Страница:
Тот - бархатным плащом, в который нарядило;
Тот - сворою собак, тот стаей соколов -
И радость в том они тем большую находят,
Чем кажется она заманчивей других;
Но так как их мои избытки превосходят,
То нет им и цены большой в глазах моих.
Любовь твою ценю я выше, чем рожденье,
А взор дороже мне пурпуровых одежд,
Затем что в мире всем, исполненном надежд,
С тобой одной, мой друг, возможно наслажденье.
Одно меня страшит, что можешь ты притом
Меня лишить всего и сделать бедняком.
Как ни желала б ты укрыться от меня,
Пока я жив - моей ты быть не перестанешь;
Я ж буду жить, пока жива любовь твоя,
Которою давно меня к себе ты манишь.
Итак, мне нужды нет страшиться новых бед,
Которых уж ничто на свете не повысит;
К тому ж в моей судьбе чуть виден бури след,
А от твоих она капризов не зависит.
Но ты не огорчишь неверностью своей
Того, кто пережить ее не в состоянье.
Да, я вдвойне счастлив в любви к тебе моей
Еще тем, что она живет в моем дыханье.
Но все же есть и тут дурная сторона:
Ведь я могу не знать, что ты мне неверна.
Я буду мыслью жить, что ты еще верна,
Как позабытый муж, не видя перемены
В любимом им лице, не чувствует измены.
Глазами лишь со мной, душой - разлучена,
Ты мне не дашь в себе заметить перемену,
Затем что в них таить не можешь ночи мглу.
В ином лице легко по хмурому челу
Прочесть на дне души созревшую измену;
Но небеса, тебе плоть давшие и кровь,
Решили, что в тебе должна лишь жить любовь,
И как бы ни была зла мыслей неизбежность,
В чертах твоих должны сиять лишь страсть и н
Как облик твой с плодом запретным Евы схож,
Когда характер твой на внешность не похож!
Кто может вред нанесть, но все же не вредит
Не делает того, о чем лишь говорит,
Кто, возбудив других, холодным остается,
И на соблазн нейдет, и злу не поддается -
В наследство тот берет небесные красы
И не кладет даров природы на весы:
Он внешности своей хозяин и властитель,
Тогда как в большинстве всяк лишь ее хранитель.
Нам мил цветок полей лишь летнею порой,
Хотя он для себя цветет и увядает;
Но вот червяк к нему под венчик заползает -
И сорной вскоре он становится травой.
И лучшему легко в дурное превратиться,
И лилия, завяв, навозом становится.
Каким прелестным делаешь ты стыд,
Который, словно червь в пахучей розе
Слух о тебе в зародыше пятнит:
Твои грехи подобны вешней грезе.
Кто о тебе вещает, описав
Сластолюбивый пыл твоих забав,-
Не может порицать без восхищенья.
И против воли шлет благословенье.
Что за приют! Какой прелестный кров
Избрав тебя, нашли себе пороки!
Твоей красы блистающий покров
Меняет грязь в прозрачные потоки.
Но берегись, сокровище мое!
У лучшего ножа тупеет острие.
Одни тебя за пыл и молодость бранят,
Другие же за них тебя боготворят,
И каждый ради них любуется тобою,
Скрывающей грехи свои под красотою.
Как бриллиант в венце царицы молодой
Способен возбудить в сердцах восторг живой,
Так и грехи твои вид правды принимают
И ложное считать за правду заставляют.
Не мало б обманул разбойник-волк ягнят,
Когда б судьба дала ему ягненка взгляд.
О, скольких увлекла б ты смертных на страданье,
Сумей лишь в ход пустить свое очарованье!
Ну что ж, когда тебя люблю так крепко я,
Что честь твоя близка мне так же, как своя!
Когда простились мы - какой зимой нежда1
Повеяло вокруг! Как сумрачны поля,
Как тяжек небосклон, угрюмый и туманный
Какой пустынею казалася земля!
А ведь она цвела: сады - в уборе новом -
Сияли золотом, дыханья роз полны,-
И осень пышная - подобно юным вдовам -
Несла плоды любви умчавшейся весны.
Но умирающей казалась мне природа...
Ты - лето для меня, а нет тебя со мной -
И немы соловьи, и если с небосвода
Польется робко песнь над чащею лесной,
Так сумрачна она, что, чутко ей внимая,
Поникшие цветы бледнеют, умирая...
Я далеко, мой друг, был от тебя весной,
Когда апрель в цветах своей одежды новой
Всему передавал пыл юношеский свой,
Причем с ним ликовал и смерти бог суровой.
Но ни пернатых хор, ни аромат цветов,
Чьих венчиков весной нам вид всего дороже,
Не возбуждают дум во мне, ни светлых снов,
Ни жажды те цветы срывать на пышном ложе.
Не удивлялся я лилейной белизне
И розы не хвалил пурпурового цвета,
Затем что прелесть их - краса весны и лета -
Лишь копией твоей являлась всюду мне.
Но все же снег кругом лежавшим мне казался
И ими, как твоей я тенью, забавлялся.
Фиалке ранней я с укором говорил:
"Где ты похитила свой аромат небесный,
Как не из вздохов той, кому мой отдан пыл,
А пурпур на покров из вен моей прелестной?"
Я лилию корил в покраже белизны
Прекрасных рук твоих, а мак - волос каскада
Что ж до трех роз, то - в прах стыдом низлс
Они чуть рдели вкруг, не подымая взгляда:
Одна - пылая вся, другая - побледнев,
А третья - всем даря чужие ароматы,
Тогда как червь, давно свой сдерживавший гн
Уже точил ее, дождавшися расплаты.
Поверь, что я цветка такого не видал,
Который с уст твоих свой запах бы не брал!
О, муза, где же ты? что долго так молчишь
И, в чем вся власть твоя, о том не говоришь?
Ужель ты тратишь пыл веселья, песнь слагая,
Чем славу лишь мрачишь, ничтожность возвышая?
Явись мне, муза, вновь и возврати скорей
Потерянные дни для славы и искусства,
И вновь воспой красу поклонницы своей,
Вливающей в перо твое свой ум и чувства.
Встань, Муза, и взгляни на личико моей
Красавицы - морщин не сыщется ль у ней?
И если - да, иди, представь богов собранью
И пред Сатурном дай простор негодованью -
Прославь ее пред ним, хвалы свои умножь,
И ты предупредишь косу его и нож.
Чем, Муза, ты себя в том можешь оправдать,
Что Правду с красотой забыла воспевать?
Все трое у моей любви вы в услуженье,
Чем, Муза, можешь ты гордиться, без сомнень
Что ж, Муза, говори: быть может, скажешь ты
Что Истине совсем не нужно украшенья,
Что в красоте самой - и правда красоты,
И кисть художника ей не придаст значенья.
Но если так - ужель ты быть должна немой?
Неправда! От тебя зависит от одной
Заставить друга ввысь подняться с облаками,
Чтоб восхваленным быть грядущими веками.
Я ж научу тебя - как друга, уж поверь,
Потомству показать таким, как он теперь.
Любовь моя сильна - и где ее конец?
Она огонь, но чувств своих не выражает;
Но та любовь - товар, чью цену продавец,
Стараяся поднять, всем громко объявляет.
