Страница:
Я прыгнул в свою машину и сломя голову помчался к немецкой границе. Наш неожиданный маневр не вызвал какого-либо заметного противодействия голландских полицейских. Мы договорились, что участники операции после выполнения задания как можно быстрее должны добраться до Дюссельдорфа. Через полчаса после меня туда прибыла спецкоманда с пленными. Как выяснилось, лейтенант Коппер оказался на самом деле офицером голландского генерального штаба Клоп. Раненного, его сразу же доставили в Дюссельдорфский госпиталь, где он, однако, позже умер от ран. Беста, Стивенса и их шофера отправили в Берлин, а потом в концлагерь Заксенхаузен. Через два дня начались допросы; их вели опытные специалисты-разведчики. Я сам неоднократно присутствовал на допросах и убедился, что с Бестом и Стивенсом обращались корректно. Однако после покушения Стивенса на самоубийство обоих арестованных по ночам приковывали на длинную цепь, чтобы часовые при малейшем шорохе были начеку и помешали бы им вторично совершить попытку самоубийства. Через четырнадцать дней, посетив случайно лагерь, я увидел цепи. Я тут же распорядился снять их. Капитан Бест, видимо, был убежден, что я задерживаю его письма к жене. Он не мог знать, что это делало по приказу Гитлера ведомство шефа гестапо Мюллера.
О результатах допросов нужно было ежедневнодокладывать Гитлеру, который давал затем своиуказания о продолжении допроса и о трактовке, какую должен был получить этот случай в прессе. При этом он явно преследовал цель изобразить покушение в пивной как дело рук Сикрет Сервис, в котором, якобы, участвовали Бест и Стивенс.
Сведения, полученные на допросах, были переработаны в общий отчет и ясно показали, что английская разведка давно создала в Голландии широкую агентурную сеть под руководством Беста и Стивенса, деятельность которой была направлена против Германии; стало известно также о тесном сотрудничестве нидерландской военной разведки с англичанами. Из того факта, что вскоре после инцидента в Венло шеф голландской военной полиции был снят со всего поста, мы могли сделать вывод, что голландское правительство само рассматривает сотрудничество разведок как противоречащее принципам нейтралитета.
Бест и Стивенс после поражения Германии в 1945 году вышли на свободу. Все время их пребывания в заключении я неоднократно пытался освободить их, обменяв на наших агентов. Но все мои попытки каждый раз проваливались, потому что Гиммлер решительно отказался освободить этих людей и в 1944 году даже запретил мне вообще когда-либо говорить об этом. Гитлер, сказал он мне, еще не кончил дела о «неудаче» гестапо (имелась в виду безуспешная попытка выведать какие-либо сведения о подлинных организаторах покушения в мюнхенском баре у Эльзера, непосредственного исполнителя покушения). Гитлер, по словам Гиммлера, по-прежнему считает Беста и Стивенса соучастниками этого дела. В заключение Гиммлер сказал: «Не возвращайтесь больше к этой истории, а то против обоих англичан еще будет возбужден судебный процесс». Капитан Бест, который после войны написал книгу о своем пребывании в немецком плену, видимо, не знал, какой опасности он и Стивенс постоянно подвергались в те годы.
ПОКУШЕНИЕ В МЮНХЕНСКОЙ ПИВНОЙ
ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ ГИТЛЕРА
Наряду со знаниями, частично основательными, частично дилетантскими, ограниченными мелкобуржуазным кругозором, Гитлер обладал похожим на чутье политическим инстинктом, соединенным с навязчивой идеей о том, что провидение избрало его для совершения чего-то совершенно особенного в истории немецкого народа. Эти качества дополнялись способностью молниеносно выносить решения, не сковывая себя зачастую при этом моральными соображениями; эта способность, пока ему не изменяло счастье, позволяла ошеломлять не только немецкий народ, но и одно время почти весь мир. Его «мессианский комплекс» усиливался стремлением к власти и величию, а также «волей к жестокости». Следуя Ницше так, как он его понимал, Гитлер предоставлял человеку возможность стать «сверхчеловеком». (Он подробно изучал биографии Наполеона и Бисмарка, и однажды я услышал от него замечание, сделанное в узком кругу: «История могла бы развиваться совершенно иначе, если бы Фридрих Великий женился на Марии Терезии».)
В бога как такового он не верил, веря только в кровную связь поколений и отрицая дальнейшую жизнь после смерти. Часто он цитировал Эдду: «Все пройдет, ничего не останется, кроме смерти и славы деяний». Важной чертой в характере Гитлера была его способность к внушению, которая позволила ему в течение двенадцати лет быть повелителем восьмидесятимиллионного народа. И он умел пользоваться этой способностью — она проявилась не только в том, что он имел обыкновение подчинять и делать себе послушными многих из своего окружения, он использовал ее очень охотно для того, чтобы создать у своих собеседников впечатление о себе, как о человеке, обладающем незаурядным интеллектом и глубокими знаниями. Это впечатление он стремился усилить благодаря умению дискутировать. Это удавалось ему мастерски. В споре он умел переубедить даже опытных специалистов. Контраргументы приходили им в голову в большинстве случаев только после того, как за ними захлопывалась дверь рейхсканцелярии и когда они, по здравом размышлении, обнаруживали, насколько неубедительными были доводы Гитлера. Его пристрастие к древней германской истории, изучение источников нордической культуры и прежде всего арийских народов явились той основой, на которой в значительной мере строилась его расовая теория о превосходстве германских народов и на которую опиралось его неприятие смешанных рас. На этой же основе выросла и его первоначальная концепция единения с Англией, «братским германским народом». Это единение предполагалось осуществить всеобъемлюще, слить воедино биологический и политический потенциалы обоих народов и противопоставить их величайшему врагу Запада, «коммунистическому недочеловечеству». При этом он был твердо убежден, что Сталин с 1924 года, в соответствии с гигантской тайной программой осуществляет систематическое расовое смешение народов Советского Союза, стремясь к преобладанию монголоидных элементов. Многочисленные разведывательные сообщения о действительном положении дел в России не могли заставить его отказаться от этой навязчивой идеи.
