Страница:
И пал, как муж, в неистовом бою.
Сивард
Так умер он?
Росс
Да, и доставлен с поля.
Вы не должны соразмерять печаль
С достоинствами павшего, иначе
Ей нет конца.
Сивард
А спереди ль он ранен?
Росс
Да, прямо в лоб.
Сивард
Он будет Божий воин!
Имей я сыновей не меньше, чем
Волос на голове, я б не желал
Им лучшей смерти. Жизни краткий час
Он отзвонил.
Малькольм
Он стоит большей скорби,
И я ее дарю ему.
Сивард
Напрасно!
По их словам, он кончил хорошо
И свел счета. Да будет с ним Господь!
А вот и радость новая приходит.
Входит Макдуфф с головой Макбета на шесте.
Макдуфф
Привет тебе, король! Ведь ты им стал -
Вот голова проклятого тирана.
Шотландия свободна! Вижу я
Вокруг тебя все перлы королевства;
Сердца их вторят мне, и я хочу,
Чтобы со мной они вскричали дружно:
Да здравствует Шотландии король!
Все
Да здравствует Шотландии король!
Звуки труб.
Малькольм
Не будем тратить время, но теперь же
Я вам воздам за службу и любовь.
Отныне будьте, таны и родные,
Вы - графами; впервые этот титул
В Шотландии мы вводим. Предстоит
Нам далее призвать из-за границы
Изгнанников, бежавших от сетей
Коварного тирана; покарать
Прислужников презренных живодера
И королевы дьявольской; она,
Как думают, от собственной руки
Скончала жизнь. И с помощью Господней
Все остальное, что лежит на нас,
Исполним мы, как следует, в свой час.
Благодарю вас. Каждый приглашен
На торжество коронованья в Скон.
Трубы. Уходят.
Эта трагедия написана, надо думать, в 1606 г. {Во всяком случае она не
могла появиться раньше октября 1604 года, когда шотландский король Иаков,
вступивший, после смерти Елизаветы, на престол Англии, соединил на голове
своей три короны, и поздней 1607 г., когда в одной комедии уже упоминается
"тень Ванко". Точнее, Мalone (Variorum 1821 г.) относит пьесу именно к 1606
г. потому, что в 3-й сцене II акта в словах привратника: "Here's a farmer
that hanged hemself on th'expectation of plenty" очевиден намек на отличный
урожай этого года, и в его же словах: "Here's an ezuivocator" и т. д. столь
же очевидное указание на бесчестное поведение супериора иезуитов Генри
Garnet'a на суде по поводу так называемого "порохового заговора" (март 1606
г.).}, стало быть, в лучшую пору деятельности великого драматурга, когда он,
в сорок с небольшим лет от роду, был в полном развитии физических и
умственных сил, а свое материальное благосостояние и положение в обществе
мог считать вполне обеспеченным. В это время далеко не всем в Англии были
ясны крупные недостатки в характере молодого (хотя и не годами) короля, а
недавнее открытие так называемого "порохового заговора" сделало
правительство чрезвычайно популярным в простом народе и в среднем классе.
Иаков всегда был любителем литературы и театра, и к Блакфрейрскому театру,
где работал Шекспир, и к заслуженной труппе его относился с особой
благосклонностью <...>
Желая сделать удовольствие королю Иакову, Шекспир обратился за сюжетом
к легендарной истории Шотландии; факты к легендарной истории Шотландии;
факты (точнее, полународные, полулитературные предания), на которых
построена трагедия "Макбет", изложены в Scotorum Historiae Гектора Боэция
(по английскому произношению Бойса), впервые напечатанной в Париже в 1526
году. А по Боэцию составлена "Xроника" Голиншеда {Raphael Holinshed,
Chronicles of England, Scotland and Ireland. 1-ое изд. 1577 г., 2-ое (с
выпусками) 1587 г.; восстановлен текст 1-го изд. в 1808 г.}, которою
пользовался Шекспир <...>
Сравнивая трагедию с ее источником, мы во-первых убеждаемся, что поэт
чрезвычайно искусно воспользовался сюжетом, чтобы доставить возможно большее
нравственное удовлетворение и самому королю и народу, который в то время
относился к нему с искренней любовью: он не только придумал в начале IV
действия эффектную сцену, в которой является длинный ряд королей "со
скиптрами двойными, с тройною державою" {Тройная держава - власть над
Англией, Шотландией и Ирландией; двойной скипетр от двух великих островов.},
который указывает и на происхождение короля от безвинно убитого Банко и на
бесконечное продолжение царственного рода Стюартов в будущем, но и сильно
возвысил характер его предка. У Голиншеда, как можно увидеть, Банко был
одним из соучастников Макбета в цареубийстве. В трагедии же он безусловно
чист от этого преступления и вообще представляет собою идеал человека и
деятеля, непоколебимо верного долгу и друзьям, спокойного, осторожного,
предусмотрительного, властвующего над страстями, так что не одно
предсказание ведьм, но и самые нравственные его достоинства делали его
ненавистным цареубийце Макбету и были таким образом причиной его убийства.
Правда, художественный такт побудил поэта сделать исполнителями убийства
личных врагов Банко (а не простых наемных убийц, как в хронике), но кто не
увидит в словах Макбета:
Ну что ж, друзья,
Мои слова успели вы обдумать?
Вы знаете что он (Банко - А. К.) вас угнетал,
А я был вами обвинен напрасно.
