Страница:
Они не знали, что с Новицким, надеялись — хотя его не было видно — что он где-то рядом. Томек искал его на ощупь, но натыкался лишь на скалы.
Он попробовал высунуться наружу, но был с силой возвращен обратно. Впрочем, он бы все равно ничего не увидел. Если бы они не прижались друг к другу, то не заметили бы, что находятся рядом. Мощь ветра, хотели они того или нет, держала их в тесном углублении скалы. Песок пробивался повсюду, казалось, он их совсем засыпает. Ужас усиливался темнотой и страшным беспокойством за Новицкого. Один-единственный порыв такого ветра мог снести человека в пропасть. Оставалось только ждать и надеяться…
А буря все продолжалась… Как много времени прошло — пять, десять, пятнадцать часов? Они не знали. Их мучила жажда и хотя у обоих была вода во флягах, они берегли ее, как могли, думая о пропавшем Новицком. Они с трудом дышали сквозь запыленные платки. Губы и горло горели от песка. Они попеременно дремали, присев в своем укрытии, потом вставали, отряхивая песок, чтобы через минуту опять присесть и забыться беспокойным сном.
Наконец, ветер утих, выглянуло солнце. Все вокруг было засыпано песком. Долина царей напоминала городок, покрытый желтым снегом. Кое-где мелькали люди, пытаясь навести какой-то порядок. Местность по другую сторону горы пострадала меньше. Нил блестел по-прежнему, зелень пальм вселяла веру в победу жизни. Подгоняемые тревогой Томек и Салли пустились на поиски. Может быть, спасся, пережил, может, не сбросило его ветром в пропасть… Если так, ему срочно нужна помощь.
Чуть подальше тропа пологой петлей сходила вниз, образуя поверхностную, может, двухметровую впадину, и так же полого устремлялась вверх. Сейчас впадина была почти полностью засыпана песком.
— Томми, Томми, посмотри сюда! — вдруг позвала его Салли.
Они немного спустились. Томек смахнул песок с темного предмета, просвечивающего снизу.
— Господи Боже! — охрипшим голосом воскликнул он.
Это была правая, обутая в крепкий ботинок нога Новицкого. Они срочно принялись разгребать песок. Моряк лежал на животе, втиснув голову в небольшое углубление. Когда они переворачивали его на спину, им показалось, что он застонал. Томек приложил ухо к груди Новицкого, а Салли профессиональным жестом взяла руку, ища пульс. Он бился слабо, но ритмично.
— Жив, — вздохнула она сквозь слезы.
— Тадек! Тадек! — повторял Томек, вглядываясь в приятеля покрасневшими глазами.
Они подняли его и прислонили к скале.
— Воды, Салли, воды! — поторопил ее Томек.
Они приложили фляжку к губам моряка, наклонили его голову назад. Он сделал несколько глотков и, не открывая глаз, попытался что-то сказать, но только шевельнул губами. Наклонившись, Томек прочел по губам знакомое:
— Я-май-ка!
Они лихорадочно начали искать и действительно рядом с бурдюком с водой обнаружили и заветную фляжку. Глоток любимого напитка, и Новицкий открыл глаза. Избитый, измученный, он кашлял и отряхивал песок. Вскоре он уже смог собственными силами встать и заговорить.
Оказалось, порыв ветра ударил его о землю и понес в сторону впадины. Он пробовал встать, но ничего не получилось, ветер был ужасно силен. Тогда Новицкий стал искать место, где было легче дышать. Он нашел его между двумя обломками скалы, и это, видимо, спасло ему жизнь. Новицкий прикрыл голову рубашкой и дышал в углублении между обломками скалы. Вскоре он уснул или потерял сознание. Подробностей не помнил…
По положению солнца следовало, что снова наступает полдень. Буря, должно быть, продолжалась около двадцати часов.
Переждав зной в том же самом скалистом углублении и отдохнув, они двинулись, наконец, в Дейр эль-Бехари. Казалось, что все самое трудное уже позади, как вдруг… исчезла дорога. Она снова показалась в каких-нибудь тридцати — сорока сантиметрах, но за обрывающейся вертикально пропастью. Глубоко на дне вырисовывались очертания третьей, самой высокой террасы храма Хатшепсут.
— А, сто бочек гнилой селедки, — выругался моряк, со вздохом привалившись к скале. — Нет уж, это мой последний поход в горы.
— Зато, Тадек, мы можем сейчас прямо попасть в гробницу, в объятия царицы, — с юмором висельника заметил Томек.
— Только хоть ты, синичка, не говори сейчас, как это прекрасно, — простонал Новицкий. — Лучше ничего не говори.
Салли — в отличие от мужчин — чувствовала себя в сноси стихии. Точно так же, дрожа от чувств, как когда-то, когда ей пришлось прыгнуть в многометровую пропасть с террасы храма, затерявшегося в южноамериканских дебрях, она оторвалась от обрыва и была уже на другой стороне. Мужчинам не оставалось ничего другого, как последовать ее примеру. Новицкий, бросив вниз скептический взгляд, покачал головой, сделал глубокий вздох и благополучно приземлился с приличным запасом расстояния. Томек справился не хуже. Пропетляв среди скалистых выступов, они спустились по крутому склону плоскогорья в Дейр эль-Бехари, где Беньковский уже в сильной тревоге собирал спасательную экспедицию. Они сердечно распрощались с ним и с опозданием на целые сутки вернулись в свой лагерь вблизи колосса Мемнона, где их радостно приветствовали Динго и перепуганный Патрик, почувствовавший при виде их огромное облегчение.
XII
XIII
Он попробовал высунуться наружу, но был с силой возвращен обратно. Впрочем, он бы все равно ничего не увидел. Если бы они не прижались друг к другу, то не заметили бы, что находятся рядом. Мощь ветра, хотели они того или нет, держала их в тесном углублении скалы. Песок пробивался повсюду, казалось, он их совсем засыпает. Ужас усиливался темнотой и страшным беспокойством за Новицкого. Один-единственный порыв такого ветра мог снести человека в пропасть. Оставалось только ждать и надеяться…
А буря все продолжалась… Как много времени прошло — пять, десять, пятнадцать часов? Они не знали. Их мучила жажда и хотя у обоих была вода во флягах, они берегли ее, как могли, думая о пропавшем Новицком. Они с трудом дышали сквозь запыленные платки. Губы и горло горели от песка. Они попеременно дремали, присев в своем укрытии, потом вставали, отряхивая песок, чтобы через минуту опять присесть и забыться беспокойным сном.