О, наша страсть была еще в своей весне,
Когда я стал ее приветствовать стихами!
Так соловей поет пред летними ночами
И, выждав их приход, смолкает в тишине.
Не то чтоб летом мне жилося поскучней,
Чем в дни, когда любовь звучит в тиши ночей;
Но музыка теперь едва ль не в ветке каждой
Звучит, и грудь ее уж пьет не с прежней жаждой.
И я, не надоесть чтоб песнею моей
Твоим ушам, порой молчу, подобно ей.
Как ты бедна, моя задумчивая Муза,
Хотя вокруг тебя лишь видится простор;
Но ты ведь хороша и пламенен твой взор
И без моих похвал венчающего груза.
Не упрекай меня, что не могу писать!
Ты в зеркало взгляни - и лик перед тобою
Восстанет, в сердца глубь сводящий благодать
И кроющий стихи стыдливости зарею.
Ведь было бы грешно, хорошим быв досель
Писателем, теперь приняться за поправки,
Когда мои стихи одну имеют цель -
Воспеть твои черты, хотя не без прибавки.
А зеркало твое, красе твоей под стать,
Их лучше, чем стихи, способно показать.
Нет, для меня стареть не можешь ты.
Каким увидел я тебя впервые,
Такой ты и теперь. Пусть три зимы
С лесов стряхнули листья золотые,
Цветы весны сгубил три раза зной.
Обвеянный ее благоуханьем,
Пронизанный зеленым ликованьем,
Как в первый день стоишь ты предо мной.
Но как на башне стрелка часовая
Незримо подвигает день к концу,
Краса твоя, по-прежнему живая,
Незримо сходит в бездну по лицу.
Так знайте же, грядущие творенья,-
Краса прошла до вашего рожденья.
Не называй мой пыл каждением кумиру
И идолом любви красавицу мою
За то, что я весь век одну ее пою
И за любовь не мщу, подобяся вампиру.
Красавица моя - сегодня как вчера -
В достоинствах своих верна и постоянна,
А потому и стих мой шепчет неустанно
Все то же - что она прекрасна и добра.
Наивность, красота и верность-вот поэма,
Написанная мной, с прибавкой двух-трех слов,
Где мной воплощена любви моей эмблема.
В одной поэме - три! Вот поле для стихов!
Правдивость, красота и верность хоть встречали
Но никогда в одном лице не совмещались.
Когда средь хартий я времен .давно минувших
Портреты нахожу созданий дорогих
И вижу, как в стихах красивых и живых
В них воспевают дам и рыцарей уснувших -
Я в описанье том их общего добра-
Их рук, плечей и глаз, чего ни пожелаешь-
Попытку вижу лишь старинного пера
Представить красоту, какой ты обладаешь.
Все их хвалы встают лишь предсказанья сном
О настоящем дне и образе твоем;
А так как все притом, как сквозь туман, смотрели,
То и воспеть тебя достойно не сумели.
Мы ж, видящие все, что день нам видеть дал,
Не можем слов найти для песен и похвал.
Ни собственный мой страх, ни вещий дух вселе
Стремящийся предстать пред гранью сокровенн
Не в силах срок любви моей определить
И предсказать, когда покончу я любить.
Житейская луна с ущербом уменьшилась -
И злых предчувствий сонм смеется над собой,
А неизвестность вкруг, как мрак, распространил
И мир, представь, закон провозглашает свой.
Вспоенная весны живительной росою,
Любовь моя растет, и смерть ей не страшна,
Затем что буду жить в стихах своих душою,
Пока она гнести вкруг будет племена.
И ты свой мавзолей найдешь в строках их славных,
Когда гербы спадут с гробниц владык державных.
Нет слов, способных быть написанных пером,
Которых не излил я, друг мой, пред тобою!
И что могу сказать я нового притом,
Чтоб выразить восторг твоею красотою?
Да ничего, мой друг, хоть должен повторять
Все то же каждый день и старым не считать
Все старое: "Ты - мой! я - твой, моя отрада!"
Как в первый день, когда я твоего ждал взгляда.
Распуколка-любовь, в бессмертии своем,
Не думает совсем о времени разящем,
И места не дает морщинам бороздящим,
А делает его, борца, своим рабом -
И пламенной любви находит там зачатки,
Где время с злом влекли, казалось, их остатки.
Не говори, мой друг, что сердце изменило,
Что расставанье пыл мой сильно охладило.
Не легче разойтись мне было бы с тобой,
Чем с замкнутой в твоей душе моей душой.
Там дом моей любви - и если покидаю,
Как путник молодой, порою я его,
То возвращаюсь вновь в дом сердца моего,
И этим грех свой сам с души своей слагаю.
Когда б в душе моей все слабости земли,
Так свойственные всем и каждому, царили -
Не верь, чтоб все они настолько сильны были,
Чтоб разойтись с тобой склонить меня могли.
Да, если не тебя, то никого своею
Во всей вселенной я назвать уже не смею.
Носясь то здесь, то там, себе же на беду,
Я удручал и рвал на части ретивое,
Позорно продавал все сердцу дорогое
И превращал любовь в кровавую вражду.
Но все тревоги те мне юность снова дали,
А непреклонность чувств и опыт показали,
Что ты хранишь в себе любви моей залог,
Хоть я и был всегда от истины далек.
Так получай же то, что будет длиться вечно:
Не стану больше я дразнить свой аппетит,
Ввергая в бездну зол приязнь бесчеловечно,
А с нею и любовь, чей свет меня манит.
Итак - приветствуй, мой возврат благословляя,
И к сердцу своему прижми меня, родная!
Ты лучше за меня Фортуну побрани,
Виновницу моих проступков в оны дни,
Мне давшую лишь то, что волею бессмертных
Общественная жизнь воспитывает в смертных.
Вот отчего лежит на имени моем -
И пачкает его клеймо порабощенья,
Как руку маляра, малюющего дом!
Оплачь и пожелай мне, друг мой, обновленья-
И - лишь бы обойти заразную беду -
Готов, как пациент, и уксусом опиться,
Причем и желчь вполне противной не найду
И тягостным искус, лишь только б исцелиться.
Ты пожалей меня, и будет мне - поверь-
Достаточно того, чтоб сбросить груз потерь.
Твои любовь и пыл изглаживают знаки,
Наложенные злом на бедном лбу моем,
Бранит ли свет меня иль хвалит - что мне в
том?
Лишь пред тобой бы я не скрадывался в мраке:
Ты для меня - весь свет, и я хочу найти
Себе в твоих устах хвалу и порицанье,
Другие ж для меня - без звука и названья,
И я ни для кого не уклонюсь с пути.
В той бездне, где живу, заботу я оставил
О мнениях других, а чувства быть заставил
Холодными навек и к брани, и к хвале.
Да, я смогу снести презрение во мгле
Затем что в мыслях так моих ты вкоренилась,
Что остальное всь как будто провалилось.
Оставивши тебя, я вижу лишь умом;
А что руководит движеньями моими,
То смотрит как во мгле, полуслепым зрачком,
Глаза хоть и глядят, но я не вижу ими,-
Затем, что образец, который разглядеть
Не могут, им нельзя в душе запечатлеть.