Я объяснил вам все, как вас ловили,
Кто разорил вас, кто вам ставил сети и пр. -
бесчестной клеветы, нового низкого преступления, мотивированного его
ненавистью к Банко и стремлением сделать убийц особо энергичными? Для
возвеличения Иакова, который, как известно, восстановил древний обычай
допускать во дворец больных злой немочью (evil, особый вид разъедающей
золотухи) и исцелять их прикосновением королевской руки и возложением на шею
их монеты, поэт ввел в 3-ю сцену IV действия рассказ Малькольма о том, как
исцеляет больных английский король, при дворе которого шотландский принц
нашел убежище и помощь. Далее, при сравнении хроники с трагедией нельзя не
усмотреть стремления поэта к возможному (но не насильственному) _единству
времени_ и склонности усиливать краски там, где это не нарушает
психологического вероподобия. Так, у Голиншеда между предсказанием ведьм и
казнью Кавдора прошло _немного времени_, но, разумеется, не несколько часов,
а недель и месяцев {См. выше: Банко _нередко_ в шутку называл Макбета
"шотландским королем" и т. д.}; в трагедии же казнь изменника и награждение
Макбета новым достоинством одновременны или даже предшествуют его беседе с
ведьмами; только Макбет и Банко не знают о служившемся. В хронике между этим
возвышением Макбета и провозглашением Малькольма принцем Камберлендским и
наследником престола предполагается порядочный промежуток, во время которого
Макбет мечтал о получении короны законным путем; в трагедии оба эти события
происходят в тот же день, когда ведьмы разожгли честолюбие героя. Хроника
оставляет читателя в неизвестности, где именно убил Макбет Дункана; в
трагедии преступление усугубляется тем, что убийца оскорбил в то же время и
святыню гостеприимства. Поэт игнорирует 10 лет хорошего правления Макбета,
не считая вероподобным, чтобы человек, поддавшийся страсти до такой степени,
мог исполнять с честью свои высокие обязанности. По хронике жестокость
Макбета против Макдуффа до некоторой степени мотивирована тем, что Макдуфф
не явился _на работу_ и начал сноситься с врагами короля, стало быть нарушил
свой долг; в трагедии же он только отказался приехать _на праздник_. В
хронике Макбет идет сам с войском на непокорного и изменившего ему вассала;
в трагедии он расправляется с его невинной семьей посредством подосланных
убийц. Впрочем, поэт и сам, по-видимому, забыл это свое отступление от
источника, и в конце IV действия Россе рассказывает Макдуффу о взятии его
замка и об истреблении всех его вассалов, что, конечно, было невозможно для
некоторых подосланных убийц.
Критика почти единогласно видит в трагедии "Макбет" редкие даже у
Шекспира драматические и сценические достоинства; но та же беспристрастная
критика должна признать, что эта трагедия написана несколько наскоро, не так
глубоко обдумана, как другие пьесы Шекспира того же периода его
деятельности. Кроме вышеуказанного противоречия, это более всего сказалось в
довольно длинном диалоге между Малькомом и Макдуффом, который без натяжки,
без предвзятого намерения находить совершенным все без исключения, что
создано Шекспиром, едва ли можно признавать психологически вероятным.
Начать с того, что Малькольм, как все изгнанники, слишком внимательно
следил за тем, что делалось в Шотландии, чтобы не знать, насколько
возненавидел Макбет Макдуффа, и, как все изгнанники, скорей склонен
ошибаться в обратную сторону - излишнего доверия. Главное же: Макдуфф не
такой младенец, чтобы счесть Малькольма негодяем только на основании его
собственных слов, в которых так явно звучит непомерное преувеличение. Жизнь
принцев на виду у всех, особенно в чужой стране, а на основании разговора с
Малькольмом Макдуфф мог убедиться разве в одном недостатке будущего короля -
крайней его нервности и болезненной страсти к самообвинению, которое сильно
напоминает "признания" Гамлета перед Офелией в 1-й сцене III действия. Также
мало естественно и слепое доверие Макдуффа к самовосхвалениям Малькольма.
Читатели видят, что Шекспир взял этот диалог из своего легендарного
источника с весьма незначительными изменениями (причем, однако, сумел
придать ему особое драматическое значение, соединив его в одну сцену с
ужасным известием, которое приносит Макдуффу Россе, что обусловливает
уверенность зрителя в предстоящей гибели Макбета именно от руки Макдуффа);
но то, что уместо в наивном эпосе, где идолище сам говорит о себе:
А я, идолище поганое...,
неуместно в серьезной драме.
С другой стороны то же сравнение трагедии с ее источником, хотя бы в
самых общих чертах, наглядно показывает нам, как свободно и с какой
художественной целесообразностью драматург воспользовался своим грубоватым
материалом. Все характеры, начиная с героя и героини, созданы им целиком;
целиком создано и развитие внутренней трагедии в душе Макбета, который по
хронике был довольно пошлой игрушкой адских сил и слепой судьбы. Такой же
пошлой эгоисткой, дальнейшая судьба которой вовсе не интересовала читателя,
была в хронике и жена Макбета, из которой в пьесе вышел едва ли не самый
трагически ужасный характер во всей новой литературе; ее ужасная душевная
болезнь и самоубийство созданы поэтом. Из слабого Дункана он сделал идеал
кроткого и благородного государя {1, 7. Слова Макбета:
Дункан царил так доблестно и кротко,
Высокий сан так чисто сохранял, и т. д.}.
Свободно создана и ужасающая по своему контрасту с предыдущим и
последующим добродушная болтовня полупьяного невыспавшегося привратника (3-я
сцена II действия) {Известно, что она ужаснула своим реализмом Шиллера,
который в своем переводе Макбета (в других местах очень точном) заменил ее
благочестивым утренним гимном.} и т. д. {Кто в 7-ой сцене III действия видит
указание на прежнее намерение Макбета (предшествующее началу пьесы), убить
Дункана, должен, конечно, и это отнести на счет свободного создания поэта.
Но мы полагаем, что такое толкование слов леди Макбет противоречит характеру
героя.}
Не подлежит сомнению, что как во время появления Макбета на сцене, так
и у последующих поколений, до нашего включительно, зрителей особенно
восхищало соединение в этой трагедии глубокой психологической правды со
смелой и красивой фантастикой {Известно, что во время реставрации сцены с
ведьмами ставились с необыкновенной роскошью и превратились как бы в особый
балет с пением. См. Н. И. Стороженко. Опыты изучения Шекспира. М. 1902, стр.
175-176.}. Основу последней поэт получил из хроники, но эту довольно скудную
основу он разработал свободно и художественно: он ввел в 5-ю сцену III
действия античную Гекату и всю 1-ую сцену IV действия, в которой изображено
последнее роковое свидание героя с ведьмами, обставил чрезвычайно роскошно и
эффектно. Кроме того, он на свой, так сказать, страх ввел два новых
фантастических момента: в начале II действия, когда первое преступление
Макбета уже решено бесповоротно, сцену с кинжалом, служащую как бы
предвкушением предстоящих герою мучений и появление окровавленной тени Банко
на королевском пиру (для чего он должен был переместить это убийство,
происходящее в хронике после королевского пира, на несколько часов вперед.