О ненависти Гитлера к евреям я говорил в начале 30-х годов с одним из своих старших коллег, врачом д-ром Г. в Мюнхене. Из этой беседы я вынес первое представление о том, как далеко зашел фанатизм Гитлера в этой области уже тогда. Д-р Г. был приверженцем так называемого «астрологического маятника», искусства, которое, якобы, позволяло ему без труда выявлять среди прочих людей евреев и полукровок. Гитлер, по его словам, много раз поручал ему такие задания.
Еще одним человеком, утвердившим Гитлера в его антисемитских взглядах, был австрийский инженер Пляйшингер. От него Гитлер перенял так часто цитировавшееся впоследствии выражение: «Евреи — это опаснейшие микробы разложения; они способны только к аналитическому, а не синтетическому мышлению». Пляйшингер подал Гитлеру идею внутренней организации партии на основе иерархической системы католической церкви. Он был также автором известных идей о «политике большого пространства». Кроме того, он снабжал Гитлера работами по военному искусству, из которых тот почерпнул свои познания о массовых и народных армиях, о значении в будущем специальных соединений, о летчиках-камикадзе и т.п. Однажды я был свидетелем разговора, когда Гитлер заявил, что в 2000-м году вообще не будет пехотных подразделений, а только одноместные танки. Эти танки, говорил Гитлер, будут работать не на жидком топливе, будут оснащены новым наступательным оружием и в радиусе до двух тысяч километров не будут нуждаться в снабжении.
Убеждение Гитлера в своем мессианстве с годами настолько усиливалось, что все больше и больше приобретало все признаки болезненной одержимости. После смерти Гейдриха мне предоставилась возможность ознакомиться с некоторыми заключениями личных врачей Гитлера — Морелля, Брандта и Штумпфэггера, а также побеседовать с профессором де Кринисом о все более тяжелом состоянии нервной системы Гитлера. С 1943 года (после Сталинграда и поражения в Северной Африке) в результате нервного переутомления и перенапряжения все более заметными стали признаки болезни Паркинсона, приведшей его к нервному параличу. В этот период стремление Гитлера к уничтожению евреев возросло еще больше. Чаще, чем когда-либо, он разражался ругательствами в адрес «международного еврейства», в котором он видел главного виновника военных поражений. С этой точки зрения он отнесся и к конференции в Касабланке, на которой Черчилль и Рузвельт выдвинули требование безоговорочной капитуляции Германии — они были для него не чем иным, как «орудием евреев».
По мере обострения возбудимости Гитлера, росло количество бесчисленных приказов и указаний, которыми он засыпал всех своих сотрудников, руководителей ведомств и чиновников. При этом редко бывало так, чтобы один и тот же приказ не был отдан одновременно двум лицам или двум учреждениям одновременно. Такое дублирование он называл «естественной конкуренцией в работе», «способом повышения производительности труда» и тому подобными терминами. Как-то он сказал: «Надо, чтобы люди суетились, ведь от трения возникает теплота, а теплота рождает энергию».
Когда я снова через длительное время в середине 1944 года увидел Гитлера — я тогда с Гиммлером докладывал в штаб-квартире фюрера — я просто испугался. Глаза Гитлера, обычно притягивавшие к себе, были усталыми и утратили свой блеск. Спина заметно согнулась, движения были медленными и тяжеловесными. Его левая рука дрожала так сильно, что он постоянно придерживал ее правой. И только голос был еще ясным и полнозвучным.
О результатах допросов нужно было ежедневнодокладывать Гитлеру, который давал затем своиуказания о продолжении допроса и о трактовке, какую должен был получить этот случай в прессе. При этом он явно преследовал цель изобразить покушение в пивной как дело рук Сикрет Сервис, в котором, якобы, участвовали Бест и Стивенс.
Сведения, полученные на допросах, были переработаны в общий отчет и ясно показали, что английская разведка давно создала в Голландии широкую агентурную сеть под руководством Беста и Стивенса, деятельность которой была направлена против Германии; стало известно также о тесном сотрудничестве нидерландской военной разведки с англичанами. Из того факта, что вскоре после инцидента в Венло шеф голландской военной полиции был снят со всего поста, мы могли сделать вывод, что голландское правительство само рассматривает сотрудничество разведок как противоречащее принципам нейтралитета.
Бест и Стивенс после поражения Германии в 1945 году вышли на свободу. Все время их пребывания в заключении я неоднократно пытался освободить их, обменяв на наших агентов. Но все мои попытки каждый раз проваливались, потому что Гиммлер решительно отказался освободить этих людей и в 1944 году даже запретил мне вообще когда-либо говорить об этом. Гитлер, сказал он мне, еще не кончил дела о «неудаче» гестапо (имелась в виду безуспешная попытка выведать какие-либо сведения о подлинных организаторах покушения в мюнхенском баре у Эльзера, непосредственного исполнителя покушения). Гитлер, по словам Гиммлера, по-прежнему считает Беста и Стивенса соучастниками этого дела. В заключение Гиммлер сказал: «Не возвращайтесь больше к этой истории, а то против обоих англичан еще будет возбужден судебный процесс». Капитан Бест, который после войны написал книгу о своем пребывании в немецком плену, видимо, не знал, какой опасности он и Стивенс постоянно подвергались в те годы.
ПОКУШЕНИЕ В МЮНХЕНСКОЙ ПИВНОЙ
Арест покушавшегося — Награждение орденами команды, действовавшей в Венло — Застолье в имперской канцелярии — Гитлер о войне с Англией — Эксперименты с исполнителем покушения Эльзером.