Ничем глаза вокруг не могут насладиться,
Ни с разумом своим восторгом поделиться -
Затем что море ль благ или картина смут,
Холмы иль океан, свет дня иль сумрак ночи
Скворец иль соловей предстанут перед очи-
Прелестный образ твой всему они дадут.
Правдивый разум мой, наполненный тобою,
Впадает в ложь во всем, что видит пред собою.
Ужель мой слабый дух, исполненный тобой,
Царей отраву - лесть - впивает, ангел мой?
Иль может быть, глаза мои уж слишком правы,
А страсти, что в тебе гнездятся, так лукавы,
Что научают их искусству превращать
Чудовищ ада злых в божественную рать,
Из худшего творя все лучшее пред нами,
Едва оно свой путь свершит под их лучами.
Не будет ли верней, что взгляд мой лжет в их
честь,
А бедный разум пьет по-царски эту лесть?
Глаз знает хорошо - что разум мой пленяет:
По вкусу он ему напиток приправляет.
Хоть и отравлен он, но нравится глазам:
Грех меньше, если взор его отведал сам.
Мой друг, те строки лгут, что прежде я писал
Где пелось, что любить не в силах я сильнее
Тогда я весь пылал и разум мой,
Что может пламя то гореть еще светлее.
Но зная, что кругом случайности нас ждут
Вползают между клятв, претят царей веленьям
Низводят красоту, кладут предел стремленьям.
И к переменам дух незыблемый влекут,
Я вправе был сказать под Времени давленьем:
"Теперь лишь от души тебя я полюбил!"
Так как уверен лишь я в настоящем был,
А будущность была окутана сомненьем.
Любовь - дитя, и слов поток моих дает
Лишь полный рост тому, что все еще растет.
К слиянью честных душ не стану больше вновь
Я воздвигать преград! Любовь - уж не любовь,
Когда меняет цвет в малейшем измененье
И отлетает прочь при первом охлажденье.
Любовь есть крепкий столп, высокий, как мечта,
Глядящий гордо вдаль на бури и на горе;
Она - звезда в пути для всех плывущих в море;
Измерена же в ней одна лишь высота.
Любовь верна, хотя уста ее бледнеют,
Когда она парит под времени косой;
Любовь в теченье лет не меркнет, не тускнеет
И часто до доски ведет нас гробовой.
Когда ж мои уста неправдой погрешили,
То значит - я не пел, а люди не любили!
Кори мой слабый дух за то, что расточает
Он то, чем мог тебе достойно бы воздать;
Что я позабывал к любви твоей взывать,
Хоть узы все сильней она мои скрепляет;
Что чуждым мне не раз я мысли поверял -
И времени дарил злом купленное право;
Что первым злым ветрам я парус свой вверял,
Который от тебя так влек меня лукаво.
Ошибки ты мои на сердце запиши,
Добавь к догадкам ряд тяжелых доказательств
И на меня обрушь поток своих ругательств,
Но все же, в гневе, ты не убивай души:
Я только доказать хотел - и был во власти -
Всю силу чар твоих и постоянство страсти.
Как острой смеси мы спешим подчас принять,
Чем спящий аппетит к работе возбуждаем
И горькое затем лекарство принимаем,
Чтоб зол грозящей нам болезни избежать,-
Так, сладостью твоей донельзя подслащенный,
Я горьких яств искал, чтоб вызвать аппетит,
И рад бывал, своим блаженством пресыщенный,
Когда хоть что-нибудь во мне вдруг заболит.
В любви предвидеть зло нас учит ум суровый,
Хотя мы ничего не слышали о нем,
И нам велит лечить свой организм здоровый,
Пресыщенный добром, снедающим нас злом.
Но в яд губительный лекарство превратится
Тому, чья вся болезнь в любви к тебе таится.
Как много выпил я коварных слез сирен,
Эссенции гнусней ключей подземных ада,
Причем отраду страх теснил, а страх отрада-
И, с мыслью победить, опять сдавался в плен
В какие, сердце, ты ввергалося напасти,
Считая уж себя достигнувшим всего!
Как яростно блестит луч взора моего
В болезненной борьбе отчаянья и страсти!
Врачующее зло, я вижу, что тобой
Хорошее еще становится прекрасней,
И, сделавшись опять владыкой над душой,
Погасшая любовь становится всевластной.
И, пристыженный, вновь я возвращаюсь вспять,
Успевши больше злом добыть, чем потерять.
Хоть жесткость, друг, твоя мне служит
оправданьем,
Но, унесясь душой к своим воспоминаньям,
Я никну в прах главой под бременем грехов,
Затем что нервы рок мне свил не из оков.
Когда ты сражена жестокостью моею,
Как некогда сражен я был, мой друг, твоею,
То ты узнала ад, а я не мог вполне
Сознать, как сам страдал лишь по твоей вине.
Когда бы привело на память горе мне,
Что за удары рок таит для назиданья,
Я б - так же как и ты, когда-то в тишине -
Поднес тебе бальзам, вручающий страданья.
Да, грех прошедший твой и настоящий мой
Друг другу извинять, сойдясь между собой!
Нет, лучше подлым быть, чем подлым слыть,
Когда не подл, но терпишь осужденья,
Когда ты должен не как хочешь жить,
Но так, как требует чужое мненье.
Как чуждые, превратные глаза
Могли б хвалить мои переживанья
Иль ветреность мою судить, когда
С их точки зло - добро в моем сознанье?
Я есть - как есть. Кто стрелы направляет
В мой грех, тот множит лишь свои:
Я, может, прям, кривы ж они, кто знает?
Не их умам судить дела мои,
Пока не верно, что все люди злы,
Во зле живут и злом порождены.
Мой друг, подарок твой, та книжка записная,
Исписана вполне, и в памяти моей
Заметки, ни одной из них не забывая,
Я сохраню навек иль лучше до тех дней,
Когда придет конец,- когда мой ум затмится.
Когда в груди моей не будет сердце биться.
Но до тех пор во мне всегда жить будешь ты,-
Я сберегу в душе моей твои черты.
Так долго книжка та не может сохраняться.
Я не нуждаюсь в ней, чтобы любовь твою
В ней отмечать,- ее я смело отдаю:
Я сердца памяти вполне могу вверяться.
Заметки ж о любви мне при себе хранить-
Не значит ли, что я могу любовь забыть?
Не подглядишь во мне ты, Время, измененья!
Громада праха, вновь взнесенная тобой,
Не будет для меня предметом удивленья:
Все это уж не раз вставало предо мной.
От старины твоей мы все в восторг приходим
И думать про нее за лучшее находим,
Что волей нашей все, что видим, создано,
Чем знать, что это все известно уж давно.
Ни пришлое, ни то, что нас сопровождает
На жизненном пути, меня не удивляет:
Ведь летопись твоя и все, что мы кругом
Встречаем в жизни, лжет в стремлении своем.
В одном лишь свой обет исполнить я намерен:
Я буду, вопреки тебе, о Время, верен!
Любовь моя очей величьем не сразит,
Которое судьба разбить паденьем может,
А Времени любовь и злоба - уничтожит,
И образ чей то в терн, то в розаны повит.
О нет, она живет вдали от всех, не жаждет
Величия царей, средь пышности не страждет,
Не падает во прах под тяжестью потерь,
Что часто так у нас случается теперь!
