«Как народничество, так и народовольческое движение прошли под непосредственным влиянием Лаврова… Он более чем кто бы то ни было из наших выдающихся писателей был учителем молодежи России в течение нескольких десятилетий… Большое значение в нашей общественности имело учение Лаврова о роли личности в истории. Перед всеми нами Лавров выдвигал активную борьбу личности на право своего всестороннего и целостного развития на основах общественной справедливости… Своей литературной деятельностью Лавров много содействовал развитию в России философии, этики и истории…»
   К двадцатилетию со дня смерти Лаврова историк и социолог, профессор H. H. Кареев писал о нем:
   «Энциклопедически образованный в гуманитарных и социальных науках, сам он не был специалистом, производящим «исследования для всестороннего исчерпания предмета».
   Даже культурно-социальная эволюция вдвинута была им в более широкие рамки мировой эволюции с ее космическими, геологическими и биологическими процессам. И здесь сам он не был естествоиспытателем, как не был специалистом ни в психологии, ни в истории, ни в этнографии, ни в государствоведении, ни в политической экономии, ни в юриспруденции, но он не был и дилетантом. Большая эрудиция и самостоятельность мышления сделали его ученым… В России он был первым социологом. В общем развитии социологии Лаврову тоже принадлежит почетное место… То, что составляет объективную сущность его социологии, было результатом синтеза всего того, что сделано было научной и философской мыслью Запада в понимании как задач социологии, так и природы человеческого общества».
   (Сборник «Памяти П. Л. Лаврова», Петербург, 1922 г., изд. «Колос», стр. 246-248).
   «Ежемесячный журнал» писал:
   «В Париже на кладбище Монпарнасса есть могила, покрытая скромным памятником на дикой скале. Под ней лежит тот, чье громадное сердце медленно горело в горниле любви к людям, чей широкий ум неустанно искал пути к грядущей солидарности человечества…»
 

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВСКИЙ
(1842-1904)

I
   Николай Константинович Михайловский, выдающийся русский литературный критик, публицист и социолог, родился в Мещовске, Тамбовской губернии, в бедной дворянской семье. Учился он в горном корпусе, который не окончил, 18-ти лет Михайловский выступил на литературное поприще, стал журналистом, сотрудничал в разных журналах. С 1869 г. становится постоянным деятельным сотрудником журнала Некрасова «Отечественные записки», а после смерти Некрасова одним из трех редакторов журнала (другие два редактора были Салтыков-Щедрин и Г. Елисеев). В «Отечественных записках» 1869-1884 годов помещены были важнейшие социологические и литературно-критические его статьи. Михайловский до конца жизни оставался на «славном посту», развивая свое рано выработанное учение, но не изменяя ему. Об этом сам Михайловский писал:
   «Я был счастлив, что с тех пор, как стал сколько-нибудь определенным писателем, и, как меня помнят читатели, ни разу не испытывал ломки своих коренных убеждений».
 
 
   Михайловский был убежденным социалистом, но также горячим сторонником политической свободы и противником бунтарства. Он был одним из первых, который выступил против Бакунина. В начале 70-х годов он был даже против революционной деятельности. В 1873 году, когда Петр Лавров издавал заграницей свой революционный журнал «Вперед», он звал Михайловского в эмиграцию. В ответ Михайловский ему писал:
   «В горькую минуту, тянувшуюся, впрочем, не одну минуту, я решил было эмигрировать и пристроиться к вам окончательно и бесповоротно. Мысль эту я бросил по многим причинам… Я не революционер — всякому свое. Борьба со старыми богами меня не занимает, потому что их песня спета и падение их есть дело времени. Новые боги гораздо опаснее и в этом смысле хуже.
   Смотря так на дело, я могу до известной степени быть в дружбе со старыми богами и, следовательно, писать в России».