Выше упомянуто, что еще при жизни поэта, почти немедленно после появления
трагедии, эта ужасная тень вошла в поговорку; трудно указать даже у Шекспира
другую сцену, равную этой по внутреннему и внешнему драматизму.
Обе эти прибавки: кинжал и тень Банко - галлюцинации глубоко
потрясенной души Макбета, и, стало быть, поэт остается в них на почве живой
действительности, тогда как в сценах с ведьмами народное верование
заставляет его представить вымышленное реально существующим. Но, как
известно, во время создания "Макбета" колдовство и сношения с злыми духами
вовсе не были п_р_о_с_т_о_н_а_р_о_д_н_ы_м_и верованиями или
п_е_р_е_ж_и_в_а_н_и_е_м, а глубоким убеждением даже правящих классов,
которое находило себе весьма серьезное применение в юридической практике {На
основании закона 1603 г. в первые годы царствования Иакова было казнено
немало женщин, заподозренных в колдовстве.}.
Ведьмы или колдуньи (Witches) {Герой, в 1-ой сцене IV акта называет их
weird sisters - роковыми сестрами.} "Макбета" - очень сложные фигуры: в них
объединены древнегерманские вещие жены, о почитании которых говорит еще
Тацит, темные воспоминания о богинях и девах - служительницах богов (у
скандинавов - валкирии) с литературными преданиями о библейских волшебницах
и о классических пророчицах; их исключительное служение злу и их внешнее
безобразие в 1-ой и 3-ей сценах I действия - неизбежное следствие
благочестиво христианского взгляда на все остатки языческой древности.
Призраки 1-ой сцены IV действия (голова в шлеме, окровавленное дитя, дитя в
короне с ветвью) надо думать, заимствованы поэтом из бесконечно богатого
арсенала чернокнижной литературы XVI века, имевшей влияние и на
действительную жизнь во времена Шекспира {Есть и другое объяснение,
приписывающее изобретение этих ужасов самому поэту (голова воина есть голова
самого Макбета, отрубленная Макдуффом; окровавленное дитя - сам Макдуфф,
вырезанный из чрева матери; дитя с короною и ветвью - Малькольм, приказавший
нарубить ветви. См. A new Variorum edition - by Horace Howard Furness.
Philadelphia. Vol. II 1873. 207-208); но оно отзывается натяжкою.}.
Первыми толкователями Макбета, конечно, были английские режиссеры и
актеры эпохи Шекспира и последующих. Но о том, как ставили эту трагедию при
жизни ее автора, мы почти не имеем сведений {Только Форман свидетельствует,
что в 1610 г. леди Макбет и сам герой напрасно старались смыть кровь со
своих рук, и тень Банко во время тоста за отсутствующего уселась сзади
Макбета. См. Н. И. Стороженко, ibid, С. 174-175.}; при реставрации трагедию
переделали почти до неузнаваемости. Знаменитый Гаррик {Род. 1716 г.,
выступил в Лондоне 1741 г., Макбета играл с 1744 г., сошел со сцены 1776 г.,
ум. 1779 г.} изображал Макбета грустным, даже скорбным, человеком, сильным
от природы, но п_о_д_а_в_л_е_н_н_ы_м страстью, которая оказалась гораздо
сильнее его; игравшая с ним вместе артистка Притчард изображала леди Макбет
больше фурией, чем женщиной, и следовательно понимала этот характер слишком
односторонне; истинной создательницей этой роли была мистрисс Сидонс,
проявлявшая в игре своей некоторую мягкость и женственность, а в то же время
и ужасную силу страсти; но с III действия у нее замечался сильный упадок
духа, вполне объяснявший и сцену лунатизма и ее насильственную смерть. В
этом же роде играла леди Макбет и знаменитая Ристори {Подробно о Макбете на
сцене см. в вышеназванной прекрасной статье Н. И. Стороженко, с. 176-192. О
мистрисс Сидонс и др. леди Макбет см. Н. Н. Furness. I. с. 415-428.}.
Первый влиятельный разбор трагедии и ее главного характера дал Август
Вильгельм Шлегель в своих "Лекциях о драматическом искусстве и литературе",
которые он читал в 1808 г., а напечатал в 1809 г. и которые вскоре были
переведены на главные европейские языки. Вот содержание этого разбора:
Шекспир хотел изобразить честолюбивого, но благородного человека,
который поддается могучим дьявольским ухищрениям; все преступления, на
которые его толкает стремление обеспечить за собою плоды своего первого
злодеяния, не могут стереть с его образа печати прирожденного героизма. В
убийстве Дункана нужно различать три момента. Первая мысль о преступлении
исходит от существ, всецело отдавших себя на служение злу.
Вещие сестры встречают Макбета, упоенного победой, удовлетворившего
свою жажду славы. Они представляют ему делом судьбы то, что в
действительности может быть только делом его собственных рук, и внушают
доверие к своим словам немедленным осуществлением первого предсказания.
Непосредственно за тем ему представляется удобный случай убить короля; жена
Макбета заклинает мужа воспользоваться им; она убеждает Макбета с пламенным
красноречием; ее софизмы облекают преступление в какое-то ложное величие. На
долю Макбета не приходится почти ничего, кроме самого факта убийства; он
настолько взволнован и растерян, рассудок его так отуманен, что он не в
силах сопротивляться влиянию, толкающему его руку.
Раскаяние не только непосредственно следует за убийством, оно даже
п_р_е_д_ш_е_с_т_в_у_е_т ему; угрызения совести ни днем, ни ночью не дают
покоя Макбету. Но теперь он запутался в адских сетях. Поистине ужасно
видеть, как прежний смелый воин, прямо смотревший в лицо смерти, теперь, из
страха перед загробной жизнью, цепляется с возрастающей энергией за свое
земное существование, которое становится с каждым днем все мучительнее, и
безжалостно сбрасывает с дороги все, в чем его мрачная подозрительность чует
опасность.
И все же, несмотря на отвращение, которое нам внушают его злодеяния, мы
не можем вполне отказать ему в сочувствии; мы оплакиваем гибель стольких
благородных качеств; мы как бы против желания восхищаемся и в самом конце
борьбою смелой воли с робкой совестью.
