по двери.
– Давайте вылезайте, – гремел нордический голос, – я знаю, чем вы там занимаетесь!
– О господи, Свен, – сказал Джефри, пытаясь отпереть. – Успокойся, радость моя! – крикнул он. – У нас деловая беседа.
Позади него Френсик на всякий случай вооружился унитазной щеткой.
– Деловая! – вопил швед. – Знаю я ваши дела…
Дверь распахнулась, и ванная предстала яростному взору Свена.
– Зачем он со щеткой?
– Свен, милый, ну будь умницей, – увещевал Джефри. Но Свен еще не решил – плакать или драться.
– Как ты мог, Джефри, как ты мог!..
– Никак он не мог, – отрезал Френсик. Швед смерил его взглядом.
– И с таким неказистым, гадким человечишкой…
Френсик разъярился в свою очередь.
– Неказистым – пусть, – заорал он, – а гадким – это вы заткнитесь!
Ценой легкой потасовки в дверях Джефри увлек рыдающего Свена по коридору. Френсик вложил оружие в держак и сел на край ванны. К тому времени, как Джефри вернулся, была обдумана новая тактика.
– На чем мы остановились? – спросил Джефри.
– На том, что ваш petit ami[9] назвал меня гадким человечишкой, – сказал Френсик.
– Миленький, простите, пожалуйста, но вам еще повезло. На прошлой неделе он чуть не убил одного, а тот, бедняга, всего только пришел починить биде.
– Так вот о договоре. Я, пожалуй, готов на уступки, – заявил Френсик. – Вторая книга Пипера, «Поиски утраченного детства», обойдется вам в каких-нибудь тысячу фунтов аванса…
– Вторая книга? Это он еще один роман пишет?
– Заканчивает, – сказал Френсик, – и он куда почище «Девства». Уступаю вам его почти за бесценок, бог с вами, только подписывайте договор для Хатчмейера.
– Ну, давайте, – сказал Джефри. – Поневоле доверяюсь вам.
– Если через неделю не получите договор обратно и не кинете его в корзину, идите к Хатчмейеру и разоблачайте, – сказал Френсик, – Вот вам и гарантия.
Так, в ванной у Джефри Коркадила, были подписаны два договора. Френсик, отдуваясь, поплелся домой, а на другое утро Соня показала один из них Хатчмейеру. Сделка вступила в силу.
– Два миллиона… Ты мне что, мозги пудришь?
Хатчмейер даже рот разинул. Соня снова влезла па велосипедный снаряд.
– Два миллиона. Нет, не пудрю я тебе мозги.
– Иди гуляй, детка, иди гуляй. Два миллиона? За один роман? Отбой.
– Два миллиона – или я пошла показывать ножки Майленбергу.
– Этому скалдырнику? Да откуда у него два миллиона! Бегай ты без штанов взад-вперед по Авеню Америк хоть с утра до вечера – никто столько не даст.
– Американские права, дешевое издание, фильмы, телепостановка, серийные выпуски, книжные клубы…
– Ты давай позабористее, – зевнул Хатчмейер. – Клубы у меня под рукой ходят.
– А с этой книгой они тебя обойдут.
– Ну, пусть даже купит Майленберг. Он тебе цены не даст, а я все равно перекуплю. И что мне с этого будет?
– Слава, – хлопнула козырем Соня, – мировая слава. Сразу влепишь в десятку: «Унесенные ветром», «Эмбер навечно», «Кукольная долина», «Доктор Живаго», «Аэропорт», «Мешочники». Да ты же в «Ридерз дайджест альманах» попадешь!
– В «Ридерз дайджест альманах»? – восхищенно переспросил Хатчмейер. – Ты думаешь, даже так?
– Думаю? Знаю. Престижная книга о скрытых жизненных возможностях. Не бульварщина какая. Переплюнешь Мэри Бейкер Эдди с ее христианской наукой. Это же словесная симфония. Заметь, кто здесь купил – фирма слава тебе господи!
– Кто? – с подозрением спросил Хатчмейер.
– Коркадилы.
– Коркадилы? Старейшее издательство…
– Не старейшее. «Марри» старше.
– Ну, ладно, старое. Почем?
– Пятьдесят тысяч фунтов, – наудачу брякнула Соня. Хатчмейер уставился на нее.
– Коркадилы – пятьдесят тысяч за эту книгу? Пятьдесят косых?
– Да, пятьдесят косых. И с ходу. Без лишних разговоров.
– А я слышал, они на мели, – сказал Хатчмейер. – Их что, откупил какой-нибудь араб?
– Нет, не араб. Это семейная фирма. Сам Джефри Коркадил выложил пятьдесят тысяч: понял, что книга того стоит. Думаешь, стали бы они рисковать такими деньгами, если б собирались сматывать удочки?