Политики она нисколько не боится,
Той еретички злой, что лишь на срок трудится.
Но высоко стоит уверенная в том,
Что пламя и вода и все - ей нипочем.
Чтоб боле ясным быть - ссылаюсь на дела
Погибших за добро и живших лишь для зла.
Скажи, к чему носить мне внешние отличья,
Тем отдавая дань наружному приличыо,
И создавать столпы для вечности слепой,
Клонящиеся в прах пред тленностию злой?
Я ль не видал, что те, которые искали
Отличий и чинов, их вслед за тем теряли,
Затем что, век платя недешево за честь,
Не помнили того, что ведь и счастье есть.
Пусть близ тебя вкушать я буду наслажденье;
А ты прими мое благое поклоненье,
Которое во мне правдивее всего
И требует взамен лишь сердца одного.
Итак, доносчик,- прочь! Душа, как ни
прекрасна,
Чем больше стеснена, тем менее подвластна.
О, мальчик, в власти чьей - как это каждый
знает -
И зеркало любви, и Времени коса,
Ты все растешь, тогда как сверстников краса,
Тускнея с каждым днем, все больше увядает.
Когда природа - царь живущего всего -
Тебя в пути своем удерживает властно,
То делает она все это для того,
Чтоб Время знало, что спешит оно напрасно.
О, бойся ты ее, способную сгубить
И задержать в пути, а не с любовью встретить,
Но на призыв ее придется все ж ответить,
Она ж должна свое подобье сотворить*.
_____________________
* И в подлиннике здесь недостает двух стихов.
- Прим. Н. В. Гербеля.
Кто б черное посмел прекрасным встарь
считать
А если б и посмел - оно б не заблистало;
Теперь же чернота преемственною стала,
Тогда как красоту всяк стал подозревать.
С поры той, как рука вошла в права природы
И начали себя подкрашивать уроды,
Волшебной красоте нет места на земле:
Поруганная злом, она живет во мгле.
Вот почему черны глаза моей прекрасной:
Они скорбят, что те, которые судьбой
С рожденья снабжены наружностью ужасной,
Природу топчут в грязь фальшивой красотой,
Но в трауре своем они все ж так прекрасны,
Что похвалы в их честь всегда единогласны.
О, музыка моя, бодрящая мой дух,
Когда на клавишах так чудно ты играла
И из дрожавших струн ряд звуков извлекала,
Будивших мой восторг и чаровавших слух,-
Как клавишами быть хотелось мне, поэту,
Лобзавшими в тиши ладони рук твоих
В то время, как устам, снять мнившим жатву
эту,
Лишь приходилось рдеть огнем за дерзость их.
Как поменяться б им приятно было местом
С толкущейся толпой дощечек костяных,
Рабынь твоих перстов, манящих каждым
жестом
И сделавших ту кость счастливей уст живых,
Но если клавиш хор доволен, торжествуя,
Отдай им пальцы, мне ж - уста для поцелуя.
Постыдно расточать души могучей силы
На утоленье злых страстей, что нам так милы:
В минуту торжества они бывают злы,
Убийственны, черствы, исполнены хулы,
Неистовы, хитры, надменны, дерзновенны -
И вслед, пресытясь всем, становятся презренны:
Стремятся овладеть предметом без труда,
Чтоб после не видать вкушенного плода;
Безумствуют весь век под бременем желанья,
Не зная уз ни до, ни после обладанья,
Не ведая притом ни горя, ни утех,
И видят впереди лишь омут, полный нег.
Все это знает мир, хотя никто не знает,
Как неба избежать, что в ад нас посылает.
Глаза ее сравнить с небесною звездою
И пурпур нежных уст с кораллом - не
дерзну,
Со снегом грудь ее не спорит белизною,
И с золотом сравнить нельзя кудрей волну,
Пред розой пышною роскошного Востока
Бледнеет цвет ее пленительных ланит,
И фимиама смол Аравии далекой
Амброзия ее дыханья не затмит,
Я лепету ее восторженно внимаю,
Хоть песни соловья мне кажутся милей,
И с поступью богинь никак я не смешаю
Тяжелой поступи красавицы моей.
Все ж мне она милей всех тех, кого толпою
Льстецы с богинями равняют красотою.
Такой же ты тиран, как те, что, возгордясь
Своею красотой, жестоко поступают,
Затем что знаешь ты, что, в душу мне вселясь
Твои черты светлей сокровищ всех сияют.
А вот ведь говорят видавшие тебя,
Что вызвать вздох любви лицо твое не может
Не смею возражать-боюсь, что не поможет,
Хотя в том пред собой готов поклясться я.
И то, в чем я клянусь, доказывает ясно
Рой вздохов уст моих, при мысли о твоем
Нахмуренном лице, мне шепчущих о том,
Что в любящей тебе и черное прекрасно.
В поступках лишь черна порой бываешь ты -
И вот в чем вижу я причину клеветы.
Люблю твои глаза, которые, жалея
Меня за то, что ты смеешься надо мной,
Оделись в черный флер и с тихою тоской
Глядят на мой позор, все более темнея.
О, никогда таким обилием румян,
Восстав, светило дня Восток не озаряло,
И звездочка зари вечерней сквозь туман
Таких живых лучей на Запад не бросала,
Какими этот взор покрыл лицо твое.
Так пусть же и душа твоя, как эти очи,
Грустит по мне и днем, и в мраке тихой ночи,
Когда твоя печаль так скрасила ее.
Тогда я поклянусь, что красота лишь в черном,
И цвет иной лица начну считать позорным.
Проклятие тебе - проклятие тому,
Кто раны мне несет и другу моему!
Иль мало было сбить с пути меня, подруга
Понадобилось сбить с него тебе и друга.
Я похищен тобой, красавица моя,
А вместе с тем и он, мое второе "я",
Покинутый собой, тобой и им, в стремленье,
Я трижды испытал троякое мученье.
Замкни меня в свою сердечную тюрьму,
Но выйти из нее дай другу моему.
Я буду стражем тех, кто овладеет мною,
Но ты быть не должна тюремщицею злою.
А будешь, потому что узник тот я сам -
И все, что есть во мне, ты приберешь к рукам.
Итак, я признаю, что твой он, жизнь моя,
И что я должен сам тебе повиноваться.
От самого себя готов я отказаться,
Но только возврати мое второе "я".
Ты воли не даешь, а он ее не просит
И жадности твоей всю горечь переносит -
И подписал тот акт, как поручитель мой,
Который крепко так связал его с тобой.
Итак, вооружись, нам общая подруга,
Законами своей волшебной красоты;
Как ростовщик свой иск на нас предъявишь ты,
И я из-за своей вины лишуся друга.
Я потерял его, над нами - власть твоя:
Заплатит он за все, но несвободен я.
Есть страсти у других, а у тебя есть воля*,
И Воля есть еще в придачу у тебя,
Что волю, друг, твою теснит порой, любя,
Причем и не сладка твоя бывает доля.
Ужеяи воли слить ни разу не могла
С моею ты своей, чья воля безгранична?
Ужель пред волей всех уклончивость прилична
А пред моей склонить нельзя тебе чела?
Моря полны водой, но дождь воспринимают
И мощно тем свои запасы пополняют.