Можно было бы подумать, что в этой трагедии мы встречаемся с всемогущим
роком греческой драмы: в основе лежит вмешательство сверхъестественных сил,
с которым последующие события связаны теснейшим образом. Есть тут также и
двусмысленные предсказания, буквальное осуществление которых губит тех, кто
полагается на них. Но не трудно доказать, что Шекспир проявил в своей драме
более просвещенный взгляд, чем был у древних. Он хочет показать, что борьба
добра и зла в этом мире совершается по воле Провидения, которое обращает
проклятия, навлекаемые на себя одними людьми, в благословение для других...
По развитию действия Макбет является прямой противоположностью Гамлету;
здесь события развертываются одно за другим с поразительной быстротой...
Трудно постичь, как Шекспир нашел возможность вместить в такие узкие рамки
не только массу происшествий, фактов внешних, но и изображений души
человеческой, раскрывающей перед нами тайники свои! Кажется, будто с часов
времени сняты гири, и оно вертится без перерыва и задержек. Ничто не может
сравниться по силе с этой возбуждающей ужас картиной! Достаточно упомянуть о
подробностях убийства Дункана, о кинжале, мелькающем перед глазами Макбета,
о появлении тени Банко на пиру, о ночных блужданиях леди Макбет - что можно
сказать обо всем этом такого, что не ослабило бы непосредственного
впечатления зрителя?.. Только один Шекспир умеет изображать ужасное с такой
силой и в то же время не переходить границ прекрасного {Буквально "это сцены
единственные и встречаются только у этого поэта; иначе трагическая муза
должна была бы сменить свою маску на голову Медузы". Изд. Heidelb. 1811, II,
2, с. 156-161.}.
К этим прочувствованным и красиво выраженным положениям А. В. Шлегеля
шекспировская критика XIX века может присоединить не много такого, что
должно считаться более или менее общепризнанным.
Прежде всего характеристику Макбета, сделанную Шлегелем, необходимо
дополнить указанием на его чрезмерно сильно развитое, особенно для храброго
воина и практического деятеля, воображение; он не только не проявляет страха
смерти в бою, напротив - является одним из хладнокровнейших и лучших
полководцев и бойцов, но он сам говорит о себе:
А было время - чувства замирали
При крике сов, а от ужасных сказок
На голове вставали волос_а_
Как будто в них дышала жизнь (V, 5).
Он трепещет перед всем, что приближается к сверхъестественному. На
такого человека предсказания ведьм, предсказания, из которых одно
исполняется немедленно, не могли не произвести огромного впечатления, столь
сильного, что весь его нравственный облик как бы мгновенно переродился и у
этого вернейшего вассала вдруг является мысль о цареубийстве.
Но покамест он еще настолько честный человек, что быстро отбрасывает
эту ужасную мысль и успокаивается на решении:
Когда судьбе угодно
Меня венчать, то пусть меня венчает;
Я ей не помогу!
Без сомнения, он имеет в виду тот древний закон, в силу которого
престол мог легально достаться ему при малолетстве принцев. В следующей же
сцене (I, 4) наступает для него неожиданное разочарование, и мысль о
преступлении снова овладевает его потрясенным мозгом. Он говорит про себя:
Померкните, светила, в небесах!
Не озаряйте замыслов моих! {*}
Пускай удар мой ниспадет впотьмах!
Рука верна: она не промахнется.
{* В оригинале: "моих ч_е_р_н_ы_х и глубоких желаний; пусть глаз не
видит руки; пусть совершится, на что со страхом посмотрит взор!"}
Однако ясно, что если б Макбет был предоставлен самому себе, он снова
нашел бы возможность возложить ответственность на судьбу и остался бы
чистым, если не в помышлениях, то по крайней мере в делах своих. Но тогда
выступает на сцену леди Макбет, натура несравненно более определенная и
решительная. У нее сильный и ясный ум, но полное отсутствие всякой
нравственной сдержанности. Она говорит о муже:
Королем ты будешь!
Но я боюсь: в твоей душе так много
Любови млека {*}, что не изберешь ты
Пути кратчайшего. В тебе, я знаю,
И гордость есть и жажда громкой славы,
Но нету зла, их спутника. Престола
Путем прямым желал бы ты достигнуть.
{* В оригинале: "млека человеческой нежности".}
Считая это невозможным, леди уверена, что сумеет вдохнуть в мужа свой
непоколебимый дух.
Она встречает Макбета лестью и лаской; она делает вид, будто и не
догадывается о его колебаниях, не может допустить и мысли о подобной
слабости; она заботится только о том, чтобы лицо Макбета при гостях не
выражало его душевного настроения; она же превосходно владеет собой и
рассыпается перед королем в изъявлениях будто бы самой простодушной
благодарности!
Между 6-й и 7-й сценами, по-видимому, надо предполагать разговор
Макбета с женою, в котором он, руководимый ею, но воображающий себя вполне
свободным, клялся ей страшными клятвами, что Дункан, обидевший его
назначением себе наследника, не выйдет живым из его дома. Но просидев
некоторое время за столом с добрым Дунканом и мучимый заранее раскаянием, он
вышел подумать. В монологе, с которого начинается 7-я сцена, он вполне
убедительно доказывает себе, что задуманное им предприятие совершенно
безумно, не говоря уже об его ужасной безнравственности. Входит леди Макбет,
прекрасно понимающая, что происходит в душе Макбета, и старающаяся не
выпускать его из-под своего влияния. Макбет предлагает ей отказаться от
плана убийства, так как он желал бы сохранить за собою то "золотое мнение",
которое он заслужил во всем народе. Будто пораженная такой неожиданностью,
леди в ответ на это разражается упреками, выбирая нарочно самые ядовитые:
мужа-воина упрекает она в возмутительной трусости: она был храбр и решителен
только под влиянием выпитого вина; теперь только она оценила его любовь -
при чем тут л_ю_б_о_в_ь, она, может быть, и сама не могла бы объяснить; но
она прекрасно сознает, что упрек в отсутствии любви крайне тяжел для мужа;
она называет его клятвопреступником! Заметив, что он начинает опять
склоняться на ее сторону, она спешит занять его подробностями и представить
дело чрезвычайно удобоисполнимым. Увлеченный ею, Макбет придумывает новую
хитрость, и цареубийство уже решено бесповоротно.
С этого момента настоящий убийца - леди Макбет - уходит на задний план,
а на первый выступает сам Макбет. Он терзается душою; его мучит
галлюцинация; но он смело идет к своей цели и достигает ее! По совершении
Сивард
Так умер он?