– Японский бог, – сказал Хатчмейер. – Да, видать, на это дерьмо делают крупные ставки… и все ж таки два миллиона! Никогда еще за роман столько не давали. Роббинс берет миллион, но ведь это Роббинс!..
– В том-то и дело, Хатч. Думаешь, я прошу два миллиона за так? Дура я тебе, что ли? К тому же два миллиона делают книгу. Ты их платишь, люди об этом знают – и каждый кидается читать роман – надо же понять, с чего это ты раскошелился. Про тебя всякому интересно. Ты впереди всех. Да и фильм обязательно…
– С фильма в доле. Только не процентик, а пополам.
– Идет, – сказала Соня. – Режь подметки на ходу. Пополам гак пополам.
– Да, еще мне нужен автор, этот ваш, как его… Пипер, – заявил Хатчмейер.
– Автор тебе нужен? – вмиг насторожилась Соня. – А зачем тебе автор?
– Для ходкого сбыта. Будем его совать в нос публике: вон видали, этому только подкладывай старух. Турне по Штатам, автографы, телеинтервью, лекции – в общем, на всю катушку. Мы его разделаем под гения.
– Не думаю, что ему это понравится, – смущенно сказала Соня. – Он очень робкий и замкнутый.
– Это он-то робкий? Заголился и давай стесняться? – удивился Хатчмейер. – Да за два миллиона он любой зад обязан дочиста вылизать!
– Сомневаюсь, что он согласится…
– Либо согласится, либо пошел он, – обрезал Хатчмейер. – Уж если я готов нянчиться с его книжонкой, то ему сам бог велел соглашаться. Точка, решено.
– Ладно, раз тебе так надо, – сказала Соня.
– Да, мне так надо, – сказал Хатчмейер. – И тебя мне тоже надо…
Соня еле унесла ноги и помчалась с договором на Ланьярд-Лейн.
* * *
Френсик явно заждался ее.– Довела до ума, – пропела она, сотрясая плясом кабинет.
– Ну и ну, – сказал Френсик. – Ах ты умница.
– С одним условием. – Соня приостановилась.
– С условием? Что за условие?
– Сперва хорошие новости. Книга ему понравилась. Он от нее без ума.
– А не рановато? – прищурился Френсик. – Он ведь даже случая не имел и заглянуть-то в эту клоаку.
– Ну, я ему рассказала… так, в общем – и ему очень понравилось. Пора, говорит, преодолевать опасный возрастной разрыв.
– Опасный возрастной?
– Да, между поколениями. Он как-то чувствует…
– Чувства его оставь-ка себе, – сказал Френсик. – Тот, кто говорит о преодолении опасного возрастного разрыва, не дорос до простейших человеческих эмоций.
– Он считает, что «Девство» окажет такое же благотворное влияние на молодежь и престарелых, какое «Лолита»…
– Оказала на родителей? – предположил Френсик.
– На пожилых мужчин, – сказала Соня.
– К этим хорошим новостям нам только не хватает заразиться проказой.
– Ты погоди, ты сначала послушай, какую цену он дает.
– Ну? – послушал Френсик.
– Два миллиона.
– Два миллиона? – Френсик постарался унять дрожь в голосе. – фунтов или долларов?
Соня с упреком посмотрела на него.
– Френзи, ты скотина, неблагодарная скотина. Я, значит…
– Миленькая, я просто хотел выяснить, сколько жути ты мне поднесешь на десерт. Если твой дружок из мафии готов заплатить за эти словесные помои два миллиона фунтов – тогда все, надо быстро складываться и улепетывать. Так чего же он, ублюдок, хочет?
– Во-первых, видеть договор с Коркадилами.
– Пожалуйста, договор в порядке.
– Не совсем. В этом договоре почему-то нет ни слова о тех пятидесяти тысячах фунтов, которые Коркадилы уплатили за «Девство», – сказала Соня. – Маленький такой недочетик.
– Пятидесяти тысячах фунтов? – ахнул Френсик. – Да где им…
– Хатчмейера надо было ошеломить.
– Что у него вместо головы? Коркадилы не наскребут и пятидесяти тысяч пенсов, не то что…
– Конечно. Это он знает. Я ему сказала, что Джефри рискнул собственным состоянием. Понятно теперь, почему он хочет видеть договор.
Френсик задумчиво потер лоб.
– Ну, положим, всегда можно составить другой договор. Уговорить Джефри подписать его, показать Хатчмейеру и разорвать, – сказал он наконец. – Джефри это, конечно, не понравится, но с двух-то миллионов ему тоже… Еще что?
– Это уж тебе совсем не понравится, – замялась Соня. – Он требует, чтобы автор совершил турне по Штатам: автографы, телевидение и рассказы про возлюбленных старушек.
Френсик достал платок и отер лицо.
