Мужчина возвратился в переднюю и стал укладывать в чемоданчик свои
отвертки и стамески.
Жека, минуту помолчав, спросил:
-- Ну, а с буфетом-то этим... Чего он вам сдался?
-- Да так, -- сказал мужчина. -- Посмотрел -- и поработать захотелось,
руки зачесались. Хорошая вещь-то.
-- А мать говорит -- рухлядь.
-- Знатоки... Показать тебе, что это за рухлядь? Найди свечку
какую-нибудь.
Мужчина, усмехаясь, прошагал обратно в комнату. Уверенными движениями
отвинтил Жекины тиски, снял их с выдвижной доски, обтер ее ладонью от
колючих металлических опилок.
Жека тем временем выдернул из настенного подсвечника витую, осыпанную
блестками новогоднюю свечу.
-- Добро... -- Мужчина огляделся. -- И окошки бы завесить еще.
Жека прикрыл форточку и сдвинул на окне шторы. В комнате потемнело.
Было похоже на приготовления к киносеансу.
Мужчина поставил доску вертикально, зажег свечу.
-- Нет, -- сказал он. -- Не показывает себя. Погоди...
Раскрыл чемоданчик, достал пузырек и холщовую тряпочку. Смочил ее -- по
комнате разнесся запах спирта, -- затем протер доску.
Доска тотчас заблестела. Будто смахнули серую, давнишнюю пыль с
зеркала.
-- А теперь гляди... -- Мужчина поднес свечку поближе к доске.
Это было удивительно. Темно-красное дерево, из которого была сделана
доска, обнаружило глубину. Четко виднелись переплетенные волокна, мерцающие
живые нити, завихрения вокруг сучков, похожих на удивленно раскрытые глаза.
Мужчина еще ближе подвинул свечку.
Древесина сделалась совсем прозрачной. Даже бездонной. Под верхними
слоями просвечивали нижние, более густые; огонек свечи двоился в них,
троился, и казалось -- вся доска пронизана винно-красным переливающимся
светом.
-- На что похоже? -- спросил мужчина.
-- Как огонь в печке...
-- Верно. Этот рисунок дерева так и называется -- "пламя". Живой
огонь... Весь буфет когда-то вот так сиял.
-- Мы не знали, -- сказал Жека.
-- Жалко, доску ты покарябал.
-- Не придет же в голову -- свечку тут зажигать.
-- Свечка для наглядности, -- сказал мужчина. -- Эту мебель давно
делали. Еще электричества не было. Мастер на близкое освещение
рассчитывал...
Живые огни двоились, троились. Волокна переливались, как винные
струйки.
-- Раздерни окошко, -- сказал наконец мужчина.
Он погасил свечку, вставил доску на место.
-- Тиски привернуть?
-- Не надо, -- сказал Жека.
-- Я тоже так думаю. Ты бы верстачок себе заимел -- ружья-то мастерить.
Оно для кого? Для брата младшего?
-- Для меня, -- сказал Жека неохотно.
-- Ты, вроде, вышел из детского возраста.
-- Это не игрушка, -- сказал Жека. -- Это фоторужье. Сюда надевается
аппарат, чтоб удобней снимать. В лесу, например.
-- Вон что. А я уж удивился.
-- Верстак негде поставить. Нету места.
-- В такой здоровенной квартире?
-- Они новую мебель покупают, -- сказал Жека. -- Старую выбрасывают,
новую покупают. Один буфет остался, который позволяют трогать. Вот я здесь и
работал.
Мужчина выдвинул ящик с покосившейся передней стенкой. Из ящика тотчас
вывалилось донышко.
-- Видите? -- кивнул Жека. -- Мать говорит -- он свое отслужил.
-- Знатоки... -- насмешливо повторил мужчина.
Он разобрал тонкие ящичные стенки, осмотрел их. Каждая стенка
заканчивалась фигурными шипами, похожими на птичьи хвосты.
-- Отслужил?
Легко постукивая ладонью, он собрал ящик. Вогнал донышко в пазы. И,
держа ящик на одной руке, как чашу, прошел к столу, взял графин с водой.
Струя воды плеснула на дно и забулькала. Испуганно улыбаясь, Жека смотрел на
этот фокус. Пол в квартире был недавно отциклеван и помазан лаком: мать не
разрешала ходить по нему в ботинках... Если вода прольется -- беги из дома.
Но ящик не протекал. Даже капля не просочилась. Мужчина подождал еще,
протянул ящик Жеке:
-- Иди вылей.
И когда Жека вернулся, сказал, не скрывая гордости:
-- Вот работали мастера! Понимаешь, никто ведь этого не требовал. Ящик
-- не кастрюля, герметичность не нужна. А мастер иначе не умел.
-- Я думал -- это вы так починили.
-- Это он так сделал, -- сказал мужчина. -- Я сразу почерк увидел. Это,
брат, мастер высшего класса! Он шурупы молотком не заколачивал. Он себя
уважал, и работу уважал...
Зазвонил телефон.
-- Да! -- сказал Жека в трубку. -- Ага. Почти все выучил. Ну, мам, ну,
конечно... Вот соберусь и пойду. Хорошо, не буду задерживаться. Нет, никто
не приходил. И не звонили. Все в порядке. Ладно, ладно, я оденусь теплей.
Пока Жека разговаривал по телефону, мужчина все осматривал, все
поглаживал буфет ладонью.
-- Слушай, -- спросил он, -- а ты ружье тайком мастеришь? Чтоб не
видели?
Жека обернулся:
-- Откуда вы взяли?
-- Догадался, брат.
-- Ну и что? -- сказал Жека с вызовом. -- Я про вас тоже догадываюсь,
да молчу.
-- А ты скажи.
-- Чемоданчик нарочно такой взяли? Чтоб никто не подумал, что в нем
инструменты?
-- Ух ты, -- сказал мужчина. -- Вот это глаз!
-- Кое-что вижу.
-- Сейчас все шабашники так ходят, -- сказал мужчина. -- При галстуках,
в шляпах. Зачем же мне выделяться? Я вот только невезучий... Инструмент
есть, а халтурку не сшибить. Озеров в больнице, у тебя мамаша строгая...
-- Вам же деньги не требуются!
Мужчина усмехнулся:
-- Действительно, может, взять да приплачивать? Предложи мамаше: один
чокнутый шабашник согласен платить за работу... Да, приятель, положение
трудное. И ты от своих прячешься, и я тоже прячусь. У сына этот чемодан
взял.
-- Вам-то чего прятаться?
-- Тоже скандалов не хочу.
-- Вы взрослый, сами можете командовать.
-- Не выходит, -- сказал мужчина. -- Я тихий, сговорчивый. Вот не хотел
на пенсию, а меня уговорили. Сын уговорил: бросай, мол, физический труд,
переезжай к нам, поживи спокойно. Я переехал. Живу, как барин. А без дела-то
черт-те как тошно! Брожу неприкаянный, не знаю -- то ли напиться, то ли
утопиться.
-- Ну и работали бы, -- недоверчиво сказал Жека.
-- Сын обижается. Ему зазорно. Вдруг кто-то подумает, что у такой
знаменитости отец нуждается...
-- Можно ведь объяснить.
-- Он не поймет, -- сказал мужчина. -- Он свою работу не любит. Вот и
знаменитый, и способный, и передовой, а позволь не работать, он бы и не
пошел. Ему непонятно -- любить работу.
-- Тогда разругались бы!
-- Ты со своими ругаешься? -- спросил мужчина. -- Не так оно просто.