Наконец, ветер утих, выглянуло солнце. Все вокруг было засыпано песком. Долина царей напоминала городок, покрытый желтым снегом. Кое-где мелькали люди, пытаясь навести какой-то порядок. Местность по другую сторону горы пострадала меньше. Нил блестел по-прежнему, зелень пальм вселяла веру в победу жизни. Подгоняемые тревогой Томек и Салли пустились на поиски. Может быть, спасся, пережил, может, не сбросило его ветром в пропасть… Если так, ему срочно нужна помощь.
Чуть подальше тропа пологой петлей сходила вниз, образуя поверхностную, может, двухметровую впадину, и так же полого устремлялась вверх. Сейчас впадина была почти полностью засыпана песком.
— Томми, Томми, посмотри сюда! — вдруг позвала его Салли.
Они немного спустились. Томек смахнул песок с темного предмета, просвечивающего снизу.
— Господи Боже! — охрипшим голосом воскликнул он.
Это была правая, обутая в крепкий ботинок нога Новицкого. Они срочно принялись разгребать песок. Моряк лежал на животе, втиснув голову в небольшое углубление. Когда они переворачивали его на спину, им показалось, что он застонал. Томек приложил ухо к груди Новицкого, а Салли профессиональным жестом взяла руку, ища пульс. Он бился слабо, но ритмично.
— Жив, — вздохнула она сквозь слезы.
— Тадек! Тадек! — повторял Томек, вглядываясь в приятеля покрасневшими глазами.
Они подняли его и прислонили к скале.
— Воды, Салли, воды! — поторопил ее Томек.
Они приложили фляжку к губам моряка, наклонили его голову назад. Он сделал несколько глотков и, не открывая глаз, попытался что-то сказать, но только шевельнул губами. Наклонившись, Томек прочел по губам знакомое:
— Я-май-ка!
Они лихорадочно начали искать и действительно рядом с бурдюком с водой обнаружили и заветную фляжку. Глоток любимого напитка, и Новицкий открыл глаза. Избитый, измученный, он кашлял и отряхивал песок. Вскоре он уже смог собственными силами встать и заговорить.
Оказалось, порыв ветра ударил его о землю и понес в сторону впадины. Он пробовал встать, но ничего не получилось, ветер был ужасно силен. Тогда Новицкий стал искать место, где было легче дышать. Он нашел его между двумя обломками скалы, и это, видимо, спасло ему жизнь. Новицкий прикрыл голову рубашкой и дышал в углублении между обломками скалы. Вскоре он уснул или потерял сознание. Подробностей не помнил…
По положению солнца следовало, что снова наступает полдень. Буря, должно быть, продолжалась около двадцати часов.
Переждав зной в том же самом скалистом углублении и отдохнув, они двинулись, наконец, в Дейр эль-Бехари. Казалось, что все самое трудное уже позади, как вдруг… исчезла дорога. Она снова показалась в каких-нибудь тридцати — сорока сантиметрах, но за обрывающейся вертикально пропастью. Глубоко на дне вырисовывались очертания третьей, самой высокой террасы храма Хатшепсут.
— А, сто бочек гнилой селедки, — выругался моряк, со вздохом привалившись к скале. — Нет уж, это мой последний поход в горы.
— Зато, Тадек, мы можем сейчас прямо попасть в гробницу, в объятия царицы, — с юмором висельника заметил Томек.
— Только хоть ты, синичка, не говори сейчас, как это прекрасно, — простонал Новицкий. — Лучше ничего не говори.
Салли — в отличие от мужчин — чувствовала себя в сноси стихии. Точно так же, дрожа от чувств, как когда-то, когда ей пришлось прыгнуть в многометровую пропасть с террасы храма, затерявшегося в южноамериканских дебрях, она оторвалась от обрыва и была уже на другой стороне. Мужчинам не оставалось ничего другого, как последовать ее примеру. Новицкий, бросив вниз скептический взгляд, покачал головой, сделал глубокий вздох и благополучно приземлился с приличным запасом расстояния. Томек справился не хуже. Пропетляв среди скалистых выступов, они спустились по крутому склону плоскогорья в Дейр эль-Бехари, где Беньковский уже в сильной тревоге собирал спасательную экспедицию. Они сердечно распрощались с ним и с опозданием на целые сутки вернулись в свой лагерь вблизи колосса Мемнона, где их радостно приветствовали Динго и перепуганный Патрик, почувствовавший при виде их огромное облегчение.
XII
Приведения
— Аллах акбар!
— Салам!
Приходящие совершали омовение и садились, скрестив ноги, на пышных подушках низкого столика. Стены были увешаны ковриками без ворса — килимами, на полу был расстелен ковер. Никто не начинал беседы, все ждали… Женщины внесли огромное блюдо с запеченными курами и большой поднос с рисом. Расставили миски с разными кушаньями и приправами, поставили тарелку с хлебцами балади.
Приступили к еде. Брали рис, ели его с куриным мясом. Отломив хлеб, обмакивали его в разные приправы, чаще — в самые острые. Сидевшие здесь люди вели бурную, полную риска жизнь, поэтому они предпочитали сильные специи. Молчали… Даже те, кто уже утолил голод, жевали до тех пор, пока не закончил есть последний, ибо считали себя не только небедными, но и воспитанными людьми. Вошел араб с суровым лицом и с горящими глазами. Многим европейцам он был известен, как «владыка Долины», «потомок фараонов» или просто «фараон». Арабы же называли его «железным фараоном». Он приветствовал собравшихся, среди которых находился и европеец, и уселся за стол. Есть он не стал. Подождав, когда женщины все уберут, он начал:
— Проклятые гяуры! Они здесь и всюду суют свой нос!
— Может, Аллах поможет, и они пойдут по другой, не нашей тропе?
— Садим, ты обнаружил ту тропу? — с нажимом спросил вожак.
Салли, наверное, узнала бы невысокого и немолодого араба, к которому был обращен вопрос. Она хорошо разглядела его на каирской улице перед входом в дом Ахмада аль-Саида, пользующегося доверием англичан чиновника хедива. Он обратил на себя ее внимание пугливым и таинственным видом. Зато его не узнали бы ни Томек, ни Новицкий, хотя совсем недавно с ним разговаривали: так надежно укрывали его тогда арабское одеяние и невзрачная внешность.
— Да, я сказал им, чтобы искали в Эль-Курна…
— Клянусь бородой пророка, если семья Расула об этом узнает… — ужаснулся кто-то.
— Ничего, они будут молчать. У них не всегда чисто, — перебил вожак.