– Требует, говоришь? – возмутился он. – Не может он этого требовать. У нас автор своей рукой договора не подпишет, не то что на люди показаться: какой-то псих с агорафобией или чем-то в этом роде, а Хатчмейер хочет, чтобы он торговал мордой по американскому телевидению?
– Именно требует, Френзи, не ХОЧЕТ, а ТРЕБУЕТ. Либо автор едет, либо адью.
– Значит, адью, – сказал Френсик. – Он не поедет. Слышала ведь, что сказал Кэдволладайн: полная анонимность.
– И два миллиона ничего не меняют?
Френсик покачал головой.
– Я сказал Кэдволладайну, что мы запросим большую сумму, а он мне – что не в деньгах дело.
– Два миллиона – это не просто деньги. Это состояние.
– Знаю, но…
– Попробуй-ка поговори еще раз с Кэдволладайном, – сказала Соня и протянула ему трубку. Френсик попробовал и говорил долго. Но мистер Кэдволладайн был неколебим. Да, да, два миллиона долларов – это целое состояние, однако для его клиента абсолютная анонимность все же важнее, и его инструкции гласят… Словом, разговор вышел пустой и удручающий.
– Что ж нам – сесть, сложить руки и смотреть, как двадцать процентов от двух миллионов смывает в канализацию? – спросила Соня. Френсик уныло поглядел вдаль, за ковент-гарденские крыши, и вздохнул. Двадцать процентов от двух миллионов – это, как ни считай, четыреста тысяч долларов, побольше двухсот тысяч фунтов, и это – их комиссионные. А из-за процесса Джеймса Джеймсфорта они только что потеряли еще двух прибыльных авторов.
– Должен быть какой-то выход из положения, – пробормотал он. – Ведь Хатчмейер в тех же потемках, что и мы, – он тоже не знает, кто автор.
– Почему же это не знает? – возразила Соня. – Знает. Питер Пипер проставлен на титуле.
Френсик глянул на нее с обновленным восхищением.
– Питер Пипер, – задумчиво проговорил он. – Да, это, пожалуй, мысль.
Они заперли контору и отправились в пивную через улицу.
– Как бы нам соблазнить Пипера представиться автором… – сказал Френсик после двойного виски.
– А у него просто нет другого пути в печать, – сказала Соня. – Если книга пойдет…
– Книга-то пойдет. У Хатчмейера все идет.
– Ну, значит, и Пипер выбьется в другой разряд и авось найдет себе какого-нибудь издателя на «Поиски».
– Нет, это не для него, – покачал головой Френсик. – Боюсь, у Пипера принципы. А с другой стороны – если вставить Джефри в договор обязательство опубликовать «Поиски утраченного детства»… Не наведаться ли к нему сегодня же? Он устраивает такую обыкновенненькую вечериночку. Да, это едва ли не путь. Пипер лоб расшибет, лишь бы напечататься, а бесплатное турне по Штатам… Давай-ка тяпнем за успех предприятия.
– Попытка – не пытка, – сказала Соня.
Прежде чем ехать к Коркадилу, Френсик вернулся в контору н составил два новых договора. В первом из них Коркадилы обязывались выплатить пятьдесят тысяч за «Девства ради помедлите о мужчины», вторым – гарантировали публикацию очередного романа мистера Пипера «Поиски утраченного детства»: аванс – пятьсот фунтов.
– В конце концов, чем мы рискуем? – сказал Френсик Соне, снова запирая контору. – Если даже Джефри не согласится на пиперовский аванс – ладно, заплатим из своих. Главное – добиться твердокаменной гарантии, что они опубликуют «Поиски».
– Джефри тоже светят десять процентов от двух миллионов, – заметила Соня на прощанье. – Надеюсь, это его подстегнет.
– Уж я, видит бог, постараюсь, – сказал Френсик и подозвал такси.
* * *
Вечериночки Джефри Коркадила Френсик однажды в злую минуту обозвал подбериночками. Гости стояли или прохаживались с бокалами и легкими закусками; говорили – беглыми полунамеками – о книгах, пьесах и авторах, нечитаных, невиданных и неведомых, но способствовавших двуполому и однополому сближению: затем все и устраивалось. Френсик, в общем-то, предпочитал здесь не появляться – здешние шуточки были небезопасны. Всюду таилась сексуальная угроза; а к тому же он побаивался разговориться о чем-нибудь, в чем ни бельмеса не смыслил. Будет уже – поговорили этак-то в университетские годы. Наконец, не было здесь и женщин, взыскующих мужа: бывали либо перезрелые, либо неотличимые от мужчин. Как-то Френсик нечаянно подал надежду видному театральному критику – с ужасающими последствиями. Он все еще предпочитал вечеринки, где могла встретиться возможная жена; а у Джефри, того и гляди, тебя самого замуж возьмут.Так что Френсик захаживал сюда редко, а свою интимную жизнь свел к тихим интрижкам с переспелыми женщинами, терпимыми к его вялости и необязательности, и к оглядыванию девушек в метро, от Хампстеда до Лестер-Сквер. Однако на этот раз он явился по делу – и, конечно, угодил в толпу. Френсик обзавелся бокалом и пошел искать Джефри. Найти его было нелегко. Став главным Коркадилом, Джефри приобрел сексапил, которого ему раньше не хватало. К Френсику тут же пристал поэт из Тобаго; требовалось его мнение о «Зазнайке-негре», а то поэт находил Фербенка где-то божественным и где-то отталкивающим. Френсик сказал, что мнение это целиком разделяет и что Фербенк был замечательно плодовит. Лишь час спустя, нечаянно запершись в ванной, он наконец вышел на Джефри.