Итак, когда сильна ты волею своей,
Тот - сворою собак, тот стаей соколов -
И радость в том они тем большую находят,
Чем кажется она заманчивей других;
Но так как их мои избытки превосходят,
То нет им и цены большой в глазах моих.
Любовь твою ценю я выше, чем рожденье,
А взор дороже мне пурпуровых одежд,
Затем что в мире всем, исполненном надежд,
С тобой одной, мой друг, возможно наслажденье.
Одно меня страшит, что можешь ты притом
Меня лишить всего и сделать бедняком.
Как ни желала б ты укрыться от меня,
Пока я жив - моей ты быть не перестанешь;
Я ж буду жить, пока жива любовь твоя,
Которою давно меня к себе ты манишь.
Итак, мне нужды нет страшиться новых бед,
Которых уж ничто на свете не повысит;
К тому ж в моей судьбе чуть виден бури след,
А от твоих она капризов не зависит.
Но ты не огорчишь неверностью своей
Того, кто пережить ее не в состоянье.
Да, я вдвойне счастлив в любви к тебе моей
Еще тем, что она живет в моем дыханье.
Но все же есть и тут дурная сторона:
Ведь я могу не знать, что ты мне неверна.
Я буду мыслью жить, что ты еще верна,
Как позабытый муж, не видя перемены
В любимом им лице, не чувствует измены.
Глазами лишь со мной, душой - разлучена,
Ты мне не дашь в себе заметить перемену,
Затем что в них таить не можешь ночи мглу.
В ином лице легко по хмурому челу
Прочесть на дне души созревшую измену;
Но небеса, тебе плоть давшие и кровь,
Решили, что в тебе должна лишь жить любовь,
И как бы ни была зла мыслей неизбежность,
В чертах твоих должны сиять лишь страсть и н
Как облик твой с плодом запретным Евы схож,
Когда характер твой на внешность не похож!
Кто может вред нанесть, но все же не вредит
Не делает того, о чем лишь говорит,
Кто, возбудив других, холодным остается,
И на соблазн нейдет, и злу не поддается -
В наследство тот берет небесные красы
И не кладет даров природы на весы:
Он внешности своей хозяин и властитель,
Тогда как в большинстве всяк лишь ее хранитель.
Нам мил цветок полей лишь летнею порой,
Хотя он для себя цветет и увядает;
Но вот червяк к нему под венчик заползает -
И сорной вскоре он становится травой.
И лучшему легко в дурное превратиться,
И лилия, завяв, навозом становится.
Каким прелестным делаешь ты стыд,
Который, словно червь в пахучей розе
Слух о тебе в зародыше пятнит:
Твои грехи подобны вешней грезе.
Кто о тебе вещает, описав
Сластолюбивый пыл твоих забав,-
Не может порицать без восхищенья.
И против воли шлет благословенье.
Что за приют! Какой прелестный кров
Избрав тебя, нашли себе пороки!
Твоей красы блистающий покров
Меняет грязь в прозрачные потоки.
Но берегись, сокровище мое!
У лучшего ножа тупеет острие.
Одни тебя за пыл и молодость бранят,
Другие же за них тебя боготворят,
И каждый ради них любуется тобою,
Скрывающей грехи свои под красотою.
Как бриллиант в венце царицы молодой
Способен возбудить в сердцах восторг живой,
Так и грехи твои вид правды принимают
И ложное считать за правду заставляют.
Не мало б обманул разбойник-волк ягнят,
Когда б судьба дала ему ягненка взгляд.
О, скольких увлекла б ты смертных на страданье,
Сумей лишь в ход пустить свое очарованье!
Ну что ж, когда тебя люблю так крепко я,
Что честь твоя близка мне так же, как своя!
Когда простились мы - какой зимой нежда1
Повеяло вокруг! Как сумрачны поля,
Как тяжек небосклон, угрюмый и туманный
Какой пустынею казалася земля!
А ведь она цвела: сады - в уборе новом -
Сияли золотом, дыханья роз полны,-
И осень пышная - подобно юным вдовам -
Несла плоды любви умчавшейся весны.
Но умирающей казалась мне природа...
Ты - лето для меня, а нет тебя со мной -
И немы соловьи, и если с небосвода
Польется робко песнь над чащею лесной,
Так сумрачна она, что, чутко ей внимая,
Поникшие цветы бледнеют, умирая...
Я далеко, мой друг, был от тебя весной,
Когда апрель в цветах своей одежды новой
Всему передавал пыл юношеский свой,
Причем с ним ликовал и смерти бог суровой.
Но ни пернатых хор, ни аромат цветов,
Чьих венчиков весной нам вид всего дороже,
Не возбуждают дум во мне, ни светлых снов,
Ни жажды те цветы срывать на пышном ложе.
Не удивлялся я лилейной белизне
И розы не хвалил пурпурового цвета,
Затем что прелесть их - краса весны и лета -
Лишь копией твоей являлась всюду мне.
Но все же снег кругом лежавшим мне казался
И ими, как твоей я тенью, забавлялся.
Фиалке ранней я с укором говорил:
"Где ты похитила свой аромат небесный,
Как не из вздохов той, кому мой отдан пыл,
А пурпур на покров из вен моей прелестной?"
Я лилию корил в покраже белизны
Прекрасных рук твоих, а мак - волос каскада
Что ж до трех роз, то - в прах стыдом низлс
Они чуть рдели вкруг, не подымая взгляда:
Одна - пылая вся, другая - побледнев,
А третья - всем даря чужие ароматы,
Тогда как червь, давно свой сдерживавший гн
Уже точил ее, дождавшися расплаты.
Поверь, что я цветка такого не видал,
Который с уст твоих свой запах бы не брал!
О, муза, где же ты? что долго так молчишь
И, в чем вся власть твоя, о том не говоришь?
Ужель ты тратишь пыл веселья, песнь слагая,
Чем славу лишь мрачишь, ничтожность возвышая?
Явись мне, муза, вновь и возврати скорей
Потерянные дни для славы и искусства,
И вновь воспой красу поклонницы своей,
Вливающей в перо твое свой ум и чувства.
Встань, Муза, и взгляни на личико моей
Красавицы - морщин не сыщется ль у ней?
И если - да, иди, представь богов собранью
И пред Сатурном дай простор негодованью -
Прославь ее пред ним, хвалы свои умножь,
И ты предупредишь косу его и нож.
Чем, Муза, ты себя в том можешь оправдать,
Что Правду с красотой забыла воспевать?
Все трое у моей любви вы в услуженье,
Чем, Муза, можешь ты гордиться, без сомнень
Что ж, Муза, говори: быть может, скажешь ты
Что Истине совсем не нужно украшенья,
Что в красоте самой - и правда красоты,
И кисть художника ей не придаст значенья.
Но если так - ужель ты быть должна немой?
Неправда! От тебя зависит от одной
Заставить друга ввысь подняться с облаками,
Чтоб восхваленным быть грядущими веками.
Я ж научу тебя - как друга, уж поверь,
Потомству показать таким, как он теперь.
Любовь моя сильна - и где ее конец?
Она огонь, но чувств своих не выражает;
Но та любовь - товар, чью цену продавец,
Стараяся поднять, всем громко объявляет.