— У нас грозный противник, — задумчиво произнес европеец. — Они умеют обращаться с оружием. Вчера они чуть было не узнали Гарри, когда он нес службу в Долине царей, а потом провели в горах ночь, когда была буря, и остались целыми…
— Клянусь Аллахом! — воскликнул третий. — Пережили такую бурю? Может, это джинны?
— Если бы они были джиннами, — со злостью ответил «фараон», — мы бы с ними справились.
Все посмотрели на него с суеверным страхом. Они всем были обязаны ему, он сделал их богатыми. Надо было только слушаться и делать, как он велит; он действительно был твердым и «железным» человеком. Они съехались с разных концов страны — с севера, из Каира, из Асуана, из Нубии и Судана, где было у них «южное дело». Эти последние знали его дольше всех. Собравшиеся молча ждали.
— Гяуры… Они должны уйти в тишину, — решил он.
— А женщина и мальчик? — спросил европеец.
— Женщину достаточно напугать. Садим, ты! — указал он.
— А гяуры? Кто займется ими? — кому-то хотелось знать все.
— Это дело владыки Долины, — ответил вожак. — Их уже нет.
Присутствующие тихо перешептывались. Подали кофе, за которым обсудили деловые вопросы. В Европе дела шли неплохо, туда удалось перевезти новую партию настоящих античных реликвий и подделок. Дела на севере, связанные с гашишем и опиумом, процветали, на юге тоже все было как следует.
Все были довольны. «Железный владыка», как обычно, взял на себя самую трудную часть заседания.
«Вот это настоящий владыка, — думали собравшиеся. — Воистину фараон…»
По дороге опасности на поля Яру двигался умерший. Он миновал четверо врат опасности Яру и встал на берегу Извилистой реки, отделявшей его от Страны мертвых. Перевозчик с лицом Новицкого, улыбаясь, ждал магической формулы… Умерший склонился к его уху и прошептал ее:
— О, ты, кто срезает камыши, перевозчик… О, небесная сила, открывающая солнечный диск. О, Ра, господин света, перевези меня, не оставляй здесь одного.
— А как называется эта лодка? — хитро спросил перевозчик.
— Мне известны названия всех частей, из которых она состоит, — ответил путник.
— Садись, братишка, — разрешил перевозчик. — Только на корму, а не на нос, только это даст тебе счастье… А что у тебя в руке?
— Подарок для Озириса, — ответил путник, и Салли увидела небольшой узелок, который он прижимал к груди, и вдруг так быстро, как бывает только во сне, с изумлением узнала в путнике Томека.
— Не бойся, братишка, Озириса, — сказал перевозчик. — Он свой парень. Я, правда, не могу с тобой идти, у меня здесь много работы, да ты и сам справишься…
— В Зале Двух правд[107] ничего не удастся скрыть, — сказал путник. — Мне это известно. Тот, кто не признает правды, будет наказан. Скромность получит богатство, а беззаконие никогда не достигнет цели.
У входа в Зал Двух правд ждала богиня Гептер-Гор с двумя головами — львицы и крокодила, в руках она держала по ножу. Путник остановился, чтобы произнести обращение:
«Приветствую тебя, Великий Бог! Господин Двух правд! Я пришел к тебе, господин мой! Меня привели, чтобы я увидел тебя. Я знаю твое имя, знаю имена сорока двух, окружающих тебя… Я принес тебе Две правды».
Томек — теперь Салли была уже окончательно уверена в этом — вышел в зал. Салли осмотрелась его глазами. На троне восседал правитель суда Озирис.
Весами добра и зла заведовал Анубис, только вместо головы шакала Салли увидела спокойное лицо Вильмовского. У записывающего приговор Тота было лицо отца Салли, господина Аллана. Томек с серьезным видом кивнул им, затем приветствовал уважаемый трибунал и протянул на ладони свое сердце, уста и глаза. «Это первый этап суда, — подумала Салли. — Все, что за свою жизнь он слышал, видел и думал, было чисто и благородно. Сейчас начнет оглашать длинную декларацию своей невиновности».
— Я удалил из себя свои грехи.
— Я не грешил против людей.
— Не обворовывал бедных.
— Не отравлял.
— Не убивал.
— Не подсылал убийц.
— Не сделал никому зла.
— Я чист, я чист, я чист, — повторил Томек, а Тот и Анубис улыбались ему.
Затем трибунал начал допрос. Проверяли, говорит ли путник правду. Его сердце положили на одну чашу весов, а на другую — символ богини Маат, перо. Салли задрожала. Чаша колебалась то в одну, то в другую сторону. Когда же перевесила чаша с пером, чудовище, называемое Ам-Муту, или Пожиратель мертвых — с мордой крокодила, головой и передней частью туловища льва и с задней частью гиппопотама — широко отворило ужасающую пасть.
В эту минуту Томек развязал узелок и поднес то, что там было, Озирису. В сиянии свечей сверкнула фигурка фараона. Озирис триумфально поднял ее.
Чаши весов дрогнули и выровнялись. Озирис встал и торжественно провозгласил путника «оправданным». Тот с лицом старого Аллана подвел Томека к Озирису. Вместе с Салли они посмотрели ему в лицо и обомлели. У Озириса было лицо Смуги. Он многозначительно приложил палец к губам, веля им молчать.
— Ты имеешь право пребывать в благословенных Полях Яру, чтобы жить там вечно и счастливо.
Салли проснулась, с облегчением вздохнула, увидев Томека рядом. Она пересказала свой сон за завтраком, ночное видение засело в голове молодой женщины, буди-то тревогу.
— Очевидно, Озирис к нам расположен, — улыбнулся Томек.
Однако Новицкий не разделил его веселья:
— Сны бывают, как предчувствие. Может, это предостережение?
— Ну, ты был всегда чертовски суеверен, — уже открыто рассмеялся Томек.
— Ой, не шути, братишка! Озирис — важная персона, — заметил Новицкий не то шутя, не то серьезно.
— Чем мы сегодня займемся? — быстро сменила тему Салли.
— Мы кое-что обещали нашему мальчику, и он это заслужил, — напомнил Новицкий. — Хотя с другой стороны… признайся, Томек, не свербит тебя, чтобы нанять с десяток арабов и где-нибудь в уголке покопать? Так забавляются все здешние европейцы. А вдруг найдем какую-нибудь древнюю гробницу и назовем ее именем Салли…
— Не шути, капитан, сам ведь говорил, что такими вещами не шутят.
— Да говорил, говорил, — отбивался Новицкий. — А ведь мы с тобой, братишка, были бы первыми поляками, ищущими здесь сокровища.