Берлин всегда жил нервной, напряженной жизнью. Но теперь на службе меня охватила атмосфера буквально лихорадочного возбуждения. Только что прибыла из Мюнхена комиссия по расследованию покушения в пивной, и все силы гестапо и уголовной полиции были брошены на поиски инициаторов преступления. Я упоминаю об этом потому, что часто раздавались утверждения, будто организаторами покушения в пивной были Гейдрих, Гиммлер или даже сам Гитлер. При столь широких масштабах расследования, проводившихся тогда, исключено, что в таком случае не были бы обнаружены хоть какие-нибудь следы.
Пока удалось схватить только конструктора адской машины. Им был столяр Георг Эльзер, арестованный в Констанце при попытке перейти швейцарскую границу. Под тяжестью улик он признался, что вмонтировал свою адскую машину с часовым механизмом в одну из колонн пивного зала. Часовой механизм представлял собой очень остроумно переделанный будильник, соединенный со взрывчаткой. Эльзер сообщил, что при подготовке покушения ему помогали два незнакомых человека, обещавшие позаботиться о нем позже за границей. Это навело Гитлера на подозрение, что оба эти человека были не кто иные, как майор Стивенс и капитан Бест. С другой стороны, он также считал, что к этому делу причастен «Черный фронт», организация Отто Штрассера. Во всяком случае он грозил открыть против Эльзера и обоих офицеров английской разведки показательный процесс.
Тем временем весь личный состав команды, проводившей операцию в Венло, вызвали в имперскую канцелярию. Во дворе здания выстроился почетный караул в составе роты СС. Двенадцать человек из специальной команды и я по-военному выстроились в шеренгу в зале приемов. Когда Гитлер вошел в зал, он сначала изучающе оглядел каждого из нас с головы до ног. После этого он произнес небольшую речь: в ней он выразил признание наших заслуг и свою радость при виде нашей беспрекословной готовности к действию. Германия, сказал он, еще не может противопоставить старым традициям английской разведки ничего равноценного — именно поэтому надлежит держать порох сухим. Впервые он вручает сотрудникам разведки военные награды в знак того, что борьба на тайном фронте так же важна, как и открытые боевые действия. Затем он протянул каждому из нас руку и наградил меня и трех других Железным крестом 1-й степени, а остальных — Железным крестом II-й степени. Когда мы покидали рейхсканцелярию, стража сделала «на караул» своими винтовками. Я должен признать, что тогда эта церемония произвела на меня сильное впечатление. На следующий день меня вызвали к девяти часам вечера с докладом к Гитлеру. Гейдрих посоветовал мне предварительно подробно разузнать у шефа гестапо Мюллера о ходе допросов Эльзера. Гитлер мог спросить и об этом. Я использовал эту возможность для того, чтобы убедить Мюллера в полной непричастности Беста и Стивенса к покушению. Он ответил равнодушно: «Может быть, вы и правы, но Гитлер так уверен в этой версии, что никто, даже люди вроде Гиммлера или Гейдриха, не могут переубедить его». Я спросил его с нескрываемым интересом, кто, по его мнению, стоит за действиями Эльзера. Он прищурил глаза и ответил: «Я просто не могу узнать от этого парня ничего нового, он очень упорен и придерживается своих первых показаний — он якобы ненавидит Гитлера за то, что тот посадил его брата, коммуниста, в концлагерь. Кроме того, он утверждает постоянно, что увлекательная работа по изготовлению адской машины доставляла ему большое наслаждение, потому что он всегда при этом видел перед собой разорванное в клочья тело Гитлера. Взрывчатку и взрыватель он получил, по его словам, от двух незнакомцев в одном мюнхенском кафе. Возможно, — сказал в заключение Мюллер, — что в этом замешан и Штрассер со своим „Черным фронтом“. Мюллер замолчал и задумчиво посмотрел перед собой. Я заметил, что он выглядел невыспавшимся, а суставы его широкой правой кисти покраснели и опухли. Он бросил на меня быстрый взгляд снизу вверх. Глаза его загорелись злым блеском. „До сих пор мне удавалось справиться с любым, кто попадался мне…“ — сказал он. Мороз пошел у меня по коже. Мюллер заметил мое состояние и подчеркнуто добавил: „Если бы этот парень получил от меня пару оплеух раньше, он бы не выдумывал этой чепухи“. Таков был Мюллер. Он не позировал, это было в его природе. Он не останавливался в свою попытках заставить любыми средствами заговорить свою жертву.
После этого я поехал в имперскую канцелярию. В прихожей перед большим обеденным залом непринужденными группами расположились ожидавшие приема, в их числе Гейдрих и Гиммлер. Сначала я должен был сдать отчет об операции в Венло для Гитлера, который хотел прочитать его еще до ужина. Я беседовал об этом с Гиммлером и Гейдрихом, когда открылась дверь, ведущая в личные комнаты Гитлера. Он вышел подчеркнуто медленно, опираясь на руку одного из своих адъютантов, подошел к нам и поздоровался с Гессом, Гиммлером, Гейдрихом и мной, пожав нам руки. Остальных он приветствовал поднятием руки. Бесшумно и быстро адъютанты рассаживали гостей в обеденном зале. Справа от Гитлера сидел Гиммлер, рядом с ним я, затем Гейдрих. По левую руку от Гитлера уселись Кейтель и Борман.
Гитлер тотчас же обратился ко мне, сказав своим гортанным голосом: «Ваш отчет об операции очень интересен». Затем возникла пауза. Лицо Гитлера было неестественно красным и припухшим; похоже было, что он простудился. Наклонившись к Гессу, он пожаловался на низкое атмосферное давление и спросил его о показаниях барометра в Берлине. Тишина была нарушена — нашли тему для беседы. Заговорили об атмосферном давлении.