– Дорогой мой, так нельзя, – сказал тот, когда Френсик, минут десять проколотив по двери, освободился с помощью какого-то косметического баллончика. – Надо вам знать, что в комнате для мальчиков у нас запираться не принято. Это так неспонтанно. Ведь всякая случайная встреча…
– Это не случайная встреча, – сказал Френсик, затаскивая Джефри в ванную и снова запирая дверь. – У меня к вам разговор, и немаловажный.
– Только не запирайте!.. О господи! Свен ужасно ревнивый. Он впадает в неистовство. Понимаете, кровь викингов.
– Плевать на кровь, – сказал Френсик, – я с предложением Хатчмейера. Основательным.
– Боже мой, опять вы с делами, – сказал Джефри, вяло опускаясь на сиденье унитаза. – Основательное – это сколько?
– Два миллиона долларов, – сказал Френсик.
Джефри схватился, чтоб не упасть, за рулон туалетной бумаги.
– Два миллиона долларов? – выговорил он. – Неужели же ДВА миллиона? Может, вы мне голову морочите?
– Ничуть, – сказал Френсик.
– Так это же изумительно! Какая прелесть! Лапочка моя…
Френсик пихнул его обратно на сиденье.
– Есть одна загвоздка. Точнее говоря, две загвоздки.
– Ах, ну почему всегда должны быть какие-нибудь загвоздки? Разве без них мало в жизни сложностей?
– Надо было поразить его суммой, уплаченной вами за книгу, – о сказал Френсик.
– Но я же почти ничего не платил. Собственно…
– Вот именно, а все-таки пришлось ему сказать, что уплачен аванс в пятьдесят тысяч фунтов, и он хочет видеть договор.
– Пятьдесят тысяч фунтов? Любезный мой, да у нас…
– Знаем, – сказал Френсик, – можете не объяснять мне свое финансовое положение. У вас… скажем так, туго с наличными.
– Мягко говоря, – сказал Джефри, теребя обрывок туалетной бумаги.
– Хатчмейеру это тоже известно – потому-то ему и понадобился договор.
– Какой толк? В договоре…
– Вот здесь у меня, – сказал Френсик, роясь в кармане, – другой договор, который Хатчмейеру больше понравится. Там написано, что вы согласны уплатить пятьдесят тысяч…
– Спокойненько, – сказал Джефри, поднимаясь с унитаза, – если вы думаете, что я подпишу договор на пятьдесят тысяч, то вы очень ошибаетесь. Я не такой уж финансист, но тут все ясно.
– Ну что ж, – сердито сказал Френсик, складывая договор, – раз так, привет и до свидания.
– Почему же привет? Ведь договор у нас с вами давно подписан.
– Привет не вам, а Хатчмейеру. Заодно уж попрощайтесь с вашими десятью процентами от двух миллионов долларов. Если вам дороже…
Джефри снова сел на унитаз.
– Вы это, значит, всерьез, – сказал он, наконец.
– Какие тут шутки, – отозвался Френсик.
– И вы правда ручаетесь, что Хатчмейер согласился уплатить эту невероятную сумму?
– Если я говорю, – сказал Френсик со всем достоинством, какое позволяла ванная, – значит, так и есть.
Джефри скептически покосился на него.
– Верить Джеймсу Джеймсфорту, так… Ну, ладно, ладно. Простите. Ужасный все-таки сюрприз. И чего же вы от меня хотите?
– Подпишите вот этот договор, а я дам вам расписку на пятьдесят тысяч фунтов. Она послужит гарантией… Кто-то забарабанил по двери.
– Давайте вылезайте, – гремел нордический голос, – я знаю, чем вы там занимаетесь!
– О господи, Свен, – сказал Джефри, пытаясь отпереть. – Успокойся, радость моя! – крикнул он. – У нас деловая беседа.
Позади него Френсик на всякий случай вооружился унитазной щеткой.