   «Скажите же мне ваше повелительное наклонение не в теоретической области, а в практической. В ожидании я вам скажу свое: сидите смирно и готовьтесь… Япония, Турция имеют конституцию, должен же придти и наш черед. Я, впрочем, не знаю, в какой форме придет момент действия, но знаю, что теперь его нет и что молодежь должна его встретить не с Молошоттом на устах и не с игрушечными коммунами, а с действительным знанием русского народа и с полным умением различить добро и зло европейской цивилизации. Откровенно говоря, я не так боюсь реакции, как революции.Готовить людей к революции в России трудно, готовить к тому, чтобы они встретили революцию как следует, можно и, следовательно, должно».
   Михайловский был последним «властителем дум» русской интеллигенции. Его девизом был идеал двуединой правды: правды-истины и правды-справедливости. Человеческую личность он ставил во главу угла.
   Знаменитый русский философ Николай Бердяев, отнюдь не будучи народником, писал о Михайловском: «Под знаком двуединой правды Михайловский более сорока лет оказывал глубокое влияние на несколько поколений. Духовная сила и качество его идеалов выше некоторых формул, в которые он их облекал».
   Еще в 60-ых годах прошлого столетия в петербургском журнале «Неделя» Михайловский писал:
   «Все умственные, все политические процессы совершаются в личности и только в ней; только она ощущает, мыслит, страдает, наслаждается. Это азбучная истина… Всякие общественные союзы, какие бы громкие или предвзято-симпатичные для нас названия они ни носили, имеют только относительнуюцену. Они должны быть дороги постольку, поскольку они способствуют развитию личности».
   В другой статье Михайловский опять подчеркивал значение личности:
   «В бесконечном потоке стремящихся ко все большей и большей сложности и самостоятельности индивидуальностей различных степеней, вечно борющихся между собой, есть одна волна, за судьбами которой человек не может не следить с известной тревогой. Это человек, человеческая личность, ибо только ее жизнь может он переживать, только ей сочувствовать, сострадать и радоваться. Именно борьбу за индивидуальность он должен поставить целью своей жизни, на ее победе построить свой идеал правды».
   Михайловский также писал:
   «Если я люблю свое отечество, то люблю ли я и должен ли любить все, что в нем живет, летает и пресмыкается? Если я люблю отечество, то не могу ли в то же время любить некоторые вещи, не отечественные, правда, но и не стоящие в прямом противоречии с идеей отечества; те международные вещи, о которых, употребляя слова Писания, следует сказать, что по отношению к ним «несть эллин, ни иудей»? Такие вещи бесспорно есть, они называются — истина, справедливость, свобода, труд, совесть и прочее…
   Любить их не только позволительно, а даже обязательно для истинного сына отечества. Мало того, быть может, вся задача истинного патриота исчерпывается посильным водворением этих прекрасных вещей в своем отечестве.., Видеть свою родину, хотя бы в будущем, облеченной в броню истины и справедливости — называют это «космополитическими грезами». Так ли, полно? По-моему, это не грезы, а если грезы, то во всяком случае патриотические».
   Еще в 1872 году Михайловский предупреждал:
   «Бойтесь прежде всего такого общественного строя, который отделит собственность от труда. Он именно лишит народ личной инициативы, независимости, свободы».
   Михайловский в те годы был виднейшим теоретиком народничества. В конце 70-х годов и начале 80-х годов он поддерживал народовольцев и редактировал их издания, писал в их нелегальном журнале «Народная Воля». Собрания редакции «Народной Воли» часто происходили в кабинете Михайловского. Михайловский принимал активное участие в составлении знаменитого «Открытого письма Александру III» Исполнительного комитета Народной Воли, и он окончательно его редактировал. В этом письме было указано, что «революционеров создают обстоятельства, всеобщее недовольство народа, стремление к новым общественным формам. Весь народ истребить нельзя, нельзя и уничтожить его недовольство посредством репрессии, неудовольствие напротив, растет от этого».