О, наша страсть была еще в своей весне,
Когда я стал ее приветствовать стихами!
Так соловей поет пред летними ночами
И, выждав их приход, смолкает в тишине.
Не то чтоб летом мне жилося поскучней,
Чем в дни, когда любовь звучит в тиши ночей;
Но музыка теперь едва ль не в ветке каждой
Звучит, и грудь ее уж пьет не с прежней жаждой.
И я, не надоесть чтоб песнею моей
Твоим ушам, порой молчу, подобно ей.
Как ты бедна, моя задумчивая Муза,
Хотя вокруг тебя лишь видится простор;
Но ты ведь хороша и пламенен твой взор
И без моих похвал венчающего груза.
Не упрекай меня, что не могу писать!
Ты в зеркало взгляни - и лик перед тобою
Восстанет, в сердца глубь сводящий благодать
И кроющий стихи стыдливости зарею.
Ведь было бы грешно, хорошим быв досель
Писателем, теперь приняться за поправки,
Когда мои стихи одну имеют цель -
Воспеть твои черты, хотя не без прибавки.
А зеркало твое, красе твоей под стать,
Их лучше, чем стихи, способно показать.
Нет, для меня стареть не можешь ты.
Каким увидел я тебя впервые,
Такой ты и теперь. Пусть три зимы
С лесов стряхнули листья золотые,
Цветы весны сгубил три раза зной.
Обвеянный ее благоуханьем,
Пронизанный зеленым ликованьем,
Как в первый день стоишь ты предо мной.
Но как на башне стрелка часовая
Незримо подвигает день к концу,
Краса твоя, по-прежнему живая,
Незримо сходит в бездну по лицу.
Так знайте же, грядущие творенья,-
Краса прошла до вашего рожденья.
Не называй мой пыл каждением кумиру
И идолом любви красавицу мою
За то, что я весь век одну ее пою
И за любовь не мщу, подобяся вампиру.
Красавица моя - сегодня как вчера -
В достоинствах своих верна и постоянна,
А потому и стих мой шепчет неустанно
Все то же - что она прекрасна и добра.
Наивность, красота и верность-вот поэма,
Написанная мной, с прибавкой двух-трех слов,
Где мной воплощена любви моей эмблема.
В одной поэме - три! Вот поле для стихов!
Правдивость, красота и верность хоть встречали
Но никогда в одном лице не совмещались.
Когда средь хартий я времен .давно минувших
Портреты нахожу созданий дорогих
И вижу, как в стихах красивых и живых
В них воспевают дам и рыцарей уснувших -
Я в описанье том их общего добра-
Их рук, плечей и глаз, чего ни пожелаешь-
Попытку вижу лишь старинного пера
Представить красоту, какой ты обладаешь.
Все их хвалы встают лишь предсказанья сном
О настоящем дне и образе твоем;
А так как все притом, как сквозь туман, смотрели,
То и воспеть тебя достойно не сумели.
Мы ж, видящие все, что день нам видеть дал,
Не можем слов найти для песен и похвал.
Ни собственный мой страх, ни вещий дух вселе
Стремящийся предстать пред гранью сокровенн
Не в силах срок любви моей определить
И предсказать, когда покончу я любить.
Житейская луна с ущербом уменьшилась -
И злых предчувствий сонм смеется над собой,
А неизвестность вкруг, как мрак, распространил
И мир, представь, закон провозглашает свой.
Вспоенная весны живительной росою,
Любовь моя растет, и смерть ей не страшна,
Затем что буду жить в стихах своих душою,
Пока она гнести вкруг будет племена.
И ты свой мавзолей найдешь в строках их славных,
Когда гербы спадут с гробниц владык державных.
Нет слов, способных быть написанных пером,
Которых не излил я, друг мой, пред тобою!
И что могу сказать я нового притом,
Чтоб выразить восторг твоею красотою?
Да ничего, мой друг, хоть должен повторять
Все то же каждый день и старым не считать
Все старое: "Ты - мой! я - твой, моя отрада!"
Как в первый день, когда я твоего ждал взгляда.
Распуколка-любовь, в бессмертии своем,
Не думает совсем о времени разящем,
И места не дает морщинам бороздящим,
А делает его, борца, своим рабом -
И пламенной любви находит там зачатки,
Где время с злом влекли, казалось, их остатки.
Не говори, мой друг, что сердце изменило,
Что расставанье пыл мой сильно охладило.
Не легче разойтись мне было бы с тобой,
Чем с замкнутой в твоей душе моей душой.
Там дом моей любви - и если покидаю,
Как путник молодой, порою я его,
То возвращаюсь вновь в дом сердца моего,
И этим грех свой сам с души своей слагаю.
Когда б в душе моей все слабости земли,
Так свойственные всем и каждому, царили -
Не верь, чтоб все они настолько сильны были,
Чтоб разойтись с тобой склонить меня могли.
Да, если не тебя, то никого своею
Во всей вселенной я назвать уже не смею.
Носясь то здесь, то там, себе же на беду,
Я удручал и рвал на части ретивое,
Позорно продавал все сердцу дорогое
И превращал любовь в кровавую вражду.
Но все тревоги те мне юность снова дали,
А непреклонность чувств и опыт показали,
Что ты хранишь в себе любви моей залог,
Хоть я и был всегда от истины далек.
Так получай же то, что будет длиться вечно:
Не стану больше я дразнить свой аппетит,
Ввергая в бездну зол приязнь бесчеловечно,
А с нею и любовь, чей свет меня манит.
Итак - приветствуй, мой возврат благословляя,
И к сердцу своему прижми меня, родная!
Ты лучше за меня Фортуну побрани,
Виновницу моих проступков в оны дни,
Мне давшую лишь то, что волею бессмертных
Общественная жизнь воспитывает в смертных.
Вот отчего лежит на имени моем -
И пачкает его клеймо порабощенья,
Как руку маляра, малюющего дом!
Оплачь и пожелай мне, друг мой, обновленья-
И - лишь бы обойти заразную беду -
Готов, как пациент, и уксусом опиться,
Причем и желчь вполне противной не найду
И тягостным искус, лишь только б исцелиться.
Ты пожалей меня, и будет мне - поверь-
Достаточно того, чтоб сбросить груз потерь.
Твои любовь и пыл изглаживают знаки,
Наложенные злом на бедном лбу моем,
Бранит ли свет меня иль хвалит - что мне в
том?
Лишь пред тобой бы я не скрадывался в мраке:
Ты для меня - весь свет, и я хочу найти
Себе в твоих устах хвалу и порицанье,
Другие ж для меня - без звука и названья,
И я ни для кого не уклонюсь с пути.
В той бездне, где живу, заботу я оставил
О мнениях других, а чувства быть заставил
Холодными навек и к брани, и к хвале.
Да, я смогу снести презрение во мгле
Затем что в мыслях так моих ты вкоренилась,
Что остальное всь как будто провалилось.
Оставивши тебя, я вижу лишь умом;
А что руководит движеньями моими,
То смотрит как во мгле, полуслепым зрачком,
Глаза хоть и глядят, но я не вижу ими,-
Затем, что образец, который разглядеть
Не могут, им нельзя в душе запечатлеть.