Росс
Да, и доставлен с поля.
Вы не должны соразмерять печаль
С достоинствами павшего, иначе
Ей нет конца.
Сивард
А спереди ль он ранен?
Росс
Да, прямо в лоб.
Сивард
Он будет Божий воин!
Имей я сыновей не меньше, чем
Волос на голове, я б не желал
Им лучшей смерти. Жизни краткий час
Он отзвонил.
Малькольм
Он стоит большей скорби,
И я ее дарю ему.
Сивард
Напрасно!
По их словам, он кончил хорошо
И свел счета. Да будет с ним Господь!
А вот и радость новая приходит.
Входит Макдуфф с головой Макбета на шесте.
Макдуфф
Привет тебе, король! Ведь ты им стал -
Вот голова проклятого тирана.
Шотландия свободна! Вижу я
Вокруг тебя все перлы королевства;
Сердца их вторят мне, и я хочу,
Чтобы со мной они вскричали дружно:
Да здравствует Шотландии король!
Все
Да здравствует Шотландии король!
Звуки труб.
Малькольм
Не будем тратить время, но теперь же
Я вам воздам за службу и любовь.
Отныне будьте, таны и родные,
Вы - графами; впервые этот титул
В Шотландии мы вводим. Предстоит
Нам далее призвать из-за границы
Изгнанников, бежавших от сетей
Коварного тирана; покарать
Прислужников презренных живодера
И королевы дьявольской; она,
Как думают, от собственной руки
Скончала жизнь. И с помощью Господней
Все остальное, что лежит на нас,
Исполним мы, как следует, в свой час.
Благодарю вас. Каждый приглашен
На торжество коронованья в Скон.
Трубы. Уходят.
Эта трагедия написана, надо думать, в 1606 г. {Во всяком случае она не
могла появиться раньше октября 1604 года, когда шотландский король Иаков,
вступивший, после смерти Елизаветы, на престол Англии, соединил на голове
своей три короны, и поздней 1607 г., когда в одной комедии уже упоминается
"тень Ванко". Точнее, Мalone (Variorum 1821 г.) относит пьесу именно к 1606
г. потому, что в 3-й сцене II акта в словах привратника: "Here's a farmer
that hanged hemself on th'expectation of plenty" очевиден намек на отличный
урожай этого года, и в его же словах: "Here's an ezuivocator" и т. д. столь
же очевидное указание на бесчестное поведение супериора иезуитов Генри
Garnet'a на суде по поводу так называемого "порохового заговора" (март 1606
г.).}, стало быть, в лучшую пору деятельности великого драматурга, когда он,
в сорок с небольшим лет от роду, был в полном развитии физических и
умственных сил, а свое материальное благосостояние и положение в обществе
мог считать вполне обеспеченным. В это время далеко не всем в Англии были
ясны крупные недостатки в характере молодого (хотя и не годами) короля, а
недавнее открытие так называемого "порохового заговора" сделало
правительство чрезвычайно популярным в простом народе и в среднем классе.
Иаков всегда был любителем литературы и театра, и к Блакфрейрскому театру,
где работал Шекспир, и к заслуженной труппе его относился с особой
благосклонностью <...>
Желая сделать удовольствие королю Иакову, Шекспир обратился за сюжетом
к легендарной истории Шотландии; факты к легендарной истории Шотландии;
факты (точнее, полународные, полулитературные предания), на которых
построена трагедия "Макбет", изложены в Scotorum Historiae Гектора Боэция
(по английскому произношению Бойса), впервые напечатанной в Париже в 1526
году. А по Боэцию составлена "Xроника" Голиншеда {Raphael Holinshed,
Chronicles of England, Scotland and Ireland. 1-ое изд. 1577 г., 2-ое (с
выпусками) 1587 г.; восстановлен текст 1-го изд. в 1808 г.}, которою
пользовался Шекспир <...>
Сравнивая трагедию с ее источником, мы во-первых убеждаемся, что поэт
чрезвычайно искусно воспользовался сюжетом, чтобы доставить возможно большее
нравственное удовлетворение и самому королю и народу, который в то время
относился к нему с искренней любовью: он не только придумал в начале IV
действия эффектную сцену, в которой является длинный ряд королей "со
скиптрами двойными, с тройною державою" {Тройная держава - власть над
Англией, Шотландией и Ирландией; двойной скипетр от двух великих островов.},
который указывает и на происхождение короля от безвинно убитого Банко и на
бесконечное продолжение царственного рода Стюартов в будущем, но и сильно
возвысил характер его предка. У Голиншеда, как можно увидеть, Банко был
одним из соучастников Макбета в цареубийстве. В трагедии же он безусловно
чист от этого преступления и вообще представляет собою идеал человека и
деятеля, непоколебимо верного долгу и друзьям, спокойного, осторожного,
предусмотрительного, властвующего над страстями, так что не одно
предсказание ведьм, но и самые нравственные его достоинства делали его
ненавистным цареубийце Макбету и были таким образом причиной его убийства.
Правда, художественный такт побудил поэта сделать исполнителями убийства
личных врагов Банко (а не простых наемных убийц, как в хронике), но кто не
увидит в словах Макбета:
Ну что ж, друзья,
Мои слова успели вы обдумать?
Вы знаете что он (Банко - А. К.) вас угнетал,
А я был вами обвинен напрасно.
