Шейкин Аскольд. Тайна всех тайн

   К сожалению, он почти ничего не успел сделать. Пуримов вернулся.
   Войдя, он с минуту молча постоял за спиной Кирилла Петровича, потом сказал:
   - Теперь-то я все окончательно понял.
   - Что вы поняли? - с неприязнью спросил Кирилл Петрович, ожидая от Пуримова нового потока общеизвестных сентенций.
   - А то, что станция столкнулась с астероидом.
   "Ах вот что он искал там, - подумал Кирилл Петрович. - Но это бессмыслица". Он сказал:
   - Вы же знаете: каждое столкновение станции даже с метеоритом величиной с горошину отмечается, как событие чрезвычайной важности, не говоря уж о том, что оно немедленно фиксируется приборами станции, и весть об этом тотчас доводится до всех наших групп и до земного центра.
   - А почему отсутствие сигналов не может явиться последствием столкновения?
   Глазок ОЦУТа был уже розовым. И это отозвалось в душе Кирилла Петровича стоном: на что ушли силы! На толчение воды в ступе!
   - Вам хочется осмотреть станцию? - сказал он, чтобы прекратить разговор. - Пожалуйста. На ближайшие часы вы свободны.
   - Я и пойду, - ответил Пуримов. - Я все продумал. В том месте, куда пришелся удар, фермы станции хотя и восстановились, но уже будут не из спецсплава, а из феррилита. Их отличишь просто по внешнему виду. Они шершавее. Вы еще убедитесь, насколько я прав. Я даже знаю уже, в каком месте это могло произойти!
   "Ну да, именно потому ты и стремился сюда: на ощупь искать повреждение. Это, конечно, полезнее, чем часами торчать у люка изготовителя... Но если бы удалось так просто найти объяснение!" - подумал Кирилл Петрович и вдруг почувствовал к Пуримову острую-острую жалость. Надо ж такую судьбу: позади целая жизнь и нет ни научных успехов, ни степеней, ни семьи, ни вообще хотя бы какой-нибудь одаренности, всегда способной скрасить даже самое глубокое одиночество.
   Он вновь взялся за таблицы плотностей межзвездного газа и вдруг отложил их. Никчемный разговор с Пуримовым как-то повернул весь ход его мыслей. Он даже знал, в какой момент это случилось: когда Пуримов высказал в пылу спора сумасбродную идею, что отсутствие информации о столкновении может оказаться последствием самого столкновения. В этом допущении определенно таилось нечто значительное. Даже очень и очень значительное. И он вдруг понял, что и как он должен исследовать дальше.
   Обычно корабли и станции находились в десятках миллионов километров друг от друга. Из-за немгновенности распространения радиоволн обмен информацией между ними изобиловал паузами. Но сейчас впервые за всю историю науки приборы космического корабля и автоматической станции работали как единое целое, и это позволяло не только обнаружить неполадки их взаимодействия, но и до конца выясните самое трудное: что было следствием и что причиной.
   Три явления совершились строго одновременно: резкий скачок, который превратил Восемнадцатую в неудержимо падающее на Солнце небесное тело; начало переформирования внутрикорабельных полей "Востока" (деталей этого порожденного фантазией Венты феномена Кирилл Петрович еще не знал); возникновение в аппаратуре кораблей "Север" и "Запад", самопроизвольных местных эффектов, принятых экипажами за лучевые удары извне. Разве это могло быть простым совпадением?
   Уже после первого часа расчетов Кирилл Петрович мог совершенно обоснованно утверждать, что причиной всех несчастий станции была слишком высокая надежность ее оборудования. Да, как ни поразительно! Из-за этого ее автоматика ни разу еще не сталкивалась с аварийными ситуациями. И в итоге в какой-то момент Автономный пульт станции счел дублирующие, запасные системы приборов и механизмов вообще не нужными и, действуя по принципу рационального расходования энергии, изъял их.
   Логично?