– Деловая! – вопил швед. – Знаю я ваши дела…
Дверь распахнулась, и ванная предстала яростному взору Свена.
– Зачем он со щеткой?
– Свен, милый, ну будь умницей, – увещевал Джефри. Но Свен еще не решил – плакать или драться.
– Как ты мог, Джефри, как ты мог!..
– Никак он не мог, – отрезал Френсик. Швед смерил его взглядом.
– И с таким неказистым, гадким человечишкой…
Френсик разъярился в свою очередь.
– Неказистым – пусть, – заорал он, – а гадким – это вы заткнитесь!
Ценой легкой потасовки в дверях Джефри увлек рыдающего Свена по коридору. Френсик вложил оружие в держак и сел на край ванны. К тому времени, как Джефри вернулся, была обдумана новая тактика.
– На чем мы остановились? – спросил Джефри.
– На том, что ваш petit ami[9] назвал меня гадким человечишкой, – сказал Френсик.
– Миленький, простите, пожалуйста, но вам еще повезло. На прошлой неделе он чуть не убил одного, а тот, бедняга, всего только пришел починить биде.
– Так вот о договоре. Я, пожалуй, готов на уступки, – заявил Френсик. – Вторая книга Пипера, «Поиски утраченного детства», обойдется вам в каких-нибудь тысячу фунтов аванса…
– Вторая книга? Это он еще один роман пишет?
– Заканчивает, – сказал Френсик, – и он куда почище «Девства». Уступаю вам его почти за бесценок, бог с вами, только подписывайте договор для Хатчмейера.
– Ну, давайте, – сказал Джефри. – Поневоле доверяюсь вам.
– Если через неделю не получите договор обратно и не кинете его в корзину, идите к Хатчмейеру и разоблачайте, – сказал Френсик, – Вот вам и гарантия.
Так, в ванной у Джефри Коркадила, были подписаны два договора. Френсик, отдуваясь, поплелся домой, а на другое утро Соня показала один из них Хатчмейеру. Сделка вступила в силу.
Глава 4
А в Эксфорте, в пансионе Гленигл, перо Питера Пипера выводило строгие палочки и ровные завитки на сорок пятой странице его записной книжки. В соседнем номере с воем разъезжал пылесос миссис Окли, мешая Пиперу создавать восьмую версию автобиографического романа. Изготовлялась она по образу и подобию «Волшебной горы», что отнюдь не облегчало дела. Многоярусные периоды, для вящей иронии перенасыщенные у Томаса Манна точными деталями, не слишком подходили к описанию семейных перипетий 1953 года в Ист-Финчли, но Пипер упорствовал. Он твердо знал, что упорство пристало гению, и еще тверже – что он гений. Пусть его пока не признают: в некий день мир оценит по достоинству его неустанные труды. И вот, наперекор пылесосу и холодному ветру с моря, поддувавшему в оконные щели, Пипер писал и писал.
На столе располагались полукругом принадлежности его святого ремесла: записная книжка с нужными мыслями и оборотами речи, дневник с глубокими соображениями насчет жизни вообще и перечнями дневных свершений, частокол авторучек и бутылка полуиспарившихся черных чернил. Испарять чернила – это изобрел сам Пипер. Он ведь писал для потомства, и важнее всего было, чтобы написанное сохранилось как можно дольше и не поблекло. Одно время Пипер, в подражание Киплингу, употреблял индийские чернила, но они залепляли перо на первом же слове. Потом он сделал не чаянное открытие: если не закупоривать в сухой комнате бутыль Уотерменовских Полуночных чернил, то они густеют получше индийских, сохраняя, однако, текучесть достаточную, чтобы написать целое предложение, не протирая пера носовым платком. Страницы с золотистым чернильным отливом выглядели очень значительно, а чтобы сберечь свой труд от времени, Пипер покупал гроссбухи в кожаных переплетах, предназначенные для старомодного счетоводства и нотариальных контор, и, невзирая на вертикальную разлиновку, начинял их своими романами. Всякий заполненный гроссбух был в некотором роде законченным произведением искусства. Почерк Пипера – мелкий и поразительно ровный – струился по страницам сплошным потоком. В романах его диалогов было очень мало, а уж если разговаривали, то полновесными, насыщенными и нескончаемыми предложениями; так что ни абзацев, ни пробелов почти не было. Все гроссбухи тщательно сохранялись. Когда-нибудь, может быть даже после его смерти, когда гений его станет очевиден, ученые проследят по этим нетленным листам его творческий путь. Следовало принять во внимание потомство.