Семья, родные люди.
-- У меня отец неродной, -- сказал Жека.
-- Плохой?
-- Нет, он ничего. Только угодить очень старается. Ну, в общем... как
задобрить хочет. Я не прошу, а он всякую ерунду покупает -- рубашечки там,
носочки. Ему хочется, чтоб я благодарный был. Если это ружье увидит,
обязательно купит магазинное. А я не нуждаюсь.
-- Своими руками лучше?
-- Конечно. Никому не обязан.
-- А чего ты этой обязанности боишься? -- спросил мужчина. -- Ну,
сказал ему "спасибо", и все тут.
-- Он же хочет, чтоб его любили. Как родного.
-- Ну и что?
-- Так не за подарки же эти...
-- Понятно, -- сказал мужчина. -- И тебе, приятель, тоскливо бывает?
Ну, дела...
-- Раньше у меня звери всякие жили, -- сказал Жека. -- Черепаха была,
суслики. А один год я пчел на балконе держал, все удивлялись даже... Но сюда
переехали, и мать взялась порядок наводить. Просто помешалась на этом
порядке.
-- А он?
-- Потому и обидно. Должен ведь понимать. Раньше-то улыбался: "У тебя
призвание!" А теперь не вспомнит.
-- Он у тебя кто? -- спросил мужчина.
-- Музыкант. На трубе играет.
-- Знаменитый?
-- Так себе.
-- А у меня знаменитый, -- сказал мужчина. -- Институтом заведует в
тридцать два года. Мировая величина. Но работает -- будто крест несет на
Голгофу.
-- Наш-то старательный, -- хмуро сказал Жека. -- Посуду на кухне моет.
Коврик выбивает каждый день. Суетится.
-- А мой -- общественник. Бегает из гостей в гости, лишь бы ничего не
делать.
Жека начал собирать учебники в портфель.
-- Приходите завтра! -- вдруг сказал он решительно. -- Если хочется,
так приходите! И починим этот буфет. Сейчас мне на английский идти, а завтра
я промотаю!
-- Хочешь самостоятельность проявить?
-- Буфет мы со старой квартиры привезли, -- сказал Жека. -- Он наш. И
если ценный, так имеем право оставить.
-- Для тех, кто понимает, он подороже новой мебели.
-- Ну вот, -- сказал Жека. -- И пусть не думает, что мы приехали нищие.
Я вам буду помогать завтра, ладно?
Мужчина о чем-то думал, пощипывая себя за бровь.
-- Может быть, ты и прав, -- произнес он. -- Почему надо от кого-то
зависеть? Я работать хочу. Нравится мне работать. Вот приложу руки, и этот
буфет -- на всемирной выставке показывай... Ведь второго такого не
подвернется. А вообще -- наймусь в пэ-тэ-у, буду ребятишек учить. Он
считает, с меня обузу снял. А мне тошно. И на него глядеть тошно: я не
привык, что на работу идут, как на каторгу!
-- Так придете? -- спросил Жека.
-- Приду. Спецовку возьму, старый чемодан. И мы с тобой покажем, на что
способны.
-- Что мы -- плохого хотим? -- сказал Жека.
-- Вот именно!
-- Может, сегодня не пойти на английский? -- Жека поддал ногой
незастегнутый портфель. -- Надоело. Зря ходить надоело.
-- Отстаешь по английскому?
-- Если бы! Нормально занимаюсь. А они придумали в английскую школу
записать на будущий год. Догоняю одаренных детей.
-- А зачем?
-- "Ты, -- говорят, -- можешь догнать. Напрягись". А я же знаю, что
бесполезно.
-- Да, брат, задачка.
-- Еще в фигурное катание записали бы! "Теперь у нас есть возможности
тебя развивать!" не пойду никуда. Не пойду, и все тут.
Мужчина засмеялся:
-- Ладно. Сегодня сходи. А новую жизнь начнем завтра.
-- Лучше сразу, сегодня.
-- Я спецовку возьму, инструмент настоящий. Это ведь не инструмент, а
так, игрушки.
Мужчина взял свой чемоданчик, Жека -- портфель, и они вместе вышли из
квартиры.
Вечером на лестничной площадке слышалось громыханье, будто груженую
телегу вкатывали наверх.
-- Надо же: взял и открылся! -- приговаривала мать, распахивая дверь.
-- Он живет самостоятельной жизнью, этот замок! Хочет -- откроется, хочет --
закапризничает... Заносите в комнату, в комнату! Вот сюда!
-- А упаковку где снимем?
-- Упаковку, разумеется, на лестнице! Чтоб не мусорить!
В прихожую, пятясь друг за дружкой, протиснулись двое грузчиков,
тащивших какие-то разобранные полки, щиты, дверцы.
-- Показывай место, хозяйка!
А мать уже торопливо опустошала буфет, снимая с его полок посуду и
сваливая на стол.
-- Сюда!.. Она здесь встанет, здесь!
-- А это? -- Грузчик показал на буфет.
-- Это теперь на свалку. Я сейчас освобожу... Вам придется его
разобрать.
-- Зачем?
-- Да он не пролезает в двери! Когда втаскивали, все косяки ободрали,
такая бандура нескладная! И в лифт не помещается!
Грузчики подошли к буфету. Обозрели с неудовольствием.
-- Он, хозяйка, не разбирается.
-- Разломайте тогда!
-- С ним до ночи прокантуешься. Это блиндаж в три наката, его бомбой не
взять...
-- Я отдельно заплачу, -- сказала мать. -- Вы уж помогите. Без вас мы
погибнем с этим сооружением.
Грузчики выжидательно молчали, отворачивая лица.
-- Я хорошо заплачу, обижаться не будете!
-- Ну, Семен? -- спросил первый.
-- Дак чего, раз обещают по-человечески... Надо выручить.
-- Тащи снизу ломик, топор захвати тоже. Ну, хозяйка, только ради
любезности, по-свойски...
За спиной у матери, складывавшей посуду, раздался первый тяжкий удар --
и затрещало, застонало раздираемое дерево.
И вот на том месте, где стоял нескладный буфет, возникла стройная,
матово поблескивающая финская "стенка". Ее верхние полки мать заполнила
книгами, а на средних и нижних расставила посуду и разные безделушки.
-- Ну, каково?
-- Замечательно, -- сказал Аркадий Антонович.
-- Нравится? Только искренне, искренне!
-- Конечно, нравится. Еще бы не нравилось. А буфет где?
-- Знаешь, сначала я думала -- сдам в комиссионку. Но там полно
рухляди, и стоит она такие копейки, что нет смысла возить! Я плюнула и
решила выбросить. А эти штуки удивительно удобные! Места не занимают, но все
помещается!
-- Там у Женьки доска была. Для работы.
-- Господи, для какой работы? Для баловства!
-- Пилил он что-то. Сверлил.
-- А что? Ты видел, что именно? Деревянное ружье. Я его тоже выкинула.
-- Может, ему надо?
-- И пчел надо было разводить, -- сказала мать. -- Помнишь, на
балконе-то?
-- Да уж, этого я не забуду.
-- До сих пор небось почесываешься? -- Мать оглянулась на него, смеясь.
-- Ему, Аркаша, пора от всего прежнего отвыкать... А тебе пора быть с ним
решительнее. Ты к нему относишься, как к грудному. Знаешь -- несет папа из
родильного дома такой сверток -- и уронить боится, и покрепче взять
боится...
-- Не знаю, -- сказал Аркадий Антонович. -- Я ведь не носил.
Мать снова оглянулась.
