Страница:
– Он же спрятался там! – кивок в сторону запертой половины. – Или это ещё один малец? Эй, ты кто?
Мальчишка подошёл к столу, подтянул к нему за рукав того, кто был ближе. И – заговорил.
Он сказал одно только, никому не понятное слово:
– Княф!
И, лёгким движением взяв со стола нож, вонзил его разбойнику в живот – глубоко, по самую рукоятку. Затем, не дожидаясь, пока тот, хрипя, осядет на пол, сунул руку в щель между топчаном и печкой и вытащил тускло блеснувший жёлтым клинок. Второй гость, пятившийся к двери, даже не заметил лежащий на лавке кистень. Он, споткнувшись о порог, вывалился наружу и побежал к скале, истошно крича: “Он демон! Он демон!” Ломая ногти, принялся лезть на скалу, к третьему компаньону, и всё оборачивал назад белое от страха лицо, следя – какое расстояние между ним и лезущим следом невиданным, со спокойным взглядом убийцей. Влез, распрямился – и вскрикнул от ужаса: их третий товарищ лежал, опрокинувшись навзничь, подвернув руку под спину. В шее у него, сбоку, торчал его собственный нож. Рядом лежала невесть как у него появившаяся откупоренная бутылка яблочного вина. Над скалой стоял острый запах крови и сидра. Из секундного оцепенения его вывел шорох влезшего на верхнюю площадку скалы преследователя. Вскрикнув, разбойник прыгнул и покатился по камням к неторопливо текущей реке. Подросток подошёл к краю скалы, посмотрел вниз. Человек, – маленькая фигурка, поднявшись, захромал к реке. Одна рука его висела, как плеть. Он, если принять его торопливое ковыляние за бег, вбежал в воду и, загребая одной рукой, поплыл. Он сделал десять или пятнадцать гребков – и скрылся под водой, и больше уже не показывался.
Абигаль, положив топор невдалеке от себя, забралась на кровать и села в углу, прижав к себе дочек. Она напряжённо вслушивалась – что происходит за стенами. А за стенами была тишина.
Тишина стояла до вечера, пока не приплыл Португалец. Он вбежал в дом, переступил через мёртвое тело разбойника и дико прокричал:
– Абигаль!!
Она с усилием вытянула засов и толкнула дверь. Встала в проёме, с похудевшим лицом, с топором в тонких руках.
– Где, – спросила глухо, – наш сын?
Мальчишки нигде не было видно. Клинок его был аккуратно поставлен на место, возле печи.
Абигаль наскоро поведала мужу, что здесь произошло. Тот посидел, стиснув зубы, на лавке. Помолчал. Потом встал, чтобы унести тело разбойника в лодку, но Абигаль остановила его: “Это – потом”. Она привела его в спальную половину, к дочкам и весёлым и беспечным голосом проговорила:
– Тут глупые дяди пришли нас напугать. А мы от них спрятались.
– А где ты был, папочка? – спросила, уже почти смеясь, старшая девочка.
– Как это где? – произнесла Абигаль. – Он их прогонял.
– Ой, они там белочек не напугали? Я побегу посмотрю!
– Нет, милая, – подхватил её Португалец. – Я там сначала наведу нужный порядок. Посидите тут с мамочкой, хорошо?
Он быстро унёс тело в лодку и затёр следы крови. Потом позвал девочек, и они отправились навестить белок и ёжиков. Абигаль в это время нагрела котёл воды и тщательно вымыла всё в доме – и столик, и лавки, и пол. Потом сняла с колышка на стене связку высохших можжевеловых веток, подожгла, и огнём их и дымом обнесла оба помещения внутри – и весь дом снаружи. Потом родители искупали девочек, уложили их спать, а сами до утра сидели возле печи.
Утром Португалец увёз тела двух разбойников к дальнему бору. Там он выбрал поляну пошире, навалил кучу веток и толстых сучьев, втащил незваных гостей наверх и поджёг ветки. “Некогда вам яму копать”, – шептал он, крестясь, – “некогда”.
Когда он приплыл обратно, жизнь на острове текла так, словно ничего не случилось.
– А нас больше не придут пугать? – спросила старшая дочь.
– Нет, милая. Не придут.
– Ты далеко их прогнал?
– Очень далеко. Очень.
Португалец вошёл в дом, обнял прильнувшую к нему Абигаль.
– Видишь, – клинок оставил? Значит, вернётся.
– Но куда он мог уйти? Для чего? Может, был ранен – и умер?
– Не думаю. Он унёс мой сачок для рыбы. Значит, имеет какую-то цель.
Мальчишка вернулся через неделю. Ночью. Так, что его никто не видел. Проснувшиеся утром обитатели острова отперли дверь, вышли – и обнаружили лежащий на лавке сачок. Здесь же лежал мокрый, измазанный тиной узел из их домашнего полотна. Португалец развернул его. Внутри были золотой женский браслет, несколько мешочков с золотыми монетами и два больших, из золота с серебром, канделябра.
– Больше мы его не увидим, – потерянным голосом сказал Португалец. – Если он и вернётся – то очень не скоро.
– Почему?! – вскинула на него горестные глаза Абигаль.
– Его клинок исчез.
История эта имела ещё одно мало кому известное продолжение. Мельник и его сын сидели за громадным обеденным столом, ждали, когда кухарка подаст ужин. Вдруг отворилась дверь и вошёл Португалец. Лицо его было закаменевшим. Руку его оттягивал книзу мешок с чем-то тяжёлым. Сын мельника задохнулся, побагровел. Рот его стал раскрываться, как у выброшенной на берег рыбы. Португалец подошёл к столу, приподнял мешок и с грохотом вывалил на дубовые доски нож, топор и кистень. Сложил пустой мешок аккуратно, сунул его под мышку, повернулся и вышел.
– Ч-что это з-значит? – заикаясь, спросил чего-то вдруг испугавшийся мельник.
Но сын вместо ответа сгрёб железо в обе руки и утащил страшную ношу на мельницу. После этого он сел за стол и всю ночь не переставая пил вино – из кувшинов через край. Под утро он взял зажжённую лампу и, шатаясь, пошёл на мельницу – ещё раз проверить, надёжно ли спрятаны разбойничьи инструменты. Здесь он уронил лампу в солому – и сбить огонь не сумел. Хотел убежать, но пьяные ноги не подчинились. А мельницу потушить не смогли.
РАЗГОВОР НА КОРМЕ
ОФИЦЕР
Мальчишка подошёл к столу, подтянул к нему за рукав того, кто был ближе. И – заговорил.
Он сказал одно только, никому не понятное слово:
– Княф!