Но Гитлер почти не прислушивался к словам гостей. Через некоторое время он неожиданно обратился к Гиммлеру со словами: «Шелленберг считает, что оба англичанина не связаны с Эльзером». Гиммлер в ответ на это: «Да, мой фюрер, но это только его личное мнение». Тут я подключился к разговору и заявил совершенно открыто, что считаю сотрудничество Эльзера, Стивенса и Беста невероятным: правда, сказал я, нельзя утверждать, что английская разведка не поддерживала контактов с покушавшимся по другим каналам. Сначала Гитлер ничего не возразил. Затем он обратился к Гейдриху: «Я хочу знать, что за тип этот Эльзер. Ведь надо же его как-то классифицировать. Сообщите мне об этом. Вообще, используйте все средства, чтобы заставить преступника заговорить. Гипнотизируйте его, дайте ему наркотики; употребите все, чем располагает для этого современная наука. Я хочу знать, кто подстрекатели, я хочу знать, кто скрывается за всем этим».
Только теперь он принялся за свои диетические блюда. Он ел торопливо и без особого изящества. В тот вечер его трапеза состояла из вареных кукурузных початков, которые он крепко брал обеими руками и обгладывал. На второе ему подали полную тарелку стручков гороха. Во время еды он не разговаривал. Но как только он разделался со своим блюдом, он обратился к своему адъютанту: «У меня все еще нет доклада Йодля». Когда ему принесли доклад, он среди глубокого молчания всех присутствующих за столом начал изучать его с помощью лупы. Одновременно он делал отдельные замечания о количестве стали, выплавляемой французской промышленностью, о тяжелых и легких орудиях, об оснащении линии Мажино и превосходстве немецких бронетанковых войск. «У нас много видов автоматического оружия, мы имеем новую 85-миллиметровую пушку, которая обеспечит наше превосходство, я уж не говорю об авиации. Нет, французы мне ничем не страшны». Он протянул адъютанту доклад с пометками: «Оставьте мне его на ночь: я хотел бы его еще раз проработать». Эти слова явно касались представителей вермахта, так как, насколько мне было известно, наступление на Западе, намечавшееся на середину ноября, было перенесено частично из-за давления генералитета.
Некоторое время за столом царило молчание. Я решился нарушить его, ухватившись за одно замечание Гитлера; гости, не понимая, как самый молодой из присутствующих решился на такое, обратили на меня полные укоризны взоры. «Как оцениваете вы, мой фюрер, боеспособность Англии? Я уверен, что Англия будет сражаться». Гитлер какую-то секунду глядел на меня с изумлением. Затем решил ответить на вопрос. Его интересует, прежде всего, ответил он, только мощь английских экспедиционных сил, промышленные предприятия Англии сможет разрушить немецкая авиация. Я возразил ему, сказав, что несомненно, в борьбе с нашими самолетами примет участие английский флот, располагающий крупными силами и средствами. «Флот, — ответил Гитлер, — будет занят другими операциями. У наших ВВС хватит времени, чтобы заминировать прибрежные воды Англии. И не забывайте, мой милый, мы будем строить подводные лодки, подводные лодки и еще раз подводные лодки. На этот раз Англии не удастся взять нас измором и поставить на колени». На мгновение он умолк и затем спросил: «Что вообще удалось вам узнать во время переговоров с англичанами в Гааге о позиции Великобритании?» «Судя по их словам, — ответил я, — англичане, если немцам удастся захватить остров, будут продолжать борьбу с территории Канады. Это будет братоубийственная война не на жизнь, а на смерть, а Сталин при этом… — я хотел сказать, — … будет радостно следить за нашей схваткой». В этот момент Гиммлер так резко толкнул меня ногой в щиколотку, а Гейдрих бросил на меня такой яростный взгляд, что я проглотил конец фразы. И все же после этого я, словно обуянный бесом, добавил: «Я не знаю, действительно ли необходимым было изменение нашей политики по отношению к Англии после совещаний в Годесберге и Мюнхене». Я заметил, что все присутствующие пришли в ужас от моей дерзости. Гейдрих побелел до кончика носа, Гиммлер смотрел в стол, играя крошками хлеба. Гитлер секунду неподвижно смотрел на меня и потом сказал: «Сначала я хотел идти одним путем с Англией, но Англия постоянно отталкивала меня от себя. Верно, нет ничего хуже, чем ссора в одной семье. Достойно сожаления, что мы вынуждены вести борьбу не на жизнь, а на смерть с людьми одной с нами расы, а Восток только и ждет того, когда Европа истечет кровью. Поэтому я не хочу и не могу уничтожать Англию». Здесь его голос стал настойчивым и резким: «Но в один прекрасный день Англия сойдет со своего величественного коня и господин Черчилль должен будет признать, что Германия тоже имеет право на жизнь — а до тех пор я буду бороться против Англии. Большего я не желаю. Тогда наступит время, когда Англия должна будет пойти на компромисс с нами. Она останется морской и колониальной державой, но на континенте сольется с нами и образует единое целое. Тогда мы станем повелителями Европы и Восток не будет представлять для нас никакой опасности. Вот моя цель».
Тут Гитлер переменил тему и спросил, обращаясь к Гейдриху: «Вы уже говорили с Риббентропом о ноте, которую направила вам Голландия в связи со смертью офицера генерального штаба Клопа? — он рассмеялся. — Голландцы глупцы. Тем самым они дают нам в руки козырь, который я выложу в свое время; сами того не желая, они подтверждают, что не мы, а они первыми нарушили нейтралитет». Сделав еще несколько замечаний по этому поводу, он внезапно резко поднялся из-за стола, поклонился гостям и сказал Гиммлеру, Гейдриху и мне: «Прошу вас остаться».
Мы перешли в одну из соседних комнат, с уютными креслами в углу и с камином. Во время беседы мы сидели, а Гитлер стоял перед нами, скрестив на груди руки и покачиваясь с пяток на носки, особенно, когда хотел придать словам особую выразительность. Время от времени он отхлебывал мятный чай, а нам велел подать шампанское. (Хотя он сам не употреблял алкоголя, он никогда не заставлял своих гостей соблюдать «сухой закон».) Почти целый час он говорил, обращаясь только к Гиммлеру, который стоял рядом с ним, склонив на одну сторону голову, что немало забавляло адъютантов Гитлера, «Погляди-ка на Хайни [12], скоро он влезет старику в ухо». Мы не могли разобрать ни слова из приглушенной беседы.