— Хватит пока приключений, подождем отца и Смугу, — твердо сказал Томек. — Давайте-ка выберемся в Мединет Хабу, в эту коптскую деревню. Вы не забыли, что нам дали рекомендательное письмо к одному ее жителю? Знакомому того коптского священника, которому Патрик оказал в Каире такую ценную услугу? Может быть, что-нибудь узнаем? Во всяком случае, ничего лучшего, особенно для Патрика, нам не придумать, — заключил Томек.
Если бы только он мог знать, как скоро эти слова подтвердятся с точностью наоборот.
— Ну что ж, решили, так решили. У тебя, братец, есть голова на плечах! А я и забыл об этом письме, — сдался Новицкий. — Мне бы лишь не ползти на вершины, а так я с вами.
— Ты, как лакей, Тадек, и не можешь много разговаривать, — весело засмеялся молодой Вильмовский.
— Ой, братишка, не дразни меня, — ответил на то моряк и, намекая на сон Салли, шутливо добавил: — А то на другой берег не перевезу.
Отдых, чувство дружеской общности, мягкое сияние утреннего солнца отодвинули в прошлое напряжение недавней борьбы с безжалостной стихией. Им хотелось вдоволь насладиться наступившей разрядкой, и они выбросили из головы все тревожные мысли. Лишь Салли не оставляло внутреннее беспокойство. Все еще находясь под впечатлением сна, она не могла удержаться от напоминаний о необходимости соблюдать осторожность. Тем более, что сама она решила остаться в лагере, чтобы привести в порядок свои заметки.
— Милая ты моя голубушка… Да от нас все как от стены горох, ты ведь и сама в этом убедилась.
Новицкий со смехом комментировал предупреждения Салли, когда в их лагере появился Беньковский. Он приехал проститься. По этому случаю все планы были отодвинуты в сторону: беседа с интересным гостем была важнее. Новицкий вернулся к теме, которую раньше они, как он выразился, только «начали», и задал вопрос археологу:
— А вы здесь, на раскопках, наверное, первый поляк?
— Один из первых, — поправил Беньковский. — Первым был граф Михаил Тышкевич.
— Опять аристократ, — скривился Новицкий.
— В 1861 году он вел раскопки в Карнаке. Нанял 60 крестьян, сам сидел в плетеном кресле под зонтиком, следил, чтобы землекопы ничего не украли.
— Ну и лентяй, — Новицкий никак не хотел распроститься с нелюбовью к аристократам.
— Но ему пришлось быстро свернуть свои дела, как раз в это время ввели правило, что нужно получать официальное разрешение на раскопки.
— Что-нибудь он раскопал? — заинтересовался Томек.
— Так, мелочи: алебастровую статуэтку Изиды, чернильницу, несколько скарабеев, деревянную шкатулку, золотое кольцо…
— Одним из первых поляков, подошедших к Египту с научной точки зрения, был Юзеф Сулковский, — сказал Томек. — Он первый египтолог — выходец из нашей отчизны, так ведь?
— Ах, господи, — вздохнул Новицкий, — когда придет время для поляков, которые смогут трудиться под собственным знаменем, во славу своего края, а не на чужой службе.
— Вы верно сказали, — поддержал его Беньковский. — Только ведь мы, поляки, и на чужой службе работали для Польши…
На минуту все трое задумались. Потом Беньковский продолжил:
— А вы знаете, что в австро-венгерском посольстве в Каире работают двое поляков, Антоний Стадницкий и Тадеуш Козебродский. Помогают они, чем могут, своим соотечественникам. Благодаря их связям здесь, в Египте, сделал блестящую карьеру молодой археолог Тадеуш Смоленьский.
— Не слышал о таком, — заинтересовался Томек.
— В Египет он приехал в 1905 году поправить здоровье и, благодаря поддержке наших дипломатов, его взял к себе сам Гастон Масперо. Он быстро достиг выдающихся результатов. Масперо считал его одним из самых талантливых среди своих сотрудников. К сожалению, в 1909 году болезнь легких его унесла.
— Не везет, так не везет, — вздохнул Новицкий. — Мало того, что взъелись на нас соседи-захватчики, так еще и хворобы разные утаскивают на другие материки и уничтожают там самых лучших…
— Вы, конечно, правы, — произнес Беньковский. — Смоленьский болезненно переживал разлуку с Польшей. Он писал друзьям, что мечтает трудиться на родине и для родины, но, раз уж судьба того не хочет, честь поляка требует, чтобы появился хороший египтолог с Вислы.
— Браво, браво! — воскликнул Новицкий. — Всегда узнаешь поляка.
В таких приятных разговорах прошел почти весь день. На прогулку до Мединет Хабу они отправились где-то около четырех часов, совсем замучив нетерпеливо ждущего их Патрика. Пошли пешком, не торопясь сначала посреди полей, затем, как обычно, по песку. Деревенька размещалась в небольшой котловине среди гор. Они уже видели пальмы, сады, куполообразные хатки. По дороге, естественно, обсуждали Бельковского, его бесценные для них знания о здешних памятниках.
Патрик был освобожден от опеки над собакой, которая осталась с Салли, и потому лез, по своему обыкновению, в самые неподходящие места, а их среди скал хватало. В небольшой впадине, куда он вознамерился спуститься, ему почудились какие-то неясные фигуры. Патрик остановился и хотел было побежать обратно, к Томеку и Новицкому. Но тут из-за скал появилось несколько людей, они шли беззвучно, как привидения. Один схватил мальчика, который не успел даже крикнуть, предупредить «дядей». Моряк обернулся в последнюю минуту, и на него упала огромная сеть. Он безуспешно бился в ней, успел еще заметить неподвижно лежавшего на песке Томека, затем последовал удар по голове, и он потерял сознание.
Они уже не чувствовали, как их связали и потащили в темное ущелье, где уже ждали готовые в путь верховые лошади. Привязанные к лошадям, без сознания они отправились в неведомое путешествие.
— Салам!
Приходящие совершали омовение и садились, скрестив ноги, на пышных подушках низкого столика. Стены были увешаны ковриками без ворса — килимами, на полу был расстелен ковер. Никто не начинал беседы, все ждали… Женщины внесли огромное блюдо с запеченными курами и большой поднос с рисом. Расставили миски с разными кушаньями и приправами, поставили тарелку с хлебцами балади.