И, лёгким движением взяв со стола нож, вонзил его разбойнику в живот – глубоко, по самую рукоятку. Затем, не дожидаясь, пока тот, хрипя, осядет на пол, сунул руку в щель между топчаном и печкой и вытащил тускло блеснувший жёлтым клинок. Второй гость, пятившийся к двери, даже не заметил лежащий на лавке кистень. Он, споткнувшись о порог, вывалился наружу и побежал к скале, истошно крича: “Он демон! Он демон!” Ломая ногти, принялся лезть на скалу, к третьему компаньону, и всё оборачивал назад белое от страха лицо, следя – какое расстояние между ним и лезущим следом невиданным, со спокойным взглядом убийцей. Влез, распрямился – и вскрикнул от ужаса: их третий товарищ лежал, опрокинувшись навзничь, подвернув руку под спину. В шее у него, сбоку, торчал его собственный нож. Рядом лежала невесть как у него появившаяся откупоренная бутылка яблочного вина. Над скалой стоял острый запах крови и сидра. Из секундного оцепенения его вывел шорох влезшего на верхнюю площадку скалы преследователя. Вскрикнув, разбойник прыгнул и покатился по камням к неторопливо текущей реке. Подросток подошёл к краю скалы, посмотрел вниз. Человек, – маленькая фигурка, поднявшись, захромал к реке. Одна рука его висела, как плеть. Он, если принять его торопливое ковыляние за бег, вбежал в воду и, загребая одной рукой, поплыл. Он сделал десять или пятнадцать гребков – и скрылся под водой, и больше уже не показывался.
Абигаль, положив топор невдалеке от себя, забралась на кровать и села в углу, прижав к себе дочек. Она напряжённо вслушивалась – что происходит за стенами. А за стенами была тишина.
Тишина стояла до вечера, пока не приплыл Португалец. Он вбежал в дом, переступил через мёртвое тело разбойника и дико прокричал:
– Абигаль!!
Она с усилием вытянула засов и толкнула дверь. Встала в проёме, с похудевшим лицом, с топором в тонких руках.
– Где, – спросила глухо, – наш сын?
Мальчишки нигде не было видно. Клинок его был аккуратно поставлен на место, возле печи.
Абигаль наскоро поведала мужу, что здесь произошло. Тот посидел, стиснув зубы, на лавке. Помолчал. Потом встал, чтобы унести тело разбойника в лодку, но Абигаль остановила его: “Это – потом”. Она привела его в спальную половину, к дочкам и весёлым и беспечным голосом проговорила:
– Тут глупые дяди пришли нас напугать. А мы от них спрятались.
– А где ты был, папочка? – спросила, уже почти смеясь, старшая девочка.
– Как это где? – произнесла Абигаль. – Он их прогонял.
– Ой, они там белочек не напугали? Я побегу посмотрю!
– Нет, милая, – подхватил её Португалец. – Я там сначала наведу нужный порядок. Посидите тут с мамочкой, хорошо?
Он быстро унёс тело в лодку и затёр следы крови. Потом позвал девочек, и они отправились навестить белок и ёжиков. Абигаль в это время нагрела котёл воды и тщательно вымыла всё в доме – и столик, и лавки, и пол. Потом сняла с колышка на стене связку высохших можжевеловых веток, подожгла, и огнём их и дымом обнесла оба помещения внутри – и весь дом снаружи. Потом родители искупали девочек, уложили их спать, а сами до утра сидели возле печи.
Утром Португалец увёз тела двух разбойников к дальнему бору. Там он выбрал поляну пошире, навалил кучу веток и толстых сучьев, втащил незваных гостей наверх и поджёг ветки. “Некогда вам яму копать”, – шептал он, крестясь, – “некогда”.
Когда он приплыл обратно, жизнь на острове текла так, словно ничего не случилось.
– А нас больше не придут пугать? – спросила старшая дочь.
– Нет, милая. Не придут.
– Ты далеко их прогнал?
– Очень далеко. Очень.
Португалец вошёл в дом, обнял прильнувшую к нему Абигаль.
– Видишь, – клинок оставил? Значит, вернётся.
– Но куда он мог уйти? Для чего? Может, был ранен – и умер?
– Не думаю. Он унёс мой сачок для рыбы. Значит, имеет какую-то цель.
Мальчишка вернулся через неделю. Ночью. Так, что его никто не видел. Проснувшиеся утром обитатели острова отперли дверь, вышли – и обнаружили лежащий на лавке сачок. Здесь же лежал мокрый, измазанный тиной узел из их домашнего полотна. Португалец развернул его. Внутри были золотой женский браслет, несколько мешочков с золотыми монетами и два больших, из золота с серебром, канделябра.
– Больше мы его не увидим, – потерянным голосом сказал Португалец. – Если он и вернётся – то очень не скоро.
– Почему?! – вскинула на него горестные глаза Абигаль.
– Его клинок исчез.
История эта имела ещё одно мало кому известное продолжение. Мельник и его сын сидели за громадным обеденным столом, ждали, когда кухарка подаст ужин. Вдруг отворилась дверь и вошёл Португалец. Лицо его было закаменевшим. Руку его оттягивал книзу мешок с чем-то тяжёлым. Сын мельника задохнулся, побагровел. Рот его стал раскрываться, как у выброшенной на берег рыбы. Португалец подошёл к столу, приподнял мешок и с грохотом вывалил на дубовые доски нож, топор и кистень. Сложил пустой мешок аккуратно, сунул его под мышку, повернулся и вышел.
– Ч-что это з-значит? – заикаясь, спросил чего-то вдруг испугавшийся мельник.
Но сын вместо ответа сгрёб железо в обе руки и утащил страшную ношу на мельницу. После этого он сел за стол и всю ночь не переставая пил вино – из кувшинов через край. Под утро он взял зажжённую лампу и, шатаясь, пошёл на мельницу – ещё раз проверить, надёжно ли спрятаны разбойничьи инструменты. Здесь он уронил лампу в солому – и сбить огонь не сумел. Хотел убежать, но пьяные ноги не подчинились. А мельницу потушить не смогли.
РАЗГОВОР НА КОРМЕ
Йорге умолк. Бэнсон долго стоял у фальшборта, изредка покачивая головой.
– Разве это возможно, мастер? – спросил он после длительного молчания.
– Что именно? – поинтересовался старик.
– Чтобы мальчик в четырнадцать лет один убил троих взрослых мужчин.
– Тебе это кажется невероятным? Но вот скажи, сколько лет, по-твоему, должно быть человеку, который написал огромный музыкальный труд, – оперу, например? Да сам же её и исполнил?
– Лет тридцать и больше.
– А если он – малыш, четырёх лет от роду?
– Невозможно, мастер. Исключено.