-- Прости, я неудачно выразилась. Но все равно -- тебе надо привыкнуть,
что он взрослый, нормальный парень. Попроще с ним, посмелее. Он поймет.
-- У нас с ним не получается, -- сказал Аркадий Антонович. -- Вроде все
благополучно, но я чувствую: не получается. Ты не смейся, но год назад мне
было легче.
-- Когда он тебя выгонял?
-- Да, как ни странно... Он меня выгонял, а мне надо было добиться,
чтоб он стал меня уважать, чтоб согласился на нашу с тобой свадьбу... Я
знал, чего добиваться! А сейчас я теряюсь, не понимаю его... Он на все
согласен. Как-то странно на все соглашается!
-- И слава богу, Аркаша. Неужели тебе хочется, чтоб вы ругались?
Аркадий Антонович, сгорбясь, присел на диван, сцепил худые руки на
коленях.
-- Иногда люди ругаются, -- сказал он, -- но ощущают близость друг
друга.
-- Скандалов, Аркаша, было достаточно.
-- Конечно. Я помню. Но в те дни Женька не выглядел побежденным. А
сейчас он все делает, как побежденный. Ты замечала?
-- Господи, тебе это мерещится!
-- Вчера ты прогнала его с кресла, а он -- ни слова. Ушел как побитый!
-- А что он мог сказать, Аркаша?! Я и тебя прогоню, если будешь пачкать
обивку. В доме наконец появился порядок, давайте его беречь!
-- А тебе не кажется... -- Аркадий Антонович еще больше сгорбился,
взглянул на нее снизу. -- Тебе не кажется, что мы неправильно начали
совместную жизнь?
-- А как надо было?
-- Я не знаю. Может, правильнее начать с другого. А не с этой мебели,
например.
Мать обернулась недоуменно:
-- Почему? Она же тебе нравится? Или ты боишься сказать правду?
-- Нравится, -- подтвердил Аркадий Антонович. -- Но мы это устраиваем
для себя. Для нас двоих. А Женька?
-- Думаешь, ему будет хуже в прилично обставленной квартире? Аркаша, не
усложняй ситуацию. Если говорить откровенно, Женька привык жить, как на
вокзале. Настоящего дома у него никогда не было. И слава богу, что он теперь
появился! Научится жить, как люди.
-- Разве этим определяется людское житье? -- сказал Аркадий Антонович,
не меняя своей неудобной, неустойчивой позы.
-- А чем?
Он опять глянул снизу, но не ответил.
-- Что же ты молчишь? -- Мать перестала возиться с посудой и стояла
выпрямившись. -- Говори!
Аркадий Антонович все молчал.
-- Если я зря старалась, почему ты не сказал этого раньше?! Я бы не
носилась как сумасшедшая, не бегала после работы по магазинам! Ты считаешь,
все это легко достается?
-- Нет. -- Он качнул головой, поморщился. -- Нет. Я представляю, каково
тебе. Но, может, ты... чересчур увлеклась?
Мать подвинула к себе стул, оперлась на его спинку. Отвернулась.
Аркадий Антонович вдруг сообразил, что она беззвучно плачет.
-- Ты что, Зоя?.. -- Он вскочил, подбежал. -- Ну что тыИзвини, я
совершенно не хотел обидеть! Зоя, что ты!..
-- Надеюсь, ты не думаешь, -- сказала мать, -- что я, как голодная на
хлеб, накинулась на эти покупки...
-- Зоя!
-- Я надеюсь, -- повторила она упрямо, -- ты не считаешь меня
стяжательницей!
-- Перестань, Зоя!!
Она подняла к нему мокрые глаза:
-- Ведь обидно, Аркаша. Я так старалась. Я так хотела, чтоб вам
понравилось...
-- Милая, ну извини, я сказал глупость.
-- Нет, Аркаша. Дело не в словах. Я тоже чувствую, что у нас не
ладится... Только мебель здесь ни при чем.
-- Ты устала.
-- Мы все устали, пока это тянулось -- и дурацкий развод, и ссоры с
Женькой, и переезд сюда... И ты устал, и Женька устал. А меня одна надежда
грела: вот все это кончится, забудется -- и пойдет нормальная жизнь.
-- Я тоже так думал.
-- И вот мы дождались. У нас все есть. У нас все есть для хорошей,
нормальной, счастливой жизни... Так почему же?..
-- Она не начинается?
-- Да. Почему нет и нет этой счастливой жизни? Мы же старались! Мы же
все сделали!
В прихожей щелкнул ключ в дверях.
Оба они повернули головы: мать втерла щеки, чтобы Жека не заметил ее
слез.
-- Сейчас соберу вам поужинать...
Жека -- со слежавшимися от шапки волосами, бледный и сумрачный -- вошел
в комнату, сощурился от яркого света. Хотел кинуть на диван свой портфель,
но опомнился, поставил на пол.
А когда он распрямился, то увидел финскую "стенку". Матово лоснились ее
протертые полки и дверцы, сияла расставленная посуда. Красиво все было. Как
на витрине.
-- Занимался английским? -- спросил Аркадий Антонович.
-- Ага.
-- Хоть немножко-то догоняешь?
-- Не знаю.
-- А у нас перемены. Смотри, что мать раздобыла. Одобряешь? По-моему,
очень хорошо -- и современно, и удобно.
-- Да.
-- Все основное теперь куплено, -- сказал Аркадий Антонович. -- Может,
что-нибудь купим тебе? Лично тебе?
-- Зачем? -- спросил Жека тускло.
-- Ну, я не знаю. Наверно, ты мечтаешь о чем-нибудь. Раньше у тебя
воспитывались всякие зверюшки. Давай купим аквариум с рыбками?
-- Не надо.
-- Грязи от него никакой, а впечатлений много. Я в детстве долго мечтал
об аквариуме.
-- Не надо.
-- Ты не отказывайся, Женя. Понимаешь, теперь у нас появилась
возможность. И хочется, чтобы ты ни в чем не испытывал недостатка.
-- Я не испытываю.
Жека подошел к окну и, чтоб не встречаться глазами с Аркадием
Антонычем, стал смотреть сквозь запотевшее стекло. В нем отражались огоньки
люстры. Много их было, мелких и одинаковых, как мошкара.
-- Женя, а зверюшками ты больше не увлекаешься?
-- Нет.
-- Мне казалось, у тебя это было серьезным увлечением. Ведь можно и
вернуться к нему. Только соблюдай аккуратность.
Аркадий Антонович обнял Жеку за плечо и тоже заглянул в окно. В глубине
двора что-то горело -- красные отблески трепетали на кирпичной стене.
-- Что это жгут?
-- Не знаю.
-- Жень, а фотографию ты тоже забросил?
-- Надоело, -- сказал Жека.
-- но надо же чем-то увлекаться! Нельзя, чтоб все время одна учеба! Это
замечательно, что она тебя притягивает, но надо и отдыхать!
Мать принесла из кухни поднос с тарелками и чайником, бережно опустила
на стол.
-- Мужчины, у вас серьезный разговор?
-- Да, -- сказал Аркадий Антонович. -- Говорим о работе и отдыхе.
Будущим летом я возьму это дело в свои руки. Мы с Женькой обязательно будем
купаться, рыбу ловить. А если еще обзавестись палаткой, о которой я тоже
мечтаю с детства...
Мать подошла, взяла их под руки.
-- А меня эти планы уже не касаются? Эгоисты вы... Что это жгут на
дворе?
-- Наверное, ящики из магазина, -- сказал Аркадий Антонович.