Но ни пылесос за стеной, ни вторжения хозяйки и уборщиц принимать во внимание не следовало. Пипер дорожил своим рабочим временем, а работал он по утрам. После обеда он прогуливался по той приморской аллее, возле которой жил в данный момент. После чая Пипер снова писал, а после ужина – читал: сначала написанное за день, затем – роман, принятый за образец. Читалось ему все-таки быстрее, чем писалось, и «Тяжелые времена», «Ностромо», «Женский портрет», «Миддлмарч» и «Волшебную гору» он знал досконально, а «Сыновей и любовников» буквально от корки до корки. Так, читая одни только шедевры величайших писателей, он оградил себя от зловредного влияния мелкотравчатых романистов.
Помимо шедевров он черпал вдохновение в «Нравственном романе». Эта монография лежала у него на ночном столике, и перед тем, как выключить свет, Пипер перечитывал и мысленно прожевывал страницу-другую заклинаний мисс Лаут. Она особенно требовала «помещать характеры в плодотворную эмоциональную сферу, так сказать, в контекст зрелого и разностороннего мировосприятия, соответствующий действительному опыту романиста, усугубляя таким образом жизненность творений писательского вымысла». Действительный опыт Пипера включал восемнадцать лет жизни с отцом и матерью в Финчли, смерть родителей в дорожной катастрофе и десять лет скитаний по пансионам – и нелегко ему было подыскивать контекст зрелого и разностороннего мировосприятия. Однако же он сделал, что мог, подвергнув неудачный брак покойных мистера и миссис Пипер детальному рассмотрению, дабы наделить их, как повелевала мисс Лаут, зрелостью и жизненностью. Эта эмоциональная эксгумация открыла в них чувства, ими не испытанные, и глубины, которых у них не было. В действительности мистер Пипер был просто опытным слесарем-водопроводчиком. В «Поисках» он стал слесарем-туберкулезником, сложной натурой, раздираемой неимоверно противоречивыми чувствами к своей жене. А с миссис Пипер случилось, пожалуй, еще хуже. Преобразившись из мисс Изабелл Арчер во фрау Шоша, она возымела пристрастие к философским словопрениям, хлопанью дверьми и демонстрации обнаженных плеч, а также тайное сексуальное влечение к своему сыну и к соседу по дому; на самом деле все это привело бы ее в смертельный ужас. Мужа миссис Пипер из «Поисков» презирала, супружеские отношения были ей отвратительны, Наконец, сам Пипер являлся на страницы романа четырнадцатилетним вундеркиндом, отягощенным избытком самопознания и проницающим подлинные чувства родителей друг к другу: если бы все это было так, то оставалось только выгнать его из дому, во избежание общего безумия. Однако мистер и миссис Пипер не сошли с ума, а сын их благоденствовал под родительским кровом, потому что на самом деле в свои четырнадцать лет он был очень заурядным подростком, а все прозрения обрел задним числом. Едва ли у него и были какие-нибудь чувства, но поскольку были, постольку объектом их служила школьная учительница словесности мисс Пирс, которая опрометчиво похвалила юного Питера за рассказ, почти дословно переписанный из ветхого номера журнала «Горизонт», найденного в классном книжном шкафу. Так отрок Пипер встал на писательскую стезю и двинулся по ней четыре года спустя, когда усталый шофер автоцистерны заснул за рулем и пересек шоссе на скорости шестьдесят миль в час, стерев с лица земли мистера и миссис Пипер, мирно кативших с тридцатимильной скоростью к друзьям в Амершем. Таким образом восемнадцатилетний Питер унаследовал дом в Финчли, внушительную страховку и сбережения родителей, а заодно получил возможность строить жизнь по-своему. Дом он продал, все деньги поместил в банк и начал их тратить, чтобы появился материальный стимул к писанию. Десять лет спустя, написав несколько миллионов неоплаченных слов, он оказался практически без гроша.
Поэтому в совершенный восторг привела его телеграмма из Лондона: СРОЧНО ВЫЕЗЖАЙТЕ ПОВОДУ ИЗДАНИЯ РОМАНА ИТП АВАНС ТЫСЯЧА ФУНТОВ ТЕЛЕФОНИРУЙТЕ НЕМЕДЛЕННО ФРЕНСИК.
Пипер немедленно телефонировал и поспел к полуденному поезду, дрожа от радостного предвкушения. Наконец-то он признан.
– Что же будет, если он откажется? – спросила Соня Френсика, мерившего шагами кабинет.
– Это один бог ведает, – отозвался Френсик. – Слышала, что сказал Кэдволладайн: «Поступайте, как знаете, но клиент мой должен оставаться в стороне». Стало быть, либо Пипер, либо крышка.
– Ну, я хоть кстати вынула из Хатчмейера еще двадцать пять тысяч долларов плюс проездные расходы на турне, – сказала Соня. – Может быть, это решит дело.
– С кем бы другим, – усомнился Френсик, – а у Пипера принципы. Бога ради, не оставляй без присмотра верстку «Девства» – не надо ему видеть, что он якобы написал.