– Вот как? Будет возможность, добрый мой Бэнсон, съезди в город Вену, что в Австрии. Там живёт мальчик по имени Вольфганг Моцарт. Всемирно знаменитый мастер музыки, гений. Ему сейчас одиннадцать лет. А свою первую оперу он написал семь лет назад, когда ему было четыре. Уместно вспомнить слова твоего великого соотечественника Вильяма Шекспира: “Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам”.
Бэнсон развернулся спиной к ветру, поднял воротник куртки, задумался.
– Но, – недоумевающе спросил он после некоторого молчания, – получается, что некоторые люди – не очень-то люди?
– Неожиданная мысль, да? – довольно веселым голосом отозвался мастер Йорге. – И опасная! Такие мысли святые отцы называют ересью и отправляют за них на костёр. А перед этим ломают кости у еретика – добиваясь истины , то есть признания в ереси. А истина проста и понятна. В нашем мире рождаются люди, наделённые, по сравнению с остальными, необычными силами. Каждый из них имеет некую важную миссию. По сути, они являются посланниками – кто-то светлого мира, кто-то тёмного. Вся история человечества, Бэнсон, есть картина борьбы двух этих миров. Вот доброта и любовь, – а вот ненависть и жажда крови. Вот верность, – а вот предательство. Трусости противостоит смелость, а подлости – благородство. И если в наш мир приходят мракобесы вроде отцов инквизиции, то им обязательно противостоят посланники Света.
– Как этот вот маленький Моцарт? – взволнованно предположил Бэнсон.
– Да, например, – Моцарт.
– А патеру Люпусу противостоит мастер Альба?
– Именно. Ты знаешь, почему всех злодеев одолевает вечный, неисчезающий страх? Потому, что на всякого патера Люпуса есть свой мастер Альба.
– И Альба – тоже посланник?
– На первый взгляд это так. Только мне кажется, что Альба – обычный человек, не наделённый миссией и грозной силой. Это злые люди и обстоятельства сделали Альбу гением убийства. Но вот его выбор, его однажды принятое решение – посвятить свою жизнь спасению людей от злодеев, кажется, сделали возможным обретение им такой силы. И сейчас, например, ему не может противостоять даже патер Люпус – безусловно тёмный посланник.
– Патер Люпус – посланник?
– Безусловно. Лишь гений злодейства мог сделать обычным явлением децию.
– Это слово мне не знакомо.
– Оно происходит от древнего “деци”, то есть “десять”. Когда-то “деция” обозначала казнь каждого десятого солдата в римском легионе – если легион провинился. Бежал от сражения, например. Потом этим словом стали называть способ уменьшения количества крыс в трюмах больших кораблей.
– Что за способ такой? – спросил Бэнсон.
– Достаточно дикий и варварский. Берут железную бочку и бросают в неё десяток крупных крыс-самцов. И не кормят. Когда голод их достигает предела, они начинают пожирать друг друга. В конце остаётся только один, самый свирепый и сильный. И потом таких вот оставшихся собирают с десяток и получают в итоге опять одного. Остаётся, как говорили древние греки, мутацио: крыс-крысоед. И его запускают в трюм как пожирателя собственных собратьев. Он уже не ищет зерно или окорок в трюме: его еда бегает на четырёх лапках – и всегда перед ним.
– Английские моряки никогда такого не делают, – заявил Бэнсон.
– Конечно, – согласился с ним Йорге. – Этот метод используют преимущественно пираты. И – лишь в отношении крыс. А патер Люпус сделал децию для людей.
– Разве это возможно?
Йорге вздохнул.
– Послушай, – сказал он, – одну историю. Она случилась не так уж давно. Только давай спустимся вниз. Что-то холодно…
Они вернулись в каюту, сели за стол. Йорге зажёг пару свечей и стал рассказывать.
– Разве это возможно, мастер? – спросил он после длительного молчания.
– Что именно? – поинтересовался старик.
– Чтобы мальчик в четырнадцать лет один убил троих взрослых мужчин.
– Тебе это кажется невероятным? Но вот скажи, сколько лет, по-твоему, должно быть человеку, который написал огромный музыкальный труд, – оперу, например? Да сам же её и исполнил?
– Лет тридцать и больше.
– А если он – малыш, четырёх лет от роду?
– Невозможно, мастер. Исключено.
– Вот как? Будет возможность, добрый мой Бэнсон, съезди в город Вену, что в Австрии. Там живёт мальчик по имени Вольфганг Моцарт. Всемирно знаменитый мастер музыки, гений. Ему сейчас одиннадцать лет. А свою первую оперу он написал семь лет назад, когда ему было четыре. Уместно вспомнить слова твоего великого соотечественника Вильяма Шекспира: “Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам”.
Бэнсон развернулся спиной к ветру, поднял воротник куртки, задумался.
– Но, – недоумевающе спросил он после некоторого молчания, – получается, что некоторые люди – не очень-то люди?
– Неожиданная мысль, да? – довольно веселым голосом отозвался мастер Йорге. – И опасная! Такие мысли святые отцы называют ересью и отправляют за них на костёр. А перед этим ломают кости у еретика – добиваясь истины , то есть признания в ереси. А истина проста и понятна. В нашем мире рождаются люди, наделённые, по сравнению с остальными, необычными силами. Каждый из них имеет некую важную миссию. По сути, они являются посланниками – кто-то светлого мира, кто-то тёмного. Вся история человечества, Бэнсон, есть картина борьбы двух этих миров. Вот доброта и любовь, – а вот ненависть и жажда крови. Вот верность, – а вот предательство. Трусости противостоит смелость, а подлости – благородство. И если в наш мир приходят мракобесы вроде отцов инквизиции, то им обязательно противостоят посланники Света.
– Как этот вот маленький Моцарт? – взволнованно предположил Бэнсон.
– Да, например, – Моцарт.
– А патеру Люпусу противостоит мастер Альба?
– Именно. Ты знаешь, почему всех злодеев одолевает вечный, неисчезающий страх? Потому, что на всякого патера Люпуса есть свой мастер Альба.
– И Альба – тоже посланник?
– На первый взгляд это так. Только мне кажется, что Альба – обычный человек, не наделённый миссией и грозной силой. Это злые люди и обстоятельства сделали Альбу гением убийства. Но вот его выбор, его однажды принятое решение – посвятить свою жизнь спасению людей от злодеев, кажется, сделали возможным обретение им такой силы. И сейчас, например, ему не может противостоять даже патер Люпус – безусловно тёмный посланник.
– Патер Люпус – посланник?
– Безусловно. Лишь гений злодейства мог сделать обычным явлением децию.
– Это слово мне не знакомо.
– Оно происходит от древнего “деци”, то есть “десять”. Когда-то “деция” обозначала казнь каждого десятого солдата в римском легионе – если легион провинился. Бежал от сражения, например. Потом этим словом стали называть способ уменьшения количества крыс в трюмах больших кораблей.
– Что за способ такой? – спросил Бэнсон.