Приступили к еде. Брали рис, ели его с куриным мясом. Отломив хлеб, обмакивали его в разные приправы, чаще — в самые острые. Сидевшие здесь люди вели бурную, полную риска жизнь, поэтому они предпочитали сильные специи. Молчали… Даже те, кто уже утолил голод, жевали до тех пор, пока не закончил есть последний, ибо считали себя не только небедными, но и воспитанными людьми. Вошел араб с суровым лицом и с горящими глазами. Многим европейцам он был известен, как «владыка Долины», «потомок фараонов» или просто «фараон». Арабы же называли его «железным фараоном». Он приветствовал собравшихся, среди которых находился и европеец, и уселся за стол. Есть он не стал. Подождав, когда женщины все уберут, он начал:
— Проклятые гяуры! Они здесь и всюду суют свой нос!
— Может, Аллах поможет, и они пойдут по другой, не нашей тропе?
— Садим, ты обнаружил ту тропу? — с нажимом спросил вожак.
Салли, наверное, узнала бы невысокого и немолодого араба, к которому был обращен вопрос. Она хорошо разглядела его на каирской улице перед входом в дом Ахмада аль-Саида, пользующегося доверием англичан чиновника хедива. Он обратил на себя ее внимание пугливым и таинственным видом. Зато его не узнали бы ни Томек, ни Новицкий, хотя совсем недавно с ним разговаривали: так надежно укрывали его тогда арабское одеяние и невзрачная внешность.
— Да, я сказал им, чтобы искали в Эль-Курна…
— Клянусь бородой пророка, если семья Расула об этом узнает… — ужаснулся кто-то.
— Ничего, они будут молчать. У них не всегда чисто, — перебил вожак.
— У нас грозный противник, — задумчиво произнес европеец. — Они умеют обращаться с оружием. Вчера они чуть было не узнали Гарри, когда он нес службу в Долине царей, а потом провели в горах ночь, когда была буря, и остались целыми…
— Клянусь Аллахом! — воскликнул третий. — Пережили такую бурю? Может, это джинны?
— Если бы они были джиннами, — со злостью ответил «фараон», — мы бы с ними справились.
Все посмотрели на него с суеверным страхом. Они всем были обязаны ему, он сделал их богатыми. Надо было только слушаться и делать, как он велит; он действительно был твердым и «железным» человеком. Они съехались с разных концов страны — с севера, из Каира, из Асуана, из Нубии и Судана, где было у них «южное дело». Эти последние знали его дольше всех. Собравшиеся молча ждали.
— Гяуры… Они должны уйти в тишину, — решил он.
— А женщина и мальчик? — спросил европеец.
— Женщину достаточно напугать. Садим, ты! — указал он.
— А гяуры? Кто займется ими? — кому-то хотелось знать все.
— Это дело владыки Долины, — ответил вожак. — Их уже нет.
Присутствующие тихо перешептывались. Подали кофе, за которым обсудили деловые вопросы. В Европе дела шли неплохо, туда удалось перевезти новую партию настоящих античных реликвий и подделок. Дела на севере, связанные с гашишем и опиумом, процветали, на юге тоже все было как следует.
Все были довольны. «Железный владыка», как обычно, взял на себя самую трудную часть заседания.
«Вот это настоящий владыка, — думали собравшиеся. — Воистину фараон…»
* * *
Салли снился сон.По дороге опасности на поля Яру двигался умерший. Он миновал четверо врат опасности Яру и встал на берегу Извилистой реки, отделявшей его от Страны мертвых. Перевозчик с лицом Новицкого, улыбаясь, ждал магической формулы… Умерший склонился к его уху и прошептал ее:
— О, ты, кто срезает камыши, перевозчик… О, небесная сила, открывающая солнечный диск. О, Ра, господин света, перевези меня, не оставляй здесь одного.
— А как называется эта лодка? — хитро спросил перевозчик.
— Мне известны названия всех частей, из которых она состоит, — ответил путник.
— Садись, братишка, — разрешил перевозчик. — Только на корму, а не на нос, только это даст тебе счастье… А что у тебя в руке?
— Подарок для Озириса, — ответил путник, и Салли увидела небольшой узелок, который он прижимал к груди, и вдруг так быстро, как бывает только во сне, с изумлением узнала в путнике Томека.
— Не бойся, братишка, Озириса, — сказал перевозчик. — Он свой парень. Я, правда, не могу с тобой идти, у меня здесь много работы, да ты и сам справишься…
— В Зале Двух правд[107] ничего не удастся скрыть, — сказал путник. — Мне это известно. Тот, кто не признает правды, будет наказан. Скромность получит богатство, а беззаконие никогда не достигнет цели.
У входа в Зал Двух правд ждала богиня Гептер-Гор с двумя головами — львицы и крокодила, в руках она держала по ножу. Путник остановился, чтобы произнести обращение:
«Приветствую тебя, Великий Бог! Господин Двух правд! Я пришел к тебе, господин мой! Меня привели, чтобы я увидел тебя. Я знаю твое имя, знаю имена сорока двух, окружающих тебя… Я принес тебе Две правды».
Томек — теперь Салли была уже окончательно уверена в этом — вышел в зал. Салли осмотрелась его глазами. На троне восседал правитель суда Озирис.
Весами добра и зла заведовал Анубис, только вместо головы шакала Салли увидела спокойное лицо Вильмовского. У записывающего приговор Тота было лицо отца Салли, господина Аллана. Томек с серьезным видом кивнул им, затем приветствовал уважаемый трибунал и протянул на ладони свое сердце, уста и глаза. «Это первый этап суда, — подумала Салли. — Все, что за свою жизнь он слышал, видел и думал, было чисто и благородно. Сейчас начнет оглашать длинную декларацию своей невиновности».
— Я удалил из себя свои грехи.
— Я не грешил против людей.
— Не обворовывал бедных.
— Не отравлял.
— Не убивал.
— Не подсылал убийц.
— Не сделал никому зла.
— Я чист, я чист, я чист, — повторил Томек, а Тот и Анубис улыбались ему.
Затем трибунал начал допрос. Проверяли, говорит ли путник правду. Его сердце положили на одну чашу весов, а на другую — символ богини Маат, перо. Салли задрожала. Чаша колебалась то в одну, то в другую сторону. Когда же перевесила чаша с пером, чудовище, называемое Ам-Муту, или Пожиратель мертвых — с мордой крокодила, головой и передней частью туловища льва и с задней частью гиппопотама — широко отворило ужасающую пасть.
В эту минуту Томек развязал узелок и поднес то, что там было, Озирису. В сиянии свечей сверкнула фигурка фараона. Озирис триумфально поднял ее.