– Когда-нибудь все равно ведь прочтет.
– Когда-нибудь пусть, а сейчас надо, чтоб он согласился на турне и получил какие-то хатчмейеровские деньги. Труднее будет идти на попятную.
– Ты думаешь, он купится на предложение Коркадилов издать «Поиски утраченного детства»?
– Это наш главный козырь, – сказал Френсик. – Ты пойми, что Пипер из той разновидности дуралеев, которых съело dementia novella[10], иначе говоря – библиомания. Симптом болезни – оголтелое желание попасть в печать. Ладно, протащу в печать и Пипера. Вот ему на подносе тысяча фунтов – невероятно, если припомнить его беспомощную чушь. Вот еще двадцать пять тысяч долларов за турне.
Выложим карты и поглядим, что будет – может, и ничего. Но Коркадил – это наш туз. Пипер ведь мать родную укокошит – лишь бы опубликовать «Поиски».
– А ты говорил, его родителей нет в живых, – удивилась Соня.
– В живых нет, – подтвердил Френсик. – Насколько я знаю, у бедняги нет в живых ни одного родственника. Не удивлюсь, если окажется, что мы – его самая близкая родня.
– Удивительно другое – что делают с человеком двадцать процентов комиссионных от двух миллионов долларов, – сказала Соня. – Ты в роли приемного отца – это и во сне не увидишь.
На столе располагались полукругом принадлежности его святого ремесла: записная книжка с нужными мыслями и оборотами речи, дневник с глубокими соображениями насчет жизни вообще и перечнями дневных свершений, частокол авторучек и бутылка полуиспарившихся черных чернил. Испарять чернила – это изобрел сам Пипер. Он ведь писал для потомства, и важнее всего было, чтобы написанное сохранилось как можно дольше и не поблекло. Одно время Пипер, в подражание Киплингу, употреблял индийские чернила, но они залепляли перо на первом же слове. Потом он сделал не чаянное открытие: если не закупоривать в сухой комнате бутыль Уотерменовских Полуночных чернил, то они густеют получше индийских, сохраняя, однако, текучесть достаточную, чтобы написать целое предложение, не протирая пера носовым платком. Страницы с золотистым чернильным отливом выглядели очень значительно, а чтобы сберечь свой труд от времени, Пипер покупал гроссбухи в кожаных переплетах, предназначенные для старомодного счетоводства и нотариальных контор, и, невзирая на вертикальную разлиновку, начинял их своими романами. Всякий заполненный гроссбух был в некотором роде законченным произведением искусства. Почерк Пипера – мелкий и поразительно ровный – струился по страницам сплошным потоком. В романах его диалогов было очень мало, а уж если разговаривали, то полновесными, насыщенными и нескончаемыми предложениями; так что ни абзацев, ни пробелов почти не было. Все гроссбухи тщательно сохранялись. Когда-нибудь, может быть даже после его смерти, когда гений его станет очевиден, ученые проследят по этим нетленным листам его творческий путь. Следовало принять во внимание потомство.
Но ни пылесос за стеной, ни вторжения хозяйки и уборщиц принимать во внимание не следовало. Пипер дорожил своим рабочим временем, а работал он по утрам. После обеда он прогуливался по той приморской аллее, возле которой жил в данный момент. После чая Пипер снова писал, а после ужина – читал: сначала написанное за день, затем – роман, принятый за образец. Читалось ему все-таки быстрее, чем писалось, и «Тяжелые времена», «Ностромо», «Женский портрет», «Миддлмарч» и «Волшебную гору» он знал досконально, а «Сыновей и любовников» буквально от корки до корки. Так, читая одни только шедевры величайших писателей, он оградил себя от зловредного влияния мелкотравчатых романистов.