– Достаточно дикий и варварский. Берут железную бочку и бросают в неё десяток крупных крыс-самцов. И не кормят. Когда голод их достигает предела, они начинают пожирать друг друга. В конце остаётся только один, самый свирепый и сильный. И потом таких вот оставшихся собирают с десяток и получают в итоге опять одного. Остаётся, как говорили древние греки, мутацио: крыс-крысоед. И его запускают в трюм как пожирателя собственных собратьев. Он уже не ищет зерно или окорок в трюме: его еда бегает на четырёх лапках – и всегда перед ним.
– Английские моряки никогда такого не делают, – заявил Бэнсон.
– Конечно, – согласился с ним Йорге. – Этот метод используют преимущественно пираты. И – лишь в отношении крыс. А патер Люпус сделал децию для людей.
– Разве это возможно?
Йорге вздохнул.
– Послушай, – сказал он, – одну историю. Она случилась не так уж давно. Только давай спустимся вниз. Что-то холодно…
Они вернулись в каюту, сели за стол. Йорге зажёг пару свечей и стал рассказывать.
ОФИЦЕР
Ранней осенью, мягкой и тёплой, в одно из сёл в пригороде Лондона въехал влекомый парой гнедых лошадей старый дорожный экипаж. Можно даже сказать – старинный: высоко поднятый на неуклюжих рессорах, со старомодными выпуклыми боками, несущими на себе следы былого лакового покрытия. Бабушкин комод на колёсах.
Экипаж въехал в ворота постоялого двора, и кучер, выбрав свободное место, остановил лошадей. Едва колёса, вдавившие яркие жёлто-красные упавшие листья в мягкую поверхность земли, перестали катиться, дверца раскрылась, и из обтянутого оранжевым туфом чрева кареты выпрыгнул молодой дворянин. Не соразмерив высоты ступеньки над землёй, он слегка отбил ногу и, хромая, поковылял – впрочем, весьма поспешно, – к сидящему на козлах кучеру – крепкому на вид человеку, лет тридцати, с замкнутым и малоподвижным лицом, какие бывают обычно у знающих своё дело молчунов.
– Дай денег, Джек! – крикнул юноша, протягивая, впрочем, не очень уверенно, руку.
– Мистер Генрих, – с укором взглянул на него возница.
– Знаю, знаю, что скажешь! Редкие рекомендации, преимущества рода, ждут в полку… Но на кой чёрт, скажи, Джек, ехать в полк, пока не истрачены дорожные деньги! Начнётся муштра, казармы, – где я там их потрачу? Будут лежать в сундуке? Украдут! Голову даю – украдут! Уж не лучше ли – а? – прокутить их на постоялых дворах, отдавая должное местным кухням, оценивая вино да хватая за ножки кухарок и горничных! Давай, давай деньги, Джек. Быстрее истратим – быстрее отправимся в полк!
Кучер склонил голову подбородком к груди, сокрушённо вздохнул. Потом оттянул край ботфорта и вытащил добротный, двойной кожи, с металлической пастью-защёлкой кошель. Растворив его продолговатый рот, он влез в него двумя пальцами и, вытянув одну за другой три монеты, низко склонился, протягивая их своему пассажиру. Тот опустил монеты в карман, радостно хохотнул и направился прямиком в полуоткрытую дверь, над которой была прибита доска с вполне изящно нарисованными тремя колбасками, нанизанными на вертел, и кружкой с поднимающейся над краем пивной пеной. Он проник в неровно освещённое помещение, наполненное смехом, говором и стуком столовых приборов и кружек. Заметив стоящий в уютном углу, у окна, свободный стол, он поспешил к нему. Поспешил в буквальном смысле, так как поодаль из-за стоящего неудобно, на проходе, в центре, стола поднимались четверо мужчин, набиравших в руки кружки и блюда, с явным намерением переместиться именно за этот, только что освободившийся, уютный стол. Да, юнец поспешил – и сел-таки за стол первым, с грохотом выложив на столешницу небольшую дорожную шпагу, показывающую, что он – дворянин. Четверо, помедлив, с досадой вернулись на прежние места свои, приглушённо ругаясь, а к дворянчику подбежал трактирный слуга и, приняв заказ, предложил:
– Не угодно ли будет мистеру отобедать наверху? Есть свободные номера, один даже с камином. Я мигом подам заказ туда!
– Отобедаю здесь! – вздёрнув нос, надменно заявил новоявленный посетитель.
– Ах ты щенок, – произнёс тихо один из четверых и уставился на товарищей вопрошающим взглядом.
Кучер между тем делал своё обычное дело, – сноровисто, ладно. Он выехал на середину двора, слез с козел, взял лошадей под уздцы и, заставив их пятиться, вкатил экипаж задом к стене, поставив его так, чтобы он не мешал проезду и не занимал лишнего места. Снял с лошадей тягловую упряжь – хомуты, шлеи, и сложил всё в экипаже, наведя предварительно в нём порядок: спрятал в дорожный ящик разбросанные бутылку с вином, пакет со сладкими пряниками, книгу, монокль (хотя для чего молодому человеку с отменным зрением монокль?) и запер двери кареты на ключ. Затем проверил ладонью – достаточно ли остыли лошади, – сходил к конюшенному, заплатил за место, овёс и воду и принёс два ведра воды. Напоив лошадей, отвёл их в стойла и насыпал овса. Здесь же вымыл руки и неторопливо направился к двери с нарисованным пивом.
Он издалека услыхал издевательский хохот, гневный крик своего хозяина и звук звонкой пощёчины. Вбежав внутрь, он увидел молодого мистера Генриха, убегающего к своему столу, и догоняющих его четверых молодцов. Прыгнув между ними, Джек поймал первого и, приподняв его, швырнул в спешащих за ним дружков. Кто-то упал, но двое, хищно пригнувшись, метнулись вперёд. Застучали удары – тяжёлые, частые. И вдруг прекратились: один из нападавших остался лежать, второй отпрянул с испугом.
– Здоров, гад, – бросил он своим, прижимая ладонь к разбитому лицу.
– Ладно, – сказал кто-то. – Готовьтесь, сейчас быстро уходим!
И, наклонившись, выдернул из сапога длинный нож – не английский, а странной формы, чуть гнутый, с утолщением на конце.
– Отвлеките его!