Чаши весов дрогнули и выровнялись. Озирис встал и торжественно провозгласил путника «оправданным». Тот с лицом старого Аллана подвел Томека к Озирису. Вместе с Салли они посмотрели ему в лицо и обомлели. У Озириса было лицо Смуги. Он многозначительно приложил палец к губам, веля им молчать.
— Ты имеешь право пребывать в благословенных Полях Яру, чтобы жить там вечно и счастливо.
Салли проснулась, с облегчением вздохнула, увидев Томека рядом. Она пересказала свой сон за завтраком, ночное видение засело в голове молодой женщины, буди-то тревогу.
— Очевидно, Озирис к нам расположен, — улыбнулся Томек.
Однако Новицкий не разделил его веселья:
— Сны бывают, как предчувствие. Может, это предостережение?
— Ну, ты был всегда чертовски суеверен, — уже открыто рассмеялся Томек.
— Ой, не шути, братишка! Озирис — важная персона, — заметил Новицкий не то шутя, не то серьезно.
— Чем мы сегодня займемся? — быстро сменила тему Салли.
— Мы кое-что обещали нашему мальчику, и он это заслужил, — напомнил Новицкий. — Хотя с другой стороны… признайся, Томек, не свербит тебя, чтобы нанять с десяток арабов и где-нибудь в уголке покопать? Так забавляются все здешние европейцы. А вдруг найдем какую-нибудь древнюю гробницу и назовем ее именем Салли…
— Не шути, капитан, сам ведь говорил, что такими вещами не шутят.
— Да говорил, говорил, — отбивался Новицкий. — А ведь мы с тобой, братишка, были бы первыми поляками, ищущими здесь сокровища.
— Хватит пока приключений, подождем отца и Смугу, — твердо сказал Томек. — Давайте-ка выберемся в Мединет Хабу, в эту коптскую деревню. Вы не забыли, что нам дали рекомендательное письмо к одному ее жителю? Знакомому того коптского священника, которому Патрик оказал в Каире такую ценную услугу? Может быть, что-нибудь узнаем? Во всяком случае, ничего лучшего, особенно для Патрика, нам не придумать, — заключил Томек.
Если бы только он мог знать, как скоро эти слова подтвердятся с точностью наоборот.
— Ну что ж, решили, так решили. У тебя, братец, есть голова на плечах! А я и забыл об этом письме, — сдался Новицкий. — Мне бы лишь не ползти на вершины, а так я с вами.
— Ты, как лакей, Тадек, и не можешь много разговаривать, — весело засмеялся молодой Вильмовский.
— Ой, братишка, не дразни меня, — ответил на то моряк и, намекая на сон Салли, шутливо добавил: — А то на другой берег не перевезу.
Отдых, чувство дружеской общности, мягкое сияние утреннего солнца отодвинули в прошлое напряжение недавней борьбы с безжалостной стихией. Им хотелось вдоволь насладиться наступившей разрядкой, и они выбросили из головы все тревожные мысли. Лишь Салли не оставляло внутреннее беспокойство. Все еще находясь под впечатлением сна, она не могла удержаться от напоминаний о необходимости соблюдать осторожность. Тем более, что сама она решила остаться в лагере, чтобы привести в порядок свои заметки.
— Милая ты моя голубушка… Да от нас все как от стены горох, ты ведь и сама в этом убедилась.
Новицкий со смехом комментировал предупреждения Салли, когда в их лагере появился Беньковский. Он приехал проститься. По этому случаю все планы были отодвинуты в сторону: беседа с интересным гостем была важнее. Новицкий вернулся к теме, которую раньше они, как он выразился, только «начали», и задал вопрос археологу:
— А вы здесь, на раскопках, наверное, первый поляк?
— Один из первых, — поправил Беньковский. — Первым был граф Михаил Тышкевич.
— Опять аристократ, — скривился Новицкий.
— В 1861 году он вел раскопки в Карнаке. Нанял 60 крестьян, сам сидел в плетеном кресле под зонтиком, следил, чтобы землекопы ничего не украли.
— Ну и лентяй, — Новицкий никак не хотел распроститься с нелюбовью к аристократам.
— Но ему пришлось быстро свернуть свои дела, как раз в это время ввели правило, что нужно получать официальное разрешение на раскопки.
— Что-нибудь он раскопал? — заинтересовался Томек.
— Так, мелочи: алебастровую статуэтку Изиды, чернильницу, несколько скарабеев, деревянную шкатулку, золотое кольцо…
— Одним из первых поляков, подошедших к Египту с научной точки зрения, был Юзеф Сулковский, — сказал Томек. — Он первый египтолог — выходец из нашей отчизны, так ведь?
— Ах, господи, — вздохнул Новицкий, — когда придет время для поляков, которые смогут трудиться под собственным знаменем, во славу своего края, а не на чужой службе.
— Вы верно сказали, — поддержал его Беньковский. — Только ведь мы, поляки, и на чужой службе работали для Польши…
На минуту все трое задумались. Потом Беньковский продолжил:
— А вы знаете, что в австро-венгерском посольстве в Каире работают двое поляков, Антоний Стадницкий и Тадеуш Козебродский. Помогают они, чем могут, своим соотечественникам. Благодаря их связям здесь, в Египте, сделал блестящую карьеру молодой археолог Тадеуш Смоленьский.
— Не слышал о таком, — заинтересовался Томек.
— В Египет он приехал в 1905 году поправить здоровье и, благодаря поддержке наших дипломатов, его взял к себе сам Гастон Масперо. Он быстро достиг выдающихся результатов. Масперо считал его одним из самых талантливых среди своих сотрудников. К сожалению, в 1909 году болезнь легких его унесла.
— Не везет, так не везет, — вздохнул Новицкий. — Мало того, что взъелись на нас соседи-захватчики, так еще и хворобы разные утаскивают на другие материки и уничтожают там самых лучших…
— Вы, конечно, правы, — произнес Беньковский. — Смоленьский болезненно переживал разлуку с Польшей. Он писал друзьям, что мечтает трудиться на родине и для родины, но, раз уж судьба того не хочет, честь поляка требует, чтобы появился хороший египтолог с Вислы.
— Браво, браво! — воскликнул Новицкий. — Всегда узнаешь поляка.
В таких приятных разговорах прошел почти весь день. На прогулку до Мединет Хабу они отправились где-то около четырех часов, совсем замучив нетерпеливо ждущего их Патрика. Пошли пешком, не торопясь сначала посреди полей, затем, как обычно, по песку. Деревенька размещалась в небольшой котловине среди гор. Они уже видели пальмы, сады, куполообразные хатки. По дороге, естественно, обсуждали Бельковского, его бесценные для них знания о здешних памятниках.