   С точки зрения автоматического устройства - вполне. Однако потому-то в дальнейшем эта самая автоматика и не смогла удерживать станцию на орбите и даже оказалась не в состоянии своевременно сигнализировать о таком положении дела.
   Еще час пролетел как миг. Кирилл Петрович заметил это, когда в поле его зрения случайно попал глазок ОЦУТа. Он был вишнево-красен. Станет еще хоть немного темней - и автоматика безопасности потребует ухода Кирилла Петровича на новый отдых. Прикажет Главному пульту "Юга" прекратить вычисления.
   И это было бы вопиющей несправедливостью, потому что никогда за все последние годы он еще не чувствовал такого удовольствия от процесса работы. А разве это не самый верный признак, что он не устал?
   Он вновь погрузился в расчеты, решив, пока возможно, не обращать внимания на предостережения ОЦУТа, однако невольно все время помнил об этом и то и дело с раздражением поглядывал в сторону индикатора.
   Дублирующие системы не использовались, и Автономный пульт станции ликвидировал их. Но она еще держалась на орбите, пока не проявил себя другой фактор: эффект неравномерности обмена информацией. Счетные машины действовали очень быстро. Чтобы, получив распоряжение с корабля, произвести вычисление и выдать аппаратуре станции исполнительную команду, им требовались всего лишь наносекунды. А потом - 5-10 минут ожидания, пока радиосигнал пробежит расстояние от станции до ближайшего корабля, - то есть в миллиарды раз большая пауза. Для машин эти минуты были вечностью. Машины как бы периодически ввергались в небытие. И поэтому даже одинаковые приказы, поступавшие с кораблей, воспринимались Автономным пультом станции различно; они приходили к счетной машине^оказывающейся в разном состоянии. Получалось нечто вроде того, как если бы один человек сказал: "Мне хочется есть", а другой бы ответил: "Возьмите в буфете хлеб", но только ответил бы с разрывом в десяток лет.
   Законодателем тут выступало время как форма существования материи, по-особому воздействуя на всю сумму факторов: немгновенность распространения радиоволн; излишне высокая самостоятельность автоматов; мощные магнитные поля, сжимающие станцию; воздействие на нее излучения Солнца, - с неумолимой неизбежностью приведя Восемнадцатую к сходу с орбиты, в приборных системах кораблей "Север" и "Запад" вызвав всплески энергии, воспринятые как лучевые удары, хотя на самом деле никаких ударов не было и не должно было быть, а на корабле "Восток" вмешавшись в работу изобретенного Вентой формирователя.
   Почему все другие станции не сошли по такой же причине с орбит?
   Они с самого начала оказались в ином положении: корабли мало работали с ними. Автоматика станций "не пробудилась". Но неизбежно "пробудится", когда и с ними обмен информацией достигнет некоторой критической величины.
   Но почему же Восемнадцатая потребовала большего внимания?
   Она была самая близкая к Солнцу, сильнее других взаимодействовала с его излучением.
   В какой-то мере они все это предвидели. Чтобы сократить разрывы между радиокомандами, разделились на четыре группы и вышли на космических кораблях к самому Солнцу, ближе к станциям. Однако надо было не ограничиваться полумерами: каждой станции, словно живому организму, следовало не оставаться застывшей конструкцией. Тогда б им открылась возможность активного приспособления к переменчивой действительности. Автономные пульты их стремились бы не к упрощению, а к дальнейшему совершенствованию конструкции станции. И не к этому ли сводилась в конечном счете идея, намеченная в сообщении Гордич, Острогорского и Тебелевой с "Запада": сделать волноводы существующими циклически, то есть тоже изменяющимися во времени? И не потому ли даже малейшее новое усложнение конструкции Автономного пульта - создание Вентой формирователя привело к неожиданностям: аппаратура начала выходить из-под контроля людей?
   Все это он, Кирилл Петрович, понимал теперь с предельной ясностью. Больше того; он видел уже контуры той математической картины, которая должна была заложить основы совершенно новой науки: релятивистской теории информации, то есть действующей лишь при скоростях тел, сравнимых со скоростью света.