Пошли с трёх сторон, причём один, низко пригнувшись, подбирался, пряча нож за спиной. Джек смёл с ближайшего стола посуду, подкинул его тяжёлую четырёхногую тушу вверх и, перехватив, метнул в подступающих. Двоих отшвырнуло к дальней стене, но третий, с ножом, всё-таки прыгнул вперёд. Легко сбив в сторону его выпад, Джек перехватил руку с блеснувшим в ней лезвием, подвернул к локтю кисть. Нож выпал, и кучер, схватив нападавшего сзади за ворот и пояс, разогнал его между столами к стене и, приподняв перед окном, выбросил в это окно, сквозь стёкла и раму. Затем вернулся – и так же выбросил тех, что были сбиты столом. Четвёртый, пользуясь секундой, улепетнул сам – через дверь. Раскрасневшийся, но достаточно ровно дышащий Джек поднял с пола нож, взял его в обе руки и, натужившись, переломил. С громким щелчком лопнула сталь. И, сложив вместе рукоять с черенком и обломок лезвия, кучер выбросил их за окно. Потом огляделся. Спросил:
– Кому заплатить за окно и посуду?
Ответом ему был восторженный рёв присутствующих в трактире.
– Мы! – кричали ему, – мы за всё сами заплатим!
И аплодировали, и хохотали.
– Надо бы двигать отсюда, – сказал кучер, подойдя к дрожащему от возбуждения Генриху. – Жаль – коней только что распряг…
– Я закончу обед! – с вызовом проговорил тот и прибавил, тронув подбежавшего слугу за рукав: – Ладно, отнесите наверх. Мы снимаем номер с камином!
Они двинулись к лестнице, ведущей наверх, и на этом коротком пути восторженные постояльцы сунули Джеку в руки две бутылки с вином, вертел с колбасками и блестящую от жира горячую жареную индейку.
В дальнем тёмном углу, за небольшим столиком прозвучал спокойный задумчивый голос. Человек, похожий на рыцаря, высокий и крепкий, сказал коротко: “Да”.
Его спутники переглянулись. Старик в большом, синего бархата, берете, – настолько большом, что его задний край лежал на спине, – судя по всему, иноземец; юная, в неброской дорожной одежде, девушка с лицом под вуалью и двое людей неприметных.
– Вьюн, – сказал старик и кивнул в сторону разбитого окна.
Один из неприметных ужом выскользнул из-за стола и скрылся за дверью. А рыцарь, подозвав слугу и пошептавшись с ним, отдал монетку, взяв взамен длинный ключ. Потом он проводил девушку наверх и вернулся. Сел за стол и спросил:
– Время позволяет, кажется, повторить, патер?
Старик кивнул, и рыцарь, вновь подозвав слугу, сказал:
– Всё, что заказывали, – неси ещё раз. Только вместо вина теперь – ягодной воды. Клюквенная имеется?
Они просидели неполный час. Вернулся ушедший. Склонясь над столом, проговорил:
– Всего – четверо. Моряки на договоре, рыболовы. Ушли к реке, сделали из парусины шатёрчик, располагаются на ночь. Костёр, котелок. Кашу варят.
– Проводи меня тоже наверх, сын мой, – сказал рыцарю старик, – и – за работу. По-моему, случай удобный.
Он поднялся в комнату к девушке, и там, за дверью, воцарилась ничем не нарушаемая тишина, – как будто никого там и не было.
Но юный дворянчик, будущий офицер, отправляя кучера за дровами для камина, увидел вдруг, что одна из дверей в коридоре, как только кучер прошёл, слегка приоткрылась. Но, поскольку он стоял и смотрел, дверь быстро закрыли. “Однако, кто-то здесь любопытен”, – подумал Генрих, прохаживаясь возле небольшого камина. Спустя минуту он вышел, прошёл по коридору и, перегнувшись через перила, кликнул трактирного слугу. Возвращаясь назад, резко обернулся – и увидел, что эту дверь, приоткрытую на величину узкой щели – как раз чтобы подсмотреть одним глазком – поспешно затворяют. “Однако!” Прибежал слуга. Генрих заказал ему ужин и проводил до лестницы. Возвращаясь, он тишайше подобрался к нахальной двери и здесь замер. Спустя какое-то время она дрогнула и стала вновь приотворяться. Генрих схватился за ручку и дёрнул дверь на себя.
– Ах!! – вскрикнули оба.
Девушка в нарядном белом платье, юная, с робким лицом, поспешно опустила вниз синие сказочные глаза.
– Прошу прощения, миссис… – пробормотал Генрих.
– Мисс, – поправила его девушка и, стремительно краснея, добавила: – Это я смотрю на вас, мистер…
– …Генрих, – сказал будущий офицер и отвесил куртуазный [24] поклон.
– Мистер Генрих… Я не имею возможности довериться никому, кроме вас… Вы не могли бы принести мне воды?
– Воды?!
– Видите ли, наша карета сломалась, и мой дядя, с которым я ехала, и кучер отправились к кузнецу, и их нет уже второй день. Дядя наказал мне сидеть очень тихо, ждать его и никому не открывать. Но, видимо, что-то случилось, их нет необъяснимо долго. Вода закончилась – а мне очень хочется пить.
– О, мисс…
– Адония.
– Мисс Адония! Позвольте предложить вам не только воды, но и морсу, и из еды чего-нибудь! И, может быть, вы позволите на то время, которое будет отсутствовать ваш родственник, оказать вам ни к чему не обязывающее скромное покровительство?
– Ах, мистер Генрих, я была бы весьма признательна вам за одну только воду… Вы не войдёте ко мне, внутрь, на минутку? Я так боюсь, что нас увидят разговаривающими…
Генрих с коротким поклоном скользнул в комнату.
– Ну и если быть до конца откровенной, – проговорила, всё больше краснея, Адония, – то из еды мне тоже ничего не оставили… Как и денег…
– Жареная индейка вас устроит? – торопливо спросил Генрих, тоном заговорщицки-дружеским. – Хлеб, поджаренные колбаски и немножко вина?
– Ах, Генрих!! – воскликнула, прижав руки к груди, с выражением бесконечной признательности на лице, юная девушка, и глаза её наполнились (невыкатившимися, впрочем) слезами.
– Дорогая Адония! У вас тут так сыро и холодно, а у меня есть камин… Его затопят сейчас. Примите искреннюю помощь благородного человека – согласитесь перейти на полчаса ко мне в номер – и сможете и покушать и обогреться! Вы можете всецело мне доверять! Я родом из…
– Я верю вам! – горячо воскликнула девушка, на летучий крохотный миг прикоснувшись пальчиками к его руке. Она опять в смущении опустила глаза, потом вскинула их – и добавила: – Но можно ли сделать так, чтобы никто не увидел, что я пошла к вам?
– Всенепременно устроим! Вы подождёте минут десять – пятнадцать? Мой Джек растопит камин, и я ушлю его вниз, к лошадям. Потом я постучу в вашу дверь – два раза, вот так, – и пойду и раскрою свою, а вы снимете туфельки и быстро ко мне пробежите. Ручаюсь, это будет неслышно, незаметно и быстро! Итак?..
– Я вас жду! – Она подарила ему полный благодарности взгляд глаз детских, синих, покорных.