Ничем глаза вокруг не могут насладиться,
Ни с разумом своим восторгом поделиться -
Затем что море ль благ или картина смут,
Холмы иль океан, свет дня иль сумрак ночи
Скворец иль соловей предстанут перед очи-
Прелестный образ твой всему они дадут.
Правдивый разум мой, наполненный тобою,
Впадает в ложь во всем, что видит пред собою.
Ужель мой слабый дух, исполненный тобой,
Царей отраву - лесть - впивает, ангел мой?
Иль может быть, глаза мои уж слишком правы,
А страсти, что в тебе гнездятся, так лукавы,
Что научают их искусству превращать
Чудовищ ада злых в божественную рать,
Из худшего творя все лучшее пред нами,
Едва оно свой путь свершит под их лучами.
Не будет ли верней, что взгляд мой лжет в их
честь,
А бедный разум пьет по-царски эту лесть?
Глаз знает хорошо - что разум мой пленяет:
По вкусу он ему напиток приправляет.
Хоть и отравлен он, но нравится глазам:
Грех меньше, если взор его отведал сам.
Мой друг, те строки лгут, что прежде я писал
Где пелось, что любить не в силах я сильнее
Тогда я весь пылал и разум мой,
Что может пламя то гореть еще светлее.
Но зная, что кругом случайности нас ждут
Вползают между клятв, претят царей веленьям
Низводят красоту, кладут предел стремленьям.
И к переменам дух незыблемый влекут,
Я вправе был сказать под Времени давленьем:
"Теперь лишь от души тебя я полюбил!"
Так как уверен лишь я в настоящем был,
А будущность была окутана сомненьем.
Любовь - дитя, и слов поток моих дает
Лишь полный рост тому, что все еще растет.
К слиянью честных душ не стану больше вновь
Я воздвигать преград! Любовь - уж не любовь,
Когда меняет цвет в малейшем измененье
И отлетает прочь при первом охлажденье.
Любовь есть крепкий столп, высокий, как мечта,
Глядящий гордо вдаль на бури и на горе;
Она - звезда в пути для всех плывущих в море;
Измерена же в ней одна лишь высота.
Любовь верна, хотя уста ее бледнеют,
Когда она парит под времени косой;
Любовь в теченье лет не меркнет, не тускнеет
И часто до доски ведет нас гробовой.
Когда ж мои уста неправдой погрешили,
То значит - я не пел, а люди не любили!
Кори мой слабый дух за то, что расточает
Он то, чем мог тебе достойно бы воздать;
Что я позабывал к любви твоей взывать,
Хоть узы все сильней она мои скрепляет;
Что чуждым мне не раз я мысли поверял -
И времени дарил злом купленное право;
Что первым злым ветрам я парус свой вверял,
Который от тебя так влек меня лукаво.
Ошибки ты мои на сердце запиши,
Добавь к догадкам ряд тяжелых доказательств
И на меня обрушь поток своих ругательств,
Но все же, в гневе, ты не убивай души:
Я только доказать хотел - и был во власти -
Всю силу чар твоих и постоянство страсти.
Как острой смеси мы спешим подчас принять,
Чем спящий аппетит к работе возбуждаем
И горькое затем лекарство принимаем,
Чтоб зол грозящей нам болезни избежать,-
Так, сладостью твоей донельзя подслащенный,
Я горьких яств искал, чтоб вызвать аппетит,
И рад бывал, своим блаженством пресыщенный,
Когда хоть что-нибудь во мне вдруг заболит.
В любви предвидеть зло нас учит ум суровый,
Хотя мы ничего не слышали о нем,
И нам велит лечить свой организм здоровый,
Пресыщенный добром, снедающим нас злом.
Но в яд губительный лекарство превратится
Тому, чья вся болезнь в любви к тебе таится.
Как много выпил я коварных слез сирен,
Эссенции гнусней ключей подземных ада,
Причем отраду страх теснил, а страх отрада-
И, с мыслью победить, опять сдавался в плен
В какие, сердце, ты ввергалося напасти,
Считая уж себя достигнувшим всего!
Как яростно блестит луч взора моего
В болезненной борьбе отчаянья и страсти!
Врачующее зло, я вижу, что тобой
Хорошее еще становится прекрасней,
И, сделавшись опять владыкой над душой,
Погасшая любовь становится всевластной.
И, пристыженный, вновь я возвращаюсь вспять,
Успевши больше злом добыть, чем потерять.
Хоть жесткость, друг, твоя мне служит
оправданьем,
Но, унесясь душой к своим воспоминаньям,
Я никну в прах главой под бременем грехов,
Затем что нервы рок мне свил не из оков.
Когда ты сражена жестокостью моею,
Как некогда сражен я был, мой друг, твоею,
То ты узнала ад, а я не мог вполне
Сознать, как сам страдал лишь по твоей вине.
Когда бы привело на память горе мне,
Что за удары рок таит для назиданья,
Я б - так же как и ты, когда-то в тишине -
Поднес тебе бальзам, вручающий страданья.
Да, грех прошедший твой и настоящий мой
Друг другу извинять, сойдясь между собой!
Нет, лучше подлым быть, чем подлым слыть,
Когда не подл, но терпишь осужденья,
Когда ты должен не как хочешь жить,
Но так, как требует чужое мненье.
Как чуждые, превратные глаза
Могли б хвалить мои переживанья
Иль ветреность мою судить, когда
С их точки зло - добро в моем сознанье?
Я есть - как есть. Кто стрелы направляет
В мой грех, тот множит лишь свои:
Я, может, прям, кривы ж они, кто знает?
Не их умам судить дела мои,
Пока не верно, что все люди злы,
Во зле живут и злом порождены.
Мой друг, подарок твой, та книжка записная,
Исписана вполне, и в памяти моей
Заметки, ни одной из них не забывая,
Я сохраню навек иль лучше до тех дней,
Когда придет конец,- когда мой ум затмится.
Когда в груди моей не будет сердце биться.
Но до тех пор во мне всегда жить будешь ты,-
Я сберегу в душе моей твои черты.
Так долго книжка та не может сохраняться.
Я не нуждаюсь в ней, чтобы любовь твою
В ней отмечать,- ее я смело отдаю:
Я сердца памяти вполне могу вверяться.
Заметки ж о любви мне при себе хранить-
Не значит ли, что я могу любовь забыть?
Не подглядишь во мне ты, Время, измененья!
Громада праха, вновь взнесенная тобой,
Не будет для меня предметом удивленья:
Все это уж не раз вставало предо мной.
От старины твоей мы все в восторг приходим
И думать про нее за лучшее находим,
Что волей нашей все, что видим, создано,
Чем знать, что это все известно уж давно.
Ни пришлое, ни то, что нас сопровождает
На жизненном пути, меня не удивляет:
Ведь летопись твоя и все, что мы кругом
Встречаем в жизни, лжет в стремлении своем.
В одном лишь свой обет исполнить я намерен:
Я буду, вопреки тебе, о Время, верен!
Любовь моя очей величьем не сразит,
Которое судьба разбить паденьем может,
А Времени любовь и злоба - уничтожит,
И образ чей то в терн, то в розаны повит.
О нет, она живет вдали от всех, не жаждет
Величия царей, средь пышности не страждет,
Не падает во прах под тяжестью потерь,
Что часто так у нас случается теперь!