Я объяснил вам все, как вас ловили,
Кто разорил вас, кто вам ставил сети и пр. -
бесчестной клеветы, нового низкого преступления, мотивированного его
ненавистью к Банко и стремлением сделать убийц особо энергичными? Для
возвеличения Иакова, который, как известно, восстановил древний обычай
допускать во дворец больных злой немочью (evil, особый вид разъедающей
золотухи) и исцелять их прикосновением королевской руки и возложением на шею
их монеты, поэт ввел в 3-ю сцену IV действия рассказ Малькольма о том, как
исцеляет больных английский король, при дворе которого шотландский принц
нашел убежище и помощь. Далее, при сравнении хроники с трагедией нельзя не
усмотреть стремления поэта к возможному (но не насильственному) _единству
времени_ и склонности усиливать краски там, где это не нарушает
психологического вероподобия. Так, у Голиншеда между предсказанием ведьм и
казнью Кавдора прошло _немного времени_, но, разумеется, не несколько часов,
а недель и месяцев {См. выше: Банко _нередко_ в шутку называл Макбета
"шотландским королем" и т. д.}; в трагедии же казнь изменника и награждение
Макбета новым достоинством одновременны или даже предшествуют его беседе с
ведьмами; только Макбет и Банко не знают о служившемся. В хронике между этим
возвышением Макбета и провозглашением Малькольма принцем Камберлендским и
наследником престола предполагается порядочный промежуток, во время которого
Макбет мечтал о получении короны законным путем; в трагедии оба эти события
происходят в тот же день, когда ведьмы разожгли честолюбие героя. Хроника
оставляет читателя в неизвестности, где именно убил Макбет Дункана; в
трагедии преступление усугубляется тем, что убийца оскорбил в то же время и
святыню гостеприимства. Поэт игнорирует 10 лет хорошего правления Макбета,
не считая вероподобным, чтобы человек, поддавшийся страсти до такой степени,
мог исполнять с честью свои высокие обязанности. По хронике жестокость
Макбета против Макдуффа до некоторой степени мотивирована тем, что Макдуфф
не явился _на работу_ и начал сноситься с врагами короля, стало быть нарушил
свой долг; в трагедии же он только отказался приехать _на праздник_. В
хронике Макбет идет сам с войском на непокорного и изменившего ему вассала;
в трагедии он расправляется с его невинной семьей посредством подосланных
убийц. Впрочем, поэт и сам, по-видимому, забыл это свое отступление от
источника, и в конце IV действия Россе рассказывает Макдуффу о взятии его
замка и об истреблении всех его вассалов, что, конечно, было невозможно для
некоторых подосланных убийц.
Критика почти единогласно видит в трагедии "Макбет" редкие даже у
Шекспира драматические и сценические достоинства; но та же беспристрастная
критика должна признать, что эта трагедия написана несколько наскоро, не так
глубоко обдумана, как другие пьесы Шекспира того же периода его
деятельности. Кроме вышеуказанного противоречия, это более всего сказалось в
довольно длинном диалоге между Малькомом и Макдуффом, который без натяжки,
без предвзятого намерения находить совершенным все без исключения, что
создано Шекспиром, едва ли можно признавать психологически вероятным.
Начать с того, что Малькольм, как все изгнанники, слишком внимательно
следил за тем, что делалось в Шотландии, чтобы не знать, насколько
возненавидел Макбет Макдуффа, и, как все изгнанники, скорей склонен
ошибаться в обратную сторону - излишнего доверия. Главное же: Макдуфф не
такой младенец, чтобы счесть Малькольма негодяем только на основании его
собственных слов, в которых так явно звучит непомерное преувеличение. Жизнь
принцев на виду у всех, особенно в чужой стране, а на основании разговора с
Малькольмом Макдуфф мог убедиться разве в одном недостатке будущего короля -
крайней его нервности и болезненной страсти к самообвинению, которое сильно
напоминает "признания" Гамлета перед Офелией в 1-й сцене III действия. Также
мало естественно и слепое доверие Макдуффа к самовосхвалениям Малькольма.
Читатели видят, что Шекспир взял этот диалог из своего легендарного
источника с весьма незначительными изменениями (причем, однако, сумел
придать ему особое драматическое значение, соединив его в одну сцену с
ужасным известием, которое приносит Макдуффу Россе, что обусловливает
уверенность зрителя в предстоящей гибели Макбета именно от руки Макдуффа);
но то, что уместо в наивном эпосе, где идолище сам говорит о себе:
А я, идолище поганое...,
неуместно в серьезной драме.
С другой стороны то же сравнение трагедии с ее источником, хотя бы в
самых общих чертах, наглядно показывает нам, как свободно и с какой
художественной целесообразностью драматург воспользовался своим грубоватым
материалом. Все характеры, начиная с героя и героини, созданы им целиком;
целиком создано и развитие внутренней трагедии в душе Макбета, который по
хронике был довольно пошлой игрушкой адских сил и слепой судьбы. Такой же
пошлой эгоисткой, дальнейшая судьба которой вовсе не интересовала читателя,
была в хронике и жена Макбета, из которой в пьесе вышел едва ли не самый
трагически ужасный характер во всей новой литературе; ее ужасная душевная
болезнь и самоубийство созданы поэтом. Из слабого Дункана он сделал идеал
кроткого и благородного государя {1, 7. Слова Макбета:
Дункан царил так доблестно и кротко,
Высокий сан так чисто сохранял, и т. д.}.
Свободно создана и ужасающая по своему контрасту с предыдущим и
последующим добродушная болтовня полупьяного невыспавшегося привратника (3-я
сцена II действия) {Известно, что она ужаснула своим реализмом Шиллера,
который в своем переводе Макбета (в других местах очень точном) заменил ее
благочестивым утренним гимном.} и т. д. {Кто в 7-ой сцене III действия видит
указание на прежнее намерение Макбета (предшествующее началу пьесы), убить
Дункана, должен, конечно, и это отнести на счет свободного создания поэта.
Но мы полагаем, что такое толкование слов леди Макбет противоречит характеру
героя.}
Не подлежит сомнению, что как во время появления Макбета на сцене, так
и у последующих поколений, до нашего включительно, зрителей особенно
восхищало соединение в этой трагедии глубокой психологической правды со
смелой и красивой фантастикой {Известно, что во время реставрации сцены с
ведьмами ставились с необыкновенной роскошью и превратились как бы в особый
балет с пением. См. Н. И. Стороженко. Опыты изучения Шекспира. М. 1902, стр.
175-176.}. Основу последней поэт получил из хроники, но эту довольно скудную
основу он разработал свободно и художественно: он ввел в 5-ю сцену III
действия античную Гекату и всю 1-ую сцену IV действия, в которой изображено
последнее роковое свидание героя с ведьмами, обставил чрезвычайно роскошно и
эффектно. Кроме того, он на свой, так сказать, страх ввел два новых
фантастических момента: в начале II действия, когда первое преступление
Макбета уже решено бесповоротно, сцену с кинжалом, служащую как бы
предвкушением предстоящих герою мучений и появление окровавленной тени Банко
на королевском пиру (для чего он должен был переместить это убийство,
происходящее в хронике после королевского пира, на несколько часов вперед.