   И все это - увы! - было самообманом, потому что приборы ОЦУТа давно уже категорически утверждали, что он больше не способен думать с необходимой логичностью, и могли в любую секунду отдать вычислительному центру корабля "Юг" приказ прекратить работу.
   Несправедливость! Насилие! Духовный подъем гигантски умножает физические силы!
   Автоматы отрицают это?
   Тем хуже для них. Они - с конвейера. И дело не только в том, что природа создала человека, как систему с громадным запасом прочности. Они - все десятеро сотрудников лаборатории - вышли в космос, чтобы полнее проявить себя. Лишь это оправдывает необходимость посылать туда людей. И потому-то их подбирали не только как сумму специалистов разных профессий, но и как сплав индивидуальностей. Человеческий коллектив, сосредоточившийся на решении единой задачи,- самое жизнеспособное целое, что только может быть создано земной цивилизацией.
   Нет. Подчиняться нельзя. Надо стоять до конца. Нужно поработать еще хотя бы час.
   Он отключил от себя всю систему ОЦУТа. Его статут - начальник экспедиции и первый заместитель председателя Звездного совета - давал ему право принимать чрезвычайные решения. Это было одно из них.
   "Мое решение, - сказал он себе, - не бунт против засилия автоматики. Оно - закономерное проявление того, что возвысило человека над живой и неживой природой. Это проявление воли".
   Информатор замигал было красным протестующим глазом. По его суждению, Кирилл Петрович, видимо, и на такое решение уже не имел права.
   Кирилл Петрович выключил и его. Он передал Автономному пульту "Юга" не только функции контроля (функции общего дежурного он передал ему раньше!), но и контроль за контролем, то есть поступил так, будто люди вообще покидали корабль.
   И пришла тишина.
   Глава пятая
   СТОЯТЬ ДО КОНЦА (Продолжение)
   Вернувшись через несколько часов в операторскую, Пуримов опустился в кресло и сидел, устало откинувшись на его спинку и закрыв глаза, до тех пор пока Кирилл Петрович не спросил:
   - Ну что там у вас, Новомир?
   Чувство удовлетворения переполняло Кирилла Петровича.
   Пуримов, выпрямившись в кресле, открыл глаза.
   - В одном месте усомнился было. Пришлось делать анализы. А так...
   - А у меня, знаете, есть кое-что. И между прочим, первый толчок мне дала одна ваша мысль. Сказать вам какая?
   Пуримов поднял глаза на Кирилла Петровича, улыбаясь ему устало и смущенно, и вдруг закрутил головой, оглядываясь. Затем он рывком поднялся с кресла, приблизился к Главному пульту и несколько секунд всматривался в запись на экране Информатора: "Системы ОЦУТа отключены. Автономный пульт - в режиме оптимальной стабилизации".
   - Почему тишина? - спросил он у Кирилла Петровича.
   Ответить тот не успел: Пуримов заметался у приборных панелей, нажимая кнопки автономных пускателей. И как будто рухнули стены: залились трелями звонки, сразу на десятках экранов заполыхали тревожные красные огни, вспыхнули табло:
   РЕЗКОЕ УВЕЛИЧЕНИЕ УСКОРЕНИЯ!
   ТЕМПЕРАТУРА СЛОЯ А - 1400 ГРАДУСОВ, СЛОЯ Б - 1200, СЛОЯ В - 1500 ГРАДУСОВ.
   И, перекрывая все звуки, прерывисто завыла сирена общей тревоги, привлекая внимание к надписи из больших белых букв, перечеркнувшей экран кругового обзора:
   АВТОНОМНЫЙ ПУЛЬТ НЕ СПРАВЛЯЕТСЯ С КОРРЕКЦИЕЙ
   ТРАЕКТОРИИ.