Политики она нисколько не боится,
Той еретички злой, что лишь на срок трудится.
Но высоко стоит уверенная в том,
Что пламя и вода и все - ей нипочем.
Чтоб боле ясным быть - ссылаюсь на дела
Погибших за добро и живших лишь для зла.
Скажи, к чему носить мне внешние отличья,
Тем отдавая дань наружному приличыо,
И создавать столпы для вечности слепой,
Клонящиеся в прах пред тленностию злой?
Я ль не видал, что те, которые искали
Отличий и чинов, их вслед за тем теряли,
Затем что, век платя недешево за честь,
Не помнили того, что ведь и счастье есть.
Пусть близ тебя вкушать я буду наслажденье;
А ты прими мое благое поклоненье,
Которое во мне правдивее всего
И требует взамен лишь сердца одного.
Итак, доносчик,- прочь! Душа, как ни
прекрасна,
Чем больше стеснена, тем менее подвластна.
О, мальчик, в власти чьей - как это каждый
знает -
И зеркало любви, и Времени коса,
Ты все растешь, тогда как сверстников краса,
Тускнея с каждым днем, все больше увядает.
Когда природа - царь живущего всего -
Тебя в пути своем удерживает властно,
То делает она все это для того,
Чтоб Время знало, что спешит оно напрасно.
О, бойся ты ее, способную сгубить
И задержать в пути, а не с любовью встретить,
Но на призыв ее придется все ж ответить,
Она ж должна свое подобье сотворить*.
_____________________
* И в подлиннике здесь недостает двух стихов.
- Прим. Н. В. Гербеля.
Кто б черное посмел прекрасным встарь
считать
А если б и посмел - оно б не заблистало;
Теперь же чернота преемственною стала,
Тогда как красоту всяк стал подозревать.
С поры той, как рука вошла в права природы
И начали себя подкрашивать уроды,
Волшебной красоте нет места на земле:
Поруганная злом, она живет во мгле.
Вот почему черны глаза моей прекрасной:
Они скорбят, что те, которые судьбой
С рожденья снабжены наружностью ужасной,
Природу топчут в грязь фальшивой красотой,
Но в трауре своем они все ж так прекрасны,
Что похвалы в их честь всегда единогласны.
О, музыка моя, бодрящая мой дух,
Когда на клавишах так чудно ты играла
И из дрожавших струн ряд звуков извлекала,
Будивших мой восторг и чаровавших слух,-
Как клавишами быть хотелось мне, поэту,
Лобзавшими в тиши ладони рук твоих
В то время, как устам, снять мнившим жатву
эту,
Лишь приходилось рдеть огнем за дерзость их.
Как поменяться б им приятно было местом
С толкущейся толпой дощечек костяных,
Рабынь твоих перстов, манящих каждым
жестом
И сделавших ту кость счастливей уст живых,
Но если клавиш хор доволен, торжествуя,
Отдай им пальцы, мне ж - уста для поцелуя.
Постыдно расточать души могучей силы
На утоленье злых страстей, что нам так милы:
В минуту торжества они бывают злы,
Убийственны, черствы, исполнены хулы,
Неистовы, хитры, надменны, дерзновенны -
И вслед, пресытясь всем, становятся презренны:
Стремятся овладеть предметом без труда,
Чтоб после не видать вкушенного плода;
Безумствуют весь век под бременем желанья,
Не зная уз ни до, ни после обладанья,
Не ведая притом ни горя, ни утех,
И видят впереди лишь омут, полный нег.
Все это знает мир, хотя никто не знает,
Как неба избежать, что в ад нас посылает.
Глаза ее сравнить с небесною звездою
И пурпур нежных уст с кораллом - не
дерзну,
Со снегом грудь ее не спорит белизною,
И с золотом сравнить нельзя кудрей волну,
Пред розой пышною роскошного Востока
Бледнеет цвет ее пленительных ланит,
И фимиама смол Аравии далекой
Амброзия ее дыханья не затмит,
Я лепету ее восторженно внимаю,
Хоть песни соловья мне кажутся милей,
И с поступью богинь никак я не смешаю
Тяжелой поступи красавицы моей.
Все ж мне она милей всех тех, кого толпою
Льстецы с богинями равняют красотою.
Такой же ты тиран, как те, что, возгордясь
Своею красотой, жестоко поступают,
Затем что знаешь ты, что, в душу мне вселясь
Твои черты светлей сокровищ всех сияют.
А вот ведь говорят видавшие тебя,
Что вызвать вздох любви лицо твое не может
Не смею возражать-боюсь, что не поможет,
Хотя в том пред собой готов поклясться я.
И то, в чем я клянусь, доказывает ясно
Рой вздохов уст моих, при мысли о твоем
Нахмуренном лице, мне шепчущих о том,
Что в любящей тебе и черное прекрасно.
В поступках лишь черна порой бываешь ты -
И вот в чем вижу я причину клеветы.
Люблю твои глаза, которые, жалея
Меня за то, что ты смеешься надо мной,
Оделись в черный флер и с тихою тоской
Глядят на мой позор, все более темнея.
О, никогда таким обилием румян,
Восстав, светило дня Восток не озаряло,
И звездочка зари вечерней сквозь туман
Таких живых лучей на Запад не бросала,
Какими этот взор покрыл лицо твое.
Так пусть же и душа твоя, как эти очи,
Грустит по мне и днем, и в мраке тихой ночи,
Когда твоя печаль так скрасила ее.
Тогда я поклянусь, что красота лишь в черном,
И цвет иной лица начну считать позорным.
Проклятие тебе - проклятие тому,
Кто раны мне несет и другу моему!
Иль мало было сбить с пути меня, подруга
Понадобилось сбить с него тебе и друга.
Я похищен тобой, красавица моя,
А вместе с тем и он, мое второе "я",
Покинутый собой, тобой и им, в стремленье,
Я трижды испытал троякое мученье.
Замкни меня в свою сердечную тюрьму,
Но выйти из нее дай другу моему.
Я буду стражем тех, кто овладеет мною,
Но ты быть не должна тюремщицею злою.
А будешь, потому что узник тот я сам -
И все, что есть во мне, ты приберешь к рукам.
Итак, я признаю, что твой он, жизнь моя,
И что я должен сам тебе повиноваться.
От самого себя готов я отказаться,
Но только возврати мое второе "я".
Ты воли не даешь, а он ее не просит
И жадности твоей всю горечь переносит -
И подписал тот акт, как поручитель мой,
Который крепко так связал его с тобой.
Итак, вооружись, нам общая подруга,
Законами своей волшебной красоты;
Как ростовщик свой иск на нас предъявишь ты,
И я из-за своей вины лишуся друга.
Я потерял его, над нами - власть твоя:
Заплатит он за все, но несвободен я.
Есть страсти у других, а у тебя есть воля*,
И Воля есть еще в придачу у тебя,
Что волю, друг, твою теснит порой, любя,
Причем и не сладка твоя бывает доля.
Ужеяи воли слить ни разу не могла
С моею ты своей, чья воля безгранична?
Ужель пред волей всех уклончивость прилична
А пред моей склонить нельзя тебе чела?
Моря полны водой, но дождь воспринимают
И мощно тем свои запасы пополняют.
Итак, когда сильна ты волею своей,