Патрик был освобожден от опеки над собакой, которая осталась с Салли, и потому лез, по своему обыкновению, в самые неподходящие места, а их среди скал хватало. В небольшой впадине, куда он вознамерился спуститься, ему почудились какие-то неясные фигуры. Патрик остановился и хотел было побежать обратно, к Томеку и Новицкому. Но тут из-за скал появилось несколько людей, они шли беззвучно, как привидения. Один схватил мальчика, который не успел даже крикнуть, предупредить «дядей». Моряк обернулся в последнюю минуту, и на него упала огромная сеть. Он безуспешно бился в ней, успел еще заметить неподвижно лежавшего на песке Томека, затем последовал удар по голове, и он потерял сознание.
Они уже не чувствовали, как их связали и потащили в темное ущелье, где уже ждали готовые в путь верховые лошади. Привязанные к лошадям, без сознания они отправились в неведомое путешествие.
XIII
В когтях у пустыни
Томек не мог бы потом с уверенностью сказать, приходил ли он в сознание за время этого адского путешествия? Да и на что оно было бы связанному человеку с замотанной головой, которого привязали к лошади вроде какого-то тюка. Сознание лишь усилило муки, вызванные столь ужасным способом принудительного путешествия.
Однако когда в конце концов процессия остановилась, Томек пришел в себя. Его сбросили на песок, размотали голову, он смог открыть глаза и осмотреться. Открыв глаза, он, тем не менее, почти тут же их закрыл и не только потому, что его ослепило солнце, отраженное золотисто-красными песчаными холмами. Гораздо сильнее поразило его то, что он узнал место, где они находились. Сахара! Без сомнения это была Сахара, носящая это название обширная пустынная равнина, раскинувшаяся от Атлантического океана до Красного моря, от Средиземного моря до суданского сахеля. Его напугала бескрайность этого песчаного пространства, как пугает темнота в незнакомом месте. И тут же его охватила страшная тревога. Что с мальчиком, что с Новицким? Томек попытался повернуться. Да вот же они, рядом с ним. Патрик со связанными руками сидел, прислонившись к скале. Рядом лежал связанный Новицкий с кляпом по рту. «Живы, слава Богу», — с облегчением вздохнул Томек.
Он почувствовал, что не в состоянии сказать ни слова. Язык засох и одеревенел. Но думать он мог, и тогда он лихорадочно стал перебирать в памяти все, что только знал о Сахаре и что могло бы свести бескрайний простор к какому-то конкретному пространству, которое можно окинуть мысленным взором.
«Песок повсюду, но не везде он одинаков. Есть песок, лежащий поверхностным слоем на равнинном серрире, а есть — в виде барханов, перемещающихся ветром по каменистой, скалистой хамаде[108]. Барханы способны засыпать без следа целый караван».
Нет, сейчас такие мысли ни к чему. Спиной Томек чувствовал песок, поросший сухой пустынной растительностью. Холмы начинали темнеть и голубеть, очевидно, приближалась ночь. В Мединет Хабу они отправились в полдень, значит, взяли их пару часов назад, не больше. Арабы явно готовились к ночлегу. Черпали воду из чего-то, вроде колодца, расседлывали лошадей и верблюдов, поили их, раскладывали лежаки. Кто-то мочился, по обычаю пустыни, встав на колени. Пленниками никто особенно не интересовался.
Какое-то время Томек чувствовал на себе взгляд Новицкого, тот напряженно вглядывался в него, будто хотел что-то передать. Но как раз в этот момент к Томеку подошел араб, проверив, хорошо ли он связан, а затем, наклонив ему голову назад, влил в рот пару глотков холодной живительной воды.
Потом араб подошел к Новицкому. У него он не проверил путы, просто дал выпить воды. Моряк проглотил воду, а когда араб отвернулся чтобы уйти, Новицкий схватил его за ниспадающую одежду и перекинул через себя. Тот застонал, с глухим стуком ударился о землю, подымая клубы песка. Это привлекло внимание других, и они быстро приняли меры. К сожалению, Новицкий, видимо, только что освободился от пут и еще не полностью владел телом. Лишенные обычной силы и скорости его удары не помогали. Томек напрягся, чтобы освободиться. Тщетно. Жуткая битва друга подходила к концу. Из последних сил он прорвался к лошадям, взобрался на одну из них, сжал ей бока коленями. Лошадь откинулась, но, увы… ноги ее были стреножены. Она рухнула на колени, а неудачливый ездок полетел вперед. Тучи пыли, ржание напуганных животных, крики борющихся разносились далеко по пустыне.
В схватке не принимали участия лишь двое. Они наблюдали за ней с удивительным спокойствием. Когда Новицкий пытался сесть на коня, они засмеялись. Один из них встал и подошел к своему верблюду, не торопясь снял тюрбан, стянул через голову арабское одеяние. Из тайника в седле достал длинный корбач и щелкнул им в воздухе.
Новицкий как раз подымался. Услышав свист бича, нападавшие отступили, моряк стоял один. Гарри встал напротив него с издевательской усмешкой на губах. Он многозначительно схватился за ухо и спросил:
— Помнишь?
Моряк тяжело дышал, раз-другой громко проглотил слюну и усилием воли поборов сухость в горле, отчетливо произнес:
— Что, соскучился?
Совсем рядом с его лицом щелкнул бич. Новицкий отпрянул, а кнут обвился вокруг его ног, свалив на песок под громкий смех зрителей. Гарри неспешно свернул корбач, отоднинулся. Теперь арабы могли связать Новицкого. Когда они закончили, над ним снова появился Гарри. С минуту он всматривался, потом наклонился и похлопал по щеке:
— Хороший! Очень хороший мальчик!
Оставалось только изо всех сил стиснуть зубы…
Ночь была холодной, разница температур между полуднем и полночью достигала 20 °C. Пленники не смогли уснуть ни на минуту, молчали, вслушиваясь в голоса пустыни. Где-то ухала сова, зерна песка, перекидываемые ветром, терлись друг о друга и издавали удивительные мелодичные звуки. Едва только рассвет обнял их теплом, они двинулись в путь. Пленников не кормили, но и не завязывали глаз, и они имели возможность приглядеться к своим врагам. Их было восемь человек. Все с тюрбанами на головах, лбы блестели от жира и пота, лица прикрыты от пыли. Все, кроме Гарри, были вооружены примитивными карабинами и длинными, напоминающими саблю, ножами.