   Далее авторы Письма, во главе с Михайловским, пророчески предсказывали:
   «Общее количество недовольных в стране все будет увеличиваться; доверие к правительству в народе должно все более падать, мысль о революции, о ее возможности и неизбежности — все прочнее будет развиваться в России. Страшный взрыв, кровавая перетасовка, судорожное революционное потрясение всей России завершит этот процесс разрушения старого порядка»…
   «Из такого положения, — писали авторы Письма, — есть только два выхода: или революция совершенно неизбежная, которую нельзя предотвратить никакими казнями, или введение правового строя, замена самодержавия царя самодержавием народа.
   Условия, которые необходимы для того, чтобы предупредить кровавую революцию и чтобы революционное движение заменилось мирной работой —два: 1) общая амнистия по всем политическим преступлениям прошлого времени, так как это были не преступления, но исполнение гражданского долга, и 2) созыв представителей от всего русского народа для пересмотра существующих форм государственной и общественной жизни и переделки их сообразно с народными желаниями… Выборы должны быть всеобщими, никаких ограничений ни для избирателей, ни для депутатов не должно быть. Избирательная агитация и самые выборы должны быть произведены совершенно свободно при полной свободе печати, полной свободе слова, полной свободе сходок, полной свободе избирательных программ… Вот единственное средство к возвращению России на путь правильного и мирного развития».
   Теперь ясно, что если бы голос Михайловского и его друзей и единомышленников был бы своевременно услышан царской властью, все страшные бедствия и огромнейшие несчастия, которые обрушились на Россию и населяющие ее народы были бы предотвращены.
II
   В 1892 г. Михайловский стал редактором петербургского ежемесячного журнала «Русское Богатство».
   Вскоре он привлек к участию в нем Владимира Галактионовича Короленко, с которым он раньше вместе сотрудничал в петербургском журнале «Северный Вестник». Михайловский звал его, в целях ближайшего сотрудничества, переехать из Нижнего Новгорода в Петербург. Переезд этот состоялся в начале 1896 года, и с этого времени Короленко стал соредактором и официальным издателем «Русского Богатства». В 1896 году Короленко вынужден был оставить Петербург и поселиться в Полтаве, но он продолжал участвовать в редактировании журнала и часто приезжал в Петербург, иногда оставаясь там подолгу для участия в редакционных делах.
   Ленин в своей статье «Народники о Михайловском», написанной им в 1914 году, признал в качестве великой заслуги Михайловского то, что он горячо сочувствовал угнетенному положению русского крестьянства и энергично боролся против всех и всяких проявлений крепостного гнета. Но Ленин упрекал Михайловского в том, что ему были присущи колебания в сторону буржуазного либерализма и что он, начиная с 90-х годов и до смерти, вел ожесточенную полемику с марксистами.
   Что Михайловский вел ожесточенную борьбу против марксизма — это несомненный факт, но делал он это не потому, что он якобы был «буржуазный» демократ и интересы и стремления рабочего народа ему были чужды, как это утверждают коммунистические писатели, а как раз наоборот: именно потому, что ему чрезвычайно дороги были интересы трудящихся масс и всего народа. Он жил и действовал не один десяток лет. И в его литературной деятельности были моменты, когда его влияние на общество достигло очень больших размеров. Как были и такие моменты, когда, в силу тех или иных исторических обстоятельств, оно текло по более узкому руслу.
   В 1896 г. в предисловии к первому тому своих сочинений Михайловский писал:
   «Всякий раз, как мне приходит в голову слово «правда», я не могу не восхищаться его поразительной красотой. Такого слова нет, кажется, ни в одном европейском языке. Кажется, только по-русски истина и справедливость называются одним и тем же словом и как бы сливаются в одно великое целое.