Нарочито, как опытный в жизненных делах человек, Генрих прислушался к тому, что происходило за дверью, важно кивнул – и выскользнул в коридор, торопливо прикрыв за собой дверь. Затем, насвистывая, прошёл к себе в номер.
– Джек, – сказал он, когда заплясал в камине огонь. – Иди спать вниз, к лошадям. Мне нужно побыть в одиночестве.
– Но, мистер Генрих… А если эти вернутся?
– Пустое. В трактире куча народу, и запоры надёжные. Я буду писать стихи, и мне требовательно одиночество. Ступай!
Он отломил у индейки ногу и крыло, добавил колбасок и бутылку вина, отдал всё это Джеку и выпроводил его за дверь. Дождавшись, когда звуки его шагов затихнут внизу, он прокрался к заветной двери и условленно стукнул. Затем быстро вернулся к себе и встал в проёме, глядя вдоль коридора. Всего пара секунд – и вот уже белая, шуршащая тканью фигурка летит, едва касаясь ножками пола, и вот пронеслась мимо, почти вплотную, мазнув лицо его тонким томительным запахом и прикосновеньем волос. Генрих, зажмурив на миг глаза от кольнувшей его странной сладкой истомы, затворил дверь и клацнул засовом.
– О нет! – воскликнула Адония вполголоса, вытягивая к нему руку. – Только не запирайте! Так мне будет спокойнее!
Генрих, торопливо кивая, вернул на место засов и отошёл от двери. Адония обернулась – и простонала:
– Камин! Тепло! Какое блаженство!
Она протянула Генриху туфельки, которые держала в руках, и, сев в плетёное лёгкое кресло, вытянула ноги к огню.
– Какое блаженство! – повторила она, повернув счастливое ясное личико к куртуазному покровителю. – Давайте немного здесь посидим, мистер Генрих, а кушать станем уж после!
Молодой дворянин, и почти офицер, стоял в отдалении, прижимал к груди, словно сокровище, пару туфель и едва не плакал от счастья.
– Мисс Адония, – проговорил он дрожащим голосом. – Если б вы знали, как вы прекрасны! Если б вы знали…
Вьюн привёл спутников к реке. Въехав в заросли, слезли с лошадей, привязали к деревьям.
– Отсюда – двести ярдов, – сообщил пролаза и двинулся бесшумным медленным шагом, показывая направление.
Прошли вдоль берега, скрываясь в зарослях. Скоро отчётливо потянуло дымком и послышались голоса.
“Здесь”.
Вышли, уже не скрываясь, на берег. Четверо морских ловцов рыбы повернули в их стороны лица, украшенные свежими синяками и ссадинами. Двое пришедших молча взмахнули руками – сильно, заученно. Свистнули метательные ножи. Двое моряков тяжело упали на истоптанный мокрый песок. Самый высокий из пришедших выпустил в ладонь прятавшийся в рукаве короткий боевой шестопёр, ударил одного из оставшихся моряков по колену. Тот охнул и сел. Его товарищ, очнувшись от секундного оцепенения, бросился бежать.
– Их-ха! – выдохнул Вьюн, радостно вскидываясь в погоню.
Двое его спутников даже не посмотрели в их сторону: были уверены, что догонит. Высокий склонился над лежащими, нанёс шестопёром несколько сильных ударов. Его спутник сбросил короткий плащ. Под ним оказалась затейливая кожаная портупея, в которой спереди были закреплены ножны и плоская сумочка, а сзади, на спине – две лопаты. Одна – лезвием вверх, закрывая левую лопатку, вторая – лезвием вниз, на правой почке. Достав умело подогнанный к телу инструмент, владелец портупеи бросил его на песок перед сидящим, держащимся за колено матросом. Тот, хорошо понимая происходящее, спокойно взглянул. Недлинные кленовые черенки – точёные на станке, с идеально прямыми волокнами древесины. Сами лезвия лопат – с синеватым отливом, острые, кованные из оружейной стали. “Сколько же может стоить такая лопата?”
– Бери одну, – сказал высокий, – и иди за мной.
– Вьюн возвращается, Филипп! – сообщил ему носитель лопат.
Экипаж въехал в ворота постоялого двора, и кучер, выбрав свободное место, остановил лошадей. Едва колёса, вдавившие яркие жёлто-красные упавшие листья в мягкую поверхность земли, перестали катиться, дверца раскрылась, и из обтянутого оранжевым туфом чрева кареты выпрыгнул молодой дворянин. Не соразмерив высоты ступеньки над землёй, он слегка отбил ногу и, хромая, поковылял – впрочем, весьма поспешно, – к сидящему на козлах кучеру – крепкому на вид человеку, лет тридцати, с замкнутым и малоподвижным лицом, какие бывают обычно у знающих своё дело молчунов.
– Дай денег, Джек! – крикнул юноша, протягивая, впрочем, не очень уверенно, руку.
– Мистер Генрих, – с укором взглянул на него возница.
– Знаю, знаю, что скажешь! Редкие рекомендации, преимущества рода, ждут в полку… Но на кой чёрт, скажи, Джек, ехать в полк, пока не истрачены дорожные деньги! Начнётся муштра, казармы, – где я там их потрачу? Будут лежать в сундуке? Украдут! Голову даю – украдут! Уж не лучше ли – а? – прокутить их на постоялых дворах, отдавая должное местным кухням, оценивая вино да хватая за ножки кухарок и горничных! Давай, давай деньги, Джек. Быстрее истратим – быстрее отправимся в полк!
Кучер склонил голову подбородком к груди, сокрушённо вздохнул. Потом оттянул край ботфорта и вытащил добротный, двойной кожи, с металлической пастью-защёлкой кошель. Растворив его продолговатый рот, он влез в него двумя пальцами и, вытянув одну за другой три монеты, низко склонился, протягивая их своему пассажиру. Тот опустил монеты в карман, радостно хохотнул и направился прямиком в полуоткрытую дверь, над которой была прибита доска с вполне изящно нарисованными тремя колбасками, нанизанными на вертел, и кружкой с поднимающейся над краем пивной пеной. Он проник в неровно освещённое помещение, наполненное смехом, говором и стуком столовых приборов и кружек. Заметив стоящий в уютном углу, у окна, свободный стол, он поспешил к нему. Поспешил в буквальном смысле, так как поодаль из-за стоящего неудобно, на проходе, в центре, стола поднимались четверо мужчин, набиравших в руки кружки и блюда, с явным намерением переместиться именно за этот, только что освободившийся, уютный стол. Да, юнец поспешил – и сел-таки за стол первым, с грохотом выложив на столешницу небольшую дорожную шпагу, показывающую, что он – дворянин. Четверо, помедлив, с досадой вернулись на прежние места свои, приглушённо ругаясь, а к дворянчику подбежал трактирный слуга и, приняв заказ, предложил:
– Не угодно ли будет мистеру отобедать наверху? Есть свободные номера, один даже с камином. Я мигом подам заказ туда!