-- Вот безобразие!.. -- Мать пригляделась, протирая туманно-розовое
стекло. -- Погодите-ка... Это наш буфет! Мальчишки жгут останки буфета!
Братцы, как бы нам не влетело!
-- Ну, мы не виноваты, -- сказал Аркадий Антонович. -- Мы при чем?
-- Представляешь, грузчики поленились оттащить подальше! А я заплатила
вдвойне!
-- Ничего, -- сказал Аркадий Антонович. -- Сухое дерево горит быстро.
-- Торжественно догорают останки прошлой жизни, -- проговорила мать со
смешком и подтолкнула мужчин к столу. -- Давайте ужинать, пока не остыло. И
поговорим о планах на будущее. Ты куда, Жень?!
-- Я не хочу, -- сказал Жека.
-- Не будешь ужинать? Это что-то новенькое.
-- Я просто не хочу. Мне еще заниматься надо.
Закрылась дверь. Мать и Аркадий Антонович посмотрели друг на друга.
-- Что-то с нм творится, -- вполголоса сказал Аркадий Антонович. -- Он
как побитый.
-- Все образуется, -- сказала мать неуверенно.
-- Надо бы поговорить. Выяснить.
-- Завтра поговорим. Пусть занимается.
-- --
В соседней комнате Жека опять стоял у окна. Оно сияло теперь, как
раскаленное.
Не разглядеть было людей на дворе, и сам двор не разглядеть -- лишь
метался там, будто стараясь вырваться, придавленный темнотою огонь.
История
о маленькой книжке,
об искусственно созданной очереди,
о чудаках коллекционерах,
а также
о загадке таланта
На машиностроительном заводе кончилась смена.
Вместе с толпой народа вышли из проходной несколько молодых парней. Они
держались кучно, плотной стайкой, будто одно дружное семейство.
Это была знаменитая молодежная бригада Алексея Петухова. Ее всегда
привыкли видеть в полном составе, даже после работы.
Но в этот день Алексей Петухов сразу откололся от друзей. Отшвырнул
недокуренную сигарету, поправил на голове кепочку:
-- Ребята, я понесся! Спешу очень.
-- На свиданку, что ли?
-- Да нет. В общем... ну, в общем, надо! Позарез надо!
-- Ты чего это скрытничаешь? -- спросил кто-то. -- Глаза в сторону,
мямлит, мнется. Что с тобой?
Другой приятель усмехнулся:
-- Он вообще сегодня неуправляемый. Либо в спортлото выиграл, либо кран
на кухне не закрыл.
-- Ты чего темнишь, Леха?
-- Потом, потом все расскажу! -- пообещал Петухов, нервничая. Глаза у
него действительно юркали по сторонам. -- Просто одно мелкое событие...
Разные текущие дела.
Придерживая свою вязаную кепочку, Петухов побежал через площадь,
лавируя среди толпы и по-козлиному перескакивая лужи.
-- Что-то неладное с Лешкой творится, -- проговорил тот приятель, что
был постарше всех.
-- Может, дома неприятности?
-- Я уж интересовался: молчит. Полная засекреченность. Но что-то с ним
серьезное, он даже работать стал хуже... Сегодня затачивает резак и не
видит, что кожух открыт. Точило -- вдребезги, осколки летят, как от гранаты.
Вполне покалечить могло.
-- Да ну, это как раз случайность. Бывает -- и колбаса стреляет.
-- Или я не разберусь? -- сказал старший. -- Если б случайность, он бы
хоть испугался. А то стоит и моргает: не понял, что произошло. Нет, ребята,
с ним что-то неладное...
А Петухов в эту минуту догнал у остановки автобус, ввинтился в
смыкающиеся дверцы. Ему прищемило ногу, она осталась торчать снаружи -- и
автобус, с этой нелепо дрыгающей ногой, исчез в уличной коловерти.
Неподалеку от дома, где живут Вера, Сережка и Павлик, есть большой
книжный магазин. Его построили недавно по современному образцу: сплошное
стекло и крыша козырьком.
Прямо с улицы видно, что происходит внутри магазина. Если там очередь,
если выброшено что-то дефицитное, -- беги и пристраивайся. Очень удобно.
Но сейчас в магазине было пустовато, лишь кое-где маячили отдельные
покупатели, не спешившие тратить деньги. А в поэтическом отделе находился
вообще один-единственный человек -- интеллигентный старичок Николай
Николаевич.
Он сложил аккуратную стопку книжек и подвинул их к продавщице:
-- Вот, Валечка, отобрал. На два с полтиной. Проверьте.
-- Что вы, Николай Николаевич, -- сказала продавщица. -- Платите прямо
в кассу.
-- Спасибо за доверие.
-- Была бы я директором магазина, я бы премию вам начисляла. Как
совершенно уникальному покупателю.
Николай Николаевич мигнул подслеповато, улыбнулся.
-- Ах, Валечка, я понимаю, что выгляжу... х-гм... чудаком. Нормальные
люди не приобретают все сборники подряд.
-- Конечно, немножко странно. Есть же библиотеки, можно бесплатно
читать.
-- Можно, Валечка, можно... Но я, понимаете ли, не просто читаю. Я
коллекционирую поэтические сборники.
-- Такое у вас хобби?
-- Назовем это... гм-гм... хобби.
-- Чего только люди не коллекционируют!
-- Если вам интересно, Валечка, я расскажу про одного чудака
коллекционера. Вот представьте: гражданская война, голод, разруха.
Беспризорники. Мешочники на вокзалах... И в это время человек
коллекционирует книги. На последние деньги покупает стишки! Конечно, многие
считают его сумасшедшим. Г-хм... В том числе и я. Стыдно признаться, но я
тоже смеялся над ним... А потом прошли годы, жизнь наладилась. Открывались
музеи, университеты, библиотеки. И тут обнаружилось, что коллекция нашего
чудака всем нужна! Он собрал издания, которых больше нигде нет! Его
причисляли к сумасшедшим, а он совершил подвиг: спас частицу нашей культуры.
И его коллекция теперь не имела цены! Была дороже всякого золота!..
-- И вы собираете такую же? -- спросила продавщица.
-- Увы. Такую собрать уже нельзя. Пройдут десятки лет, Валечка, пока
эти книжки станут редкостью...
-- Но вы все-таки покупаете, -- сказала она. -- Наверное, и не
питаетесь как следует. И вообще себя ограничиваете.
Николай Николаевич улыбнулся простодушно.
-- А я люблю поэзию, -- сказал он. -- Я, как ни странно, получаю от нее
большое удовольствие...
Шаркая стариковскими ботами, Николай Николаевич отправился платить
деньги. А продавщица сидела задумавшись. Она была очень юная, очень
хорошенькая и очень грустная.
Всем людям -- и с улицы, и внутри магазина -- было видно, что
продавщица скучает за своим прилавком. Она томилась, как царевна в
опостылевшей светелке.
Продавщица взяла наугад какой-то сборничек, полистала. Не удержалась от
гримасы. А когда Николай Николаевич вернулся с чеком, то пожаловалась:
-- Ей-богу, Николай Николаич, не понимаю... При вас я какой-то
обделенной себя чувствую!
-- Давно подозреваю, Валечка, что эта работа вам не по душе.
-- Да нет же! Я согласна отработать свой срок, и даже с энтузиазмом! Но
чем приходится торговать?! Какого сорта продукцией?! Ну, вот это, например,
ну что это такое: "... Шар земной, лысеющий шар земной, изборожденный горами
и дюнами, точно лоб человека, объятого думами..." Шар -- точно лоб! Да еще
отвертки и стамески.