В один из следующих дней я присутствовал при беседе Гейдриха с Мюллером. Мюллер сообщил, что Эльзером целые сутки нанималось трое врачей-специалистов. Ему сделали вливание больших доз перватина, но он продолжает говорить все то же самое. Тогда Мюллер, по его словам, пошел другим путем, чтобы выяснить, действительно ли Эльзер сам построил адскую машину. Он велел соорудить для него столярный верстак и приказал ему еще раз изготовить свою дьявольскую аппаратуру. Эльзер, как сообщил Мюллер, сделал Точно такой же аппарат и вмонтировал его в деревянную колонну. Это мастерская работа, по отзыву Мюллера. Гейдриха так заинтересовала работа Эльзера, что он захотел ее увидеть и предложил мне сопровождать его. Я видел покушавшегося впервые. Это был маленький, худой человек, несколько бледный, со светлыми глазами и высоким лбом — тип, встречаемый иногда среди квалифицированных рабочих. Он говорил на чистом швабском диалекте, при этом выглядел робким и боязливым. На вопросы, задаваемые ему, он отвечал через силу, но сразу же растаял, как только похвалили его мастерство; после этого он красноречиво и с большой охотой давал всевозможные объяснения, рассказывая о своей модели.
От показаний, согласно которым Эльзер встречался в мюнхенском кафе с двумя неизвестными, он не отказывался. Но Мюллер не отступал. К вечеру он велел пригласить четырех известных гипнотизеров, однако только одному из них удалось погрузить Эльзера в гипнотический сон, но и тогда Эльзер не изменил своих первоначальных показаний. Небезынтересно было суждение этого гипнотизера — Эльзер, по его мнению, был фанатиком, — одиночкой, одержимым навязчивой идеей мести за своего брата. Ее дополнял комплекс неполноценности, выраженный в стремлении казаться великим изобретателем. Наконец, этот комплекс усугубляло стремление прославиться в результате устранения Гитлера и желание освободить Германию от этого «исчадия ада».
Гиммлер был совершенно недоволен этим результатом. Перед тем как идти с докладом к Гитлеру, он сказал мне, чуть ли не умоляющим тоном: «Шелленберг, дело не в этом, мы должны найти инициаторов. Гитлер просто не верит, что Эльзер произвел покушение в одиночку».
«Большой процесс», о котором говорил Гитлер, против Эльзера и соучастников так и не состоялся. Эльзера держали под стражей, а в конце войны он умер в концентрационном лагере.
Берлин всегда жил нервной, напряженной жизнью. Но теперь на службе меня охватила атмосфера буквально лихорадочного возбуждения. Только что прибыла из Мюнхена комиссия по расследованию покушения в пивной, и все силы гестапо и уголовной полиции были брошены на поиски инициаторов преступления. Я упоминаю об этом потому, что часто раздавались утверждения, будто организаторами покушения в пивной были Гейдрих, Гиммлер или даже сам Гитлер. При столь широких масштабах расследования, проводившихся тогда, исключено, что в таком случае не были бы обнаружены хоть какие-нибудь следы.
Пока удалось схватить только конструктора адской машины. Им был столяр Георг Эльзер, арестованный в Констанце при попытке перейти швейцарскую границу. Под тяжестью улик он признался, что вмонтировал свою адскую машину с часовым механизмом в одну из колонн пивного зала. Часовой механизм представлял собой очень остроумно переделанный будильник, соединенный со взрывчаткой. Эльзер сообщил, что при подготовке покушения ему помогали два незнакомых человека, обещавшие позаботиться о нем позже за границей. Это навело Гитлера на подозрение, что оба эти человека были не кто иные, как майор Стивенс и капитан Бест. С другой стороны, он также считал, что к этому делу причастен «Черный фронт», организация Отто Штрассера. Во всяком случае он грозил открыть против Эльзера и обоих офицеров английской разведки показательный процесс.
Тем временем весь личный состав команды, проводившей операцию в Венло, вызвали в имперскую канцелярию. Во дворе здания выстроился почетный караул в составе роты СС. Двенадцать человек из специальной команды и я по-военному выстроились в шеренгу в зале приемов. Когда Гитлер вошел в зал, он сначала изучающе оглядел каждого из нас с головы до ног. После этого он произнес небольшую речь: в ней он выразил признание наших заслуг и свою радость при виде нашей беспрекословной готовности к действию. Германия, сказал он, еще не может противопоставить старым традициям английской разведки ничего равноценного — именно поэтому надлежит держать порох сухим. Впервые он вручает сотрудникам разведки военные награды в знак того, что борьба на тайном фронте так же важна, как и открытые боевые действия. Затем он протянул каждому из нас руку и наградил меня и трех других Железным крестом 1-й степени, а остальных — Железным крестом II-й степени. Когда мы покидали рейхсканцелярию, стража сделала «на караул» своими винтовками. Я должен признать, что тогда эта церемония произвела на меня сильное впечатление. На следующий день меня вызвали к девяти часам вечера с докладом к Гитлеру. Гейдрих посоветовал мне предварительно подробно разузнать у шефа гестапо Мюллера о ходе допросов Эльзера. Гитлер мог спросить и об этом. Я использовал эту возможность для того, чтобы убедить Мюллера в полной непричастности Беста и Стивенса к покушению. Он ответил равнодушно: «Может быть, вы и правы, но Гитлер так уверен в этой версии, что никто, даже люди вроде Гиммлера или Гейдриха, не могут переубедить его». Я спросил его с нескрываемым интересом, кто, по его мнению, стоит за действиями Эльзера. Он прищурил глаза и ответил: «Я просто не могу узнать от этого парня ничего нового, он очень упорен и придерживается своих первых показаний — он якобы ненавидит Гитлера за то, что тот посадил его брата, коммуниста, в концлагерь. Кроме того, он утверждает постоянно, что увлекательная работа по изготовлению адской машины доставляла ему большое наслаждение, потому что он всегда при этом видел перед собой разорванное в клочья тело Гитлера. Взрывчатку и взрыватель он получил, по его словам, от двух незнакомцев в одном мюнхенском кафе. Возможно, — сказал в заключение Мюллер, — что в этом замешан и Штрассер со своим „Черным фронтом“. Мюллер замолчал и задумчиво посмотрел перед собой. Я заметил, что он выглядел невыспавшимся, а суставы его широкой правой кисти покраснели и опухли. Он бросил на меня быстрый взгляд снизу вверх. Глаза его загорелись злым блеском. „До сих пор мне удавалось справиться с любым, кто попадался мне…“ — сказал он. Мороз пошел у меня по коже. Мюллер заметил мое состояние и подчеркнуто добавил: „Если бы этот парень получил от меня пару оплеух раньше, он бы не выдумывал этой чепухи“. Таков был Мюллер. Он не позировал, это было в его природе. Он не останавливался в свою попытках заставить любыми средствами заговорить свою жертву.