   Но Кирилл Петрович смотрел не на экранм: вновь вспыхнувший на его браслете глазок ОЦУТа был не желт, и не изумрудно-зелен, и даже не темно-красен. Он был почти черен, словно рубин самой густой окраски.
   - Новомир, - сказал Кирилл Петрович, - примите дежурство. Пуримов резко обернулся.
   - Какое дежурство! - Несколько мгновений он с ненавистью смотрел на Кирилла Петровича, потом бросился к Аварийному пульту и, одну за другой нажимая кнопки, продолжал: - Страусиная политика! И вот финал: приборы ОЦУТа говорят неприятную правду? Выключить их! Отгородиться от беспокоящей информации!.. Да это же самая настоящая дряхлость! Смерть!..
   Кирилл Петрович почти не слышал того, что говорил Пуримов. Рубиновый глаз ОЦУТа гипнотизировал его.
   - Примите дежурство, - повторил он.
   - Автоматы подчинились мне: я уже общий дежурный, - грубо ответил Пуримов. - Чего вам еще?
   - Отдайте команду: "Семьдесят шестая станция немедленно переходит из резерва на бывшую орбиту Восемнадцатой".
   - Семьдесят шестая тоже слетит на Солнце!
   Кирилл Петрович посмотрел на глазок ОЦУТа: черен как ночь.
   - Восемнадцатую столкнули мы сами, - сказал он. - Семьдесят шестая удержится.
   В глазах Пуримова он увидел откровенную жалость. "Он тоже глядит на ОЦУТ", - подумал Кирилл Петрович.
   Не ответив, Пуримов сделал несколько переключений.
   Вокруг по-прежнему был ад полыхающих титров, экранов, сигнальных огней. Выдвигаясь из-под обреза экрана кругового обзора, медленно наплывал на черноту неба край зернисто-огненной поверхности Солнца.
   - Через семь минут, - сказал Пуримов.
   - Энергокапсула?
   - Да.
   В стене отсека слева и справа от Аварийного пульта открылись ниши. По форме они были словно оттиски фигуры человека, широко расставившего ноги и руки. Пуримов спиною вдвинулся в одну из ниш. Стена закрылась за ним и почти тотчас вытеснила из себя белоснежную куклу почти в два раза толще и на полметра выше Пуримова. Но это был он: сквозь открытое забрало шлема виднелось его посеревшее лицо.
   Подойдя к Кириллу Петровичу, он сказал:
   - Капсула выйдет к "Востоку". Ближе никого нет.
   Кирилл Петрович тоже надел скафандр.
   Стоя у Аварийного пульта, они некоторое время молча следили за тем, как перемещается по шкале стрелка концентратора энергии. Максимум должен был наступить через 5-6 минут.
   - Все идет по принципу незаменимости, - сказал Пуримов. Мы с вами разно наполненные сосуды.
   Понимая, о чем он говорит: о том, что из них двоих именно он, Пуримов, должен оставаться, чтобы корректировать полет энергокапсулы, - Кирилл Петрович ответил:
   - Я командир. Уйти последним - мой долг.
   - И ваш и мой долг сейчас - довершить дело, ради которого мы пришли сюда. Стоять до конца. Поняли?
   Это было последнее, что Пуримов успел сказать. В стене операторской открылось круглое отверстие: проход к той точке корпуса, где начинался волновод. Пуримов рванул рычаг под шкалой концентратора энергии.
   "Я не могу так"! - хотел крикнуть Кирилл Петрович. Магнитное поле оторвало его от пола, лишило веса, перевернуло и свет для него померк.
   Они мчались теперь в разных направлениях. Феррилитовый челнок с Кириллом Петровичем, погруженным в состояние особого электрогипноза, позволявшего выдержать тысячекратные перегрузки, уносился в звездную черноту. Тянущая за собой хвост испаряющегося металла масса - Восемнадцатая автоматическая станция и космический корабль "Юг" - по спирали падала на Солнце.