Жека, минуту помолчав, спросил:
-- Ну, а с буфетом-то этим... Чего он вам сдался?
-- Да так, -- сказал мужчина. -- Посмотрел -- и поработать захотелось,
руки зачесались. Хорошая вещь-то.
-- А мать говорит -- рухлядь.
-- Знатоки... Показать тебе, что это за рухлядь? Найди свечку
какую-нибудь.
Мужчина, усмехаясь, прошагал обратно в комнату. Уверенными движениями
отвинтил Жекины тиски, снял их с выдвижной доски, обтер ее ладонью от
колючих металлических опилок.
Жека тем временем выдернул из настенного подсвечника витую, осыпанную
блестками новогоднюю свечу.
-- Добро... -- Мужчина огляделся. -- И окошки бы завесить еще.
Жека прикрыл форточку и сдвинул на окне шторы. В комнате потемнело.
Было похоже на приготовления к киносеансу.
Мужчина поставил доску вертикально, зажег свечу.
-- Нет, -- сказал он. -- Не показывает себя. Погоди...
Раскрыл чемоданчик, достал пузырек и холщовую тряпочку. Смочил ее -- по
комнате разнесся запах спирта, -- затем протер доску.
Доска тотчас заблестела. Будто смахнули серую, давнишнюю пыль с
зеркала.
-- А теперь гляди... -- Мужчина поднес свечку поближе к доске.
Это было удивительно. Темно-красное дерево, из которого была сделана
доска, обнаружило глубину. Четко виднелись переплетенные волокна, мерцающие
живые нити, завихрения вокруг сучков, похожих на удивленно раскрытые глаза.
Мужчина еще ближе подвинул свечку.
Древесина сделалась совсем прозрачной. Даже бездонной. Под верхними
слоями просвечивали нижние, более густые; огонек свечи двоился в них,
троился, и казалось -- вся доска пронизана винно-красным переливающимся
светом.
-- На что похоже? -- спросил мужчина.
-- Как огонь в печке...
-- Верно. Этот рисунок дерева так и называется -- "пламя". Живой
огонь... Весь буфет когда-то вот так сиял.
-- Мы не знали, -- сказал Жека.
-- Жалко, доску ты покарябал.
-- Не придет же в голову -- свечку тут зажигать.
-- Свечка для наглядности, -- сказал мужчина. -- Эту мебель давно
делали. Еще электричества не было. Мастер на близкое освещение
рассчитывал...
Живые огни двоились, троились. Волокна переливались, как винные
струйки.
-- Раздерни окошко, -- сказал наконец мужчина.
Он погасил свечку, вставил доску на место.
-- Тиски привернуть?
-- Не надо, -- сказал Жека.
-- Я тоже так думаю. Ты бы верстачок себе заимел -- ружья-то мастерить.
Оно для кого? Для брата младшего?
-- Для меня, -- сказал Жека неохотно.
-- Ты, вроде, вышел из детского возраста.
-- Это не игрушка, -- сказал Жека. -- Это фоторужье. Сюда надевается
аппарат, чтоб удобней снимать. В лесу, например.
-- Вон что. А я уж удивился.
-- Верстак негде поставить. Нету места.
-- В такой здоровенной квартире?
-- Они новую мебель покупают, -- сказал Жека. -- Старую выбрасывают,
новую покупают. Один буфет остался, который позволяют трогать. Вот я здесь и
работал.
Мужчина выдвинул ящик с покосившейся передней стенкой. Из ящика тотчас
вывалилось донышко.
-- Видите? -- кивнул Жека. -- Мать говорит -- он свое отслужил.
-- Знатоки... -- насмешливо повторил мужчина.
Он разобрал тонкие ящичные стенки, осмотрел их. Каждая стенка
заканчивалась фигурными шипами, похожими на птичьи хвосты.
-- Отслужил?
Легко постукивая ладонью, он собрал ящик. Вогнал донышко в пазы. И,
держа ящик на одной руке, как чашу, прошел к столу, взял графин с водой.
Струя воды плеснула на дно и забулькала. Испуганно улыбаясь, Жека смотрел на
этот фокус. Пол в квартире был недавно отциклеван и помазан лаком: мать не
разрешала ходить по нему в ботинках... Если вода прольется -- беги из дома.
Но ящик не протекал. Даже капля не просочилась. Мужчина подождал еще,
протянул ящик Жеке:
-- Иди вылей.
И когда Жека вернулся, сказал, не скрывая гордости:
-- Вот работали мастера! Понимаешь, никто ведь этого не требовал. Ящик
-- не кастрюля, герметичность не нужна. А мастер иначе не умел.
-- Я думал -- это вы так починили.
-- Это он так сделал, -- сказал мужчина. -- Я сразу почерк увидел. Это,
брат, мастер высшего класса! Он шурупы молотком не заколачивал. Он себя
уважал, и работу уважал...
Зазвонил телефон.
-- Да! -- сказал Жека в трубку. -- Ага. Почти все выучил. Ну, мам, ну,
конечно... Вот соберусь и пойду. Хорошо, не буду задерживаться. Нет, никто
не приходил. И не звонили. Все в порядке. Ладно, ладно, я оденусь теплей.
Пока Жека разговаривал по телефону, мужчина все осматривал, все
поглаживал буфет ладонью.
-- Слушай, -- спросил он, -- а ты ружье тайком мастеришь? Чтоб не
видели?
Жека обернулся:
-- Откуда вы взяли?
-- Догадался, брат.
-- Ну и что? -- сказал Жека с вызовом. -- Я про вас тоже догадываюсь,
да молчу.
-- А ты скажи.
-- Чемоданчик нарочно такой взяли? Чтоб никто не подумал, что в нем
инструменты?
-- Ух ты, -- сказал мужчина. -- Вот это глаз!
-- Кое-что вижу.
-- Сейчас все шабашники так ходят, -- сказал мужчина. -- При галстуках,
в шляпах. Зачем же мне выделяться? Я вот только невезучий... Инструмент
есть, а халтурку не сшибить. Озеров в больнице, у тебя мамаша строгая...
-- Вам же деньги не требуются!
Мужчина усмехнулся:
-- Действительно, может, взять да приплачивать? Предложи мамаше: один
чокнутый шабашник согласен платить за работу... Да, приятель, положение
трудное. И ты от своих прячешься, и я тоже прячусь. У сына этот чемодан
взял.
-- Вам-то чего прятаться?
-- Тоже скандалов не хочу.
-- Вы взрослый, сами можете командовать.
-- Не выходит, -- сказал мужчина. -- Я тихий, сговорчивый. Вот не хотел
на пенсию, а меня уговорили. Сын уговорил: бросай, мол, физический труд,
переезжай к нам, поживи спокойно. Я переехал. Живу, как барин. А без дела-то
черт-те как тошно! Брожу неприкаянный, не знаю -- то ли напиться, то ли
утопиться.
-- Ну и работали бы, -- недоверчиво сказал Жека.
-- Сын обижается. Ему зазорно. Вдруг кто-то подумает, что у такой
знаменитости отец нуждается...
-- Можно ведь объяснить.
-- Он не поймет, -- сказал мужчина. -- Он свою работу не любит. Вот и
знаменитый, и способный, и передовой, а позволь не работать, он бы и не
пошел. Ему непонятно -- любить работу.
-- Тогда разругались бы!
-- Ты со своими ругаешься? -- спросил мужчина. -- Не так оно просто.
Семья, родные люди.