Путь шел по дну огромного, изрезанного потоками дождя ущелья Хамады, в свете дня это было легко определить. Дорогу путники, по всему видать, знали прекрасно, им ни разу не попадались засыпанные камнями переходы.
Сидя на верблюде за одним из путников, Патрик казался с виду напуганным и примирившимся с судьбой. Однако он твердо верил, что его «дяди», когда придет время, найдут выход. Какой, он не знал, но был уверен в одном: чтобы вернуться, надо запоминать дорогу. И сразу же решил, что этим надо заняться именно ему, ведь с высоты верблюда местность была хорошо видна. Непроизвольно у него в памяти отпечатывались все подробности.
Однако когда в конце концов процессия остановилась, Томек пришел в себя. Его сбросили на песок, размотали голову, он смог открыть глаза и осмотреться. Открыв глаза, он, тем не менее, почти тут же их закрыл и не только потому, что его ослепило солнце, отраженное золотисто-красными песчаными холмами. Гораздо сильнее поразило его то, что он узнал место, где они находились. Сахара! Без сомнения это была Сахара, носящая это название обширная пустынная равнина, раскинувшаяся от Атлантического океана до Красного моря, от Средиземного моря до суданского сахеля. Его напугала бескрайность этого песчаного пространства, как пугает темнота в незнакомом месте. И тут же его охватила страшная тревога. Что с мальчиком, что с Новицким? Томек попытался повернуться. Да вот же они, рядом с ним. Патрик со связанными руками сидел, прислонившись к скале. Рядом лежал связанный Новицкий с кляпом по рту. «Живы, слава Богу», — с облегчением вздохнул Томек.
Он почувствовал, что не в состоянии сказать ни слова. Язык засох и одеревенел. Но думать он мог, и тогда он лихорадочно стал перебирать в памяти все, что только знал о Сахаре и что могло бы свести бескрайний простор к какому-то конкретному пространству, которое можно окинуть мысленным взором.
«Песок повсюду, но не везде он одинаков. Есть песок, лежащий поверхностным слоем на равнинном серрире, а есть — в виде барханов, перемещающихся ветром по каменистой, скалистой хамаде[108]. Барханы способны засыпать без следа целый караван».
Нет, сейчас такие мысли ни к чему. Спиной Томек чувствовал песок, поросший сухой пустынной растительностью. Холмы начинали темнеть и голубеть, очевидно, приближалась ночь. В Мединет Хабу они отправились в полдень, значит, взяли их пару часов назад, не больше. Арабы явно готовились к ночлегу. Черпали воду из чего-то, вроде колодца, расседлывали лошадей и верблюдов, поили их, раскладывали лежаки. Кто-то мочился, по обычаю пустыни, встав на колени. Пленниками никто особенно не интересовался.
Какое-то время Томек чувствовал на себе взгляд Новицкого, тот напряженно вглядывался в него, будто хотел что-то передать. Но как раз в этот момент к Томеку подошел араб, проверив, хорошо ли он связан, а затем, наклонив ему голову назад, влил в рот пару глотков холодной живительной воды.
Потом араб подошел к Новицкому. У него он не проверил путы, просто дал выпить воды. Моряк проглотил воду, а когда араб отвернулся чтобы уйти, Новицкий схватил его за ниспадающую одежду и перекинул через себя. Тот застонал, с глухим стуком ударился о землю, подымая клубы песка. Это привлекло внимание других, и они быстро приняли меры. К сожалению, Новицкий, видимо, только что освободился от пут и еще не полностью владел телом. Лишенные обычной силы и скорости его удары не помогали. Томек напрягся, чтобы освободиться. Тщетно. Жуткая битва друга подходила к концу. Из последних сил он прорвался к лошадям, взобрался на одну из них, сжал ей бока коленями. Лошадь откинулась, но, увы… ноги ее были стреножены. Она рухнула на колени, а неудачливый ездок полетел вперед. Тучи пыли, ржание напуганных животных, крики борющихся разносились далеко по пустыне.
В схватке не принимали участия лишь двое. Они наблюдали за ней с удивительным спокойствием. Когда Новицкий пытался сесть на коня, они засмеялись. Один из них встал и подошел к своему верблюду, не торопясь снял тюрбан, стянул через голову арабское одеяние. Из тайника в седле достал длинный корбач и щелкнул им в воздухе.
Новицкий как раз подымался. Услышав свист бича, нападавшие отступили, моряк стоял один. Гарри встал напротив него с издевательской усмешкой на губах. Он многозначительно схватился за ухо и спросил:
— Помнишь?
Моряк тяжело дышал, раз-другой громко проглотил слюну и усилием воли поборов сухость в горле, отчетливо произнес:
— Что, соскучился?
Совсем рядом с его лицом щелкнул бич. Новицкий отпрянул, а кнут обвился вокруг его ног, свалив на песок под громкий смех зрителей. Гарри неспешно свернул корбач, отоднинулся. Теперь арабы могли связать Новицкого. Когда они закончили, над ним снова появился Гарри. С минуту он всматривался, потом наклонился и похлопал по щеке:
— Хороший! Очень хороший мальчик!
Оставалось только изо всех сил стиснуть зубы…
Ночь была холодной, разница температур между полуднем и полночью достигала 20 °C. Пленники не смогли уснуть ни на минуту, молчали, вслушиваясь в голоса пустыни. Где-то ухала сова, зерна песка, перекидываемые ветром, терлись друг о друга и издавали удивительные мелодичные звуки. Едва только рассвет обнял их теплом, они двинулись в путь. Пленников не кормили, но и не завязывали глаз, и они имели возможность приглядеться к своим врагам. Их было восемь человек. Все с тюрбанами на головах, лбы блестели от жира и пота, лица прикрыты от пыли. Все, кроме Гарри, были вооружены примитивными карабинами и длинными, напоминающими саблю, ножами.
Путь шел по дну огромного, изрезанного потоками дождя ущелья Хамады, в свете дня это было легко определить. Дорогу путники, по всему видать, знали прекрасно, им ни разу не попадались засыпанные камнями переходы.
Сидя на верблюде за одним из путников, Патрик казался с виду напуганным и примирившимся с судьбой. Однако он твердо верил, что его «дяди», когда придет время, найдут выход. Какой, он не знал, но был уверен в одном: чтобы вернуться, надо запоминать дорогу. И сразу же решил, что этим надо заняться именно ему, ведь с высоты верблюда местность была хорошо видна. Непроизвольно у него в памяти отпечатывались все подробности.