    Правда,в этом огромном смысле слова, всегда составляла цель моих исканий. Правда-истина, разлученная с правдой-справедливостью, правда теоретического неба, отрезанная от правды практической земли, всегда оскорбляла меня, а не только не удовлетворяла. И наоборот, благородная житейская практика, самые высокие нравственные и общественные идеалы представлялись мне всегда обидно-бессильными, если они отворачивались от истины, от науки. Я никогда не мог поверить, и теперь не верю, чтобы нельзя было найти такую точку зрения, с которой правда-истина и правда-справедливость являлись бы рука об руку, одна за другой пополняя. Во всяком случае, выработка такой точки зрения есть высшая из задач, какие могут представиться человеческому уму, и нет усилий, которых жалко было бы потратить на нее. Безбоязненно смотреть в глаза действительности и ее отражению — правде-истине, правде объективной, и в то же время охранять правду-справедливость, правду субъективную — такова задача всей моей жизни. Не легкая это задача.
   Слишком часто мудрым змеям не хватает голубиной чистоты, а чистым голубям — змеиной мудрости. Слишком часто люди, полагая спасти нравственный или общественный идеал, отворачиваются от неприятной истины, и, наоборот, другие люди, люди объективного знания слишком норовят поднять голый факт на степень незыблемого принципа».
   Еще в 1894 г. Михайловский о нарождении марксистов в России писал:
   «Они снисходительно или презрительно смотрят… на нас, профанов, ищущих ответы на вопросы жизни в их плотью и кровью одетой форме, в идеальной постановке их жгучей и сложной реальной действительности: из-за чего, дескать, бьются эти несведущие и непонимающие люди, когда истина давно открыта и находится у нас в кармане. И они вытаскивают из кармана Марксову схему, тщательно переписанную из сочинений самого Маркса или Энгельса, а, может быть, из какой-нибудь социал-демократической брошюры… Ясно, просто, логично, в четверть часа можно целую философию истории усвоить с гарантированной научностью».
   В другой своей статье, сочувственно цитируя одного немецкого философа, Михайловский писал по адресу русских марксистов:
   «Старое стремление всякой новой партии создать себе свое собственное летосчисление, новый календарь с новыми святыми снова выступает перед нами. Насколько нелепа кажется новая оценка верующим старого строя, настолько же внушающей доверие представляется она своим собственным верующим; только одному они не хотят верить: именно тому, что то, на чем покоится их воззрение на вещи, есть вера, а не знание.Ведь мы же, говорят они, совершенно ясно видим, что история движется в направлении к нашей цели. Но то, что поставило вас на этот пункт, есть не наука, а любовь и ненависть, желание и отвращение — не рассудок, а воля. Кто не разделяет вашей любви и вашей ненависти, ваших надежд и идеалов, тому вы не сможете доказать истинность вашего воззрения. Вы можете только сослаться на будущее, а в том-то и дело, что будущее открыто только вере,а не знанию».
   К этому Михайловский прибавляет:
   «Научный прогноз экономического материализма в действительности есть дело не знания, а веры… Если марксист говорит:
    я знаю,что целесообразный естественный ход вещей ведет к такому-то благому результату, — то ведь и дикарь думает: я знаю, что бог грома поражает людей, переступающих его веления».
   Дальше Михайловский говорит: «Марксистская идеология — это не миропонимание, не мироразумение или миросозерцание. Это только тесная клетка, которая могла иметь свои достоинства, как известный уголок миросозерцания, но в которой нечего искать ответов на все вопросы, волнующие душу современного человека».
   Так Михайловский вскрывал ненаучность марксизма. Он показывал, что марксисты как бы создали себе идола, которому поклоняются. Михайловский писал:
   «Наши противники, марксисты, преклонялись перед единоспасающим идолом «экономического фактора», они издевались над правом нравственного суда над явлениями общественной жизни, они выбрасывали за борт истории многомиллионную массу крестьянства ради его «деревенского идиотизма», они третировали интеллигенцию, как ничтожную или состоящую« на содержании» величину… и так далее. При этом гордые своим «новым словом», они не находили достаточно сильных слов для изображения глупости, невежества и «реакционных стремлений» своих предшественников».