Помимо шедевров он черпал вдохновение в «Нравственном романе». Эта монография лежала у него на ночном столике, и перед тем, как выключить свет, Пипер перечитывал и мысленно прожевывал страницу-другую заклинаний мисс Лаут. Она особенно требовала «помещать характеры в плодотворную эмоциональную сферу, так сказать, в контекст зрелого и разностороннего мировосприятия, соответствующий действительному опыту романиста, усугубляя таким образом жизненность творений писательского вымысла». Действительный опыт Пипера включал восемнадцать лет жизни с отцом и матерью в Финчли, смерть родителей в дорожной катастрофе и десять лет скитаний по пансионам – и нелегко ему было подыскивать контекст зрелого и разностороннего мировосприятия. Однако же он сделал, что мог, подвергнув неудачный брак покойных мистера и миссис Пипер детальному рассмотрению, дабы наделить их, как повелевала мисс Лаут, зрелостью и жизненностью. Эта эмоциональная эксгумация открыла в них чувства, ими не испытанные, и глубины, которых у них не было. В действительности мистер Пипер был просто опытным слесарем-водопроводчиком. В «Поисках» он стал слесарем-туберкулезником, сложной натурой, раздираемой неимоверно противоречивыми чувствами к своей жене. А с миссис Пипер случилось, пожалуй, еще хуже. Преобразившись из мисс Изабелл Арчер во фрау Шоша, она возымела пристрастие к философским словопрениям, хлопанью дверьми и демонстрации обнаженных плеч, а также тайное сексуальное влечение к своему сыну и к соседу по дому; на самом деле все это привело бы ее в смертельный ужас. Мужа миссис Пипер из «Поисков» презирала, супружеские отношения были ей отвратительны, Наконец, сам Пипер являлся на страницы романа четырнадцатилетним вундеркиндом, отягощенным избытком самопознания и проницающим подлинные чувства родителей друг к другу: если бы все это было так, то оставалось только выгнать его из дому, во избежание общего безумия. Однако мистер и миссис Пипер не сошли с ума, а сын их благоденствовал под родительским кровом, потому что на самом деле в свои четырнадцать лет он был очень заурядным подростком, а все прозрения обрел задним числом. Едва ли у него и были какие-нибудь чувства, но поскольку были, постольку объектом их служила школьная учительница словесности мисс Пирс, которая опрометчиво похвалила юного Питера за рассказ, почти дословно переписанный из ветхого номера журнала «Горизонт», найденного в классном книжном шкафу. Так отрок Пипер встал на писательскую стезю и двинулся по ней четыре года спустя, когда усталый шофер автоцистерны заснул за рулем и пересек шоссе на скорости шестьдесят миль в час, стерев с лица земли мистера и миссис Пипер, мирно кативших с тридцатимильной скоростью к друзьям в Амершем. Таким образом восемнадцатилетний Питер унаследовал дом в Финчли, внушительную страховку и сбережения родителей, а заодно получил возможность строить жизнь по-своему. Дом он продал, все деньги поместил в банк и начал их тратить, чтобы появился материальный стимул к писанию. Десять лет спустя, написав несколько миллионов неоплаченных слов, он оказался практически без гроша.
Поэтому в совершенный восторг привела его телеграмма из Лондона: СРОЧНО ВЫЕЗЖАЙТЕ ПОВОДУ ИЗДАНИЯ РОМАНА ИТП АВАНС ТЫСЯЧА ФУНТОВ ТЕЛЕФОНИРУЙТЕ НЕМЕДЛЕННО ФРЕНСИК.
Пипер немедленно телефонировал и поспел к полуденному поезду, дрожа от радостного предвкушения. Наконец-то он признан.
* * *
В Лондоне Френсик и Соня тоже предвкушали, но не радостно, а скорее мрачновато.– Что же будет, если он откажется? – спросила Соня Френсика, мерившего шагами кабинет.
– Это один бог ведает, – отозвался Френсик. – Слышала, что сказал Кэдволладайн: «Поступайте, как знаете, но клиент мой должен оставаться в стороне». Стало быть, либо Пипер, либо крышка.
– Ну, я хоть кстати вынула из Хатчмейера еще двадцать пять тысяч долларов плюс проездные расходы на турне, – сказала Соня. – Может быть, это решит дело.
– С кем бы другим, – усомнился Френсик, – а у Пипера принципы. Бога ради, не оставляй без присмотра верстку «Девства» – не надо ему видеть, что он якобы написал.
– Когда-нибудь все равно ведь прочтет.
– Когда-нибудь пусть, а сейчас надо, чтоб он согласился на турне и получил какие-то хатчмейеровские деньги. Труднее будет идти на попятную.
– Ты думаешь, он купится на предложение Коркадилов издать «Поиски утраченного детства»?
– Это наш главный козырь, – сказал Френсик. – Ты пойми, что Пипер из той разновидности дуралеев, которых съело dementia novella[10], иначе говоря – библиомания. Симптом болезни – оголтелое желание попасть в печать. Ладно, протащу в печать и Пипера. Вот ему на подносе тысяча фунтов – невероятно, если припомнить его беспомощную чушь. Вот еще двадцать пять тысяч долларов за турне.
Выложим карты и поглядим, что будет – может, и ничего. Но Коркадил – это наш туз. Пипер ведь мать родную укокошит – лишь бы опубликовать «Поиски».
– А ты говорил, его родителей нет в живых, – удивилась Соня.
– В живых нет, – подтвердил Френсик. – Насколько я знаю, у бедняги нет в живых ни одного родственника. Не удивлюсь, если окажется, что мы – его самая близкая родня.
– Удивительно другое – что делают с человеком двадцать процентов комиссионных от двух миллионов долларов, – сказала Соня. – Ты в роли приемного отца – это и во сне не увидишь.