   Но в глубине этой массы еще был порядок. В отсеке Автономного пульта корабля "Юг" царила сверхнизкая температура, и в операторской на панели Главного пульта лежали руки одетого в скафандр человека. И глазок ОЦУТа, подключенного теперь к нему, был безмятежно солнечен.
   И даже когда Восемнадцатая автоматическая станция и слившийся с нею корабль "Юг" провалились в хромосферу Солнца, и тогда капсулу с Кириллом Петровичем по-прежнему настигали корректирующие сигналы: те, которые вышли из операторской "Юга" еще до того, как все, что было станцией, кораблем, Пуримовым, распалось на атомы. И конечным сигналом, посланным в самый последний миг, когда уже сгорали оболочки скафандра Пуримова, был сигнал на остановку энергокапсулы, распыление феррилитового челнока и возвращение к бытию освобожденного из него человека.
   Этот сигнал настиг челнок в 78 тысячах километров от корабля "Восток".
   С помощью ракетного пояса, вмонтированного в скафандр, Кирилл Петрович преодолел эти 78 тысяч километров за 5 часов, - конечно, не быстро, но время уже не имело значения: тот факт, что остановка энергокапсулы совершилась в такой дали от "Востока", говорил о гибели Пуримова. Он сделал все что мог. Предпринимать что-либо для него самого было поздно.
   "Восток" двигался с ускорением. Кирилл Петрович догнал его, но добраться до овала стандартного входа не сумел. Пришлось бы отклониться почти на 1000 километров в сторону, огибая испепеляющий веер фиолетового огня, бьющего из боковых дюз. Сделать это запас энергии ракетного пояса не позволял. Оставалось одно: приблизиться к кораблю в любой доступной точке. Единственным таким местом был район левого реакторного отсека - во время работы двигателей район очень, сильного излучения радиоволн. Собственно, Кириллу Петровичу это ничем не грозило, но, заглушаемые помехами, сигналы тревоги оттуда не могли быть услышаны.
   Рывком выжав все, что могли дать ракеты пояса, он приблизился к "Востоку", прильнул грудью к корпусу корабля и включил магнитное сцепление. Через 10-15 часов запасы кислорода кончатся, но тело его найдут.
   "Новомир погиб там, я - здесь", - подумал он. Эта мысль принесла облегчение. Она почти обрадовала его, вывела из состояния апатии. "Как все же обидно: ведь я всего в десятке метров от спирального коридора. О, если бы мы оба могли оказаться там!" Он представил себе этот коридор и то, что они сумели в него проникнуть, и вдруг почувствовал, что стремительно летит в черноту. Куда? Почему? Но даже это по-настоящему подумать он не успел: все свершилось за доли секунды. Внезапно он обнаружил, что уже стоит в коридоре "Востока" и рядом - Пуримов в одном только комбинезоне. "Но мой же скафандр радиоактивен!" - ужаснулся Кирилл Петрович.
   Все корабли в общем были одинаковы по конструкции. Два поворота по коридору - и Кирилл Петрович вбежал в карантинный отсек.
   "Какое счастье", - думал он, торопливо помогая автомату освободить себя от скафандра.
   И все долгие пять минут, которые он находился в камерах дезактивации, он повторял про себя: "Какое счастье! Какое это невероятное счастье, что Новомир сейчас там, в коридоре".
   Выйдя из карантинного отсека, Кирилл Петрович увидел: Пуримов ждет его в левом конце коридора. Кирилл Петрович рванулся было к нему, но справа в коридоре тоже стоял Пуримов!
   - Новомир! - крикнул Кирилл Петрович, ничего уже не понимая в происходящем. - Новомир!
   Он глядел то вправо, то влево. Обе мужские фигуры стояли не двигаясь.
   "Мне все это кажется, - решил он тогда. - Новомир прошел в операторскую. Зачем бы он ждал меня здесь?"
   И видимо, действительно это только казалось: обе фигуры исчезли.
   В операторской никого не было.
   "Обогнал? - подумал Кирилл Петрович. - Но где же он бродит? И как вообще я сумел проникнуть в "Восток"? Или я еще на своем "Юге" и все, что произошло с Восемнадцатой, сон?"