   Михайловский признавал факт существования классовых противоречий в современном обществе, но, в противоположность марксистам, он не видел в этом «двигателя прогресса», а идею классовой борьбы называл «школой озверения». Михайловский писал:
   «В нашей и в европейской литературе давно уже было указано, что рядом с борьбой классов, и часто совершенно искажая ее, существует борьба рас, племен, наций. Если, например, калифорнийские рабочие всячески гонят иммигрирующих китайцев, принадлежащих к рабочему классу, или если французские рабочие недовольны конкуренцией более дешевых итальянских рабочих и тому подобное, то это, конечно, не классовая борьба. Далее, по признанию самих марксистов, было время, когда общество не делилось на классы, и будет время, когда деление это исчезнет. И, однако, история не останавливала и не остановит своего течения, но она не была и не будет борьбой классов за их отсутствием… Один итальянский писатель, Бенедетто Кроче, остроумно замечает, что история есть, несомненно, борьба классов, когда, во-первых, классы есть, во-вторых, когда их интересы враждебны, и, в-третьих, когда они сознают свой антагонизм. А это, — прибавляет он, — приводит нас в конце концов к тому юмористическому выводу, что история есть борьба классов… когда есть борьба классов».
   Михайловский вел ожесточенную полемику с марксистами, но он был страстным защитником свободы слова для всех своих идейных противников. Об этом говорит такой случай. В конце 1897 года правительство закрыло первый легальный марксистский журнал «Новое слово». В это время парижский корреспондент журнала «Русское Богатство», редактором которого был Михайловский, прислал Михайловскому критическую статью о марксизме. Так как у марксистов не было своего журнала и им негде было бы ответить на эту статью, Михайловский послал Петру Струве, бывшему редактору «Нового слова», рукопись статьи своего парижского корреспондента с предложением ответить на нее на страницах «Русского Богатства». Парижским корреспондентом «Русского Богатства» был тогда известный писатель-народник Николай Русанов. Позже об этом эпизоде Русанов писал:
   «Я упомянул об этом эпизоде из истории нашей идейной борьбы потому, что он рисует Михайловского последовательным защитником свободы печати, который не только на словах, а на деле верит в великое значение откровенной борьбы мнений и, несмотря на цельность своего мировоззрения, соглашается в известных случаях сделать из своего органа свободную трибуну, лишь бы не была удушена грубой силой мысль противника».
III
 
   Владимир Короленко в своих воспоминаниях о Михайловском пишет:
   «Михайловский недаром писал не только о совести, но и о чести, которую считал обязательным атрибутом личности. Сам он был олицетворением личного достоинства, и его видимая холодность была своего рода броней, которая служила ему защитой с разных сторон…
   Его кабинет с бюстом Белинского и его книгами был его храмом. В этом храме суровый человек, не признававший никаких классовых кумиров, преклонялся лишь перед живой мыслью, искавшей правды, то есть познания истины и осуществления справедливости в человеческих отношениях».
   А сам Михайловский в одной из своих последних статей писал:
   «Если мы в самом деле находимся накануне новой эры, то нужен прежде всего свет, а свет есть безусловная свобода слова, а безусловная свобода мысли и слова невозможны без личной неприкосновенности, а личная неприкосновенность требует гарантий. Надо только помнить, что новая эра очень скоро обветшает, если народу от нее не будет ни тепло, ни холодно».
   Короленко также отмечает тот факт, что «горячий и разносторонний ум Михайловского был гораздо выше и шире той арены, на которой происходили схватки между ним и марксистами. Он также был выше и шире того, что в то время называлось «народничеством». Михайловский, пишет Короленко, — «не создавал себе кумира ни из деревни, ни из мистических особенностей русского народного духа». В одном месте, приводя мнение противника, что если нам суждено услышать настоящее слово, то его скажут только люди деревни и никто другой, Михайловский говорит:
   «Если вы хотите ждать, что скажут вам люди деревни, так и ждите, а я и здесь остаюсь «профаном»… У меня на столе стоит бюст Белинского, который мне очень дорог, вот шкаф с книгами, за которыми я провел много ночей. Если в мою комнату вломится «русская жизнь со всеми ее бытовыми особенностями» и разобьет бюст Белинского и сожжет мои книги, — я не покорюсь людям деревни. Я буду драться, если у меня, разумеется, не будут связаны руки. И если бы даже меня осенил дух величайшей красоты и самоотвержения, я все-таки сказал бы по меньшей мере: прости им, Боже истины и справедливости, они не знают, что творят! Я все-таки, значит, протестовал бы. Я и сам сумею разбить бюст Белинского и сжечь свои книги, если когда-нибудь дойду до мысли, что их надо бить и жечь. И не только не поступлюсь, а всю душу свою положу на то, чтобы дорогое для меня стало и другим дорого, вопреки, если случится, их «бытовым особенностям».