После этого я поехал в имперскую канцелярию. В прихожей перед большим обеденным залом непринужденными группами расположились ожидавшие приема, в их числе Гейдрих и Гиммлер. Сначала я должен был сдать отчет об операции в Венло для Гитлера, который хотел прочитать его еще до ужина. Я беседовал об этом с Гиммлером и Гейдрихом, когда открылась дверь, ведущая в личные комнаты Гитлера. Он вышел подчеркнуто медленно, опираясь на руку одного из своих адъютантов, подошел к нам и поздоровался с Гессом, Гиммлером, Гейдрихом и мной, пожав нам руки. Остальных он приветствовал поднятием руки. Бесшумно и быстро адъютанты рассаживали гостей в обеденном зале. Справа от Гитлера сидел Гиммлер, рядом с ним я, затем Гейдрих. По левую руку от Гитлера уселись Кейтель и Борман.
Гитлер тотчас же обратился ко мне, сказав своим гортанным голосом: «Ваш отчет об операции очень интересен». Затем возникла пауза. Лицо Гитлера было неестественно красным и припухшим; похоже было, что он простудился. Наклонившись к Гессу, он пожаловался на низкое атмосферное давление и спросил его о показаниях барометра в Берлине. Тишина была нарушена — нашли тему для беседы. Заговорили об атмосферном давлении.
Но Гитлер почти не прислушивался к словам гостей. Через некоторое время он неожиданно обратился к Гиммлеру со словами: «Шелленберг считает, что оба англичанина не связаны с Эльзером». Гиммлер в ответ на это: «Да, мой фюрер, но это только его личное мнение». Тут я подключился к разговору и заявил совершенно открыто, что считаю сотрудничество Эльзера, Стивенса и Беста невероятным: правда, сказал я, нельзя утверждать, что английская разведка не поддерживала контактов с покушавшимся по другим каналам. Сначала Гитлер ничего не возразил. Затем он обратился к Гейдриху: «Я хочу знать, что за тип этот Эльзер. Ведь надо же его как-то классифицировать. Сообщите мне об этом. Вообще, используйте все средства, чтобы заставить преступника заговорить. Гипнотизируйте его, дайте ему наркотики; употребите все, чем располагает для этого современная наука. Я хочу знать, кто подстрекатели, я хочу знать, кто скрывается за всем этим».
Только теперь он принялся за свои диетические блюда. Он ел торопливо и без особого изящества. В тот вечер его трапеза состояла из вареных кукурузных початков, которые он крепко брал обеими руками и обгладывал. На второе ему подали полную тарелку стручков гороха. Во время еды он не разговаривал. Но как только он разделался со своим блюдом, он обратился к своему адъютанту: «У меня все еще нет доклада Йодля». Когда ему принесли доклад, он среди глубокого молчания всех присутствующих за столом начал изучать его с помощью лупы. Одновременно он делал отдельные замечания о количестве стали, выплавляемой французской промышленностью, о тяжелых и легких орудиях, об оснащении линии Мажино и превосходстве немецких бронетанковых войск. «У нас много видов автоматического оружия, мы имеем новую 85-миллиметровую пушку, которая обеспечит наше превосходство, я уж не говорю об авиации. Нет, французы мне ничем не страшны». Он протянул адъютанту доклад с пометками: «Оставьте мне его на ночь: я хотел бы его еще раз проработать». Эти слова явно касались представителей вермахта, так как, насколько мне было известно, наступление на Западе, намечавшееся на середину ноября, было перенесено частично из-за давления генералитета.
Некоторое время за столом царило молчание. Я решился нарушить его, ухватившись за одно замечание Гитлера; гости, не понимая, как самый молодой из присутствующих решился на такое, обратили на меня полные укоризны взоры. «Как оцениваете вы, мой фюрер, боеспособность Англии? Я уверен, что Англия будет сражаться». Гитлер какую-то секунду глядел на меня с изумлением. Затем решил ответить на вопрос. Его интересует, прежде всего, ответил он, только мощь английских экспедиционных сил, промышленные предприятия Англии сможет разрушить немецкая авиация. Я возразил ему, сказав, что несомненно, в борьбе с нашими самолетами примет участие английский флот, располагающий крупными силами и средствами. «Флот, — ответил Гитлер, — будет занят другими операциями. У наших ВВС хватит времени, чтобы заминировать прибрежные воды Англии. И не забывайте, мой милый, мы будем строить подводные лодки, подводные лодки и еще раз подводные лодки. На этот раз Англии не удастся взять нас измором и поставить на колени». На мгновение он умолк и затем спросил: «Что вообще удалось вам узнать во время переговоров с англичанами в Гааге о позиции Великобритании?» «Судя по их словам, — ответил я, — англичане, если немцам удастся захватить остров, будут продолжать борьбу с территории Канады. Это будет братоубийственная война не на жизнь, а на смерть, а Сталин при этом… — я хотел сказать, — … будет радостно следить за нашей схваткой». В этот момент Гиммлер так резко толкнул меня ногой в щиколотку, а Гейдрих бросил на меня такой яростный взгляд, что я проглотил конец фразы. И все же после этого я, словно обуянный бесом, добавил: «Я не знаю, действительно ли необходимым было изменение нашей политики по отношению к Англии после совещаний в Годесберге и Мюнхене». Я заметил, что все присутствующие пришли в ужас от моей дерзости. Гейдрих побелел до кончика носа, Гиммлер смотрел в стол, играя крошками хлеба. Гитлер секунду неподвижно смотрел на меня и потом сказал: «Сначала я хотел идти одним путем с Англией, но Англия постоянно отталкивала меня от себя. Верно, нет ничего хуже, чем ссора в одной семье. Достойно сожаления, что мы вынуждены вести борьбу не на жизнь, а на смерть с людьми одной с нами расы, а Восток только и ждет того, когда Европа истечет кровью. Поэтому я не хочу и не могу уничтожать Англию». Здесь его голос стал настойчивым и резким: «Но в один прекрасный день Англия сойдет со своего величественного коня и господин Черчилль должен будет признать, что Германия тоже имеет право на жизнь — а до тех пор я буду бороться против Англии. Большего я не желаю. Тогда наступит время, когда Англия должна будет пойти на компромисс с нами. Она останется морской и колониальной державой, но на континенте сольется с нами и образует единое целое. Тогда мы станем повелителями Европы и Восток не будет представлять для нас никакой опасности. Вот моя цель».