– Отобедаю здесь! – вздёрнув нос, надменно заявил новоявленный посетитель.
– Ах ты щенок, – произнёс тихо один из четверых и уставился на товарищей вопрошающим взглядом.
Кучер между тем делал своё обычное дело, – сноровисто, ладно. Он выехал на середину двора, слез с козел, взял лошадей под уздцы и, заставив их пятиться, вкатил экипаж задом к стене, поставив его так, чтобы он не мешал проезду и не занимал лишнего места. Снял с лошадей тягловую упряжь – хомуты, шлеи, и сложил всё в экипаже, наведя предварительно в нём порядок: спрятал в дорожный ящик разбросанные бутылку с вином, пакет со сладкими пряниками, книгу, монокль (хотя для чего молодому человеку с отменным зрением монокль?) и запер двери кареты на ключ. Затем проверил ладонью – достаточно ли остыли лошади, – сходил к конюшенному, заплатил за место, овёс и воду и принёс два ведра воды. Напоив лошадей, отвёл их в стойла и насыпал овса. Здесь же вымыл руки и неторопливо направился к двери с нарисованным пивом.
Он издалека услыхал издевательский хохот, гневный крик своего хозяина и звук звонкой пощёчины. Вбежав внутрь, он увидел молодого мистера Генриха, убегающего к своему столу, и догоняющих его четверых молодцов. Прыгнув между ними, Джек поймал первого и, приподняв его, швырнул в спешащих за ним дружков. Кто-то упал, но двое, хищно пригнувшись, метнулись вперёд. Застучали удары – тяжёлые, частые. И вдруг прекратились: один из нападавших остался лежать, второй отпрянул с испугом.
– Здоров, гад, – бросил он своим, прижимая ладонь к разбитому лицу.
– Ладно, – сказал кто-то. – Готовьтесь, сейчас быстро уходим!
И, наклонившись, выдернул из сапога длинный нож – не английский, а странной формы, чуть гнутый, с утолщением на конце.
– Отвлеките его!
Пошли с трёх сторон, причём один, низко пригнувшись, подбирался, пряча нож за спиной. Джек смёл с ближайшего стола посуду, подкинул его тяжёлую четырёхногую тушу вверх и, перехватив, метнул в подступающих. Двоих отшвырнуло к дальней стене, но третий, с ножом, всё-таки прыгнул вперёд. Легко сбив в сторону его выпад, Джек перехватил руку с блеснувшим в ней лезвием, подвернул к локтю кисть. Нож выпал, и кучер, схватив нападавшего сзади за ворот и пояс, разогнал его между столами к стене и, приподняв перед окном, выбросил в это окно, сквозь стёкла и раму. Затем вернулся – и так же выбросил тех, что были сбиты столом. Четвёртый, пользуясь секундой, улепетнул сам – через дверь. Раскрасневшийся, но достаточно ровно дышащий Джек поднял с пола нож, взял его в обе руки и, натужившись, переломил. С громким щелчком лопнула сталь. И, сложив вместе рукоять с черенком и обломок лезвия, кучер выбросил их за окно. Потом огляделся. Спросил:
– Кому заплатить за окно и посуду?
Ответом ему был восторженный рёв присутствующих в трактире.
– Мы! – кричали ему, – мы за всё сами заплатим!
И аплодировали, и хохотали.
– Надо бы двигать отсюда, – сказал кучер, подойдя к дрожащему от возбуждения Генриху. – Жаль – коней только что распряг…
– Я закончу обед! – с вызовом проговорил тот и прибавил, тронув подбежавшего слугу за рукав: – Ладно, отнесите наверх. Мы снимаем номер с камином!
Они двинулись к лестнице, ведущей наверх, и на этом коротком пути восторженные постояльцы сунули Джеку в руки две бутылки с вином, вертел с колбасками и блестящую от жира горячую жареную индейку.
В дальнем тёмном углу, за небольшим столиком прозвучал спокойный задумчивый голос. Человек, похожий на рыцаря, высокий и крепкий, сказал коротко: “Да”.
Его спутники переглянулись. Старик в большом, синего бархата, берете, – настолько большом, что его задний край лежал на спине, – судя по всему, иноземец; юная, в неброской дорожной одежде, девушка с лицом под вуалью и двое людей неприметных.
– Вьюн, – сказал старик и кивнул в сторону разбитого окна.
Один из неприметных ужом выскользнул из-за стола и скрылся за дверью. А рыцарь, подозвав слугу и пошептавшись с ним, отдал монетку, взяв взамен длинный ключ. Потом он проводил девушку наверх и вернулся. Сел за стол и спросил:
– Время позволяет, кажется, повторить, патер?
Старик кивнул, и рыцарь, вновь подозвав слугу, сказал:
– Всё, что заказывали, – неси ещё раз. Только вместо вина теперь – ягодной воды. Клюквенная имеется?
Они просидели неполный час. Вернулся ушедший. Склонясь над столом, проговорил:
– Всего – четверо. Моряки на договоре, рыболовы. Ушли к реке, сделали из парусины шатёрчик, располагаются на ночь. Костёр, котелок. Кашу варят.
– Проводи меня тоже наверх, сын мой, – сказал рыцарю старик, – и – за работу. По-моему, случай удобный.
Он поднялся в комнату к девушке, и там, за дверью, воцарилась ничем не нарушаемая тишина, – как будто никого там и не было.
Но юный дворянчик, будущий офицер, отправляя кучера за дровами для камина, увидел вдруг, что одна из дверей в коридоре, как только кучер прошёл, слегка приоткрылась. Но, поскольку он стоял и смотрел, дверь быстро закрыли. “Однако, кто-то здесь любопытен”, – подумал Генрих, прохаживаясь возле небольшого камина. Спустя минуту он вышел, прошёл по коридору и, перегнувшись через перила, кликнул трактирного слугу. Возвращаясь назад, резко обернулся – и увидел, что эту дверь, приоткрытую на величину узкой щели – как раз чтобы подсмотреть одним глазком – поспешно затворяют. “Однако!” Прибежал слуга. Генрих заказал ему ужин и проводил до лестницы. Возвращаясь, он тишайше подобрался к нахальной двери и здесь замер. Спустя какое-то время она дрогнула и стала вновь приотворяться. Генрих схватился за ручку и дёрнул дверь на себя.
– Ах!! – вскрикнули оба.
Девушка в нарядном белом платье, юная, с робким лицом, поспешно опустила вниз синие сказочные глаза.
– Прошу прощения, миссис… – пробормотал Генрих.