Выше упомянуто, что еще при жизни поэта, почти немедленно после появления
трагедии, эта ужасная тень вошла в поговорку; трудно указать даже у Шекспира
другую сцену, равную этой по внутреннему и внешнему драматизму.
Обе эти прибавки: кинжал и тень Банко - галлюцинации глубоко
потрясенной души Макбета, и, стало быть, поэт остается в них на почве живой
действительности, тогда как в сценах с ведьмами народное верование
заставляет его представить вымышленное реально существующим. Но, как
известно, во время создания "Макбета" колдовство и сношения с злыми духами
вовсе не были п_р_о_с_т_о_н_а_р_о_д_н_ы_м_и верованиями или
п_е_р_е_ж_и_в_а_н_и_е_м, а глубоким убеждением даже правящих классов,
которое находило себе весьма серьезное применение в юридической практике {На
основании закона 1603 г. в первые годы царствования Иакова было казнено
немало женщин, заподозренных в колдовстве.}.
Ведьмы или колдуньи (Witches) {Герой, в 1-ой сцене IV акта называет их
weird sisters - роковыми сестрами.} "Макбета" - очень сложные фигуры: в них
объединены древнегерманские вещие жены, о почитании которых говорит еще
Тацит, темные воспоминания о богинях и девах - служительницах богов (у
скандинавов - валкирии) с литературными преданиями о библейских волшебницах
и о классических пророчицах; их исключительное служение злу и их внешнее
безобразие в 1-ой и 3-ей сценах I действия - неизбежное следствие
благочестиво христианского взгляда на все остатки языческой древности.
Призраки 1-ой сцены IV действия (голова в шлеме, окровавленное дитя, дитя в
короне с ветвью) надо думать, заимствованы поэтом из бесконечно богатого
арсенала чернокнижной литературы XVI века, имевшей влияние и на
действительную жизнь во времена Шекспира {Есть и другое объяснение,
приписывающее изобретение этих ужасов самому поэту (голова воина есть голова
самого Макбета, отрубленная Макдуффом; окровавленное дитя - сам Макдуфф,
вырезанный из чрева матери; дитя с короною и ветвью - Малькольм, приказавший
нарубить ветви. См. A new Variorum edition - by Horace Howard Furness.
Philadelphia. Vol. II 1873. 207-208); но оно отзывается натяжкою.}.
Первыми толкователями Макбета, конечно, были английские режиссеры и
актеры эпохи Шекспира и последующих. Но о том, как ставили эту трагедию при
жизни ее автора, мы почти не имеем сведений {Только Форман свидетельствует,
что в 1610 г. леди Макбет и сам герой напрасно старались смыть кровь со
своих рук, и тень Банко во время тоста за отсутствующего уселась сзади
Макбета. См. Н. И. Стороженко, ibid, С. 174-175.}; при реставрации трагедию
переделали почти до неузнаваемости. Знаменитый Гаррик {Род. 1716 г.,
выступил в Лондоне 1741 г., Макбета играл с 1744 г., сошел со сцены 1776 г.,
ум. 1779 г.} изображал Макбета грустным, даже скорбным, человеком, сильным
от природы, но п_о_д_а_в_л_е_н_н_ы_м страстью, которая оказалась гораздо
сильнее его; игравшая с ним вместе артистка Притчард изображала леди Макбет
больше фурией, чем женщиной, и следовательно понимала этот характер слишком
односторонне; истинной создательницей этой роли была мистрисс Сидонс,
проявлявшая в игре своей некоторую мягкость и женственность, а в то же время
и ужасную силу страсти; но с III действия у нее замечался сильный упадок
духа, вполне объяснявший и сцену лунатизма и ее насильственную смерть. В
этом же роде играла леди Макбет и знаменитая Ристори {Подробно о Макбете на
сцене см. в вышеназванной прекрасной статье Н. И. Стороженко, с. 176-192. О
мистрисс Сидонс и др. леди Макбет см. Н. Н. Furness. I. с. 415-428.}.
Первый влиятельный разбор трагедии и ее главного характера дал Август
Вильгельм Шлегель в своих "Лекциях о драматическом искусстве и литературе",
которые он читал в 1808 г., а напечатал в 1809 г. и которые вскоре были
переведены на главные европейские языки. Вот содержание этого разбора:
Шекспир хотел изобразить честолюбивого, но благородного человека,
который поддается могучим дьявольским ухищрениям; все преступления, на
которые его толкает стремление обеспечить за собою плоды своего первого
злодеяния, не могут стереть с его образа печати прирожденного героизма. В
убийстве Дункана нужно различать три момента. Первая мысль о преступлении
исходит от существ, всецело отдавших себя на служение злу.
Вещие сестры встречают Макбета, упоенного победой, удовлетворившего
свою жажду славы. Они представляют ему делом судьбы то, что в
действительности может быть только делом его собственных рук, и внушают
доверие к своим словам немедленным осуществлением первого предсказания.
Непосредственно за тем ему представляется удобный случай убить короля; жена
Макбета заклинает мужа воспользоваться им; она убеждает Макбета с пламенным
красноречием; ее софизмы облекают преступление в какое-то ложное величие. На
долю Макбета не приходится почти ничего, кроме самого факта убийства; он
настолько взволнован и растерян, рассудок его так отуманен, что он не в
силах сопротивляться влиянию, толкающему его руку.
Раскаяние не только непосредственно следует за убийством, оно даже
п_р_е_д_ш_е_с_т_в_у_е_т ему; угрызения совести ни днем, ни ночью не дают
покоя Макбету. Но теперь он запутался в адских сетях. Поистине ужасно
видеть, как прежний смелый воин, прямо смотревший в лицо смерти, теперь, из
страха перед загробной жизнью, цепляется с возрастающей энергией за свое
земное существование, которое становится с каждым днем все мучительнее, и
безжалостно сбрасывает с дороги все, в чем его мрачная подозрительность чует
опасность.
И все же, несмотря на отвращение, которое нам внушают его злодеяния, мы
не можем вполне отказать ему в сочувствии; мы оплакиваем гибель стольких
благородных качеств; мы как бы против желания восхищаемся и в самом конце
борьбою смелой воли с робкой совестью.