Тут Гитлер переменил тему и спросил, обращаясь к Гейдриху: «Вы уже говорили с Риббентропом о ноте, которую направила вам Голландия в связи со смертью офицера генерального штаба Клопа? — он рассмеялся. — Голландцы глупцы. Тем самым они дают нам в руки козырь, который я выложу в свое время; сами того не желая, они подтверждают, что не мы, а они первыми нарушили нейтралитет». Сделав еще несколько замечаний по этому поводу, он внезапно резко поднялся из-за стола, поклонился гостям и сказал Гиммлеру, Гейдриху и мне: «Прошу вас остаться».
Мы перешли в одну из соседних комнат, с уютными креслами в углу и с камином. Во время беседы мы сидели, а Гитлер стоял перед нами, скрестив на груди руки и покачиваясь с пяток на носки, особенно, когда хотел придать словам особую выразительность. Время от времени он отхлебывал мятный чай, а нам велел подать шампанское. (Хотя он сам не употреблял алкоголя, он никогда не заставлял своих гостей соблюдать «сухой закон».) Почти целый час он говорил, обращаясь только к Гиммлеру, который стоял рядом с ним, склонив на одну сторону голову, что немало забавляло адъютантов Гитлера, «Погляди-ка на Хайни [12], скоро он влезет старику в ухо». Мы не могли разобрать ни слова из приглушенной беседы.
В один из следующих дней я присутствовал при беседе Гейдриха с Мюллером. Мюллер сообщил, что Эльзером целые сутки нанималось трое врачей-специалистов. Ему сделали вливание больших доз перватина, но он продолжает говорить все то же самое. Тогда Мюллер, по его словам, пошел другим путем, чтобы выяснить, действительно ли Эльзер сам построил адскую машину. Он велел соорудить для него столярный верстак и приказал ему еще раз изготовить свою дьявольскую аппаратуру. Эльзер, как сообщил Мюллер, сделал Точно такой же аппарат и вмонтировал его в деревянную колонну. Это мастерская работа, по отзыву Мюллера. Гейдриха так заинтересовала работа Эльзера, что он захотел ее увидеть и предложил мне сопровождать его. Я видел покушавшегося впервые. Это был маленький, худой человек, несколько бледный, со светлыми глазами и высоким лбом — тип, встречаемый иногда среди квалифицированных рабочих. Он говорил на чистом швабском диалекте, при этом выглядел робким и боязливым. На вопросы, задаваемые ему, он отвечал через силу, но сразу же растаял, как только похвалили его мастерство; после этого он красноречиво и с большой охотой давал всевозможные объяснения, рассказывая о своей модели.
От показаний, согласно которым Эльзер встречался в мюнхенском кафе с двумя неизвестными, он не отказывался. Но Мюллер не отступал. К вечеру он велел пригласить четырех известных гипнотизеров, однако только одному из них удалось погрузить Эльзера в гипнотический сон, но и тогда Эльзер не изменил своих первоначальных показаний. Небезынтересно было суждение этого гипнотизера — Эльзер, по его мнению, был фанатиком, — одиночкой, одержимым навязчивой идеей мести за своего брата. Ее дополнял комплекс неполноценности, выраженный в стремлении казаться великим изобретателем. Наконец, этот комплекс усугубляло стремление прославиться в результате устранения Гитлера и желание освободить Германию от этого «исчадия ада».
Гиммлер был совершенно недоволен этим результатом. Перед тем как идти с докладом к Гитлеру, он сказал мне, чуть ли не умоляющим тоном: «Шелленберг, дело не в этом, мы должны найти инициаторов. Гитлер просто не верит, что Эльзер произвел покушение в одиночку».
«Большой процесс», о котором говорил Гитлер, против Эльзера и соучастников так и не состоялся. Эльзера держали под стражей, а в конце войны он умер в концентрационном лагере.
ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ ГИТЛЕРА
Мессианский комплекс Гитлера — Воляк власти и способностьк внушению — Одержимость расовой идеей и ненависть к евреям — Упадок его здоровья — Лучше гибель, чем компромисс.