-- У меня отец неродной, -- сказал Жека.
-- Плохой?
-- Нет, он ничего. Только угодить очень старается. Ну, в общем... как
задобрить хочет. Я не прошу, а он всякую ерунду покупает -- рубашечки там,
носочки. Ему хочется, чтоб я благодарный был. Если это ружье увидит,
обязательно купит магазинное. А я не нуждаюсь.
-- Своими руками лучше?
-- Конечно. Никому не обязан.
-- А чего ты этой обязанности боишься? -- спросил мужчина. -- Ну,
сказал ему "спасибо", и все тут.
-- Он же хочет, чтоб его любили. Как родного.
-- Ну и что?
-- Так не за подарки же эти...
-- Понятно, -- сказал мужчина. -- И тебе, приятель, тоскливо бывает?
Ну, дела...
-- Раньше у меня звери всякие жили, -- сказал Жека. -- Черепаха была,
суслики. А один год я пчел на балконе держал, все удивлялись даже... Но сюда
переехали, и мать взялась порядок наводить. Просто помешалась на этом
порядке.
-- А он?
-- Потому и обидно. Должен ведь понимать. Раньше-то улыбался: "У тебя
призвание!" А теперь не вспомнит.
-- Он у тебя кто? -- спросил мужчина.
-- Музыкант. На трубе играет.
-- Знаменитый?
-- Так себе.
-- А у меня знаменитый, -- сказал мужчина. -- Институтом заведует в
тридцать два года. Мировая величина. Но работает -- будто крест несет на
Голгофу.
-- Наш-то старательный, -- хмуро сказал Жека. -- Посуду на кухне моет.
Коврик выбивает каждый день. Суетится.
-- А мой -- общественник. Бегает из гостей в гости, лишь бы ничего не
делать.
Жека начал собирать учебники в портфель.
-- Приходите завтра! -- вдруг сказал он решительно. -- Если хочется,
так приходите! И починим этот буфет. Сейчас мне на английский идти, а завтра
я промотаю!
-- Хочешь самостоятельность проявить?
-- Буфет мы со старой квартиры привезли, -- сказал Жека. -- Он наш. И
если ценный, так имеем право оставить.
-- Для тех, кто понимает, он подороже новой мебели.
-- Ну вот, -- сказал Жека. -- И пусть не думает, что мы приехали нищие.
Я вам буду помогать завтра, ладно?
Мужчина о чем-то думал, пощипывая себя за бровь.
-- Может быть, ты и прав, -- произнес он. -- Почему надо от кого-то
зависеть? Я работать хочу. Нравится мне работать. Вот приложу руки, и этот
буфет -- на всемирной выставке показывай... Ведь второго такого не
подвернется. А вообще -- наймусь в пэ-тэ-у, буду ребятишек учить. Он
считает, с меня обузу снял. А мне тошно. И на него глядеть тошно: я не
привык, что на работу идут, как на каторгу!
-- Так придете? -- спросил Жека.
-- Приду. Спецовку возьму, старый чемодан. И мы с тобой покажем, на что
способны.
-- Что мы -- плохого хотим? -- сказал Жека.
-- Вот именно!
-- Может, сегодня не пойти на английский? -- Жека поддал ногой
незастегнутый портфель. -- Надоело. Зря ходить надоело.
-- Отстаешь по английскому?
-- Если бы! Нормально занимаюсь. А они придумали в английскую школу
записать на будущий год. Догоняю одаренных детей.
-- А зачем?
-- "Ты, -- говорят, -- можешь догнать. Напрягись". А я же знаю, что
бесполезно.
-- Да, брат, задачка.
-- Еще в фигурное катание записали бы! "Теперь у нас есть возможности
тебя развивать!" не пойду никуда. Не пойду, и все тут.
Мужчина засмеялся:
-- Ладно. Сегодня сходи. А новую жизнь начнем завтра.
-- Лучше сразу, сегодня.
-- Я спецовку возьму, инструмент настоящий. Это ведь не инструмент, а
так, игрушки.
Мужчина взял свой чемоданчик, Жека -- портфель, и они вместе вышли из
квартиры.
Вечером на лестничной площадке слышалось громыханье, будто груженую
телегу вкатывали наверх.
-- Надо же: взял и открылся! -- приговаривала мать, распахивая дверь.
-- Он живет самостоятельной жизнью, этот замок! Хочет -- откроется, хочет --
закапризничает... Заносите в комнату, в комнату! Вот сюда!
-- А упаковку где снимем?
-- Упаковку, разумеется, на лестнице! Чтоб не мусорить!
В прихожую, пятясь друг за дружкой, протиснулись двое грузчиков,
тащивших какие-то разобранные полки, щиты, дверцы.
-- Показывай место, хозяйка!
А мать уже торопливо опустошала буфет, снимая с его полок посуду и
сваливая на стол.
-- Сюда!.. Она здесь встанет, здесь!
-- А это? -- Грузчик показал на буфет.
-- Это теперь на свалку. Я сейчас освобожу... Вам придется его
разобрать.
-- Зачем?
-- Да он не пролезает в двери! Когда втаскивали, все косяки ободрали,
такая бандура нескладная! И в лифт не помещается!
Грузчики подошли к буфету. Обозрели с неудовольствием.
-- Он, хозяйка, не разбирается.
-- Разломайте тогда!
-- С ним до ночи прокантуешься. Это блиндаж в три наката, его бомбой не
взять...
-- Я отдельно заплачу, -- сказала мать. -- Вы уж помогите. Без вас мы
погибнем с этим сооружением.
Грузчики выжидательно молчали, отворачивая лица.
-- Я хорошо заплачу, обижаться не будете!
-- Ну, Семен? -- спросил первый.
-- Дак чего, раз обещают по-человечески... Надо выручить.
-- Тащи снизу ломик, топор захвати тоже. Ну, хозяйка, только ради
любезности, по-свойски...
За спиной у матери, складывавшей посуду, раздался первый тяжкий удар --
и затрещало, застонало раздираемое дерево.
И вот на том месте, где стоял нескладный буфет, возникла стройная,
матово поблескивающая финская "стенка". Ее верхние полки мать заполнила
книгами, а на средних и нижних расставила посуду и разные безделушки.
-- Ну, каково?
-- Замечательно, -- сказал Аркадий Антонович.
-- Нравится? Только искренне, искренне!
-- Конечно, нравится. Еще бы не нравилось. А буфет где?
-- Знаешь, сначала я думала -- сдам в комиссионку. Но там полно
рухляди, и стоит она такие копейки, что нет смысла возить! Я плюнула и
решила выбросить. А эти штуки удивительно удобные! Места не занимают, но все
помещается!
-- Там у Женьки доска была. Для работы.
-- Господи, для какой работы? Для баловства!
-- Пилил он что-то. Сверлил.
-- А что? Ты видел, что именно? Деревянное ружье. Я его тоже выкинула.
-- Может, ему надо?
-- И пчел надо было разводить, -- сказала мать. -- Помнишь, на
балконе-то?
-- Да уж, этого я не забуду.
-- До сих пор небось почесываешься? -- Мать оглянулась на него, смеясь.
-- Ему, Аркаша, пора от всего прежнего отвыкать... А тебе пора быть с ним
решительнее. Ты к нему относишься, как к грудному. Знаешь -- несет папа из
родильного дома такой сверток -- и уронить боится, и покрепче взять
боится...
-- Не знаю, -- сказал Аркадий Антонович. -- Я ведь не носил.
Мать снова оглянулась.