   В 1897 г. Михайловский писал:
   «Если я «в смысле г. Струве» народник, то один из столпов народничества, покойный Юзов утверждал, что я «один из вреднейших марксистов». И это перекидывание меня из одного враждебного лагеря в другой, тогда как я заведомо не имею чести принадлежать ни к тому, ни к другому, кажется мне очень интересным, как частный случай вышеупомянутого тяготения к упрощению действительности».
   («Русское Богатство» 1897г., книга 11-я, стр. 119).
   В ноябре 1900 г. праздновалось сорокалетие литературной деятельности Михайловского. Министр внутренних дел Сипягин запретил газетам сообщать о предстоящем юбилее, полиция перехватывала и задерживала приветственные адреса, и тем не менее чествование Михайловского приняло небывалые размеры. В письме от 14 ноября 1900 г. Короленко писал жене в Полтаву из Петербурга:
   «Завтра торжества в честь Михайловского… Телеграмм, писем, адресов бесчисленное множество, самых разнообразных от разнообразнейших кружков, лиц и учреждений. Из самых отдаленных мест — Сибири, Кавказа, из самых глухих углов, группы и одиночки шлют письма, прозу, стихи. Трудно было ждать такой огромной волны общественного внимания. И главным образом — провинция! Что-то будет завтра».
 
   В следующем письме, от 17 ноября, Короленко пишет:
   «Юбилей Михайловского принял размеры просто целого события — и, кажется, можно сказать, что ни один еще литературный юбилей так широко не захватывал читателей. В Союзе писателей было набито битком и пришлось отказывать очень многим за недостатком места… Читались не все адреса, а только те, с которыми прибыли депутации или представители… Целую массу телеграмм не было никакой возможности даже прочесть, и только перечислялись места, откуда получены, и частью фамилии. Некоторые адреса были очень хороши… Среди адресов было немало марксистских, в которых заявлялось о разногласиях, но и о глубоком уважении ко всей деятельности Михайловского. В этом же смысле очень недурно сказал Струве — умно и искренне. От молодежи множество адресов… На следующий день все еще приходила масса телеграмм, преимущественно из-за границы. Вообще — все соглашаются, что ничего подобного по размерам в области литературных юбилеев еще не бывало».
   Михайловский прожил после этого только четыре года. Он умер 26 февраля 1904 г., на пороге новой трагической эпохи в истории России, за день до начала русско-японской войны.
   Михайловский называл идею классовой борьбы «школой озверения». Это определение оказалось пророческим. Михайловский считал, что только борясь за политическую и социальную свободу каждого отдельного человека, страна может добиться свободы для всего народа и процветания страны.
   «Личность, — писал Михайловский, — не должна быть принесена в жертву — она свята и неприкосновенна, и все усилия нашего ума должны быть направлены на то, чтобы самым тщательным образом следить за ее судьбами и становиться на ту сторону, где она может восторжествовать».
   (Михайловский. Сочинения. Том 4-й, стр. 451).
   Его слова и сегодня злободневны. Именно поэтому кремлевская диктатура еще при Ленине изъяла из советских библиотек сочинения Михайловского. Его научные и публицистические статьи больше не переиздаются Госиздатом. Но никакой цензуре не подавить того, что навеки вошло в историю русской культуры.