– Мисс, – поправила его девушка и, стремительно краснея, добавила: – Это я смотрю на вас, мистер…
– …Генрих, – сказал будущий офицер и отвесил куртуазный [24] поклон.
– Мистер Генрих… Я не имею возможности довериться никому, кроме вас… Вы не могли бы принести мне воды?
– Воды?!
– Видите ли, наша карета сломалась, и мой дядя, с которым я ехала, и кучер отправились к кузнецу, и их нет уже второй день. Дядя наказал мне сидеть очень тихо, ждать его и никому не открывать. Но, видимо, что-то случилось, их нет необъяснимо долго. Вода закончилась – а мне очень хочется пить.
– О, мисс…
– Адония.
– Мисс Адония! Позвольте предложить вам не только воды, но и морсу, и из еды чего-нибудь! И, может быть, вы позволите на то время, которое будет отсутствовать ваш родственник, оказать вам ни к чему не обязывающее скромное покровительство?
– Ах, мистер Генрих, я была бы весьма признательна вам за одну только воду… Вы не войдёте ко мне, внутрь, на минутку? Я так боюсь, что нас увидят разговаривающими…
Генрих с коротким поклоном скользнул в комнату.
– Ну и если быть до конца откровенной, – проговорила, всё больше краснея, Адония, – то из еды мне тоже ничего не оставили… Как и денег…
– Жареная индейка вас устроит? – торопливо спросил Генрих, тоном заговорщицки-дружеским. – Хлеб, поджаренные колбаски и немножко вина?
– Ах, Генрих!! – воскликнула, прижав руки к груди, с выражением бесконечной признательности на лице, юная девушка, и глаза её наполнились (невыкатившимися, впрочем) слезами.
– Дорогая Адония! У вас тут так сыро и холодно, а у меня есть камин… Его затопят сейчас. Примите искреннюю помощь благородного человека – согласитесь перейти на полчаса ко мне в номер – и сможете и покушать и обогреться! Вы можете всецело мне доверять! Я родом из…
– Я верю вам! – горячо воскликнула девушка, на летучий крохотный миг прикоснувшись пальчиками к его руке. Она опять в смущении опустила глаза, потом вскинула их – и добавила: – Но можно ли сделать так, чтобы никто не увидел, что я пошла к вам?
– Всенепременно устроим! Вы подождёте минут десять – пятнадцать? Мой Джек растопит камин, и я ушлю его вниз, к лошадям. Потом я постучу в вашу дверь – два раза, вот так, – и пойду и раскрою свою, а вы снимете туфельки и быстро ко мне пробежите. Ручаюсь, это будет неслышно, незаметно и быстро! Итак?..
– Я вас жду! – Она подарила ему полный благодарности взгляд глаз детских, синих, покорных.
Нарочито, как опытный в жизненных делах человек, Генрих прислушался к тому, что происходило за дверью, важно кивнул – и выскользнул в коридор, торопливо прикрыв за собой дверь. Затем, насвистывая, прошёл к себе в номер.
– Джек, – сказал он, когда заплясал в камине огонь. – Иди спать вниз, к лошадям. Мне нужно побыть в одиночестве.
– Но, мистер Генрих… А если эти вернутся?
– Пустое. В трактире куча народу, и запоры надёжные. Я буду писать стихи, и мне требовательно одиночество. Ступай!
Он отломил у индейки ногу и крыло, добавил колбасок и бутылку вина, отдал всё это Джеку и выпроводил его за дверь. Дождавшись, когда звуки его шагов затихнут внизу, он прокрался к заветной двери и условленно стукнул. Затем быстро вернулся к себе и встал в проёме, глядя вдоль коридора. Всего пара секунд – и вот уже белая, шуршащая тканью фигурка летит, едва касаясь ножками пола, и вот пронеслась мимо, почти вплотную, мазнув лицо его тонким томительным запахом и прикосновеньем волос. Генрих, зажмурив на миг глаза от кольнувшей его странной сладкой истомы, затворил дверь и клацнул засовом.
– О нет! – воскликнула Адония вполголоса, вытягивая к нему руку. – Только не запирайте! Так мне будет спокойнее!
Генрих, торопливо кивая, вернул на место засов и отошёл от двери. Адония обернулась – и простонала:
– Камин! Тепло! Какое блаженство!
Она протянула Генриху туфельки, которые держала в руках, и, сев в плетёное лёгкое кресло, вытянула ноги к огню.
– Какое блаженство! – повторила она, повернув счастливое ясное личико к куртуазному покровителю. – Давайте немного здесь посидим, мистер Генрих, а кушать станем уж после!
Молодой дворянин, и почти офицер, стоял в отдалении, прижимал к груди, словно сокровище, пару туфель и едва не плакал от счастья.
– Мисс Адония, – проговорил он дрожащим голосом. – Если б вы знали, как вы прекрасны! Если б вы знали…
Вьюн привёл спутников к реке. Въехав в заросли, слезли с лошадей, привязали к деревьям.
– Отсюда – двести ярдов, – сообщил пролаза и двинулся бесшумным медленным шагом, показывая направление.
Прошли вдоль берега, скрываясь в зарослях. Скоро отчётливо потянуло дымком и послышались голоса.
“Здесь”.
Вышли, уже не скрываясь, на берег. Четверо морских ловцов рыбы повернули в их стороны лица, украшенные свежими синяками и ссадинами. Двое пришедших молча взмахнули руками – сильно, заученно. Свистнули метательные ножи. Двое моряков тяжело упали на истоптанный мокрый песок. Самый высокий из пришедших выпустил в ладонь прятавшийся в рукаве короткий боевой шестопёр, ударил одного из оставшихся моряков по колену. Тот охнул и сел. Его товарищ, очнувшись от секундного оцепенения, бросился бежать.
– Их-ха! – выдохнул Вьюн, радостно вскидываясь в погоню.
Двое его спутников даже не посмотрели в их сторону: были уверены, что догонит. Высокий склонился над лежащими, нанёс шестопёром несколько сильных ударов. Его спутник сбросил короткий плащ. Под ним оказалась затейливая кожаная портупея, в которой спереди были закреплены ножны и плоская сумочка, а сзади, на спине – две лопаты. Одна – лезвием вверх, закрывая левую лопатку, вторая – лезвием вниз, на правой почке. Достав умело подогнанный к телу инструмент, владелец портупеи бросил его на песок перед сидящим, держащимся за колено матросом. Тот, хорошо понимая происходящее, спокойно взглянул. Недлинные кленовые черенки – точёные на станке, с идеально прямыми волокнами древесины. Сами лезвия лопат – с синеватым отливом, острые, кованные из оружейной стали. “Сколько же может стоить такая лопата?”
– Бери одну, – сказал высокий, – и иди за мной.
– Вьюн возвращается, Филипп! – сообщил ему носитель лопат.