   Он шагнул в зону отдыха. За сиреневой световой завесой было именно то, что он всеми силами души желал увидеть: дубовый стол, кресла, книжный шкаф, пейзажи Армении...
   "Да, конечно, это "Юг". На "Востоке" у них там гимнастический зал, опушка березовой рощи... Значит, я и на самом деле никуда не улетел. Мы с Новомиром по-прежнему на своем корабле. Но тогда как же всетаки Восемнадцатая? Пригрезилось?.."
   Он стал ощупывать себя. Нет, он не спал.
   В изнеможении Кирилл Петрович орустился в кресло и закрыл глаза.
   "Итак, мы оба все еще на корабле "Юг" и ничего не. было. Но как же не было? Споры с Новомиром были! И упрек в дряхлости тоже был!.."
   Ему стало вдруг очень жаль себя.
   "Главное неечастье старости в том, что не хочется никого убеждать, - подумал он. - И понятно: мыслишь зрело, позади опыт всей жизни. То, что для других еще только будет, для тебя уже было. Любые возражения ты слышал, знаешь, что впоследствии наверняка получится именно так, как ты предсказывал. Зачем же зря расходовать свои и чужие силы?..
   И потому-то в старости ты признаешь только споры с самим собой. Внутреннюю борьбу. Недаром после пятидесяти лет уже почти не приобретаешь друзей: спор - это всегда сражение за единомышленников. А как их может завоевывать тот, кто спорит лишь с собой?
   Чем моложе душой человек, тем настойчивей доказывает он свою правоту. И значит, работает с наибольшей отдачей, не отмалчивается, оберегая себя, свой покой.
   Но почему же, так ясно понимая все это, я враждовал с Новомиром Пуримовым? Из зависти к его застоявшейся молодости? Или потому, что сам я действительно уже безнадежно дряхл? Все понимать - одно. Быть в состоянии самому делать что-либо - другое..."
   Он открыл глаза и вздрогнул. Как! Он уже на Земле? Конечно. В кресле напротив - консультант-психолог, писатель. С его помощью проводят эксперимент "Тайна всех тайн" - исследование поведения сотрудников лаборатории в условиях воображаемых обстоятельств. И значит, вообще еще ничего не было: ни Восемнадцатой автоматической станции, ни всех этих групп на космических кораблях "Север", "Юг", "Восток", "Запад".
   Да, он на Земле. Он находится в своем кабинете. Теперь он понимает: сказочная обстановка кабинета подспудно утешала его: из Иванушки-дурачка можно стать Иваном-царевичем! Из лягушки - Василисой Прекрасной! Из старика - юношей! Можно быть вечно юным!
   Смешно и наивно?
   Нет, если это помогало жить.
   Но браслет! У него на руке радиобраслет! Он в космосе! Он на корабле "Юг". Они здесь вдвоем с Пуримовым!
   Кирилл Петрович вскочил на ноги. Если он на корабле "Юг", то всего лишь в нескольких шагах отсюда Главный пульт корабля.
   Кирилл Петрович рванулся сквозь тускло мерцающее марево световой перегородки. Да. Так и есть: стены, усеянные приборами, звезды и чернота неба на экране кругового обзора. Это корабль. Операторская. Она пуста. Но он знает: Пуримов сейчас войдет.
   Стена перед Кириллом Петровичем расступилась.
   - Новомир! - крикнул он.
   В овале ниши стоял Пуримов. Теперь Кирилл Петрович ясно видел, что это он. Пуримов был в комбинезоне, слегка сутулился. На его лице застыло всегдашнее упрямо-хмурое выражение готовности к спору.
   - Новомир, - сказал Кирилл Петрович, протягивая к нему руки. - Вы говорили: стоять до конца. Я теперь знаю: вы, как никто, понимаете - это значит спорить, пока тебя по-настоящему не убедили, щадить себя всегда меньше других, в любую минуту быть готовые к подвигу. Все это звенья неразрывной единой цепи, и вот что значит стоять и стоять до конца...