-- Прости, я неудачно выразилась. Но все равно -- тебе надо привыкнуть,
что он взрослый, нормальный парень. Попроще с ним, посмелее. Он поймет.
-- У нас с ним не получается, -- сказал Аркадий Антонович. -- Вроде все
благополучно, но я чувствую: не получается. Ты не смейся, но год назад мне
было легче.
-- Когда он тебя выгонял?
-- Да, как ни странно... Он меня выгонял, а мне надо было добиться,
чтоб он стал меня уважать, чтоб согласился на нашу с тобой свадьбу... Я
знал, чего добиваться! А сейчас я теряюсь, не понимаю его... Он на все
согласен. Как-то странно на все соглашается!
-- И слава богу, Аркаша. Неужели тебе хочется, чтоб вы ругались?
Аркадий Антонович, сгорбясь, присел на диван, сцепил худые руки на
коленях.
-- Иногда люди ругаются, -- сказал он, -- но ощущают близость друг
друга.
-- Скандалов, Аркаша, было достаточно.
-- Конечно. Я помню. Но в те дни Женька не выглядел побежденным. А
сейчас он все делает, как побежденный. Ты замечала?
-- Господи, тебе это мерещится!
-- Вчера ты прогнала его с кресла, а он -- ни слова. Ушел как побитый!
-- А что он мог сказать, Аркаша?! Я и тебя прогоню, если будешь пачкать
обивку. В доме наконец появился порядок, давайте его беречь!
-- А тебе не кажется... -- Аркадий Антонович еще больше сгорбился,
взглянул на нее снизу. -- Тебе не кажется, что мы неправильно начали
совместную жизнь?
-- А как надо было?
-- Я не знаю. Может, правильнее начать с другого. А не с этой мебели,
например.
Мать обернулась недоуменно:
-- Почему? Она же тебе нравится? Или ты боишься сказать правду?
-- Нравится, -- подтвердил Аркадий Антонович. -- Но мы это устраиваем
для себя. Для нас двоих. А Женька?
-- Думаешь, ему будет хуже в прилично обставленной квартире? Аркаша, не
усложняй ситуацию. Если говорить откровенно, Женька привык жить, как на
вокзале. Настоящего дома у него никогда не было. И слава богу, что он теперь
появился! Научится жить, как люди.
-- Разве этим определяется людское житье? -- сказал Аркадий Антонович,
не меняя своей неудобной, неустойчивой позы.
-- А чем?
Он опять глянул снизу, но не ответил.
-- Что же ты молчишь? -- Мать перестала возиться с посудой и стояла
выпрямившись. -- Говори!
Аркадий Антонович все молчал.
-- Если я зря старалась, почему ты не сказал этого раньше?! Я бы не
носилась как сумасшедшая, не бегала после работы по магазинам! Ты считаешь,
все это легко достается?
-- Нет. -- Он качнул головой, поморщился. -- Нет. Я представляю, каково
тебе. Но, может, ты... чересчур увлеклась?
Мать подвинула к себе стул, оперлась на его спинку. Отвернулась.
Аркадий Антонович вдруг сообразил, что она беззвучно плачет.
-- Ты что, Зоя?.. -- Он вскочил, подбежал. -- Ну что тыИзвини, я
совершенно не хотел обидеть! Зоя, что ты!..
-- Надеюсь, ты не думаешь, -- сказала мать, -- что я, как голодная на
хлеб, накинулась на эти покупки...
-- Зоя!
-- Я надеюсь, -- повторила она упрямо, -- ты не считаешь меня
стяжательницей!
-- Перестань, Зоя!!
Она подняла к нему мокрые глаза:
-- Ведь обидно, Аркаша. Я так старалась. Я так хотела, чтоб вам
понравилось...
-- Милая, ну извини, я сказал глупость.
-- Нет, Аркаша. Дело не в словах. Я тоже чувствую, что у нас не
ладится... Только мебель здесь ни при чем.
-- Ты устала.
-- Мы все устали, пока это тянулось -- и дурацкий развод, и ссоры с
Женькой, и переезд сюда... И ты устал, и Женька устал. А меня одна надежда
грела: вот все это кончится, забудется -- и пойдет нормальная жизнь.
-- Я тоже так думал.
-- И вот мы дождались. У нас все есть. У нас все есть для хорошей,
нормальной, счастливой жизни... Так почему же?..
-- Она не начинается?
-- Да. Почему нет и нет этой счастливой жизни? Мы же старались! Мы же
все сделали!
В прихожей щелкнул ключ в дверях.
Оба они повернули головы: мать втерла щеки, чтобы Жека не заметил ее
слез.
-- Сейчас соберу вам поужинать...
Жека -- со слежавшимися от шапки волосами, бледный и сумрачный -- вошел
в комнату, сощурился от яркого света. Хотел кинуть на диван свой портфель,
но опомнился, поставил на пол.
А когда он распрямился, то увидел финскую "стенку". Матово лоснились ее
протертые полки и дверцы, сияла расставленная посуда. Красиво все было. Как
на витрине.
-- Занимался английским? -- спросил Аркадий Антонович.
-- Ага.
-- Хоть немножко-то догоняешь?
-- Не знаю.
-- А у нас перемены. Смотри, что мать раздобыла. Одобряешь? По-моему,
очень хорошо -- и современно, и удобно.
-- Да.
-- Все основное теперь куплено, -- сказал Аркадий Антонович. -- Может,
что-нибудь купим тебе? Лично тебе?
-- Зачем? -- спросил Жека тускло.
-- Ну, я не знаю. Наверно, ты мечтаешь о чем-нибудь. Раньше у тебя
воспитывались всякие зверюшки. Давай купим аквариум с рыбками?
-- Не надо.
-- Грязи от него никакой, а впечатлений много. Я в детстве долго мечтал
об аквариуме.
-- Не надо.
-- Ты не отказывайся, Женя. Понимаешь, теперь у нас появилась
возможность. И хочется, чтобы ты ни в чем не испытывал недостатка.
-- Я не испытываю.
Жека подошел к окну и, чтоб не встречаться глазами с Аркадием
Антонычем, стал смотреть сквозь запотевшее стекло. В нем отражались огоньки
люстры. Много их было, мелких и одинаковых, как мошкара.
-- Женя, а зверюшками ты больше не увлекаешься?
-- Нет.
-- Мне казалось, у тебя это было серьезным увлечением. Ведь можно и
вернуться к нему. Только соблюдай аккуратность.
Аркадий Антонович обнял Жеку за плечо и тоже заглянул в окно. В глубине
двора что-то горело -- красные отблески трепетали на кирпичной стене.
-- Что это жгут?
-- Не знаю.
-- Жень, а фотографию ты тоже забросил?
-- Надоело, -- сказал Жека.
-- но надо же чем-то увлекаться! Нельзя, чтоб все время одна учеба! Это
замечательно, что она тебя притягивает, но надо и отдыхать!
Мать принесла из кухни поднос с тарелками и чайником, бережно опустила
на стол.
-- Мужчины, у вас серьезный разговор?
-- Да, -- сказал Аркадий Антонович. -- Говорим о работе и отдыхе.
Будущим летом я возьму это дело в свои руки. Мы с Женькой обязательно будем
купаться, рыбу ловить. А если еще обзавестись палаткой, о которой я тоже
мечтаю с детства...
Мать подошла, взяла их под руки.
-- А меня эти планы уже не касаются? Эгоисты вы... Что это жгут на
дворе?
-- Наверное, ящики из магазина, -- сказал Аркадий Антонович.