Так как в последующие годы я часто встречался с Гитлером, то, видимо, должен попытаться нарисовать его хотя бы приблизительный портрет. Однако сомневаюсь, в состоянии ли я сделать это. В любом случае, попытаюсь дополнить уже существующую картину некоторыми характерными штрихами.Наряду со знаниями, частично основательными, частично дилетантскими, ограниченными мелкобуржуазным кругозором, Гитлер обладал похожим на чутье политическим инстинктом, соединенным с навязчивой идеей о том, что провидение избрало его для совершения чего-то совершенно особенного в истории немецкого народа. Эти качества дополнялись способностью молниеносно выносить решения, не сковывая себя зачастую при этом моральными соображениями; эта способность, пока ему не изменяло счастье, позволяла ошеломлять не только немецкий народ, но и одно время почти весь мир. Его «мессианский комплекс» усиливался стремлением к власти и величию, а также «волей к жестокости». Следуя Ницше так, как он его понимал, Гитлер предоставлял человеку возможность стать «сверхчеловеком». (Он подробно изучал биографии Наполеона и Бисмарка, и однажды я услышал от него замечание, сделанное в узком кругу: «История могла бы развиваться совершенно иначе, если бы Фридрих Великий женился на Марии Терезии».)
В бога как такового он не верил, веря только в кровную связь поколений и отрицая дальнейшую жизнь после смерти. Часто он цитировал Эдду: «Все пройдет, ничего не останется, кроме смерти и славы деяний». Важной чертой в характере Гитлера была его способность к внушению, которая позволила ему в течение двенадцати лет быть повелителем восьмидесятимиллионного народа. И он умел пользоваться этой способностью — она проявилась не только в том, что он имел обыкновение подчинять и делать себе послушными многих из своего окружения, он использовал ее очень охотно для того, чтобы создать у своих собеседников впечатление о себе, как о человеке, обладающем незаурядным интеллектом и глубокими знаниями. Это впечатление он стремился усилить благодаря умению дискутировать. Это удавалось ему мастерски. В споре он умел переубедить даже опытных специалистов. Контраргументы приходили им в голову в большинстве случаев только после того, как за ними захлопывалась дверь рейхсканцелярии и когда они, по здравом размышлении, обнаруживали, насколько неубедительными были доводы Гитлера. Его пристрастие к древней германской истории, изучение источников нордической культуры и прежде всего арийских народов явились той основой, на которой в значительной мере строилась его расовая теория о превосходстве германских народов и на которую опиралось его неприятие смешанных рас. На этой же основе выросла и его первоначальная концепция единения с Англией, «братским германским народом». Это единение предполагалось осуществить всеобъемлюще, слить воедино биологический и политический потенциалы обоих народов и противопоставить их величайшему врагу Запада, «коммунистическому недочеловечеству». При этом он был твердо убежден, что Сталин с 1924 года, в соответствии с гигантской тайной программой осуществляет систематическое расовое смешение народов Советского Союза, стремясь к преобладанию монголоидных элементов. Многочисленные разведывательные сообщения о действительном положении дел в России не могли заставить его отказаться от этой навязчивой идеи.
О ненависти Гитлера к евреям я говорил в начале 30-х годов с одним из своих старших коллег, врачом д-ром Г. в Мюнхене. Из этой беседы я вынес первое представление о том, как далеко зашел фанатизм Гитлера в этой области уже тогда. Д-р Г. был приверженцем так называемого «астрологического маятника», искусства, которое, якобы, позволяло ему без труда выявлять среди прочих людей евреев и полукровок. Гитлер, по его словам, много раз поручал ему такие задания.
Еще одним человеком, утвердившим Гитлера в его антисемитских взглядах, был австрийский инженер Пляйшингер. От него Гитлер перенял так часто цитировавшееся впоследствии выражение: «Евреи — это опаснейшие микробы разложения; они способны только к аналитическому, а не синтетическому мышлению». Пляйшингер подал Гитлеру идею внутренней организации партии на основе иерархической системы католической церкви. Он был также автором известных идей о «политике большого пространства». Кроме того, он снабжал Гитлера работами по военному искусству, из которых тот почерпнул свои познания о массовых и народных армиях, о значении в будущем специальных соединений, о летчиках-камикадзе и т.п. Однажды я был свидетелем разговора, когда Гитлер заявил, что в 2000-м году вообще не будет пехотных подразделений, а только одноместные танки. Эти танки, говорил Гитлер, будут работать не на жидком топливе, будут оснащены новым наступательным оружием и в радиусе до двух тысяч километров не будут нуждаться в снабжении.
Убеждение Гитлера в своем мессианстве с годами настолько усиливалось, что все больше и больше приобретало все признаки болезненной одержимости. После смерти Гейдриха мне предоставилась возможность ознакомиться с некоторыми заключениями личных врачей Гитлера — Морелля, Брандта и Штумпфэггера, а также побеседовать с профессором де Кринисом о все более тяжелом состоянии нервной системы Гитлера. С 1943 года (после Сталинграда и поражения в Северной Африке) в результате нервного переутомления и перенапряжения все более заметными стали признаки болезни Паркинсона, приведшей его к нервному параличу. В этот период стремление Гитлера к уничтожению евреев возросло еще больше. Чаще, чем когда-либо, он разражался ругательствами в адрес «международного еврейства», в котором он видел главного виновника военных поражений. С этой точки зрения он отнесся и к конференции в Касабланке, на которой Черчилль и Рузвельт выдвинули требование безоговорочной капитуляции Германии — они были для него не чем иным, как «орудием евреев».
По мере обострения возбудимости Гитлера, росло количество бесчисленных приказов и указаний, которыми он засыпал всех своих сотрудников, руководителей ведомств и чиновников. При этом редко бывало так, чтобы один и тот же приказ не был отдан одновременно двум лицам или двум учреждениям одновременно. Такое дублирование он называл «естественной конкуренцией в работе», «способом повышения производительности труда» и тому подобными терминами. Как-то он сказал: «Надо, чтобы люди суетились, ведь от трения возникает теплота, а теплота рождает энергию».
Когда я снова через длительное время в середине 1944 года увидел Гитлера — я тогда с Гиммлером докладывал в штаб-квартире фюрера — я просто испугался. Глаза Гитлера, обычно притягивавшие к себе, были усталыми и утратили свой блеск. Спина заметно согнулась, движения были медленными и тяжеловесными. Его левая рука дрожала так сильно, что он постоянно придерживал ее правой. И только голос был еще ясным и полнозвучным.