   Возвратившись с Сорок девятой на корабль "Восток" вместе с Вентой и Карцевадзе, Лена Речкина вошла в операторскую первой и как раз в то время, когда Кирилл Петрович начал говорить. Думая, что он обращается именно к ней, она слушала его не перебивая, удивляясь тому лишь, что говорит он, не отрывая глаз от смоделированной из феррилита фигуры Пуримова.
   Начальник отдела: Заведующий лабораторией № 48: Ответственный исполнитель: (подпись) (подпись) (подпись)
   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СУДНЫЙ ДЕНЬ
   Глава первая
   День, когда я вышел из дому, чтобы отнести в институт рукопись, был хмурый. Улицы, площади, набережные застилал туман.
   Осень только еще начиналась, деревья не потеряли листву, и была она не только зеленая, но и багряная, золотая. Однако в тумане и деревья, и дома казались призрачно однообразными, серыми.
   Как отнесутся к моей работе Кирилл Петрович, Пуримов, Тебелева и вообще все эти замечательные люди, с которыми свела меня жизнь, - вот о чем думал я.
   То, что мое вторжение в их коллектив свершилось по всеобщему добровольному согласию, ничем не облегчало моего положения. Каждый из этих людей ждал от меня нелицеприятной правды и каждый, конечно, надеялся, что предсказание будет благоприятно для него, укрепит духом. Иначе зачем было все затевать? А получалось, что я всех (исключая, пожалуй, Кастромова) обвинял в непонимании самих себя.
   И предположим, я был целиком прав! Но как будут жить дальше все эти люди, заглянув с моей помощью в самих себя?
   "Тайна всех тайн" не будущее, а мы сами, внутренний, духовный мир человека, его истинная мера в любви, дружбе, ненависти, следовании долгу.
   "Тайна всех тайн" - творческий процесс, его противоречиво-последовательная и потому так трудно постижимая логика.
   Так рассуждал я.
   Но являлись ли мои рассуждения важными и для других?
   Этого я не знал.
   Положение мое было нелегким и еще по одной, глубоко личной причине.
   С сотрудниками лаборатории меня уже связывала дружба. Что теперь станется с ней?
   И если дружба утратится, что возместит мне потерю? Сознание того, что я "врезал правду-матку"?
   Очень слабое утешение.
   Впрочем, если бы я написал не то, что думаю, разве наша дружба не оборвалась бы?..
   Я передал Кириллу Петровичу десять экземпляров "отчета", мы договорились, что ровно через 4 часа я вернусь и мы, все одиннадцать человек, встретимся для откровенного разговора.
   К институту примыкал большой сад. Я принялся ходить по его аллеям, радуясь, что в тумане меня невозможно узнать из окон, и, пожалуй, впервые думая о том, какою же будет наша Земля, после того как проект "Энергия Солнца" станет явью.
   ...Ночь была холодна, и под утро на застывшей листве и на стеблях травы матово заблестела роса. Лес стоял темный и неподвижный. Но на востоке небо уже светлело, и там, где лес редел, слитная масса его начинала распадаться на клубящиеся кроны кленов и лип. Однако и в этих местах у земли, в кустах орешника и крушины, лежала густая глубокая темень.
   Резко и требовательно свистнула малиновка: "фюист... фюист... чт-чт-чт... фюист..."
   Умолкла. Опять разлилась, но уже нежней и тише, просительней:
   "фьюит... фьюит..."
   И снова умолкла.
   А заря разгоралась сильнее. Восток все более розовел. Одна за другой начали гаснуть звезды. Лишь самые крупные из них еще некоторое время были видны, но и те пропали, едва высоко-высоко вверху зазолотились перистые облака. Их было мало - пять легких прозрачных крыльев на весь небосвод, - и они как-то мгновенно словно бы проявились в нем, едва на них упал свет.