Можно было бы подумать, что в этой трагедии мы встречаемся с всемогущим
роком греческой драмы: в основе лежит вмешательство сверхъестественных сил,
с которым последующие события связаны теснейшим образом. Есть тут также и
двусмысленные предсказания, буквальное осуществление которых губит тех, кто
полагается на них. Но не трудно доказать, что Шекспир проявил в своей драме
более просвещенный взгляд, чем был у древних. Он хочет показать, что борьба
добра и зла в этом мире совершается по воле Провидения, которое обращает
проклятия, навлекаемые на себя одними людьми, в благословение для других...
По развитию действия Макбет является прямой противоположностью Гамлету;
здесь события развертываются одно за другим с поразительной быстротой...
Трудно постичь, как Шекспир нашел возможность вместить в такие узкие рамки
не только массу происшествий, фактов внешних, но и изображений души
человеческой, раскрывающей перед нами тайники свои! Кажется, будто с часов
времени сняты гири, и оно вертится без перерыва и задержек. Ничто не может
сравниться по силе с этой возбуждающей ужас картиной! Достаточно упомянуть о
подробностях убийства Дункана, о кинжале, мелькающем перед глазами Макбета,
о появлении тени Банко на пиру, о ночных блужданиях леди Макбет - что можно
сказать обо всем этом такого, что не ослабило бы непосредственного
впечатления зрителя?.. Только один Шекспир умеет изображать ужасное с такой
силой и в то же время не переходить границ прекрасного {Буквально "это сцены
единственные и встречаются только у этого поэта; иначе трагическая муза
должна была бы сменить свою маску на голову Медузы". Изд. Heidelb. 1811, II,
2, с. 156-161.}.
К этим прочувствованным и красиво выраженным положениям А. В. Шлегеля
шекспировская критика XIX века может присоединить не много такого, что
должно считаться более или менее общепризнанным.
Прежде всего характеристику Макбета, сделанную Шлегелем, необходимо
дополнить указанием на его чрезмерно сильно развитое, особенно для храброго
воина и практического деятеля, воображение; он не только не проявляет страха
смерти в бою, напротив - является одним из хладнокровнейших и лучших
полководцев и бойцов, но он сам говорит о себе:
А было время - чувства замирали
При крике сов, а от ужасных сказок
На голове вставали волос_а_
Как будто в них дышала жизнь (V, 5).
Он трепещет перед всем, что приближается к сверхъестественному. На
такого человека предсказания ведьм, предсказания, из которых одно
исполняется немедленно, не могли не произвести огромного впечатления, столь
сильного, что весь его нравственный облик как бы мгновенно переродился и у
этого вернейшего вассала вдруг является мысль о цареубийстве.
Но покамест он еще настолько честный человек, что быстро отбрасывает
эту ужасную мысль и успокаивается на решении:
Когда судьбе угодно
Меня венчать, то пусть меня венчает;
Я ей не помогу!
Без сомнения, он имеет в виду тот древний закон, в силу которого
престол мог легально достаться ему при малолетстве принцев. В следующей же
сцене (I, 4) наступает для него неожиданное разочарование, и мысль о
преступлении снова овладевает его потрясенным мозгом. Он говорит про себя:
Померкните, светила, в небесах!
Не озаряйте замыслов моих! {*}
Пускай удар мой ниспадет впотьмах!
Рука верна: она не промахнется.
{* В оригинале: "моих ч_е_р_н_ы_х и глубоких желаний; пусть глаз не
видит руки; пусть совершится, на что со страхом посмотрит взор!"}
Однако ясно, что если б Макбет был предоставлен самому себе, он снова
нашел бы возможность возложить ответственность на судьбу и остался бы
чистым, если не в помышлениях, то по крайней мере в делах своих. Но тогда
выступает на сцену леди Макбет, натура несравненно более определенная и
решительная. У нее сильный и ясный ум, но полное отсутствие всякой
нравственной сдержанности. Она говорит о муже:
Королем ты будешь!
Но я боюсь: в твоей душе так много
Любови млека {*}, что не изберешь ты
Пути кратчайшего. В тебе, я знаю,
И гордость есть и жажда громкой славы,
Но нету зла, их спутника. Престола
Путем прямым желал бы ты достигнуть.
{* В оригинале: "млека человеческой нежности".}
Считая это невозможным, леди уверена, что сумеет вдохнуть в мужа свой
непоколебимый дух.
Она встречает Макбета лестью и лаской; она делает вид, будто и не
догадывается о его колебаниях, не может допустить и мысли о подобной
слабости; она заботится только о том, чтобы лицо Макбета при гостях не
выражало его душевного настроения; она же превосходно владеет собой и
рассыпается перед королем в изъявлениях будто бы самой простодушной
благодарности!
Между 6-й и 7-й сценами, по-видимому, надо предполагать разговор
Макбета с женою, в котором он, руководимый ею, но воображающий себя вполне
свободным, клялся ей страшными клятвами, что Дункан, обидевший его
назначением себе наследника, не выйдет живым из его дома. Но просидев
некоторое время за столом с добрым Дунканом и мучимый заранее раскаянием, он
вышел подумать. В монологе, с которого начинается 7-я сцена, он вполне
убедительно доказывает себе, что задуманное им предприятие совершенно
безумно, не говоря уже об его ужасной безнравственности. Входит леди Макбет,
прекрасно понимающая, что происходит в душе Макбета, и старающаяся не
выпускать его из-под своего влияния. Макбет предлагает ей отказаться от
плана убийства, так как он желал бы сохранить за собою то "золотое мнение",
которое он заслужил во всем народе. Будто пораженная такой неожиданностью,
леди в ответ на это разражается упреками, выбирая нарочно самые ядовитые:
мужа-воина упрекает она в возмутительной трусости: она был храбр и решителен
только под влиянием выпитого вина; теперь только она оценила его любовь -
при чем тут л_ю_б_о_в_ь, она, может быть, и сама не могла бы объяснить; но
она прекрасно сознает, что упрек в отсутствии любви крайне тяжел для мужа;
она называет его клятвопреступником! Заметив, что он начинает опять
склоняться на ее сторону, она спешит занять его подробностями и представить
дело чрезвычайно удобоисполнимым. Увлеченный ею, Макбет придумывает новую
хитрость, и цареубийство уже решено бесповоротно.
С этого момента настоящий убийца - леди Макбет - уходит на задний план,
а на первый выступает сам Макбет. Он терзается душою; его мучит
галлюцинация; но он смело идет к своей цели и достигает ее! По совершении