-- Вот безобразие!.. -- Мать пригляделась, протирая туманно-розовое
стекло. -- Погодите-ка... Это наш буфет! Мальчишки жгут останки буфета!
Братцы, как бы нам не влетело!
-- Ну, мы не виноваты, -- сказал Аркадий Антонович. -- Мы при чем?
-- Представляешь, грузчики поленились оттащить подальше! А я заплатила
вдвойне!
-- Ничего, -- сказал Аркадий Антонович. -- Сухое дерево горит быстро.
-- Торжественно догорают останки прошлой жизни, -- проговорила мать со
смешком и подтолкнула мужчин к столу. -- Давайте ужинать, пока не остыло. И
поговорим о планах на будущее. Ты куда, Жень?!
-- Я не хочу, -- сказал Жека.
-- Не будешь ужинать? Это что-то новенькое.
-- Я просто не хочу. Мне еще заниматься надо.
Закрылась дверь. Мать и Аркадий Антонович посмотрели друг на друга.
-- Что-то с нм творится, -- вполголоса сказал Аркадий Антонович. -- Он
как побитый.
-- Все образуется, -- сказала мать неуверенно.
-- Надо бы поговорить. Выяснить.
-- Завтра поговорим. Пусть занимается.
-- --
В соседней комнате Жека опять стоял у окна. Оно сияло теперь, как
раскаленное.
Не разглядеть было людей на дворе, и сам двор не разглядеть -- лишь
метался там, будто стараясь вырваться, придавленный темнотою огонь.
История
о маленькой книжке,
об искусственно созданной очереди,
о чудаках коллекционерах,
а также
о загадке таланта
На машиностроительном заводе кончилась смена.
Вместе с толпой народа вышли из проходной несколько молодых парней. Они
держались кучно, плотной стайкой, будто одно дружное семейство.
Это была знаменитая молодежная бригада Алексея Петухова. Ее всегда
привыкли видеть в полном составе, даже после работы.
Но в этот день Алексей Петухов сразу откололся от друзей. Отшвырнул
недокуренную сигарету, поправил на голове кепочку:
-- Ребята, я понесся! Спешу очень.
-- На свиданку, что ли?
-- Да нет. В общем... ну, в общем, надо! Позарез надо!
-- Ты чего это скрытничаешь? -- спросил кто-то. -- Глаза в сторону,
мямлит, мнется. Что с тобой?
Другой приятель усмехнулся:
-- Он вообще сегодня неуправляемый. Либо в спортлото выиграл, либо кран
на кухне не закрыл.
-- Ты чего темнишь, Леха?
-- Потом, потом все расскажу! -- пообещал Петухов, нервничая. Глаза у
него действительно юркали по сторонам. -- Просто одно мелкое событие...
Разные текущие дела.
Придерживая свою вязаную кепочку, Петухов побежал через площадь,
лавируя среди толпы и по-козлиному перескакивая лужи.
-- Что-то неладное с Лешкой творится, -- проговорил тот приятель, что
был постарше всех.
-- Может, дома неприятности?
-- Я уж интересовался: молчит. Полная засекреченность. Но что-то с ним
серьезное, он даже работать стал хуже... Сегодня затачивает резак и не
видит, что кожух открыт. Точило -- вдребезги, осколки летят, как от гранаты.
Вполне покалечить могло.
-- Да ну, это как раз случайность. Бывает -- и колбаса стреляет.
-- Или я не разберусь? -- сказал старший. -- Если б случайность, он бы
хоть испугался. А то стоит и моргает: не понял, что произошло. Нет, ребята,
с ним что-то неладное...
А Петухов в эту минуту догнал у остановки автобус, ввинтился в
смыкающиеся дверцы. Ему прищемило ногу, она осталась торчать снаружи -- и
автобус, с этой нелепо дрыгающей ногой, исчез в уличной коловерти.
Неподалеку от дома, где живут Вера, Сережка и Павлик, есть большой
книжный магазин. Его построили недавно по современному образцу: сплошное
стекло и крыша козырьком.
Прямо с улицы видно, что происходит внутри магазина. Если там очередь,
если выброшено что-то дефицитное, -- беги и пристраивайся. Очень удобно.
Но сейчас в магазине было пустовато, лишь кое-где маячили отдельные
покупатели, не спешившие тратить деньги. А в поэтическом отделе находился
вообще один-единственный человек -- интеллигентный старичок Николай
Николаевич.
Он сложил аккуратную стопку книжек и подвинул их к продавщице:
-- Вот, Валечка, отобрал. На два с полтиной. Проверьте.
-- Что вы, Николай Николаевич, -- сказала продавщица. -- Платите прямо
в кассу.
-- Спасибо за доверие.
-- Была бы я директором магазина, я бы премию вам начисляла. Как
совершенно уникальному покупателю.
Николай Николаевич мигнул подслеповато, улыбнулся.
-- Ах, Валечка, я понимаю, что выгляжу... х-гм... чудаком. Нормальные
люди не приобретают все сборники подряд.
-- Конечно, немножко странно. Есть же библиотеки, можно бесплатно
читать.
-- Можно, Валечка, можно... Но я, понимаете ли, не просто читаю. Я
коллекционирую поэтические сборники.
-- Такое у вас хобби?
-- Назовем это... гм-гм... хобби.
-- Чего только люди не коллекционируют!
-- Если вам интересно, Валечка, я расскажу про одного чудака
коллекционера. Вот представьте: гражданская война, голод, разруха.
Беспризорники. Мешочники на вокзалах... И в это время человек
коллекционирует книги. На последние деньги покупает стишки! Конечно, многие
считают его сумасшедшим. Г-хм... В том числе и я. Стыдно признаться, но я
тоже смеялся над ним... А потом прошли годы, жизнь наладилась. Открывались
музеи, университеты, библиотеки. И тут обнаружилось, что коллекция нашего
чудака всем нужна! Он собрал издания, которых больше нигде нет! Его
причисляли к сумасшедшим, а он совершил подвиг: спас частицу нашей культуры.
И его коллекция теперь не имела цены! Была дороже всякого золота!..
-- И вы собираете такую же? -- спросила продавщица.
-- Увы. Такую собрать уже нельзя. Пройдут десятки лет, Валечка, пока
эти книжки станут редкостью...
-- Но вы все-таки покупаете, -- сказала она. -- Наверное, и не
питаетесь как следует. И вообще себя ограничиваете.
Николай Николаевич улыбнулся простодушно.
-- А я люблю поэзию, -- сказал он. -- Я, как ни странно, получаю от нее
большое удовольствие...
Шаркая стариковскими ботами, Николай Николаевич отправился платить
деньги. А продавщица сидела задумавшись. Она была очень юная, очень
хорошенькая и очень грустная.
Всем людям -- и с улицы, и внутри магазина -- было видно, что
продавщица скучает за своим прилавком. Она томилась, как царевна в
опостылевшей светелке.
Продавщица взяла наугад какой-то сборничек, полистала. Не удержалась от
гримасы. А когда Николай Николаевич вернулся с чеком, то пожаловалась:
-- Ей-богу, Николай Николаич, не понимаю... При вас я какой-то
обделенной себя чувствую!
-- Давно подозреваю, Валечка, что эта работа вам не по душе.
-- Да нет же! Я согласна отработать свой срок, и даже с энтузиазмом! Но
чем приходится торговать?! Какого сорта продукцией?! Ну, вот это, например,
ну что это такое: "... Шар земной, лысеющий шар земной, изборожденный горами
и дюнами, точно лоб человека, объятого думами..." Шар -- точно лоб! Да еще